Киселев Н.П. О московском книгопечатании XVII века. М., 1960.

На территории Европы, кроме интернационального латинского и происшедшего от него готического, производилось печатание книг различными шрифтами, принадлежащими отдельным нациям или группам наций. В XV веке в разных концах Европы печатали шестью шрифтами: готическим, латинским, еврейским, греческим, кириллическим, глаголическим; в дальнейшем это число увеличивалось, хотя не очень быстро. Изучение и библиографическое описание книг, напечатанных национальными шрифтами, составляет специальную отрасль истории книгопечатания, полную интереса, как с общекультурной, так и с чисто книговедческой точки зрения. Библиологами и библиографами было много сделано для изучения и инвентаризации книг греческой, еврейской и кириллической печати, но от своего завершения эта работа еще далека.

Евангелие напрестольное тетр. Друкарь Онисим Михайлович Радишевский.
М., Печатный двор, 1606.

Вальхаузен, Иоганн Якоби фон.
Учение и хитрость ратного строения пехотных людей. М., Печатный двор, 1647.

В советское время изучение церковно-кириллических книг развивалось на новых основах, новыми методами и в новых направлениях. Главою советских книговедов, изучающих кириллическую печать, является Антонина Сергеевна Зернова, в чьих работах нашли разрешение многие существенные и трудные вопросы. Не меньшее значение имеет то, что трудами А.С. Зерновой собрание церковно-кириллических изданий в Отделе редких книг Государственной Библиотеки СССР им. В.И. Ленина поднято на большую высоту и в настоящее время должно быть признано первым в мире собранием такого рода. Не обладая абсолютной полнотой, собрание ГБЛ все же стоит выше других по глубине изученности и последовательной обработанности материала. Важнейшую роль в работе А.С. Зерновой сыграло то обстоятельство, что благодаря национализации многочисленных монастырских и частных библиотек, каждое издание побывало в ее руках в очень большом числе экземпляров — таком большом, какого не видел ни один исследователь до А.С. Зерновой — и после нее ни один не увидит. Это само собою вызывало необходимость применения нового метода, главной основой которого является тщательное постраничное сличение экземпляров, кажущихся дублетными, с целью выявления либо идентичности печати, либо расхождений в ней. С неослабным трудолюбием, с невероятным упорством в продолжение четверти века производилось сличение многих тысяч книг — работа и утомительная и довольно скучная. Достаточно сказать для примера, что Острожская Библия Ивана Федорова, книга огромного объема и скрывавшая в себе огромное количество вариантов набора, прошла через руки А.С. Зерновой в числе приблизительно 40 экземпляров; все 40 она сличила между собой, т. е. перелистала страницу за страницей! Ни в какой газете, ни в каком журнале не описан незаметный, но поистине подвижнический труд А.С. Зерновой; интереснейшие результаты этой работы в той части, которая касается выявления вариантов набора и печати, остаются и, вероятно надолго останутся, неопубликованными. Однако осуществленный ею в небывало широких размерах метод кропотливого сравнения набора страниц и оттисков орнаментальных досок оказался чрезвычайно плодотворным и привел к целому ряду замечательных, можно сказать, блестящих исторических открытий, заслуженно сделавших имя А.С. Зерновой известным в СССР и за границей. В этом комплексе методических приемов изучения старопечатных книг не все элементы созданы самою А.С. Зерновой; некоторые из них применялись библиологами и раньше, особенно в Германии и на Украине. Из украинских книговедов должны быть названы особенно С.Т. Голубев и С.И. Маслов. На украинском языке С.А. Клепиков напечатал специальную и весьма ценную статью «До методологii описування славянських стародрукiв в XV—XVIII ст. (В журнале «Бiблiологiчнi Bicтi» 1928, № 1 и отдельно — Киев, 1929). Заслуга Зерновой состоит в том, что на основании бесчисленных наблюдений она привела отдельные детали в законченную систему и последовательно применяла ее. Теперь книжная общественность вправе ждать от Зерновой, чтобы она составила небольшое, но исчерпывающее руководство по определению и обработке книг кириллической печати, с использованием, как собственного богатейшего опыта, так и печатной литературы.

Следует оговориться, что настоящая работа не претендует на какие-нибудь открытия в области истории книгопечатания и издательского дела. Факты, о которых будет итти речь, старые, давно известные (за одним, впрочем, исключением). Они усердно разрабатывались и по многу раз описывались не только книговедами, но и историками. Однако и те и другие при этом мало заботились о каких-либо обобщениях, ограничиваясь внешней, формальной стороной, хотя весьма важные выводы были очевидны, напрашивались сами собой. Во многих общих работах, посвященных истории книги в России, истинная сущность допетровского книгопечатания остается непонятой и нераскрытой, а фактическая основа этой истории дается в неправильном виде. Бывало и так, что делали выводы недостаточно обоснованные или вовсе фантастические.

Василий Бурцов. Букварь языка славенска, сиречь начало учения детем.
Московский печатный двор, 1637

Цель настоящей работы состоит в том, чтобы попытаться переосмыслить давно известное, представить его в новом свете, позволяющем понять внутреннюю сущность и реальное значение фактов, подвести итоги, производственные и культурные деятельности Печатного Двора в XVII в, сформулировать некоторые выводы из общеизвестных фактов истории московского книгопечатания. Часто высказывалась справедливая мысль, что книгопечатание является очень точным показателем, очень чувствительным барометром культурного развития. Но никто не взял на себя труда поточнее взглянуть, что же именно показывал этот барометр в XVII веке. Для этого необходимо, прежде всего, представить издания XVII века в каком-то доступном для обозрения порядке, в какой-то системе, и затем произвести статистический подсчет книжной продукции. Ни подобная систематизация, ни статистическая обработка до сих пор не были проделаны, если не считать кое-каких отрывочных попыток, охватывающих издания за определенные ограниченные отрезки времени.

Среди старопечатных кириллических книг наибольшего внимания заслуживает продукция Москвы — уже потому, что от начала книгопечатания до 1917 года один этот город, одна эта типография на Никольской улице выпустила большее число кириллических изданий, чем все прочие города мира вместе взятые. Хотя кириллическая печать существовала во многих странах и во многих населенных пунктах, но нигде она даже отдаленно не достигала такого развития и такого высокого уровня, как в Москве. Приходится говорить только о книгах кириллических потому, что никакими другими шрифтами эта крупная и хорошо оборудованная типография до XVIII века не располагала. Разными исследователями ставились и по-разному освещались многие важные вопросы происхождения и развития московского книгопечатания, как например: из какой страны проникла в Москву техника печати; какие люди перенесли его сюда; были ли это русские или иноземцы; какими путями совершилось проникновение— с Запада, с Севера, или с Юга; кто были рисовальщики и граверы орнаментов; каковы стилистические основы московской старопечатной орнаментики; и другие подобные вопросы.

Симеон Полоцкий и Симон Ушаков.

Обед душевный. М., Верхняя типография в Кремле, 1681.

Но ни одним историком не был поставлен самый первый и существенный вопрос: равнозначащи ли основы книгопечатания в Московской Руси основам книгопечатания западных стран? Если бы такой вопрос был поставлен, на него пришлось бы дать отрицательный ответ. Книги, выходившие в XV—XVII веках в разных странах Западной Европы, обладали более или менее одинаковыми чертами и играли одинаковую роль, несмотря на разнообразие как по содержанию, так и по форме, как по интенсивности, так и по качественности продукции. Но было бы некритично принимать, как нечто само собою разумеющееся, положение, будто печатная продукция всех стран, в частности московская, была подчинена одним и тем же законам развития. Из того факта, что словолитные инструменты и типографские станки работали и на Западе и на Руси еще нельзя сделать вывода, будто к московской книжной продукции можно прилагать те же мерки, как и к западной. Напротив, по своим основным чертам и, главное, по своей роли в социальной и культурной жизни, западное и московское книгопечатание представляли явления принципиально различные, отнюдь не сопоставимые, не соизмеримые, не адекватные. В сущности, между ними не было ничего общего, кроме единой техники печатания подвижными литыми литерами. Непонимание этого различия было бессознательным со стороны исследователей, поскольку, как сказано, вопрос и не ставился и не обсуждался. Господствовало молчаливое допущение равнозначности московского и западного книгопечатания, роковым образом направлявшее исследователей на ложные пути и закрывавшее прямую дорогу к познанию истинных отношений. Радикальное различие состоит вот в чем.

Симеон Полоцкий и Симон Ушаков.

История о Варлааме и Иоасафе. М., Верхняя типография в Кремле, 1680.

На Западе с первых лет возникновения книгопечатания, применение его, использование типографской техники было предоставлено любому желающему. В основном оно было свободно — печатал кто хотел и что хотел; отбор издаваемых сочинений зависел всецело от личных вкусов и деловых соображений печатников и издателей. Вследствие этого книгопечатание с самого начала служило широкому распространению десятков тысяч старых и современных произведений литературы и науки. Цензурные ограничения в первом столетии книгопечатания, сравнительно с последующими эпохами, были ничтожны. Были страны, правительства которых в течение столетий запрещали книгопечатание полностью, либо почти полностью. Полностью книгопечатание было запрещено в Бразилии; почти полностью в Турции. В Османской империи книгопечатание было запрещено для правоверных мусульман на турецком и арабском языках; эпизодически и в ограниченных размерах оно допускалось для «неверных» — еврейским, греческим и армянским шрифтами. В Московской Руси имело место другое, весьма своеобразное явление: книгопечатание здесь не было официально запрещено, но было поставлено в условия, равносильные запрещению. Оно было монополизировано государством, которое присвоило себе право быть единственным печатником в стране; для отдельных лиц типографский станок и после своего появления оставался столь же недоступным, как тогда, когда его не ;было вовсе.

Симеон Полоцкий и Симон Ушаков. Вечеря душевная.

М., Верхняя типография в Кремле, 1683.

Типография фактически была одна; немногих индивидуальных печатников, главным образом, в XVI веке, никак нельзя поставить в один ряд с западными предпринимателями — все московские книгопечатники состояли на царской службе. Не могло быть речи о свободном печатании книг в государственной типографии по заказу частного лица. Поскольку не существовали частные издатели, отсутствовало и воздействие издателей на отбор печатаемой литературы. Правительственная монополия на печатание книг, введенная в Москве, представляла пример, единственный в Европе; ни в какой другой стране не существовало чего-либо подобного. Не только в западнославянских Польше и Чехии, но даже на Украине картина была совершенно иная.

Каким образом осуществлялась московская монополия, в каком направлении шла работа единственной в стране государственной типографии, легко видеть по соответствующим библиографическим описаниям, и об этом будет рассказано в дальнейшем. Кратко говоря, государство разрешало пользоваться книгопечатанием с одною единственной целью — для размножения текстов необходимых при отправлении церковных обрядов. До 1640-х годов печатная книга только орудие религиозной практики; нельзя даже сказать — орудие религиозной мысли, потому что и этого не было. В продолжение более 80 лет со времени первых опытов печатания, произведения обширной богословской литературы — догматической, нравоучительной, мистико-аскетической, полемической, как переведенные с греческого, так и оригинальные русские, не появлялись в печатном виде. Печатались только книги богослужебного круга — и больше ничего. Московская типография занималась не изданием книг, а размножением текстов церковных ритуалов при помощи типографского - станка, которому тщательно избегали давать какую-либо иную работу. Абсолютное отсутствие оригинальных русских сочинений среди печатных книг XVI и первых сорока лет XVII века способно, пожалуй, навести на мысль, будто никаких русских произведений в те времена и не было.

Евангелие. Москва, Печатный двор, 30 августа 1689 г.

Самая большая книга, напечатанная в XVII веке на

московском Печатном дворе. Тираж 150 экз.,

из которых 140 с рамками вокруг наборной полосы, а 10 - без.

Ничего подобного. Достаточно известно из истории, что русская литература успешно развивалась в различных направлениях, а не только в церковном. Существовала выдающаяся по своим достоинствам историография, замечательная публицистика, быстро и горячо отзывавшаяся на запросы жизни, большое число русских и переводных повестей, немалая эпистолографическая литература и т. д. Как в Италии, Франции, в Германии XVI—XVII веков, в Москве писались острые политические статьи; появлялись иногда атеисты, не верившие ни в бога„ пи в бессмертие души, появлялись космополиты, лишенные чувства любви к отечеству, и носители других, новых по< тому времени идей. Значительная часть литературных памятников той эпохи дошла до нашего времени; однако жизнь их была своеобразная. Все они сохранялись, распространялись, бытовали исключительно в рукописном виде; проникновение в печать было для них преграждено, вход в нее был герметически закупорен. Во всех странах Западной Европы типографское книгопроизводство пришло на смену рукописному и вытеснило его, в Московской Руси это не произошло. Рукописная традиция продолжалась еще долго — многими десятилетиями, а в некоторых отраслях литературы и столетиями. Установился такой ненормальный и нигде невиданный порядок, что литература существовала сама по себе, а книгопечатание также само по себе. Печатный Двор на Никольской улице интенсивно работал, продукция его обслуживала потребности не одной русской церкви, а находила сбыт и за рубежом. Но ни в малой степени московское книгопечатание не отражало ни бурных политических событий, которыми так насыщены XVI и XVII века, ни общественной жизни, ни развития культуры и литературы.

Евангелие. Москва, Печатный двор, 30 августа 1689 г.

Миниатюра с изображением евангелиста Марка.

Самая большая книга, напечатанная в XVII веке на

московском Печатном дворе. Тираж 150 экз.,

из которых 140 с рамками вокруг наборной полосы, а 10 - без.

В противоположность книгопечатанию западноевропейскому и западнославянскому, книгопечатание Московской Руси было исключительно внутренним порождением церковного хозяйства, ведшим тепличное существование в условиях полной изоляции от реальной жизни. Оно вообще не было само собою — печать не-печать, огонь не-огонь, свет не-свет. Отсутствовало понимание того, что книгопечатание может приносить немалую пользу в других сферах, помимо церковной. Культурное и общественное значение книгопечатания было сведено к производству пособий для церковных служб. И меньше всего думали — или вовсе не думали — о книгопечатании как орудии просвещения. Сам царь Иван Грозный был незаурядным писателем, мастером письменной речи, одним из виднейших эпистолографов своего времени. Но даже ему, всевластному деспоту, не пришло в голову предать тиснению какое-нибудь из своих писаний, например, отправить послание инокам Кирилло-Белозерского монастыря в печатном виде, чтобы монахи могли на досуге перечитывать его по кельям. Тот же самый Анисим Михайлович Радишевский, который печатал в Москве з 1605—1610 гг., составил большой трактат по военой технике, предмету важному, но, несмотря на то, что автор располагал самостоятельной печатней, это сочинение оставалось в рукописи в течение 170 лет, до 1777 года. Речь идет об «Уставе ратных, пушечных и других дел». Вышесказанное приводит к двум неожиданным и несколько озадачивающим выводам. Первый: никаких взаимоотношений, никакой связи с современной жизнью, с политическими событиями или политическими идеями и с развитием культуры содержание печатных книг до Петра I не имело. Причем с 1555 до 1640 года такая связь отсутствовала абсолютно, а с 1640 до 1700 — почти полностью. Второй вывод, естественно следующий из первого: никакого книгопечатания и издательства в европейском смысле слова допетровская Русь не знала.

Почему же все-таки в середине XVI века было признано необходимым параллельно к рукописному книгопроизводству завести и типографское? Документальные источники, скупые в отношении обстоятельств открытия первых московских типографий и прикосновенных к ним лиц, вполне определенно открывают те цели, которые были намечены при введении типографского искусства в Московском царстве.

Службы и житие Николая Чудотворца. Москва, 1641.

Во-первых, это было стремление дать всей православной церкви в целом—единый, исправный и фиксированный текст церковных книг, переписывание которых от руки порождало многочисленные искажения и ошибки (постановления Стоглавого собора 1551 г.). Во-вторых, резкое повышение спроса на богослужебные книги, который уже не могло удовлетворить рукописное производство; острая необходимость снабдить книгами многочисленные, впервые открываемые церкви и монастыри в обширных восточных областях, завоеванных Иваном IV — «паче же в новопросвещенном месте, во граде Казани и в пределех его» (послесловие к Апостолу 1564). Эти слова Ивана Федорова, как справедливо было отмечено историками, представляют пример участия и тесного сотрудничества церкви в колонизаторских мероприятиях правительства. Всё это легко понять для середины XVI века. Обе упомянутые цели непосредственно вытекали из реальных потребностей эпохи; им была подчинена вся работа московских первопечатников. Трудно понять то, что так долго в этих установках не произошло ни малейшего сдвига, ни малейшей перемены в сторону расширения тематики; что первоначальный импульс, узкие границы, поставленные книгопечатанию в середине XVI века, превратились в твердые нормы, определявшие его применение в продолжение почти целого столетия.

