RARUS'S GALLERY

Во второй половине XVI в. книги печатались кириллическим шрифтом в Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европе. К концу столетия география кириллического книгопечатания, начало которому было положено в конце XV в. изданиями Швайпольта Фиоля (Краков, 1491), инока Макария (Цетинье, 1493/1494) и поддержано в начале XVI в. Франциском Скориной (Прага, 1517), заметно расширилась, охватив не только ряд славянских стран на востоке Европы, но и неславянских на ее западе. В России книгопечатание началось в Москве (1553/1554) и в Александровской слободе (1577), в Казани (1585/1590). Кириллические издания выходили во второй половине XVI в. на литовских (Вильна, 1522) белорусских (Несвиж, 1562; Заблудов, 1568; Тяпино, ок. 1580), украинских (Львов, 1574; Острог, 1580) землях Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, у сербов и хорватов на Балканах (Белград, 1552; Милешево, 1544; Мркшина Црква/Церковь, 1562). Из стран неславянского мира книги печатались кириллицей в Валахии (Тырговиште, монастырь Иоанна Предтечи возле Бухареста), Трансильвании (Брашов, Сибиу, 1546; Себеш, 1578; Орыштие, 1582; Белград [Алба Юлия], 1579), Италии (Венеция, 1512; Рим, 1582) и Германии (Тюбинген, 1561).

Евангелие. Москва, Анонимная типография. [ок. 1553/1554]. Разворот.

Так называемое узкошрифтное Евангелие. Первенец московской печати.

В книгах, напечатанных кириллицей, отразились реальные историко-культурные процессы эпохи, происходившие в Европе в критический момент ее истории между Тридентским собором середины XVI в. и Брестской церковной унией (1596), когда с разделением христианства на конкурирующие конфессии в европейской культуре образовалось поле напряжения: наступление контрреформации обострило конфессиональную борьбу между католиками, протестантами, униатами, православными. Самый характер конфликта требовал обращения к печатному слову. Столкновение идей порождало ситуацию вызова и соперничества, контакта и соревновательности и сопровождалось явлениями межкультурного обмена. Рукописная традиция с ее ограниченными возможностями для размножения сочинений уже не могла удовлетворить назревшие потребности в книгах, с помощью которых можно было сделать идеи национально-религиозной борьбы достоянием более широкого круга читателей. Для этих целей необходимо было именно книгопечатание, обладавшее способностью «тиражирования», ибо, как говорил один из печатников рубежа XVI-XVII вв., ум «изображением книг множится».

Евангелие. Москва, Анонимная типография, [ок. 1558/1559].

Так называемое среднешрифтное Евангелие.

В кириллических изданиях XVI в. представлена далеко не вся литература, известная к тому моменту. Переводной роман, светская повесть и некоторые другие жанры остались вне сферы кириллического книгопечатания, хотя, например, в славянской и валашской среде ко второй половине XVI в. бытовали Сербская Александрия, легенды Троянского цикла, западноевропейские рыцарские романы о Бове, Тристане и Изольде. Собственно беллетристика продолжала оставаться уделом рукописной традиции. Круг произведений, подлежащих печатанию, пытались обозначить сами издатели, отдававшие предпочтение церковно-культовым книгам (Служебники, Октоихи, Триоди, Часословы, Псалтири, Минеи). К разряду «полезных» принадлежали церковно-учительные книги: они «веселят» сердца, приносят радость и воспитывают многие добродетели, кроме того, религиозно-полемические произведения, а также азбуки, буквари, грамматики. Развитие кириллического книгопечатания во второй половине XVI в. сопровождалось интенсивными кросс-культурными процессами, характерными для Европы того периода. Кириллическую книгу использовали как православные — по исторически сложившейся традиции, так и представители иных христианских конфессий для пропаганды своего вероучения. Наблюдается движение памятников, напечатанных кириллицей, из западных, латинских областей в места традиционного бытования кириллической книжности, а также в пространство, традиционно занятое латиницей и глаголицей.

Евангелие. Москва, Анонимная типография, [ок. 1563/1564].

Так называемое широкошрифтное Евангелие.

Центры кириллического книгопечатания, созданные в разных странах Европы, руководствовались в своей деятельности разными побудительными причинами, отражая национальное, политическое, историческое и культурно-религиозное самосознание их основателей. Сводный каталог создает предпосылки для последовательного изучения этих центров в сравнительном контексте. Новое религиозное движение — лютеранство, возникшее в начале XVI в. на немецких землях Священной Римской империи и признанное по Аугсбургскому религиозному миру 1555 г. официальным вероисповеданием, продвинулось к середине столетия к южным границам империи, населенным словенцами.

Активным проповедником реформационной идеологии у славян стал выходец из Краины, одной из коронных земель Габсбургов (область в составе нынешней Словении), протестантский священник, автор религиозных поучений Примус Трубер (Примож Трубар, 1508-1586), получивший образование в Зальцбурге, Триесте и Вене. Встретив сильную оппозицию католических иерархов на родине, он вынужден был переселиться под покровительство протестантского князя в герцогство Вюртемберг. Там, в Урахе, под Тюбингеном, Примус Трубер при поддержке немецких аристократов-единоверцев, ставших его меценатами, организовал типографию, печатавшую в 1561-1565 гг. протестантские книги на «словенском» и «хорватском» языках, кириллицей и глаголицей ("ову цирулиску и глаголску штампу нарредили и зачели"), а также латиницей. Трубер, по его признанию, вдохновлялся примером других стран, где реформационное движение достигло, по его убеждению, больших успехов: печатные книги («штампане книге») разнесли по всему миру «великий огненный пламень», разгоревшийся в Саксонии, по всем «наивозможным королевствам», особенно по всей «Немшкои Земли, Франции, Англии, Скотции, Дании, Нортвеги, Сведии, Полачкои Земли, Ишпании и Италии, паче дари и до Турске Земле». Примус Трубер является основоположником словенской литературы и словенского литературного языка; в напечатанных им книгах язык этот называется также «скранским», «кранским», «краинским», то есть языком Краины, который, как отмечается здесь же, чрезвычайно близок хорватскому языку: «с хрватским язикомь много се склада». Применяя все традиции графики, существовавшие у южных славян на Балканах, Примус Трубер явно имел в виду миссионерскую пропаганду идей протестантизма среди славян разных исповеданий. Своими изданиями он стремился оказать влияние не только на католическую славянскую паству, в обращении у которой была преимущественно латиница, в меньшей степени глаголица и лишь в единичных случаях кириллица. Книги, напечатанные кириллицей, предназначались, по всей видимости, также православным славянам, прежде всего сербам и болгарам, традиционно пользовавшимся кириллицей, чтобы дать им идейное оружие для противостояния в борьбе с католиками.

Азбука. Тюбинген, 1561. Наборная полоса.

Показательно, что первые кириллические издания, появившиеся в 1561 г. в Тюбингене, представляют собой зародившийся в XVI в. малый жанр печатной продукции; это отпечатанные на отдельных листах две азбуки, так называемые «пробные листы кирилловских письмен»: «большой»— в 4° и «малый»— в 8° (сохранились в единственном экземпляре). На «большом» листе, кроме образцов кириллического шрифта, вырезанного нюрнбергским мастером Гансом Гартвахом, кириллицей на славянском языке хорватской редакции напечатана также главная христианская молитва — Отче наш («Хвала самому Богу»). По образцу стандартных латинских букварей «Paternoster» составлена изданная спустя три года Азбука глаголических, кирилловских и латинских письмен (1564). Отражая стремление протестантского проповедника учесть разные традиции графики на Балканах, Азбука направлена к лучшему усвоению глаголицы теми, кто пользовался латиницей, а также к расширению круга читающей на глаголице публики. Со времен принятия христианства глаголическая традиция продолжала существовать в хорватской письменности. Населенные словенцами земли, располагавшиеся в южной части Священной Римской империи, граничили с Османской империей, реально соседствуя с хорватами. По-видимому, для них и предназначалась Азбука. Кроме глаголического и кириллического алфавитов, на отдельной странице приведены латинские буквы и их сочетания, расположенные, однако, в порядке кириллической азбуки (А, В, V, G, D, Е... TS... YA...) и снабженные названиями, записанными латиницей (Az, buki, vedi, glagole, dobre, yest... tsrv... yat...); к каждой букве латинского алфавита подведена соответствующая глаголическая графема с присущим ей цифровым обозначением. Практическому усвоению глаголицы призваны были служить приведенные здесь же молитва Отче наш (Oratio Dominica — воскресная молитва) и псалом 117 (по переводу Лютера) в записи чередующихся строк латиницей и глаголицей. Одни и те же книги Примус Трубер дублировал, издавая их разной графикой. В 1561 г. вышел Букварь (Табла за дицу), по которому «препростые люди» «легко могут научиться» «цирулскими словми чтати», тогда же появился его глаголический аналог. Кроме кириллической азбуки, десяти заповедей, апостольского Символа веры, молитв и кратких евангельских чтений о Христе, Табла за дицу содержит азбучный акростих «Како се имаю слова изговарети» на хорватском языке («Аз бо есам Бог...»).

Катехизис. Тюбинген. 1561. Титульный лист.

Участвовавшие в работе типографии переводчики и авторы предисловий к изданиям Антон Далматин (начало XVI в. — 1579) и Степан (в изданиях: «Стипан») Истрианин (Степан Концула из Истры, 1521-1568) перевели «из многих языков» на «харвацки» лютеранский Катехизис, предназначавшийся «за младе и припросте люди» (1561). Тогда же Катехизис был напечатан также глаголицей, в 1564 г. — латиницей. Постоянно употребляемая переводчиками формула о переводе «из многих языков» должна была свидетельствовать об их углубленной богословской и филологической работе над текстом. Для балканских славян «в Далмации, в Хрватих, Сербие, Босне, Сримске земле и ва всихъ инихъ овога язика странах или землахь» были напечатаны вышедшие одновременно на глаголице и кириллице издания, содержащие текст лютеранского исповедания веры, — Артикулы (1562), которые, как сказано на титульном листе, «изь Латинскога, Немшкога и Краинскога язика ва Хрвацки верно стлмачени». Той же аудитории — всем христианам «словинскога язика» — предназначались кириллическое и глаголическое издания лютеранской теологии Филиппа Меланхтона (1497-1560), знаменитого сподвижника Лютера, Едни кратки разумны науци (1562) в переводе «из Краинскога языка» на хорватский. Антон Далматин и Степан Истрианин подчеркнули в предисловии, что своей переводческой и типографской деятельностью хотели служить не «русом, или русианом, ни полаком, ни чехомь, ни мошковиштемь» или каким-либо другим народам, но именно «вам, Хрватом, Далматином, Истрианом, Бошнаком, Србланом, Булгаром». Поэтому на современный им родной общий, по их мнению, язык они перевели тексты из мисалов, богослужебных книг, псалтирей и бревиариев, которые не могли быть поняты жителями Балкан на иных, неизвестных им языках: «нике Латинскога, неке Грчкога, нЪке Июдискога, нике Рускога, нике Мошковицкога, Чешкога и Полскога и многих незнанихъ язиков». Постиле (1563) на кириллице («цируличкими слови») предшествовало глаголическое издание (1562). Этот сборник поучений и толкований на воскресные и праздничные евангельские чтения составлен Примусом Трубером на словенском языке «изъ доктура Мартина Лутера», «многоценного витязя и Божия человека», противостоявшего «папиным соблазнам», а также из Филиппа Меланхтона, Иоганна Бренца, сборников Loci Communes «ради младых и препростых людей» — последователей евангелической веры. Те же переводчики Антон Далматин и Степан Истрианин перевели Постилу на хорватский язык и адресовали сборник всем «добрим боголюбнимь в Хрватскои, Србскои, Рускои и проч. земли кьрстяномь». Под «Руской» землей имелись в виду восточно-славянские территории Великого княжества Литовского.

Новый Завет. Тюбинген. 1563. Титульный лист.

Одно из основных изданий Трубера— Новый Завет. Сразу вслед за глаголическим изданием на хорватском языке (1562/1563) вышел основанный на словенском переводе Трубера перевод с «Латинского, Влашкого, Нимшкога, и Краискога» на «Хрватски езикь» кириллицей (1563), адресованный и католикам, и православным, или, по словам Антона Далматина и Степана Истрианина, «...всимь Словенского язика людемь», прежде всего — «Хрьватомь и Далматином, потомь такаише Бошнакомь, Безьякомь, Србьлом и Боулгаромь». На Балканах соседствовали славяне разных конфессий, включая мусульманство, они не только граничили друг с другом, но и, пересекаясь, жили в тесном контакте, как, например, в районах современной Боснии. По замыслу протестантского проповедника, изданный им перевод Нового Завета должен был послужить укреплению славян в христианской вере и спасению их от опасности исламизации — от «турской махометскои невери». С кончиной издателя-мецената Штаера Ханса Унгнада (1493-1564), барона Зоннекского, в собственности которого находились шрифты тюбингенского протестантского издательства, типография прекратила свою деятельность. Последняя протестантская книга на словенском языке — Домашняя Постилла Лютера в переводе Примуса Трубера, изданном его сыном под заглавием Hishna Postilla (1595). Логически организованная издательская программа деятеля Словенской Реформации, включавшая книги, содержавшие основы протестантского вероучения (катехизис, исповедание веры, свод теологии) и его фундамент (Новый Завет), а также самый необходимый учебный инструментарий (азбуки), принесла ощутимые плоды только в своей филологической части — продолжилась и укрепилась тенденция к изданию кириллицей книг на южнославянских «народных» языках. Дальнейшему же внедрению и укоренению идей протестантизма среди балканских славян решительное противодействие оказало контрнаступление католицизма и в этой связи деятельность Ордена иезуитов. Из столицы Венецианской республики, в составе которой находилась часть побережья балканской Адриатики, и из Рима началось продвижение к славянам католических книг на кириллице, подготовленных иезуитами и направленных против влияния протестантизма, на укрепление в вере и возвращение отступивших в лоно церкви, а также в видах возможной экспансии католицизма на земли, населенные православными, для помощи им в борьбе с протестантскими движениями. Поэтому, хотя на католических Балканах кириллица не являлась главным алфавитом, она тем не менее привлекла внимание деятелей контрреформации в их стремлении к тотальному духовному подчинению.

Служба блаженной Деве Марии. Венеция. 1571.

Титульный лист.

Ксилография: герб Якобо де Бароми.

Служба блаженной Деве Марии. Венеция. 1571.

Ксилография: царь Давид и Вирсавия.

Служба блаженной Деве Марии. Венеция. 1571.

Ксилография: Сретение Господне.

