RARUS'S GALLERY

Напечатано по приказанию г. Министра Внутренних Дел. 1845. [2], 384 стр. Приложение: [2], 120 стр., 7 л.л. литографий, раскрашенных от руки. В п/к переплете эпохи с тиснением золотом на корешке. Тираж 25 экземпляров, исключительно для членов специальной комиссии, учрежденной для изучения злоупотреблений, происходивших от скопческой ереси. Председателем этой комиссии был И.П. Липранди. Без имени автора: Надеждина Николая Ивановича. Экземпляр из библиотеки знаменитого библиофила Н.К. Синягина. Формат: 24х16 см. Чрезвычайная редкость!

Библиографическое описание:

1. Геннади Гр. Русские книжные редкости. Библиографический список русских редких книг. Спб., 1872, №186.

2. Остроглазов И.М. Книжные редкости. Москва, «Русский Архив», 1891-92, №102.

3. Смирнов-Сокольский Н.П. Моя библиотека, Т.1, М., «Книга», 1969, №883.

4. Обольянинов Н. Каталог русских иллюстрированных изданий. 1725-1860. Спб., 1914, №1681.

5. Бурцев А.Е. Русские книжные редкости. Библиографический список редких книг. Спб, 1895, №185.

6. Бурцев А.Е. Обстоятельное библиографическое описание редких и замечательных книг. Том II, Спб., 1901, №507.

7. Смирнов-Сокольский Н.П. Рассказы о книгах. Издание второе. Москва, 1960, стр. 432-434 (книги, изданные для немногих).

8. Н.Б. Русские книжные редкости. Опыт библиографического описания. Части I-II. Москва, 1902-03, №372.

10. Антикварная книжная торговля Соловьева Н.В. Каталог №105, Спб., 1910, «Редкие книги», Livres Rares, №248.

Судебно-медицинские исследования скопчества и исторические сведения о нем. Директора медицинского департамента Евгения Пеликана. Напечатано по распоряжению Министра внутренних дел не для продажи. (С хромолитографированными рисунками, картами и политипажами). Часть вторая (судебно-медицинская). Санкт-Петербург, печатня В.И. Головина, 1872. VII, IX стр., 184 стлб., 58 стр., XIX хромолитографированных таблиц, из коих 3 карты. В красном марокеновом переплете эпохи с тиснением золотом на передней крышке и корешке; тиснение блинтом — на задней крышке. Тройной золотой обрез. Форзацы — белая мелованная муаровая с разводами бумага, «подбитая» сзади бумагой верже. Экземпляр на толстой бумаге из библиотеки Н.К. Синягина и из библиотеки Императорского русского географического общества. Формат: 32х26 см. Первое издание. Редкость! Подробнее ...

Смирнов-Сокольский Н.П. в своих знаменитых «Рассказах о книгах» писал:

«К изданиям, напечатанным нарочито малым тиражом, можно отнести две книги на тему исследования скопческой секты в России, напечатанные также для ограниченного круга лиц высшего чиновного звания. Исследования эти написаны В.И. Далем и Н.И. Надеждиным. Оба служили в начале сороковых годов у министра внутренних дел графа Л.А. Перовского и по его поручению составили эти труды по вопросу сектантства, бывшему тогда чрезвычайно злободневным. Первым свою работу напечатал В.И. Даль. Книга его называется: «Исследование о скопческой ереси. Печатано по приказанию министра внутренних дел. 1844». В книге 238 страниц и пять литографий на отдельных листах, изображающих сцены хлыстовских «радений». Книга была напечатана в количестве менее 20 экземпляров, да и они, по свидетельству П.М. Мельникова-Печерского, почти все сгорели. Уцелевшие единичные экземпляры являются большой редкостью. Работа В.И. Даля не удовлетворила министра, и он поручил Н.И. Надеждину написать ее заново. Пользуясь собранными В.И. Далем материалами, бывший редактор и издатель «Телескопа» выполнил работу очень быстро, и ровно через год появилась книга под тем же заглавием: «Исследование о скопческой ереси. Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел. 1845» Работа обширней далевской: в ней 384 и 120 страниц и семь цветных литографий на отдельных листах. Напечатана книга в количестве 25 экземпляров, исключительно для членов особой комиссии, занимавшейся делами раскола под председательством И.П. Липранди. Книга также чрезвычайно редка.