До конца XVII века, до 1700 года, книгопечатание в Московской Руси производилось в четырех населенных пунктах. Общий ход его распространения был следующий. Около 1555 г. началось печатание книг в Москве и продолжалось, с небольшими перерывами, до конца 1568 г. Затем в Александровой слободе, нынешнем городе Александрове, куда Иван IV удалился в конце 1564 т., московский мастер Андроник Тимофеев Невежа выпустил одну книгу, Псалтирь (31 января 1577) — повелением царя Ивана Васильевича и царевичей Ивана и Федора. Это была последняя вспышка интереса у Ивана Грозного к печатанию книг, последняя попытка преодолеть враждебность к печатной книге. Вероятно, ради этого местом печатания была избрана царская резиденция Слобода, а не Москва, где оставалось немалое число озлобленных противников книгопечатания, готовых на враждебные эксцессы. Для дальнейшего развития книгопечатания в Москве важное значение имели два обстоятельства. Первое: после смерти Ивана IV (1584 г.) власть начала понемногу переходить в твердые руки более уравновешенного и более просвещенного Бориса Годунова; второе: в 1586 г. митрополитом московским был поставлен Иов, друг и приверженец Бориса Годунова, с 26 января 1589 г. первый независимый патриарх московский и всея Руси. Вскоре после поставления на патриарший престол Иова началось устройство постоянной типографии, рассчитанной на длительную работу по выпуску книг; 20 декабря 1587 г. Андроник Тимофеев Невежа приступил к печатанию «Триоди постной». Эта дата определяет начало постоянного книгопечатания в Москве; попытки установления типографского печатания, которые делались в пятидесятых и шестидесятых годах, были случайными и не получили надлежащего развития. Начиная с выхода в свет «Триоди постной» (8 ноября 1589 г.), печатание книг шло более или менее регулярно до 1611 г., когда типография подверглась разорению и сгорела. Количественные результаты деятельности московских печатников во второй половине XVI столетия могут быть представлены в виде такой таблицы:

Всего, следовательно, 18 книг. По содержанию они распределяются следующим образом:

Все это были основные книги, необходимые для отправления церковных служб. Первое десятилетие XVII века было прямым продолжением XVI. После избрания на царство Михаила Федоровича Романова типографию, с начала 1613 г., принялись восстанавливать в Нижнем-Hoвгoроде; трудился там московский печатник Никита Федоров Фофанов. 17 декабря 1613 г. Фофанов напечатал в Нижнем одну тетрадь in-folio, из 6 листов (12 страниц) — так называемый Нижегородский памятник, найденный и опубликованный А.С Зерновой. Других произведений нижегородской печати пока не обнаружено, да вряд ли они и существовали. В следующем году типография из Нижнего-Новгорода была перенесена в Москву, и тот же Никита Фофанов 5 июня 1614 г. приступил к печатанию Псалтири, вышедшей в свет 6 января 1615 г. С этого времени печатание в Москве шло бесперебойно. Существует известие, что 8 октября 1615 в Москве выпущен «Часовник» (см. Строев, 267; Сахаров, 160; Ундольский, 197). Известие это, как кажется, заслуживает доверия, хотя ни одного экземпляра такого «Часовника» доселе не обнаружено. В 1655 г. по повелению патриарха Никона печатня Кутеинского монастыря (близ белорусского города Орали), завезенная туда странствующим печатником Спиридоном Соболем (1631 г.), была переведена в Иверский монастырь Новгородской области. Это была личная затея Никона; никакой реальной потребности в ней, при существовании мощного Печатного Двора в Москве, не было. В Иверской типографии были напечатаны три книги в 1658— 1661 гг., все три малого формата, 4° и 8°. Четыре года спустя, 28 мая 1665 г., была отпечатана однолистка — царская жалованная грамота Иверскому монастырю. В том же году типографию перевели в Новый Иерусалим (ныне Истру), но там, она, по-видимому, бездействовала. В 1670 г. одна маленькая книжечка (Святцы) была изготовлена в Антониево-Сийском монастыре на Северной Двине — однако, как установлено С.А. Клепиковым, не набором, а гравюрой на дереве, причем некоторые части текста вписаны пером от руки. Ввиду этого Антониево-Сийский монастырь как место типографского печатания, отпадает. После Москвы, Александрова, Нижнего-Новгорода и Иверского монастыря пятым местом в России, где появилось книгопечатание, был Петербург. Но это произошло уже в XVIII веке. Таким образом, кроме четырех книг, одной брошюры неопределенного назначения и одной однолистки, напечатанных с 1555 до 1700 г. в провинции, все книгопечатание Московской Руси сосредоточивалось в столице; книгопечатание одного города и одной типографии было книгопечатанием всей страны.

Историки привыкли к тому, что каждое столетие состоит из ста лет, и все сто лет заполнены событиями. Но изучая типографический XVII век в Москве, имеем дело лишь с 92 годами, потому что в 1603, 1605, 1608, 1611—1614, 1617 гг. ни одной книги в Москве вылущено не было. За остальные 92 года, согласно самым новым и точным данным, представляющим результат многолетней работы А.С. Зерновой, было напечатано 483 книги. Столько их выявлено до настоящего времени в книгохранилищах; несомненно, однако, что существовали издания, которые не дошли до нашего времени ни в одном экземпляре. Особенно это относится к «Часовникам», а также к работам, предназначавшимся на экспорт, по заказам, главным образом, из Сербии. Возможно, что некоторые из таких изданий еще будут обнаружены в библиотеках на Балканском полуострове. Имеется возможность составить полный список книг, напечатанных в XVII веке, на основании архивных дел Печатного Двора. Такой список уже был составлен покойным А.А. Покровским, но сейчас неизвестно, где находится, а сами дела хранятся в ЦГАДА, по-видимому, не в той полноте, как раньше. Пока эта архивная работа не проделана, приходится довольствоваться цифрою 483 книги. Рассмотрим сначала количественную, цифровую, статистическую сторону дела. Хотя статистика печати составляет необходимый элемент книговедческого изучения, в отношении XVII века именно эта сторона привлекала всего меньше внимания.

Разделив 483 на 100, получим, что средняя продукция одного года составляла 4,83 названия в год. В большинстве это были толстые фолианты, волюминозы; но попадаются среди них и небольшие брошюры в четверку и «Часовники» в восьмушку. Нормальный тираж («завод») равнялся 1200, удвоенный — 2400 экземпляров. Количество изданных книг по десятилетиям выражается в цифрах, указанных в вышеприведенной таблице.

Переходим к систематической обработке книжной продукции XVII века по содержанию. Как раз для этой эпохи учёт содержания книг позволяет сделать любопытные наблюдения относительно характера изданий, и еще любопытнейшие — относительно того, что не издавалось. Сразу бросаются в глаза странные факты, вызывающие чувство недоумения. Пусть в этих книгах не были представлены ни наука, ни литература, ни публицистика — как сказано выше, эти области творчества вели свое существование в рукописном виде. Но не печатались и такие тексты, которые обязательно должны были печататься и широко распространяться в стране, притязавшей на роль единственного блюстителя и оплота истинно православного христианства. Странно подумать, но факт, что эта страна, которая гордилась и хвалилась своим благочестием, которая смотрела свысока на другие христианские страны, которая подозревала даже тот источник, откуда заимствовала свою религию — Византию, будто там христианство повредилось, этот «Третий Рим» — в течение долгого, очень долгого времени не располагал печатными текстами основных писаний, на которых базировалось все христианство — «Библией» и «Новым Заветом». Русские первопечатники сознавали необходимость иметь в православных землях печатные тексты «Библии» и «Нового Завета». Белорусс Франциск Скорина с 1517 г. принялся за это дело в чешской Праге, москвич Иван Федоров осуществил его в 1580— 1581 гг. в украинском Остроге. Но высшие церковные власти в России такой потребности не ощущали. Если на католическом Западе чтение «Библии» было запрещено людям, не принадлежавшим к составу духовенства, то все же тексты «Библии» существовали во множестве рукописей. Первая книга большого объема, которую счел необходимым напечатать Иоганн Гутенберг, была «Библия», и он осуществил свое намерение между 1450 и 1455 гг. До конца XV века «Библия» была напечатана на латинском языке 81 раз без комментариев и 13 раз с комментариями, в немецких и нижне-немецких переводах 15 раз (начиная с 1466 г.), в итальянских переводах 11 раз (начиная с 1471 г.) и т. д. В России нечего было запрещать: количество полных рукописных копий славянской «Библии» исчисляется единицами, а первое печатное издание славянской «Библии» вышло в Москве в 1663 г. — через 208 лет после «Библии» Гутенберга и через 83 года после Острожской Библии Ивана Федорова. «Новый Завет», содержащий три группы писаний — четыре евангелия, Деяния и послания апостольские и Апокалипсис, — в XVI и XVII веках не был напечатан в Москве ни одного раза. Печатались отдельно «Евангелие» и «Апостол» — оба исключительно в церковно-служебных целях. «Евангелие» изготовлялось в таком виде, который вовсе не допускал его внецерковного чтения. Это были так называемые «напрестольные Евангелия» — большого формата и крупными шрифтами. Роскошные их оклады (переплеты) либо украшались дорогими самоцветами, либо имели строго определенные изображения; посредине крышки — Голгофа, в четырех углах — изображения евангелистов. «Евангелие», недвижно лежавшее на престоле в алтаре, представляло такой же предмет алтарной утвари, как крест, чаша, семисвещник и проч. В определенное время определенные небольшие отрывки евангельского текста читались священником вслух; в определенных случаях «Евангелие» выносилось из алтаря и верующим полагалось прикладываться к изображению распятия на окладе. Но никто, даже священник, не мог бы вынести напрестольное «Евангелие» из церкви, чтобы читать и изучать его в домашней обстановке. Иначе обстояло дело на Украине. Там печатание «Новых Заветов» в малом формате, приспособленном для чтения, началось еще в XVI веке; пионером этого дела явился москвич Иван Федоров («Новый Завет с Псалтирью» 1580 г.). Большое число изданий «Нового Завета» было выпущено в XVII веке в Белоруссии стараниями тамошних православных братств, сопротивлявшихся натиску католицизма и в меру сил стремившихся отстоять самостоятельность белорусской культуры против ополячения. В Киеве издание «Нового Завета» началось почти на полстолетия раньше Москвы; известны издания 1658 и 1692 гг. В Москве первое полное издание «Нового Завета» напечатано в 1702 г., оно представляет подражание киевским изданиям.

Известные нам 483 книги XVII века по своему содержанию явственно распадаются на три группы. К первой относятся книги литургические, иначе говоря, церковно-служебные, или культовые,— пособия для отправления церковных обрядов. С точки зрения той отрасли книговедения, которая занимается изучением типов книг, литургические издания представляют резко обособленную группу как по содержанию, так и по оформлению. Неизменным признаком церковно-служебных книг как на католическом Западе, так и на православном Востоке, за самыми редчайшими исключениями, является двухцветная печать, черным и красным; менее постоянными, не обязательными, но часто встречающимися особенностями — большой формат, крупные шрифты, определенные иконографические изображения и др. Внешняя красота, а также обычно большая редкость литургических книг издавна сделала их предметом, привлекавшим особое внимание собирателей и библиофилов. Вторую группу среди изданий, вышедших в Москве в XVII веке, определяют книги религиозные, но не литургические, а предназначенные для чтения и изучения вне церкви. Третью группу — книги совсем не религиозного содержания. В количественном отношении 483 московские книги XVII века распределяются следующим образом:

книг литургических или церковнослужебных 410 или 84,89%;

книг религиозного содержания, но не литургических 66 или 13,66%;

книг не религиозного содержания 7 или 1,45%.

Необходимо оговориться, что отнесение книги в ту или иную группу не всегда является бесспорным. Например, когда вслед за службой свитому или каноном ему добавлено его житие, — относить ли книгу к церковнослужебным или к книгам для чтения? Следуя авторитету крупных историков церкви, как, например, митрополит Макарий Булгаков, мы приняли первую точку зрения. С формально-библиографической стороны имеет значение и то, что служба святому всегда печатается на первом месте, а житие является лишь приложением к ней, хотя в некоторых случаях житие в несколько раз длиннее службы. В особенности эта оговорка касается так называемых букварей или азбук. За последние две трети XVII века их было напечатано 8 изданий; в первой трети — ни одного. Так мало потому, что основной книгой, по которой шло обучение грамоте, была «Псалтирь». Содержание московских букварей XVII века, хотя и подвергалось изменениям, но не отличается разнообразием. Основное их ядро, состоящее из начальных молитв, восходит еще к букварям виленской и львовской печати. Не раз высказывалось мнение, будто буквари были в Москве первыми печатными книгами светского характера. Такой взгляд следует признать в корне ошибочным. Правильную характеристику этих начальных пособий дал еще сто лет назад акад. П.П. Пекарский (I, 174): «Содержание их достаточно показывает главную цель, которая имелась при обучении грамоте в России до-петровской, это — приготовление учащихся из духовных к занятию церковнослужительских должностей и ознакомление мирян с молитвами и обрядами церковнослужения». Пекарский отчетливо сознавал, что буквари являлись отраслью той же церковной литературы, и что причислить их к литературе светской было бы неправомерно. Но если буквари нельзя признать книгами светского содержания, то нельзя отрицать и того, что в некоторые из них проникали элементы индивидуального литературного творчества. Пионером в деле издания букварей был Василий Федорович Бурцев. На Печатном Дворе Бурцов занимал особое положение: в течение восьми с половиною лет, с середины 1633 г. до начала 1642 г., он руководил самостоятельным отделением типографии, на продукции которого упоминалось его имя как печатника, что в те годы было уже необычным. Всего Бурцов выпустил 17 книг; в них впервые, хотя очень робко, начинают проскальзывать кое-какие новшества как в содержании, так и в оформлении. Азбук или букварей Бурцов выпустил два издания — 20 августа 1634 г. и 8 февраля 1637 г. Обе бурцовские азбуки представляют небольшие книжки, составленные из обычных церковных текстов. Во втором издании добавлено кое-что отсутствующее в первом. Вслед за предисловием во втором издании помещены вирши о целях и методах учения, обращенные к учащемуся, а после виршей, перед началом текста — ксилографический фронтиспис, изображающий «Училище» и наказание розгой провинившегося или нерадивого ученика (воспроизведено у Сидорова, стр. 188). В глазах книговеда эта гравюра имеет первостепенную важность: она знаменовала вторжение в печатную книгу чисто светского мотива. Если от общей арифметической сводки печатной продукции перейти к содержанию отдельных книг, то получается следующий список заглавий, с указанием числа изданий, которые они выдержали:

Располагая цифровыми данными, нетрудно сказать, какие книги выдержали наибольшее число изданий. На первом месте стоит ветхозаветная «Псалтирь» —44 издания и, кроме того, 21 издание «с восследованием», всего 65 изданий или около 1372% всей книжной продукции XVII века. Второе место занимают «Часовники»; в настоящее время их известно 27, но, несомненно, немалое число изданий исчезло бесследно. Так, из числа 27 известных 2 не обнаружены ни в одной библиотеке Советского Союза и известны только по экземплярам за границей. Ориентировочно можно было бы принять, что число изданий «Часовника» было не менее 40. Далее идет «Служебник», основная ритуальная книга, содержащая тексты литургий; известно 28 изданий. За «Служебником» следует «Евангелие» (напрестольное) с 22 и «Апостол» с 20 изданиями. Далее идут многочисленные церковнослужебные книги, выдержавшие в среднем от 10 до 20 изданий за столетие. Из числа мелких служб на разные случаи и отдельным святым, первое место занимает служба Николаю Чудотворцу с его житием, напечатанная 8 раз.

