RARUS'S GALLERY

Ответственный редактор - В. Маяковский, с № 8 (август) 1928 г. — С. Третьяков. Литературно-художественный журнал-преемник “ЛЕФа”. В отличие от предшественника «Новый ЛЕФ» издавался регулярно (практически ежемесячно — с января 1927 по декабрь 1928), но имел меньший объем - 48 страниц. Здесь публиковались стихи и полемические статьи представителей ЛЕФа. «Новый ЛЕФ» вел принципиальную полемику с журналами РАПП по многим вопросам писательского творчества в эпоху строительства новой социальной системы. Журнал пропагандировал “литературу факта” и теорию “социального заказа”. Журнал выходил до конца 1928 г., когда ряды лефовцев покинул В. Маяковский. Обложки - фотомонтажи и конструкции А. Родченко. Иллюстрации, фотографии и фотомонтажи А. Лавинского, В. Степановой, Д. Вертова, С. Эйзенштейна. Если оформление "ЛЕФа" было более тусклым и более декоративным, то "НОВЫЙ ЛЕФ" полностью был отдан на откуп фотомонтажу.

Хорошо известно, что в 1926 году Владимир Маяковский получил комнату в Гендриковом переулке, где до 1930 года они жили втроем — Володя, Лиля и Осип. В столовой каждую неделю проводились собрания редколлегии журнала «ЛЕФ», а с 1927 года — «Нового ЛЕФа». Лиля Юрьевна Брик (Каган), формально не числясь в сотрудниках, принимала самое деятельное участие в создании журнала. Иногда даже в письмах из-за границы она интересовалась делами, напоминала Брику, что надо написать статью, а Маяковскому — дать стихи, иначе, мол, номер не сверстать. Она звонила Дзиге Вертову, Виктору Шкловскому, Борису Арватову или Борису Пастернаку, заказывала им материал, а в случае аврала правила им корректуру. Маяковский писал ей из Мексики с просьбами, в выполнении которых был уверен — Лиля была человеком сверхпунктуальным и сверхобязательным.

Членами группы "ЛЕФ" были писатели и теоретики искусства Н. Асеев, С. Третьяков, В. Каменский, Б. Пастернак (порвал с Лефом в 1927), А. Крученых, П. Незнамов, О. Брик, Б. Арватов, Н. Чужак (Насимович), Б. Кушнер, С. Кирсанов (начинал в Юго-Лефе, с центром в Одессе), В. Перцов.  Близок к Лефу был В. Шкловский, тогда теоретик ОПОЯЗа (Общество изучения поэтического языка). Лефовцы призывал к созданию более ярких произведений, имеющих вектор пролетарской направленности.

Александр Родченко. Фото-шарж на Осипа Брика. 1924.

Его политические идеологи (Арватов, Брик, Третьяков, Шкловский, Кушнер, Чужак, Перцов и др.) выдвинули теорию искусства как «жизнестроения», теорию «социального заказа» (согласно ей, художник являлся только «мастером», выполняющим задания своего класса), идею «революции формы» (что вело к отрицанию художественно-познавательных функций искусства, недооценке классического наследия), а также программу «производственного искусства», способствовавшую зарождению художественного конструктивизма. Лефовцы отрицали многие традиционные виды художественного творчества (в т. ч. станковую живопись в изобразительном искусстве, художественный вымысел в литературе), противопоставляя им документ, т. н. «литературу факта». В 1929 году они даже выпустили книгу под этим названием с обложкой А. Родченко:

"Литература факта".

Первый сборник материалов работников ЛЕФа.

Под редакцией Н.Ф. Чужака.

М., Федерация, 1929.

Лефовцы постоянно подчеркивали, что «литература факта» – это вовсе и не теория, а реально существующее явление, поддерживаемое ими. И в этом была доля правды. Искусство непременно деформирует реальный «материал», в то время как «сегодняшнему дню свойственен интерес к материалу, причем к материалу, подданному в наиболее сырьевой форме». Лефовцы вообще призывали похоронить сюжет и заменить его «монтажом фактов».

Новый Леф / под ред. В.В. Маяковского.

М.: Госиздат, 1927, № 2. 48 с.: [2] л. ил.;

22,6х14,5 см. - 3000 экз.