Я плохо разбираюсь в вопросах, которых касаются работы В.И. Даля и Н.И. Надеждина, хотя не без интереса прочитал обе эти, имеющиеся у меня книги. В романах П.И. Мельникова-Печерского (кстати, бывшего помощником Н.И. Надеждина по работе над исследованием раскола) «В лесах» и «На горах» мне многое стало более ясным. Нельзя не согласиться с С.А. Венгеровым, считавшим эти работы Н.И. Надеждина и В.И. Даля сделанными слишком догматично, с явно выраженным «православным» взглядом на раскольничество, господствовавшим в официальных кругах. В обеих работах нет анализа глубоких социальных корней и причин возникновения всякого рода «ересей», бытовавших в старой дореволюционной России. Обе книги принадлежат не только к числу напечатанных нарочито малыми тиражами, но и, в какой-то степени, к «секретным» книгам. В тех редчайших случаях, когда они попадались в антикварных каталогах, книги эти оценивались весьма высоко. Старые книжники рассказывают, что Алексей Максимович Горький, работая над повестью «Жизнь Клима Самгина», долго разыскивал эти труды В.И. Даля и Н.И. Надеждина. К величайшему сожалению, в то время я еще не был знаком с Алексеем Максимовичем. С наслаждением отдал бы ему обе эти книги».