Казалось бы, какая безмятежная жизнь на московском Печатном Дворе. Что может быть устойчивее, благонадежнее, чем это безостановочное и нескончаемое печатание и перепечатывание, издание и переиздание «Псалтирей» и «Апостолов», «Служебников» и «Требников», под смотрением опытных справщиков и начётчиков, по благословению святейшего патриарха. На самом деле, все там было полно страстей, вое кипело и бурлило, соблазн следовал за соблазном, скандал за скандалом. Неразумие, невежество, нетерпимость порождали частые ошибки, недоразумения, вызывавшие поклепы и наветы, кончавшиеся обвинениями в ереси и преследованиями. Так что, редактирование книг в XVII веке было делом отнюдь не безопасным. Чем более желали быть безупречными в православии, тем фатальнее погрязали в болотах заблуждений. Нередко, случалось, давали благословение на издание книги, а спустя некоторое время выносили ей осуждение, как неправоверной, начинали ее переделывать путем замены листов или же перепечатывали целиком. Осужден был «Устав церковный», напечатанный А.М. Радишевским (1610 г.); «Кормчую» 1650 г. всю изрезали, заменяя листы, и т. д. Печатали книгу для назидательного чтения («Пролог»), а в ней оказывались повествования самого соблазнительного свойства. В «Требнике» 1623 г. л. 155 об. поместили молитву «бабе, младенца приемшей», то есть повитухе или акушерке, в которой говорилось, будто при рождении Иисуса Христа присутствовала «баба» по измени Саломия — что совершенно противоречит евангельскому повествованию и явно внесено из какого-то апокрифа. При Никоне это несуразное упоминание было изъято и в «Требнике» 1658 г. отсутствует. Не ставя себе целью перечислить все недоразумения, возникавшие в недрах московского издательства, приведем некоторые наиболее колоритные примеры. Неисправность церковнослужебных текстов и острая необходимость их исправления были осознаны давно, уже в XIV веке; эта необходимость формулирована и в XVI в постановлениях Стоглавого собора. Постановления Стоглава способствовали появлению в Москве книгопечатания, но даже текст первопечатного Апостола Ивана Федорова не был исправным. Отсутствовали люди, которые могли бы производить исправление книг, обладая достаточными филологическими познаниями и критическим чутьем. Во многих случаях «исправление» книг недостаточно сведущими людьми и без надлежащей осмотрительности приводило лишь к новым искажениям текста, к умножению ошибок. Когда же появлялся человек действительно знающий, как столетием ранее Максим Грек, то при расхождении вносимых им поправок с прежним, всем привычным текстом, отказывались поверить ему, обвиняли в ереси и подвергали жестоким преследованиям. Вскоре после восстановления разрушенной московской типографии опять вернулись к этому вопросу, и 8 ноября 1616 г. исправление ботослужебных книг было .поручено архимандриту Троице-Сергиева монастыря Дионисию, известному как своими знаниями, так и патриотическими воззваниями в годы польского вторжения. Помощниками Дионисия были назначены монах Арсений Глухой и священник Иван Наседка. Подробно перечислил исправления, предложенные Дионисием в разных церковных книгах, его биограф Дмитрий Скворцов. Преподобный Дионисий Зобниновский, архимандрит Троицко-Сергиева монастыря (ныне лавры). Тверь 1890. Особенно одно из предложенных Дионисием и его товарищами исправлений имело для него самые роковые последствия. При проверке «Требника», Дионисий и его товарищи встретили в молитве при водосвятии в навечерие Богоявления слова: «Сам и ныне, Владыко, освяти воду сию духом твоим святым и огнем». Сличение текстов показало, что словца «и огнем» являются позднейшею добавкою и подлежат устранению из текста. Но когда Дионисий и его товарищи довели до сведения церковного начальства о необходимости этой и других поправок, поднялась буря негодования, посыпались доносы и обвинения в ереси; допросы Дионисия и его товарищей сопровождались лютыми пытками. Постановлением собора, созванного в 1618 г., Дионисий был отлучен от церкви и заточен в Новоспасский монастырь.

«Между тем, благодаря стараниям врагов Дионисия, по Москве разнесся слух, что появились такие еретики, которые «огнь хотят в мире вывести».

Это вооружило на мнимых еретиков простых людей, особенно же возмутились «рукодельницы и пищи строителие», т. е. люди, занятие которых немыслимо без огня. Они выходили толпами «с дреколием и камением, ищуще святого сего мужа многажде бити». В удовлетворение диких порывов толпы, по распоряжению, конечно, духовных властей, Дионисий в дождливые дни был выводим из монастыря иногда пешком, иногда «на клячишке скверной и худой без седла, в скверных и изодранных рубищах— на посмешище». При этом Дионисия подвергали всяческим издевательствам, глумились над ним и забрасывали грязью. Конец его страданиям положило возвращение из польского плена Филарета Никитича. Филарет, который давно знал Дионисия, в первую же неделю своего патриаршества занялся пересмотром его дела. Запросив мнения греков, Филарет созвал в 1619 г. другой собор, на котором была установлена полная правота Дионисия во всех его поправках. После этого Дионисий был с почетом восстановлен архимандритом Троицкого монастыря, где и скончался 10 мая 1633 г.; во второй половине XVII века он даже был причтен к лику святых и объявлен преподобным. В изданиях Требника и Служебника слова «и огнем» стали вымарываться. При том же патриархе Филарете произошел другой неприятный случай, который заставил в дальнейшем относиться с особою опаской и недоверчивостью ко всему юго-западному — украинскому и белорусскому. 7 июня 1626 г. в Москву приехал ученый украинец литовского происхождения, Лаврентий Зизаний Тустановский, бывший протоиерей из города Корца на Волыни, знаток греческого языка. Приняли Лаврентия радушно, потому что знали, что он поборник православной веры, активный противник унии и католичества, подвергавшийся на Украине преследованиям за свою верность православию. По прибытии в Москву Лаврентий Зизаний поднес патриарху Филарету свое сочинение Катихизис, на западно-русском языке. В высших церковных кругах Москвы Зизаний пользовался таким высоким уважением, что для него решились отступить от принципа печатания исключительно литургических книг и постановили издать Катихизис в печатном виде. Для перевода его на русский язык был назначен игумен Богоявленского монастыря в Кремле Илья. Доверие к Зизанию было настолько велико, что никто не счел нужным внимательнее проверить содержание. Если бы издание Катихизиса осуществилось, то это было бы первое произведение индивидуального автора, напечатанное в Москве. Но в январе 1627 г., когда книга была уже почти целиком отпечатана, заметили в ней различные «погрешительные словеса», т. е. выражения неточные или неловкие с догматической точки зрения. Еще страшнее того: в текст были включены некоторые астрономические и метеорологические сведения о кругах небесных, о громе, молнии, кометах, звездах, и даже с названиями планет именами языческих богов. По выражению одного из тогдашних оппонентов Зизания, «статьи эти взяты из астрологии; а астрология взята от еллинских волхвов и идолослужений». Ввиду этого, было постановлено подвергнуть книгу строгому рассмотрению и устроить диспут или «прение», между автором, с одной стороны, и его переводчиком Ильей, да справщиком Печатного Двора Григорием Онисимовым, с другой, перед лицом высокопоставленных уполномоченных.

Рис. 1. Лаврентий Зизаний беседует со справщиками.

Впрочем, оппонентам Зизания, игумену Илье, да справшику Гришке, «говорить велено любовным обычаем и со смирением нрава». Прение происходило в течение трех дней, 18—20 февраля 1627 г., в присутствии князя Ивана Борисовича Черкасского. Изображение прения (рис. 1) находится на цветной заставке в рукописи Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (ОЛЮП, Вяземский № 16). Над головами участников буквенными сокращениями указаны их имена (слева направо): Ил[ия], кн[язь Черкасский], Л[аврентий] у[читель] д[ьяк] Л[ихачев], с[правщик] Г[ригорий]. Разговор шел о догматических вопросах, и здесь автору удалось доказать свою правоту, в частности ссылкой на неточности в переводе Катихизиса. Астрономии коснулись лишь вскользь. Зизанию разъяснили, что об астрономии излишне знать больше того, что сообщает пророк Моисей; он поспешил выразить раскаяние в своей опрометчивости, и тем дело было исчерпано. По окончании беседы «прощение друг другу со игуменом Илиею давше, и разыдошася с миром». Таким образом, для ученого автора Большого Катихизиса дело обошлось без печальных последствий; по сравнению с тем, что пришлось перенести за сто лет перед тем Максиму Греку и за десять лет Дионисию, в отношении Лаврентия Зизания была проявлена беспримерная мягкость и гуманность. В противность тому, что утверждал Т.И. Райнов. (Наука в России XI—XVII веков. М.—Л., 1940, стр. 338), будто «Реакция на это была мгновенная, сильная и карательная». О ходе дела можно судить по документам. Протокол диспута, составленный справщиком Гришкой, опубликован Н.С. Тихонравовым в «Летописях русской литературы и древности», т. II, М., 1859. Мягкое отношение к Зизанию отмечают и другие авторы. Его не осудили как еретика, не подвергли заключению, не сослали в дальний монастырь под начало строгого духовного руководителя. Но сам Зизаний почувствовал, что в Москве ему делать нечего, и после восьмимесячного пребывания он уехал в том же феврале месяце; сведения о его дальнейшей судьбе отсутствуют. Но если не пострадал автор, пострадала его книга: почти готовое издание осталось неоконченным и не было выпущено в свет. Из чистых отпечатанных листов было собрано несколько неполных экземпляров, не имеющих ни оглавления, ни выхода, а прочие отпечатанные листы, вероятно, были уничтожены. Это незаконченное произведение печати относится к числу самых больших редкостей. Оно упомянуто впервые в «Оглавлении книг, кто их сложил», под № 113, и у Сопикова под № 555. В XIX веке Строев считал возможным утверждать: «Такой книги никто еще не видел»; Сахаров в 1849 (№ 235) и Каратаев в 1861 (№ 68) повторил голословное указание Сопикова, не добавив чего-либо реального. Первые определенные данные о существовании экземпляров Катихизиса появились в 1871 в «Очерке» Ундольского (№ 300): «на Московском Рогожском кладбище; у Солдат.; Погод.; Ундол. » и в 1883 в «Описании» Каратаева № 312): «В Москве, в библ. Публ. и Румянц. муз.; Рогожского кладбища; Солдатенкова... Катал. Хлудова, № 93». В настоящее время достоверно известны четыре экземпляра; три из них в Ленинской библиотеке:

1-й экз. Московского Публичного и Румянцевского Музея, поступил из Олонецкой духовной семинарии.

2-й экз. Рогожского кладбища.

3-й экз. В.М. Ундольского.

Экземпляр А.И. Хлудова ныне хранится в Госуд. Историческом Музее в Москве.

Экземпляр М.П. Погодина должен был поступить в составе его собраний в Публичную Библиотеку в Петербурге, но по справке (февраль 1958) там не находится.

Экземпляр К.Т. Солдатенкова должен был поступить в составе его собраний в Румянцевский Музей, но, повидимому, не поступил.

Совсем необыкновенная, хотя не трагическая, а скорее комическая история произошла с одним из первых русских авторов, появившихся в печати, келарем Троицкого монастыря Симоном Азарьиным, весьма видным в то время лицом; передаем ее, в основном, собственными его словами. Книга о чудесах пр. Сергия. Творение Симона Азарьин а. Сообщил С.Ф. Платонов. Спб. 1888. (Памятники древней письменности и искусства, вып. LXX). Обширное предисловие Симона, помещенное в начале, является главным источником для всего, что следует ниже. В молодости (1625—1630) Симон Азарьин состоял келейником у того самого Дионисия, о котором рассказано выше; в 1630—1631 казначей келейной казны патриарха Филарета, 1631—1633 гг. строитель Троицкого монастыря в Алатыре; 1633—1646 казначей, 1646—1654 гг. келарь Троице-Сергиева монастыря. Когда Дионисий был причислен к лику святых, Симон Азарьин написал канон ему и его житие. Они были напечатаны несколько раз в Москве, начиная с 1808 г. причем в каждом издании канон печатался церковным шрифтом, а житие гражданским. Симон известен как один из крупных библиофилов того времени. Перед смертью (1665) он передал свои рукописи Троицкому монастырю; ныне они находятся в Отделе рукописей РГБ.

Симон Азарьин был озабочен, чтобы вновь совершающиеся от святого Сергии чудеса не умалились и не пришли в забвение; с этой целью он ревностно собирал «записывал всякие сведения о них. Осенью 1646 г. изволением самого царя было повелено напечатать житие .преподобного Сергия; «сия же, яже от нас быша написана, самодержец ту же по-веле напечататя». Готовя книгу к печати, Симон положил в основу житие, написанное учеником Сергия Епифанием Премудрым в 1418 г. и дополненное известным агиографом Пахомием Сербом или Пакомием Логофетом около 1461 г.; согласно царскому повелению Симон приложил к прежде известным собственные записки о новых чудесах святого Сергия. Когда рукопись чудес попала к справщикам и печатникам Печатного Двора, менее легковерным и более рассудочно настроенным, они нашли чудеса и недостоверными и неправдоподобными.

«Печатницы же иже на Печатном дворе, тех новых чудес яко тридесять и пять главизн напечаташа в Сергиеву книгу, яже от нас принесена была; прочая же от чюдес святого в небрежении положиша. И яко же они возгордезшеся и небрегоша о чюдесех святаго, сице нецыи от них и сами в небрежении живот свой препроводиша. Истинну бо глаголаху ложь быти и вменяху в случай, а не в чюдеса, яко же о источнице новоявльшагося кладезя, иже у церкви пречистые Богородице в стене у паперти, небрегоша по истинне напечатати, и последи уже и напечатайте с понужением, но не по истинне, но некую ложь от своего вымыслу приложше. И не во многих книгах о сем источнице напечаташа, в прочих же книгах Сергиева жития и того не напечаташа, яко совестию своею зазираеми быша; тако же и ины от чюдес святаго изринуша и на печати небрегоша».

Тогдашние редакторы поступили точь-в-точь так, как поступают многие редакторы в наше время: что им понравилось, напечатали, внеся собственные произвольные изменения, что им не понравилось, выбросили — «изринута». Замечательно, что это было сделано, несмотря на ясно выраженную волю «самодержца». Особенно горячий спор возник по поводу «чуда о кладези», т. е. о новоявленном чудотворном колодце. В конце концов, печатников все-таки принудили вставить чудо о кладези; это было сделано в виде особой вклейки (на двух листах— 1752 и 1753), которая имеется не во всех экземплярах. Печатание книги производилось с необычною быстротой: начато 31 августа, окончено 27 ноября 1646 г. В окончательном виде она имеет следующий состав: в начале 4 листа прелиминарий; на лл. 1—45 две службы Сергию и одна его ученику Никону; на лл. 1 —192 жития их, всего 89 глав:

главы 1—53 жития и чудеса Сергия, составленные иеромонахом Пахомием.

54—85 дополнения Симона Азарьина

86 «Слово похвальное» Сергию, составленное Епифанием Премудрым.

87, 88 еще чудеса.

[88 bis], [на вклейке] «Чюдо о явившейся воде».

89 житие Никона Радонежского.

В конце два листа с послесловием; на первом уцелел по недосмотру колонцыфер «46», из чего видно, что первоначальным намерением было — вообще напечатать только службы, без всяких чудес. Выпускам книги дело не закончилось. Через несколько лет (никак не в 1652 и не в 1653, а раньше) царь Алексей и патриарх Иосиф посетили Троицкий монастырь, чтобы принять участие в праздновании дня преподобного Сергия, 25 сентября. В этот день патриарх говорил проповедь, в которой засвидетельствовал, что он сам «от болезни утробные исцеление прием и от тоя воды ново-явлынагося кладезя здрав бысть, и повелев нам сие написати в чюдесех святаго». А царь «изволил меня, келаря Симона, допросити о чюдесах святого Сергия: яже в нынешняя лета бываемая чюдеса от мощей святаго, пишете ли памяти ради? Мне же рекшу: Отнележе, государь, написано учеником его Епифанием и Пахомием житие его, и оттоле в книге его новых чюдес никто не приписывал. Токмо ныне, когда ты, государь царь, изволил книгу жития его налечатати, и мы случившаяся в нынешняя лета новотворимая чюдеса и от летописных книг и от осадные книги ево же обители случившаяся тогда чюдеса [списаша] и положиша на Печатный двор. И от тех, государь, чюдес ова напечатана быша в книгу его, ина же, не вемы коея ради вины, небрегома быша и от печатников истеряны быша. И государь... слышав от нас сия, указал нам впредь чюдеса святаго бываемые писати, да незабвенна будут впредь преподобнаго чюдотворца Сергия чюдеса».