В этом 2-м номере "Нового Лефа" два листа фототипий - фото "Москва. Двор на улице 1-го мая", "Оформление редакции в фильме "Журналистика" - фото А.М. Родченко, "Кадры из фильма "Москва" - работа М.А. Кауфмана и Копалина, "Генеральная линия" (режиссёр С.М. Эйзенштейн). В цветной издательской конструктивистской обложке работы А.М. Родченко. Из содержания номера: С. Третьяков "Бъём тревогу", В. Маяковский "Нашему юношеству", "Родченко в Париже (Из писем домой)", О.М. Брик "Противокиноядие", П. Незнамов "Путешествие по Москве", Н. Чужак "Пыль (В порядке дискуссии)", В. Жемчужный "Леф и клуб" и др.

Героями литературного произведения должны были стать реальные люди, а не вымышленные автором образы. Леф считал, что такие жанры, как роман, повесть, рассказ, безнадежно устарели и не могут быть использованы в деле строительства новой социалистической культуры. На смену им должны придти очерк, газетный фельетон, «человеческий документ». Вообще слово «литература» в теории «литературы факта» существует чисто условно, на самом деле большинство лефовских теоретиков предлагали заменить литературу журналистикой.

«Мы не за литературу факта как эстетический жанр… а за литературу факта как метод утилитарно-публицистической работы над сегодняшними проблемами». (С. Третьяков).

Искусство «услаждает» и «оболванивает человека», тогда как «литература факта» информирует и воспитывает.

В качестве примера можно привести статьи в "Новом ЛЕФе": Чужак Н. Вместо заключительного слова: (О новом, о живом, о гармоническом); Терентьев И. Маяковский «Левее Лефа»; С. Третьяков ("Новый Лев Толстой" и др.); О. Брик (О "Цементе" Гладкова, "Ближе к факту", "Разгром Фадеева", "Учить писателей" и др.); П. Незнамов ("Драдедамовый быт", "Мимо газеты", "Советский Чуркин" и др.); В. Шкловский (О "Преступлении Мартына" и др.); В. Перцов ("Культ предков"); Перцов В. Марксизмы в литературоведении; и др.

Новый Леф / под ред. В.В. Маяковского.

М.: Госиздат, 1927. № 3.

48 с.: [1] л. ил.; 22,8х15 см. - 3000 экз.

Два листа фототипий - фото "Снятие царских памятников" и "История ВКП (б) в плакатах" - работы А.М. Родченко. В цветной издательской конструктивистской обложке работы А. Родченко. Из содержания номера: В. Маяковский "За что боролись?", С. Третьяков "Хочу ребенка!", Н. Асеев "Москвичи", О.М. Брик "Ритм и синтаксис", В. Шкловский "В защиту социологического метода (Из доклада, читанного в Ленинграде 6/III 1927 г.)", Н. Ушаков "Зеленые", Н. Чужак "Добрые заметки", П. Незнамов "Многотиражное чтиво", "Протокол о Полонском (Выписка из стенограммы заседания сотрудников журнала "Новый Леф", председатель В. Маяковский)" и др.

Приверженцы ЛЕФа отмечали организующая роль отдельных звеньев фактографии: очерк; монография; фельетон; памфлет; факто-монтаж; отчет о судебном процессе или митинге; речь; автобиография и биография (о подлинном живом человеке); мемуары; человеческий документ; эссэ; дневник и т. д. При этом не уменьшалась роль и промежуточной формы, такой как, субъективная документалистика факта в угоду «социального заказа» (Фурманов, Тынянов). Поддержали они и новое направление в архитектуре и искусстве – конструктивизм. В очерке "Париж", посвященном состоянию французского искусства начала 20-х годов, Владимир Маяковский с гордостью писал:

"Впервые не из Франции, а из России прилетело новое слово искусства - конструктивизм.., понимающий формальную работу художника только как инженерную, нужную для оформления всей нашей жизни. Здесь художникам приходится учиться у нас. Здесь не возьмешь головной выдумкой. Для стройки новой культуры необходимо чистое место... Нужна Октябрьская метла".

Новый Леф / под ред. С.М. Третьякова. - М.: Госиздат, 1928. № 12.

