RARUS'S GALLERY

Киев, Культура, 1930. 12 с. с ил. Тираж 50000 экз. Цена 13 коп. В цв. издательской конструктивистской литографированной обложке. 17х13 см. Большая редкость!

Длигач, Лев Михайлович (1904 - 1949) – советский поэт, переводчик, журналист. Будущий поэт Лев Михайлович Длигач родился в Киеве. Там же окончил среднее учебное заведение и Мастерскую художественного слова в 1921 году. Его тридцатилетний творческий путь с первых дней и почти до последнего дня неразрывно связан с газетой. Как и для многих наших поэтов, газета была его «университетами». Наиболее насыщенный период его творческой жизни — тридцатые и сороковые годы. Стихи, написанные Львом Длигачем, отмечены приметами трудного и героического времени. Ещё живёт в них память боёв гражданской войны на Украине, как «песня, извивавшаяся в трубах и запёкшаяся на губах». Стихотворение «Посёлок» в книге Льва Длигача «Шестое чувство», написанное вскоре после смерти Эдуарда Багрицкого, так ещё наполнено ощущением дружбы и терпкой горечью утраты, что даже отзвук голоса Багрицкого как будто слышится в нём. Ещё только что, «как сбитая в пылу полёта птица», закрыл глаза Циолковский…  С 26 июня 1941 года Лев Длигач на действующем флоте. Полтора года провёл он в осаждённом Севастополе, работая в газете Черноморского флота «Красный черноморец». Много сил и любви к делу вкладывал он в выпуск «Рынды» — популярного среди военных моряков сатирического приложения к «Черноморцу». В «Рынде» печатались его злободневные запоминающиеся эпиграммы и хлёсткие стихотворные фельетоны. Лев Длигач на протяжении долгих лет работал с одарённой молодёжью. В разные годы, заведуя отделами поэзии журналов «Новый мир» и «30 дней», он с большой широтой и доброжелательностью печатал там стихи многих ныне известных поэтов. В последние месяцы своей недолгой жизни Лев Длигач нередко говорил о том, как необходима людям своего рода «Служба Памяти», чтобы имена и дела ушедших от нас не канули в забвенье. Умер в Москве в 1949 году. В творческом портфеле у Льва Длигача немало книг. Вот некоторые из них:

Длигач Лев. Автобус N 6: Стихи / Картинки Б. Крюкова. Киев: Культура, [1928]. - 12 с. - ("Посмотри и почитай"; N 153). - 20000 экз. - 20 к.

Длигач Лев. Автобус: Стихи / Картинки Б. Крюкова. Киев: Культура, 1928. - 11 с. - 50000 экз. - 20 к.

Длигач Лев. Жилище: Стихи / Рис. Плесковской. Киев: Культура, 1930. - 12 с. - (Моя любимая б-ка; , 207). - 50000 экз. - 13 к.

Длигач Лев. Жилище: Стихи / Рис. Попова. Киев: Культура, [1928]. - 12 с. - (Моя любимая б-ка; N 208). - 50000 экз. - 9 к.

Длигач Лев. Загадки / Рис. Г.М. Пустовойт. Киев: Культура, [1929]. - 12 с. - ("Посмотри и почитай"; N 59). - 40000 экз. - 13 к.

Длигач Лев. Звери в кино: Стихи / Рис. Г. Дина. Киев: Культура, [1928]. - 12 с. - 15000 экз.

Длигач Лев. Лес: Стихи / Картинки Агнит. Киев: Культура, [1928]. - 12 с. - (Б-ка крошка). - 50000 экз. - 9 к.

Длигач Лев. Обед готов: Стихи / Рис. Г. Дина. Киев: Культура, [1929]. - 12 с. - 50000 экз. - 20 к.

Длигач Лев. Осень: Стихи / Картинки Г. Дина. Киев: Культура, [1929]. - 12 с. - 25000 экз. - 15 к.

Длигач Лев. Пожар кошкиного дома: Текст Л. Длигача / Рис. Г. Дина. Киев: Культура, 1927. - 12 с. - (Моя любимая б-ка; N 151). - 30000 экз. - 20 к.

Длигач Лев. Черноморские песни и повести. М.: Военмориздат, 1942. - 48 с. - (Б-ка краснофлотца). - 1 р.