Рис. 2. Симон Азарьин. Чудеса св. Сергия. л. 175-2.

Получив такое повеление непосредственно из царских уст, Симон Азарьин предпринял переработку своего труда с новыми дополнениями. Последнее описанное им чудо относится к 1654 г.; на этом годе записи прекращаются. Сочинение Симона сохранилось в одном единственном списке (Моск. Дух. Ак. № 203, ныне в Отделе рукописей РГБ), который перед смертью был им отдан в Троицкий монастырь с соответствующей вкладною записью. Своей работе Симон предпослал обширное предисловие, в котором рассказал постигшие его со стороны печатников неприятности. Мы познакомились с драматическою историей архимандрита Дионисия (1618 г.), менее драматической Лаврентия Зизания (1627 г.), и вовсе не страшной, хотя беспокойной, историей Симона Азарьина (1646 г.). В запасе остается еще немало любопытных книжных историй XVII века, рассказать которые не позволяет место. Среди таких историй — печальные судьбы одаренного филолога Арсения Грека, дважды заточенного в Соловецком монастыре (1650—1652 гг. и 1662—1666 гг.), или например, протопопа Архангельского собора Михаила Стефановича Рогова, который при патриархе Иосифе напечатал сборник «Кириллова книга», весьма одобренный, а через несколько лет, при патриархе Никоне, за ту же книгу был лишен сана и предан проклятию. В обоснование утверждали, что Рогов внес в свой сборник раскольнические учения. Действительно, старообрядцы продолжали высоко ценить «Кириллову книгу». После этого экскурса, представляющего попытку бросить луч света на ту психологическую атмосферу, в которой протекала работа Печатного Двора, возвращаемся к основной линии нашего изложения.

Выше установлены общие рамки книжной продукции XVII века в количественном отношении и по содержанию. В связи с этим поднимаются новые ряды вопросов; открывается и возможность ответить на них. К числу таких вопросов относятся:

1. Когда началось печатание книг, хотя бы религиозных, но предназначенных собственно для чтения, обдумывания, изучения, а не для удовлетворения чисто технических церковных потребностей, не для обрядового служения? Как шел процесс издания таких книг, и какой круг авторов в них представлен?

2. Кто были первые русские авторы, произведения которых были напечатаны еще при их жизни?

3. Какое влияние на отбор печатаемых книг оказывали высшие гражданские и церковные правители — цари и патриархи?

4. Каковы были первые бесспорно светские книги, напечатанные в Москве, и каковы были обстоятельства их появления?

Вопросы немаловажные, но ясно не сформулированные в литературе. Мимо многих относящихся сюда фактов историки книгопечатания проходили хотя и с открытыми, но как бы не видящими глазами: безусловно знали их, но не осознавали их подлинного значения. Изучая прежние библиографии: Сахарова, Ундольского, Каратаева, и особенно новейшую, составленную А.С. Зерновой, — не так трудно найти данные для точных и исчерпывающих ответов. Но у историков русского книгопечатания эти данные почти полностью отсутствуют, поскольку сами вопросы такого порядка их мало занимали. Все предыдущие покрываются одним вторым существенным вопросом в истории русской книги: Каким образом, на каких путях, какими этапами, совершался переход от чисто литургического книгопечатания XVI века к тому универсальному, разнообразному по содержанию книгопроизводству, которое наступает в России в XVIII веке и поднимает русское книгопечатание на уровень западноевропейского? Несомненно на последней стадии этого процесса огромную роль сыграла личность Петра I, давшего мощный толчок печатанию светских книг, преимущественно научного содержания. Но было бы глубоко ошибочно весь процесс свести к личности и инициативе Петра, представить дело так, будто бы одна его воля совершила переворот в русском книгопроизводстве. В том-то и дело, что импульс, данный Петром, представлял закономерный результат длительного эволюционного процесса, начавшегося при его отце Алексее и старшем брате Федоре, но в те времена происходивший неравномерно, скачками, с перерывами.

История допетровского книгоиздательства явственно разделяется на два периода: до 1640 г. и после. Этот год является переломным; начиная с него, возникают новые явления, чувствуются новые веяния, отсутствовавшие раньше. Заботами патриархов Филарета и Иоасафа I дело обеспечения церквей необходимыми для службы книгами было налажено - прочно, бесперебойно и в широких размерах. И тут, наконец, около 1640 г., стало доходить до сознания руководящих лиц, что не только снабжение церквей пособиями может и должно быть целью типографской работы; что существуют и другие очень важные и полезные для «государственной и церковной власти интересы, которым книгопечатание могло оказать действенную помощь. Положение коренным образом изменилось, когда через год я 4 месяца после смерти Иоасафа I, 20 марта 1642 г., на патриаршество был избран архимандрит Симонова монастыря Иосиф (Дьяков). То, что о нем известно, не дает оснований считать его богато одаренной сильною личностью. Его десятилетнее патриаршество не было отмечено какими-либо крупными событиями или значительными мероприятиями. Да и сам он был человек мало заметный, не стремившийся всегда первенствовать, как его преемник Никон. Историки согласны в том, что наиболее важным делом при Иосифе являлось издание книг. Патриаршество Иосифа — это время наибольшего торжества и блеска московского книгопечатания, время его наибольшей свободы—относительной, конечно; после Иосифа долго не было ничего подобного. С самого начала у нового главы церкви было ясное сознание необходимости расширения тематики печатных книг. Взгляды Иосифа на издательство были несравненно более широкие, чем взгляды его предшественников, и это нашло прямое отражение в книжной продукции Печатного Двора. Все наиболее передовое в издательстве XVII века возникло при Иосифе и в значительной мере от него самого исходило. Причем это было сделано тихо, незаметно, без той шумихи и без тех потрясений, которые сопутствовали издательским новшествам Никона. Серьезный сдвиг в тематике печатаемых произведений выразился в том, что после 85-летнего застойного печатания литургических книг сочли допустимым и полезным приступить к печатанию книг, предназначенных собственно для чтения, догматического и нравоучительного содержания, тогда как до Иосифа таковые не издавались вовсе. В основном, это были писания византийских церковных авторов. В первые месяцы своего правления Иосиф не побоялся напечатать сборник своих собственных поучений: «Поучение архиереем, и священноиноком, и мирским иереем, и всему священному чину» и «Поучение христолюбивым князем, и судиям, и всем православным христианом»; с добавлением других статей, в числе коих слово Василия Великого «О судиях и о властелех» и и Иоанна Златоуста. «Слово о милостыни, како подобает от правого труда творити милостыню, а не от лихоимства». Поучения Иосифа напечатаны под полным именем «великого господина, святейшего Иосифа, патриарха московского и всея великия Русии» — вещь дотоле неслыханная; но, как уступка ревнителям старины, книга не имеет выходных сведений. Издание поучений Иосифа сразу показало, что новый патриарх смотрел на литературу и издательство совсем иначе, с гораздо более широкой и терпимой точки зрения, чем его предшественники. Впрочем, .первые предвестия перемен в московском книгоиздательстве относятся еще к последнему году жизни патриарха Иоасафа I. За три месяца до смерти Иоасафа (умер 28 ноября 1640 г.) начат был печатанием первый том «Пролога»; за два дня до его смерти приступили к печатанию «Маргарита» — собрания слов и проповедей Иоанна Златоуста, плодовитейшего писателя и главного столпа византийского христианства. Издание было закончено и выпущено в междупатриаршество 1 ноября 1641 г.; повторено в 1698 г. При Иосифе из числа византийских авторов были напечатаны отдельными изданиями: «Лествица» Иоанна Лествичника (1647 г.); Ефрем Сирин, «Поучения» (два издания в 1647 г., перепечатка 1667 г); «Толкование на Четвероевангелие (Благовестник)» Феофилакта архиепископа Болгарского (1649 г., переиздания 1698 и 1703 гг.); Ефрем Сирин вместе с аввою Дорофеем (первое издание 1 января 1652 г., второе 11 сентября 1652 г. — хотя с именем Иосифа, «о фактически начато и кончено при Никоне). Таким образом, почти все издания византийских церковных писателей обязаны своим появлением инициативе Иосифа; после него, в середине шестидесятых годов, напечатаны только три произведения Иоанна Златоуста. До конца века новых изданий византийских авторов не было, а всего их вышло, считая с перепечатками, 13 изданий. Вот и все писатели, которым за последние 60 лет XVII века посчастливилось быть напечатанными самостоятельно, отдельными книгами. Гораздо более широкий круг авторов представлен в печатных сборниках, о которых речь впереди. При том положении книгопечатания, которое создалось к 1640 г. в результате руководства патриархов Филарета и Иоасафа I, издание сочинений церковных писателей, как Ефрем Сирин или Иоанн Златоуст, приходится признать немаловажным, культурным и прогрессивным достижением. Это был первый, пусть самый малый, шаг в том направлении, чтобы сделать содержание книги предметом чтения и обдумывания; первая брешь, пробитая в барьере чисто литургического печатания; первый толчок в сторону раскрепощения печати. Кроме пяти переводов греческих отцов и пяти сборников, при Иосифе была напечатана книга, переведенная с южнорусского. Это была полемическая «Книга о вере» (8 мая 1648 г.) против униатов, лютеран и др. Она была составлена игуменом киевского Михайловского монастыря Нафанаилом по желанию царского духовника Стефана Вонифатьевича, протопопа Благовещенского собора, и напечатана в Москве его «тщательством». Поразительное явление: с одной стороны, книг юго-западной печати в Москве не признавали и не принимали, запрещали их привоз и чтение, даже сжигали их; с другой стороны, перепечатывали сочинения югозападных церковных писателей—Стефана Зизания (брата Лаврентия), Захария Копыстенского, Петра Могилы. По отзыву Макария Булгакова, и «Кириллова книга» 1644 г. и «Книга о вере» 1648 г. «Составлены почти исключительно из сочинений западнорусской церкви». В Москве тоже писали, но писания свои оставляли в рукописном виде, а печатные книги наполняли чужими сочинениями. В ту пору непрекращавшегося наступления «латинства» было абсолютно необходимо высказываться по многим вопросам догматики, отмолчаться было невозможно; но как решиться писать о вопросах религии для печати от собственного лица? Боялись украинцев, среди которых получала распространение уния; боялись греков, подпавших под власть неверных турок — но всего больше боялись самих себя. Боялись, как бы не высказать чего-нибудь нового, от собственного разума, чего-нибудь такого, что, может быть, и не противоречит правоверию, но не найдет прямого подтверждения в старинных, освященных традициями книгах, что вдруг может быть взято под сомнение. И тогда стали перепечатывать украинские сочинения, опуская имена авторов, анонимно. Думали спрятаться за чужую спину, но порой жестоко попадали впросак, как это случилось .при составлении «Кирилловой книги». Иосиф понимал и необходимость исправления текстов церковно-служебных книг, но при нем первые шаги в этой области не были вполне удачными. Исправления производились на основании сличения рукописей славянских переводов. Изменения в текстах делались произвольно, без применения хотя бы в минимальной степени филологических методов и, главное, без привлечения греческих подлинников. В результате как раз в иосифовских изданиях появились утверждения, неправильные с православной точки зрения, устранение которых .при Никоне породило старообрядческое движение. Однако, после того, как находившийся в Москве (1649 г.) иерусалимский патриарх Паисий указал на расхождения текстов и обрядов русской церкви с греческой, Иосиф признал необходимость обращения к греческим первоисточникам. С этой целью по поручению цари и патриарха на Восток «между 1649 и 1653 гг. трижды ездил келарь Троицкого монастыря Арсений Суханов (умер в 1668 г.), который доставил в Москву несколько coт греческих рукописей. Однако хороших эллинистов для изучения и сравнения греческих текстов в Москве не было. Был Арсений Грек, но он в это время находился в заточении в Соловецком монастыре. В 1650 г. Иосиф вызвал из Киева в Москву ученейшего филолога Епифания Славинецкого для переводов с греческого и для преподавания в школе. Это приглашение имело для московского издательства самые благоприятные последствия; в ряде книг проявилось активное сотрудничество Епифания. Весьма важным мероприятием иосифовского времени было напечатание овода церковного права, так называемой Кормчей книги. Вряд ли справедливо высказанное некоторыми исследователями утверждение, будто издание (начатое 7 ноября 1649 г. и законченное 1 июля 1650 г.) было выпущено в свет только при Никоне, после замены ряда листов перепечатанными заново. Сохранились экземпляры, правда, встречающиеся крайне редко, в первоначальном, не переделанном виде, и они скорее всего были выпущены тотчас по окончании печатания. Вероятнее, переделке подверглись те экземпляры, которые в 1652 г. еще оставались на складе, а задержки с выпуском на два года не было. Впрочем, Никон в 1651/52 гг. был уже в большой силе и мог бы добиться приостановки издания.

В книжности рукописной сборники, составленные из переводных и оригинальных статей разнообразного содержания, занимали виднейшее место. Каждая отдельная статья обычно имела небольшие размеры, но рукопись в целом могла быть весьма объемистой. До нашего времени рукописные сборники сохранились во множестве; состав их ярко отражает литературные интересы средневековой Руси. В одном из таких сборников, впоследствии погибшем, был обнаружен текст «Слова о полку Игореве». Сходство со сборниками имеет так называемый «Пролог», хотя он и не вполне подходит под это определение. «Пролог» представляет обширное собрание анонимных житийных и нравоучительных статей. Основным ядром являются греческие синаксари, возникшие в начале XI века, но на русской почве он расширился путем включения многочисленных житий русских святых и других статей русского происхождения (см. Сергий I 343—351). По богатству содержания «Пролог» имел особое значение в церковной жизни и получил в России широчайшее распространение. Подобно литургическим текстам, статьи в нем расположены в порядке годичного круга; во многих монастырях их читали вслух во время трапезы. Все московские издания «Пролога» были двухтомные, по полугодиям (сентябрь—февраль и март—август), листового формата. Первое издание вышло в 1641—-1643 гг.; том I в 1642 г. был переиздан с русскими дополнениями, том II существует в двух вариантах. Напечатанный в 1641 г. «Пролог» был первою русского книгой для чтения. Многочисленные перепечатки (1659—1660, 1661—1662, 1675—1677, 1685, 1689, 1696, 1702 гг. и позднее), в которые время от времени вносились дополнения и исправления, свидетельствуют о несравненной популярности этой книги. Вслед за «Прологом» в XVII веке появилось десять печатных сборников, по тогдашней терминологии соборников: при Иосифе пять, при Никоне два, в шестидесятых годах два; да в 1700 г. повторен изданием иосифовский сборник 1647 г. Большую часть их содержания составляют переведенные с греческого произведения византийских церковных писателей, небольшую — переводы украинских авторов, ничтожную — оригинальные русские сочинения. Как для истории литературы, так и для истории религиозных споров на Руси, особенно для истории возникновения раскола, иосифовские и никоновские сборники представляют ценнейший материал. Наиболее полные сведения относительно содержания печатных сборников сообщают Иван Сахаров. Обозрение славяно-русской библиографии. Том 1, книга 2. Спб. 1849 и Алексей Родосский. Описание старопечатных и церковно-славянских книг, хранящихся в С.-Петербургской Духовной Академии. Выпуск первый. Спб., 1891.

[I] В ряде иосифовских сборников первым по времени были те его «Поучения», о которых сказано выше.

[II] Второй сборник, «О поклонении иконам» (26 августа 1642 г.), состоит из 12 слов и открывается повестью Константина Порфирогенйта о посланном к царю Авгарю нерукотворенном образе Христа; следуют два послания Григория I папы римского к Льву Исаврянину. Последняя статья — Зиновия Отенского против Лютера, Кальвина и Феодосия Косого. Сборник составлен в полемических целях по желанию Михаила Федоровича в то время, когда предполагался брак его дочери Ирины с датским принцем Вольдемаром. Главным составителем был Иван Наседка.

[III] Через два года последовал сборник, составленный протопопом Архангельского собора Михаилом Роговым, так называемая Кириллова книга (21 апреля 1644 г.), о которой уже упоминалось выше. По содержанию сборник распадается на две части: первую (лл. 1—82) составляет 15-е огласительное слово Кирилла Иерусалимского, переделанное Стефаном Зизанием; отсюда произошло в просторечии название всего сборника. Вторая часть (лл. 83— 557) состоит из 48 глав догматического и полемического характера против еретиков. Сборник Рогова представляет особый интерес для историков русской библиографии ввиду того, что в нем помещен в начале список книг истинных и ложных, допущенных и осужденных церковью — один из первых памятников рекомендательной библиографии.