48 с.: [2] л. ил.; 22,2х15,1 см. - 2400 экз.

Последний номер "Нового Лефа".

В этом номере два листа фототипий - фото "Цирк", "Стереотипы", "Памятник Тимирязеву" - работы А.М. Родченко. В трёхцветной издательской обложке работы А.М. Родченко. Из содержания номера: В. Перцов "Новейшая проза", Б. Кушнер "Умершие реки", Н. Чужак "Левее Лефа" и др. На с. 40-41 опубликован ответ Б. Кушнера на "Предостережение" А. Родченко, помещенное в № 11.

Творчество братьев Весниных. Мельникова, Леонидова, Медунецкого и других сторонников конструктивизма, а также большая теоретическая работа М. Гинзбурга (книга "Стиль и эпоха", статьи в журналах "Архитектура" и "Современная архитектура") способствовали быстрому распространению принципов конструктивизма в советской архитектуре. Сторонники конструктивизма (А. Веснин, М. Гинзбург и др.) подчеркивали функционально-конструктивную целесообразность новой архитектурной формы. Был разработан даже так называемый функциональный метод проектирования. Большое влияние на формирование художественных взглядов архитекторов-конструктивистов оказали концепции так называемого производственного искусства, с которыми выступали художники, боровшиеся за связь искусства с производством (А. Родченко, В. Степанова, Л. Попова, братья В. и Г. Стенберги, А. Ган и др.), связанные с руководимым В. Маяковским Левым фронтом искусств (ЛЕФ). Художников-производственников и архитекторов-конструктивистов объединял новый подход к созданию условий для работы, быта и отдыха трудящихся, подчеркивание конструктивной и функциональной целесообразности формы. А. Веснин писал в 1922 г., что "вещи, создаваемые современными художниками, должны быть чистыми конструкциями без балласта изобразительности". Вокруг этого мастера в первой половине 20-х годов постепенно образовалась архитектурная группа ЛЕФа, главным образом из числа студентов ВХУТЕМАСа (М. Барщ, А. Буров, Н. Красильников, Л. Комарова и др.), которая стала ядром будущей творческой организации конструктивистов Объединения современных архитекторов (ОСА). Архитекторы-конструктивисты находили широкую поддержку в редактировавшемся В. Маяковским журнале "ЛЕФ", где был, например, опубликован конкурсный проект Дворца труда братьев Весниных, являвшийся своеобразным творческим кредо раннего конструктивизма. Конструктивистами считали себя многие художники и литераторы, группировавшиеся вокруг ЛЕФа.

Новый Леф / под ред. В.В. Маяковского.

М.: Госиздат, 1928. № 8.

48 с.: [2] л. ил.; 22,5х15,3 см. - 2400 экз.

В этом номере четыре фототипии на двух листах - фото журнальный монтаж кадров фильма "Дети в городских яслях" и рекламный разворот кино-фильма "Люди в кожаных шлемах" Варвары Степановой, кадры из фильма "Человек с киноаппаратом" - Д. Вертов - М. Кауфман и фото "Вспаханное поле" А. Телешова. В цветной издательской конструктивистской обложке работы А. Родченко. Из содержания номера: Б. Кушнер "Настоящая потребность", П. Незнамов "Деревня красивого оперения, В. Шкловский "Тревожный сигнал друзьям" и др.

Еще у приверженцев ЛЕФа отмечалась организационная революция в газете, как последний удар по беллетристике. Природа новой литературы: отход от гуманитаризма; материал и его организация; от созерцательности к действию; конкретизация и научный учет; против номинализма - за именованность; отмена "типизации"; борьба с "символикой"; синтетика и диалектический материализм; утилитарность и целевая установка писателя; коллективный писатель и т. д., и т. д. Заключение: борьба жанров - борьба классов. Эта вульгарно-социологическая концепция оказала влияние и на лирику Маяковского, выступившего против «вселенского» быта за полное растворение индивидуальных форм жизнедеятельности людей в коллективных формах. Лефовцы афишировали себя как «гегемона революционной литературы» и нетерпимо относились к другим группам. Они пришли к отрицанию художественной условности, а из литературных жанров признавали только очерк, репортаж, лозунг.