Длигач Лев. Шестое чувство / Переплет худ. Г. Рифтина. М.: ГИХЛ, 1936. - 136 с. - 3000 экз. - 3 р. 50 к.

Длигач Лев. Я умница-разумница: Стихи: Текст Л. Длигача / Рис. С. Черняка. Киев: Культура, 1929. - 12 с. - (Б-ка крошка; N 30). - 50000 экз. - 9 к.

Длигач Лев. Я умница-разумница: Стихи: Текст Л. Длигача / Рис. С. Черняка. Киев: Культура, [1929]. - 12 с. - 80000 экз. - 12 к.

На Украине в оформлении детской книги наблюдались тенденции, схожие с российскими. Вероятно, это объясняется не только прямым влиянием, но и общей атмосферой времени, во многом определявшей характер художественных решений. Для украинского искусства книги 1920-х гг. характерно было соперничество продолжателей традиций «Мира искусства» (главным образом учеников Г. Нарбута) и представителей радикального авангарда (объединившихся вокруг М. Бойчука). Как и в России, смелые эксперименты художников вызывали неприятие и вражду педагогов. Харьковская педагогическая школа прославилась еще более ожесточенными, чем в Москве и Ленинграде, гонениями на жанр сказки. Главным образом , это публикации киевского издательства «Культура» начала 1930-х гг. Именно в эти годы в этом издательстве начинал свой творческий путь известный художник Е. Рачев. Он вспоминает, что важную роль в деятельности «Культуры» играл художественный редактор А. Бутник-Сиверский, служивший по совместительству заведующим кабинетом детского творчества в Академии наук УССР.

«Этот человек по-настоящему был увлечен своим делом и умел зажечь всех, кто с ним работал, —пишет Рачев. — Для меня он стал настоящим учителем, приобщившим меня к пониманию детской литературы и особенностям иллюстраций для детей. Он учил нас, иллюстраторов, двум важным вещам: во-первых, вниманию и любви к маленькому читателю и, во-вторых, уважению к тому литературному тексту, который взялся иллюстрировать. С тех пор я твердо усвоил эти две заповеди и никогда не позволяю себе даже в деталях идти вразрез с автором, „опровергать" его своими рисунками. Другое дело — развить то, о чем пишет автор, иди даже чего нет, но подразумевается в книге».