Широко распространенная в католическом мире книга Служба блаженной Деве Марии, многократно переиздававшаяся на латинском языке (156 изданий до 1530 г.), впервые увидела свет на славянском языке хорватской редакции в кириллическом издании, вышедшем в Венеции в 1512 г. Перепечатка, появившаяся там же в 1571 г., отражала характерное для идеологии контрреформации укрепление культа Богородицы, отвергнутого Лютером. Как и во многих других изданиях с миссионерским уклоном, в начале книги воспроизведена кириллическая азбука. Над изданием трудились венецианские типографы, специализировавшиеся в печатании католических текстов кириллическим шрифтом, так называемой боснийской кириллицей, для южных славян, — Якоб Дебар (Jakov de Baromic, Jakob de Barom, Jakov Debar), далматинец, вероятно, родом с острова Крк, сотрудничавший с сицилийцем Амброджо Корсо (Ambrogio Corso). В их издательскую марку включено изображение лестницы, увенчанной звездой п, отсюда в выходных сведениях Службы фраза «Иаковь Дибаромь и Аброжо Корьсо кумьпано ала сена дела скала», являющаяся транслитерацией итальянского текста: «Jakov Debar е Ambrogio Corso cumpagno alia segna della skala», что означает: «Якоб Дебар в сообществе с Амброджо Корсо под знаком лестницы». Задачам катехизического просвещения паствы отвечала также напечатанная кириллицей в Венеции Наука христианская (1583) испанского иезуита Якоба Ледесмы (Диего де Ледесма, 1519-1575; «от дружьбе Иезусове», то есть член Ордена), переведенная на одно из хорватских наречий —«дубровницкий язык». Книга напечатана, как сказано в выходных сведениях, «по Камилу Занети, по реду пьлемени тога вьласьтелина Анжела и Ивана бьратие Загури». Камилло Дзанетти (Camillo Zanetti), родом из Брешии, — один из большой династии печатников Дзанетти. Братья Анджело и Иван Загури происходят, возможно, из той же венецианско-далматинской дворянской семьи Zaguri (или Zagurovich), из которой вышел известный печатник Иеролим Загурович (Girolamo Zagurovich).

Канизий Петр. Сумма. Рим. 1583. Титульный лист.

Ксилография: герб папы Григория XIII.

Канизий Петр. Сумма. Рим. 1583. Титульный лист (вариант).

Ксилография: Богоматерь с младенцем.

Канизий Петр. Сумма. Рим. 1583.

Гравюра на меди: Распятие полного извода.

Тогда же, в 1583 г., в Риме по повелению папы Григория XIII кириллицей было издано одно из программных сочинений иезуитов, содержащих доктрину и церковную политику католицизма эпохи контрреформации, — Сумма. Наука христианского частного научителиа богослова Петра Канисие. Голландец по происхождению, немецкий иезуит Петр Канизий (1521-1597), ода из столпов Ордена иезуитов, создатель католического катехизиса (1565), удостоенный впоследствии причисления к лику святых и провозглашенный «Учителем церкви», был ревностным борцом с протестантизмом и, естественно, в отличие от Примуса Трубера писал о его вождях как о еретиках: «Не знадемь, ны зьнахь, ны хощу зьнати Лутера, на Калвина плюю и говору: Будите проклети вьсы Еретицы». На свою сторону «богословец дружины Исуса» привлекает в деле церковного строительства авторитет отца католической церкви Амвросия Медиоланского: «Са светимь Амбросомь такоерь узглашаем у вьсему желимь наследовати церкву Римску». Текст Суммы перевел, как сказано на титульном листе, «изь Латинскога язика у Словинскы» (согласно указанию непосредственно перед текстом — «изь Влашкога илы Латинскога язика у Словинскы язикь») «Шимунь Будинео Задранинъ» — католический священник Симон Будинич из Задара, выходец из хорватских земель, находившихся в составе Венецианской республики. Книга вышла с двумя вариантами титульного листа. На одном — герб римского папы с указанием инициатора издания («утиштена по заповЪды пресветога отца папе Грегориа Тринадесятога») и места выхода: «У Риму при Доминику Бажи». О Доменико Базе (Domenico Basa, 1535-1596) известно, что он родился недалеко от городка Чивидале дель Фриули на северо-востоке Италии, работал в Венеции, принадлежал к кругу печатников, связанных с традицией Альда Мануция, в 1567 г. переехал в Рим, где работал для типографии «Popolo Romano»; был техническим директором издательства Ватикана, умер в Риме в 1596 г. Признаки причастности папского престола к изданию Катехизиса Петра Канизия для славянской аудитории устранены в оформлении второго варианта титульного листа: герб папы заменен гравюрой с изображением Богоматери с младенцем, место издания не обозначено. Идеологическая корректировка была произведена, по-видимому, для того, чтобы книга своими явными приметами католического происхождения не оттолкнула в первый же момент читателя-некатолика. Специально для печатания этого Катехизиса Ватикан поручил изготовить кириллический шрифт Р. Гранжону (1513-1590). Европейски известный резчик шрифтов, родом из Парижа, работал в Риме в 1578-1590 гг. и прославился как один из самых виртуозных в истории книгопечатания мастеров, изобретатель новых графических форм, создавший более сорока шрифтов, включая такие экзотические, как арабский, армянский, сирийский. Римская кириллица Р. Гранжона увенчала достижения более ранних славянских печатников, прежде всего мастеров из Венеции. Резание литер «Illyrica о Serviana» началось в 1581 г., а уже через год новым кириллическим шрифтом был напечатан пробный лист — покаянная молитва папы Григория XIII; в заглавии, набранном латиницей, перечислены народы, пользующиеся кириллицей: «Illirici characteres quiubus Servia, Bulgaria, Vallachia, Moldavia et Moscovia, ac multae aliae illiricae regions utuntur». На листе с образцом римской кириллицы имеется штамп: «Rob. Granjon Parisien. Typographus incidebat Romae. MDLXXXII». В том же 1583 г., когда вышел Катехизис Канизия, известный иезуит Антонио Поссевино, глава папского посольства в Московию, посетил на обратном пути православного магната Речи Посполитой князя К. Острожского и организованный им центр книгопечатания. У Поссевино имелись планы, направленные на распространение католицизма на православных землях Речи Посполитой, в связи с чем он предполагал завести здесь книгопечатание на кириллице. Возможно, поэтому он счел целесообразным продемонстрировать К. Острожскому кириллицу Гранжона, пригодную, по словам Поссевино, для языков «Rutenica» и «Moscovitica», как новейшее достижение ватиканских книжников. К. Острожский же как образец мастерства своих печатников подарил Поссевино недавно отпечатанную Острожскую Библию, а римскую кириллицу князь определил скорее как «сербскую», отличную от традиционной восточнославянской.

Псалтырь с восследованием. Венеция. 1561. Послесловие.

Иждевением Вицентия Вуковича.

Псалтырь с восследованием. Венеция. 1561. Разворот.

Иждевением Вицентия Вуковича.

Исследователи полагают, что образцом для Гранжона послужил шрифт изданий, вышедших из типографии, основанной в Венеции в 1519 г. сербом Божидаром Вуковичем. Унаследованная в 1546 г. его сыном Вицентием типография проработала с перерывами вплоть до конца столетия (после 1561 г. при других владельцах). В типографии Вуковичей печатался традиционный для ареала Slavia Orthodoxa репертуар богослужебных книг на церковнославянском языке «на просвещение всем православным христианам». В первую очередь они предназначались издателями своим соплеменникам, находившимся в пределах Османской империи, — сербам и болгарам. Божидар Вукович, родом из македонских пределов («отечеством от Диоклетие еже есть в пределах Макидонскыих»), организовал типографию, по его собственному признанию, в условиях вынужденной эмиграции: когда, убежав из Подгорицы (Черногория) и оказавшись «вь велицЪй тузЪ и печали въ Итальскыихъ странахь, вь градЬ нарицаеме ВьнетиянЬ», не смог вернуться «в отечество свое» и, видя «род христианский», попираемый «от измаилтян», занялся «со всей сердечной любовью» делом, о котором мечтал с юности. Теми же мотивами руководился в своей деятельности его сын, ссылавшийся на недостаток («оскудение») «божественных книг», уничтоженных и расхищенных «измаильтЬни». Поэтому во второй половине XVI в. типография Вицентия Вуковича продолжила печатание церковно-литургических книг, повторив некоторые из изданий Божидара: Служебник (1554, перепечатка издания 1519 г.), Молитвослов (1560, перепечатка издания 1547 г.), Триодь постная (1561), Псалтирь с восследованием (1561). Предисловия и послесловия к изданиям сохранили имена печатников: при Божидаре Вуковиче книжным делом занимались черногорец иеромонах Пахомий, монахи Феодосий и Геннадий из монастыря святого Саввы Сербского, что в Милешеве, при Вицентии — Стефан из Скадара (Скутари). В момент простоя в работе типографии печатник Яков Крайков, прибывший в Венецию из Македонии, «от места нарицаема Софиа», нашел (или, как он пишет о себе, «обретох») у Вицентия Вуковича шрифты («стари калапы»), долгое время бывшие без употребления, и напечатал в 1566 г. «малую книгу» Часословец, в которой проявил себя высокопрофессиональным мастером, художником-ксилографом и редактором. В 1569 г. Иеролим Загурович (Gerolimo/Girolamo, Zaguri/Zagurovich), родом из знатной далматинско-венецианской дворянской семьи Zagurovich, правитель Котора, в собственность которого перешла типография, поставил его печатником: «И азь Иаковь от прЪделЪхь Македоньскихь от места зовомь Софиа Краиковь сынь и от господина Иеролима поставлЪнь бехь на сие дело». Иеролим Загурович собрал воедино унаследованные от Божидара Вуковича «стары кипари», — по-видимому, имеются в виду словолитные формы для отливки типографского шрифта, — обновил их, чтобы пополнить оскудевшие церкви богослужебными книгами. Типография продолжала обслуживать, как и при Вуковичах, нужды православных южных славян. Издания Псалтири с восследованием (1569) и Требника (1570) имеют типографский знак Иеролима Загуровича: профиль африканца (мавра) в картуше с подписью под изображением, удостоверяющей, что книгу издал «господинь Иеролимь Загуровикь. И положи свои белегь». Кроме того, в типографии Иеролима Загуровича были напечатаны два издания Служебника (ок. 1570 и 1570/1580), преемственно связанные со Служебником, ранее изданным Божидаром и Вицентием Вуковичами (1519, 1554). После кончины Иеролима Загуровича в 1571 г. Яков Крайков напечатал здесь книгу Различнии потреби на вьсяко врЪме и угодна быти въсякому человеку (1572), составной частью в нее входит «Сказание и повесть о колико имать Венефиа святихь мощи». Со временем типография обрела нового владельца, ее последние издания — Молитвенник и первый для сербов Букварь на церковнославянском языке, напечатанные дечанским иеромонахом Саввой, — вышли в 1597 г., когда типография принадлежала издателю Джованни Антонио Рампацетто (Giovanni Antonio Rampazzetto [Rampazetto]), работавшему в Венеции в 1583-1607 гг. В кириллических книгах, напечатанных в Венеции, место издания передано в форме «Венетиа», «у Бнецияхь», «у Мнецихь», «в славнем градЬ Венетиане», «в градЬ, нарицаеме ВынетиянЪ», «в градЬ Венетскым». Для православных южных славян, находившихся под турецким владычеством, книги печатались не только в Италии, но и собственно на территории Балкан — в Белграде, Милешеве, Мркшиной Церкви, Скутари. Сохранившиеся единичные издания, увидевшие свет в этих местах, свидетельствуют о том, что организаторами книгопечатания на церковнославянском языке выступали здесь главным образом сербы. Книги, вышедшие в свет на землях, входивших в Османскую империю, содержат упоминание турецкого султана Сулеймана Великолепного: «Тогда же вьсточнимь странамь обладающему великому амирехь Султань Сулейману», «Вь царьств(о) же цара измаильтьскаго велика амирЪ султан Сулеимань-бега».

Четвероевангелие. Белград. 1552.

Иеромонах Мардарий. Наборная полоса.

Четвероевангелие. Белград. 1552.

Иеромонах Мардарий. Наборная полоса.

На средства князя Радиша Дмитровича был изготовлен типографский набор («слова на типарех») и напечатана первая в Белграде книга—знаменитое Четвероевангелие (1552). Однако князю не суждено было дожить до выхода издания в свет. Как сказано в предисловии, написанном от лица Радиша Дмитровича: «...вьнезаапу прииде грьдии чась сьмрьты и вьзеть дух мои и по сьмрьти моей оставихь сие форми вь дому моемь». Дело завершил Троян Гундулич из Дубровника: «...азь Троянь Гундуликь от великага града Дубровника по проставлении кнеза Радише понуждень быхь... принести... вь домь мои форми сие». Белградское Четвероевангелие напечатано иеромонахом Мардарием из монастыря в Мркшиной Церкви, где спустя несколько лет он же организовал типографию и вновь издал Евангелие, «...азь Христу рабь иеромонахь Мардарие рукодЪлисахь сиа слова от железа и меди и прочаа сь вЪликымь трудомь и подвыгомь сьврьшихь сию святую душеспасную книгу глаголемую Тетроевангелие...». Следующее издание, вышедшее его стараниями там же, при храме Св. Вознесения,— Триодь цветная (1566), над печатанием которой, кроме Мардария, трудились поп Живко и дьякон Радул. Единственным книжным памятником, свидетельствующим о деятельности типографии в Милешеве, при монастыре святого Саввы Сербского, остается Псалтирь с восследованием (1557), напечатанная игуменом Даниилом. Печатники переходили из города в город, из страны в страну, принося с собой на новое место книгопечатное ремесло. Вслед за Триодью постной, напечатанной в 1561 г. в венецианской типографии Вицентия Вуковича, Стефан из Скадара издал в родном городе — «вь странахъ Македонскихъ... въ граде Скендери» (Шкодер в современной Албании), расположенном на территории, принадлежавшей до турецкого завоевания Венецианской республике, Триодь цветную (1563). Текст послесловия перепечатан из упомянутой венецианской Триоди постной, поскольку содержащаяся в нем мотивировка оставалась остроактуальной. Необходимость в церковных книгах объясняется их крайним недостатком («оскудением») в условиях жизни под господством мусульман: «...порабощениемь лютых агарнЪ погружаемсе, наипаче же... оскудЬниемь Божестьвныхь сьдрьжимсе». Кстати, в издании Триоди цветной принимал участие печатник «маистро Камило Занети» (Камилло Дзанетти), известный также по более позднему венецианскому изданию сочинения автора-иезуита— Наука христианская (1583) Якоба Ледесмы. В зону византийско-славянского культурного влияния входит также кириллическое книгопечатание в княжествах Трансильвании и Валахии (территория современной Румынии) с их по преимуществу православным румынским (валашским) населением. Возникновение книгопечатания здесь еще в начале XVI в. связано с именем сербского инока Макария, основоположника южнославянского кириллического книгопечатания, его Осмогласник (Цетинье, 1494) — первая на Балканах печатная книга. Из книг же, изданных им в Валахии, где он нашел убежище от турецкого нашествия, до наших дней дошло лишь Четвероевангелие (1512). После выхода его в свет книгопечатание возобновилось здесь только в 1535 г. и продолжалось до 1588 г. Во второй половине XVI в. работали одновременно несколько центров книжного дела: в Трансильвании— Сибиу, Орыштие, Белград [Алба Юлия] и наиболее деятельные Брашов и Себеш; в Валахии — Тырговиште и типография при монастыре Иоанна Предтечи возле Бухареста. При поддержке влиятельных феодалов и церковных иерархов они выпустили значительный объем книг кириллической печати.

