RARUS'S GALLERY

Библиографическое описание:

1. Антикварный каталог Акционерного о-ва «Международная книга» №52. Старообрядчество и сектантство. Москва, 1934, №553.

2. Д.Д. Языков. Обзор жизни и трудов покойных русских писателей, умерших в 1884 г. Вып. 4. Спб., 1888, стр. 69.

3. История Военно-Медицинской Академии за 100 лет, сост. под ред. проф. Н.П. Ивановского. Спб., 1898, стр. 408, 409, 555 и пр.

Автор знаменитого судебно-медицинского исследования скопчества — Евгений Венцеславович Пеликан (1824-1884) — врач, профессор Медико-хирургической Академии, директор медицинского департамента в Петербурге. Раскол Русской Православной Церкви, произошедший при Патриархе Никоне, пагубно сказался на национальном самосознании русского народа. Пути прежней православной церкви («старого обряда») и реформированной (т.н. «никониановской») с течением времени расходились все более, уничтожая всякую надежду на примирение в будущем. Значительная часть глубоко верующих православных людей не приняла никониановскую реформу и осталась на позициях старообрядческой церкви; стойкость убеждений этих людей предопределила их бескомпромиссность. Старообрядчество пережило длинную цепь трансформаций, обусловленных как объективными, так и субъективными предпосылками. Главной бедой староверов явилось отсутствие в их среде высших церковных иерархов — епископов — способных «рукопологать» священников. Только епископы могли осуществлять таинство священства, и пополнять тем самым ряды духовенства. Отсутствие епископов приводило к кадровому дефициту и постепенному вымиранию церкви. Староверческие приходы оставались без священников, а верующие — без должного духовного оформления. Дефицит священников в среде старообрядцев привел к образованию первой серьезной ереси. От них отделилась довольно многочисленная группа т.н. «беспоповцев». Это была ересь, которая допускала отправление христианских таинств не священниками. «Беспоповцы» пренебрегали разрушением мистической связи с первыми апостолами, которую сумели сохранить все мировые христианские церкви. Подобную связь они полагали передающейся не через таинство священства, а через крещение. Это первое отклонение в трактовании догматов привело в конечном итоге к их полному переиначиванию и созданию учения только внешне напоминавшего Православие. Следует подчеркнуть, что отнюдь не все староверческие общины пошли по пути «беспоповцев». Их антагонистами (с течением времени — все более яростными) стали т.н. «беглопоповцы». Это были старообрядцы, переманивавшие к себе священников, рукоположенных в сан официальной церковью (как Русской православной, так и не только ею). Генезис беглопоповского учения хотя и интересен сам по себе, но к теме очерка отношения не имеет и потому не м.б. рассмотрен в его рамках. «Беспоповцы» позволили себе пересмотреть христианскую догматику и приспособили ее к своим нуждам. Тем самым они создали опасный прецендент: теперь любой сколь-нибудь авторитетный духовный учитель мог по своему усмотрению трактовать Священное Писание, фактически конструируя новую религию на образной базе Православия. Еретики оставляли лишь оболочку христианства, его образы и символы, понятные большинству русского народа, но наполняли их собственным содержанием, зачастую не имевшим ничего общего с изначальным. В течение сравнительно короткого времени — менее чем за сто лет — от «беспоповцев» отпочковались три крупные сектантские ветви, настроенные резко враждебно по отношению к Русской Православной Церкви и Самодержавной власти в России. Это были секты «бегунов», «хлыстов» и «скопцов». Существовало и еще одно крайне непримиримое и изуверское по отношению к своим адептам течение — т.н. «самосожженцев» — которое предписывало последователям кончать свою жизнь в огне, но «самосожженцев» было сравнительно немного. Скопческое течение в ряду прочих сектантских уклонов стоит совершеннейшим особняком. Эту особенность необходимо подчеркнуть, поскольку она напрямую связана с характером совершенных скопцами преступлений. Идеология скопчества восходит к Евангелию от Матфея, в котором сказано о «скопцах для Царства небесного» (гл.19, стих 12). Скопцы осуществляли кастрацию членов своих общин как мужского, так и женского пола с целью сделать людей неспособными к продолжению рода и подавить половое влечение. Понятно, что кастрация делала невозможным увеличение численности общин за счет притока молодежи из семей прихожан (дети эти просто не рождались). Если «бегуны» или «хлысты» были склонны действовать с максимально возможной конспирацией и, опасаясь провалов, чрезвычайно осторожно привлекали в свои ряды новых членов, то скопцы в силу понятных причин оказывались вынуждены постоянно искать и привлекать в свои ряды новых адептов. Без массового притока людей со стороны, секта скопцов физически вымерла бы за 25-30 лет, т.е. за время жизни одного поколения. Благодаря неустанной работе по вербовке новых сторонников, а так же в силу специфического характера их преступлений, находящихся не в ладах с законом, деятельность секты «скопцов» получила в конце-концов гораздо большую известность, нежели «хлыстов» или «бегунов».

Первое расследование деятельности скопческой секты (расследование 1772 г.): Впервые государственная власть столкнулась со скопцами в 1772 году. Произошло это по причине довольно нетривиальной: жена некоего Трифона Емельянова сообщила священнику деревни Маслово Орловской губернии о том, что мужа ее забрали в рекруты незаконно, потому лишь, что он узнал тайну еретиков, «скопивших себя сами». Еретики, отправив Емельянова служить в армию, избавились т. о. от опасного свидетеля. Сказанное звучало странно, но поскольку женщина называла священнику фамилии трех оскопившихся односельчан, тот написал рапорт в Святейший Синод, в котором передал услышанное. Из Петербурга в губернское правление пришло распоряжение проверить полученную информацию. По-видимому, в столице поначалу не придали значения сообщению из провинции, решив, что речь идет о секте «квакеров», действовавшей уже к тому моменту в центральных районах России. Но когда врач осмотрел поименованных в полученном распоряжении крестьян — Михаила Петрова (32 года), его отца Петра Петрова (50 лет) и Кондратия Порфенова (37лет) — то сразу стало ясно, что мужчины действительно кастрированы. А стало быть ни о каких «квакерах» здесь и речи быть не могло: последователи английской ереси никогда ничем подобным не занимались. Когда выяснилось, что донесение священника соответствует истине и отнюдь не содержит преувеличений, то следствие проявило необыкновенную дотошность в деле установления истины. Буквально в течение месяца была вскрыта широкая сеть еретических общин, распространившихся чуть ли не по половине Орловской губернии. Удалось установить, что «скопческие семьи» (зачастую это были действительно семьи) проживали в 24 деревнях и помещичьих имениях. Численность секты нового толка составляла 43 человека (39 мужчин и 4 женщины); еще около 30 человек клонились к тому, чтобы принять новое учение, но не успели это сделать. Руководил сектой некий бродяга Андрей Иванович Блохин, 30 лет. Он был арестован 28 мая 1772 г. Именно этот человек поведал под угрозой кнута о том пути религиозных исканий, что привел к рождению странной и чудовищной ереси. На формирование Блохина как религиозного фанатика огромное влияние оказал некий Михаил Никулин, член секты хлыстов. Именно от Никулина родоначальник нового вероучения позаимствовал запрет на употребление мяса, вина, сквернословие, а также полный отказ от половой жизни. Но если хлысты призывали к банальному сексуальному воздержанию, то Блохин пошел дальше: он решил сделать себя неспособных «к блуду» в принципе. Самокастрацию он провел предельно просто: стянул шнурком мошонку и кочергой прижег ее. На допросе он сказал об этом такими словами: «Сам себе скопил, раскаленным железом те тайные уды себе отжег сам». Нетрудно догадаться, что эта операция (да притом столь кустарно осуществленная!) была чрезвычайно опасна. Даже если человек не падает моментально в обморок, то все равно быстро слабеет и не успевает оказать самому себе необходимую помощь. Поэтому такого рода манипуляции всегда осуществлялись в присутствии другого человека, способного прийти на помощь. Блохин тоже действовал не один — ему ассистировал некий Кондратий Трифонов (другая фамилия — Никифоров), давний его товарищ, такой же бродяга,как и он сам. Когда Блохин немного оправился от операции, он осуществил кастрацию Трифонова. Никулин — тот самый «духовный отец» Блохина из скопцов — оскопляться отказался и вообще фанатичного порыва своего адепта не разделил. Однако, до поры эта группа бродяг держалась вместе. Все они почитали некую Акулину Иванову, женщину, наделенную даром всеведения и прорицания. Скопческие и хлыстовкие предания приписывали ей многочисленные пророчества и чудотворения. Помимо Акулины Ивановой вся эта братия почитала и некоего Павла Петрова, крепостного крестьянина графа Шереметьева, который тоже творил разнообразные чудеса. Расследование, назначенное губернатором, успешно вскрыло все эти связи и проследило когда и как происходило вовлечение в секту новых адептов. Все они были довольно быстро найдены и допрошены. Отличительной чертой расследования 1772 г. следует признать то, что властям практически не пришлось пытать подследственных, поскольку они давали показания не особенно запираясь. Конспиративная традиция скопцов на тот момент еще не успела оформиться и сектанты охотно рассказывали о себе и своей вере, надеясь пострадать за нее. В этой позиции не было ничего нового — еретики всех мастей с упорством, достойным лучшего применения, стремились в ту эпоху претерпеть гонения власти. Явление это стало столь распространенным, что еще в 1722 г. Священный Синод исследовал этот вопрос с теологической стороны и 16 июля 1722 г. принял специальное постановление (т.н. синодальный указ N 4053), в котором констатировал «недействительность (для спасения души — прим. murder's site) самовольного страдания, навлекаемого законопреступными деяниями». С арестованными в 1772 г. сектантами работали православные священники, которые объясняли сущность продемонстрированных ими заблуждений. Всем арестантам были объяснены синодальные указы, касавшиеся еретиков и колдунов (помимо упоминавшегося указа от 16 июля 1722 г. в этом же ряду стоит и синодальный указ от 9 декабря 1756 г.). Расследование установило, что всего были оскоплены 32 человека (все мужчины). Непосредственно кастрацию осуществляли Андрей Блохин и его друг Кондратий Трифонов; Михаил Никулин никого не кастрировал и своих последователей к этому не призывал. Акулина Иванова, склонившаяся в конце-концов к скопчеству, никаких, однако, практических действий в этом направлении не предпринимала и была виновата, фактически, только в колдовстве. Когда материалы расследования были доложены Императрице Екатерине Второй, она такими словами сформулировала задачу государственной власти в отношении нового вероучения: «удушение в самом начале подобных безрассудных глупостей». Императрица посчитала, что рядовых сектантов наказывать не следует («они и так пострадали немало, наказав себя сами»), но вот закаперщиков следует изолировать. Поэтому Андрея Блохина выпороли кнутом на глазах жителей его родной деревни Брасово, после чего сослали на вечные работы в городок Нерчинск, на серебряные рудники. Михаила Никулина высекли батогами на рыночной площади в городе Орле и также отправили «в каторжные работы». Был наказан батогами и еще один сектант — Алексей Сидоров — который, видимо, был неплохим агитатором и сумел завербовать в секту многих адептов. После порки Сидоров тоже был отправлен на каторгу. Все остальные сектанты были отпущены на свободу без телесных наказаний и каких-либо поражений в правах. Собственно, наказанием этим расследование 1772 г. и завершилось. Кондратия Трифонова (Никифорова) выследить тогда так и не удалось, а многие догматы новой ереси остались неопределенными и государственная власть так и не поняла с какой же серьезной бедой ей довелось впервые столкнуться.

