RARUS'S GALLERY

Гравюра исполнена на четырех больших медных досках. Офорт, резец. Folio. Считается первой видовой гравюрой по разделу «Русская усадьба». Общеизвестно, что последней работой знаменитого голландца Андриана Шхонебека (1661-1705), оставшейся незаконченной в связи с его смертью в сентябре 1705 г., была очень большая гравюра, воспроизводящая подмосковную усадьбу Ф. А. Головина напротив немецкой слободы . Долгое время автором гравюры считали Г. Девита — на основании надписи на стене одного из домов, изображенного в глубине: „In de witte Fontuyn". В. К. Макаров справедливо отметил, что эта голландская надпись — «У белого фонтана» — отнюдь не является подписью художника. Среди работ Шхонебека 1704 года упомянуты две большие медные доски с изображением дома Головина, после смерти мастера ученики заканчивали доски «двора боярина Федора Алексеевича Головина». Гравюра исполнена на четырех больших медных досках, две нижние занимает вид Немецкой слободы на Яузе, на верхних — пышный картуш, купидоны несут ленту с латинским названием: „Perspectiva domus propa Moscoviam sitae domini comitis Gollowini..." («Вид дома в окрестностях Москвы господина графа Головина»), Это действительно перспектива — первая собственно видовая русская гравюра. На переднем плане, на левом берегу реки Яузы,— ряд богатых зданий, окруженных садами. Центральный дворец Головина, незадолго до этого, в 1703 г., законченный, никак не выделен. Виден лишь боковой его фасад. За рекой, на правом берегу Яузы, располагается Немецкая слобода, дворец Лефорта, и далее за холмами на горизонте Москва. В эти годы Петр I неоднократно живал в головинском дворце. На первом плане Шхонебек изобразил многолюдную сцену: из дворца в коляске, запряженной цугом, выезжает Петр. Среди всадников, окружающих экипаж,— Меншиков и царевич Алексей. Часть толпы приветствует царя, другие с неменьшим вниманием смотрят на пляску «козы». Гравюра, исполненная в технике офорта с большим мастерством,— одна из лучших работ Шхонебека. Величайшая редкость!

Особенно большое значение гравюра на меди приобрела в России на рубеже XVII— XVIII веков, в Петровскую эпоху, когда многотиражная гравюра стала средством просвещения, а также пропаганды государственных реформ, прославления «викторий» русского оружия и т. п. Еще в 1697 году, во время первого путешествия в Голландию, любознательный «царь-плотник» знакомится там с амстердамским офортистом Адрианом Шхонебеком (1661— 1705) и посещает его мастерскую. Здесь под руководством Шхонебека Петр I собственноручно выполняет офорт, единственный известный оттиск которого находится в Голландии: «Победа православия над магометанством». Тема этого офорта была, очевидно, навеяна победоносными Азовскими походами 1695— 1696 годов. Для Петра I Шхонебек написал специальное руководство по гравированию офортом. Петр I приглашает Шхонебека в Москву, где он возглавляет граверную мастерскую Оружейной палаты и ему вменяется в обязанность: «грыдоровать гистории, персоны, ланшампы, городы, строения, крепости и домы, печатать указы...», то есть выполнять работы как художественного, так и утилитарного назначения. В 1702 году Петр I приглашает в Москву родственника Шхонебека Питера Пикарта (1668/69—1737) и двух других голландских граверов. Это были образованные для своего времени люди, но второстепенные художники (более значительной индивидуальностью был сам Шхонебек). Тем не менее голландцы сумели приобщить своих русских учеников к культуре европейской гравюры, главным образом к техническим навыкам. Основной техникой, которой пользовался Шхонебек и которая станет характерной для петровских граверов на меди, был офорт с некоторой доработкой резцом. Эту технику обычно применял и ученик Шхонебека Алексей Федорович Зубов (1682/83—1751). Вышедший из среды иконописцев Оружейной палаты, сын иконописца, знаменщика и миниатюриста Федора Евстихиева Зубова Алексей Зубов был отличным рисовальщиком и гравировал в основном по собственным композициям (возможно, в этом сказалось влияние Шхонебека, принесшего в Россию голландскую традицию авторского офорта). Зубов работал в различных жанрах и оставил около ста листов — более чем какой-либо другой русский гравер его времени. Исключительно интересна по передаче атмосферы эпохи его монументальная гравюра «Свадьба Петра I и Екатерины в Зимнем дворце Петра в Петербурге 19 февраля 1712 года». Это мощная по тональности интерьерная сцена, дающая представление о роскошном убранстве большого зала впоследствии снесенного Первого Зимнего дворца архитектора Доменико Трезини. В прекрасных по ритмическому построению и бурной динамике масс листах «Баталия при Гангуте» (1715) и «Баталия при Гренгаме» (1721) гравер передал романтические картины сражения русских и шведских парусных судов и галер.