Триодь цветная. Мркшина Церковь. 1566.

Печатали поп Живко, дьякон Радул.

Старанием иеромонаха Мардария.

Наборная полоса.

Октоих. Брашов. 1567.

Печатал дьяк Лоринц с 4-мя учениками.

Наборная полоса. В заставке герб Валахии.

В Брашове, где книгоиздание существовало во второй половине XVI в. наиболее продолжительное время (1557-1588), книжному делу покровительствовали сначала жупан (боярин) и судья Брашова Ханс Бегнер, упоминаемый в изданиях 1557 и 1561 гг., затем Иоанн Александру, «воевода въ сеи Угро Влахискои, сынь великаго и прЪдобраго Иоанна Мирча воевода». «Повелением» Иоанна Александру, заметившего «умаление и оскудЬние святыя книгы», печатные издания выходили в 1568-1578 гг. В одном из них наряду с Иоанном Александру назван митрополит Евфимий (Минея праздничная, 1568), в другом (Псалтирь, 1577)— его сын, воевода Иоанн Михна, неоднократно упоминаемый в последующих изданиях. Из пространного предисловия к Евангелию учительному (1581) на румынском языке следует, что издание инициировал и финансировал жупан и брашовский судья Лукач Хрьжиль, предпринявший долгие поиски текста-образца. Он нашел его в Тырговиште у митрополита Серафима. По совету ардельского митрополита Геннадия (Трансильвания), в митрополии которого священники многих приходов нуждались в этой книге, а также по воле митрополита Серафима Лукач Хрьжиль поручил перевести Евангелие на румынский язык дьякону Кореей, «ученому мастеру в таких делах», что тот и исполнил вместе с попами Иоанном и Михаем. О причастности Лукача Хрьжиля к изданию Евангелия должно было свидетельствовать изображение его герба, которым открывается издание. Оригиналом для перевода послужила, как сказано в том же предисловии, «сербская книга».

Служебник. Брашов. 1587. Печатал дьякон Шербан Кореси.

Исправник поп Михай. Наборная полоса.

Служебник. Брашов. 1588. Печатал Шербан Кореси. Разворот.

Работа над одним из последних брашовских изданий — Служебником (1587) — была начата при воеводе Иоанне Михне и завершилась при ардельском воеводе Жигмонде Батори (князь Трансильвании, 1588-1602). Единственное издание, свидетельствующее о деятельности во второй половине XVI в. типографии в Тырговиште, основанной еще в 1508-1512 гг.,— Триодь цветная (1558). Оно предпринято по воле воеводы Иона Петрашку, после кончины которого поддержку изданию оказал воевода Радул, руководствуясь «повелением» своего отца «господара Иоанна Мирча воеводы в сее земли Угровлахийской». Над печатанием книги трудился дьякон Кореей с десятью учениками. Также оставшееся единственной дошедшей до нашего времени книгой, напечатанной в Белграде [Алба Юлия], Евангелие (1570) издано «повелением великого воеводы» Криштофа Батори, будущего князя Трансильвании (1576-1581) и брата польского короля Стефана Батория. Примечательная деталь: Криштоф Батори наложил ограничения на повторное издание книги в течение 30 лет: «И съ властию великаго воевода Батьрь Крищовь за 30 лЪт да не смЪеть на типарь». В его правление «повелением» ардельского митрополита Геннадия в Себеше издана Минея праздничная (1580). Среди мастеров наиболее примечательная фигура валашского книгопечатания второй половины XVI в. — дьякон Кореей, родом из Тырговиште. Кореей печатал книги в нескольких типографиях, не только в родном городе, но также в Брашове и Себеше, работал то в одиночку, то в сотрудничестве с другими печатниками: с Логофетом Опря (Опреа), дьяком Тудором, Мануилом, с многочисленными учениками, число которых колебалось от четырех до десяти. На валашских землях возникла, как и в Венеции, династия печатников: дьякон Кореси передал свое дело сыну Шербану, который занимался, как и его отец, изданием книг в разных типографиях. Имя дьякона Шербана появляется в изданиях начиная с 1582 г., он работал вместе с дьяками Марианом в Орыштие и Макарием в Себеше (или Брашове), с попом Михаем в Брашове. С именем дьяка Лоринца сохранились два издания: над одним из них печатник трудился в Брашове вместе с четырьмя учениками (Осмогласник, 1567), другое (Евангелие, 1570) вышло в Белграде [Алба Юлия].

Евангелие. Сибиу. ок. 1551/1553.

Наборная полоса.

Евангелие. Сибиу. ок. 1551/1553.

Наборная полоса.

Единственное дошедшее до нас Евангелие (1551/1553), напечатанное в Сибиу, свидетельствует о деятельности во второй половине XVI в. типографии, где печатал Филипп Молдованин. Иеромонах Лаврентий с его учеником Иваном завели при монастыре Иоанна Предтечи близ Бухареста типографию с намерением «исполните церковь» святыми книгами и в течение 10 лет изготовили шрифты и напечатали Четвероевангелие (1582): «...азь Христу рабь и меншии вь иноцЪх иеромонахь Лаврентие и съ учеником моим Иовань трудихмосе блызь град Букурешть... и сътворихом монастир храм святаго пророка ПрЪдтечЪ КрестителЪи Иоана и въ нем сьтворихом типари, сие трудихом 10 лЪть дондеже сьставихом фоурме... и съписахь душепользние сие... кныгы Тетроевангелие». Репертуар изданий, вышедших в Трансильвании и Валахии, находившихся в вассальной зависимости от турецкого султана, близок по своему составу к тому, что печаталось для православных славян на южнославянских Балканах: это главным образом книги, предназначавшиеся для катехизации паствы и церковно-богослужебной практики. Некоторые из книг, напечатанных дьяконом Кореей в Брашове, представляют собой переводы на румынский язык: Катехизис (1560), Номоканон епитимийный (1560/1562), Евангелие (1561), Евангелие учительное. Молитвослов (1564), Апостол (1567/1568), Псалтирь (1570), Евангелие учительное (1581). С параллельными чтениями на церковнославянском и румынском языках напечатана Псалтирь (1577), переведенная, по признанию дьякона Кореей, с сербского издания на румынский язык и предназначенная для антифонного исполнения. Типографская и переводческая деятельность дьякона Кореей способствовала становлению и утверждению румынского языка. На румынском языке (с церковнославянизмами) его сыном Шербаном издана Палея (Орыштие, 1582). Преобладают, однако, издания на церковнославянском языке (среднеболгарского или сербского изводов) с отдельными чертами, характерными для валашских и молдавских книг. Княжества Трансильвании и Валахии входили в комплекс стран Юго-Восточной Европы в тесном соседстве с Болгарией и Сербией, что нашло отражение в культурном взаимодействии этих народов и в языке вышедших здесь кириллических изданий. В 1588 г. традиция книгопечатания на землях Трансильвании прервалась и возродилась вновь спустя полстолетия, в 1635 г. Значительный стимул к развитию кириллическое книгопечатание получило на белорусских, украинских и литовских землях Речи Посполитой, пережившей в XVI в. золотой век Ренессанса, Реформацию, затронувшую частично и восточных славян, и мощную волну контрреформации, породившую экспансию католицизма на восточные окраины Речи Посполитой. Реформационные движения коснулись в некоторой степени и кириллического книгопечатания на землях Великого княжества Литовского еще за несколько лет до образования Речи Посполитой (1569). В начале 1560-х гг. преемники Ф. Скорины в белорусском книгопечатании, просветители Симон Будный, Матвей Кавечинский и Лаврентий Крышковский при покровительстве магната, канцлера Великого княжества Литовского Миколая Радзивилла Черного, бывшего в тот период протестантом, организовали в его несвижской резиденции типографию. Из нее вышло первое кириллическое издание на книжном языке Юго-Западной Руси («проста мова», старобелорусский) с церковнославянизмами и полонизмами — Катехизис для деток христианъских языка Руского (1562), содержащий изложение основ протестантского вероучения. Примечательно, что книга появилась практически одновременно с лютеранским Катехизисом, изданным Примусом Трубером (1561) также на народном («хорватском») языке. Несвижские издатели, именующие себя в посвящении Радзивиллам «ваших княжацких милости поволные слуги», просят принять с «ласкою» и благодарностью «дань з города Несвижьского» — книгу, напечатанную «в новое кузни... онымъ славнымъ здавна далеко росъширенымъ Словеньскимъ языкомъ...».

Катехизис. Несвиж. 1562.

Типография Матвея Кавечинского, Симона Будного, Лаврентия Крышковского.

Катехизис. Несвиж. 1562.

Типография Матвея Кавечинского, Симона Будного, Лаврентия Крышковского.

Судя по тексту предисловия (от 10 июня 1562 г.), написанного Симоном Будным в бытность его кальвинистским проповедником в Клецке, ему принадлежала решающая роль в подготовке издания: «Азъ недостоинъ от святыя церкви служителей наменшии сию книжку от Божественныхъ писании събрахъ и написахъ, абы вси слова Божия и истинны разумениа жаждущии мЪли». Издание адресовано восточнославянскому населению Великого княжества Литовского и Польши: «веЬмъ благовернымъ христианомъ языка Руского». Катехизис — единственное сохранившееся издание несвижской типографии. В протестантскую традицию издания священных и церковных текстов на книжном народном языке, унаследованную от С. Будного, Василий Тяпинский внес новшество: в типографии, основанной им в своем имении на Витебщине, он предпринял издание Евангелия (после 1580) с параллельными текстами в две колонки на церковнославянском языке и на «руском», т. е. «простой мове»: «двема езыкы зараз и словенским и при нем тут же рускимъ». Это программное положение сформулировано В. Тяпинским в предисловии, сохранившемся только в рукописном виде в одном из двух известных экземпляров издания: Предмова. Василеи Тяпинскии зацнои монархии словенской. Это яркий эмоциональный манифест в защиту литературного языка Юго-Западной Руси — «простой мовы», «езыка своего славнаго». Тяпинский страстно убеждает, что язык «народа руского» обладает не меньшими достоинствами, чем языки «влохов, немцов, поляков, французов, ганкликов, гишпанов» — народов, которые перевели «слово Божие з латинских и иных писмь» на свой природный («прирожоный») язык. Из-за недостатка материальных средств В. Тяпинскому не удалось завершить издание: «в той убогой моей друкарни», — писал он, напечатаны «писания» евангелистов Матфея, Марка и начало Евангелия от Луки. Пример частной типографии В. Тяпинского наглядно демонстрирует, что книгопечатание как дорогостоящее предприятие нуждалось в меценатской помощи. Если деятельность протестантов поощрял Радзивилл, то православные обрели не менее влиятельного мецената-магната в лице князя Г.А. Ходкевича, гетмана Великого княжества Литовского. В его родовом имении Заблудове нашли пристанище мастера печатных дел Иван Федоров и Петр Мстиславец, не добровольно покинувшие Московское царство.

Евангелие учительное. Заблудов, типография Г.А. Ходкевича, 1569.

Печ. Иван Федоров и Петр Тимофеевич Мстиславец.

Евангелие учительное. Заблудов, типография Г.А. Ходкевича, 1569.

Печ. Иван Федоров и Петр Тимофеевич Мстиславец.