Кондратий Селиванов и его учение: Из всех примечательных фигур новой секты недосягаемым для правосудия остался только Кондратий Никифоров. Он был объявлен в розыск в 1772 г. и на протяжении нескольких лет следов этого человека обнаружить не удавалось. Информация о нем, однако, постепенно накапливалась. Так, удалось установить, что этот человек был родом из деревни Столбище Севского уезда Орловской губернии. Разным людям он был известен под разными фамилиями: Трифонов, Трофимов, Никифоров. Менял он и имена — был Фомой, Андрияном, Андреем, Иваном. Прирожденный конспиратор! Этот человек был из породы тех людей, о которых ничего определенного сказать было нельзя; никто не знал его возраста, родни и пр. Никаких зацепок! Весной 1775 г. священник одного из орловских храмов Иван Емельянов сообщил полицмейстеру, что ему стало известно о случае оскопления двух мальчиков. Негодующая родня пострадавших была готова помочь властям в розысках и опознании того, кто совершил это надругательство. Поиски по горячим следам привели к задержанию негодяя. Он назвался Кондратием Селивановым, но следствие установило, что это и есть тот самый Кондратий Трифонов, избежавший поимки тремя годами ранее. Фамилия «Селиванов», которой он назвался при задержании, так и закрепилась за ним, хотя на самом деле это не была исконная его фамилия. Селиванов был порот плетьми и в том же 1775 г. отправлен в каторжные работы в Сибирь. У этого человека были все шансы сгинуть там в полной безвестности точно также, как сгинули в рудниках его сотоварищи — Андрей Блохин, Михаил Никулин и Алексей Сидоров. И тогда бы, возможно, скопческая ересь закончила бы свое существование в самом зародыше. Но судьба распорядилась иначе — Кондратий Селиванов не погиб в Сибири, а вернулся оттуда через двадцать лет, восстав, точно птица Феникс из пепла. Все материалы, проливающие свет на жизнь этого человека вплоть до конца 18-го столетия утрачены еще в 19-м веке. Селиванов был прирожденным конспиратором, человеком, который умудрялся никогда не привлекать к себе внимание, поэтому не сохранилось сколь-нибудь достоверных воспоминаний о нем. То же, что о Селиванове было написано при его жизни до такой степени мифологизировано, что верить этим источникам нельзя. Существуют неясные указания на то, будто Кондратий Селиванов бежал с каторги и, добрался до Санкт-Петербурга, был там пойман и оставлен жить в Смольном монастыре. Эту маловероятную историю дореволюционный исследователь скопчества П.И. Мельников относил к 1797 г. Но, думается, что если бы побег Селиванова действительно имел бы место, то пойманного преступника непременно вернули бы в Сибирь и ни под каким видом не оставили бы в столице. Скорее всего, его как ересеиарха, направили на перевоспитание в православный монастырь об этой практике, весьма распространенной в России, можно прочесть в очерке Александра Пругавина «Монастырские тюрьмы в борьбе с сектантством: к вопросу о веротерпимости», [Москва, 1905]. Последователи Селиванова спустя несколько десятилетий придумали историю о побеге из Сибири и последующей поимке. Как бы там ни было, в конце 18-го столетия Селиванов оказался в Смольнинском монастыре. Оттуда его выпустил Император Павел Первый. Этот самодержец миловал тех, кого карала его матушка, так что освобождение старичка-кастрата было по-своему даже логичным. Так на пороге нового столетия Кондратий Селиванов обрел свободу и остался жить в столице Империи. Кондратий Селиванов на этом портрете, относящемся к петербургской поре его жизни, изображен благообразным старцем. Платок на его коленях — скопческий символ, который выражал безгреховность адептов этого учения. Селиванов пользовался материальной поддержкой своих богатых последователей и благодаря этому жил в Петербурге в полном довольстве. Задолго до Гитлера и Хаббарда простой орловский крестьянин Кондратий Селиванов вывел великую формулу жизненного успеха: хочешь добиться настоящего величия — выдумай религию! Селиванов придумал скопчество, именно придумал от начала до конца, ибо то, что он рассказал своим последователям о зарождении вероучения столь же мало соответствовало действительности, сколь приключения капитана Немо соответствуют истории подводного флота. Из рассказа Кондратия Селиванова исчезли почти все реальные участники событий 1772 года. Там не нашлось места ни для Блохина — первого настоящего скопца! — ни для Никулина, ни для чудотворца Павла Петрова. Осталась, правда, Акулина Иванова, но ее роль автором сектантской истории была заметно изменена: чудотворящая Акулина сделалась почитательницей самого Селиванова, которого она, якобы, именовала не иначе как «Отец-искупитель»и «Государь-батюшка». Скопческое творчество было в основном изустным, но уже к концу 18-го столетия самые существенные предания новой секты были записаны и получили название «Страды Кондратия Селиванова». Это была, как нетрудно понять из заглавия, книга о жизни и чудотворениях самого Селиванова; своего рода священный текст тоталитарной секты. В этом странном повествовании нет ни слова правды. Сие писание было призвано убедить читателя, что Селиванов, якобы, встречался с Емельяном Пугачевым, который на самом деле был царем Петром Третьим. Кроме него Селиванов общался и с царем Павлом Первым, а в более поздних редакциях список монархов пополнил и Александр Первый. Последний, если следовать логике скопческих идеологов, победил Наполеона только потому, что слушал советы Кондратия Селиванова. Скопцы считали, что Иисус Христос непрерывно пребывает в России, воплощаясь из одного тела в другое. Одним из его воплощений был император Петр Третий (вообще чрезвычайно почитавшийся среди разного рода сектантов), который затем сделался Емельяном Пугачевым. Петр Третий — второе человеческое воплощение Иисуса Христа по верованиям скопцов, являлся объектом особого поклонения сектантов. После гибели последнего в январе 1775 г. воплощением Христа стал Кондратий Селиванов, после него — Александр Шилов и последующие ересеиархи. В качестве «истинной непорочной Богоматери» скопцы почитали Императрицу Елизавету; тот факт, что она вообще не была матерью Петра Третьего их нисколько не смущал. По скопческой версии отечественной истории Екатерина Вторая решила уничтожить своего супруга — Императора Петра Третьего — когда узнала, что он скопец. Император от супруги своей скрылся, а вместо него клевретами Императрицы был убит и похоронен гвардеец-гренадер, похожий на Петра (гренадер тоже был скопцом!). Помимо упомянутых выше лиц скопцы почитали и «матушку-основательницу» Акулину, а также разного рода «малых пророков» из своей среды. Первый серьезный исследователь скопческой ереси Н. Надеждин вполне обоснованно назвал это учение «невообразимо-чудовищным баснословием». «Страды ...» написаны от имени Селиванова, но сам он не являлся их автором. На этом сходились все историки скопческого движения. Когда ересеиарх появился в столице здесь уже были распространены копии этой писанины. Слава сектантского вождя бежала впереди него. Поэтому освободившись из Смольнинского монастыря он нашел приют у своих сторонников. Промежуток времени с начала 19-го столетия и вплоть до 1820 года сами скопцы называли «золотым веком». В это время произошел стремительный рост численности секты, ее благосостояния, окончательно оформилось скопческое учение (правильнее, видимо, называть это мифологией). Вторая половина правления Императора Александра Первого оказалась консервативнее первой. В 1816 г. было введено уголовное наказание за самооскопление. Через три года отставной майор Мартын Урбанович-Пилецкий сочинил доклад, в котором пытался дать оценку скопческому учению с религиозно-догматической точки зрения. Примечательно то, что автор этого произведения не был священнослужителем. Пилецкий принадлежал к мистическому кружку Татариновой, члены которого изучали различные религиозные и псевдорелигиозные доктрины (в т.ч. и розенкрейцеровские) и на их основе искали смысл жизни. Этот полумасонский кружок был разогнан через несколько лет Императором Николаем Первым, причем Мартын Пилецкий за свою писанину был сослан в собственное имение. Митрополит Московский Филарет осудил произведение Пилецкого (сделав это в форме «сожаления»). В 1820 году власти пошли на то, чтобы отделить Кондратия Селиванова от его паствы. Он был объявлен сумасшедшим и его принудительно отправили в Спасо-Евфимьевский монастырь. Там он и содержался вплоть до своей смерти в 1832 г. Имеет смысл сказать несколько слов о сути еретического учения. Согласно постулатам скопческой ереси Христос был скопцом, оскопленным Иоанном Предтечей, который и сам был скопцом. Второе пришествие Христа уже состоялось и земным воплощением Бога явился, как уже упоминалось, Император Петр Третий. Слепая вера в этот догмат предопределила особое почитание Петра Третьего скопцами, которые собирали и почитали все его печатные изображения, а также монеты с его вензелем и профилем. По мысли теоретиков скопчества в конце веков грядет Страшный Суд, когда Иисус Христос сядет на трон в Санкт-Петербурге и в этом «Новом Иерусалиме» возьмется воздавать всем, попиравшем скопческую религию. Страшный суд воздаст всем виноватым в гонениях на сектантов по заслугам, но спасет всех «скопцов», которых к тому моменту будет 140 тыс. человек. Сами себя еретики называли «светом Христовым» и объявляли «Божией свитой». Помимо воплощений самого Иисуса Христа сектанты верили и в неоднократные перевоплощения Богоматери. Несмотря на внешнее почитание Христа, Девы Марии, Ветхозаветной истории скопцы менее всего были христианами. Правила секты требовали от адептов при принятии в ряды организации страшных клятв и проклятий: новообращенный плевал на православный крест и символически бросал его через плечо, отвергая тем самым христианскую религию, проклинал отца и мать, зачавших его в грехе, проклинал землю, воду, небо и месяц... «Скопцы» селились крупными общинами, которые они сами называли «кораблями». Глава общины величался «кормчим». Каждый «кормчий» имел женскую свиту, все члены которой также были кастрированы. Организация «корабля» была в максимальной степени приспособлена к вовлечению в секту новых членов. Скопцы держали трактиры и постоялые дворы, куда пристраивали молодых и симпатичных девушек для того, чтобы привлекать мужчин. Будучи очень зажиточными, сектанты вовсю использовали элемент материального стимулирования новообращенных: ссужали деньгами, помогали с заведением своего дела и т. п. Многочисленные исторические свидетельства отмечают поразительную способность скопческих проповедников воздействовать на людей словом. Дар убеждения, проявленный рядовым членом секты, способствовал его росту во внутриобщинной иерархии. Вообще, культура речи и слова, видимо, стояла у «скопцов» на чрезвычайно высоком уровне. Предания повествуют об их удивительно красивых «распевах», явившихся развитием традиционного для Православия церковного пения. «Распевы» сильно отличались по своей технике от традиционного пения и служили, очевидно, важным элементом самогипноза, способствовавшим погружению человека в экстатический транс. Об этом можно говорить сейчас только в сослагательном наклонении, поскольку эта психотехника ныне полностью утрачена и восстановить ее не представляется возможным. Абсолютно достоверно то, что скопцы широко использовали в своей практике химические преператы одурманивающего действия. В этом смысле они намного опередили нынешних сектанов. Опаивание людей растворами экстрактов ядовитых грибов, болиголова, волчьей ягоды и прочих весьма ядовитых растений, широко использовалось скопцами для того, чтобы вызывать галлюцинации, обездвиживание, либо анестезию. В зависимости от решаемых задач общинные знахари использовали различные средства. Моменты, связанные с применением химических препаратов, получили довольно точное освещение в ходе расследований, проведенных властями. Свой в высшей степени мрачный и человеконенавистнический облик скопцы продолжительное время умудрялись скрывать. Конец XVIII-го и начало XIX-го столетия они прожили в центральных российских губерниях практически не привлекая к себе внимания властей. Многочисленные «корабли» скопцов находились отнюдь не за Уралом и не в Сибири, а в Курской, Новгородской губерниях, в Рязани, в обеих столицах. Здесь они численно росли, активно вербуя в свои ряды недовольных петровскими реформами людей, и богатели, богатели, богатели... Дух стяжания, накопительства, лицемерного скопидомства пронзал собою идеологию секты, внешне проповедовавшей нищету и простоту быта. Скопцы всегда держали дистанцию с окружавшими их людьми. Нескопец практически не мог попасть в дом сектанта. Жилища скопцов всегда имели вход со двора, который непременно сторожили злобные собаки. Окна в своих домах эти люди традиционно держали с закрытыми ставнями. Скопцы одевались таким образом, чтобы всегда быть в белой рубашке; если в силу каких-то причин белую рубашку нельзя было одеть (скажем, во время похорон), сектанты держали в руках чистые белые платки (допускались иногда не чисто белые, а в горошек). Белая рубашка или белый платок символизировали духовную чистоту сектанта, точно также как кастрация символизировала чистоту телесную. Свой в высшей степени мрачный и человеконенавистнический облик скопцы продолжительное время умудрялись скрывать. Профессор богословия Тимофей Буткевич, изучавший скопцов в конце XIX-го столетия, подчеркивал их «крайнюю враждебность к кровным родным, не исключая ни родителей, ни детей». А бытописатель А. Бычков примерно в то же время дал сектантам такую уничижительную характеристику: «Скопцов никто не любит; а сами они друг друга ненавидят, страшно лицемеря друг перед другом, называя друг друга «братцем» и (при этом — murder's site) готовы перегрызть друг другу горло из-за ломаного гроша». Помимо белой рубашки отличительной в облике скопца являлась специфическая желтизна лица и его одутловатость. Среди кастратов практически не было сморщенных стариков: в силу нарушений гормонального баланса их щеки были обвислы и гладки. Сектанты, оскопленные в детстве, были лишены усов и бороды; странность их облика подчеркивалась писклявыми голосами. Напротив, многие женщины-скопчихи говорили басом и демонстрировали в поведении мужские черты (следует подчеркнуть, что сказанное было отнюдь не абсолютным правилом и некоторая часть скопцов внешне выглядела совершенно нормально). Выражение «жить как скопец», вошедшее в русский разговорный язык во второй половине 19-го столетия, употреблялось в тех случаях, когда надо было подчеркнуть нелюдимость человека, его скупость и скрытность. Кастрации мужчин, осуществлявшиеся в скопческих общинах, были двух видов — они назывались «малая» и «большая» печати. Рисунки из книги Е.В. Пеликана «Судебно-медицинские исследования скопчества» наглядно демонстрируют характер ритуальных травм скопцов. «Малая» печать представляла собой традиционную кастрацию, для осуществления которой мошонка перетягивалась шнурком и острым режущим инструментом производилось иссечение яичек. «Большая» печать производилась наиболее фанатично настроенными верующими после заживления «малой». Она заключалась в иссечении пениса. Чтобы после этой экзекуции мочеиспускательный канал не зарастал, скопцы вводили в него свинцовый гвоздь, который приходилось носить 7-8 месяцев, вплоть до полного рубцевания раны. «Малая» печать заключалась в кастрации, а «большая» — в иссечении пениса. Операции эти, проводимые кустарно, без должной анестезии и обеззараживания ран, были чрезвычайно тяжелы и опасны. Сохранились воспоминания некоторых скопцов о пережитых ощущениях: «(как будто — murder's site) какой-то зверь хватил меня зубами и сразу вырвал полживота. Я, лежа в корыте, подплывал горячей кровью. Несколько раз появлялась сильная тошнота. В глубине раны разыгрывалось какое-то возбуждение, отчего рана вдруг начинала делаться выпуклою, так что чувствовалось сильно давление на повязку. Потом, как-то странно дрогнув, выпуклость опадала и при этом кровь, ударяясь в повязку (слышалось даже журчание), лилась из-под нее теплыми струями. Чувствуя приближение такого симптома и стараясь не допустить такого мучительного вздрагивания, я каждый раз изгибался в клубок, но бесполезно: явление все повторялось и повторялось. В продолжение целой недели меня каждое утро подымали из лужи крови; застывшие куски ее, пристав к рубашке, тряслись на мне как студень». (Г.Е. Прудковский. «Голос из могилы живых мертвецов»). Осуществлялась и кастрация женщин. Она заключалась в том, что у женщины иссекались (иногда выжигались раскаленным инструментом) соски, малые половые губы и клитор. Женщина-скопчиха с иссеченными сосками. Иллюстрация из исследования Е.В. Пеликана. В строгом медицинском значении эти операции не являлись кастрацией, т.е. они не приводили к стерилизации женщин, но тот факт, что скопцы все же осуществляли их на протяжении многих десятилетий свидетельствует именно о мистическом, ритуальном характере подобного членовредительства. Отрезанные части тела скопцы традиционно сжигали в печах. Нередко проводились операции по групповому оскоплению. Например, достоверно известен случай, когда за один раз подверглись кастрации трое взрослых мужчин и один мальчик. Долгое время скопцы терялись в общей массе староверов и сектантов, счет которых, кстати, шел в России на миллионы. Вплоть до Октябрьского переворота 1917 г. в нашей стране развивались разнообразные «альтернативные» официальному Православию религиозные культы. Они имели своих идеологов, «святых», свою мифологическую литературу и никак не пересекались с официальной пропагандой, старавшейся не замечать их. Задолго до революционных конспираторов в стране действовали конспираторы религиозные. Подпольно по России гуляли рукописные списки запрещенных книг, разнообразные картинки и открытки, связанные с сектантским мифотворчеством. Открытка с изображением одного из «староверческих» «святых людей» — Осипа Ганчара (Гончарука, Гончарова). Фамилия этого человека ничего не скажет православному верующему, неискушенному в истории отечественных ересей, а между тем, Ганчар был человеком, почитавшимся «святым» уже при жизни. Необходимо подчеркнуть, что успеху скопческой пропаганды в определенной степени способствовали объективные факторы, прежде всего то, что правящая элита России, принявшая в свои ряды огромное число немцев, относилась к традиционному Православию довольно прохладно. Этот тезис заслуживает пояснения: достоверно известно, что на протяжении всего 18-го столетия российские монархи рассматривали различные варианты развития церковной реформы Петра Первого, которые в той или иной степени предусматривали ущемление интересов и прав православной религии. Гонения на Церковь той поры по масштабам и жестокости можно сравнить лишь с «красным террором» сатанистов-большевиков. Среди жертв государственного террора той поры можно назвать таких крупных иерархов Православной Церкви, как Митрополит Псковский Варлаам, тверской архиерей Феофилакт (Лопатинский), архимандрит Чудовский Ефимий, архиереи: Черниговский — Илларион, Новгородский — Досифей, Митрополит Ростовский Арсений. Последнего, кстати, допрашивала лично Екатерина Вторая, которая повелела официально именовать его «Андреем Вралем». Резко уменьшилась численность священников и монашества; так, в 1725 г. в Российской Империи было 14 593 монаха, в 1740 г.— всего 7 829. Императрица Екатерина Вторая распорядилась готовить из этнических русских католических пасторов, ее внук — Император Александр Первый в 1818 г. устроил церковную службу совместно с ... английскими квакерами. Такого рода примеров можно привести очень много. Нельзя отказаться от мысли, что подобная политика пренебрежения государственной религией преследовала цель заменить, в конце-концов, Православие какой-либо европейской ветвью христианства: католицизмом или лютеранством. Фактически только Отечественная война 1812 г., которая способствовала резкому подъему национального самосознания как русского народа в целом, так и русского дворянства в частности, похоронила планы подобной эволюции Православия в иную веру. Понятно, что подобное отношение властей к господствовавшей религии сильно облегчало деятельность сектантов.