Головин, Фёдор Алексеевич (1650 —1706) — русский дипломат и государственный деятель, генерал-фельдмаршал, генерал-адмирал (1700), граф (1702). Был государственным канцлером, президентом Посольских дел, начальником Военно-морского приказа, главой Оружейной, Золотой и Серебряной палат, наместником Сибирским, управляющим Монетным двором, Ямским приказом, графом Римской империи. Сын боярина Алексея Петровича Головина (ум. 1690). При царевне Софье был послан на Амур (в Дауры) для защиты Албазина от китайцев. В 1689 году заключил Нерчинский договор, по которому уступил китайцам реку Амур до притока Горбицы вследствие невозможности вести с Китаем серьёзную войну. В Великом посольстве к европейским дворам (1697 год) Головин, «генерал и воинский комиссар, наместник сибирский», был вторым после Лефорта полномочным послом. В этот период жизни был наместником Сибири и основал город Нерчинск. Вначале деятельность его посвящена была главным образом флоту; за границей он нанимал иностранцев в русскую службу, заготовлял всё необходимое для строения судов и по возвращении в Россию был назначен начальником вновь образованного военного морского приказа. В 1699 году, после смерти Лефорта, Головин был сделан генерал-фельдмаршалом и генерал-адмиралом, первый был награждён орденом Св. Андрея Первозванного (главной государственной наградой России), получил в заведование иностранные дела и занял первенствующее положение между правительственными лицами («первый министр», по отзывам иностранцев). Провёл организационные и информационные работы по подготовке второго Азовского похода Петра I, во время которого, командуя авангардом галер, дошёл вместе с Петром I по Дону до Азова. За участие во второй Азовской кампании он был награждён золотой медалью. В 1699—1706 годах был одним из ближайших сподвижников Петра I, главным руководителем русской иностранной политики: вёл обширную дипломатическую переписку с Паткулем, Мазепой и руководил действиями русских послов: Долгорукого в Польше, Толстого в Турции, Голицына в Вене, Матвеева в Гааге; последнему поручал «распалять злобу» англичан и голландцев против врагов Петра, шведов. 16 ноября 1702 года Федор Алексеевич вторым из русских (первым стал А. Д. Меншиков) получил от Императора Священной Римской империи Леопольда I грамоту на графский титул. Головин особенно замечателен тем, что успешно действовал в новом духе, когда другие сотрудники Петра только ещё тому учились. Государь очень ценил Головина, называл его своим другом и, извещая в письме о его смерти, подписался «печали исполненный Пётр».

Чуть позже была исполнена уже другими граверами ещё одна гравюра «Усадьба Ф.А. Головина. Вид палат со стороны пруда», но она значительно уступает предыдущей по размеру:

Не менее популярна у современников Фёдора Головина была большая гравюра с его похоронами:

Рубеж XVII—XVIII вв., ставший для России точкой отсчета Нового времени, знаменовал начало качественно иного этапа в развитии русской архитектуры и градостроительства. Несмотря на условность, присущую датировке любого эпохального исторического поворота, связанного, как правило, с длительными изменениями в социальной, экономической и культурной области, начало XVTII в. в России принадлежит действительно новой историко-культурной реальности.