Поездки и выступления Владимира Маяковского перед публикой, отнимая много времени, не заслоняли целеустремленной издательской, журналистской и общественной деятельности, они были частью ее, ибо Маяковский в лекциях и докладах большое место уделял именно этим вопросам: он говорил о пропаганде книги, о Лефе, о литературных делах, прямо вводя своих слушателей в существо споров с конкретными противниками... Не охладила его и неудача с журналом «Леф». В конце августа — начале сентября 1926 года он пишет заявление в отдел печати ЦК ВКП(б) и в Госиздат об издании журнала «Новый Леф», обосновывая свою просьбу задачей «использовать искусство для социалистического строительства одновременно с максимальным повышением качества этого искусства», связывая задачи журнала с «очередными задачами, выдвинутыми партией и Советской властью».

Новый Леф / под ред. В.В. Маяковского.

М.: Госиздат, 1928. № 7.

48 с.: [2] л. ил.; 22,8х15 см. - 2400 экз.

В этом номере четыре фототипии на двух листах - фото (снято аппаратом Лейка на кинопленке) А.М. Родченко. В цветной издательской конструктивистской обложке работы А. Родченко. Из содержания номера: О. Брик "Симуляция невменяемости", Б. Кушнер "Степной текстиль", Н. Чужак "Опыт учебы на классике", В. Тренин "Журналисты XVIII века" и др.

И на этот раз разрешение на издание журнала было получено очень скоро. Госиздат даже обязался выпустить первый номер в декабре, но все же не успел. Журнал стал выходить с января 1927 года. Причем, выступая на вечерах, Маяковский сам проводил подписку на журнал (как иногда садился в кассу и сам продавал билеты на свои вечера). Первый номер журнала «Новый Леф», вышедший в начале января 1927 года, открывался передовой статьей «Читатель!», написанной Маяковским. «Читатель!» — программная статья. Программа «Нового Лефа» мало чем отличается от программы его предшественника — «Лефа». Но здесь Маяковский справедливо указал на опасность измельчания культуры под влиянием Нэпа.

«Рыночный спрос, — говорится в статье, — становится у многих мерилом ценности явлений культуры», а «мерило спроса часто заставляет людей искусства заниматься вольно и невольно простым приспособленчеством к сквернейшим вкусам Нэпа».

Новый Леф / под ред. В.В. Маяковского.

М.: Госиздат, 1928. № 5.

48 с.: [2] л. ил..; 22,8х15 см. - 2400 экз.

В этом номере шесть фототипий на двух листах - фото "Тов. Н.К. Крупская на митинге" из архива А. Родченко, фото из фильма "Шанхайский документ" (Я. Блох и В. Степанова), "Страстная площадь" - фото А. Родченко. В трёхцветной издательской обложке. Из содержания номера: О. Брик "Разгром Фадеева", Н. Асеев "Спор с путеводителем", С. Третьяков "Чем живо кино", Л. Кассиль "Из книги "Кондуит" и др.

На болотной почве нэпа пышным цветом расцветал отравленный букет того, что сейчас называется «масс-культом». Маяковский это видел и чувствовал острее многих современников. Поэтому тезис: «Леф — видит своих союзников только в рядах работников революционного искусства», — выдвинутый в статье, имел вполне практическое и политическое значение! В статье повторяется тезис о том, что Леф «искусство отображения жизни заменяет работой жизнеустроения». С этой позиции Леф не сдвинулся.

Показательна сама «литературоведческая» терминология Лефа: не «творить», а «делать» («Как делать стихи» – название известной статьи В. Маяковского), не «создавать», а «обрабатывать слова», не «художественное произведение», а «обработанный материал», не «поэт» или «художник», а «мастер». Наконец, «производственное искусство» было чуждо такому пережитку буржуазного искусства, как психологизм (в терминологии лефовцев «психоложество»). «Человек для нас ценен не тем, что он переживает, а тем, что он делает», – писал О. Брик. Именно в лефовской среде родился и другой, гораздо более распространенный термин – «социальный заказ», вскоре взятый на вооружение многими критиками и литературоведами 1920-х годов. Это понятие было нарочито противопоставлено «идеалистическому» представлению о свободной воле художника. Разумеется, лефовцы, «работники левого революционного искусства», собирались выполнять «социальный заказ» пролетариата. По мнению лефовских теоретиков, все старое искусство занималось «бытоотражательством», тогда как революционное искусство было призвано преобразовывать жизнь. «Пролетариат не может и не будет реставрировать художественные формы, служившие органическими орудиями изжитых исторических социальных систем», – с гордостью заявлял Б. Арватов.