[IV] Четвертым вышел очень объемистый (почти 900 листов) Сборник из 71 слова (29 апреля 1647 г.). Слова «нравоучительные и торжественные» предназначены для чтения в церкви в течение времени, охватываемого обеими Триодями, т. е. от недели мытаря и фарисея до недели всех святых. По числу слов первое место среди авторов занимает Иоанн Златоуст (26), второе Григорий Богослов (6). Всего представлен 21 писатель, среди них два римских папы (Ипполит и Григорий I) и русский проповедник Кирилл Туровский. Сборник из 71 слова был перепечатан в конце века (сентябрь. 1700) с некоторыми редакционными изменениями. Добавлен гравированный на дереве фронтиспис под которым четверостишие. Полное содержание приводит Пекарский.

[V] Последним сборником при Иосифе было издано «Собрание науки о артикулах веры» (20 января 1649). В нем, среди переводных греческих сочинений догматического содержания, помещен перевод краткого Катихизиса киевского митрополита Петра Могилы.

В пятидесятых годах, в недолгое патриаршество Никона, больше обращалось внимания на исправление церковных книг и обрядов, чем на издание догматических или нравоучительных сочинений. Каковы были эти исправления — по широте размаха превосходившие все, что делалось прежде, — и какие потрясения в церковной и общественной жизни они вызвали — это общеизвестно и не требует повторения. Большое значение получил изданный при Никоне сборник:

[VI] Скрижаль (октябрь 1655 г., 2 июня 1656 г.); обстоятельства издания были таковы. После московского собора 1654 г., на котором было признано необходимым внесение исправлений в книги и в обряды, Никон обратился к восточным иерархам по ряду вопросов, касавшихся различных сторон ритуалов. Никону ответил константинопольский патриарх Паисий и к ответу приложил печатную книгу, содержавшую подробное объяснение литургии. Автором книги был священник Иоанн Нафанаил, родом с острова Крита, хорошо известный в 1560-х и 1570-х гг. на разных высоких церковных должностях. В 1571 г. он был настоятелем церкви святого Георгия греков в Венеции, в 1572 г. находился в Риме. Присланная в Москву книга называется Не theia leiturgia meta exegeseon diaphoron didascalon. Venezia, Jacomo Leoncini, III. 1574, что означает: «Божественная литургия», с изъяснениями различных учителей.

Немедленно по получении книги в Москве Арсению Греку было поручено перевести на русский язык ее и некоторые, другие материалы, присланные из Константинополя. В самом спешном порядке было приступлено к изданию сборника под заглавием «Скрижаль» (вероятно, оно придумано Никоном). Поспешность при печатании отразилась на качестве издания самым неблагоприятным образом; бросаются в глаза опечатки в пагинации, на ходу вносимые изменения в составе и т. л. «Скрижаль» представляет толстый том в четверку. Он открывается сочинением Иоанна Нафанаила, занимающим приблизительно 2/5 всего объема. Далее следуют дополнительные статьи, числом 12, состав которых в разных экземплярах не всегда совладает. Перевод книги, рекомендованной константинопольским патриархом, напечатали, но и греческому богослову XVI века не поверили и принялись перекраивать его по-своему. Эти переделки касались порой весьма существенных вопросов. Например, Иоанн Нафанаил писал в главе 70, что служить обедню следует на 4 просфорах: так перевел Арсений Грек и так напечатано. Но в Москве привыкли служить на 5 просфорах, и вот через некоторое время решили: вырезать соответствующие страницы с указанием 4 и заменить их вновь напечатанными с числом 5. Из девяти экземпляров «Скрижали» в РГБ в двух сохранились первоначальные листы с 4 просфорами, в остальных листы вырезаны и вплетены заменяющие их «картоны».

[VII] Сборник с ектениями, выпущенный одновременно со «Скрижалью» и носящий фантастическую дату 31 июня 1656 г., особого интереса не представляет. Вслед за ектениями в нем повторены статьи, уже вошедшие в «Скрижаль».

После самовольного оставления патриаршества Никоном наступило междупатриаршество, продолжавшееся 8 лет и 7 месяцев (с 10 июля 1658 г. по 10 февраля 1667 г.). Делами церкви в это время управлял Питирим, .который в качестве митрополита крутицкого являлся заместителем патриарха. Время было во многих отношениях беспокойное и трудное для государственной власти. Ожидался суд над Никоном; в Москву съезжались главы восточных церквей или их представители; некоторые из них проживали в Москве подолгу и, как приглашенные на совет, вмешивались в жизнь русской церкви и критиковали ее; в Москве наблюдался такой наплыв греков, как никогда. Назревало окончательное отделение старообрядцев и раскол русской церкви. В атмосфере всеобщего брожения и ожесточенных религиозных споров в издательскую практику начали проникать различные новшества. Правление Питирима отмечено прежде всего первым в России изданием «Библии», перепечатанной с острожской, в которой видна забота и о внешнем оформлении, а также появление двух замечательных сборников.

[VIII] Сборник переводов Арсения Грека под заглавием Анфологион (1 октября 1660 г.). Среди текстов, хорошо известных, имеются и такие, переводы которых появились впервые. Особого внимания заслуживает помещенный на стр. 115—168 перевод: «Четверострочия святаго Григориа Богослова, преведена от еллинногреческого языка в славенекий монахом Арсением Греком на общую ползу». Это есть перевод Tetrastichae Sententiae. Четверостишные изречения Григория Назианзина; ом. Migne, Patrologia, Series graeca, t. 37 coll. 927—946. Четверостишия написаны ямбическим триметром, общее число их 59, или 236 стихов. Перевод Арсения сделан с пониманием и точно. К тексту каждого четверостишия («Сущее») переводчик добавил от себя поясняющую парафразу, расширенный пересказ своими словами, под заглавием «Толкование».

[IX] Сборник переводов Епифания Славинецкого, который был издан в 1665 г Содержит произведения Григория Богослова, Василия Великого, Афанасия Александрийского и Иоанна Дамаскина. К числу сочинений греческих авторов, вышедших отдельными изданиями, при Питириме прибавились три произведения Иоанна Златоуста: «О священстве» (1664 г.), «Беседы на евангелиста Матфея», в переводе Троицкого монаха Селивана, ученика Максима Грека (1664) и «Беседы на евангелиста Иоанна», из которых четыре беседы (44—47) были изданы в переводе князя Андрея Курбского (1665) г.). В 1667 г. был переиздан иосифовский Ефрем Сирин. По определению А.С. Зерновой, к правлению Питирима, приблизительно к 1661/63 гг., относится издание книжки, высоко ценимой в XVII веке, хотя не принадлежавшей к собственно церковной литературе. Она называлась «Теста мент Василия царя греческого к сыну своему Льву Философу». Василий I Македонянин был императором Византии в 867—886 гг., сын его Лев VI Мудрый в 886—911 гг. Историки литературы считают, что «Главы увещательные» написаны не самим Василием, а кем-нибудь из его приближенных.

Первое кириллическое издание на южнорусском языке напечатано в Остроге 29 августа 1607 г. в сборнике «Лекарство на оспалый умысл человечий»; второе издание выпустил Спиридон Соболь, без указания места печати, но в Могилеве 1638 г.; третьим было московское 1661/63, с текстом, переведенным на русский язык. До указанного выше определения А.С. Зерновой библиографы относили это издание к исходу XVII века (Каратаев) или же ок. 1680 г. (Ундольский). Новшества шестидесятых годов касались прежде всего указания авторства. Если в изданиях сороковых и пятидесятых годов назывались только те авторы, которые почитались «отцами церкви», да два московские главы церкви, Иосиф и Никон, то теперь начинают указываться рядовые писатели-монахи.

В Анфологионе 1660 г. несколько раз подчеркнуто называется Арсений Грек как автор собранных в нем переводов. В сборнике 1665 г. имя переводчика возвещается в самых торжественных выражениях:

«Труды [трудами] же и тщанием его великого государя богомольца, во философии и богословии изящного дидаокала, и искуснейшего в еллипогреческом и славенском диалекте, пречестного отца господина иеромонаха Епифаниа [Славинецкого], киевския страны».

В области внешнего оформления шестидесятые годы семнадцатого столетия отмечены внедрением самостоятельного титульного листа в начале — необходимого, но отсутствовавшего ранее, элемента конструкции книги. Этот факт настолько значителен, что на первых московских книгах, имеющих титульный лист, необходимо остановиться. Начиная с самых первых лет московского книгопечатания, в книгах широко применялся фронтиспис. По содержанию это были довольно однообразные, твердо фиксированные изображения, неизменно повторявшиеся на одних и тех же местах: в «Псалтирях»— царь Давид, в «Евангелиях» — евангелист Матфей, в «Апостолах» — апостол Лука. Матфей попал и в начальную заставку первого Евангелия Анонимной типографии (ок. 1556), не имеющего изображений евангелистов. Совсем иначе обстояло дело в отношении титульного или заглавного листа — компонента, тесно связанного с фронтисписом книги. До 1641 г. отдельный заглавный лист не фигурировал ни в одной книге; его роль исполняло более или менее обширное послесловие или «летопись», помещавшаяся в конце книги и содержавшая более или менее подробные выходные сведения, как это было принято в рукописях и в западноевропейских печатных книгах XV столетия. Пионером оснащения книги заглавным листом был Василий Федорович Бурцов, стоявший во главе особого отделения Печатного Двора. 15 января 1641 г. Бурдов выпустил Канонник с титульным листом в ксилографической рамке (Зёрнова, Орнаментика, таб. 77 № 601); на обороте начинается оглавление. В то время вольность с титульным листом не встретила одобрения, и ни рамка, ни вообще отдельный титульный лист нигде более не встречаются, если не считать гравированного на меди в Голландии титульного листа в «Учении и хитрости ратного строения» (1649 г.). Широкое, хотя далеко не обязательное применение титульного листа начинается ровно с 1660 г.; в этом году появляется новая довольно изящная рамка, резанная на дереве (Зернова, Орнаментика, таб. 61 № 439). Она была применена на заглавных листах четыре раза и после этого исчезла. 28 февраля 1660 г. «Псалтирь с восследованием». Окончание заглавия — на обороте, в наборной рамке. 1 октября 1660 г. «Анфологион». Продолжение и окончание заглавия — на обороте и на л. 2, в наборных рамках; л. 2 об. пустой. 24 февраля 1662 г. «Требник» (Евхологий). Ксилографическая рамка окружена сверх того наборною; окончание заглавия — на обороте в наборной рамке. 1662 г. «Месяцеслов». Окончание заглавия на обороте в наборной рамке. Отметим еще следующие титульные листы шестидесятых годов. 12 декабря 1663 г. «Библия». Крупная рамка, гравированная на дереве (Зернова, Орнаментика, таб. 61 № 440). В боковых медальонах вверху четыре ветхозаветных пророка: Моисей — Аарон, Давид — Самуил; внизу — четыре московские святителя: Петр — Алексей, Иона — Филипп. Посредине вверху — восьмиконечный крест, внизу — Успение Богородицы. Красотою эта рамка не отличается. На обороте титульного листа помещены две стихотворные пьесы, относящиеся к фронтиспису, занимающему л. 2. На этом фронтисписе изображены герб царя Московского и план столичного города Москвы — явление единственное в московской печати XVII века. Следует большая труппа титульных листов в рамках, составленных из литых наборных украшений:

20 октября 1660 г. «Псалтирь». Окончание заглавия «а обороте, без рамки.

5 августа 1664 г. Иоанн Златоуст, «О священстве». Фронтиспис ксилографический; титульный лист с оборотом — в наборных рамках.

Май 1665 г. Сборник переводов Епифания Славинецкого. Титульный лист с оборотом — в наборных рамках.

15 ноября 1666 г. «Минея месячная, сентябрь—ноябрь». Оборот пустой.

10 февраля/10 июля 1667 г. Симеон Полоцкий. «Жезл правления». Хорошая композиция, с использованием виньетки, изображающей архиерейский посох (жезл). На обороте помещены два эпиграфа.

28 сентября 1667 г. «Букварь». Оборот чистый.

15 марта 1668;г. «Евангелие». Титульный лист в рамке, составленный из заставки вверху, наборных украшений с боков и внизу; окончание заглавия на обороте, без рамки.

март 1670 г. «Триодь цветная» (Пентикоетарион). Оборот чистый.

Наконец, в одной книге имеется тит. лист вовсе без рамки:

ноябрь 1668 г. «Чиновник архиерейского служения». В начале заглавия (на лицевой стороне) — заставка, в конце (на оборотной стороне) — концовка.

Неизвестно, к какой группе отнести:

сентябрь 1661 г. «Псалтирь»; единственный экземпляр находится в ГПБ.

В 1667 г. собор исчерпал проблемы, подлежавшие его рассмотрению. Безоговорочно одобрили изменения, произведенные Никоном в книгах и в обрядах, и предали анафеме несогласных, осудили самого Никона и поставили нового патриарха Иоасафа II. Главы восточных церквей поразъехались, московский патриарх остался со множеством неотложных практических дел на руках. Деятельность последних патриархов — Иоасафа II, Питирима, Иоакима и Адриана приобретала все более откровенно обскурантский характер: быстро развернулась неразумно-жестокая борьба с раскольниками, противодействие проникновению иностранцев, внедрение обрядности и т. п. Книгопечатание было предоставлено консервативным руководителям Печатного Двора и стало медленно возвращаться назад, к своим истокам времен Ивана Федорова.

Грамматика славенская Мелетия Смотрицкого. М., 1648.

Всю последнюю треть XVII века наблюдается поразительная картина: всякие проблески прогрессивности в работах Печатного Двора исчезают; никакой инициативы в деле расширения тематики, в подборе новых произведений для напечатания. Тридцать лет и три года оно находится в состоянии прозябания: на Печатном Дворе по-прежнему занимаются размножением церковнослужебных иниг — правда, в новой редакции и в очень сильно возросшем количестве. Патриарх Иоаким, следуя примеру предшественников, выпустил под собственным именем несколько книг, о которых говорится ниже. В 1696 г. Кариону Истомину удалось напечатать некоторые поэтические опыты, запрятав их в Букваре для царевича Алексея Петровича. В 1699 г. выпущена книжка «Учение о строении пеших полков», ныне редчайшая. И это было все, что вышло со станков Печатного Двора, кроме литургических книг. Для печатания литературных работ Симеона Полоцкого была основана специальная типография в царском дворце, о которой будет речь ниже.

Понятно, какой интерес для книговедения представляет вопрос относительно первых литературных произведений индивидуальных русских авторов, появившихся в печати при их жизни. При виде необозримых массивов литургической литературы, не может не волновать вопрос: где же сочинения живых современных писателей, произведения которых возникли из родника настоящего творчества? С какого времени появляются они в печатном виде? Вопрос оказывается совсем не простым, и решение его несколько затруднительно. Строго говоря, таковыми являются послесловия печатных книг, имеющиеся почти в каждом издании и зачастую весьма складно и ярко написанные. Но есть два момента, которые сильно обесценивают их значение: во-первых, все послесловия являются анонимными, и не всегда можно быть уверенным, что они составлены печатниками, или другими известными лицами; во-вторых, из самого существа дела вытекает, что послесловия имеют значение официальных документов, презентаций и апробаций. Лишь в редких случаях, и то больше в XVI, а не в XVII веке, они носят черты индивидуального авторства, как это имеет место в послесловиях Ивана Федорова или Никиты Фофанова. Казалось бы, первым бесспорным русским автором, появившимся в печати, надо считать Ивана Федорова, составившего послесловие к Апостолу 1564 г. Но как раз в отношении этого послесловия делались попытки отрицать авторство Ивана Федорова. А.С. Орлов в академическом сборнике «Иван Федоров первопечатник» (М.-Л., 1935, стр. 18) говорит: «Если мы развернем в первопечатном Апостоле послесловие, то поразимся его редкостной складностью, его литературным стилем: там все умеренно, все обладает наибольшим тактам...

Уложение царя Алексея Михайловича. М., 1649.