И сам Рачев, и многие его коллеги были тогда художниками еще не вполне сформировавшимися, они охотно экспериментировали, в поисках новых выразительных средств часто обращались к опыту мастеров, уже достигших признания. «Рисунки Рачева тех лет отличаются условной плоскостностью, подчеркнутой декоративностью и экспрессивным ритмом. Но в то же время, особенно в изображении животных, проглядывает нечто свое, „рачевское", сказывающееся то в выборе веселой остроумной ситуации, то в декоративности рисунка». Наиболее отчетливо в работах киевских иллюстраторов прослеживается влияние графики «Общества станковистов». Например, в рисунках Л. Гамбургера к «Пятилетке» Б. Евгеньева (1930) узнаются некоторые графические приемы А. Дейнеки, в оформлении другой производственной книжки, «Тракторобуд» Н. Забилы (1933), свободный эскизный рисунок в духе Н. Шифрина сочетается с конструктивистским монтажом фотографий. В подобной стилистике часто работал и Б. Крюков. Он обращался к производственной теме («Гончары» (1930), изображал сцены из жизни современных подростков («Колькина биография» Д. Чепурного (1930). Но гораздо более выразительны и изобретательны его рисунки к сказке «Носорог» (поэтическому переложению киплинговского сюжета). Оформитель отказывается от единства приемов, играет с различными мерами условности, постоянно меняя правила этой игры: плотная, объемная фигура туземца держится за бесплотную, едва намеченную слабыми линиями пальму. Пейзаж дается узкой полоской слева от наборной полосы, а не вписавшаяся в него громоздкая фигура носорога топчется рядом, прямо на белом поле страницы. На одном листе соседствуют многократные изображения одного персонажа в разных состояниях; иногда фазы движения кадрируются, разграничиваются белыми линиями, иногда сливаются в одну композицию; то фигура носорога включается в пространственную среду, то вырезается из нее по контуру. Вероятно, эта игра увлекала читателей не меньше, чем сюжет сказки. В книжке-картинке Б. Ермоленко «Спецодежда» (1930) можно усмотреть влияние В. Ермолаевой, фигуры лепятся сочными цветовыми пятнами, правда, в отличие от ленинградской художницы, ее киевский коллега отдает предпочтение прямым линиям, по возможности упрощает формы до элементарных геометрических фигур. График не просто показывает униформы и инструменты представителей разных профессий, но стремится заинтересовать ребенка сутью работы пожарного, водолаза, повара, шахтера. Эта книга заставляет вспомнить и «Кем быть?» В. Маяковского (1929) в оформлении Н. Шифрина. Но если там один и тот же мальчик примерял на себя разные костюмы и профессии, то здесь перед нами проходит галерея разных типажей. Очень выразительны, скажем, мечтательный дворник, стриженный «под горшок» простодушный трубочист, хитрый повар с прищуренными глазами. И все же в целом книга полностью соответствует своему названию: спецодежда здесь гораздо важнее ее владельцев, недаром лица многих персонажей скрыты от зрителя летными очками, водолазными шлемами, марлевыми повязками, респираторами. Еще одна примечательная работа Ермоленко—оформление книги В. Инбер «Кресло, стул и табурет» (1930). Юный герой этой книги сравнивает разные виды мебели и отдает явное предпочтение незатейливому демократичному табурету, поскольку он представляет максимум возможностей для игр. Составив две табуретки, ребенок воображает себя отважным летчиком, а стул вызывает у него ассоциации с железной дорогой. Многообещающие эксперименты киевских художников могли бы иметь интересное продолжение, если бы общая судьба отечественной книжной графики сложилась иначе. В 1931 г. Е. Данько писала: «Натурализм как направление в детской книжке отживает свой век. Он не насчитывает в своих рядах крупных иллюстраторов, за исключением В.Ватагина. Совершенно очевидно, что не из тяжелого натурализма, разрушающего книжную форму... возникнут новые пути детской книги. Натурализм далек от современного искусства, далек от современного сознания, как система, целиком связанная с прошлым». К сожалению, партия и правительство придерживались иного мнения. Наивное жизнеподобие передвижнического толка оказалось единственной художественной системой, доступной их пониманию. Все остальные стилистические направления в середине 1930-х гг. были объявлены вне закона и преданы анафеме. Любое применение условного художественного языка приравнивалось отныне к злостной идеологической диверсии. Подобные претензии высказывались и раньше, но в культурной ситуации 1920-х гг. художники имели право голоса, могли отстаивать свои взгляды. В новых условиях диалог с властью был абсолютно невозможен. И в детской, и во взрослой книге стал насаждаться тип иллюстрации, почти ничем не отличавшейся от детально проработанной станковой картины. Едва ли имеет смысл перечислять длинные и нудные названия партийных постановлений, комсомольских совещаний, разгромных статей в центральной прессе, угробивших лучшие традиции отечественной детской книги. Кампания по «борьбе с формализмом». развязанная безграмотными функционерами. сломала жизни многих лучших художников и писателей, заставила их уйти из профессии (а частенько и из жизни) или приспосабливаться к канонам социалистического реализма, что, особенно ярко, произошло с творчеством Е. Рачева, который перебрался в Москву и стал прекрасно работать в Детиздате на новой художественной платформе.  «Героический» период российской детской книги закончился в середине 1930-х гг. Разумеется, и в последующие годы издательства продолжали массовыми тиражами выпускать детскую литературу, было и немало отдельных удач в области иллюстрации, однако общий уровень оформительской культуры катастрофически понизился. И суть проблемы заключалась не в отсутствии талантливых и высокопрофессиональных мастеров, а в изначально неверных установках, которыми приходилось руководствоваться, в непонимании начальством совершенно особой природы книжного искусства, в атмосфере тотальной лжи и всеобщего страха, парализовавшей любые попытки свободного творческого поиска. Однако наследие лучших мастеров «золотого века» обладает такой мощной энергетикой, таким неисчерпаемым потенциалом новаторских художественных идей, что многие поколения создателей детской книги неизбежно обращались и будут обращаться к нему в поисках «утраченной правды искусства».