Эволюционность процессов, подготавливавших ее в недрах русской культуры конца XVII в., свидетельствует об определенной органичности происшедшего поворота, и все же смелость и быстрота идеологической и ценностной переориентации страны в начале XVIII в. обусловены прежде всего деятельностью царя-реформатора Петра Великого, укрепившего абсолютистское государство, отбросившего груз многих средневековых традиций и бескомпромиссно сделавшего выбор в пользу западноевропейского пути развития культуры. Уникальность Петра, его «гений» (эпитет многократно использованный русскими историками) сказались даже не столько в его бесспорном политическом даровании, сколько в подлинно ренессансной универсальности натуры, вмещавшей головокружительное количество разнообразных интересов. В присущем ему чрезвычайно индивидуальном сочетании политических, интеллектуальных и художественных предпочтений еще не было утонченного изящества и изысканности вкусов, которые стали общественной нормой русского просветительства конца XVIII в. Новый тип личности, свободно мыслящей, внутренне раскрепощенной, независимой в суждениях, оценках, поступках, исполненной собственного достоинства, наконец, энциклопедически образованной, в этот период только начинал формироваться, и Петр, может быть, — самое яркое тому подтверждение. Его мировоззрение как бы интегрировало в себе два начала — консервативный дух кремлевских царских теремов, где, казалось, сам воздух был пропитан политической борьбой за абсолютную власть, и европейски раскованный, буржуазно-деловой, замешанный на здравом расчете дух Немецкой слободы. Видимо, именно Немецкая слобода, любимый Петром Франц Лефорт дали молодому царевичу, а вскоре и царю, необходимую широту кругозора, непредвзятость умозаключений, а также убеждение в необходимости и полезности учения.

Неутолимая всепоглощающая энергия, жажда нового, любопытство — качества, природно присущие Петру, соединившись с этим последним убеждением, собственно и породили его личностный феномен, которому было суждено олицетворить свое время. Однако, «как ни грандиозен был размах петровских реформ, как ни глубоко встряхнули они все идеологические и бытовые устои Московского государства, все же это был мощный скачок вперед, это был перелом, но не разрыв с национальными традициями русской культуры». Устремленность к широкому внедрению европейских достижений науки, искусства, бытовых норм, бывшая первоначально лишь проявлением царской воли, благодаря многообразию реформ, затронувших все сферы жизни, довольно быстро трансформировалась в последовательное и осознанное движение к социокультурной синхронизации с Западной Европой, одним из проявлений которой стало уверенное вхождение архитектуры и искусства России в начале XVIII в. в систему координат европейских стилей. С личностью Петра Великого связано и начало процесса градостроительных перемен. Москва была родиной будущего преобразователя России, здесь формировались его характер, мировоззрения, вкусовые предпочтения. Закономерно, что именно здесь в конце XVII в. появились и первые ростки внедряемых им градостроительных новшеств. Как известно, Петр рос и воспитывался в древних подмосковных дворцовых резиденциях (Коломенском, Измайлове и некоторых других). Однако особенно важным для его становления стало длительное пребывание в селе Преображенском (1682), которое В.О. Ключевский назвал «станционным двором на пути к Петербургу». «Построив здесь и в соседнем Семеновском, в затем и южнее — в Лефортове регулярно распланированные солдатские слободы.., поставив на Яузе полотняную фабрику и военный госпиталь, он превратил район к северо-востоку от Москвы, включая Немецкую слободу, в новую и наиболее оживленную часть города». При устройстве слобод Семеновского и Преображенского полков на Яузе впервые в Москве были применены приемы точной инструментальной градостроительной разбивки. «Протяженные, прямоугольной формы кварталы, с двусторонней нарезкой дворов и равномерно стоящими по их периметру солдатскими светелками, явно указывают на то, что это ранние математически точные образования, по всей видимости созданные с помощью иностранных инженеров. Не случайно в контексте московского плана они смотрятся инородными вкраплениями...».