В 1925 году В. Маяковский говорил:

«ЛЕФ, разумеется, это не группка и не шайка, это Леф. Я уже товарищу Луначарскому сказал, что живой Леф лучше, чем мертвый Лев Толстой… Течение Леф это… всегдашняя борьба форм… постоянная борьба новых форм с формами отживающими, с формами отмирающими». В 1927 году он несколько смягчил и уточнил свою позицию: ««Лефистом» мы называем каждого человека, который с ненавистью относится к старому искусству. Что значит – «с ненавистью»? Сжечь, долой все старье? Нет. Лучше использовать старую культуру как учебное пособие для сегодняшнего дня».

Но в целом Маяковский ратовал за искусство действенное, революционное по духу, подчиненное задаче обновления мира. Этот пафос был ярко выражен в напечатанном в первом номере стихотворении «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому». В издательском плане дело с «Новым Лефом» пошло лучше, чем с его предшественником. В феврале вышел уже второй номер, в марте — третий... Во втором номере опубликовано стихотворение «Нашему юношеству», отрывки из сценария «Как поживаете?» и статья «Караул!».

Новый Леф / под ред. В.В. Маяковского.

М.: Госиздат, 1927, № 8-9.

88 с., 4 л. ил.; 22,6х14,5 см. - 2800 экз.

В этом сдвоенном номере четыре листа фототипий - "Фото" - из ревархива А. Р., кинокадры: "Великий путь" - Э. Шуб; "Москва в Октябре" - режиссер Б. Барнед, оформление А. Родченко; "11-й" - работа Д. Вертова, "Радио" - режисеер А. Лавинский. В цветной издательской конструктивистской обложке работы А. Родченко.

Статья остро полемическая. Маяковский с гневом и болыо пишет о том, как неквалифицированно работают с авторами руководители Совкино, он рассказывает, как шло обсуждение его сценария «Как поживаете?». В одном случае — «под сплошную радость и смех» с последующими безудержными похвалами (слушали специалисты), а в другом — «слушали с унынием» и: «Сценарий непонятен массам!» (слушали члены правления Совкино, отклонили). Маяковский справедлив в своем гневе:

«Почему у бухгалтера в культуре и искусстве решающий голос, — спрашивает он, — а у деятеля культуры и искусства даже нет совещательного в их бухгалтерии?»

Многие встречи во время поездок по городам превращались как бы в студийные занятия. Маяковский никогда не отказывал в просьбах встретиться литкружковцам, начинающим поэтам, журналистам, он умел вести эти встречи на уровне откровенного товарищеского разговора о литературе, о стихах. К нему охотно шли, напрашивались, учились у него. Как-то в Пензе не было времени для специальной встречи с рабкорами, и Маяковский пригласил их в гостиницу, в свой номер. К великому смущению администрации, собралось человек пятьдесят: как они разместились в комнате — представить трудно. Не только, конечно, на стульях и диванах, но и на полу.

Такие встречи не обходились без чтения стихов молодыми поэтами, разбором их Маяковским. Он строг, как правило, не льстит молодым, не допускает снисхождения. Поэзия не терпит дилетантства. Мастерство, стиховая культура — непременные условия для занятия ею. В отношении к способным молодым людям сказывалась широта и щедрость души Маяковского, искреннее желание видеть больше «поэтов хороших и разных». Он, как и Горький, видел в рабкорах ту базу, «откуда должны черпаться литературные силы», поэтому не только охотно откликался на просьбы о встречах, но и сам, имея время, заглядывал в их клубы. Когда В. Полонский в статье «Заметки журналиста. Леф или блеф?» обвинил журнал Маяковского в «умерщвлении» молодежи, то Маяковский фактами опроверг его утверждение, но при этом заметил:

«Вы можете меня ругать по вопросам моего литературного вкуса... но не по вопросам умерщвления пролетарских писателей или молодых писателей...»