Благодаря щедрой поддержке магната («властным накладом его милости») они получили возможность продолжить занятия книжным делом, а Г.А. Ходкевич обрел в их лице профессиональных исполнителей для воплощения своего замысла, о чем свидетельствует предисловие, написанное от его имени, к Евангелию учительному (1569), первой книге, вышедшей из его типографии в Заблудове: «Сего ради азъ Григореи Александрович Ходкевича видЬхъ таковое християньское научение в сеи книзе, восхотЪхъ еже бы слово Божие розмножилося и научение людем закону греческаго ширилося, зане же оскудЬ сихъ книгь намного различныхъ мЪстех и не пощадЬхъ от богодарованных ми сокровищь на сие дёло дати. К тому же изообретохъ собЪ в томъ дЪле друкарьскомъ людей наученых Ивана Феодоровича Москвитина да Петра Тимофеевича Мстиславца, повелЪлъ есми имъ учинивши варстать друкарьскии и выдруковати сию книгу Евангелие учительное...». Следующее издание— Псалтирь с Часословцем (1570)— напечатано Иваном Федоровым без участия Петра Мстиславца, который покинул двор Ходкевича и переехал в Вильну, по-видимому, по приглашению именитых горожан для организации там типографии. С выходом в свет этого издания заблудовская типография прекратила существование. Обретенное Иваном Федоровым в польских пределах покровительство со стороны Г.А. Ходкевича продолжалось недолго, кончина князя обрекла книжника на дальнейшие странствия. Находясь внутри Pax Latina с его постренессансной культурой и вступая с ним в напряженный политический, конфессиональный и культурный диалог, восточные славяне продолжали сохранять на этой территории исторически сложившийся тип культуры Slavia Orthodoxa. Они демонстрировали свое этнорелигиозное самосознание, создавая при городских ремесленных корпорациях религиозно-культурные центры — «братства» с их школами и типографиями, выдвигая из своей среды щедрых меценатов, покровителей просвещения и книгопечатания. Типографии Львовская, Острожская, Мамоничей в Вильне стали центрами активной литературной, переводческой и издательской деятельности. Во Львове, крупнейшем многоэтничном городе Галицкой Руси, который традиционно принадлежал в основном сфере восточнославянской культуры, Иван Федоров напечатал в 1574 г. две книги — Апостол и Букварь, став основоположником книгопечатания на Украине. Из послесловия печатника к Апостолу следует, что при основании львовской типографии ему помогли не «богатые и благородные», но люди незнатные («неславнии въ мирЪ»), среди них, как предполагают исследователи, были львовские мещане: седельщик Сенько Каленикович, «приятели» Михайло Дашкович, Иван Мороховский, портной Яцко, художник Лаврентий Пухала. Примечательно, что издание Апостола, одной из книг Нового Завета, идет рука об руку с Букварем (1574), что свидетельствует, так же как ранее у Примуса Трубера, о миссионерском типе книгоиздания на начальном этапе. Ревнители православия развернули энергичную деятельность по устройству систематического образования, столь необходимого для защиты своей веры и культуры, составлению и печатанию практических пособий. Букварь адресован всему православному миру: «Възлюбленыи честный хритиянскии рускии народе греческаго закону», — обращается в послесловии Иван Федоров. Это был первый у восточных славян печатный учебник грамоты. Иван Федоров поясняет, что составил его «не от себя», но, «въмале съкративъ», сложил «ради скораго младеньческаго научения» из текстов, которые, как показали исследования, заимствованы им из разных рукописных руководств по грамматике, сохранившихся в списках XV-XVI вв. В книге, кроме алфавита в прямой и обратной последовательности, приведен морфологический и грамматический материал, остальную часть занимают тексты для чтения и поучения. В качестве первого образца связного текста помещен азбучный акростих «Аз есмь всЬму миру свЪт», представляющий собой переработку одного из древнейших славянских стихотворений, восходящих к великоморавской эпохе. Следующий Букварь (1578/1580) — славяно-греческий с параллельными текстами в два столбца— Иван Федоров напечатал уже в Остроге, имении князя К.К. Острожского. Буквари Ивана Федорова сыграли выдающуюся роль в истории просвещения восточных славян, последующие авторы использовали их как готовый образец, отправляясь от которого они продолжили развитие школьно-филологической традиции. Репертуар книг, вышедших из братской типографии Львова, действовавшей в начале 90-х гг. XVI в. и обслуживавшей интересы не только собственно церкви, но и православных мирян, выходит за рамки традиционного круга церковнославянской книжности, чему способствовало установление тесной связи в деятельности братских типографий и школ. Два издания львовской печати представляют собой плод литературно-филологического творчества учеников местной школы. Одно из них— Просфонима (1591), стихотворный панегирик, «в братской школе Львовской составленный», в честь киевского митрополита Михаила Рагозы, ставшего, кстати, одним из инициаторов унии. Приветствие, написанное на церковнославянском языке (с рутенизмами и полонизмами) и греческом, было исполнено, как следует из текста титульного листа, дважды: «в граде Львове», в церкви «пред народом от детей», в день рукоположения Михаила Рагозы в митрополиты 17 января 1591 г., и утром следующего дня — в школе. Просфонима — первое произведение в жанре школьной декламации, увидевшее свет в печати. Этот жанр приобрел популярность в восточнославянской поэзии, культивировавшейся в школьно-городской среде на восточнославянских землях Речи Посполитой, он использовался для прославления представителей провинциальной светской и духовной аристократии, а с середины XVII в. продолжил жизнь в новом культурном пространстве, войдя в состав русской придворно-церемониальной поэзии. Примечательно, что текст Просфонимы широко использовал Симеон Полоцкий в Метрах..., написанных по случаю встречи царя Алексея Михайловича в Витебске (1656), поэт заменил имя Рагозы на имя царя и внес в текст некоторые другие изменения. Также из стен львовской братской школы вышла изданная тогда же Грамматика доброглаголиваго еллино-словенскаго языка. Совершенного искуства осми частей слова (1591) с параллельными текстами на церковно-славянском и греческом языках.

Книга, представляющая первую из «семи свободных наук», «сложена от различных грамматик» учениками школы («спудейми») под руководством учителя греческого языка, архиепископа элассонского Арсения, прибывшего во Львов из Греции: «школное учение наченше пребысть зде во градЬ ЛвовЪ уча двЪ лЪтЪ». В Грамматику включен самый ранний лингвистический трактат на славянском языке «О восьми частях слова» (ок. XIV в.). Свой литературно-лингвистический труд составители обратили, как сказано на титульном листе, «ко наказанию многоименитому Российскому роду», поскольку, как поясняется далее в предисловии, «прежде в российскомъ родЬ мало сих обрЪсти». Свидетельством переводческой деятельности учащихся львовской школы является изданное той же братской типографией актуальное в атмосфере обострения конфессиональной полемики сочинение патриарха александрийского Мелетия Пигаса О христианском благочестии к иудеям ответ (1593). Направленный на защиту православной веры и против «учения еврейскаго и латинскаго писания», Ответ был написан на латинском и греческом языках и переведен «от еллинска» на «словенский язык спудейми школы». Издатели привели текст на двух языках — греческом и церковнославянском —- «в общую ползу росийскому роду». В львовской братской типографии были напечатаны и другие документы, исходящие от лица церковных иерархов. Окружная грамота, направленная константинопольским патриархом Иеремией II киевскому митрополиту Михаилу Рагозе, и Соборная грамота (1591) последнего регламентировали поведение мирян во время службы в церкви. Религиозная конфронтация в многоэтничном государстве с ярко выраженным поликонфессиональным фактором сопровождалась, однако, восприимчивостью к культурным влияниям. Явственно обозначилась альтернатива: греко-славянский православный Восток или латино-католический Запад, Константинополь или Рим. В поисках организационных форм национальной консолидации интеллектуальных сил у восточных славян на землях Речи Посполитой зародилось академическое движение, первым очевидным свидетельством его стал ученый кружок в Остроге с училищем и типографией, который современники именовали академией. Отличаясь по историческим условиям и обстоятельствам своего появления от ренессансно-гуманистических академий и ученых обществ, Острожская академия синтезировала тем не менее некоторые присущие им черты, она представляла собой вольное содружество просвещенных деятелей под патронатом известного феодала-мецената, князя Константина (Василия) Константиновича Острожского (1526/1527-1608), ставшего к концу 70-х гг. политическим и духовным лидером православного населения. Важным идеологическим обоснованием его высокого положения явилось создание тогда же новой генеалогической легенды, возводящей род Острожских к «королю Руси» Даниилу Галицкому (следовательно, и к самому Рюрику), получившему свою корону от Римского папы. Найденная кандидатура достойного предка была безусловно авторитетна для православных и приемлема для католиков. Придворный поэт князя К.К. Острожского Симон Пекалид (Шимон Пекальский), польский шляхтич и бакалавр искусств, выпускник Краковского университета, прославил звучной латынью стихов острожский «триязычный лицей» («trilingae liceum», по-видимому, славяно-греко-латинский), типографию и библиотеку. Поэт изобразил Острог в стиле барочной поэтики как Геликон, куда переселился, оставив излюбленный Делос, Аполлон вместе со своими музами. Феб увенчивает новое поколение юношей, наполняющее храм наук и искусств, зеленеющими лаврами, произрастающими на Геликоне, — поэтическая топика, ставшая устойчивой в восточнославянской поэзии при разработке поэтами темы насаждения и развития наук и искусств. Интернациональная, космополитическая по своему составу академия, куда наряду с восточными славянами входили также греки и поляки, стала в многоконфессиональном государстве цитаделью православия. Центральная идея — сохранение национальной идентичности, что предполагало защиту православной веры и программное отстаивание прав церковнославянского языка. И поскольку основным орудием в острейшей идеологической борьбе была Библия, то именно вокруг проблем, связанных с подготовкой первого печатного издания «книги книг» на церковнославянском языке, сосредоточилась деятельность членов Острожской академии. Языковая ситуация у восточных славян решительно отличалась от западноевропейской. В то время как ренессансные гуманисты стремились возвести народный язык в ранг литературного, конкурировавшего с латынью, а деятели Реформации осуществили переводы Библии на новые национальные европейские языки, острожские филологи предпочли «простой мове» священный, сакральный язык, созданный Кириллом и Мефодием специально для передачи с греческого языка текста Священного Писания. Их сознательно манифестируемая позиция явилась результатом культурно-языковой рефлексии и носила принципиально концептуальный характер в культурном контексте Pax Latina, где господствовало представление, суть которого сформулировал польский иезуит Петр Скарга в изданном на польском языке в Вильне в 1577 г. трактате «О единстве церкви» («О jednosci kosciola Bozego»): «Есть только два языка, греческий и латинский, которыми вера распространяется во всем мире, помимо них никто в никакой науке, тем более духовной, не может достичь совершенства. И не было еще на свете и не будет никогда ни академии, ни коллегии, где бы теология, философия и другие свободные науки на ином языке преподавались». В условиях активного наступления католицизма и распространения реформационных идей издатели Острожской Библии «стремились к закреплению максимально авторитетного, укорененного в традиции восточного православия текста библейских книг, поэтому и языком Библии здесь мог быть только освященный древностью и приобретший сакральное значение церковнославянский язык». Издание Библии (1581) на церковнославянском языке в типографии, основанной в Остроге при участии Ивана Федорова, стало центральным в деятельности Острожской академии и сделало имя кн. К. Острожского известным всему православному миру. Это первое полное издание Библии кириллического шрифта оставалось у восточнославянских народов единственным вплоть до московского издания, осуществленного Печатным двором в 1663 г. Годом ранее Библии в Остроге были напечатаны Новый Завет и алфавитно-предметный указатель Книжка, собрание вещей нужнейших вкратце скорого ради обретения в Книге Нового Завета (1580), составленный учителем острожской школы Тимофеем Михайловичем по образцу аналогичных католических и протестантских изданий. На начальном этапе деятельности Острожской типографии наблюдается та же закономерность, которая отмечается в отношении книжных центров Тюбингена и Львова: издание Библии и/или ее отдельных книг идет параллельно с изданием Азбуки. Славяно-греческая Азбука (1578)54, напечатанная Иваном Федоровым, по-видимому, прежде всего для основанного в Остроге в конце 1576 г. трехъязычного лицея, отражала характерное для Острожской академии стремление опереться на греческую православную традицию. Кстати, такая тенденция подтверждается также изданием здесь сочинений отцов церкви: Василия Великого (Книга о постничестве, 1594) и Иоанна Златоуста {Маргарит, 1595). В своей миссионерской деятельности острожские филологи следовали кирилло-мефодиевской традиции, поэтому можно считать закономерным, что первая публикация трактата Черноризца Храбра о письменах (Сказание, како состави святый Кирилл Философ азбуку по языку словенсъку и книги преведе от греческих на словеньский язык, X в.) появилась именно в составе изданных в Остроге Букварей (1578/158055; 1598). Трактат Черноризца Храбра воспринимался в новом историческом контексте как авторитетный источник, на который можно было опереться в споре с оппонентами, подвергавшими сомнению сакральность славянской азбуки и славянского языка. К устойчивому репертуару Slavia Orthodoxa принадлежат вышедшие в Остроге Псалтирь с восследованием (1598) и Часослов (1598). Культивирование традиционной церковнославянской книжности в Острожском культурном центре сочеталось с созданием новых, оригинальных произведений в прозе и стихах. Литературная жизнь здесь отличалась большей интенсивностью и разнообразием. Среди авторов— Иван Федоров (15107-1583), Иван Вишенский (вторая половина XVI в. — 20-е гг. XVII в.), священник Василий Суражский (середина 1550-х гг. — 1604/1608), Мартин Броневский (ум. после 1650; под псевдонимом Христофор Филапет), Герасим Смотрицкий (ум. 1594), Клирик Острожский (псевдоним), поэт и переводчик Андрей Рымша (ок. 1550— после 1595), родом белорус, по-видимому ученик острожской школы. Ему принадлежит Хронология в стихах, непосредственно связанная с подготовкой Библии к печати: на двух листах того же формата (в 2°), которые, кстати, легко могли быть вложены в Библию как справочный материал, расположены двенадцать равносложных двустиший, излагающих в календарном порядке основные события священной истории: Которого ся месяца што за старыхъ вековъ дЪло короткое описание (1581). Это одно из первых восточнославянских стихотворных произведений, если не первое вообще, увидевшее свет в печати. Жанр стихотворных подписей на Библию получил широкое распространение в поэзии барокко, у Симеона Полоцкого он воплотился в обширном цикле Вивлиа (261 эпиграмма).