Высочайшее повеление 1810 года о петербургском обществе скопцов: В 1809 г.петербургский купец 2-й гильдии Сидор Ненастьев принес в столичную уголовную палату заявление, в котором обвинял своего приказчика Кункина в хищении денег. Расследование подтвердило справедливость обвинения и Кункин попал в тюрьму. Над ним явственно нависла угроза уголовного наказания и порка кнутом. Стремясь отвести от себя опасность, приказчик сделал официальное заявление о том, что Ненастьев является членом многочисленной нелегальной общины скопцов и активно участвует в вербовке новых адептов сектантского учения. Уголовная палата приняла заявление к рассмотрению и в течение скорого времени выяснилось, что Ненастьев действительно оскоплен. Были скопцами и иные лица, названные поименно Кункиным. Хотя все они не признавали себя виновными в насильственной кастрации людей, веры подобным оправданиям было немного. Почувствовав, что уголовная палата явно склоняется на сторону доносчика, купец Ненастьев решился на шаг неожиданный и смелый. Он принес на имя Императора Александра Первого жалобу на действия уголовной палаты, в которой признавал собственное исповедание скопческого закона и указывал на стремление чиновников получить от него взятку для закрытия дела. Император — человек по-настоящему милосердный и внимательный к людям — принял неожиданное участие в судьбе столичных скопцов. В 1810 г. появилось его повеление министру юстиции Ивану Ивановичу Дмитриеву, которое фактически предписывало оставить сектантов в покое. «Поелику оное (общество) состоит из людей трудолюбивых, тихих и спокойных, то и есть монаршее соизволение, дабы никакого стеснения и преследования делаемо оному не было», — так дословно звучало устное распоряжение Государя. Дабы обеспечить неукоснительное соблюдение воли Императора министр повелел составить список членов столичной скопческой общины. Можно не сомневаться, что документ этот был достаточно полон: скопцы, прекрасно понимая, что монаршее распоряжение явится для них своеобразной «индульгенцией», поспешили сами заявить о себе. Благодаря этому ныне можно с большой точностью судить о том, из кого же состояло скопческое движение начала 19-го столетия. «Скопческий корабль» Санкт-Петербурга имел численность 110 человек, из них купцами 2-й гильдии были 3 чел., 3-й гильдии — 17 чел., мещан и иногородних — 35 чел., однодворцев — 3 чел., крестьян государственных и господских — 36 чел., вольноотпущенных — 4 чел., разночинцев — 12 чел. Из 110 чел. 75 утверждали, что были кастрированы еще в 18-м столетии, 35 — в период 1801-06 гг. Самому младшему из скопцов Андрею Иванову было 14 лет, он утверждал, что был изувечен в малолетстве в результате несчастного случая. Кункину не удалось избежать наказания. Он был порот кнутом и выслан из столицы. Скопцы торжествовали. Фактически секта получила от Государя Императора карт-бланш на довольно продолжительный промежуток времени. При любых попытках призвать петербургских скопцов к ответу за их злодеяния они поднимали неистовый вой, дескать, полиция вымогает с них взятки и нарушает повеление Императора Александра Первого. Сладу со скопцами не было больше трех десятилетий — официальные лица в столице просто боялись их трогать. Самое печальное состояло в том, что Император совершенно не озаботился идеологической стороной проблемы и не захотел узнать мнение Святейшего Синода о секте, которую он взялся защищать. Император захотел оградить купца от оговора мошенника Кункина, но защита эта оказалась столь широкой, что сделала безнаказанной массу преступников. Но постепенно чудовищный характер действий скопцов все же обратил внимание властей на дела сектантов.

Дело братьев Ефремовых: В августе 1812 г., в пору активного наступления Наполеона на Москву, пятеро родных братьев Ефремовых, крестьян-однодворцев из Моршанского уезда Тамбовской губернии, подали заявление в земской суд, в котором объявляли о принятии «скопческого закона», самокастрации и насильном оскоплении своих детей. Обстоятельства дела оказались совершенно необыкновенны для тихой умиротворенной провинции, что и обусловило доклад об инцинденте самому Императору. Фабула происшедшего сводилась к следующему: братья Фатей, Прокофий, Сазон, Илья и Савостьян Ефремовы решили без объяснения причин «выйти из православного закона» и принять «истинную веру отца нашего Кондратия Селиванова». С этой целью они обычным ножом осуществили кастрацию друг друга, после чего, для «спасения душ детей» решили кастрировать мальчиков — Савостьяна (сына Прокофия Ефремова) и Павла (сына Фатея). Отроки, которым уже было 14 и 11 лет, оказали сопротивление взрослым мужчинам, причем столь активное, что братья не решились реализовать свои намерения. Они склонились к тому, что детей следует усыпить, для чего Прокофий привез из Моршанска одурманивающий напиток, настоенный на водке. Опоенные дурманом дети лишились сознания и были кастрированы прямо в поле. Ефремовым не удалось удержать в тайне случившееся. Отказ от православия вызвал негативную реакцию абсолютного большинства их соседей и родни. Братья к своему немалому удивлению очень скоро оказались в обстановке всеобщего отчуждения и неприязни. Приходской священник был проинформирован о случившемся, а сельский староста потребовал, чтобы новообращенные скопцы заявили о себе властям. В противном случае о пригрозил сам выдать их. Все это побудило Ефремовых написать донос на самих себя. Тамбовские власти отнеслись к религиозным фанатикам с чрезвычайной строгостью: братья были закованы в кандалы, которые прибивались к стене любого помещения, куда их приводили. Кстати сказать, именно так содержался в кандалах Емельян Пугачев. Подобная мера обыкновенно применялась в отношении преступников, имевших на свободе сообщников и склонных к побегу. Вряд ли к последней категории можно отнести Ефремовых, которые могли бежать еще до того, как попали в тюрьму, но власти, очевидно, рассчитывали подобной строгостью побудить преступников к раскаянию и выдаче сообщников. Ожидания полицейских не оправдались. Кто был тем проповедником, который сумел уговорить взрослых мужчин кастрировать самих себя, от кого они получили «водку с дурманом», где находился их молельный дом — ничего этого от обвиняемых узнать так и не удалось. Их глухое запирательство, смехотворные отговорки и нераскаяние в содеянном предопределили жесткий приговор по их делу — поселению в Сибири без семей.

Дело моршанских купцов: Братья Ефремовы еще находились под стражей в тамбовской тюрьме, когда губерния опять оказалась в центре скандала, связанного со скопцами. Завязка расследования была воистину детективной и по праву могла бы украсить хороший триллер. Тамбовский губернатор Нилов получил в конце августа 1812 г. письмо Екатерины Загородней, супруги крупного торговца рожью, проживавшего в уездном центре Морше (Моршанске), в котором сообщалось о принятии скопческой ереси самыми богатыми горожанами. В числе таковых были названы купцы Платицын, Попов, Кудинов и Загородный и их семьи. Екатерина Загородняя принять скопчество отказалась и на этой почве сильно поругалась с мужем. Женщина просила губернатора вмешаться в происходящее, искоренить распространяющуюся по краю ересь и взять ее — Екатерину Загороднюю — под свое покровительство. Автор письма, по вполне понятной причине опасаясь расправы единоверцев мужа, просила сохранить ее обращение в тайне. Специфика ситуации заставила Губернатора действовать окольными путями. Он не мог признать факт существования доноса (о нем было сообщено впервые более чем через 50 лет в связи с «расследованием 1867 года»), а потому Губернатору следовало сконструировать такую ситуацию, которая послужила бы поводом для официального возбуждения расследования. Задача эта затрудняллась тем, что представители четырех упомянутых в доносе фамилий занимали выборные должности в администрации уезда. Подозреваемые имели хорошие связи с губернским руководством, чем фактически лишали его действия скрытности. Впрочем, военные действия отчасти и помогли Губернатору в возбуждении расследования. В тамбовской губернии в августе-сентябре 1812 г. имели место события, важные с точки зрения сохранения общественного порядка и поддержания государственной безопасности. Сначала произошло возмущение 2,5 тыс. ополченцев, собранных в лагеря и не приведенных своевременно к присяге, а затем был задержан французский шпион, польский дворянин по своему происхождению, который имел на руках большую сумму поддельных ассигнационных билетов. Помимо этого у некоторой части местных дворян были отмечены профранцузские симпатии, о чем Губернатор официально доложил в столицу. Все это привлекло повышенное внимание министерства внутренних дел к положению в губернии. Было принято решение обратить внимание на содержание почтовой переписки в губернии и производить выборочный ее контроль. Именно ссылаясь на якобы перехваченную корреспонденцию скопцов Нилов санкционировал расследование в отношении лиц, поименованных в доносе Екатерины Загородней. Медицинское освидетельствование показало, что купцы и их жены действительно были кастрированы. Подозреваемые дали этому объяснения самые разные: кто-то ссылался на детские травмы, кто-то — на несчастные случаи и т.п. Все они в устах взрослых и серьезных людей, имевших жен и детей, представлялись очень странными и не вызывали к себе доверия. Следует пояснить, что женская кастрация у скопцов не всегда подразумевала полное лишение способности к деторождению; зачастую эту операцию следовало бы назвать просто уродующей, поскольку при ее выполнении иссекался клитор; нередко это сопровождалось и отрезанием грудей, либо сосков. Мужчинам обычно разрезали мошонку и удаляли яички, но особенно ретивые фанатики отрезали и пенис. Понятно, что, например, заявления купца Кудинова о его случайном оскоплении в детстве, очень плохо объясняли тот факт, что он умудрился в зрелом возрасте стать отцом двух сыновей, а его жена оказалась обезображена в интимных местах ужасными шрамами. В то самое время, пока тамбовская полиция занималась розысками в Моршанске скопческих молельных домов и собирала по рынкам всяческие сплетни и пересуды, приключилась новая скандальная история. В ноябре 1812 г. заключенный моршанской тюрьмы Михаил Иванов был доставлен в тюремный лазарет истекающим кровью. Своевременное вмешательство опытного доктора, зашившего бедолаге мошонку, спасло Иванова от бесславной гибели от потери крови. Губернское начальство, и без того взбудораженное слухами о непобедимых и неуловимых скопцах, нарядило новый розыск. Было над чем поломать голову! Михаил Иванов был колодником, т.е. заключенным, приговоренным к содержанию в колодках, сама конструкция которых исключала возможность владеть руками. Другими словами, он не мог оскопить сам себя. Кроме того, Иванов находился в тюрьме, и по определению не мог иметь в своем распоряжении ножа или бритвы. Казалось бы, следователям выпал замечательный шанс раскрутить на полную катушку весь этот скопческий клубок и отыскать как всепроникающих проповедников, так и их законспирированную общину. На самом деле, не так уж сложно было выяснить кто и с какой целью посещал маленькую провинциальную тюрьму. Но не тут-то было! Колодник твердил, что никто его не уговаривал совершать над собой ужасную экзекуцию. До мысли о кастрации он дошел, якобы, своим умом в ходе двухмесячных размышлений о необходимости спасения души. Ножик он нашел в тюремном дворе и воспользовался оным дабы «отрезать ключи ада». «Ключи»-то он отрезал, да вот только кровь остановить не смог... Ни угрозами, ни разного рода посулами от Михаила Иванова так и не удалось добиться сколь-нибудь внятных показаний. Вообще, для последователей этой секты были характерны чрезвычайные упорство и бескомпромиссность в отстаивании однажды высказанного утверждения. Скопцы практически не меняли показаний, какими бы вздорными те не казались, и не выдавали властям единоверцев; на свои тюремные страдания они смотрели как на испытание их стойкости в вере. В конце-концов, Михаила Иванова отправили на поселение в Сибирь. Он не назвал ни одной фамилии единоверцев. Расследование в отношении моршанских купцов, между тем, стало постепенно рассыпаться. Точно из-под земли начали появляться разного рода свидетели с удивительной крепостью памяти, которые были осведомлены об интимных сторонах жизни подозреваемых и знали когда и как все они подверглись кастрации. Ветхие старушки твердо помнили события давно минувших лет и без труда подкрепляли заявления купцов о несчастных случаях в детстве. Разумеется, добросовестные следователи сумели бы развенчать сомн удивительных (и подозрительных) свидетелей, но к концу 1812 г. таковых следователей в Тамбове уже не осталось. Не подлежит сомнению, что купцы –«миллионщики» нашли узду на провинциальную полицию, сумели дать необходимые взятки и дело потихоньку прикрыли. Полиция никаких сектантов найти не сумела, а все разговоры в простом народе о засильи скопческой ереси в крае были объявлены не более, чем досужими сплетнями. На четверть с лишком века опустилась над русской провинцией сонная тишина. Ничего, как будто бы, не происходило ни в Морше, ни в Тамбове. Тишь да гладь... Тамбовский губернатор Корнилов в воем докладе на имя Императора Николая Первого весной 1838 г. демонстрировал похвальную осведомленность в делах раскольничьих и буквально по головам считал еретиков. Скопцов он насчитывал всего-то 36 человек на губернию (из них в Тамбове проживали — 5 чел., в г. Моршанске — 28 чел., в г. Усмани — 3 чел.). Общее число сектантов в губернии было определено в докладе 8 694 чел., так что скопцы терялись в их массе. Беспокоиться, казалось бы, было не о чем. Между тем, Святейший Синод получал с мест совершенно иную информацию. Приходские священники, работавшие в гуще народа и прекрасно осведомленные об истинном положении дел, с каждым годом сообщали в столицу все более тревожные вести. В 20-30-е годы 19-го столетия произошло необыкновенное усиление скопческого движения на тамбовщине и новгородчине. Фактически вся торговля на местах оказалась сконцентрирована в руках людей, которых подозревали в причастности к скопческим «кораблям». Скопцы оказались прекрасными конспираторами и проявляли буквально чудеса мимикрии. Если посмотреть списки местной администрации, крупнейших жертвователей на православные храмы и лиц, подозреваемых в связях со скопцами, то во везде можно было бы увидеть одни и те же фамилии.