Поддержка молодым (в том числе и таким, как Светлов, Жаров, Кирсанов) оказывалась без уступок требованиям вкуса, требованиям действенного революционного искусства. Неряшливости, безвкусицы, а тем более — идейной уступчивости Маяковский не прощал никому.

26 августа 1927 года Маяковский телеграфом из Ялты в Москву сообщил название законченной им к 10-й годовщине Октября поэмы «Хорошо!». В своей автобиографии поэт пишет:

«Хорошо!» считаю программной вещью, вроде «Облака в штанах» для того времени».

1927 год кончался для Маяковского под знаком поэмы «Хорошо!». Начинался новый этап жизни советского поэта. В поэме «Хорошо!» Маяковский проявляет черты государственного мышления и ощущения себя хозяином страны. В поэме о Ленине наивысшей точкой гражданского самосознания было ощущение себя «частицей» великой силы — рабочего класса. В поэме «Хорошо!» «я» — не только гражданин Страны Советов, ее плоть и кровь, здесь лирический герой с большим достоинством представляет страну как ее хозяин: «Улица — моя. Дома — мои». Все здесь — «мое», «моя страна», жизнь в которой «прекрасна и удивительна». Что интересно, при первом же чтении поэма была воспринята по-разному. В отличие от Луначарского, Фадеев, например, усмотрел в «Хорошо!» забегание вперед. Впоследствии он признался, что не сразу понял все величие и значение этого произведения, подошел к нему с узколитературной точки зрения.

Первое чтение поэмы Маяковский устроил по возвращении с юга в Москву у себя, в Тендряковой переулке. Приглашены были А. В. Луначарский, рапповцы А. Фадеев и Л. Авербах — человек тридцать. Маяковский читал, рассказывает В. Катанян, стоя у двери в свою комнату, читал, скупо жестикулируя, скорее подчеркивая не смысл, а ритмический шаг стиха. В левой руке держал блокнот, хотя почти но заглядывал в него. Закончил. Как-то сразу расслабился, достал из пачки папиросу, закурил. Тут же поднялся Луначарский, заговорил горячо, приподнято, видно было, что поэма его глубоко взволновала. Вскоре же после прослушивания он, выступая на юбилейной сессии ЦИК СССР с докладом о культурном строительстве за 10 лет, сказал:

«Маяковский создал в честь октябрьского десятилетия поэму, которую мы должны принять как великолепную фанфару в честь нашего праздника, где нет ни одной фальшивой ноты, и которая в рабочей аудитории стяжает аплодисменты».

В.В. Маяковский. 1929 год.

Тогда, на квартире у Маяковского, Анатолий Васильевич обращался ко всем сидящим в комнате, словно хотел разделить с ними радость, которую он испытал, словно призывал всех в свидетели праздника революционного искусства. Однако не все разделяли праздничное настроение Луначарского. В столовой, после чтения, пошел общий разговор, который — слово за слово — обернулся горячим спором. С пулеметной быстротой, хотя и не стараясь задираться (с Маяковским это было опасно!) повел атаку на поэму Авербах, один из вождей РАППа. Продолжил спор Фадеев (у него, кроме критического взгляда на поэму, были еще свои счеты с лефовцами: Брик опубликовал в их журнале разнузданную статью о романе «Разгром»). Им возражали лефовцы, поэты и критики. Кричали, перебивали друг друга, горячились. Дипломатичный Авербах уже пытался погасить дискуссию, перевести разговор на другую тему, уже Н.А. Розенель торопила Луначарского, ибо опаздывала на репетицию, а он, поглощенный дискуссией, не хотел уезжать... Что и говорить, лефовцы спорить умели, «школа» Маяковского не прошла даром, Фадееву пришлось совсем туго, и он с нажимом сказал:

— Когда во Владивостоке мы из подполья приходили, так сказать, переодетые, в «Балаганчик», мы видели там поэтов... Сегодня эти поэты пишут революционные стихи.

В. Маяковский. 1924.

Фото А. Родченко.

Известно, что в юношеские годы Фадеев был не только влюблен в стихи Маяковского, но и великолепно их читал в молодежных кружках. Это был некорректный выпад. Намек был слишком прозрачен. Маяковский оказался на высоте.