Необходимость освоения жесткой регулярной планировки местности с помощью предваряющего плана — чертежа и последующих специальных измерений в натуре была связана, прежде всего, с изменениями в области военного дела. Развитие европейского фортификационного искусства, к которому Петр проявлял живой интерес, требовало особых навыков использования масштабного чертежа и приемов точной инструментальной разбивки плана. Именно их отрабатывал молодой царь в период своих первых московских военных забав, строя потешные крепости в Семеновском, Преображенском, Кожухове, возводя «регулярным порядком потешную фортецию» — городок Плесбурх, разбивая новые полковые слободы. Тесные связи Петра с жизнью и обитателями Немецкой слободы, знакомыми с новейшими тенденциями в западноевропейском военном деле, способствовали тому, что новые солдатские подмосковные слободы и потешные крепости 1680-х годов, застройка которых уже содержала элементы типизации, несли на себе отпечаток градостроительной эстетики, навеянной архитектурой Немецкой слободы, во многом противоположной традиционной древнерусской. Опыт их строительства в дальнейшем был широко использован в крепостном и городском строительстве петровского времени. Сложившаяся в XVI—XVII вв. у северо-восточной границы Москвы Немецкая слобода, в которую поселяли всех иноземцев («немцев»), объединила большинство иностранных мастеров, офицеров, купцов и дипломатов. Поселение это было в архитектурном отношении во многом альтернативно другим слободам древней столицы как по величине (слобода занимала пространство, равное 1/5 города), так и по композиционному строю, силистике. «То был настоящий иностранный город, прилепившийся каким-то чудом к столице Московского государства. Глядя на гравюру начала XVIII в., изображающую Немецкую слободу с домом Лефорта, получаешь полную иллюзию какого-то среднеевропейского городка, и только бесчисленные, хорошо знакомые главки церквей виднеющегося вдали города говорят о России». Начав свое развитие еще в XVI в., Немецкая слобода к концу XVII в. явила перед древней столицей небольшой, но целостный город иной эстетической ориентации. Особенно важным для истории русского градостроительства оказалось то обстоятельство, что его градостроительные достоинства были чутко восприняты будущим русским императором. Планировку так называемой Новой Немецкой слободы, устроенной в 1652 г. по указу царя Алексея Михайловича, отличала относительная регулярность: «Главная Немецкая (ныне Бауманская) улица отходит от Покровской улицы почти под прямым углом, главную улицу пересекают параллельные переулки. Застройка слободы, таким образом, тяготела в XVII в. к улице, параллельной Яузе, выходя к реке в основном задворками. Вдоль реки находились мельницы, бани, хозяйственные постройки, огороды...». На улицу выходили только «красивые точно игрушки» дома, построенные на «немецкую стать». Другими словами, «...здесь впервые в XVII в. ... сформировался тот новый тип слободской застройки, который затем Петр I... усиленно внедрял в древней столице и особенно в Петербурге». Отношение к Немецкой слободе и ее застройке как к наглядному градостоительному образу было у Петра вполне осознанным. По словам современника, сооружая дворец для своего любимца Ф.Я. Лефорта, Петр имел намерение «таковым строением и внутренним расположением и украшением оного внушить боярам лучший вкус в архитектуре и заставить их тем самым споспешествовать к украшению своей столицы». Это крупнейшее в Москве здание было возведено зодчим Д. Аксамитовым в 1697—1698 г. Оно совмещало отдельные черты боярских палат и западноевропейского дворца. Принцип палатного строения был положен в основу плана сооружения, однако строго симметричный фасад дворца, его своеобразный декор явно восходили к западным прототипам. Вся Немецкая слобода с прилегающими к ней Яузскими дворцами («пригородными» по отношению к ней) представила в реальности обобщенный образ «европейского города», причем не столько таким, каким он был в действительности, сколько таким, каким представляли его просвещенные россияне того времени. Это был своего рода образец, уже адаптированный к русской