Дело Егора Платицына (т.н. «расследование 1838 г.») началось с сообщения о насильственной кастрации 3 молодых девушек, попавших в услужение к Егору Ивановичу Платицыну, одному из «героев» «дела моршанских купцов 1812 года». Сами девушки были настолько психологически подавлены сектантами, что ни о каком осознанном протесте с их стороны не могло быть и речи, но родители пострадавших не побоялись обратиться с жалобой к Губернатору. В отличие от расследования 1812 г., в котором Егор Платицын уже был подозреваем в скопческой ереси и в конце-концов оказался благополучно оправдан, новое следствие опиралось на более существенные свидетельства, нежели анонимка непонятного происхождения. Губернатор Корнилов, незадолго до того рапортовавший в столицу о полнейшем спокойствии в губернии, попал в глупейшее положение и дабы умалить приключившийся с ним конфуз, проявил заметное рвение в поддержке следствия. Егор Платицын с самого начала повел себя довольно самонадеянно и тем отчасти способствовал собственному изобличению. Купец, очевидно, рассчитывал на полное повторение сценария 1812 г. и потому с чиновниками губернского правления поначалу держался весьма пренебрежительно. На допросы он являлся в мундире бургомистра, шитом золотом, с медалями поперек груди и ответы на все вопросы сводил к рассуждениям о собственном богатстве, которым он, мол-де, щедро делился с православными храмами, монастырями и государственными фондами. С его слов получалось, что все тамбовские богадельни и содаты-инвалиды чуть ли не с его рук питались. Хотя Платицын и был мужчиной пожилым (в 1838 г. ему исполнилось 70 лет) он, все же, явно не был тем полумаразматическим стариком, каким пытался казаться. В конце-концов ему пришлось закончить разглагольствования о монастырях и богадельнях и прямо отвечать на вопросы, связанные с членовредительством и насильственным калечением девушек. Купец ушел в глухое запирательство. Ссылаясь на собственную неосведомленность, он принялся валить вину на купца Кунавина, в доме которого девушки квартировали. Кунавин был скопцом, как и Платицын. Но чин его в сектантской иерархии был гораздо ниже. Платицын был «кормчим» одной из самых многочисленных скопческих общин России — моршанской. По неофициальной информации следствия Егор Иванович был крупнейшим банкиром секты. Понятно, что сам по себе Кунавин никогда бы не осмелился пойти на вовлечение в секту новых членов, да еще к тому же работавших на Платицына, не получив на то предварительного согласия своего «кормчего». Согласно сектантским правилам конспирации Кунавин должен был во всем поддержать возведенный на него оговор. Но что-то у скопцов не сработало, возможно, бедолага просто испугался кандалов и каторги, во всяком случае Кунавин вместо тупого запирательства принялся убеждать следователей, что к судьбе своих постояльцев отношения вовсе никакого не имел, а всем распоряжался Егор Иванович. Проведенный у Платицына обыск дал материал в высшей степени интересный. Прежде всего, из изучения приходно-расходных книг скопческого банкира удалось узнать фамилию его главного покровителя в губернском правлении. На протяжении многих лет Платицын исправно перечислял деньги чиновнику Борисову. Тысячные платежи эти проводились совершенно открыто, в бухгалтерских книгах даже не было и намека на попытки каким-то образом их замаскировать. Платицын, очевидно, даже мысли не допускал, что когда-либо его финансовая отчетность попадет на глаза постороннему человеку ! Была арестована и переписка Платицына с Борисовым, надо сказать, весьма трогательная. Особенно примечательно было последнее письмо чиновника, написанное в 1838 г. уже после возбуждения следствия; в нем Борисов извещал своего благодетеля, что в нынешней обстановке не может принять от него деньги и возвращал Платицыну 1 000 рублей. Отпали всяческие сомнения относительно того, какими именно средствами скопцы «свернули» расследование в 1812 г. Переписка Платицына полностью изобличала скопческих купцов как взяткодателей и клятвопреступников. Влияние платицынских миллионов простиралось далеко за пределы моршанского уезда. Ходатаем за интересы сектантов в столице оказался в то время некто Шеметов. Пользуясь прекрасными личными связями в канцелярии министра юстиции он годом раньше спас от каторги скопца Аристова. Сектанты стали смотреть на него как на человека, способного за деньги лоббировать чьи угодно интересы. После того, как Шеметова представили Платицыну, первый сделался официальным представителем его интересов в Петербурге. Через Шеметова осуществлялась передача денег высшим чинам министерства. При этом и сам делец обогатился. К сожалению, через четверть с лишком века привлечь его к ответственности не представлялось возможным: Шеметов скончался. Постепенно оправились от тяжелого психоэмоционального стресса и пострадавшие девушки, которые смогли дать весьма обстоятельные показания о методах действия скопцов при вовлечении в ряды секты новых адептов. Даже с точки зрения современных знаний о способах работы тоталитарных сект следует признать, что скопцы действовали в высшей степени изощренно и коварно. Прежде всего, они никогда не называли себя «скопцами» и вообще избегали этого слова, предпочитая именоваться «голубями» (голубь — птица Божия, в хлыстовской трактовке). В своей работе они ориентировались на людей перехожих, т.е. занятых на сезонных работах, бессемейных, непременно непьющих. Вовлечение нового члена в ряды секты напоминало вербовку шпиона и начиналось, обыкновенно, с «зондажного» собеседования. На постоялых дворах, в трактирах, в дороге особые члены секты вступали с незнакомыми людьми в разговоры о Православной вере, Боге, смысле жизни и пр. Скопцы искали людей с сильным религиозным чувством, их мало интересовали те, кто был одержим культом мирского благополучия. Никогда не высказывая на первых порах прямого порицания Православию, скопческие агитаторы стремились поколебать традиционное христианское мировоззрение потенциального адепта и если это им удавалось сделать, то такой человек получал адрес и условный пароль, используя которые он мог найти в ближайшем крупном городе кров и работу. На работу он попадал, разумеется, к скопцу, но какое-то время оставался относительно этого в неведении. Если вербовщики обязательно были людьми некастрированными, то теперь потенциального адепта окружала настоящая коммуна кастратов. Психологическое воздействие на кандидата постепенно нарастало: с одной стороны на него позитивно воздействовало доброжелательное отношение работодателя, хорошо кормившего и щедро платившего, а с другой — обаяние тайного культа, с красивым ритуалом и необыкновенной мифологией. Важным элементом привлечения новых членов в секту служила концепция наследования: скопец завещал свое имущество отнюдь не лицам, состоявшим с ним в кровном родстве, а своим «духовным детям». Богатства не уходили из секты никогда; она превратилась в своего рода швейцарский банк, из поколения в поколение накапливая в своих, неведомых миру, хранилищах несметные капиталы. Значительная часть скопцов — более половины — детей не имела, а потому доктрина наследования была исключительно важна для выживания секты. Ясно, что для обычного человека, попавшего в секту, как говорится «с улицы», возможность в одночасье решить все материальные проблемы и зажить сытой жизнью была немаловажным фактором, способствовавшим укреплению его решимости влиться в ее ряды. На определенном этапе, когда заинтересованность потенциального кандидата уже становилась очевидной, ему открытым текстом объясняли какого рода жертв от него ждет «голубино братство»: отречения от Православия, проклятие отца и матери, наконец, «усекновения ключей ада». Эффективность сектантского «промывания мозгов» была столь велика, что на этом этапе у скопческих идеологов проблем практически не возникало — кандидаты на вступление в секту соглашались на все условия. Но дальше начиналось самое интересное: новообращенный адепт исчезал для мира. Экономический механизм секты был чрезвычайно эффективен, но эффективность его обуславливалась не мистическим проведением, а вполне мирской эксплуатацией. Значительная масса скопцов оказывалась на положении нелегальных рабов. Эти люди жили без паспортов, их сознательно отсылали в районы далекие от места вербовки и проживания до вступления в секту. Теперь член секты работал там и столько, где и сколько ему приказывал вкалывать «кормчий». В большинстве случаев о выплате денег за труд и речи быть не могло; за деньги секта могла бы нанять обычных артельных мужиков. Так что новообращенному полагалась еда да кров. И то, и другое, кстати, было обыкновенно весьма убогим: потребности плоти следовало усмирять! Именно бесплатный труд рядовых сектантов давал скопческим купцам ту фантастическую прибавочную стоимость, благодаря которой их торговля оставалась вне конкуренции. Скопцы умудрялись действовать под самым носом царской администрации и при этом долгие годы оставались ей совершенно неизвестны. Значительное число членов общин были неучтены, их миграция не поддавалась оценке и контролю (тем более контролю!). И вся эта конспиративная сеть умудрялась десятилетиями действовать в стране, жившей по суровым законам крепостничества! В отношении девушек, кастрация которых спровоцировала «дело Егора Платицына», сектанты допустили несколько серьезных ошибок, которые они обычно стремились упреждать. Пострадавшие не потеряли связей с родными, которые знали где их можно отыскать и которые, в конце-концов, вмешались в происходящее. Скорее всего, этого бы не произошло, если б скопцы остались верны своей традиционной методике и быстро увезли новообращенных в другое место. Но уверенность Платицына в собственной неуязвимости оказалась столь велика, что подобную предосторожность он посчитал излишней. К счастью для полицейских следователей, психологическое порабощение девушек не было доведено до той стадии, на которой оно приобретало уже необратимый характер. Вверенные попечению православных монахинь пострадавшие смогли восстановить адекватность мировосприятия и активно помогали расследованию. В частности, девушки подробно рассказали о проведенной в отношении них экзекуции. Она была проведена в доме Егора Ивановича Платицына, если точнее — в огромном подвале под одним из его домов. Скопческий банкир владел четырьмя большими домами, выходившими на соборную площадь Морши; дома были связаны между собою системой подземных переходов. Их даже трудно было назвать подвалами — тут, скорее, подходил эпитет катакомбы. Девушки рассказали, что там не только осуществлялись эти страшные операци : по сектантским преданиям в этих мрачных подземельях скопцы хоронили жертвы неудачных операций по оскоплению. т.е. платицынские хоромы стояли, строго говоря, на братской могиле. Разумеется, эта информация привлекла к упомянутым подвалам большой интерес. Подвалы были практически пусты — их не использовали как погреба или склады. Не существовало никакого рационального объяснения тому, зачем они вообще были построены в своем нынешнем виде. Весьма примечательны были двери на входах в эти подвалы — они были оборудованы таким образом, что обеспечивали абсолютную звукоизоляцию. Для подтверждения последнего был даже проведен специальный эксперимент, который подтвердил, что из-за дверей человеческий крик не доносится, а пистолетный выстрел едва слышен. А что же сам Егор Иванович Платицын? Как действовал он, почувствовав, что откупиться от Закона на этот раз уже, видимо, не получится? Та спесь, что демонстрировал Егор Иванович вначале расследования, соскочила с него довольно быстро. Как только стало известно, что девушки дали показания о том, что все членовредительские манипуляции проводились над ними в подвале дома Платицына, скопческий «кормчий» резко сдал. Еще бы! Перед ним на старости лет замаячила каторга. До тех пор, пока потерпевшие молчали, можно было все грехи валить на Кунавина, но как только завеса умолчания была прорвана правду никак уже было не утаить. Будь на месте Платицына человек помоложе — его бы точно отправили в тюрьму, но поскольку подозреваемому шел восьмой десяток, то его до поры не трогали. Наконец, в 1841 г. «кормчий» скончался. Случилось это в тот момент, когда на свет родилось предписание губернатора о его аресте. Т.е. смерть скопческого банкира оказалась до такой степени своевременна, что послужила источником для разного рода скандальных предположений. Впрочем, версии о самоубийстве и убийстве официального подтверждения не получили. Смерть Егора Ивановича Платицына лишило «расследование 1838 г.» всякой судебной перспективы. Пострадавшие не могли дать никаких существенных показаний на других лиц: все, поименованные девушками люди либо оказывались мертвы, либо их просто-напросто не удавалось обнаружить (вот он, механизм скопческого подполья в действии!) Дело в конце-концов было закрыто. Хотя никто из администрации края не сомневался в том, что умерший Платицын был главой местной скопческой общины, власти не сумели на основании этого добиться отписания в казну недвижимости умершего. Понятно, что если бы сектанты лишились имущества своего богатейшего члена, это оказалось бы серьезнейшим ударом для их движения. Но история не знает сослагательного наклонения, а потому огромное состояние Егора Ивановича Платицына, овеществленное в деньгах, разнообразном имуществе, постройках и жилье унаследовал племянник скопческого «кормчего» — Максим Кузьмич Платицын. Впрочем, он унаследовал не только богатства дяди, но и его титул. В 1841 году 36-летний Максим Платицын возглавил моршанский скопческий «корабль» и повел его дальше, во всем полагаясь на заветы своего мрачного предшественника. Антигуманный характер секты не мог смягчаться, напротив, ужесточение норм внутриобщинной жизни и приемов конспирации являлось залогом ее выживания в мире, который идеологи скопчества считали тотально враждебным. А раз так, то и столкновения подпольной секты с законом становились неизбежны. В 1841 г. по приказу министра внутренних дел Российской Империи Л. А. Перовского сотрудник этого ведомства Н. И. Надеждин подготовил весьма обстоятельный исторический обзор развития секты «скопцов». Доклад Надеждина был представлен Министром внутренних дел Государю Императору для ознакомления и по повелению Николая Первого в 1842 г. издан отдельной книгой под названием «Исследование скопческой ереси». Тираж издания составил 25 экземпляров, которые были распространены по утвержденному Николаем Первым списку высших сановников Империи. Можно утверждать, что только с этой поры государственная власть стала проникаться сознанием той угрозы обществу, которую несло в себе скопческое сектантство. Книга Николая Ивановича Надеждина, бескомпромиссно разоблачавшая изуверство «Божьих голубей», проиводила огромное впечатление на всех, читавших ее. Потрясение от прочтения книги было тем большим, чем меньше об этой теме человек знал прежде. Осип Антонович Пржецлавский, член Совета министра внутренних дел по делам книгопечатания, в своих мемуарах такими словами охарактеризовал впечатление, произведенное книгой Надеждина: «Кому учение и исповедание веры скопцов неизвестны, тот никогда не составит себе понятия до какой степени способность мышления может уклониться от прямого пути и в какую бездну нелепостей заведет его (т.е. мышления — murder's site) путь , вышедший с ложной точки отправления».