Все содержательно, «строго, проста, точно и ничего лишнего. Едва ли Иван Федоров или Петр Мстиславец могли составить текст такого замечательного послесловия». Поставив под сомнение авторство Ивана Федорова, Орлов хотел видеть автора в лице митрополита Макария (который, как известно, до момента выпуска Апостола не дожил), но свою догадку не решился высказать достаточно определенно. При этом вовсе упускается ,из виду, что другие послесловия Ивана Федорова, львовские и острожские, которые уже несомненно принадлежат ему, обладают еще большими достоинствами, свидетельствуют о высокой литературной одаренности. Аргументацию покойного академика надо признать неубедительной. Это соображения как раз такого порядка, на основании которых когда-то пытались отрицать авторство Шекспира: хорошо написано, следовательно, написано не им. Вопрос об авторстве и историко-литературном значении послесловий и некоторых предисловий в печатных книгах должен остаться открытым до тех пор, пока они не будут подвергнуты систематическому исследованию. Это могло бы явиться хорошей темой для научно-книговедческой работы, особенно, если привлечь для решения дела о печатании, хранящиеся в ЦГАДА. В ряду самых ранних .печатных произведений русских авторов надо назвать две стихотворные пьесы, к сожалению, также анонимные. Первое стихотворение помещено вслед за предисловием в Азбуке В.Ф. Бурцова 8 февраля 1637 г.; оно содержит увещание к ученику и старается показать ему, каким сокровищем является знание грамоты. Начало:

Сия зримая малая книжица

По реченному алфавитица

Напечатана бысть по царьскому велению

Вам младым детем к научению

Ты же благоумное отроча сему внимай,

И от нижния степени на вышнюю восступай

И неленостие и не нерадиве всегда учися

И дидаскала своего во всем добрем наказании блюдися и т. д.

Вот эти вирши, всего 34 стиха, являются первьгм самостоятельным произведением русского автора, появившимся в печати, хотя и не отдельною книгой. Одиннадцать лет спустя появилось в печати второе поэтическое произведение «Стихи или вирши к читателю» в сочинении Нафанаила, игумена киевского Михайловского монастыря, Книга о вере единой истинной и православной (8 мая 1648). Всего 30 стихов; начало:

Всякого чина православный читателю

господу богу благодарение воздай яко благодателю

Яко сподоби нас в последок летам,

познати волю его со благим ответом.

В сие время лютое и плача достойное, ужасается, сие зря, сердце богобойное.

Оба стихотворения, в «Букваре» 1637 г. и в «Книге о вере» 1648 г., лишены каких бы то ни было указаний на автора. Не исключено, что автором первого был сам издатель В.Ф. Бурцов; второе вряд ли можно приписать украинцу, скорее оно возникло в Москве. Историко-литературным путем, быть может, удалось бы установить авторов обеих пьес, но здесь не место углубляться в разработку этой темы. Заметим только, что в первой половике XVII века выделялись как виршеписцы два весьма одаренные и замечательные человека: князь Семен Иванович Шаховской (умер в 1653 г.), плодовитый религиозный писатель и эпистолограф, да князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский (умер в 1640 г.), очень известный как историк. Как бы то ни было, какие-то русские поэты в 1637 г. и 1648 г. увидели свои вирши в печати — правда, вирши еще довольно беспомощные, но все таки это была поэзия — высшая форма словесного творчества. Из числа авторов вполне достоверных первым был келарь Троицкого монастыря Симон Азарьин, составивший Житие Сергия Радонежского, в котором им целиком написаны 33 главы из 90. История выпуска этого издания в 1646 г. рассказана выше. Сборником, содержащим поучения патриарха Иосифа [1642], открывается ряд книг, изданных под именами трех московских патриархов — Иосифа (1642—1652 гг.). Никона (1652— 1658 гг.) и Иоакима (1674—1690 гг.). Эти писания представляли бы немалый интерес, если бы имелась уверенность, что они действительно составлены теми главами церкви, под именами коих напечатаны. Но среди историков преобладает мнение, что действительными авторами являются лица из окружения патриархов, в лучшем случае писавшие по их указаниям и под их руководством, имена же патриархов являются своеобразными псевдонимами коллективного авторства. Сборник поучений представляет небольшую тетрадку в четверку, на 48 листах, не имеющую выходных сведений, но напечатанную весною или летом 1642 г. В начале (лл. 1—15) под полным именем Иосифа помещено Поучение архиереям, и священникам, и мирским иереям, и всему священному чину. Далее (лл. 16—25) следует Поучение христолюбивым князем, и судиям, и всем православным християнам — анонимно, но, по-видимому, его следует приписать тому же автору, равно как и дополнение к первому поучению на лл. 40—45: По сем еще паки рцем, ж чистителем иереом христианского народа. Кроме поучений от имени патриарха, в книжку включены слова Василия Великого, Иоанна Златоуста и некоторые мелкие статьи. Под именем патриарха Никона напечатаны три статьи:

[л. 2 июня 1656 г.] Слово отвещательно о крестном знамении (в конце сборника Скрижаль).

[п. 24 июня 1656 г.] Грамота о Крестном монастыре.

[п. 6 августа 1656 г.] Поучение о моровой язве. Оно представляло бы большой интерес для истории медицины, если бы в нем содержались указания профилактического или санитарного порядка, хотя бы минимальные, как это имело место во многих западных regimina contra pestem. Но как раз они-то и отсутствуют; все меры борьбы против чумы сведены к чисто религиозным моментам.

Наибольшее количество печатных произведений вышло под именем патриарха Иоакима — человека малообразованного, а в начале своей духовной карьеры и вовсе малограмотного. Тем не менее, этот «неук» был непрочь выступать печатаю в качестве автора. Невежественность соединялась у Иоакима с нетерпимостью; главной его заботой была жестокая борьба против старообрядцев и католиков. В 1689 г. он сжег приехавшего из Германии теософа Квирина Кульмана, а в своем завещании заклинал не принимать иностранцев в русскую службу. Соответственно таким взглядам, писания Иоакима имеют, главным образом, полемическую заостренность. Известны:

Июль 1677 г. Извещение чудесе о сложении триех первых перстов.

1677 [1678] Поучение, возбуждающее люди до молитвы и поста во время нахождения супостатов. — Припечатано вслед за Молебном в нашествие варвар.

1682 г. Слово на Никиту Пустосвята. — Два издания, одно мелким, другое крупным шрифтом.

Сентябрь 1682 г. Увет духовный. — В настоящее время считается установленным, что в действительности автором этого сочинения против раскола был Афанасий Любимов, архиепископ Холмогорский, «крестовый патриарший иеромонах» и также гонитель старообрядцев.

1683 г. Слово благодарственное о избавлении святой церкви от отступников и злых наветников.

Но если собственные писания московских патриархов не представляли чего-либо выдающегося, то весьма важным было руководство работами издательства. Номинально Печатный Двор являлся государственным учреждением, управляющий которым состоял на царской службе, но поскольку московское книгопечатание обслуживало исключительно церковные потребности, фактическое руководство издательством принадлежало высшим церковным властям. Естественно, на отборе и редактировании издаваемых книг самым непосредственным образом должны были сказываться и сказывались личные взгляды и вкусы, убеждения и предпочтения главы церкви, патриарха, что уже было нами показано выше на ряде примеров. Распространение титульного листа в шестидесятых годах было явлением несомненно прогрессивным, но совсем не прогрессивной была реформа, произведенная при Иоакиме в 1677 г. — полная смена гравированных досок книжного орнамента. Старые доски, прекрасного (графического стиля, служившие иногда по нескольку десятков лет, были почти полностью изъяты и заменены новыми. Отличительною особенностью новых рисунков, довольно сомнительных в художественном отношении, является то, что вверху добавлены небольшие равноконечные утолщенные крестики. Если прежние рисунки в огромном большинстве имели характер нейтральный, то в новых кресты подчеркивают их церковное назначение. Обо всём этом подробнее пишет А.С. Зернова. "Орнаментика книг московской печати XVI—XVII веков", М., 1952, стр. 26—27.

Выше рассказано о воздействии патриархов на дело издания книг; теперь посмотрим, как проявили себя в книжном деле цари. Первый Романов, Михаил Федорович (1613—1645 гг.), ничего заметного в этой области не совершил. Со стороны же его сына я преемника — Алексея (1645—1676 гг.) был проявлен максимальный интерес к изданию книг. Алексей был первым царем, который захотел принять в издательстве личное активное участие — факт, заслуживающий всяческого внимания. После него на (московском книгопечатании ярко отразились вкусы и симпатии его сыновей: Федора (1676—1682 гг.) и Петра (1682—1725 гг.). Немедленно после смерти царя Михаила стали намечаться две линии, уводившие прочь от той практики исключительно, литургического печатания, которая держалась в продолжении 80—85 лет. Представителем первой, церковной линии, был престарелый патриарх Иосиф и его сотрудники, представителем второй, государственной линии — молодой царь Алексей и его окружение. Сочетание двух влияний вызвало перелом в книжном деле сороковых годов, имевший первым и весьма важным результатом расширение тематики издаваемых книг. В нашей статистической сводке указано, что в XVII веке было напечатано 7 книг вполне светского содержания; из этих семи три были изданы в молодые годы царя Алексея. Их изданием книгопечатание впервые было поставлено на службу основным государственным и общественным, нецерковным потребностям, и это представляет сдвиг огромного культурного значения. Кстати, надо заметить, что в послесловиях к книге Вальхаузена и к Уложению не упомянуто о «благословении» патриарха; в книге монаха Смотрицкого оно дается. Естественно, что первою заботой государства, окруженного со всех сторон более чем беспокойными и агрессивными соседями, была забота о военной обороне. Борясь с западными армиями, поневоле приходилось итти в ногу с западной военной наукой. Чтобы узнать ее и не отстать от нее, остановились на немецкой книге Вальхаузена, которую перевели под заглавием «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» и напечатали в самом спешном порядке (с 1 июня по 26 августа 1647 г.). Выпуск издания сильно задержался из-за того, что гравированные на меди таблицы были заказаны в Голландии — в Москве эта техника еще не была освоена; на гравированном титульном листе поставлен год 1649. Вторая забота была о грамоте — не той, которая приобреталась по «Букварю» и «Псалтыри» и по существу оставляла человека малограмотным, но о таком овладении лингвистическими фактами, которое позволяло бы производить грамматический анализ текста и гарантировало бы правильность выражения и точность переводов. Остановились на «Грамматике» Мелетия Смотрицкого, напечатанной впервые в Евье 1619 г. Знали, что автор, умерший 15 лет назад, был человек нетвердый в вере, отступник от православия, но, за неимением лучшего, закрыли глаза на его недостатки. Московское переиздание отнюдь не представляет простой перепечатай евьевского; оно было подвергнуто радикальному перередактированию. Переделка была вызвана прежде всего отсутствием в московской типографии латинских и греческих шрифтов, которые довольно часто встречаются на страницах первого издания. Московское издание «Грамматики» расширено дополнительными статьями: лл. 1—44 «Предисловие о пользе грамматики и философского учения, из сочинений Максима Грека»; лл. 347— 360 «Вопросы некоего и ответы Максима Грека, инока Святыя Горы, об изучении грамматики, риторики и философии»; лл. 361—373 «Сословие имен по аз веди, святых сущих в святцах, с толковании словенского языка»; лл. 373—386 (примеры грамматического разбора предложений). Все эти статьи отсутствуют в евьевском издании. Было бы важно знать, кто подготовлял к печати московское издание, но этот вопрос до сих пор остается открытым. Печатание и этой книги велось с исключительной быстротой—с 6 декабря 1647 по 2 февраля 1648. По общему построению и по своему духу «Грамматика» Мелетия Смотрицкого представляла настоящее научное произведение, стоящее на высоте филологической науки того времени, свидетельствующее о выдающихся способностях автора и не имеющее ничего общего с прежними букварями. Сразу видно, что он следовал латинским образцам, из которых заимствовал даже такие чуждые русскому языку понятия, как правила просодии и метрики, в которых рассуждается, например, о долготе по положению и т. п. В соответствии с духовным состоянием автора, текст изобилует церковными мыслями и выражениями. Третьей заботой московского правительства и царя Алексея было упорядочение судопроизводства при помощи составления нового судебника. Работа по составлению нового свода законов (Уложения) была поручена особой комиссии во главе с князем Н.И. Одоевским, и тут-то сказалось личное участие Алексея Михайловича. Вдвоем с Б.И. Морозовым он тщательно рассматривал выработанные комиссией части проекта, прежде чем дать им дальнейшее движение. 3 октября 1648 г. проект Уложения был представлен земскому собору, на заседаниях которого царь также присутствовал. Обсуждение проекта было закончено 29 января 1649 г., и он скреплен подписями присутствовавших. Первое печатное издание довольно объемистого Уложения было осуществлено менее, чем в два месяца, с 7 апреля по 29 мая 1649 г. В том же году оно вышло дополнительным тиражом. Как известно, судебники составлялись несколько раз и прежде, вводились в действие, но не печатались. Сознавал Алексей и необходимость исправления и фиксации церковно-служебных текстов, но на этой почве его постигла двойная неудача — и общественная и личная. Одной из причин была, вероятно, излишняя доверчивость к людям и впечатлительность, свойственные молодости. Алексею было еще далеко до двадцати лет, когда на московском горизонте появилась новое лицо, которому суждено было сыграть совсем особую роль в истории русской культуры. В 1646 г. в Москву прибыл Никон, игумен дальнего монастыря, затерянного в одной из самых пустынных местностей Прионежья. На приеме у 17-летнего царя Никон сразу произвел такое впечатление и так понравился, что был удержан в Москве и посвящен в архимандриты одного из важнейших московских монастырей — Новоспасского. Каждую пятницу Никон должен был являться во дворец для собеседований с царем. Алексей Михайлович, в начале своего царствования, горячо желавший внести новый дух в московские издания, встретил у Никона, также большого любителя книги, понимание и сочувствие своим стремлениям. Проявляя во всех делах решительность и инициативность, Никон первое время держал себя сдержанно и тактично, что способствовало-его быстрому возвышению. Алексей Михайлович стал считать Никона «великим солнцем сияющим» и называл «возлюбленником своимя сод ружейником», своим «собинным другом». Через два года Никон был поставлен митрополитом новгородским (1648 г), а еще через четыре года, после смерти Иосифа (1652 г.) — патриархом московским и всея Руси. История показала, что нельзя было сделать более неудачного выбора. Сын бедного крестьянина, Никон отличался неукротимым властолюбием и инстинктами самого закоренелого феодала. Пышностью он окружил себя невиданной, богат был невообразимо, каждое его желание исполнялось — и все ему было мало. Никон, не зная пределов, не встречая преград осуществлению своих требований, захотел стать наравне с царем и выше царя. Когда дело дошло до этого, Никона остановили — и весьма твердо. Однако, умерить своих притязаний он не пожелал, и в результате начался конфликт между патриаршей и царской властью — конфликт, продолжавшийся почти целое десятилетие и поведший к великим спорам и беспорядкам в церковной жизни. Для разрешения затяжного кризиса пришлось созывать в Москве в 1666—1667 гг. собор с приглашением высших церковных властей православного Востока. Известно, к каким выводам пришел этот собор; но небывалое потрясение не только не прекратилось, а продолжало нарастать и в конце концов вызвало разделение единой до того церкви. Никон пал, но и в душе тишайшего царя осталась глубокая травма. Если сохранился у Алексея после истории с Никоном интерес к книжному делу, то он уже не проявлялся в таких радикальных начинаниях, как в первые годы царствования.