Надеждин, Николай Иванович [1804-1856] (псевдоним Никодим Надоумко с Патриарших прудов) — русский литературный критик 30-х гг. прошлого столетия, профессор словесных наук Московского университета. Родился в семье сельского дьякона, учился в Рязанском духовном училище и Московской академии, по окончании которой преподавал богословие в Рязанской семинарии. Начало литературной деятельности Надеждина относится к 1828 году, когда он выступил в «Вестнике Европы» Каченовского (№№21 и 22) со статьей «Литературные опасения за будущий год» за подписью: «Экс-студент Никодим Надоумко», Надеждин выступил с резким отрицанием всей тогдашней литературы, находя, что в прославленных поэмах того времени нет и тени художественного единства, нет идеи, нет лиц, ясно понятых самим автором, нет выдержанных характеров, нет и действия: все бессвязно, вяло, бледно и натянуто, несмотря на кажущийся блеск и жар. Выступая против господствовавшего тогда в нашей литературе романтизма, Н. доказывал, что и классицизм, и романтизм имели крупное историческое значение, представляя две стороны развития человеческого духа и являясь в то же время отражением двух различных миров — античного и средневекового; новейший же французский романтизм так же мало похож на романтизм средних веков, как псевдоклассическая литература на греческую, и является жалкою подделкою под истинный романтизм, возрождение которого в наше время столь же нелепо, как и восстановление классицизма. Являясь последователем Шеллинга, Надеждин в числе тезисов своей диссертации выставил известное положение: «где жизнь, там и поэзия»; он утверждал, что творческая сила есть не что иное, как «Жизнь, воспроизводящая саму себя»; говорил об идее, как о душе художественного произведения, о художественности, как о сообразности формы с идеею; рассматривал литературу, как одно из частных проявлений общей народной жизни; требовал, чтобы она сознала свое назначение — быть не праздною игрою личной фантазии поэта, а выразительницей народного самосознания. Бедность нашей поэзии Н. приписывал недостатку серьезной и сильной общественной жизни. После ряда критических работ Надеждин написал диссертацию на латинском языке, отрывки которой известны под названием «О настоящем злоупотреблении и искажении романтической поэзии», получил после ее защиты степень доктора словесных наук и был назначен в Московский университет [1831] профессором по кафедре изящных искусств и археологии. Одновременно Николай Иванович организовал журнал «Телескоп» и его приложение «Молву». Как известно, в августе 1829 г. Виссарион Белинский, с трудом собравши кое-какие ничтожные средства, отправился в Москву, для поступления на «словесный» факультет университета. Каким вступил он в высшее учебное заведение, окончив жизнь школяра и начиная студенческую жизнь, видно из его письма, относящегося к первым месяцам пребывания в Москве и сохранившего его верную самооценку: «Имею пламенную, страстную любовь ко всему изящному, имею душу пылкую. В сердце моем часто происходят движения необыкновенные, душа часто бывает полна чувствами и впечатлениями сильными, в уме рождаются мысли высокие, благородные». В эстетическом развитии своем Белинский к этому времени подвинулся далеко вперед: он уже не восхищался, как прежде, в равной мере творениями Державина и Максима Невзорова: ему неприятно было встретить в университетской библиотеке «между бюстами великих писателей бюсты площадного Сумарокова, холодного, напыщенного и сухого Хераскова». «В жизни юноши», писал он, «всякий час важен: чему он верил вчера, над тем смеется завтра». Выдержав вступительный экзамен, Белинский был принят в студенты и целый семестр бедствовал, пока не был принят на казенное содержание, что сначала его чрезвычайно радовало. Профессорское преподавание того времени не могло удовлетворять Белинского, и он стал относиться к университету так, как прежде относился к гимназии, и черпал знания всюду, кроме университета. Московский Университет был тогда еще далек от своего возрождения, наступившего лишь во второй половине 30-х годов. «Солнце истины», говорит К.C. Аксаков, учившийся тогда в университете, «освещало наши умы очень тускло и холодно». Оборванный, вечно голодный, Белинский мужественно борется с нуждою, ищет занятий. Однажды ему пришлось сломить свою благородную гордость и обратиться за помощью к родителям: ему послали один рубль, но и того он не получил вследствие какого-то трагикомического случая. Он искал себе уроков и литературной работы. Рассчитывая заработать рублей триста, он перевел какой-то роман Поль де Кока, но не успел он окончить свой перевод, как узнал, что роман уже напечатан в другом переводе, и его труд был истрачен понапрасну. Искал он урока на выезд куда-нибудь в провинцию. Поправились его дела великим постом 1833 г., когда он сошелся с Надеждиным и занялся переводами для его журнала. В одном только «Телескопе» «Борис Годунов» А.С. Пушкина был оценен по достоинству. Известный г-н Надоумко, который, вероятно, издателю этого журнала не чужой (этим псевдонимом подписывался Надеждин, издававший «Телескоп»), и который некогда советовал Пушкину сжечь «Годунова», теперь сие же самое творение взял под свое покровительство. Но это сделано им, кажется, только для того, что он, г-н Надоумко, как сам признается, любит плавать против воды, идти наперекор общему голосу и вызывать на бой общее мнение». Последние строки, обличающие большую проницательность Белинского, сумевшего понять сущность неглубокой натуры Надеждина, нужно иметь в виду при определении степени влияния выдающегося тогдашнего критика на начинавшего свое поприще Белинского. Он сразу выступает в роли публициста, чутьем предугадывая свое призвание, сразу становясь на ту дорогу, где его в будущем ожидает слава и громкая известность. В этом выборе жизненного пути он повиновался более велению сердца, нежели холодного рассудка, и без всякого стороннего руководительства и влияния прямо подошел к такой стороне русской жизни, разработка которой лишь через несколько десятков лет стала общим делом всей литературы в лице лучших, передовых ее представителей. Писательство делается отныне его почти постоянным занятием, тем средством, где он в тяжкие минуты жизни обретает даже скудное пропитание... Но нужен был человек, который бы теснее сблизил его со столь привлекавшей его писательской профессией. Этим человеком явился Надеждин. Сойдясь с Белинским, он сразу угадал и оценил в нем настоящего литератора и сначала предоставил Белинскому переводную работу для своего «Телескопа» и издававшейся при нем «Молвы», а потом и критический отдел. В мае 1833 г. Белинский писал брату: «Я знаком с Надеждиным, перевожу в «Молву» и «Телескоп»». Целый год занимался он переводами с французского, благодаря чему хорошо изучил язык. Переводил он, по-видимому, без определенного выбора, что приходилось. Тут были и исторические статьи («Лейпцигская битва», «Испытание кипящею водою»), и анекдоты («Некоторые черты из жизни доктора Свифта», «Последние минуты библиомана»), и рассказы («Месть», «Гора Гемми» А. Дюма) и т.