культуре, содержавший, в основном, те архитектурные и градостроительные идеи, которые могли быть восприняты отечественной архитектурной традицией, были плодотворны для ее последующего развития. Именно поэтому Петр I не воспринимал архитектурное целое Немецкой слободы как законченный образец, но пытался развивать ее «образцовость», строя на ее территории и на подступах к ней новаторские сооружения. Большое значение слободы (впоследствии получившей название Лефортовой) для градостроительного развития Москвы первой половины XVIII в. выразилось и в том, что среди московских улиц-радиусов в это время резко возросло значение тех, которые вели в Лефортово. Это Никольская, Мясницкая, Покровка, Немецкая, Новая и Старая Басманные улицы. С этими улицами связано сооружение уже в петровское время нескольких градостроительно значимых сооружений. Первым из них стала знаменитая Меншикова башня — церковь Архангела Гавриила в городской усадьбе А.Д. Меншикова (архит. И.П. Зарудный, 1704—1707) — архитектурная доминанта, провожавшая гостей Лефортова у Мясницких ворот Белого города, выполненная уже в системе новых эстетических приоритетов. Ее формы были непривычны для Москвы. Самой характерной новаторской частью сооружения стал тридцатиметровый шпиль башни, увенчанный медной статуей Архангела Гавриила с крестом в руке, благодаря которому до 1723 г. (когда шпиль сгорел) храм оставался самым высоким в городе (общая высота церкви Архангела Гавриила на 1,5 м превышала высоту непревзойденной до тех пор по высоте колокольни Ивана Великого). Черты новых архитектурных форм несли и храмы, посвященные патрональным святым Петра I — апостолам Петру и Павлу. Таких храмов, расположенных на подъездных путях к Немецкой слободе и в ней самой, было построено в начале XVIII в. три. Первой по времени постройки и ближайшей к центру Москвы была церковь Петра и Павла, «что у Яузских ворот» (1700—1702), отмечавшая начало водного пути в Лефортово. Второй была возведена церковь Петра и Павла «что на Новой Басманной» (по преданию, построенная по рисунку самого императора), разместившаяся сразу за официальной границей города у начала дороги в слободу (1705— 1723). Третья была построена на средства Петра I в Солдатской слободе полка Ф.Я. Лефорта недалеко от царской резиденции в Немецкой слободе. По времени закладки она самая поздняя (1711). Если Петропавловская церковь «что у Яузских ворот» принадлежала к новому композиционному типу храмов — восьмерик на четверике — и содержала в своем построении тенденцию к ярусности, впервые проявившуюся в измайловской церкви Иоасафа Царевича (1678) — прообразе ярусных церквей московского барокко, то церковь Петра и Павла в Лефортове была архаична по формам, типичным для храмов второй половины XVII в. Наиболее интересной и новаторской в архитектурном отношении стала церковь Петра и Павла на Новой Басманной, которая как и Меншикова башня, представляла оригинальную интерпретацию церкви-колокольни, давая новое прочтение традиционной композиции храма «под колоколы»: ее увенчивала маленькая звонница на куполе, завершавшаяся высоким шпилем. По словам И.Э. Грабаря, в ее строительстве обнаружились «большие стилистические знания и умение распоряжаться богатством форм без их нагромождения», поэтому она послужила впоследствии «не раз предметом подражания для Московских зодчих Елизаветинского времени». Таким образом создавалась новая система ориентиров, объединенных единым градостроительным замыслом и новизной форм. Путь в Немецкую слободу (Лефортово) был вскоре отмечен и совершенно незнакомым русскому средневековью типом сооружений — триумфальными арками. Инициатором их появления в Москве в самом конце XVII в. также выступил молодой царь. Первые в его жизни триумфальные торжества 1696 г. в честь Азовской победы были отмечены возведением и первых в России триумфальных ворот. Они были построены на Всехсвятском Каменном мосту (впритык к его древнему проездному сооружению) по личным указаниям Петра, сознательно ориентировавшегося на триумфальные сооружения древних римлян. Об этом свидетельствует их описание: «При входе на Каменный мост построены были триумфальные