Идеологическая борьба вокруг идеи введения церковной унии и провозглашение затем унии на Брестском соборе 1596 г. положили начало обширной полемике. Поколения писателей сформировались в отстаивании идеи религиозно-национальной идентичности. Из-под их пера вышли полемические трактаты, памфлеты, послания, «отповеди» и «отписи» с разъяснением сущности противостоящих вероисповеданий и в защиту православия. Антикатолический трактат Герасима Смотрицкого Ключ царства небесного (1587), адресованный всем православным славянам Речи Посполитой и другим единоверным народам («На всю вобецъ Речъ Посполитую обоихъ народовъ кгрецких и руских и иныхъ всЬхъ имъ единовЪрныхъ»), направлен против учителей костела римского, призывающих в унию («в едность») и «топчущих ногами» патриархов «кгрецких». Распространенное представление о православных как о схизматиках Герасим Смотрицкий отвергает. Возвращая упрек Западной церкви и обвиняя ее в расколе, писатель создает впечатляющий гротескный образ католической церкви, которая таит в себе «все струпы и коросты» и сама оторвалась от церковного единства, особенно со времени «Формоса, за которого стался костел римскии якъ лице без носа...». В полемической литературе настойчиво повторялся тезис о засилье на землях Украины иноверческих учений. Василий Суражский, выражая беспокойство тем обстоятельством, что «ругатели православия» насеяли «много душегубных ересей» от лжи составленных, в результате чего многие «впадают в темность проклятых ересей», направил против католиков и протестантов книгу О единой истинной православной вере, которая известна также по числу составляющих ее частей как Книжица в шести разделах (не ранее 1588). Отстаивая идеалы православия от покушений иных христианских конфессий, составитель включил во второй раздел Книжицы в несколько сокращенном виде Слово налатинов Максима Грека. Предполагают, что тот же Василий Суражский составил, десятилетие спустя, сборник против униатов Книжица в 10 разделах (1598), куда вошли восемь посланий александрийского патриарха Мелетия в переводе «на словенский язык», послание князя К. К. Острожского и послание князю Острожскому от имени афонских монахов, написанное Иваном Вишенским, — единственная прижизненная публикация одного из произведений выдающегося представителя украинской полемической литературы. Включение в Книжицу текста Ивана Вишенского наряду с посланиями крупнейшего иерарха церкви и влиятельнейшего магната— свидетельство почтительного отношения современников к его творчеству. В антикатолической полемике использовались и сочинения протестантов, как, например, трактат Апокрисис, албо Отповедь на книжки о соборе Берестейском (не ранее октября 1597—1599), наиболее вероятным автором которого является поляк-протестант Мартин Броневский (псевдоним Христофор Филалет). С позиций, приемлемых и для православных, книга критикует ведущего идеолога унии иезуита Петра Скаргу и саму унию, принятую на Брестском соборе. Предполагают, что вначале Апокрисис вышел в принадлежавшей антитринитариям типографии в Кракове в 1597-1598 гг. на польском языке и затем переведен на «простую мову» (староукраинский язык). С наиболее известным вслед за Петром Скаргой писателем из лагеря униатов — Ипатием Потием (1541-1613), епископом владимиро-брестским (с 1599 г. — киевский униатский митрополит), полемизировал анонимный автор, выступавший под псевдонимом «наименьшего Клирика Острожского». Ипатий Потай, один из идейных лидеров униатского движения, обратился в своей книге Уния (Вильна 1595) к князю К. К. Острожскому с предложением поддержать объединение церквей, мотивируя свою позицию заботой об укреплении положения православной церкви в государстве. Побудительный мотив своего критического выступления против Ипатия Потия Клирик Острожский сформулировал так: «Ревность правды дому Божого грызла мя». Его полемическое послание, вышедшее из стен греческой острожской школы («Писан у Острогу у школЪ кгрецкой острозской»), опубликовано отдельной брошюрой Отпис на лист... Ипатия Потия (1598). Принятие католической церковью нового календаря в 1582 г. при папе Григории XIII добавило еще одну проблему, разделившую христиан. Уже в 1583 и 1584 гг. по поводу календарной реформы в Остроге были опубликованы послания константинопольского патриарха Иеремии II князю К.К. Острожскому, киевскому митрополиту Онисифору и другим церковным иерархам, православному населению Вильны и «к русскому народу». Герасим Смотрицкий посвятил один из двух разделов своего трактата Ключ царства небеснаго (1587) критике григорианского календаря Календарь римский новый. Однако утвержденная в Бресте уния необходимо вела к распространению нового летосчисления на церковную жизнь части восточных славян. Сразу после заключения унии, в том же 1596 г., в типографии Ватикана («в друкарьни Апостольской Ватыканьскои») для униатов напечатана кириллицей книга Ключ на пасхалию Авеля Леонарда (Abel Leonardus; ум. 1605), епископа сидонского, она направлена в бывшую православную среду, на земли, традиционно являвшиеся местом развития кириллической книжной культуры: «Клучь пасхалныи от року Божего тисеча 596, которого року Русь отдала послушеньство столицы светои апостольской Римьскои и тоть ключь пасхальин направылься». Язык и термины, употребленные в издании («водлугь», «Ватыканьскои», «в друкарьни», «розмаитого» и др.), выдают происхождение печатника именно из «Руси». Введение нового летосчисления вызывало раскол внутри восточнославянского сообщества даже на уровне обыденной жизни (смещение всех церковных праздников), поэтому с таким резким неприятием григорианского календаря выступили деятели Острожского кружка, привлекая на свою сторону авторитет александрийского патриарха Мелетия, послание которого О богопротивном календарю было включено в Книжицу в 10 разделах (1598). О «новоутвореном... календарю» резко отрицательно высказывался Василий Суражский во вступительных статьях к Псалтири с восследованием (1598). Острожская типография прекратила свою деятельность в 1612 г., спустя четыре года после кончины князя К.К.Острожского. Наиболее интенсивно кириллическое книгопечатание развивалось во второй половине XVI в. в столице Великого княжества Литовского, где, кроме православного Виленского братства, активно действовали несколько частных издательских домов. Возрождение кириллического книгопечатания в Вильне спустя почти полвека после Ф. Скорины связано с именем Петра Тимофеева Мстиславца. При покровительстве знатных горожан, братьев Ивана и Зиновия Зарецких, один из которых был казначеем Литовского княжества, другой — Виленским бурмистром, а также в сотрудничестве с состоятельными купцами Кузьмой и Лукой Мамоничами он напечатал книги для церковного обихода и обучения грамоте: «в дому Зарецьких» — Евангелие (1575), «в дому Мамоничов»— Часовник (1574/1576) и Псалтирь (1576). В результате конфликта из-за претензии Петра Мстиславца на большее участие в руководстве типографией ему пришлось уйти от Мамоничей, о судьбе печатника после 1577 г. ничего не известно, типография прекратила на время свою деятельность. Выпуск кириллических книг в Вильне возобновил В.М. Гарабурда, происходивший родом из имения Зарецких (Гарабурдишки). Он напечатал две книги— Октоих (1582), содержащий послесловие печатника («А трудивыися многогрешный и великоне достоиныи рабъ Божии Василей Михаилович Гарабурда»), и Евангелие учительное (ок. 1582), представляющее собой перепечатку заблудовского издания 1569 г. Неизвестно, имел ли Гарабурда, считавший себя «служебником» Евстафия (Остафея) Воловича, канцлера Великого княжества Литовского, собственную печатню, или действовал совместно с Мамоничами. Издательский штамп «3 друкарни дому Мамоничовъ» вновь появился вместе с изданием в 1583 г. Служебника. Послесловие к Псалтири с Часословцем (1586) свидетельствует о повышении социального статуса братьев Мамоничей: Лука (Лукаш), получивший в 1585 г. дворянство, упомянут как «скарбный» (казначей) Великого княжества Литовского, а Кузьма (Козьма) — как «бурмистр» Вильны, должность, также дававшая право на дворянство. Положение издательского дома заметно укрепило печатание таких крупных законодательных актов, как Трибунал (1586), регулирующий порядок судопроизводства в Великом княжестве Литовском, и Статут (1588), содержащий свод государственно-правовых норм Великого княжества Литовского, принятый после Люблинской унии 1569 г. Спрос на Статут оказался столь значительным, что типография переиздала его в 1592/1593 и 1594/1595 гг., сохранив, однако, первоначальную дату выпуска. С 1588 по 1619 г. вышло не менее пяти изданий Статута. Парадный вид этим книгам большого формата (в лист) придают гравюры гербов Речи Посполитой — в Трибунале, Великого княжества Литовского — в Статуте, где, кроме того, помещен также гравированный портрет польского короля Сигизмунда III, выдавшего привилегию на издание Статута литовскому подканцлеру Льву Сапеге. В изданиях применен специально изготовленный для них курсивный шрифт, копирующий канцелярский почерк XVI в. Мамоничи печатали, как известно, книги также на польском языке, среди них Конституции сейма за 1589, 1590, 1591, 1593 и 1598 гг. По-видимому, результатом успешно выполненного государственного заказа является присвоение им статуса «типографов его королевской милости», впервые засвидетельствованного в выходных данных Псалтири с Часословцем (1593): «Сия книга глаголемая Псалтырь выдрукована есть в местЬ Виленьскомъ. В дому тгыпокграфовъ его к[о]р[олевской] м[и]л[ости] Мамоничовъ». Одновременно с новым статусом они получили привилегию на исключительное право печатания и продажи книг кириллического шрифта в Великом княжестве Литовском. Мамоничи стремились восполнить недостаток в необходимой православной литературе, особенно остро ощущавшийся после принятия Люблинской унии (1569), распахнувшей двери в Литовскую Русь перед иезуитами, что способствовало наступательной пропаганде католицизма. Поэтому чаще всего в их типографии печатались как до, так и после принятия Брестской церковной унии (1596) основные книги Священного Писания и богослужебные тексты. Среди них так называемые Виленские листы (ок. 1595), воспроизводящие недостающий в части тиража Острожской Библии текст с книгами пророков (начиная с Книги пророка Иезекииля); Евангелие учительное (ок. 1595)— перепечатка заблудовского издания 1569 г.; Псалтирь (ок. 1600)— переиздание виленской Псалтири (1576) Петра Тимофеева Мстиславца. Свою «первую працу» Псалтирь с Часословцем (1593) младший из Мамоничей — Леон Кузьмич посвятил дяде Луке Ивановичу, отметив, что напечатал книгу «ничто же не перекладаючи и не отменяючи языка словенскаго». Мамоничи имели высокого государственного покровителя в лице канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги, что следует из послесловий к Псалтири (1592) и Евангелию (1600), вышедших под его «дозором», «за волею и дозволением». Апостол (1591), как сказано в послесловии, был издан «за благословением» вселенского патриарха Иеремии II, обсуждавшего проблему «друкованъя книгъ до церквей Божихъ» с митрополитом Михаилом Рагозой, церковными иерархами, новогрудским воеводой Теодором Скуминой, представителями городской администрации, клира и жителями Вильны. Кстати, право Иеремии II на визит в Речь Посполитую по делам православной церкви было подкреплено специальной Окружной грамотой (1589) короля Сигизмунда III Вазы, напечатанной заблаговременно в типографии Мамоничей; отсюда же вышел и внутрицерковный документ, используемый при обряде рукоположения в сан священника, — Грамота ставленая иерейская (1587/1595), составленная от лица епископа луцкого и острожского Кирилла. Внимание Мамоничей, как и деятелей Острожского кружка, привлекали памятники греко-православной традиции, ученая и учебная книжность, способствующая активизации православия. Они опубликовали слова и поучения Никона Черногорца (XI в.) из сборника Пандекты (ок. 1592), представлявшего интерес как свод выдержек из творений отцов церкви, кроме того сочинение, свидетельствующее в пользу двуперстия, О крестном знамении (1585/1595) православного богослова Максима Грека, восторженным почитателем которого являлся близкий друг издателей князь Андрей Курбский, известный в Литве ревнитель православия, чья писательская и переводческая деятельность способствовала в определенной степени «церковнославянскому возрождению в Литовской Руси». Уже после его кончины Мамоничи издали выполненный им перевод статьи о силлогизмах От другие диалектики Иона Спанинбергера о силогизме вытолковано (ок. 1586) из сочинения Erotemata trivii немецкого протестантского автора Иоганна Спангенберга, более детально разработавшего учение о силлогизме, чем это имеет место в переведенной Курбским же Диалектике Иоанна Дамаскина. Послесловие Курбского к переводу Сказъ АндрЪя чего ради сие написаны свидетельствует о том, какое важное значение он придавал теории аргументации в богословских диспутах с представителями иных конфессий. Актуальность публикации перевода Курбского очевидна в ситуации идеологической конфронтации: в 1578 г. в Вильне иезуитами была основана академия, а представители Ордена, как известно, достигли в искусстве полемики непревзойденных высот. Изданный Мамоничами Сборник поучений (1585) составлен из произведений переводной литературы, содержащих аргументацию, которую православные полемисты могли использовать в религиозном споре с католиками и в борьбе против унии. Среди статей книги —Диалог, или Беседование константинопольского патриарха Геннадия II Схолария (1453-1459), принципиального противника унии. Существует предположение, что рукопись сборника Мамоничи получили из кружка К.К. Острожского или А. Курбского. Анонимный автор предисловия, которое предшествует переводу «книжки писаной по грецки», с глубоким почтением вспоминает Максима Грека, называя его своим «превозлюбленным учителем». Отсюда исследователи заключили, что переводчиком Диалога является сам Курбский. Однако окончательной ясности в этом вопросе нет . Диалог часто помещается в рукописных сборниках произведений Максима Грека. Высказано также осторожное предположение, что перевод Диалога «выполнен по заказу Курбского» и «не исключено, что произведение было переведено с латыни, а не с греческого языка», в кружке Курбского «могли переводить с латыни, но ссылаться на греческий первоисточник, более авторитетный у православных читателей». Из учебных книг, изданных Мамоничами для обучения грамоте, сохранились три редких издания. Букварь. Начало учениа детемъ хотящимъ разумЪти Писание (1593/1601), известный лишь в единственном экземпляре и хранящийся в Бодлеанской библиотеке (Великобритания, Оксфорд), характеризуется своеобразием состава: наряду с традиционными элементами (алфавит, слоги, азбучный акростих, молитва Отче наш, «Наука писма замъкненаго с титлами прибрано под каждую литеру азъбуки» — аналог раздела «По орфографии» в букварях Ивана Федорова) он включает в себя специфические материалы, наличие которых дает основание предположить, что адресат издания — церковные школы (статья «Вызнание вЪры християнъское», «О АдамЪ. Азбука толковая», «Азбука покаяннаа», «Азбука о познании нашемъ и о рабЪ Божии», «Азбука толковаа, сложно о воскресении Господни, до всЪхъ святых»).