До сих пор речь шла о таких русских авторах, произведения коих либо анонимны, либо псевдонимны, либо вовсе (сомнительны. Таковы послесловия печатных книг, предисловные стихотворения, жития святых, поучения патриархов. Дойдя до восьмидесятых годов, встречаем, наконец, двух вполне несомненных плодовитых писателей, для которых писательство было основным занятием и которые всячески стремились продвинуть свои сочинения в печать. Это были два иеромонаха, Симеон Полоцкий и Карион Истомин. Обоих отличала страстная любовь к просвещению, к литературе, к книге и книгопечатанию; оба были одержимы страстью всех поэтов — видеть свое имя в печатных произведениях. В обоих бил неиссякающий родник стихотворства; оба, хотя много писали прозой, могли бы применить к себе слова Овидия: все, что я хотел высказать, становилось стихом. Творчество этих двух поэтов было богатым и обнадеживающим; они законно заняли два первые места в нарождающейся русской литературе нового времени. Необходимо отметить, что для того и другого появиться в печати стало возможно только благодаря особенно счастливым стечениям обстоятельств. И все-таки, из их многочисленных писаний лишь небольшая часть увидела свет в печатном виде; остальные, по всеобщей традиции XVII века, остались в рукописном виде. Семен Емельянович Петровский-Ситнианович (ноябрь-декабрь 1628 г. — 25 августа 1680 г.), белорусе по происхождению, получил в Киеве образование в духе юго-западных школ, в которых пристрастия к латинской образованности очень часто преобладали над греческими догмами. В 1656 г. он принял монашество под именем Симеона и поселился в Полоцке, в качестве учителя местной школы; здесь в 1656 г. и в Москве в 1659 г. произошли первые его встречи с царем Алексеем Михайловичем. В 1663 г., когда Полоцк был занят поляками, Симеон переехал в Москву и сделался известен как ученый и опытный педагог. В 1665—1668 гг. учеником Симеона был Сильвестр Медведев, впоследствии его ближайший друг и такой же западник по убеждениям. Западничество Симеона проявлялось не только во внешних формах образованности, но и в богословском содержании его сочинений, в которых западным церковным авторитетам отведено гораздо более значительное место, чем восточным.

На рис. 4 и 5 воспроизведены титульные листы двух книг, принадлежавших Симеону Полоцкому, с его собственноручными надписями. Книги представляют два тома (V и IX) из собрания сочинений Иеронима Стридонского 1553 г.; поступили в Ленинскую Библиотеку из Московской духовной академии. На томе V надпись:

Ex Libris Simeonis Piotrowski Sitnianowicz Jeromonachi Polocensis Ord(inis) S(ancti) Basilii Mag(ni). A(nnjo D(omi)ni 1670 Aug (usti) 26 Moscovie Том IX Fida Sum Suppellex Simeonis Piotrovsky Sitnianowicz H. Jerom<>nachi Polocensis Ord(inis) S(ancti) Bas(ilii) Mag(ni). A(nn) о 1670 Aug(usti) 26 Moskovie.

Последняя надпись означает: Я есмь надежное вместилище знаний Симеона Пиотровского-Ситниановича, полоцкого иеромонаха ордена святого Василия Великого. 1670 года, 26 августа, в Москве. Надпись на томе V в основном идентична, только начинается более обычным словосочетанием exlibris. — Из книг ... Публикуемые собственноручные записи являются непререкаемым свидетельством того, что в 1670 г. Симеон Полоцкий был и признавал себя базилианцем, — следовательно, униатом, а не православным. Об этом ордене, возникшем в начале XVII века, см. статью «Базилиане» в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, 4, 699—704 (1891), где указана литература. Однако, знания и способности Симеона были так велики, что в Москве закрывали глаза на его увлечения и давали ему одно важное поручение за другим. В 1666/67 гг., по заданию собора, он составил полемическую книгу против старообрядцев «Жезл правления», которая была издана в печатном виде весною 1667 г. Вероятно, в следующем, 1668 г., были напечатаны анонимно и без выходных сведений две брошюры с поучениями Симеона Полоцкого. Первая содержит два поучения: «О благоговейном стоянии во храме» и «О еже не нети бесовских песней и не творити игр ... паче же не ходити к волхвом; и чародеем». Вторая содержит одно «Поучение о благоговейном стоянии во храме». Выдающееся положение Симеона Полоцкого было закреплено тем, что осенью 1667 г. он был назначен учителем царевичей Алексея и Федора. Старший брат, Алексей Алексеевич, через два года умер, так что впоследствии царство перешло к Федору Алексеевичу. Царь Федор сохранил к своему учителю чувство неразрывной привязанности. Отношения между ним и Симеонам были подобны тем, которые связывали его отца с боярином Б. И. Морозовым. Симеон Полоцкий сделался влиятельным человекам при дворе, но духовенство смотрело на него косо и не могло быть речи о там, чтобы его сочинения, отдававшие латинством, были изданы в обычном порядке на Печатном Дворе. А видеть свои произведения в печати было заветным желанием Симеона, которое он высказал даже в поздравительном стихотворении по -случаю венчания на царство (18 июня 1676 г.) Федора Алексеевича (сборник «Вирши» стр. 119). Через два года произошло невероятное событие, неслыханное новшество, самая мысль о котором раньше была бы сочтена недопустимою дерзостью. Чтобы дать Полоцкому возможность печатать свои произведения, царь Федор основал собственную приватную типографию, не стоявшую в зависимости ни от патриарха, ни от управления Печатного Двора. О Симеоне Полоцком написано много, о Верхней Типографии — мало. Важнейшие сведения о ней сообщил А.А. Покровский. Древнее Псковско-Новгородское письменное наследие. [В Трудах XV Археологического Съезда, том II и отдельно: Москва 1916, стр. 87—100]. Художественную сторону изданий Верхней Типографии подверг всестороннему изучению А.А. Сидоров. Древнерусская книжная гравюра. Москва 1951, стр. 255—276. Прийти к такому решению для Федора было тем легче, что он и раньше интересовался печатными делами и иногда лично посещал Печатный Двор. Новая печатня была, помещена в Кремле и получила название Верхняя Типография, что прямо означает дворцовая или царская — личная типография царя. К ее оборудованию было приступлено в конце 1678 г. или же в самом начале 1679 г.; уже 1 февраля столярам было уплачено за сооружение печатных станов. Шрифты и прочие материалы были взяты с Печатного Двора; оттуда же переведены рабочие. Несколько позднее был учрежден самостоятельный Приказ Верхней Типографии, во главе которого стоял дьяк Матвей Семенников. «Устройство ея, равно как и все издания, производились, конечно, за счет государя, а царский учитель сделался в ней полномочным и совершенно бесконтрольным распорядителем». Как далеко простиралась эта бесконтрольность, видно из того, что в послесловиях Верхней Типографии повторялась обычная формула патриаршего благословения, тогда как на самом деле оно вовсе не давалось. В «Слове поучительном» на московском соборе 1690 г. патриарх Иоаким утверждал:

«Толико убо той Симеон, освоеволився, дерзне за некиим попущением, яко и печатным тиснением некия своя книги издати, оболгав мерность нашу, предъписа в них, якобы за нашим благословением тыя его книги печатаны. Мы же прежде типикарского издания, тех книг ниже прочигахом, ниже яко либо видехом, но, яже еже печатати, отнюд ; не токмо благословение, но ниже изволение наше быеть; без благословения же что творенное, аще бы и добро было, всячески церкви святей не есть приятно. Сих ради всех вин... запрещаем всем православным сыновом... тех книг, яко подзор и ереси имущих, яко не благословенных, никакоже дерзати народно и в церквах прочитати...».

Можно себе представить, с каким раздражением реакционер Иоаким наблюдал за появлением изданий Верхней Типографии, вполне западнических не только по духу, но и по оформлению, не решаясь при жизни Федора протестовать открыто. Наложением запрета на сочинения Симеона Полоцкого в 1690 г. Иоаким отдал дань своему возмущению. В последней трети XVII столетия Верхняя Типография и ее продукция были оазисом среди пустыни сплошной литургической печати, выпускавшейся Печатным Двором во все больших количествах. Смерть Симеона Полоцкого в 1680 г. и Федора Алексеевича в 1682 г. помешали Верхней Типографии достигнуть полного развития, но и то, что было ею сделано, предвещало новое возрождение печатной книги. За четыре года своей фактической работы, с января 1679 по январь 1683, Верхняя Типография выпустила шесть книг, частью очень объемистых:

А.А. Покровский решительно причисляет к изданиям Верхней Типографии еще Считание удобное (таблица умножения). На титульном листе этого издания выходные сведения ограничиваются словами: Напечатася в Москве в лето 7190 (= 1682), нет ни имени царя, ни имени патриарха, ни названия типографии. На обороте титульного листа — обращение к читателю. Покровский приводит весьма убедительные соображения в пользу того, что Считание напечатано в Верхней Типографии. Два характерные признака сразу обособляют книги Верхней Типографии от изданий Печатного Двора. Во-первых, изобилие стихотворных пьес Симеона Полоцкого, размещенных в начале книг и в тексте; во-вторых, бросающаяся в глаза пышность оформления. В этих книгах впервые в России появляются фронтисписы, исполненные углубленной гравюрой на меди. Рисовальщиком по большей части был Симон Ушаков, гравировал Афанасий Трухменский. В рисунке можно проследить заимствование деталей из западных образцов. Верхняя Типография находилась в полном распоряжении Симеона Полоцкого, но не долго пришлось ему пользоваться этим преимуществом: в январе 1679 г. она приступила к работе, а в августе 1680 г. он скончался. Из шести выпущенных книг при жизни Симеона вышли три (Букварь, Василий и Псалтирь); «История о Варлааме и Иоасафе» вышла через 2—3 недели после его смерти, значит, целиком была напечатана под его руководством. «Обед душевный», возможно, был начат печатанием еще при его жизни; во всяком случае, через 2—3 месяца после его смерти «Обед» уже находился в печати; закончен и выпущен Сильвестром Медведевым. По словам последнего, после смерти Полоцкого «великий государь все книги издания пречестнаго господина отца Симеона благоволил печатати у себя в Верхней Типографии». Последняя книга, «Вечеря душевная», только начата печатанием более, чем через год после смерти автора. Ею закончились и работа Верхней Типографии и печатание трудов Симеона Полоцкого, ибо после смерти царя Федора (27 апреля 1682 г.) не осталось достаточно влиятельных почитателей таланта Симеона. Прочие подготовленные им произведения, стихотворные и прозаические, остались в рукописях. Но если в Верхней Типографии прекратились работы, то это не означает, что сразу прекратилось и ее существование. Наоборот, указом царей Иоанна и Петра от 17 февраля 1683 г. «велено быть Верхния Типографии... мастеровым людям у станов по- прежнему, которые взяты из приказа книг печатного дела в приказе Большого Дворца». Следует именной список рабочих с указанием получаемого жалования, а именно: четырем наборщикам «хлебные оклады по 14 четвертей с восьминою ржи, овса по тому ж», т. е расчету; двум разборщикам, восьми тередорщикам и восьми батырщикам «хлебные оклады по 13 четвертей с восьминою ржи, овса по тому ж»; одному словолитцу «оклад 17 четвертей ржи, овса тож». Исходя из норм обслуживания в XVII веке, Покровский делает заключение, что в Верхней Типографии работали два печатных стана, потому что вышеприведенные цифры представляют ровно два полных комплекта рабочих. В марте того же 1683 г. рабочим Верхней Типографии «в награду были пожалованы сукна»; это последнее по времени упоминание о ее деятельности.

В противоположность Симеону Полоцкому, который получил образование в школах латино-польского типа и на всю жизнь остался западником, Карио-н Истомин (ок. 1650 г.— после сентября 1717 г., по Леониду 26 января 1722 г.) был учеником греков, братьев Лихудов, и на всю жизнь остался восточником. Впрочем, приверженность к византийской традиции не мешала ему переводить сочинения Августина, быть поклонникам методов наглядного обучения, разработанных Яном Амосом Коменским и заимствовать часть изображений для Лицевого букваря с западных образцов, как отметил еще Пекарский (I, 173). Писать стихи он начал очень рано. В один год с Сильвестром Медведевым (1682 г.) Карион Истомин был назначен справщиком Печатного Двора. Карион был приближенным лицом двух последних патриархов и пользовался их доверием: Иоаким давал ему ответственные поручения, Адриан сделал своим личным секретарем и потом назначил «смотрителем царственной типографии». Карион Истомин составил несколько служб, святым с житиями, из коих одна была напечатана: «Служба и житие Иоанна Воина» [п. июля 1695 г.]; имя автора раскрывает акростих в конце: Худ Карион Истомин. Гравированный на меди фронтиспис воспроизведен у Сидорова стр. 275. В рукописях сохранилось несколько учебных пособий, составленных Карионом Истоминым, но изданы из них были только два: широко известный «Лицевой букварь», в лист, гравированный на меди, и букварь в четверку, напечатанный типографским способом, который, наоборот, видели и держали в руках лишь немногие счастливцы. В марте 1692 г. Карион Истомин поднес «Лицевой букварь», великолепно писанный красками и золотом, царите Наталье Кирилловне для обучения царевича Алексея Петровича. В 1693 г. другой список поднесен царице Прасковье Федоровне, вероятно для ее дочерей. В 1694 г. Леонтий Бунин вырезал все листы «Букваря» на меди, и это издание было выпущено в свет в небольшом числе экземпляров. Это была замечательная работа, не имевшая аналогий в прошлом, но, поскольку она относится к числу книг цельногравированных, говорить о ней здесь не приходится. Этот букварь подверг обстоятельному изучению И.М. Тарабрин. Лицевой Букварь Кариона Истомина. (В сборнике: Древности. Труды Московского Археологического Общества. Том XXV, стр. 249—330 и табл. XV—LIII; отдельно М., 1916). Напротив, имеются все основания остановиться на другом Букваре Кариона Истомина, отпечатанном в 1696 г. набором. Удивляет уже сам факт выхода в свет в разгар наиболее интенсивной церковной реакции такой книги, значительную часть которой составляют поэтические произведения самого издателя. Вероятно, близость к патриарху Адриану и руководящее положение «смотрителя» Печатного Двора, т. е. фактически его директора позволили Кариону Истомину осуществить то, для чего Симеону Полоцкому потребовалось вмешательство высшей власти. Значение имело и то, что «Букварь» был оттиснут всего в 20 экземплярах и предназначался для внутридворцового употребления; такое число даже неловко назвать «тиражом» или «изданием». Несомненно, из этого малого числа какая-то часть была уничтожена владельцами после казни Алексея Петровича, и в настоящее время «Букварь» 1696 г. является одной из редчайших русских книг: из двадцати экземпляров время пощадило два, третьего до сих пор обнаружить не удалось.

Карион Истомин. Букварь языка славенска. Москва, Печатный двор, 1696.

Первый упомянул о «Букваре» 1696 г. В.Н. Берх в журнале «Северный Архив» 1822 г. (№ 19, октябрь), ч. IV, стр. 4, но вряд ли он видел самую книгу. Через 40 лет И.П. Каратаев указал ее в своей первой Росписи (1861 г.) под № 1083, с примечанием:

«Находится в библиотеке Каратаева».

У Каратаева экземпляр «Букваря» 1696 г. видел и описал Пекарский (I, 171—172). В том же году, в составе собрания Каратаева, «Букварь» поступил в Публичную Библиотеку в Петербурге и был помянут одной строчкою в Отчете П. Б. 1861 г., стр. 22: «[№] 25) Букварь. Москва, 1696, Очень редкое издание». После этого И.П. Сахаров внес его в рукописную, не увидевшую света, часть своей «Росписи», со ссылкою на Каратаева и экземпляр П.Б. Ундольский под № 1201 указал на существование второго экземпляра: «Наход. в Типогр.; Карат. 1083». В XX веке экземпляр Московской Синодальной Типографии был отчужден; долгое время он принадлежал известному московскому книговеду и библиофилу Николаю Юрьевичу Ульянинскому (кстати сказать, создателю термина «библиографическая эвристика»), а в мае 1935 г. был приобретен Библиотекою им. В.И. Ленина. Ровно через 40 лет после академика Пекарского С.Н. Браиловский посвятил Кариону Истомину специальное исследование под заглавием: Один из пестрых XVII-ro столетия (Спб. 1902). В этой работе собрано много весьма важных материалов, но собственные соображения автора далеко не всегда достаточно обоснованы. Несомненно, печатного «Букваря» 1696 г. Браиловский не видел, иначе он уделил бы ему больше внимания. В собственноручной записи о поднесенных им экземплярах своих сочинений Карион Истомин показал, как поднесенные царевичу Алексею! Петровичу:

«(3) Букварь писан с золотом, болшой в лицах.

(9) Букварь малой устроен писмом и образцами своим видом, прописью начальные слов золотом.

(10) Таковых же два букваря Государыне царице и великой княгине Параскевии Феодоровне.