Дело Максима Платицына («расследование 1868 г.») имело довольно длинную и запутанную предисторию. Фактически оно началось еще в 1862 г., когда чиновник губернской канцелярии Боголюбов написал свой первый донос на Максима Кузьмича Платицына. Чиновник, выехавший в моршанский уезд для исполнения реформы, начатой Манифестом от 17 феврал 1861 г. (об отмене креопстной зависимости), столкнулся с противодействием местной администрации, возглавляемой Максимом Платицыным. Боголюбов довольно быстро разобрался в сути поставленных ему препон и — следует отдать ему должное! — не спасовал перед лицом могущественного противника. В течение ряда лет он написал последовательно несколько доносов как в полицию, так и в Третье отделение Его Императорского Величества канцелярии, в которых доказывал, что Максим Платицын фактически саботирует исполнение Манифеста об освобождении крестьян и, являясь главой мощной скопческой общины, фактически превратился в местного царька. Смелого чиновника без преувеличения можно сравнить с ветхозаветным Давидом, вышедшим на бой с огромным Голиафом. Силы оказались явно неравны. Сначала Николай Боголюбов был переведен в другое подразделение, затем — вовсе отставлен от должности; на него неизвестными лицами было совершено нападение, едва не стоившее ему жизни... В конце-концов, весной 1867 г. несчастного чиновника по обвинению в клевете на «наследственного Почетного гражданина Максима Кузьмича Платицына» посадили в тюрьму. Общественное мнение к этому моменту было уже настроено таким образом, что практически все смотрели на Боголюбова как на полусумасшедшего, одержимого бредовой идеей «разоблачения скопцов». И совсем бы уж трагичной оказалась бы будущность этого честного и достойного человека, если бы в его судьбу не вмешалось Провидение. В начале 1868 г. в Морше были насильно оскоплены два человека — мещане Котельников и Холопов. Им удалось покинуть враждебный уезд и добраться до Тамбова, где их принял гражданский губернатор Николай Михайлович Гартинг — человек новый в губернии, появившийся тут уже после реформы 1861 г. в рамках политики Императора Александра Второго, обновлявшего высший административный аппарат государства. Он был потрясен до глубины души рассказом двух взрослых и сильных мужчин, оказавшихся совершенно беззащитными перед мощью преступной секты, фактически узурпировавшей власть в уезде. Перед скопческой агрессией (иной термин и подобрать трудно!) оказывались беззащитны как местные жители, так и люди проезжавшие через уезд. Местная полиция игнорировала все жалобы как на скопческую пропаганду, так и на прямые нападения с целью кастрации людей, а потому население уезда чувствовало себя совершенно беззащитным. Губернатор вспомнил о том, что еще не так давно о ненормальной ситуации в моршанском уезде ему уже докладывали. Гартинг затребовал все докладные записки по этому поводу; так некоторые из донесений Боголюбова попали на стол нового губернатора. Гартинг осведомился о судьбе их автора. Он был поражен, узнав, что уже 11 месяцев Боголюбов томился в застенке. Губернатор получил еще одно подтверждение огромного влияния сектантов. Гартинг распорядился немедленно освободить Боголюбова из местной тюрьмы, благо власть губернатора позволяла сделать это без особых проволочек. Желая покончить с засильем скопцов в губернии и не полагаясь на честность чиновников своей администрации губернатор обратился за помощью в столицу. Он попросил предоставить в его распоряжение надежного человека, способного возглавить расследование злоупотреблений в моршанском уезде и никак не связанного с губернским обществом. В глубокой тайне из Санкт-Петербурга в Тамбов был командирован жандармский офицер Шкот, который, явившись к губернатору, представился и попросил несколько дней для ознакомления с обстановкой. Наконец, после изучения соответствующих материалов, Шкот сообщил Гартингу, что готов выехать в Моршанск. С предписанием губернатора на руках офицер прибыл в уездный городишко вечером 24 декабря 1868 г. За несколько часов до его приезда губернатор официальной телеграммой известил моршанского судебного следователя о том, что последнему надлежит принять участие в обыске по адресу, который будет сообщен жандармским офицером по прибытии. Не тут-то было! Явившемуся Шкоту судебный следователь объявил, что болен и потому ни в каком обыске участвовать не будет и дом не покинет. Можно себе представить сколь поражен был Шкот, наткнувшийся уже с первого шага на столь неприкрытый саботаж местного чиновничества. Жандарм отправился к моршанскому полицмейстеру Тришатному и предъявил ему предписание губернатора об оказании всяческого содействия. Полицмейстер, застигнутый врасплох, не догадался сослаться на болезнь и ему пришлось собираться в дорогу. Около 20-00 Шкот и Тришатный прибыли на соборную площадь Морши, на которую выходили постройки Максима Платицина. Пять больших домов были обнесены общей кирпичной оградой, делавшей их похожими на небольшую крепость. Все окна платицынских домов были заложены кирпичом, что делало их вид еще более мрачным. В течение двух с лишком часов представители власти добивались, чтобы им открыли ворота. Купеческя челядь отказывалась это делать без распоряжения хозяина и грозила спустить с цепей сторожевых псов. Максим Кузьмич Платицын в это самое время, якобы, почивал в своем флигеле, расположенном на этом же дворе позади крупных домов, и никто из прислуги, якобы, не осмеливался его будить. О правдоподобности такого объяснения предоставим читателям судить самим. В конце-концов, под угрозой сожжения зданий, Шкот добился того, что Платицын лично вышел его встречать к воротам. Начался обыск. Он продлился ... три недели. Результаты его оказались и обнадеживающими, и обескураживающими одновременно. Прежде всего, не удалось найти «платицынские миллионы» и даже их след. Наличных денег у «скопческого банкира» оказалось всего ... 400 тыс. рублей. Сумма смехотворная! Не было ни малейших сомнений в том, что на самом деле Максим Платицын оперировал деньгами раз в десять-пятнадцать большими — это становилось ясно из изучения его торговых операций. Но куда именно исчезли деньги проследить не представлялось возможным. Племянник не повторил ошибок дяди и своевременно уничтожил бухгалтерские книги. Шкот не сомневался в том, что Максима Платицына успели предупредить за несколько часов до обыска. Это мог сделать либо работник телеграфа, принявший телеграмму губернатора, либо судебный следователь, которому эта телеграмма предназначалась. Забегая вперед можно сказать, что оба чиновника в дальнейшем были отставлены от своих должностей. В качестве вещественных доказательств причастности Максима Платицына к скопческому движению были описаны портреты Императора Петра Третьего, Кондратия Селиванова и Александра Шилова (идеологов «скопчества»), а также Анны Сафоновны — скопческой «Богородицы». В тайнике в спальне был найден календарь 1840 г. с надписью на полях, представлялвшей собой подозрительное пророчество. Из двух писем, адресованных Максиму Платицыну неизвестными лицами, м. б. заключить, что моршанский «корабль» находится в тесной связи с единоверцами из Смоленска и Санкт-Петербурга. Весьма любопытной можно считать и находку мешочка с монетами эпохи Петра Третьего. Золотые монеты времен Петра Третьего с изображением и вензелями Императора были особенно в чести у скопцов: сектанты дарили их друг другу в качестве талисманов, молились им, использовали их для различных мистических манипуляций. Уже одно то, как скопцы почитали эти монеты, наглядно свидетельствует о той глубокой пропасти, что пролегла между их учением и Православной религией. Выше уже было упомянуто, что скопцы с чрезвычайным трепетом относились ко всему, что имело отношение к персоне этого монарха и несло на себе его изображения, вензеля и т.п. Монеты были объектом поклонения наподобие священных предметов. Золотые рубли более чем столетней давности Максим Кузмич Платицын хранил в особом тайнике и было совершенно очевидно, что эти деньги являлись отнюдь не средством платежа. Наконец, в еще одном потайном месте — за плинтусом в спальне — были обнаружены пять бумажных свертков, каждый из которых содержал прядь человеческих волос. Из визуального осмотра волос стало ясно, что все они принадлежали разным людям. Никаких пояснений о происхождении свертков Платицын не сделал, но Шкот считал, что найденные волосы являлись еще одной скопческой реликвией и принадлежали различныим сектантским «святым». Следует отдать должное жандарму — в «деле Платицына» он проявил завидное упорство и похвальную принципиальность. Попытки жаловаться на него, денежные посулы и т.п. рычаги закулисного воздействия к успеху не привели — Шкот методично ломал скопческое подполье. Еще во время обыска платицынских хором он объявил об аресте всех домочадцев, приживалок и домашней прислуги «кормчего». За ними в скором времени последовали торговые партнеры и друзья Максима Платицына. Буквально в течение недели по прямому указанию Шкота были арестованы 48 человек — сплошь известные в Моршанске и уезде люди. Приезжий жандарм продемонстрировал всем, что готов действовать без оглядки на чины, богатство и влияние местных. Все арестованные по приказанию Шкота лица подвергались медицинскому освидетельствованию. Благодаря этому удалось установить поразительный факт: Максим Кузьмич Платицын кастрирован не был. Это казалось невероятным и на первый взгляд подобное открытие грозило рассыпать все следствие. Дабы объяснить это открытие потребовалась определенная работа, благодаря которой стали известны поразительные факты из истории скопческого движения. Идеологи секты, встревоженные растущим преследованием властей, еще в 40-х годах 19-го столетия стали склоняться к мысли о необходимости отказа от кастрации отдельных категорий своих последователей, поскольку подобная операция была слишком уж демаскирующей. Дабы спасти самих себя от подозрений полиции главари сектантских организаций посчитали необязательным отрезать самим себе «ключи ада». Трудно охарактеризовать тот цинизма, каковым дышит подобное решение: вожди требуют кастрации своих последователей, зачастую проводят такие операции насильственно, но самих себя милосердно щадят! Скопческие идеологи учили, что увечащая операция необходима для спасения души, но потом оказалось, что душу можно спасать и без нее. Вот только не каждую душу, а именно высокого начальника. Причем рядовым адептам ничего о подобных теологических изысках не сообщалось по вполне понятным причинам. Когда в Моршанске стало известно, что Максим Платицын самый что ни на есть «мужчина в силе» многие рядовые скопцы отказывались в это верить, полагая, слух этот нарочно распущен полицией для дискредитации «великого кормчего». Но все остальные лица, арестованные по этому «делу» оказались скопцами самыми настоящими. В ходе следствия выяснилось, что Максим Платицын сообразно своему высокому положению в скопческой иерархии имел свиту из 9 женщин. Среди них была его тетка — мрачная и нелюдимая 70-летняя Татьяна Платицына, фактически возглавлявшая этот своеобразный женский монастырь. Все женщины из «свиты» Максима Кузьмича жили в его доме, столовались вместе с ним, отправляли сектанские обряды. Протоколы медицинского освидетельствования зафиксировали следы тяжелых увечий женской плоти: все пострадавшие были лишены грудей, их половые органы были изуродованы коллоидными рубцами, образовавшимися на месте прижиганий. Скопческие знахари, видимо, пускали в ход и раскаленные инструменты. Самое гнусное в этом расследовании заключалось в том, что Максим Платицын демонстрировал истовую ревность в отношении Православия. С видом оскорбленной невинности он кричал на допросах о том, будто является искренним верующим и образцовым прихожанином. Платицын требовал допроса своего духовного отца и допрос такой состоялся. Из него стало известно, что Максим Кузьмич много жертвовал как в кассу общины, так и вообще на благотворительность. Впрочем, в данном случае хитроумие скопческого банкира уже никого обмануть не могло: Платицын-старший в 1838 г. наглядно продемонстрировал как далеко может зайти подобное показное благочестие. Племянник оказался достойным воспреемником дядиного опыта. Следствие по «делу Максима Платицына» вел следователь окружного суда Дураков. Несмотря на смехотворность фамилии, чиновник этот отработал свою задачу на редкость добросовестно. Он с самого начала ставил перед собой задачу не ограничивать расследование одной лишь фигурой Платицына, а напротив, широким бреднем охватить как можно более широкий круг сектантов. Цель была сформулирована правильно, поскольку противоречивые интересы разных лиц на определенном этапе непременно д. б. заставить их разоблачать других, выгораживая себя. Такие разоблачительные показания были получены практически в отношении всех арестованных; большинство из этих показаний звучали столь весомо, что прокуратура сочла возможным предать суду 40 из 48 арестованных. Полицией были предприняты обширные раскопки в подвалах под домами Платицына. Несмотря на большой объем проделанной работы, человеческих останков там так и не нашли. Дураков склонялся к мысли, что все они были перезахоронены, возможно, еще во времена Платицына-старшего, когда эти подвалы уже привлекли к себе внимание властей. Суд, проходивший осенью 1869 г., был отмечен чрезвычайным упорством обвиняемых. Запирательство, ложь, разного рода симуляции скопцов превращали порой судебные заседания то в драмкружок, то в «клуб веселых и находчивых». Максим Кузьмич Платицын защищался не только предельно нагло, но и бестолково. Он отрицал все, причем буквально такими словами : «Откуда все улики явились — не знаю» (...), «женщин держал при себе для домашней прислуги, а что оне оскоплены — не знал я» (...), «ни того не помню, ни этого», «портреты скопцов Селиванова и Шилова и иные подобные вещи как очутились у меня тоже не помню и не знаю» и пр. На судебных заседаниях Платицын присутствовал в мундире с шитыми золотом обшлагами, с орденом на груди ; по несколько раз на дню он переходил от демонстрации высокомерного пренебрежения в отношении членов судебного присутствия к фамильярному панибратству. Он так и не признал себя скопцом, говорил о себе как о ревностном православном верующем и ни единым добрым словом не отозвался о своих подельниках. Напомним, что с большинством этих людей он не только прожил в одном городке много десятилетий, но даже вел крупные торговые дела и делил кров. По высочайшей конфирмации от 16 октября 1869 г. Максим Платицын признавался виновным в насаждении скопческой ереси и лишался всех отличий и прав. Он был отправлен в Восточную Сибирь на вечное поселение. В Сибирь также ссылались Татьяна Платицына и вся женская «свита» «кормчего». К высылке в Сибирь приговаривались также и иные обвиняемые: Ефим Кунавин, 69 лет (один из подозреваемых во время «расследования 1838 г.»); Василиса Жданова, 84 лет; Иов Зыкин, 79 лет. Остальные обвиняемые хотя и были признаны виновны в исповедании «скопческого закона» получили сравнительно мягкие приговоры и остались жить в Морше.