ворота, образом древних Римских торжественных ворот, с следующими украшениями: на правой стороне оных на пиедестале статуя Марсова, имеющая в правой руке меч, в левой щит с надписью: Марсовою храбростию; у ног его невольники, татарский Мурза с луком и калчаном, а за ним два Татарина скованные... На левой стороне статуя Геркулесова на таком же пиедестале, держащая в правой руке обыкновенную его палицу, а в левой ветвь зеленую с надписью: Геркулесовою крепостью. У ног его лежал паша Азовский в чалме и два скованные Турка...». На своде ворот в трех местах было написано: «Приидох, Видех, Победих», то есть строки знаменитого послания Юлия Цезаря в Рим с сообщением о понтийской победе. Надписи на злототканных шпалерах сравнивали Петра с Константином Великом. Кроме того, ворота были украшены античной воинской арматурой и первой в России фигурой парящей Славы, державшей в руках лавровый венок и масличную ветвь, а триумфальная колесница «генералисима» Франца Лефорта — фигурами Тритонов. Устроенные царем по образцу римских триумфов специально в честь Лефорта, эти первые московские военные торжества Нового времени не только продемонстрировали плоды постигнутой им учености, но и оказались у истоков трансформации всей средневековой символикосодержательной канвы русского градостроительства и архитектуры, куда все чаще начинают вплетаться образы легендарной европейской истории. Поразителен высокий авторитет избранных, по-видимому, самим Петром, исторических метафор, сразу ставивших современную историю российскую не на периферию европейской, а в единый круг ее важнейших исторических событий. В этом наглядно проявился честолюбивый пафос времени, переломного в истории государства — пафос созидания нового, более открытого миру общества. Оценивая сегодня петровское время как эпохальный исторический поворот в развитии России к последовательному и бескомпромиссному политическому, экономическому и культурному приобщению к западноевропейской цивилизации, мы не только опираемся на известную нам последующую детерминированную цепь исторических событий, но и в определенном смысле следуем самооценке того времени, что весьма существенно для его понимания. Время великих преобразований таковым себя интуитивно ощущало. Вихрь историзма — этого знамения Нового времени, — только осваиваемого Россией нового мышления, — заставлял сопоставлять происходящее не только с фактами отечественного прошлого, но и с ходом мирового исторического процесса. Самый эмоционально богатый и доступный материал для сравнений давала безусловно античная история. Многогранное обращение к культуре античности в какой-то мере опережало знакомство России с европейской современностью, и это закономерно. Впитать достижения современной европейской культуры и науки, уподобить (прежде всего синхронизировать) процессы социального, политического, наконец, художественного развития России и Западной Европы (задачи, которые интегрировала русская действительность рубежа XVII—XVIII вв.) было немыслимо без освоения гуманитарного фундамента европейской культуры, каким являлась античность. «Идеологии петровской эпохи было свойственно представлять переживаемое Россией в начале XVIII в. время как некий исходный пункт, точку отсчета... Вычеркивая предшествующую историческую традицию, теоретик Петровской эпохи обращался к античности как в идеальному предку переживаемой им эпохи». Азовские торжества, имевшие, по свидетельствам современников, шумный успеху послужили образцом для многих последующих триумфов в древней столице. По случаю взятия Нотебурга(Орешка) в 1702 г. в Москве было возведено трое триумфальных ворот, причем их вдохновителем уже не был сам Петр — ворота строились для него как для триумфатора москвичами — духовными и гражданскими лицами, учениками Заиконоспасской Академии на Никольской и Мясницкой улицах. С этого года благодаря успешным военным кампаниям России триумфальные входы в Москву стали ежегодными: в 1703 г. после взятия Копорья, Яма и Ни-еншанца в Москве было сооружено четверо ворот, в 1704 г. — после взятия Дерпта и Нарвы — семь ворот, торжественный въезд был в 1705 г. Все эти ворота, как и серия триумфальных арок, сооруженных по случаю Полтавской победы в 1709 г., а затем по случаю Ништадского мира в 1721 г., были деревянными. В архитектуре самых пышных сложных и многосоставных Полтавских триумфальных ворот, двое из которых были выполнены по проектам И.