Другой Букварь (ок. 1595), также сохранившийся в одном экземпляре, повторяет текст Букваря Ивана Федорова (Львов, 1574; Острог 1578/1580). Напечатанная Мамоничами Грамматика славянского языка (1586) Псевдо-Дамаскина, излагающая учение о восьми частях слова, — первая грамматика церковнославянского языка, увидевшая свет в печати (дошла в двух экземплярах). Рукопись для ее издания была «выдана» по просьбе православной общины Вильны из «газофилакии» (казнохранилища) К.К. Острожского «для наученья и вырозумЪнья Божественнаго писания» и «выдрукована в мЪсте Виленьскомъ». Выполняя коммерческие заказы, Мамоничи предоставляли свою типографию или ее шрифты представителям иных конфессий и не употребляли в таких случаях свою издательскую марку. Католический Катехизис (1585) Петра Канизия, переведенный «з латинского языка на руский язык» и предназначенный «всЪмъ православнымъ христианом», вышел с пометой на титульном листе «3 дозволеньемъ старъших», означавшей, что издание напечатано по заказу виленских иезуитов, которые, кстати, напечатали книгу в том же году на литовском и латышском языках. От других центров кириллического книгопечатания XVI в. типографию Мамоничей отличает то, что в ее деятельности отразился конфессиональный раскол в результате принятия Брестской церковной унии. Отсюда вышла серия униатских изданий. Именно из Вильны Ипатий Потий направлял свои «листы» противникам церковной унии. Накануне принятия унии он изъяснял в своей книге Уния (1595) основные различия между двумя христианскими традициями и доказывал необходимость унии, понимая ее не как раскаяние в схизме, а как «згоду» (согласие), как спасительное возвращение к вере предков (до церковного раскола 1054 г.) в условиях наступления еретиков, дабы «словесное стадо» «от волъковъ и иныхъ окрутъныхь бестий пожрано не было и в расхищение не пришло». Еретики-«волки» у Потия — протестанты: «будто Лютар, будто Калвин, будто проклятый Ареи». В оправдание решений, принятых Брестским собором 1596 г., а также против его противников, были изданы Справедливое описание Брестского собора (1597) Ипатия Потия и Описание Брестского собора (1597) Петра Скарги, который пояснял в предисловии к читателю, что описал подлинную историю Собора для правильного понимания его идей и деяний потомками. Вместе с греком Петром Аркудием (Петр Аркус, 1562/1563-1633), иезуитом, Ипатий Потий написал полемическое сочинение Антирризис, или Апология против Христофора Филалета (1599), пытаясь убедить своих оппонентов— князя К.К. Острожского и его сторонников в том, что уния необходима и благодетельна для Руси. После 1600 г. издательский дом Мамоничей возглавил Леон Кузьмич, который довел до логического завершения наметившуюся в период принятия унии новую конфессиональную ориентацию. С жизнью православной общины Вильны была связана не только частная типография старших Мамоничей, но и типография Виленского братства св. Троицы (с 1596 г. — Сошествия Св. Духа), которое наряду с Львовским было самым влиятельным в Речи Посполитой. В работе типографии (1595-1705) период наибольшей продуктивности приходится на год принятия унии (1596), что свидетельствует об активизации православия: были напечатаны Новый Завет с Псалтирью (1596) — подражание аналогичному острожскому изданию 1580 г. Ивана Федорова; Псалтирь (1595, 1596 — два издания); Молитвы повседневные (1595, 1596); Служебник (1598) — исправленная перепечатка Служебника (1583), изданного Мамоничами; в святцы дополнительно внесены имена нескольких московских святых митрополитов: Петра, Алексия, Ионы, ростовских чудотворцев Исаии и Леонтия и др. Часовник с предшествующей его тексту Азбукой къ научению дЬтемъ хотящгшъ разумЪти Писание (1596) явно предназначался для обучения грамоте. Стремясь удовлетворить острую потребность школы в такого рода пособиях, Лаврентий Зизаний создал два оригинальных учебно-филологических труда, оба вышли в 1596 г. — Азбука и Грамматика. Принципиальное новшество Азбуки Зизания — включение в ее состав словаря, содержащего перевод понятий церковнославянского языка на «просту мову»: Лексис СирЪчъ речения въкратцЬ събранны и из словенскаго языка на простый Руский диялектъ истолкованы. Эта особенность Азбуки Зизания отражала сложившуюся к данному моменту языковую ситуацию: церковнославянский язык воспринимался как язык ученого сословия, трудный и малопонятный, он требовал толкования; «проста мова» выступала как средство интерпретации церковнославянского текста. В «новосоставленной» Грамматике Лаврентия Зизания текст на церковнославянском языке также сопровождается переводом на «просту мову». В Казанье св. Кирилла патриарха Иерусалимского о антихристе (1596)— книге острополемических произведений, в которых брат Лаврентия Зизания, темпераментный проповедник Виленского братства Стефан Зизаний, резко критиковал католическую и униатскую церкви, а также протестантов, — церковнославянский язык вообще не использован. Это может быть объяснено жанровой обусловленностью Казанья, предназначенностью его для широкой городской аудитории, в которой знание церковнославянского языка пришло в упадок. Тексты представлены на более понятном польском языке и на «простой мове». Можно предположить также, что сочинение, имеющее своим объектом критику католиков и протестантов, обращено и к собственно польскоязычному читателю. «Проста мова» представлена и в Книге о вере (1596), излагающей основы вероучения и историю борьбы за их утверждение на раннем этапе истории христианства. Специальному разбору подвергнуты среди прочих ересей арианство и иконоборчество («образоборство»). Безусловно, содержание книги, направленное против различных течений протестантизма, приобретало в проекции на современную ситуацию полемический характер. Для изданий Виленского братства характерно то, что в художественном оформлении они сохраняли культурную традицию, идущую от Франциска Скорины. В отличие от организации книжного дела на белорусских, украинских и литовских землях Речи Посполитой, где оно было делом частных лиц, братств, монастырей, книгопечатание в России возникло по распоряжению царя и, являясь монополией государства и церкви, представляло собой идеологически целостное направление. Послесловие к первой точно датированной книге — Апостол (1564), напечатанной в Москве Иваном Федоровым, дьяконом церкви Николы чудотворца Гостунского, и Петром Тимофеевым Мстиславцем, — называет как причину заведения книгопечатания в России государственно-церковные задачи. Потребность в печатных книгах была вызвана ростом церквей по всем городам, включая новоприсоединенные земли («в ново-просвЪщенномъ мЪсте во градЬ Казани и в предЪлех его»). Кроме того, перестал удовлетворять рукописный способ передачи текста церковных книг как малопроизводительный и небезупречный с точки зрения сохранности священных текстов, которые оказались «растлЬни от преписующихъ ненаученыхъ сущихъ и неискусныхъ в разумЪ, ово же и неисправлениемъ пишущихъ». Между тем до России уже дошли из Европы известия о новом способе производства книг в достаточном количестве и без ошибок, применяемом успешно «в Грекехъ, и в Венецыи и во Фригии (Германии) и в прочих языцехъ, дабы впредь святыя книги изложилися праведнЪ». Известно, что в Венеции еще до начала XVI в. было основано около полутора сотен типографий. Упоминание же «Греков», независимо от их успехов в книгопечатании, должно было свидетельствовать в пользу того, что новое богоугодное дело освящено авторитетом православной церкви. Царь Иван IV (Грозный) озаботился поисками мастеров печатного дела и распорядился «устроити домъ от своея царския казны, идЬ же печатному дЪлу строитися и нещадно даяше от своихъ царских сокровищъ». В новой «штанбе печатных дел» Иван Федоров и Петр Мстиславец напечатали, кроме Апостола (1564), также Часовник (1565 — два издания). Вскоре они вынуждены были покинуть Москву при обстоятельствах, описанных Иваном Федоровым в послесловии к львовскому Апостолу (1574). Московскому Апостолу (1564) предшествовали издания анонимной типографии, работавшей в Москве в середине 1550-х— 1560-е гг.: Евангелие (три издания), Триодь цветная, Псалтирь (два издания); какие-либо дополнительные статьи (предисловия или послесловия) в них отсутствуют.

После отъезда из Москвы Ивана Федорова и Петра Мстиславца «повелением» царя была открыта в 1568 г. новая «штанба», начавшая свою деятельность с печатания Псалтири (1568), послесловие к которой, написанное, по-видимому, самими печатниками, сохранило их имена: «Тщанием же и труды Никифора Тарасиева да НевЪжи Тимофеева». Это издание — единственная известная нам работа Никифора Тарасиева. С учреждением опричнины Иван Грозный перенес свою резиденцию в Александровскую слободу (1564— 1572), где по его распоряжению была создана новая типография, которую возглавил Андроник Тимофеев по прозвищу Невежа— печатник, гравер, ученик Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Известны два издания, напечатанные в «новом граде Слободе»: Псалтирь (1577) и Часовник (1577/1580). С именем Андроника Тимофеева связано возобновление книгопечатания в Москве после 20-летнего перерыва. В 1587 г. он приступил к устройству государственной типографии, в которой до конца XVI в. были напечатаны: Триодь постная (1589), Триодь цветная (1591), Осмогласник (1594), Апостол (1597), Часовник (1598), Минея общая (1600 —два издания). Послесловия к названным изданиям приобретают черты государственно-идеологической программы. С «равноапостольным» князем Владимиром Святым, крестителем Руси, в послесловии к Триоди цветной (1591) сравнивается царь Федор Иванович, направляющий церковные книги в присоединенные его отцом окраинные земли для приведения их к вере в три бывших ханства (царства) — Казанское, Астраханское и Сибирское, которые ассоциировались в XVII в. с тремя царскими коронами в государственном гербе России. В послесловии к Минее общей (1600), вышедшей «повелением» царя Бориса Годунова, князь Владимир вспоминается как христианский просветитель, будто бы получивший эту церковную книгу из рук самого «Кирила философа, учителя словяном и болгаромъ», что должно было придать изданию особую авторитетность. В послесловии к каждой из книг, кроме выходных данных, указано имя главного типографа: «труды и тщанием мастером Андроника Тимофеева сына Невежи и прочих сработников». Свое имя и звание «мастер печатный» Андроник Тимофеев вырезал на гравюре с изображением апостола Луки в издании Апостола (1597). Андроник Тимофеев— первый русский гравер, подписывавший свои работы. Одним из сотрудников его типографии был его сын Иван Андроников Невежин, впервые названный в послесловии к Часовнику (1598). Последний раз имя Андроника Тимофеева встречается в Псалтири (1602). В следующем московском издании— Триоди цветной (1603) значится только имя его сына, под руководством которого типография работала до 1611 г. В России XVI в. книги издавались, кроме Москвы и Александровской слободы, также в Казани, куда во второй половине 1560-х гг. было перевезено оборудование анонимной московской типографии. «Замысел создания печатного двора в Казани, по всей видимости, входил в систему мероприятий правительства Ивана IV, направленных (наряду с русской колонизацией региона) на упрочение позиций Российского государства в Среднем Поволожье путем создания прослойки местного христианизированного населения». О деятельности казанской штанбы свидетельствуют два дошедших до нас редких издания явно миссионерской направленности, оба посвящены Казанской иконе Богородице, ставшей одной из важнейших российских святынь — Служба явлению Казанской иконы Богородицы (1585/1590; 1594/1595; сохранилось по одному дефектному экземпляру каждого издания). Особую область применения кириллицы составляют разного рода иноязычные издания, где она присутствует как необходимый элемент в общей картине языков и алфавитов народов мира. Составляя на латинском языке первую словенскую грамматику (Виттенберг, 1584), Адам Богорич (ок. 1520— 1595/1598) как продолжатель дела Примуса Трубера руководствовался идеей, выраженной словами апостола Павла: «Всяк язикь спознати хощет Бога». Но не только идеи протестантизма вдохновляли Богорича. Являясь выразителем славянского самосознания, он обосновывает положение о тесном родстве славянских языков, а также близости и особой исторической роли славянских народов, имевших, по его представлениям, великое прошлое и исторические права на обширные территории, дарованные славянам еще грамотой Александра Македонского (псевдоисторический документ, впервые опубликованный в 1541 г.): это земли «от полунощного моря великого Ледовитого океана до Итальянского скалистого южного моря». Вполне закономерно в этом контексте, что книга открывается таблицами кириллицы как графики, используемой многими славянскими народами, — от ближайших соседей словенцев на Балканах до далеких «московитов»: приведено написание букв, их название, звуковая транскрипция, числовое значение; имеется специальный раздел о надстрочных знаках в графике восточных славян («Rutenica et Moscovitica»), в качестве текстовой иллюстрации — молитва Отче наш (кириллицей и латиницей на словенском языке и по-латыни). В Западной Европе кириллица была известна в то время еще недостаточно широко, поэтому автор стремился представить образованному европейцу на языке науки и культуры своего времени прежде всего языки южных славян, находившихся под властью Османской империи, а также славян восточных. Наряду с краткими описаниями европейских языков-диалектов в филологический справочник, изданный Ватиканом на латыни (Рим, 1591), очевидно, для миссионерской деятельности, входит составной частью и кириллический алфавит; таблица сопровождается краткой заметкой о деятельности «славянских епископов» («Sclavorum episcopi») Кирилла и Мефодия: Кирилл назван «изобретателем славянского алфавита», обозначен и ареал употребления кириллицы, включая «Russia & Moscovia». Все языки проиллюстрированы текстом молитвы Отче наш. Так, после молитвы на голландском языке под рубрикой «Illyrice vel Sclavonice» следует Отче наш кириллицей и латиницей на южнославянских языках. В представлении составителя славяне — прежде всего те, кто пользуется кириллицей. Показательно, что помещенная на той же странице молитва на польском языке не сопровождается определением «Sclavonica». Знаменательное схождение: оба издания— и грамматика Богорича, и Bibliotheca Apostolica Vaticana — привели в качестве примера кириллического письма один и тот же текст — эпитафию боснийской королеве Катарине (1478) в римской церкви Санта Мария ин Арачели, причем ватиканское издание отражает надпись с графической точки зрения более правильно. В атмосфере острого соперничества протестанты и католики использовали кириллическую книжность как инструмент для распространения своего влияния в славянском мире. XVI век — эпоха национальных языков, Европу охватила идея создания многоязычной Библии и многоязычных словарей, распространились национальные версии Св. Писания. Альбом алфавитов Теодора и Израиля де Бри (Франкфурт, 1596) наряду со многими десятками систем письма, известными «со времен творения мира до нашего времени», содержит и кириллическую азбуку в двух вариантах: «иллирийский алфавит», созданный, как отмечают составители, св. Кириллом, и «Alphabetum Muscoviticum». Это великолепно оформленное барочное издание рассчитано скорее на эстетов и интеллектуалов, представителей высокой учености и культуры, о чем свидетельствует роскошная гравюра титульного листа, исполненная символического смысла: с одной стороны — праотец Авраам, изобретатель «первого» алфавита, с другой — античный герой Кадм, зять самого Зевса, создатель греческого алфавита. Здесь же изображена Вавилонская башня, дерзкий план возведения которой навлек на строителей Божий гнев, явившийся причиной возникновения мирового многоязычия. Грандиозный проект многоязычной Библии осуществить не удалось, но идея продолжала волновать, что следует из латинского предисловия Э. Гуттера к Библии, напечатанной на древнееврейском языке протестантами (Гамбург, 1587). В этом издании под заглавием «Specimen operas polyglotti ex Psalmo CXVII» приведена в качестве образца первая строка из краткого 117 (116) псалма, призывающего все «языци» земли воздать хвалу Богу, в переводе на 24 языка (причем арабский — в двух редакциях, а латынь в четырех, и т. п.) с соответствующей им графикой. Кириллица представлена все теми же двумя вариантами: церковнославянским («Moscovitica») и южнославянским («Croatica»). Обращенные прежде всего к западноевропейскому просвещенному читателю иноязычные издания, включающие кириллицу как письменность стран Slavia Orthodoxa, позволяют заметить, что в Европе XVI в. различали два варианта кириллицы: восточнославянский тип («Moscovitica», «Rutenica») и южнославянский («Illyrica», «Serviana» и даже «Croatica»). Данное разделение относилось не только к языку, но и графике. Напомним, что на эти различия обратил внимание еще князь К. Острожский в беседе с А. Поссевино. Значительный материал для истории кириллического книгопечатания и историко-культурных процессов в Европе содержат малые литературные формы, сопровождающие издания, — предисловия, послесловия, посвящения, написанные в прозе и стихах авторами или уже известными в истории литературы, либо имена которых впервые вводятся в науку. Все эти материалы представляют собой памятники истории культуры, они выполняют историко-культурные, филологические и литературные, проповеднические и полемические функции. «Предисловие к читателю» — жанр в Средние века «столь же распространенный, как и литературная молитва». В эпоху господства теологического мировоззрения, когда основные сферы жизни обслуживала церковно-богослужебная литература, предисловия концентрировали в себе явления, идущие непосредственно от реальной исторической ситуации и живой литературной жизни, — те, которые не могли войти в основной текст сочинения в силу его принадлежности к кругу церковного чтения и жанровой нормативности. «Что есть предисловие? Предисловие есть начало глагола (речи) или слова, имже приводим и уготовляем сердца и разумы слышателей к послушанию гласа нашего» — такое определение жанра в рамках его функционирования в сфере красноречия содержит Риторика Псевдо-Макария, образцом для которой послужил, возможно, адаптированный вариант латинской Риторики второй половины XVI в. Филиппа Меланхтона. В предисловии излагается «причина» или «вина» сочинения. Сами авторы размышляли о том, что должно составлять предмет предисловия. Герасим Смотрицкий ссылался на церковные книги иных конфессий, где предисловия посвящены теме величия и пользы божественного слова: «ВидЪх же много различно въ писаниах иноя церкве и языка в сицевыхъ предсловиахъ о зацности и пожитку слова Божия пишущихъ много». Структурность содержания и формы придают предисловию устойчивые признаки. Для определения их обратим внимание прежде всего на заглавия, ибо названия играют значительную роль в передаче идейно-со-держательной сущности текста. Для примера несколько заглавий: «Предсловие к благоверному и православному всякаго чина, возраста же и сана читателеве», «Предесловие. Всим правим добрим крстяном», «Оним кои ове книжице штати буду, предговор», «До чителника», «К чтацу», «К читателеве», «Послание спудеом», «Слово к читателем», «Предословие к православному читателю», «Предословие к православному христианину» — с одной стороны, и с другой — «Предисловие в книгу сию, глаголемую Псалтирь», «Предисловие книги сея», «Поучение в книгу сию», «Предословие на книжку сию в ней же сказание кратко, о патриарху Генадию». Легко выделяются два варианта заглавий: один учитывает адресованность предисловия к читателю, второй указывает на соотнесенность предисловия с книгой. Налицо два компонента, которые имеет в виду предисловие, — читатель и книга. Третий участник действия— сам автор предисловия. Конечной целью предисловия имели установление контакта с читателем для формирования его представления о книге. Таким образом, структурная схема предисловия представляет триаду: автор-читатель-книга. Предисловия преследуют определенные цели и задачи, имеют отдельные заглавия, иногда — характерные концовки, как, например, «Конец предисловия». О жанровом сознании, существовавшем в отношении предисловий, свидетельствует и то, что у авторов было сформировавшееся представление как об объеме предисловий, так и об их стиле. Предисловие как малая повествовательная форма требует, по словам Герасима Смотрицкого, «кратшихъ глаголь, множаиша ж разума», предисловие к своему трактату Ключ царства небесного он назвал «До народов руских короткая а пилная (прилежная) предмова». До небольшого предисловия развернут текст титульного листа в так называемом Евангелии Ходкевича (1569), напечатанном Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем, а также в острожской Азбуке (1578/1580) того же Ивана Федорова. Однако наряду с краткими, информативными текстами известны пространные предисловия, принимающие форму развернутого богословского трактата, как, например, в изданиях Примуса Трубера. И все же, имея признаки самостоятельного жанра, предисловие выполняет по отношению к самой книге вспомогательную, сопутствующую роль, это «врата» в книгу, как сказано в той же Острожской Библии: «Въ градъ крЪпокь невозможно внити, развЪ враты, и въ дворъ овчии недостоить входити, токмо дверми. Тако и всякъ хотяи внити в сеи градъ... писаниа подобаеть входити сквозЪ двери сего предсловного възвЪщениа...». В жанровом отношении между предисловием и послесловием трудно провести границу. Более того, известны примеры, когда один и тот же текст занимает в разных изданиях в одном случае место предисловия, в другом — послесловия. Послесловие строится по той же структурной схеме автор-читатель-книга; не имеет, как правило, заглавия, в одной из книг послесловие от лица печатника обозначено в колонтитуле «Конецъ книзе»; от основного текста книги отделяется графическими элементами — инициалами, заставками. В деловом повествовательном стиле повторяются выходные данные титульного листа, излагаются обстоятельства печатания книги; трудившиеся возносят славу и благодарственные молитвы по случаю успешного завершения работы высшему источнику вдохновения — Творцу и Троице — с призывом принять подносимый труд и даровать благословение его создателям, просят читателей о снисходительном отношении к возможным погрешностям издания. Так, в львовском Апостоле (1574) пространное послесловие Ивана Федорова, озаглавленное «Сия убо повЪсть изъявляет, откуду начася и како съвершися друкарня сия», структурно состоит из трех частей: первая содержит рассказ об устройстве типографий в Москве, Заблудове и Львове, плавно перетекающий в предуготовительную молитву печатника к работе над изданием Апостола, что обозначено на полях маргинальной пометой «мол»; и, наконец, последняя часть, посвященная непосредственно данному изданию, включает в себя выходные сведения, просьбу о прощении ошибок, благодарственную память покойному Г.А. Ходкевичу и благопожелания его сыновьям. Молитва трудившихся выделена иногда в отдельный текст, замыкающий издание.