Палачи–страдатели: У человека, впервые прикоснувшегося к истории скопческой ереси может сложиться совершенно превратное представление как о сектантах, так и о людях им противостоявших. Человеку неискушенному будет непонятна та специфическая сложность расследований ритуальных преступлений, которая не раз заводила следствия в тупик. В самом деле, почему бы просто не опереться на показания пострадавших от насильственного оскопления и по составленным словесным портретам не арестовать тех, кто им соответсвует ? Но в том и состояла сложность подобных расследований, что такая методика почти никогда не срабатывала. Скопцы выработали совершенно уникальную преступную технологию. Насильственная кастрация разбивалась на несколько взамосвязанных операций, осуществление которых требовало привлечения нескольких человек. Обыкновенно у сектантов существовал наводчик, который выбирал потенциальную жертву. Выше уже отмечалось, что скопцы чрезвычайно любили держать гостиницы и постоялые дворы, т.е. такие места, через которые проходило множество людей. Выбрав в массе путешествующих мужчин человека, отвечавшего скопческим критериям, наводчик информировал об этом другого сектанта, которому предстояло сыграть роль палача. Палач и жертва никогда до нападения не встречались. Наводчик, выведав у потенциальной жертвы предпологаемый маршрут, стремился задержать человека насколько это возможно и оповещал палача. Тот выдвигался по предпологаемому маршруту следования и распологался в таком месте, которое представлялось удобным для нападения. Само посягательство происходило либо в сумерках, либо в ночное время и напоминало банальный грабеж: в ход шла дубина, потом — нож. Когда жертва приходила в себя, то обнаруживала, что кошелек нетронут, а «ключи ада» не отягощают более штанов. Помимо этого варианта, существовал и другой. Он тоже подразумевал разделение обязанностей, но само нападение было организовано несколько иначе: скопец-палач набивался в компанию к путешественнику и при же первом удобном случае опаивал его крепким дурманом. т.е. грубое физическое посягательство камуфлировалось наркотическим опьянением. Описанные выше варианты могли в зависимости от конкретных обстоятельств модифицироваться, но во всех случаях нападений явственно просматривалось разделение обязанностей преступников. Скопцы старались не дать никаких улик для подозрений в адрес своих наводчиков. Но понятно, что с течением времени такие подозрения все же возникали. Тот факт, что однотипные преступления совершались вокруг одних и тех же постоялых дворов, неизбежно заставлял полицию интересоваться этими местами и их хозяевами. Чтобы отвести подозрения от весьма важных в скопческой иерархии лиц (а наводчики были именно таковы), сектанты создали совершенно уникальный в истории криминалистики феномен — палачей-страдателей. Это были люди, призванные по замыслам руководителей «кораблей», принимать на себя уголовную ответственность за все случаи насильственной кастрации по которым полиция начинала расследования. Причем, на самом деле «страдатели» к этим преступлениям порой даже и отношения не имели. Скопец-страдатель, по замыслам его хозяев, д.б. принимать на себя все обвинения, которые власти смогли бы выдвинуть против секты, и пойти на каторгу ради спасения от преследований других скопцов. Масштабы этого явления современному человеку даже представить невозможно. Палачи-страдатели принимали на себя обвинения по сотням преступных эпизодов, чем чрезвычайно затрудняли розыскные мероприятия. Так, мещанин Чернов, бывший под следствием в 1870-х годах признался в общей сложности в 106 случаях оскопления мужчин! Отставной солдат Маслов взял на себя вину за 114 подобных же случаев! Причем и это необходимо повтоить! — абсолютное большинство преступлений, в которых эти люди признавались, на самом деле были совершены другими лицами. Понятно, что на подобный самооговор, гарантированно обеспечивавший многолетнюю каторгу, требовал от скопцов чрезвычайного фанатизма. Вместе с тем, само возникновение этой проблемы во второй половине 19-го столетия явно демонстрировало нарастание общего кризиса секты. Традиционная скопческая пропаганда все явственнее начинала давать сбои, все меньше находилось людей, готовых ради мифического спасения души согласиться на изуверскую операцию. Именно поэтому число насильственных случаев оскопления стало лавинообразно нарастать и уже с 70-х годов 19-го века подобная практика сделалась общеупотребительной. Сектантская борьба за спасение человеческих душ скатилась к обыкновенной уголовщине. Что ж, совсем неслучайная эволюция, которую впоследствии в той или иной форме повторяли все иные тоталитарные секты! Вместе с тем, подобная практика делала скопцов все более опасными для окружающего общества. Религиозные фанатики полагали, что уродуя людей спасают их и собственную души от геенны огненной и никакими рассудочными доводами их уже было не остановить. Очень часто оскопленные люди умирали — либо от кровопотери, либо от сепсиса — но убийство не рассматривалось изуверами как преступление. Только жесткость и непримиримость властей могли побороть фанатичное зло, столь зримо воплощенное в движении скопцов. Во второй половине 19-го столетия общественное мнение стало все более отрицательно относиться к скопцам, вокруг них возникла атмосфера крайнего неприятия. Это заставило идеологов движения требовать от адептов все большей конспирации и безусловного подчинения и в конечном итоге только ожесточило сектантов. Чрезвычайно любопытным источником информации о скопческом движении оказались дневники купца-миллионера Николая Назаровича Солодовникова, ставшие известными после смерти этого человека. История происхождения 5-миллионного состояния купца весьма любопытна: его старший брат Михаил вступил в секту скопцов и сделался «духовным сыном» одного из «кормчих». Дабы продемонстрировать «духовному батюшке» ревностное служение новой вере, старший брат принял решение оскопить младшего. Для этого 13-летний Коля Солодовников был взят из коммерческого училища Св. Петра и в течение месяца подвергался интенсивной психологической обработке, призванной сподвигнуть его на отказ от Православия. Этого не случилось, младший брат, несмотря на свою полную зависимость от старшего, твердо отказался принять «скопческий закон». Всем, кто прочитал настоящий очерк, дальнейшее не покажется удивительным: Коля Солодовников был опоен одной из специальных настоек и в полубессознательном состоянии подвергнут кастрации. Все, случившееся с ним, мальчик воспринял как предательство старшего брата. В его дневниках остались поразительные по своей эмоциональной глубине размышления, вызванные случившимся. Коля заявил брату, что как только достигнет совершеннолетия непременно подаст на него в суд и будет добиваться отправки его на каторгу. Как ни пытались скопческие проповедники смягчить Колю Солодовникова, тот оставался непреклонен и наверняка бы выполнил свое обещание, но ... старший брат умер. А несколько позже скончался от холеры и тот самый «духовный отец», что вовлек в свое время Михаила в секту. Из-за скоротечности болезни, он не успел изменить завещания, согласно которому все его имущество переходило к «духовному сыну». Наследником же второй очереди «кормчий» объявлял Николая Солодовникова. Надеялся, видимо, на обращение подростка в скопческое исповедание. Поскольку старший брат был к моменту оглашения завещания мертв, то 5-миллионное состояние перешло прямо в руки молодого Николая. Фактически это был единственный случай в истории секты, когда деньги целого «корабля» ушли, что называется, на сторону. Все попытки сектантов вовлечь Николая Назаровича в секту и тем самым вернуть деньги успехом не увенчались. Солодовников остался истинно православным человеком, кстати, крупнейшим жертвователем Валаамского монастыря за всю историю этой обители (более 1 млн. рублей). Так сложилось, что после своей смерти Николай Назарович Солодовников был обворован и расследование этого преступления побудило следователей внимательно ознакомиться с его дневником. Благодаря этому многие любопытные события из жизни Солодовникова, в т.ч. его описания скопческого быта и нравов, стали достаточно широко известны. Настоящий очерк, разумеется, не охватывает всей совокупности ритуальных преступлений отечественных сектантов — эта мрачная тема слишком обширна для публикации журнального формата. Следует отметить, что подозрения в тяжелых преступлениях неоднократно ложились и на упоминавшихся в начале очерка «бегунов»; Святейший Синод считал, что эта организация повинна в убийствах детей по всей России. Cами «бегуны» признавали факты неоднократных похищейний детей, хотя и истово доказывали, что никогда не использовали детскую кровь в ритуальных целях. Но тема эта слишком обширна, она требует отдельного обстоятельного разбора и потому не м. б. рассмотрена здесь. Остается добавить, что скопческое движение уже после 1917 г. было под корень сведено «красным террором». За несколько десятилетий оно сделалось таким анахронизмом, что даже большевистские агитаторы, призванные вести атеистическую пропаганду, не могли толком объяснить нюансы вероучения этой секты. Даже специальная литература, изданная в 70-90-х годах прошлого столетия пестрит разнообразными ляпами и неточностями едва только затрагивает вопросы истории скопчества. Ходом истории мы избавлены от одного из отвратительнейших и опаснейших сектантских культов наших предков. И пусть не покажется удивительным — это как раз тот случай, когда непримиримости чекистов и коммисаров следует сказать «спасибо».