— Когда это было? — спросил он, словно бы не заметив иронической интонации.

— В 1920 году.

— Хуже, если бы они в двадцатом году писали революционные стихи, а теперь засели бы в «Балаганчик». А так все правильно. Они растут в нужном направлении.

Спор таким образом иссяк. Иссяк в столовой, чтобы возобновиться за ее пределами, возобновиться в резких формах. А.В. Луначарский совершенно не случайно, оценивая поэму «Хорошо!», обронил такие слова: в ней «нет ни одной фальшивой ноты...». С чего бы Луначарский стал об этом говорить, если бы не возникла необходимость защищать произведение Маяковского от обвинений в фальши, неискренности! Они были. Подлые, злые, оскорблявшие самые святые чувства поэта. Не где-нибудь, а в ленинградском Доме печати, Маяковскому во время чтения поэмы «Хорошо». Подавались записки о гонораре, о том, что мол-де поэма написана неискренне... Газеты того времени оставили свидетельства о разгуле обывательских страстей на некоторых вечерах Маяковского. «Вечерняя Москва» о вечере в Политехническом, состоявшемся 15 ноября, писала:

«...Никогда еще не проявилось так отчетливо, как вчера, отношение к поэту обывателя, который за свой целковый считает вправе с высоты своего обывательского величия и в отдельных выкриках и, тем более, в анонимных записках самым вызывающим образом глумиться над поэтом».

В. Маяковский на выставке "20 лет работы".

Слева от него: А. Фадеев, А. Сурков; справа: В. Ставский.

Сейчас это кажется почти невероятным, а ведь Маяковскому действительно, как перед судом, приходилось убеждать публику на вечерах, отвечая своим оппонентам, что он искренне выразил свое отношение к революции, к Советскому социалистическому Отечеству. Не во всех случаях, разумеется, поэт отвечал на вопросы, реплики и записки такого рода в тоне убеждения. Когда он выпускал жало иронии, насмешки, то, как писала «Вятская правда», «прилизанным мещанам не по вкусу пришлись его резкие ответы. Они не могли слышать хлесткость его острот», а анонимные записки были такого тона и содержания, что надо было или с достоинством пренебречь ими, стать выше, ответить спокойно, или принять вызов и ударить втройне больно, ударить так, чтобы укрывшийся в убежище анонима противник уже не смог больше поднять головы. А если он все-таки пытался поднять голову?

— Маяковский! — с вызовом отчаяния кричит он, разоблачая свою анонимность. — Вы что, полагаете, что мы все идиоты?

— Ну что вы! — кротко удивляется поэт. — Почему все? Пока я вижу перед собой только одного...

После этого вновь возникать было уже невозможно. Придавая огромное значение поэме «Хорошо!» как произведению этапному, Маяковский в это время ищет встреч с большой аудиторией не только в Москве и Ленинграде, он едет по городам СССР. «Хорошо!» его отчет о творческой работе к десятой годовщине Октября. Более тридцати раз он выступал в это время с чтением поэмы в разных городах и аудиториях. Основная масса слушателей принимала поэму восторженно. Большая часть газетных откликов о вечерах, оценивавших также и саму поэму, тоже была выдержана в духе понимания и доброжелательства. Поддержала поэму «Правда». Положительные отклики были в «Комсомольской правде», ленинградской «Красной газете». Однако в литературной печати вокруг «Хорошо!» стала нагнетаться атмосфера неприятия. Начало было положено не в Москве и не в Ленинграде, а в Ростове. Здесь после выступления Маяковского с чтением поэмы «Хорошо!» в двух газетах появились две рецензии. Одна, как ныне говорят, положительная, другая — в газете «Советский юг» (27 ноября 1927 года)... Впрочем, о ее характере красноречиво говорит название рецензии: «Картонная поэма».

«Ни одна искра октябрьского пожара не попала в октябрьский переворот Маяковского», — писал критик. Он увидел в поэме «картонный парад», не более. Далее критик пишет:

«Это не творчество. Это имитация. Это — незатейливая работа переводчика, не дерзающего на творческий акт».

И еще:

«Тот же протокол о взятии Таврического дворца».

В назидание добавляет:

«Перечисления событий нам не надо. Их каждый пионер знает наизусть».