В кириллических изданиях второй половины XVI в. возобладала тенденция к размещению дополнительной информации о книге после ее основного текста. Книжные центры на Балканах (Белград, Мркшина Церковь, Скутари), в Трансильвании и Валахии, в России выпускали книги с послесловиями (за единичными исключениями). В венецианских изданиях также преобладают послесловия, за исключением двух изданий, где наряду с послесловиями имеются также предисловия. Издания Тюбингена и Рима вышли с предисловиями. Прослеживается определенная тенденция: протестантские и католические издания обращаются к форме предисловия, православные сопровождаются по преимуществу послесловиями. Эта тенденция в отношении протестантских, католических и униатских сочинений находит подтверждение и в книгах, вышедших на территории Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Особенность же православной литературы данного региона состоит в том, что наряду с преобладанием книг с послесловиями встречаются издания, в которых имеются только предисловия или обе формы. Эту особенность можно, по-видимому, объяснить культурными влияниями в книгоиздательской практике. Триада автор-читатель-книга составляет общетипологическую схему всякого предисловия и послесловия вообще, но в разные времена и у разных народов эта триада наполняется различным содержанием в зависимости от типа культуры, форм общественной жизни и организации книжного дела. Поэтому по-разному проявляют себя и жанровые доминанты. Централизация культурной жизни в Москве, в отличие от Речи Посполитой, Балкан, Трансильвании и Валахии, имела одним из следствий то, что устойчивым мотивом дополнительных статей в русских изданиях стало изображение монарха, в то время как в книгах, вышедших из других центров кириллического книгопечатания, мы имеем дело с феноменом выраженного авторского волеизъявления: на переднем плане — автор с рассказом о себе, своем жизненном призвании. Свидетельствуя о своей причастности к книгопечатанию, он называет в подписи свое имя, общественное положение, духовный чин, род занятий. Подписи авторов: «Подложни слуге Примуж Трубер Кранац, Антонь Далматинь, Стипань Истриань», или: «Ово вамь пишемо ись Биртембергске Земле изь града Тубинге... ваши служабници Антонь Далматинь, Стипань Истриань»; «Господинь Виценцо Сынь воеводЬ Божидара»; «Азь смерЪнии игумень Стефань иеромонахь от храма ПрЪчистие Богородице отечьством же от Паштровикь»; «Азь Христу рабь диаконь Кореей и Тудорь диакь трудихся о семь и съписахом сие книги»; «Труди же се здЪ грЪшнии рабь Божии попо Жи[вко] и рабь Божии диакь Радуль»; «Многогрешный и хуждший въ христианехъ убогый Василей»; «А трудивыися многогрешный и великонедостоиныи рабъ Божии Василей Михаилович Гарабурда...»; «Иоаннъ Феодоровичъ, печатникъ з Москвы». Острожская Библия напечатана, как сказано в послесловии от 12 августа 1581 г., «мною многогрешным Иоанном Феодоровым сыном з Москвы». Использование Иваном Федоровым собственной типографской марки также является признаком индивидуализированного, личного творчества, это своего рода «авторский» знак печатника: «Иоаннъ Федоровичь друкарь москвитин». Русский первопечатник следовал европейской традиции, из восточнославянских деятелей кириллического книгопечатания до него свою типографскую марку имел Франциск Скорина. Известны издания с послесловиями, написанными одновременно от имени мецената и печатника, оба выступают от первого лица, например: «Азь грешный диаконь Кореей», «...азь убо Христу рабь Ио Александру воевода въ сей Угро Влахиской сынь великаго и прЪдобраго Ио Мирча воевода». Начало предисловия в белградском Евангелии (1552) написано меценатом «Раднишей Дмитровиком», после его кончины дело продолжил, как сказано,«.. .азь Троянь Гундуликь от великага града Дубровника», повелением которого «трудихсе о семь писании азь грешный многоокааннЪиши и мьнши вь иноцЪхь иермонахь Мардарие от монастыра глаголемаго Мрькшина црква иже есть блызь Чрьние гори». Предисловия составлялись также от лица коллективного автора, например от «братии» храма Троицы Виленского братства. Авторами предисловий и послесловий были лица, принимавшие непосредственное участие в книгоиздательской деятельности, — основатели типографий (издательств), инициаторы изданий, меценаты, переводчики, печатники, справщики (корректоры), авторы, чьи сочинения печатались. Среди них — писатели-ученые, поэты, публицисты, прекрасно владевшие литературной и филологической культурой своего времени. Их собственная характеристика своего труда унаследовала идущую от Средневековья этикетность, основывающуюся на христианском смирении как добродетели. Издатели и авторы предисловий дают уничижительные самооценки, умаляя свои заслуги. «Грешным» называет себя Иван Федоров. Образованный книжник, редактор, писатель, поэт Герасим Смотрицкий сетует в предисловии к Острожской Библии, что составил его «умалениемъ си смысла, ибо училища николи же видЪхъ». Но смирение, которое испытывает издатель и автор предисловия перед книгами «вечного смысла», приходит в столкновение с самоутверждением, возникающим по отношению к задаче их публикации. И этикетные черты вытесняются откровенными авторскими признаниями, выражениями личного чувства, рассказами о себе и своем ремесле. Для многих дополнительных статей характерно постоянное использование личного местоимения «аз», автор в них словно исповедуется перед читателем. Авторскому самовыражению способствовал и сам жанр предисловия с его ненормативностью и открытостью формы. Исповедальный тон проступает сквозь наряд риторики. Жупан Лукач Хрьжиль испытал, по его словам, радостное волнение («моему сердцу стало сладостно»), когда ему удалось найти текст Евангелия, послуживший оригиналом для перевода и издания священной книги на румынском языке. Этикетную формулу «аз же есмь человекЬ грЪшен и немощен» Петр Тимофеев Мстиславец соединил со словом, идущим от него самого и конкретной ситуации: он упомянул о пережитых им сомнениях, о том, что боялся («бояхся») начать работу над изданием Евангелия, но затем преодолел «свое неприлЪжание и лЪность и неразумие». Наивысшего расцвета элементы автобиографизма достигают в пространном послесловии Ивана Федорова к львовскому Апостолу (1574) — «Сия убо повесть изъявляет откуду начася и како съвершися друкарня сия». Это первое появившееся в печати автобиографическое произведение русской литературы, одно из ярких проявлений индивидуального авторского самосознания книжника XVI в., представлявшего свою личную миссию как просветительскую: «духовные сЬмена по вселеннЬй разсЬвати» подобно евангельскому сеятелю. «Повесть» свидетельствует о превратностях судьбы печатника, преодолении им невзгод и тяжких испытаний на пути к исполнению жизненного призвания. Из-за «озлобления» и «зависти» со стороны «многихъ начальникъ и священночалникъ и учитель», возводивших на него «ересь», последовала вынужденная эмиграция — изгнание «от отечества и от рода нашего». В поисках благодетелей он отправился в путь, претерпевая «скорби и бЪды». Когда из-за болезни и кончины покровителя гетмана Г.А. Ходкевича ему пришлось прекратить книгоиздательское дело в Заблудове и предложено было заняться хлебопашеством («земледЬланием житие мира сего препровождати»), Иван Федоров не изменил своему призванию, будучи твердо убежден, что вместо плуга ему дано «художество наручных дЪл съсуды» — мастерство печатника. С пронзительной исповедальностью переданы его переживания, когда приходилось просить помощи у «богатых и благородных» и, униженно падая на колени, омывать их ноги «сердечнокаплющими слезами». Иван Федоров прямо заявляет, что сердце его не прельщалось богатством и благополучием, книжное дело он ставил выше благ мира. Много богатства стекалось ему от гетмана Г.А. Ходкевича, но, как пишет Иван Федоров: «паче изволих... скорби и бЪды претерпЪвати, да множае умножу слово Божие». Издатели указывают причины, побуждавшие их к печатанию. Книги издаются «не от лукавста, ниж от тщеславна... но от любве христианскыа повинности», «целой Библии» не было на «нашемь СловЪнскимь или Хрватскомь язику», о грамматике — «прежде в росийском родЪ мало сих обрЪсти»: преобладающая мотивировка— «скудости ради», «за оскудением», «за недостатком экземпляров», «по частократному жаданю православнороссийских сынов». Подобными заявлениями пестрят все предисловия, эти замечания со всей очевидностью свидетельствуют о стремлении книжников учесть как конкретные запросы своих читателей, так и удовлетворить широкие литературные потребности общества. Следует обратить внимание на еще не устоявшуюся в славянских языках терминологию книгоиздательского дела и существование разных традиций в обозначении печатного способа производства книг. В изданиях, направлявшихся на православные Балканы и связанных с традицией церковнославянского языка, наблюдается употребление глаголов ‘списати’, ‘написати’, ‘писати’, ‘исписати', ‘делати’ в значении ‘напечатать’, ‘издать’ книгу. Их применяли не только печатники, но также издатели, меценаты и духовные лица, благословившие издание. Отражая представление о преемственности и зависимости первопечатной книги от рукописной, этот понятийный аппарат восходит к начальному этапу развития книгопечатания, когда издания ориентировались на рукописную книгу. Отмеченная терминологическая традиция прослеживается в изданиях, увидевших свет в венецианской типографии Божидара и Вицентия Вуковичей, Якова Крайкова, Белграде, Мркшиной Церкви, Скутари, Трансиль-вании и Валахии: «...сьписахь душепользние книгы сие Литургие» ( воспроизведено послесловие Служебника 1519 г.); «Азь... Ионь Петрашко воЪвода... написахъ сие душеспасную книгы глаголеми Пянтикостарь»; «Азь Христу рабь диаконь Кореей трудивше о семь и сьписахь сие книгы»; «Начехь дЬлати сии Охтоих петогласниикь»; «Кныги сие рекоми Охтоих... съписах и сьврыиихь сь великвиемь тру-домь вь западныих странахь...» (переиздание Октоиха 1537 г.); «...сьписахь сию душепользную гнигу Псалтир»; «...почехь пысати с не мале книге Часословци» («...сьписахь и сьставихь сию божестьвную наручиту книгу Трипесньцы»; «Се азь грЪшныи диакон Кореей написахъ сии книгы... Почешисе сии книгы писати...») и т. д. Формула ‘написати’, ‘исписати’ применительно к печатанию книги стала столь привычной, что не смущала книжников даже в ситуации, когда речь о Четвероевангелии: «ВьзрЪвновахь поспешениемь Святаго Духа... написати сию душеспасную книгу ЧетвороблаговЪстие...»; «Азъ диаконь Кореей... възревновах поспЪшением Святаго Духа и любовие еже къ божестьвьним и святыимь церквамь и написах сия душеспаснуя книгу ЧетвороблаговЪстие... Написашеся сии книгы...»; «Азь Лоринць диакь трудихся о семь и ис-писахь книги сие глаголемии Тетроевангелие». В католических и протестантских изданиях, направлявшихся прежде всего на Балканы и использовавших (в отличие от православных изданий) близкородственные национальные языки, для обозначения печатания употреблялся глагол, производный от итальянского stampare. «Стампана у Мнецихь», «Штаньпано у Бьнециехь». Тот же глагол — в тюбингенских изданиях: «Цирулицомь штампали». Очевидно, что Примус Трубер применил глагол, ранее появившийся в католических венецианских изданиях на хорватском языке, т. е. использовал готовый термин, уже включенный в южнославянский язык, а не заимствовал соответствующее немецкое понятие (‘Druck’). В книгах, изданных в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой, преобладают формы ‘друковати’, ‘з друку выпустити’,”выдруковано” - «...сия книжказовемая Часовникъ... выдрукована ... въ славном месте Виленьском, в дому и властным накладомъ ихъ милости пановъ Ивана Азенова [Зиновия?] Зарецькихъ»; «3 друкарни острозское ...сиа книжица выдана» и т. д. Московские мастера, появившись в этом регионе, использовали местные формы, производные от корня ‘-друк-‘, наряду с которыми употребляли и привычные для них понятия: «.Напечатал сию книгу глаголемую Псалтырь... пребываючи в дому благочестивыхъ мужей Козмы и Лукаша Мамоничовъ», — писал Петр Тимофеев Мстиславцев. Иван Федоров использовал тот же термин в выходных сведениях Острожской Библии (1581): «Напечатана бысть сия книга глаголемаа Библия», применил, кроме того, понятие «тиснением печатным предложити». Возможно, обращение к данной терминологии объясняется стремлением издателей в столь грандиозном проекте, как первое полное издание Библии, предназначенной для всего православного мира, строго придерживаться лексики церковнославянского языка и избежать местных языковых признаков. Кстати, виленский издатель В.М. Гарабурда также воспользовался московским термином: «...напечатана бысть сия книга глаголемая Осмогласникъ». У белорусских книжников встретилось не имевшее широкого распространения понятие, идущее от Франциска Скорины: книга «доконана» в значении ‘издание осуществлено’.