Кондратий Селиванов и его «Страды»: (он же Трифонов, Никифоров, Мартын, Андрей, Фома, Андриян, Иван) — создатель и первый руководитель скопческого движения в Российской Империи. Происходил из крепостных крестьян деревни Столбище, Севского уезда Орловской губернии. Во второй половине XVIII столетия в Орловской губернии существовал весьма многолюдный хлыстовский корабль (то есть община) некоей Акулины Ивановны, находившейся уже в преклонных летах. Корабль этот во время радения посетил пришелец, крестьянин Орловской губернии, известный впоследствии под именем Кондратия Селиванова. Сначала он притворился немым, но потом заговорил и руководительницей радения был признан «богом над богами, царем над царями, пророком над пророками». Оставшись жить в обществе хлыстов, Селиванов был признан Акулиной Ивановной за своего «сына Божия», рожденного от нее, непорочной девы, по наитию святого Духа. Возмущенный распространением среди хлыстов разврата, Селиванов начал проповедовать оскопление как вернейшее средство избежать плотского греха; но в корабле Акулины Ивановны учение Селиванова не привилось. Отделившись от хлыстов, Селиванов завел в селе Сосновке (близ Моршанска, Тамбовской губернии) свой особый корабль и объявил себя сыном Божиим искупителем (оскопителем), который пришел спасти род человеческий от лепости (сладострастия), сокрушать душепагубного змия (то есть оскоплять), ввести в мир огненное крещение.Cкрывшийся от властей в 1772 г. при первом разгроме секты, Кондратий Селиванов вплоть до 1775 г. оставался на нелегальном положении. В конце-концов его удалось арестовать (по доносу православного священника Ивана Емельянова, который узнал о кастрации Селивановым двух мальчиков) и на два десятилетия упечь в Сибирь. Испытанные Селивановым истязания поэтически и в трогательной для простолюдина форме переданы им самим в «Страдах». Пять лет спустя после ссылки Селиванова скопцы стали подумывать, как бы возвратить его из Сибири. Место пребывания Селиванова было отыскано; найдены были и лица, которые согласились отправиться в Сибирь; собраны были необходимые для путешествия средства. Было решено, отыскав Селиванова, уговорить его к побегу. Посланные виделись с Селивановым, но бегство его тогда оказалось невозможным. Около 1795 г. Селиванов успел уйти из Сибири и явился в Москве. Здесь он прослыл не только за искупителя, но за царя Петра Федоровича. До Императора Павла Петровича еще и ранее доходили слухи, что Петр III, его отец, жив и находится в Сибири; теперь появилась молва, что он в Москве. В 1797 г. Селиванов оказался в Петербурге и, по рассказам скопцов, был представлен Императору Павлу I. На вопрос последнего: «Ты мой отец?» Селиванов ответил: «Греху я не отец; прими мое дело (оскопление), и я признаю тебя своим сыном». Хотя официальных свидетельств, подтверждающих сказание скопцов, не имеется, но, принимая во внимание, с одной стороны, важность преступления Селиванова, то есть его политическое самозванство, а с другой — предшествовавший этому событию факт вызова Павлом I Шилова из Динаминда, можно с вероятностью допустить, что и Селиванов был также представлен Государю. Свидание Селиванова с Императором окончилось тем, что его велено было препроводить в дом сумасшедших (иначе Обуховский). Некоторое время Селиванов содержался в Смольнинском монастыре, где к нему относились как к умалишенному, а в 1801 г. он вышел на свободу. К этому времени в столице Российской Империи уже существовала весьма многочисленная и влиятельная скопческая община, которую и возглавил Селиванов. Почитаемый как живой Бог, он прожил в безмятежном достатке почти два десятилетия, распространяя свое вероучение во всех слоях общества, в том числе и т.н. «просвещенных кругах». При этом был взят на поруки камергером (бывшего польского короля Станислава Понятовского) Елянским, принявшим скопчество. Желая «увенчать всероссийского монарха новым лавром», Елянский составил для поднесения Государю оригинальный проект полного преобразования государства в скопческом духе, с приложением «Известия, на чем скопчество утверждается». По этому проекту вся Россия должна была обратиться в какой-то скопческий корабль. Государь, подобно Иисусу Навину, должен управлять государством по гласу небесному, а для этого при нем должен постоянно находиться искупитель Кондратий Селиванов и «аппробовать все тайные советы», так как в «нем полный Дух небесный Отцем и Сыном присутствует». Себе самому Елянский скромно предоставлял второе место при искупителе и власть над войсками. Результатом этого сумасбродного проекта было то, что автор его был отправлен в суздальский монастырь, а с Селиванова взято обещание не производить оскоплений. Обещание это при первом же удобном случае было нарушено. Радения совершались постоянно, с большой торжественностью. При входе Селиванова в комнату, где собирались для радений, его называли богом, а он, махая белым батистовым платком, говорил: «покров мой святой над вами!» В дом, в котором производились радения, вход полиции был запрещен по Высочайшему повелению. Значение Селиванова все возрастало, и не только между скопцами, но даже среди православного общества Петербурга, привлекая к нему множество суеверных посетителей, особенно посетительниц из купчих и знатных барынь, желавших принять от «старца» благословение, выслушать назидание или какое-либо предсказание. Так продолжалось до 1820 г. В 1819 г. Санкт-Петербургский генерал-губернатор граф Милорадович узнал, что в собрания скопцов были увлечены двое его племянников и что в корабле Селиванова оскоплено несколько нижних чинов из гвардейских полков и матросов, особенно из ластовых экипажей, и просил князя Голицына довести о таком важном обстоятельстве до сведения Государя. Но правительство и теперь прибегло сначала к старой мере увещаний, которые тянулись до июня следующего 1820 г.; наконец, решено было взять Селиванова под арест и секретно сослать в суздальский Евфимиев монастырь, где он и оставался до самой смерти (в 1832 г.). Ходатайство скопцов об освобождении Селиванова были безуспешны. В монастыре Селиванова содержали довольно свободно. Скопцы ходили туда к нему на поклонение; он раздавал приходившим свои волосы и остатки хлеба от стола, которые и хранились ими, как священные предметы. Селиванов написал: «Послание», «Страды» и девять писем к священнику Сергееву . «Послание» и письма — не что иное, как увещания его последователей жить согласно с скопческими правилами. «Послание» в первый раз было издано Надеждиным в приложении к его «Исследованию о скопческой ереси» (1845); в «Сборник правительственных сведений о раскольниках» В. Кельсиева оно также вошло (III выпуск). В 1864 г. «Послание» издано было Толстым в «Чтении Общества Истории и Древностей Российских» (1864), вместе со «Страдами». Письма Селиванова, в количестве двух, изданы были первоначально Надеждиным, потом вошли в «Сборник» Кельсиева и, наконец, напечатаны Мельниковым («Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских», 1872). «Страды» — это повествование о приключениях, какие испытал в своей жизни основатель скопческой секты до возвращения из Сибири. Отдельное издание «Страд» помещено в приложении к тому же «Исследованию» Надеждина, которое вошло и в «Сборник» Кельсиева. Мельников издал первую редакцию «Страд», которая отличается как по полноте, так и по оглавлению. Последнее читается так: «страданий света, истинного Государя батюшки, странствований и трудов дражайшего нашего искупителя и вселенского учителя оглашение» («Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских», 1872). Известно, что вероучение Селиванова изучали члены религиозного кружка Татариновой, один из которых — отставной майор Мартын Пилецкий — даже написал весьма подробное исследование сектантской доктрины. Примечательно, что в том же самом Спасо-Евфимьевском монастыре, где находился Кондратий Селиванов, в 1826 г. оказались и члены упомянутого выше кружка Татариновой, высланные из столицы Императором Николаем Первым. Перед нами фотография скопца (Архипа Федоровича Санина, 1849-1929 гг.), наглядно демонстрирующая характерные черты облика последователей этой секты. Скопец облачен в сюртук, на его коленях — скомканный белый платок. Лицо, лишенное признаков волосяного покрова, производит впечатление женоподобного. Скопцы вообще имели гладкую безволосую кожу специфического желтоваго цвета; многие, описывавшие облик сектантов, подчеркивали одутловатость их лиц и наличие второго подбородка. Вот как описывал скопцов народоволец Василий Кельсиев, специально ездивший в 1867 г. в Румынию для установления нелегальных контактов с тамошней сектантской общиной: «В лице ни кровинки, оно бледно и мертвенно. Это не бледность старика или больного, даже не бледность трупа — это отсутствие чего-то под кожей. Кожа у них как-то иначе пристает к мускулам, не так прочно, как у нас; она у них тоньше и подвижнее, точно сползти хочет. Когда вы жмете руку скопца, вы чувствуете, что кожа на ней мягка, вяла и холодна. Блеску у них ни в чем нет: ни в коже, ни в глазах, — даже волоса не лоснятся — все безжизненно». Даже мимолетный взгляд, брошенный на эту скопческую икону, позволяет оценить ту бездну, что отделила сектантские догматы от Православного вероучения. В верхней части «иконы» изображен Иисус Христос на берегу Иордана, обнимающийся с белым агнцем. Последний, как и белый лебедь, почитался скопцами символом секты. Нижняя часть «иконы» посредством весьма банальных зрительных образов повествует о земной жизни «белого агнца» (скопца), претерпеваемых им лишениях и заклании оного. Большевики, уделявшие немалое внимание атеистическому воспитанию населения, с крайней жестокостью преследовали сектантов. Понятно, в силу каких причин это делалось: сектанты, в отличие от крупных религиозных конфессий, действовавших открыто, имели большой навык конспиративной работы, разветвленные связи, немалый опыт социальной мимикрии. Скопцы занимали видное место среди религиозных сект, как в силу не раз демонстрированной твердости убеждений, так и немалого материального достатка. Большевики обрушили на секту всю мощь своего репрессивного аппарата. Первые крупные судебные процессы над скопцами (в 1929-32 гг.) были проведены публично и получили освещение в печати. Приведенные здесь две фотографии обнаженных скопцов — мужчины и женщины — были сделаны в 1929 г. в пропагандистских целях. Эти фотоснимки использовались агитаторами «Общества воинствующих безбожников» в качестве наглядного пособия при чтении публичных «антицерковных Лекций». При взгляде на представленную фотографию мужчины-скопца, носителя «большой» и «малой» печатей, бросаются в глаза выраженные черты женоподобия, обусловленные нарушением гормонального баланса : узкие плечи, обвислая грудь, лишенные развитой мускулатуры руки, отсутствие волос на груди и животе. Фотография женщины-скопчихи из той же серии, что и представленный выше фотоснимок. У женщины полностью иссечена грудь, рану в свое время прижгли железом. Необходимо отметить, что в результате членовредительских операций скопцов женщины не лишались способности забеременеть, т.е. они не становились бесплодны. Уродующие операции не влияли напрямую на работу органов, связанных с вынашиванием плода и деторождением, хотя и сказывались негативно на гормональном балансе в организме. Известно, что многие женщины-скопчихи говорили басом и вообще казались мужеподобны ; такого рода изменения происходили после удаления груди. Именно для того, чтобы раньше времени не отпугивать потенциальных адептов секты скопцы оставляли непрооперированными девушек с ярко выраженной женственной красотой. Таких сектантских красавиц называли «скопческими богородицами»; им отводилась роль своеобразных приманок при вовлечении в секту новых членов. Также «скопческие богородицы» своим цветущим здоровым видом были призваны маскировать сам факт существования в той или иной местности скопческой общины. У скопцов не существовало единого правила в отношении того, как надлежит скопить женщину. Если с «большими» и «малыми» печатями для мужчин все было в общем-то понятно, то у женщин в этом вопросе существовало известное разнообразие, обусловленное видимо, территориальной удаленностью скопческих «кораблей» друг от друга. Обычно женщинам иссекали соски, но зачастую шли дальше и полностью отрезали груди. Многие фанатики на этом не останавливались и отрезали женщинам малые половые губы и клитор. Нанесенные в результате этих операций раны обычно прижигались. Известно, что многие операции на женщинах проводились безо всякой анестезии. Степень страданий женщин-скопчих даже представить невозможно, но видимо, их терпение в немалой степени укреплялось сознанием мистической важности совершаемой операции, а переживаемая в такие минуты экзальтация и исступление, повышали способность переносить боль. Эта иллюстрация из книги Е.В. Пеликана «Судебно-медицинские исследования скопчества и исторические сведения о нем» демонстрирует инструменты, которыми сектанты осуществляли свои хирургические операции: опасная бритва, сапожный нож, нож для сыромятной кожи... Иначе как подручными эти инструменты и назвать нельзя. Представления о гигиене стояли у скопческих «коновало» на весьма примитивном уровне. В результате кустарно проведенных операций новообращенные сектанты нередко умирали от сепсиса либо кровопотери (надо сказать, что власти так и не смогли даже приблизительно определить число погибших при оскоплении людей). Изображенный на приведенном рисунке гвоздь помещен тут неслучайно: свинцовый гвоздь после наложения «большой печати» скопцы помещали в мочеиспускательный канал дабы тот не зарос. Как рассказывали сами скопцы такой гвоздь им приходилось носить 7-8 месяцев — именно столько времени затягивалась рана на месте отрезанного пениса. Скопчество заняло у нас в России одно из самых видных мест в судебно-медицинской криминальной казуистике. Поэтому не зря вышеописанная книга является неотъемлимой частью «трио»: «Исследование о скопческой ереси» В.И. Даля, «Исследование о скопческой ереси» Н.И. Надеждина и «Судебно-медицинские исследования скопчества и исторические сведения о нем» Е.В. Пеликана.