Лишь в некоторых местах поэмы критику видится «старый добрый Маяковский» времен футуризма. И в заключение он выносит приговор: жить этой «картонной» позме-«арке» — месяц-другой. Для рапповцев, для Авербаха эта статейка неизвестного ростовского журналиста (а впоследствии известного театрального критика) Ю. Юзовского была подлинной находкой. Она была, как «отзыв читателя», перепечатана в журнале «На литературном посту» и прозвучала как аргумент в дискуссии о Маяковском, развернувшейся на его страницах. Начало дискуссии положила другая статья. Ее автор — И. Дукор. В этой статье противопоставлялась газетная работа Маяковского его поэме, в которой автор не обнаружил больших достоинств, зато упрекнул поэта в «снижении подлинно газетного и искреннего жанра в сторону... дешевой «юбилейной эпики»... Трудно сказать, чего больше в этой статье, — непонимания или догматического, содержащего в себе ядовитые намеки неприятия. Догматического с лефовских позиций: Л. Авербаху куда как на руку было критическое выступление по поэме Маяковского, прикрытое похвалой его газетной деятельности и именем критика, стоящего на лефовских позициях. А затем выступил критик М. Беккер со статьей «Хорошо ли «Хорошо!»?». В его оценке тоже ощущалась двойственность. Положительно оценивая поэму в целом, он — в полном противоречии со статьей «Маяковский-газетчик», начавшей дискуссию в журнале, — упрекал поэта в том, что тот «не освободился от влияния газеты». Кроме того, Беккер в характерном напостовском (рапповском) стиле безапелляционного приговора утверждал, что во всех произведениях о революции «Маяковский был далек от понимания Октября, его содержания, его сущности». Дискуссия явно запутывала Маяковского. Свою лепту внес и А. Фадеев, на Первом съезде пролетарских писателей {май 1928-го) он резко отозвался о поэме «Хорошо!», охарактеризовав некоторые образы ее «фальшивыми, напыщенно-плакатными». Фадеев говорил о том, что Маяковский «не смог в поэме «Хорошо!» дать борьбу противоречивых тенденций у крестьян, потому что не заглянул в психику крестьянина, и его красноармейцы, лихо сбрасывающие в море Врангеля, получились фальшивыми...». Надо сказать, рапповцы тактически умело изолировали Маяковского, разобщая с ним литературную молодело.. К. Зелинский, привлеченный в «Леф», — яркий тому пример. В статье «Идти ли нам с Маяковским?» и он нанес удар:

«Как много напора и темперамента при ка-кой-то пустоте внутри!»

Неискренность, фальшь, душевная пустота... Какие еще более оскорбляющие, унижающие человеческое достоинство характеристики можно было пустить в оборот, чтобы нанести удар в самое сердце поэта! Ведь не случайно тоже по поводу поэмы было брошено словечко «хорошо-с» — подлый намек на якобы прислужничество Маяковского Советской власти. В литературной борьбе вокруг поэмы «Хорошо!», произведения этапного не только в творчестве Маяковского, но и во всей советской литературе, проявили себя групповые пристрастия. Но в оценках поэмы «Хорошо!» отчетливо различимы и политические оттенки. Борьба шла за генеральное направление в развитии советской литературы, которое явственно обозначила поэма и которое не сразу и не всеми принималось в этом качестве. Еще в связи со стихотворением «Последняя петербургская сказка» (1916) было замечено, что оно «наследует державную тему Пушкина и предвещает государственный, державный пафос Маяковского» (С. Лесневский). В поэме «Хорошо!» это предвестие воплотилось могуче, широко, звонко. «Хорошо!» — сказал Маяковский революции, ее победоносному шествию, успехам в строительстве новой жизни, нового, социалистического государства. «Плохо!» — это он собирался сказать в другой поэме. Легко догадаться, что будь она написана, поэма «Плохо!» стала бы сатирой на отрицательные явления советской действительности двадцатых годов. Впрочем, эту задачу выполнили сатирические стихи Маяковского, его пьесы «Клоп» и «Баня».

Посмотрим содержание номеров журнала:

Новый ЛЕФ : Журнал левого фронта искусств. — Москва : Госиздат, 1927. — № 1