(11) Великим Государем царем и великим князем Иоанну Алексеевичю, Петру Алексеевичю. И благоверным Государыням царицам, и Государю царевичю, и Государыням царевнам печатный буквари в десть [т. е. 2°] новоустроенные»

Из этих довольно неясных, лишенных определенности записей Браиловский (стр. 284) вывел слишком поспешное заключение, будто «Малым» букварем следует считать гравированный «Букварь» 1694 г., в лист, а «Большим» — наборный 1696, в четверку. В своем изложении Браиловский неоднократно смешивал оба букваря. Ниже Браиловский говорит (стр. 287): «Пекарский, один из наших предшественников, сообщил подробные сведения о Большом букваре 1696 г., единственный экземпляр которого он видел в библиотеке Каратаева». Нельзя не подивиться, что, встретив столь определенное указание своего предшественника» (!), Браиловский не счел нужным обследовать «Букварь» 1696 г., а сделать это в Публичной Библиотеке, вероятно, не представило бы затруднений.

Рис. 8. Букварь 1696. Лист 2.

Карион Истомин. Букварь языка славенска. Москва, Печатный двор, 1696.

Далее Браиловский продолжает (стр. 287—288):

«Едва ли в наших хранилищах отыщется много экземпляров Большого букваря, потому что он был отпечатан для царевича Алексея Петровича в количестве двадцати экземпляров, что видно из следующей записи в «Книге записной указов».

В последней на л. 101 (Библиотека М. Синод. Тип. № 67) читаем:

«В нынешнем в 204-м году июня в «д» великий государь ... Петр Алексеевич .. . указал и . . . святейший кир Адриан Архиепископ Московский и всея России и всех северных стран патриарх благословил на книжном печатном дворе напечатать благородному Государю Царевичю и великому князю Алексею Петровичу двадцать книг букварей з десятословием и с шестию совершенствы нового завета и с приветствами на царские празники и с виршами и с стоглавом Генадия Патриарха в полдесть [т. е. 4°] на полуалександрийской бумаге шестью разными азбуками, которые обретаются в приказе книгопечатного дела».

Содержание и выражения этого указа легли в основу титула на первом листе печатного «Буквари». В 1916 г. И.М. Тарабрин (стр. 264—265) отметил произвольность терминологии Браиловского, но сам наборного «Букваря» 1696 г. не видел и о нем не говорит. Прошло еще двадцать лет, и в Ленинграде выходит в только что начатой серии «Библиотеки поэта» небольшая книжечка под названием: Вирши. Силлабическая поэзия XVII—XVIII веков. Общая редакция П. Беркова. Редакция и примечания Я. Барскова, П. Беркова и А. Докусова. Вступительная статья Ив. Розанова. Л., «Советский писатель», 1935. (Библиотека поэта. Малая серия № 3). Будучи, по-видимому, уверены, вслед за Браиловским, в недосягаемости «Букваря», составители сборника и автор вступительной статьи не упомянули о его существовании. В сборнике «Вирши» были перепечатаны 36 стихов только из «Лицевого букваря» 1692 г. Не большую осведомленность обнаружил И.П. Еремин в академической Истории русской литературы (том II, часть 2, стр. 359. М.—Л., 1948): «Показательны в этом отношении два его «лицевых» [?] учебника: «Малый букварь», в 1694 г. выдержавший [!] два издания, большой «Букварь», изданный в 1696 г.». Наконец, в 1956 г. новейший исследователь истории библиотеки царевича Алексея, М.Н. Мурзанова, посвятила букварю 1696 г. одну строчку: «Карион Истомин составил для царевича Букварь (издан в 20 экземплярах)». Внутрь Букваря Мурзанова, как Берков и Еремин, не заглянула, хотя о многих книгах она говорит подробно, и вообще ее статья имеет серьезное значение для книговедения. М.Н. Мурзанова. Первые фонды рукописных книг академической библиотеки. К истории собрания книг царевича Алексея Петровича. В книге: Исторический очерк и обзор фондов рукописного отдела Библиотеки Академии Наук. Выпуск I: XVIII век. М.—Л., 1956, стр. 123. Подводим итог: за 97 лет, прошедших со времени Пекарского, ни один историк книгопечатания или историк литературы не писал о «Букваре» 1696 г. ex autopsia и не читал помещенных в нем стихов. А он весьма заслуживает внимания и с книговедческой и с историко-литературной точки зрения. Экземпляр «Букваря» 1696 г., происходящий из Синодальной Типографии и ныне хранящийся в Ленинской Библиотеке, представляет высоко замечательный памятник книжной старины. По внешнему виду это тетрадь обычного формата в четверку, в мягкой пергаментной обложке, без дерева или картона. На корешке наклеен старинный печатный ярлычок Типографской Библиотеки, с номером 50 внутри круга.Точно такой же ярлычок, с номером 36, сохранился на экземпляре Грамматики Мелетия Смотрицкого (1648), поступившем в РГБ из Московской Синодальной Типографии. На наружной стороне передней крышки надпись чернилами: «Букварь Славянский 1696 года»; на внутренней стороне наклеен экслибрис с буквами НЮУ (Ульянинский). Экземпляр РГБ представляет, собственно говоря, не книгу, а подбор необрезанных корректурных листов. Тиснуты они без приправки, имеются ростиски, киноварь еще не пригнана к черному. На ряде листов имеется корректорская правка, сделанная киноварью. Лист 55 был разорван — печать поверх наклейки. Состав листов: 2 н.н. +2+1-79, 95, 80-95; всего 100 листов или 200 страниц. Сигнатура тетрадей внизу посредине. На обороте л. 1 н.н. фронтиспис и два эпиграфа; оттиск с той же доски («востание христово») повторен на л. 58 перед стихами на день воскресения. Другая иллюстрация («рожество христово») помещена в начале стихов на день рождества (л. 47). Для заставок служили две доски: одна (четыре цветка) повторена 4 раза, другая (в центре — крест с кружочками на концах) — 11 раз. Имеются три концовки, мелкие наборные украшения и составленные из них линейки. Исключительную ценность экземпляр РГБ приобретает благодаря тому, что в конце его приплетен рукописный оригинал стихов и поучений, напечатанных на лл. 47—78. В 1902 Браиловский (стр. 287) писал: «Что касается «Большого Букваря», (т. е. по терминологии Браиловского, Букваря 1696), то рукописный подлинник его неизвестен и, может быть, навсегда утрачен для нашего времени, по крайней мере ни в одном из известных в России рукописных книгохранилищ в настоящее время его не оказывается». Подобно тому, как Браиловский мог посмотреть печатный экземпляр Букваря, принадлежавший И. П. Каратаеву, в Публичной Библиотеке, так можно было обнаружить рукописный оригинал Кариона Истомина в библиотеке Московской Синодальной Типографии, которую Браиловскому случалось посещать. Оригинал к стихам на трех последних страницах (лл. 78 об. —79 об.) отсутствует и, несомненно, потому, что стихи заимствованы из Букваря 1679 г. и принадлежат Симеону Полоцкому, а не Кариону Истомину. На л. 78 в конце стихов находится старинная помета карандашом: Карiонъ Iepo Мнихъ Истоминъ, и на л. 1 тем же почерком, карандашом: Кариона Истомина. Приплетенная рукопись состоит из 26 листов; на л. 25 об. штемпель РГБ и инвентарный нумер, л. 26 чистый. Рукопись писана двумя почерками, из коих один, несомненно, представляет автограф Кариона (ср. факсимиле у Тарабрина стр. 251); другой, может быть, также принадлежит ему. Что касается рукописного оригинала к лл. 1—46, то в нем не было надобности: вся эта большая часть Букваря Кариона Истомина представляет простую перепечатку Букваря Симеона Полоцкого, напечатанного в Верхней Типографии в 1679 г, с некоторыми перестановками и пропусками, и набор производился, вероятно, с печатного оригинала. Взаимоотношение двух букварей можно представить в виде следующей таблицы:

Из этого сопоставления видно, что «Букварь» Симеона Полоцкого вошел в состав «Букваря» Кариона Истомина почти целиком. Опущены только: в начале — чин церковного благословения отроков, во училище идущих, далее — диалог Стефана Зизания «Беседа о православной вере», происходящий из виленского Букваря 1596 г. Взамен этих двух статей религиозного содержания в «Букварь 1696 г.» введена вставка, имеющая важное историко-литературное значение. Эта вставка состоит из двух частей. Первая часть (лл. 47—75, всего 56 страниц) представляет ряд стихотворений Кариона Истомина, вторая (лл. 75а—776, -всего 6 страниц) — собрание отрывков в прозе из Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Отрывок Василия Великого заимствован из предисловия к «Грамматике» Мелетия Смотрицкого (Москва 1648, л. 17 и об.).

В стихотворной части этой вставки Кариону Истомину принадлежат следующие пьесы:

лл. 47—57 об. Стихи слогомерочислении, на день спасителного рожества богочеловека Иисуса Христа. 12 пьес, всего 186 дистихов или 372 стиха. Весьма замечательно 11-е стихотворение, потому что оно почти сплошь написано тоническими, а не силлабическими стихами, как например, в начале:

День веселый совершаем,

Христа бога прославляем.

От девицы днесь рожденна,

В яслях скотских положенна.

Сына царя в небе суща,

Спасти грешных всех могуща.

Рис. 14. Букварь 1696. Рукописный оригинал. Лист 25.

лл. 58—61 Стихи на пресветлый день воскресения из мертвых господа нашего Христа Иисуса. 5 пьес, всего 54 дистиха или 108 стихов.

л. 63 и об. О наследстве прекрасного рая в небесном селении. 14 дистихов или 28 стихов.

лл. 64—65 об. В день... рождения ... царю Петру Алексеевичу желателное приветство, иуниа в 29 день. 29 дистихов или 58 стихов. Здесь автор серьезно попал впросак, написавши (ст. 27—30):

С царицею же любезне своею,

Евдокиею Феодоровною.

Добро плодствовати благородна чада,

Дай Христе боже росска страна рада—

а Евдокия Лопухина уже два года, как была отвергнута Петром.

л. 66—68 об. В день святаго Алексиа человека божия, на рожество... царевича... Алексиа Петровича, марта месяца в 17 день.

48 дистихов или 96 стихов. Отрывок в 20 стихов напечатан Пекарским (I, 171 —172).

лл. 69—70... царевичю... Алексию Петровичю, в перволетне рождения его, 7198, приветство сотворися, иуниа месяца, в 29 день. 25 дистихов или 50 стихов. Отрывок в 12 стихов — у Пекарского I, 172.

лл. 70 об. —71 об. Приветство ино с желанием. 21 дистих или 42 стиха.

лл. 72—75 Стихи воспоминати смерть приветством. 4 пьесы, всего 59 дистихов или 118 стихов.

л. 77 об. Кто бога помнит и его боится. . . 2 дистиха или 4 стиха.

л. 78 О учении приветство. 5 дистихов или 10 стихов. В ст. 1—6 акростих: Карион, в ст. 7—10 выделенными киноварью буквами: иеромонах Истомин. Целиком напечатано Пекарским I, 172. Всего в стихотворениях Кариона (не считая двух пьес Симеона Полоцкого) 443 дистиха или 886 стихов. В Лицевом букваре, по тексту И.М. Тарабрина, 412 стихов: 16 в начале, 16 в конце и .по 10 на каждую из 38 букв. Большое число его стихотворений остается до сих пор неизданными. «Поэтическое наследство К. Истомина очень велико», говорит И.П. Еремин (ИРЛИ 2, 356). «Как поэт Карион Истомин еще ждет своего исследователя» (там же, 358).

Последними представителями московского патриаршества, в течение целой четверти столетия, были два отъявленные реакционера: Иоаким (1674—1690 гг.) и Адриан (1690—1700 гг.), — сторону которых держали и справщики Печатного Двора. По мере возможности Адриан стремился противодействовать прогрессивным начинаниям Петра I; так, например, он считал великою ересью бритье бороды и предал брадобритие анафеме. Когда же Адриан понял, что тягаться с царем ему не под силу, он перешел к пассивному безмолвному сопротивлению. Кое в чем и Петр бывал вынужден уступать; уступкой московским реакционерам была вся нерациональная затея с печатанием русских книг в Амстердаме, чтобы избегнуть сопротивления, которое светское книгопечатание встречало в Москве. В свое время Петр взял реванш: после смерти Адриана (1700 г.) он воспрепятствовал избранию нового патриарха и тем фактически прекратил патриаршество. Поразительную картину представляет московское книгопечатание в последнем десятилетии XVII века. Накануне широкого распространения светской научной книги деятельность Печатного Двора возвращается к исходной точке книгопечатания в XVI веке, опять ограничиваясь изданием одной литургики, которая количественно все возрастала. Конечно, это была сознательная попытка церковников противодействовать росту прогрессивных течений. Ни одной новой книги при Адриане напечатано не было; в противоположность своему предшественнику Иоакиму, он даже не считал возможным издание собственных сочинений: все они дошли до нас только в рукописном виде. Из книг не литургических при Адриане были переизданы четыре старые книги иосифовского времени: «Пролог» (1696), «Маргарит» Иоанна Златоуста (1698), «Толкование на Четвероевангелие (Благовестник)» Феофилакта Болгарского (1698), «Сборник из 71 слова» (1700) —и больше ничего. Но этот регресс в патриаршество Адриана — явление кратковременное и преходящее; последние бесплодные попытки остановить поступательное движение истории. Уже стоял на пороге XVIII век, и в первое же его десятилетие произошел не только частичный перелом, а полный решительный переворот в русском книжном деле. Обзор московской (русской) печатной продукции XVII века, сохранившейся до настоящего времени, закончен. Разумеется, речь идет лишь о книгах известных, а в этой области вполне возможны новые открытия, порою изумляющие, вроде Нижегородского памятника Никиты Фофанова или львовского и острожского букварей Ивана Федорова. Но общая картина московского книгопечатания вполне ясна, и изменить ее не могут никакие открытия. Вместе с тем он представляет полный обзор русской литературы XVII века — в той мере, в какой она получила типографское воплощение. Это ничтожная часть тех произведений, которые известны по историям литературы, но жизнь которых ограничивалась книгой рукописною. Отсутствуют имена крупнейших писателей, таких, как Авраамий Палицын в начале века, или Сильвестр Медведев в конце, не говоря о множестве анонимных повестей, о множестве произведений предшествующих веков и переводной литературе, которые вполне заслуживали издания. Свет увидели малозначительные поучения трех патриархов — Иосифа, Никона, Иоакима, Описание чудес Сергия, составленное Симоном Азарьиным, да мелкие предисловные статьи Елифания Славинецкого. И как два светоча литературы, предвещающие новую эру, печатаются в 80-х и 90-х гг. два настоящие поэта — Симеон Полоцкий и Карион Истомин. После этого библиографическо - статистического обзора можно дать ответ на поставленный выше кардинальный вопрос: каков основной стержень развития русского книгопечатания и книгоиздательства XVI—XVII веков? В чем состоит его специфическая сущность, обусловливающая особый интерес для истории культуры? Линия развития старого московского книгопечатания определяется двумя точками: в первой точке, посредине XVI века, оно служит исключительно целям размножения литургических текстов; во второй, в начале XVIII, оно начинает освобождаться от этой исключительности и стоит в преддверии к тому, чтобы сделаться носителем общекультурных и научных ценностей. Великий интерес истории московского книгопечатания заключается в процессе его постепенного отхода от первоначального церковного импульса, в процессе его обмирщения, секуляризации, раскрепощения от уз теократической церковности. Процесс этот является частью общего культурного развития русского общества, но в памятниках печати он сказывается особенно наглядно. Линия обмирщения печати прослеживается от Букваря Василия Бурцева (1637) с его стихотворным предисловием и забавною, вовсе не благочестивою гравюркой, ярко проявляется в двух крупных книгах государственного назначения (1649) и далее, через поэтические опыты Симеона Полоцкого (1680) и Кариона Истомина (1692—1696), приходит при Петре I к математическому руководству Леонтия Магницкого и к первой русской газете (1703). Два последние выдающиеся памятника московской печати открывают новую эру универсального книгоиздательства, носителя великой русской науки и литературы. Изменения в экономических и общественных отношениях, многостороннее развитие культуры и несгибаемая воля Петра Великого сделали книгопечатание тем, чем оно долгое время в России не было, но чем оно повсеместно и повседневно призвано быть — светом, который светит, и огнем, который жжет.

RARUS'S GALLERY

Fine Books,Prints,Photographs & Icons

Забавная библиография

Сейчас на сайте

Ваше мнение

Киселев Н.П. О московском книгопечатании XVII века. М., 1960.

Книжные сокровища России

Листая старые книги

Ваш прогноз