Пеликан, Евгений Венцеславович — врач, профессор Медико-хирургической Академии, брат Виктора Пеликана; родился в 1824 г. в Вильне, умер 6-го мая 1884 г. в Петербурге. Богато одаренный способностями, Пеликан с самого детства был поставлен в условия, благоприятные для умственного развития. Получив, как говорят, прекрасное домашнее воспитание, он поступил в одну из петербургских гимназий и окончил в ней полный курс 16 лет от роду; затем он перешел в 1840 г. в Московский Университет на медицинский факультет, а в 1845 г. (по Языкову — в 1846 г.) окончил курс по первому разряду (лекарем 1-го отделения) и был назначен сверхштатным ординатором в Московский Военный госпиталь. В следующем году Пеликан был прикомандирован к Медицинскому Департаменту Военного Министерства и в то же время переведен в С.-Петербургский Военно-сухопутный госпиталь ординатором. В 1847 г., выдержав экзамены в Московском университете и защитив диссертацию «De fractura colli femoris», он получил степень доктора медицины; в 1848 г. ему было поручено заведывать редакцией «Военно-Медицинского Журнала»; по рекомендации проф. Буяльского он взял себе в помощники Я.A. Чистовича, который и исполнял почти всю работу по редакции. 8-го октября того года Пеликан был назначен и.д. адъюнкт-профессора кафедры акушерства в Императорской Медико-Хирургичеекой Академии, причем ему было поручено и преподавание детских болезней, хотя относительно их он и говорил, что «никогда этим предметом не интересовался»; поэтому и деятельность Пеликана в качестве преподавателя детских болезней, по собственным его словам, была «совершенно случайна». В 1849 г. он был назначен, сверх занимаемых им должностей, врачом Высочайше утвержденной Комиссии для разбора бродячих женщин развратного поведения. В 1850 г. (21-го июля) по прочтении русской и латинской пробных лекций («О маточном кровотечении» и «De hydrocephalo acuto»), Пеликан был утвержден в должности адъюнкт-профессора кафедры акушерства, женских и детских болезней; в том же году он стал издателем газеты «Друг Здравия». В 1852 г. Пеликан, оставаясь профессором Академии, стал сотрудником пользовавшегося чрезвычайной благосклонностью Императора Николая Павловича и имевшего громадное влияние при дворе лейб-медика Мандта, будучи назначен старшим врачом основанного Мандтом «образцового» госпиталя для придворных служителей, в котором он лечил посредством собственной «атомистической теории», имевшей близкое соотношение с гомеопатией. Впрочем, госпиталь этот успеха не получил и через полгода был закрыт. В том же 1852 году в Академии освободилась кафедра судебной медицины, медицинской полиции и гигиены, и 20-го сентября Конференция ходатайствовала о перемещении на эту кафедру Пеликана. В ходатайстве этом говорилось: «С перемещением Заблоцкого-Десятовского мы не знаем в России другого, более достойного занять эту кафедру, как адъюнкт нашей Академии г. Пеликан. По сущности этой кафедры должно, конечно, согласиться, что хорошим преподавателем ее может быть только человек, по преимуществу многосторонне образованный и долго занимавшийся специально разнородными предметами этой кафедры. Пеликан заведывал редакцией «Военно-Медицинского Журнала», для которого обрабатывал отдел судебно-медицинский, медицинской полиции и гигиены, и пользуется известностью, как писатель по предмету судебной медицины. Ученые заслуги Пеликана дают ему полное право занять место ординарного профессора этой кафедры. Сверх того, он владеет языками: русским, французским, немецким, знает также английский и итальянский языки, почему замещение это принесет существенную пользу учащимся». 9-го ноября 1852 г. Пеликан был назначен и. д. профессора судебной медицины, медицинской полиции и гигиены; 3-го февраля 1853 г. Конференция Академии избрала его ординарным профессором той же кафедры, и в том же году он занял должность консультанта сыпной больницы. Помощником Пеликана был знаменитый впоследствии Я.А. Чистович, назначенный 3-го марта 1853 г. адъюнкт-профессором Академии. Официально кафедра оставалась по-прежнему состоящей из трех предметов, но в действительности Пеликан и Чистович разделили между собой преподавание: первый читал судебную медицину с токсикологией, а второй — гигиену и медицинскую полицию. Судебно-медицинские вскрытия они делали совместно. Пеликан читал лекции три раза в неделю для IV курса и один раз в неделю вел практические занятия с IV и V курсами. В конце 1840-х и начале 1850-х за границей стало появляться много физиолого-токсилогических работ; токсикология приняла научное экспериментальное направление, и Пеликан, деятельно участвовавший в разработке различных научных вопросов по своей специальности, ввел в Академии научный, опытный способ преподавания токсикологии. Он производил на своих лекциях гораздо большее число опытов, чем его предшественники; так, напр., в 1854-1855 учебном году им было сделано более 200 опытов, а в 1855-1856 году — 100; число вскрытий тоже увеличилось и доходило до 100 в год. Разделение труда по преподаванию облегчило ему возможность излагать свой предмет более широко и научно. В 1856 г. П. подал в Конференцию рапорт, в котором говорил: «Образование экспертов для различных судебно-медицинских исследований составляет весьма важный предмет высшего фармацевтического преподавания. Истина эта в настоящее время признана всеми образованными государствами, и польза такового учреждения доказывается ежегодно отчетами, представляемыми учеными экспертами за границей. У нас, в России, на этот предмет еще очень мало обращено внимания со стороны преподавателей судебной медицины и других естественных наук, а между тем, ежедневный опыт убеждает нас в необходимости образования отдельных экспертов для судебно-медицинских операций». Ввиду этого, он просил разрешить ему занятия судебно медицинскими и судебно-химическими исследованиями со студентами IV и V курсов в свободные утренние часы. Конференция, конечно, дала свое разрешение, и с февраля 1856 г. П. вел эти занятия со студентами и молодыми врачами. П. занимал кафедру судебной медицины с 1852 г до 1858 г. В течение этого времени он очень часто прекращал чтение лекций и отправлялся в различные командировки, не имевшие ничего общего с профессурой. Так, 18-го августа 1851 г. он был командирован по высочайшему повелению в Москву для того, чтобы показать все московские врачебные учреждения и в том числе клиники университета лейб-медику короля бельгийского барону Сетену, с которым он был послан в том же году и на Кавказ, чтобы показать тамошним врачам усовершенствованную Сетеном клеевую повязку; возвращаясь из этой командировки, он обозревал по предписанию управляющего Министерством Внутренних Дел все больницы гражданского ведомства для определения степени развития проституции и числа сифилитических больных. 4-го апреля 1853 г. он был командирован в Москву для устройства холерного отделения при войсковом лазарете и для руководства в лечении там больных нижних чинов по атомистическому способу Мандта. С Мандтом П. не прекращал своих отношений и даже получил Высочайшую благодарность за лечение больных по его способу. В августе того же года П. был послан с Мандтом в Динабург и Варшаву, чтобы там организовать борьбу с холерой по тому же способу. В декабре 1854 г. он получил новую командировку для осмотра военных госпиталей в Царстве Польском и вернулся только в мае 1855 г. Летом того же года он находился с проф. Пироговым на перевязочных пунктах в Петергофе и Ораниенбауме. В январе 1857 г. П. подал академической Конференции рапорт, в котором просил отправить его на 16 месяцев за границу для ближайшего ознакомления с новейшими усовершенствованиями и способами преподавания судебной медицины. Конференция решила ходатайствовать об исполнении этой просьбы, постановив «заведывание кафедрой поручить адъюнкт-профессору Я.А. Чистовичу, который неоднократно заведывал ею во время ежегодных командировок П.». Отправляясь за границу, П. получил инструкцию, выработанную им самим и профессорами Зининым, Загорским и Заблоцким. Эта инструкция, между прочим, обязывала его представлять Конференции отчет о своих занятиях через каждые 6 месяцев. В то же время П. был назначен профессором-консультантом при С.-Петербургской больнице для чернорабочих по части патологической анатомии, судебной медицины и микроскопии; 29-го апреля 1857 г. он отправился за границу и уже не возвратился в Академию. В начале 1858 г. министр внутренних дел через посредство военного министра запросил президента Академии, «не представляется ли препятствия к перемещению проф. Пеликана из Академии на должность помощника директора Медицинского Департамента Министерства Внутренних Дел?» Конференция высказала желание, «чтобы Пеликан представил отчет о своей заграничной командировке и тем бы выполнил возложенное на него поручение согласно данной инструкции». 2-го мая 1858 г. он был уволен военным министром из Академии с обязательством представить отчет; однако, этого требования он не исполнил, и 24-го апреля 1858 г. П. был назначен вице-директором Медицинского Департамента Министерства Внутренних Дел; 7-го декабря 1861 г. он занял там же должность директора вместо Отсолига и оставался в ней до 1876 г., в 1873 г. заняв место председателя Медицинского Совета, освободившееся по смерти его отца, Венцеслава Пеликана, и место председателя Ветеринарного Комитета; кроме того, он был непременным членом Военно-Медицинского Ученого Комитета. В то же время Пеликан не прекращал своих научных занятий, а в 1859 и 1860 гг. прочел в Пассаже несколько лекций по целлюлярной патологии Вирхова и до 1862 г. вел преподавание при С.-Петербургской больнице для чернорабочих в качестве профессора-консультанта; до конца семидесятых годов он постоянно издавал свои новые исследования по токсикологии и судебной медицине. Занимая высокие административные должности, П. заботился о повышении уровня образования врачей, об улучшении их быта и материального положения, принимал личное участие в решении различных санитарных вопросов, расширил деятельность врачебных учреждений гражданского ведомства, вообще выказав себя талантливым и гуманным администратором. В 1865 г. он основал при Медицинском Департаменте Министерства Внутренних Дел журнал «Архив судебной медицины и общественной гигиены», который был заменен в 1872 г. «Сборником статей по судебной медицине, судебной психиатрии, медицинской полиции, общественной гигиене, эпидемиологии, медицинской географии и статистике»; этот журнал рассылался бесплатно всем врачам, служившим по Министерству Внутренних Дел, сильно способствовал развитию в России судебно-медицинской экспертизы и был особенно необходим ввиду великих реформ 60-х годов, создавших новые суды и земство. Кроме того, П. основал при Медицинском Департаменте «Архив Ветеринарных Наук». Содержание городовых и уездных врачей при П. было увеличено, равно и содержание врачебных инспекторов. В 1865 г. П. осмотрел карантины Австрии; тогда же он изучал эпидемическое воспаление черепного и спинного мозга, господствовавшее в Германии и в том же году участвовал в международной медицинской комиссии, собравшейся в Константинополе для исследования причин появления холеры и для изыскания средств борьбы с ней; в 1868 г. он исследовал эпидемию сибирской язвы на берегах Шексны, а в 1873 г. принимал участие в занятиях венской комиссии по вопросам о холере. В 1860 г. по проекту П. был открыт Комитет общественного здравия в С.-Петербурге. С 1867 г. до 1874 г. он принимал деятельное участие в решении различных санитарных вопросов в С.-Петербургской городской управе. 27-го декабря 1874 г. очень торжественно праздновался 30-летний юбилей его служебной и ученой деятельности; на собранные по подписке 11494 р. были учреждены две стипендии его имени при Московском Университете. С 1868 г. П. был тайным советником. В последние годы своей жизни он страдал прогрессивным параличом; за полтора месяца до своей смерти он оставил свою должность в Медицинском Совете (20-го марта 1884 г.); умер 6-го мая 1884 г. в Петербурге. Библиотека его (1125 томов) была пожертвована его дочерью Военно-Медицинской Академии. Е. В. Пеликан был почетным членом Военно-Медицинской Академии, Московского и Харьковского Университетов и многих русских и иностранных ученых обществ. Главная заслуга Пеликана состоит в его многочисленных научных трудах по токсикологии, судебной медицине, гигиене, эпидемиологии и др. предметам. В этом отношении его деятельность была в высшей степени почтенна и плодотворна, и работы его, большая часть которых основывалась на многочисленных физиологических опытах, сильно способствовали развитию названных наук, давая в то же время ценный материал по физиологии, химии и эпидемиологии. Труды Пеликана следующие. В «Военно-Медицинском Журнале»: «Процесс Прален в судебно-медицинском отношении» (1847 г.); «О бедренной немочи» (1847) и «Несколько вопросов по поводу распространения холеры в 1847 г.» (1847); «О значении некоторых явлений при распознавании бедренной немочи» (1848); «Несколько вопросов относительно эпидемической холеры в С.-Петербурге в 1847-50 гг.» (1850); «О проституции в медико-полицейском отношении» (1850); «Вступительная лекция из судебной медицины» (1853); «Опыт приложения современных физико-химических исследований к учению об ядах» (1854); «Ледойенова жидкость и концентрированный раствор азотно-кислого свинца» (1854); «О точном распознавании крови и кровяных пятен при судебно-медицинских исследованиях» проф. Розе с примечаниями Е.В. Пеликана (1854); «Новый пример так называемого обыкновенного самосгорания человеческого тела, с критическим взглядом на этот предмет»; «Двухромокислое кали в судебно-медицинском отношении» (1855); «О гигиеническом приготовлении мяса, бульона и хлеба, преимущественно на основании химических исследований» (1855); «Токсикология цианистых металлов» (1855); «Нитроглицерин и другие гремучие тела» (1855); «О затруднениях при исследовании кровяных пятен в уголовных случаях» (1855); «Стрельный яд кураре» («Труды Общ. Русских Врачей» 1857 г., стр. 125-132); «О мимолетных выстрелах», вместе с проф. Савельевым («Арт. Журнал» 1856 г.); «Как должно понимать введение в организм разных лекарственных веществ помощью гальванического тока», вместе с проф. Савельевым («Военно-Медицинский Журнал» 1854 г.); «О действии иодистого калия», вместе с д-ром Арнетом и проф. Здекауером (там же, 1855 г.); «Untersuchungen über Tanghinia venenifera», вместе с проф. Келликером («Würzburger Verhandl. der Phys.-medic. Gesellsch.» 1858 г.); «Beiträge zur gerichtlichen Medicin, Toxicologie und Pharmacodynamik.» Würzburg. 1858 г.; «Исследование o вдиянии некоторых ядов на мышечную деятельность» («Военно-Медиц. Журн.» 1859 г.); «Патологическая анатомия некоторых новообразований» («Мед. Вест.» 1861 г., №№1, 3 и 5); «Заметка по поводу брошюры «Живая покойница» (ibid. 1861 г.); «Recherches sur l'action des differents poisons de coeur» («Gazette méd. de Paris» 1861 г.); «Recherches sur l'action d'un nouveau poison de coeur» (ib.); «К токсикологии олеандера» («Мед. Вест.» 1861 г., №1); «Процесс Кути-ла-Помере» (ib., 1863 г., №34); «О новом сердечном яде...» («Архив Суд. Медиц.» 1865 г.); «Рассмотрение дела о крестьянке Волоховой» («Архив Суд. Медиц.» 1867 г.); «Местный паралич от сантонина» (там же, 1865 г., №3); «Письмо в редакцию «С.-Петербургской Немецкой Газеты» относительно способа распространения холеры» (там же, 1867 г. №3); «О значении естественных наук для юриспруденции» (там же, 1868 г., №2); «Извлечение из отчета о поездке на Мариинскую водную систему в 1870 г.» (там же, 1871 г., №1);»Главнейшие положения Тифлисской санитарной комиссии» (там же, 1871 г., №2); «Труды комиссии, учрежденной к изысканию мер против сибирской язвы, на реке Шексне», 1868 г.; «Судебно-медицинское исследование скопчества» Спб., 1872 г., в 1875 году вышло 2-е издание, переведено Ивановым на немецкий язык; Рабюто, «Руководство к токсикологии» («Eléments de toxicologie»). Перев. с франц. под ред. и с примеч. Пеликана, 1878 г., и некоторые другие. Большая часть перечисленных здесь русских статей была помещена автором, кроме того, и в «Medicinische Zeitung Russlands», а также в иностранной периодической печати: в «Virchow's Archiv», «Comptes rendus de l'Institut de France», «Prager Vierteljahrschrift» и других.