п. Его первая серьезная статья — знаменитые «Литературные Мечтания» — появилась лишь через год после того, как он начал работать для «Телескопа»; она считается началом его литературной деятельности. Вот почему, кажется, следует допустить, что кое-что из неподписанных, но часто весьма бойких библиографических статеек «Молвы» вышло из-под пера Белинского и внушило Надеждину выгодное о нем представление. Однако сколько-нибудь определенно высказаться, какие именно статейки могли бы быть приписаны Белинскому, невозможно». В августе 1834 г. он оказывается ближе к редакции «Телескопа», чем прежде. «Я перебрался к Надеждину, — сообщает он брату, — и живу у него уже две недели... Надеждин уехал и поручил мне журнал и дом, где я теперь полный хозяин... пользуюсь его библиотекой и живу припеваючи». Надеждин не только обогрел и приютил бедного, начинающего писателя, но сделал еще больше добра Белинскому, приблизив его к делу, к которому он был призван, и поручив ему живую и ответственную работу. С сентября в «Молве» начал появляться ряд критических статей Белинского, под названием: «Литературные Мечтания (Элегии в прозе)». Литературно-критическая деятельность Надеждина продолжалась до 1836, когда за помещение «Философического письма» П.Я. Чаадаева «Телескоп» был закрыт, а Надеждин сослан в Усть-Сысольск. В ссылке Н. пробыл год, написав за это время около ста статей для «Энциклопедического Словаря» Плюшара и несколько замечательных исследований для «Библиотеки для Чтения» 1837 год («Об исторической истине и достоверности», «Опыт исторической географии русского мира»). Затем он прожил несколько лет в Одессе, работая по истории юга России в «Одесском обществе любителей истории и древностей». В 1840-1841 годах Н., по поручению Д.М. Княжевича, совершил обширное путешествие по славянским землям и в венских «Jahrbucher fur Litteratur» (1841 год, т. XCI) поместил статью о наречиях русского языка. По возвращении из ссылки в 1838 Надеждин занимался этнографическими и историческими исследованиями, в частности историей религии; с 1842 редактировал «Журнал Министерства внутренних дел». Являясь одним из ранних сторонников реалистической критики, Надеждин своими первыми литературными выступлениями возглавил борьбу против господствовавшего в то время в русской литературе романтизма. Отвергая романтическое «душегубство», развиваемое в бесчисленных вариациях, Надеждин требовал заменить все это существенным достоинством и величием изображаемых предметов. Нападая на Полевого, на романтиков, Надеждин нападал на первых порах и на Пушкина, критикуя последнего за скитанья по «керченским острогам, цыганским шатрам и разбойническим вертепам» и за малоидейные поэмы вроде «Графа Нулина». Пушкин отвечал Надеждину злыми эпиграммами («Притча», «Мальчишка Фебу гимн поднес» и др.). После «Полтавы» и особенно «Бориса Годунова» отношение Надеждина к Пушкину изменилось. Борьба Надеждина против Полевого и Пушкина — отражение борьбы буржуазной демократии с ограниченностью промышленной буржуазии и либерального дворянства. Надеждин настаивал на необходимости философского углубления литературной критики. Для него характерно воззрение на общественный процесс как на развитие, характерно признание, что история человечества «...есть не что иное, как беспрестанное движение, непрерывный ряд изменений». Отсюда — исторический подход к действительности. Его принцип — «сознательное творчество, руководствующееся отчетливым пониманием минувшего». Нужно, чтобы «история почиталась не простым только поминанием упокойников, но учительницей настоящего и истолковательницей будущего». Считая искусство выражением жизни, Надеждин для русской литературы выставил три принципа: естественность, оригинальность, народность. Естественность есть не что иное, как реализм, народность — требование национального искусства. Соответственно этим требованиям основными жанрами литературы Надеждин выдвигал повесть и роман. Надеждин жестоко осмеял Ф. Булгарина, пытавшегося «Иваном Выжигиным» подделаться под народность. Европеизм — одна из основных установок Н. как критика. «Чтобы возбудить сию спящую массу задержанных, но не истощенных сил, потребна электрическая батарея идей свежих, могучих». «Пусть ум питается европейской жизнью, чтобы быть истинно русским, пусть литература его, освежаясь воздухом европейского просвещения, остается тем, чем должна быть всякая живая самобытная литература — самовыражением народным». Таковы те требования, которые ставили себе «разночинцы», точнее — буржуазная демократия в лице Надеждина. Расцвет просвещения и искусства должен был однако наступить, по мнению Надеждин, «под сенью августейшего монарха». Позже Николай Иванович разочаровался в своих ожиданиях, наметившийся надлом в его взглядах завершился в связи со ссылкой. Николаевский режим сделал себе еще одного честного слугу. Историческое лицо Надеждина правильно определил еще Н.Г. Чернышевский, поставив его в один ряд с Белинским как его «образователя». Не следует, разумеется, понимать это определение Чернышевского в том смысле, что Белинский был органическим продолжателем критического метода Надеждина. Несмотря на то, что деятельность Надеждина характеризовалась многими особенностями, характерными для молодого Белинского (философский идеализм, романтическое западничество, пантеистическая интерпретация Шеллинга, логически приводившая обоих к примирению с действительностью), пути обоих критиков не были однородными. Идеологу разночинцев 40-х гг., Белинскому удалось преодолеть примирение с действительностью и ценою мучительных исканий пробиться к материализму и социализму. Надеждин, отражавший идеологию более консервативных кругов мелкой буржуазии, этого пути не преодолел. В его староверческой борьбе против романтической поэзии несомненно отразилась непорванная связь с феодально-дворянской эстетикой классицизма, связь, обусловленная тем дореформенным укладом, в котором мелкая буржуазия занимала подчиненное, зависимое положение. Этой зависимостью объясняются и частые у Надеждина проявления квасного «официального» патриотизма и его яростные филиппики против революции. Надеждин сыграл безусловно положительную роль в истории русской критики и журналистики; а публикация им «Философического письма» П.Я. Чаадаева в свое время просто «перевернула» Россию…