П. Зарудного (Синодальные и Меншиковские формы античных триумфальных арок из итальянского увража 1690 г. Джованни-Джакомо Рубенса, первоначально взятые Петром за образец, уже полностью растворяются в зрелых архитектурных формах петровского барокко. Однако если учесть, что многочисленные скульптурные элементы композиции были ярко раскрашены, статуи иногда драпировались в настоящие ткани, плоскость ворот украшалась живописными картинами, а на воротах располагались хоры певчих, исполнявших приветственные канты, то можно представить себе, что эти триумфальные сооружения были в равной степени как необычны для Москвы, так и связаны со стихией традиционных народных средневековых гуляний. Постепенно места расположения триумфальных ворот в Москве стали традиционными, причем прежде всего ими было закреплено значение дороги из Кремля в новый правительственный центр — Лефортово. Вдоль нее ворота располагались на Никольской и Мясницкой улицах. После основания Петербурга триумфальные ворота стали устраивать и на Тверской улице, являвшейся началом дороги в новую столицу России. Пересечение этих трасс происходило за Воскресенскими воротами Китай-города у Казанского собора на Красной площади. Это место стало также традиционным для размещения триумфальных сооружений. Так, например, по случаю празднования Ништадского мира здесь были возведены ворота по проекту того же архитектора И.П. Зарудного. Нововведением в структуру города стали и дворцовые комплексы начала XVIII в., появившиеся в Немецкой слободе на берегах Яузы и логически развивавшие композиционные тенденции, заложенные еще в 1680—1690-х годах в проекте Воробьевского дворца — фактически первого отечественного здания, имевшего два основных, почти симметричных, художественно осмысленных фасада, и в котором был достаточно последовательно применен принцип анфиладности". Среди Лефортовских дворцов начала XVIII в. обращают на себя внимание два крупных комплекса — усадьбы Ф.Я. Лефорта (Петровский дворец) и Ф.А. Головина, расположенные напротив друг друга на берегу Яузы. Оба дворца объединяет одно новое качество — это парадные общественные ансамбли, в которых в той или иной степени последовательно проводится принцип регулярности и ориентации на ордерную структурность архитектурных форм. (В Лефортовском дворце, пожалованном А.Д. Меншикову, после перестройки и расширения его архитектором М. Фонтана в 1708 году эти качества еще более усилились.) Хотя композиционно комплексы усадеб были между собой недостаточно увязаны, все же они безусловно были рассчитаны на визуальную общность, возникавшую при восприятии с реки. Об определенной раскрытости комплексов на окружающую среду свидетельствовал и репрезентативный характер основных зеленых насаждений, не связанных с утилитарными хозяйственными целями. Эти новации говорят о явной содержательной переориентации русского зодчества, о постепенном овладевании им основами нового формального языка. Причем «речь идет не столько о прямом заимствовании западных форм, как готового результата уже происшедшего там общего процесса перехода от средневековья к новому времени (хотя и такое имело место), сколько о начавшемся внутреннем изменении собственного творческого метода»... Итак, «в Москве Яузской Петр не только ... реализовал собственную программу градостроительных идей и мероприятий в отношении связей нового центра с историческим», но и способствовал появлению целого ряда локальных архитектурно-планировочных элементов, идейно и материально представлявших собой первые образцы ордерной архитектуры Нового времени. Своими формами и объемно-пространственной организацией эти сооружения воочию демонстрировали целый комплекс новых профессиональных навыков, которые становились неотъемлемой принадлежностью профессии — знание чертежа, ордерного строя, приемов планировки и композиции в русле единого архитектурного стиля.