Таким образом, при сравнительном изучении терминологии книгоиздательского дела в первый век существования печатной кириллической книги прослеживается несколько направлений, отражающих терминологическую традицию, которой придерживался каждый из центров кириллического книгопечатания на пространстве между Римом и Москвой: ‘написати’ (в значении ‘напечатать’) — у Божидара и Вицентия Вуковичей (Венеция), на Балканах, в Трансильвании и Валахии; итальянизм ‘стампати’, ‘штампати’ — в изданиях католических (Венеция, Рим) и протестантских (Тюбинген); ‘печатати’ — в Москве и Александровской слободе; ‘друковати’ — на восточнославянских землях Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Мысль о необходимости полностью реализовать собственные творческие возможности издатели и авторы предисловий и послесловий оформляли при помощи евангельской притчи о рабе и десяти талантах. Они признаются, что трудятся над изданием книг, несмотря на многие неблагоприятные обстоятельства: «да бых не съкрылъ в земли таланта, от Бога дарованного ми...». Нерадивый раб, не воспользовавшийся данным ему талантом для приумножения состояния, вызывает осуждение. Писатель или издатель, закапывающий талант «в земли молчания», не только не реализует собственные творческие возможности, но лишает наставления, мудрости и науки остальных членов общества: «А закопанье таланту не одно толко само молчание и о своемъ старанье, а о другыхъ недбане спасенью». Притча о рабе и десяти талантах переходит от автора к автору так же, как и другой постоянный мотив, отражающий ревностное служение своему делу издателей, не знающих ни сна, ни покоя и не жалеющих собственного состояния. Этот мотив вылился в стилистическую формулу, употреблявшуюся уже в изданиях первой половины XVI в.: «...ни сна своима очима дахь, ни пощедЬхь от имениа моего еже ми даль есть Богъ дондеже придох на сьврьшение святые кныги сие рекоми Охтоих»,— писал еще Божидар Вукович; ср.: «Никако ж не дах себе покоя обаче же ни веждамь моимь дреманиа и от Богоданаго ми имениа не пощедехь дондеже приспех на сьврьшение делу». Когда иеромонах Мардарий писал в послесловии к Триоди цветной (Мркшина Церковь, 1566), что приступил к изданию на старости лет в предчувствии близкой кончины и трудился над ним «вь велицЬи нужди и тузЪ», то он варьировал формулы Божидара Вуковича: «...обрЪщьшумисе вь велицЬй тузЪ и печали... и помыслих яко врЪме старосты моее приближаетсе... и вьсегда зриимь сьмрьть вЪдущу ны кь концу...». Переходящие из издания в издание стилистические формулы, подтверждая риторическую природу текстов предисловий и послесловий, свидетельствуют одновременно о том, что книги, безусловно, находились в обращении, свободно перемещались. Напечатанные в Венеции издания достигали своей цели, попадая к тем, кому предназначались. Кстати, в венецианской Псалтири с восследованием (1569) впервые в практике кириллического книгопечатания встречается свидетельство о существовании налаженной книготорговой сети: «И аще кому коя потрЪба, вьсхощеть от святыхь книгь то вьса суть приинесена вь место Скопие у Кара Трифуна». Тираж книги предназначалось доставить в город Скопье в Македонии некоему «Кару Трифуну» (Трифуновичу), очевидно, владельцу книжного склада, через который осуществлялась продажа. Прорывающиеся сквозь риторику автобиографические признания в предисловиях и послесловиях являются ценным источником сведений о деятелях первого столетия кириллического книгопечатания, поскольку другие данные о них очень скупы, одновременно элементы автобиографизма— свидетельство возросшего интереса издателей и других лиц, причастных к книгопечатанию, к личности и своей судьбе. Предисловие — это монолог автора к читателю. Читательская аудитория широка, это в основном славянская и преимущественно православная среда. Протестантские издания Примуса Трубера имели в виду «нашихь добрихь припростихь люди Далматинскога, Хрвацкого, Сервие, Босне, Сримске земле и всакога инога язика кои нашу книгу разуми». Адресат восточнославянских изданий, вышедших на землях Речи Посполитой, — «весь православный христианскии народ закону греческаго языка словенскаго или росийскаго». Авторы стремятся к дружескому общению с читателем, обращаются к нему со словами: «благочестивый», «трудолюбивый», «благосердный», «благоразумный» «люботщаливый», «благоверный», «ласкавый», «милый», «благий». С темой книжного чтения связано обилие форм повелительного наклонения. Автор, выступая с позиции наставника, учителя, пастыря, дает наказы «не просто читати», но вдумываться в смысл прочитанного — «испытовати». Вместе с тем в рамках одного такого небольшого текста, каким является предисловие или послесловие, автор успевает сменить позу наставника на позу смиренного просителя читательской любви, ждет снисхождения, надеется на благодарную любовь читателей и даже хочет быть у них в услужении: «Аще книголюбни будеть и покажете се благодар-нии о сыхь, вьистину нась на болшии подвигь вьздвигнете...»,— писал Стефан из Скадара. Иван Федоров также заверяет, что готов охотно трудиться и над другими нужными людям книгами: «я и о иныхъ писаниихъ благоугодных съ вожделением потрудитися хощу». Сознание пользы книг, как уверяют издатели, было побудительным мотивом их деятельности. Идея пользы книг восходит к античным представлениям об искусстве как феномене, объединяющем приятное с полезным. В эстетике Средневековья приоритет принадлежал пользе. В идее пользы книг — общетипологической для дополнительных статей ко всем изданиям — слышатся отзвуки средневекового представления о сакральном значении священного текста. Авторы этих текстов исповедовали, как и вообще средневековые писатели, евангельскую мысль о слове как атрибуте Бога, которое обладает возможностями огромного воздействия: «ОстрЪише паче всякаго меча обоюду остра» слово. Эта давняя и общая как для рукописной, так и для старопечатной литературы идея приобретала в обстановке идейных столкновений и конфессиональной борьбы дополнительный смысл, а роль книг оказывалась особенно значительной. Идея пользы книг становится важным фактором распространенности предисловий и послесловий. Похвалы книгам— почти обязательный их компонент, дополнительные статьи принимали краткую форму, но иногда предисловие или послесловие целиком превращалось в похвалу. Расточая в изобилии похвалы книгам, издатели использовали выработанные традицией приемы, оценочные определения, сравнения, метафоры: «многоценный», «многочестный бисер», «дар», «сокровище», которое дороже «паче злата, и камениа многоцЬннаго», «сокровище всякой добродетели»; книга — «не вещь человеческая», но «съвыше сходящее дарование духовное». Тема пользы книг и их высокого назначения располагает набором ключевых слов-символов, ведущих свое происхождение из Библии. Писание и книга — «хлеб», «мед», «сладость», «свет», «светильник» — таковы наиболее постоянные и распространенные метафоры в похвалах к книгам. Частые высказывания о том, что книга— «пища духовная», «пища словесная», «хлеб душевный», представляют собой перифраз из Пятой книги Моисея: «Не о единем хлебе жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих»; они могут иметь источником и строки из Послания апостола Павла к коринфянам о «хлебе повседневном». Топос книги — «недугом душевным врачество» — восходит к латинской литературе раннего христианства, к сочинениям Аврелия Августина. Особенно чтимая и популярная Псалтирь, по которой учились грамоте, гадали, провожали в последний путь, была удостоена самых восторженных похвал: «Псалтырь подобна суть великому морю, от моря бо не оскудеваетъ вода николи же ни умаляется изливаниемъ рекъ и источникъ. Тако и от Псалтыри не оскудЬваеть пЬние никогда же». Когда Иоанна Златоуста спросили: «Добро ли есть оставити Псалтырь?», — он ответил: «Уне есть солнцу престати от течения своего нежели оставити Псалтырь»; «Псалом бо и от каменнаго сердца сльзу изымлеть... по БозЪ печаль сьдЪваеть, душам же веселие даруеть». Андроник Тимофеев Невежа, работая над изданием Псалтири (1577), писал: «Начаша печатати имени Господня прехвал-ныя и громогласны десятострунныя гусли». Похвалы книгам перетекали в похвалы меценатам. Заведение князем К.К. Острожским книгопечатания рассматривается как продолжение дела князя Владимира Святого, крестителя Руси: «Владимеръ бо свой народ крещениемъ просвьтилъ, а Конъстантинъ же Богоразумия писаниемъ освЪтил...». Герасим Смотрицкий сравнивал деятельность К.К. Острожского с деяниями другого великого киевского князя — Ярослава Мудрого: «Ерославъ зиданиемъ церковнымъ Киевъ и Черниговъ украси, / Константин же едину съборную церковь писаниемъ възвыси...». Апеллируя к временам Киевской Руси, Герасим Смотрицкий выдвигал идею преемственности между поколениями великих киевских князей и князем К.К. Острожским. Реальная жизнь вторгалась в предисловия и послесловия к изданиям актуальными политическими темами. Православные славяне на южных Балканах заботились об издании книг, испытывая опасность исламизации, для восточных славян на землях Речи Посполитой угрозу представляли реформационные движения и в гораздо большей степени контрреформация. Предисловия к восточнославянским старопечатным изданиям этого периода подчинялись тем же целям, что и полемическая литература, находились с ней в тесном идейном и стилевом взаимодействии: они должны были противодействовать иноверческим учениям, поднимать престиж православия и утверждать восточнославянское население Речи Посполитой в вере отцов. Предисловия Герасима Смотрицкого к Острожской Библии перекликаются с идеями его полемического трактата Ключ царства небесного, в его произведениях звучат скорбные ноты о «разорении церкви Христовы». Выступая против унии и католицизма, авторы использовали приемы и средства, которыми пользовалась полемическая литература, проявляли изобретательность в эмоционально-оценочных характеристиках — вплоть до брани. Кстати, в этом отношении они поступали так же, как и их оппоненты с польско-католической стороны, воспринявшие этот прием из западноевропейской гуманистической литературной традиции 98. Герасим Смотрицкий осыпает противников православия в предисловии к Острожской Библии определениями: «ругатели», «многохульные супостаты», «бесы», «волки», расхищающие и распугивающие «овчее стадо Христово». О латино-польской католической пропаганде он писал как о «поганской невзгоде», о «бесовских наваждениях еретических полков». В предисловии к Книге о постничестве Василия Великого критика «еретического» писания усилена противопоставлением ему православного учения как высшего проявления истины, латинская наука и образованность обличаются как являющие собой «тщеславие», «гордость», «лесть», «блуд», «разномыслие», «сластолюбие», «беспечалие», «успокоение телеси». Посредничество между читателем и книгой осуществлялось прежде всего через интерпретацию издаваемого сочинения. Интерпретация книги включает в себя вопросы происхождения текста, его авторства, толкования названия, содержания, состава, композиции. Особое внимание уделяется критике источников, использованных при издании, и проблемам славянского языка.

Предисловия сообщали читателям сведения об авторах песнопений Триоди и Октоиха, Минеи общей, нравоучений Маргарита и Толкования на Апокалипсис и тем самым вводили в кругозор читателей византийское литературное наследие. Греческие названия книг давались в переводе на славянский язык: «книжка по греческии Альфа, вита. А по рускии Азъ, буки»; «Книга зовемая греческимъ языком Катихисис, а по словеньски Оглашение»; Евангелие — Четвероблаговестие, Октоих — Осмогласник, Литургия — Служебник, Триодь — ТрипЪсньцы, Минея — Соборник и т. д. Авторы предисловий и послесловий представляют читателю книгу, объясняя ее предмет и назначение, они видят в ней богатый источник для толкования и назидания, что отражается в заглавиях «Поучение в книгу сию», «Сказание учительно...». Интерпретации книг свойственны дидактичность и декларативность: «здЪ же существеннаа истинна», книги предназначены «в научение» и «во исправление» людям, издатели стремятся помочь читателям увидеть ту практическую пользу, которую они могут почерпнуть из них. В дополнительные статьи выносится обсуждение филологических проблем языка и книжной справы. Издание книг на церковнославянском языке служило удобным поводом для рассуждений на тему о роли этого языка в развитии славянской культуры, о его литературных нормах и об оправдании этих норм, о его соотношении с местными наречиями. Пафос учения о славянском языке составляет уравнивание его в правах с древними и «священными» языками — греческим и еврейским, что должно было служить обоснованию идеи священности церковнославянского языка и пригодности его для богослужения у всех славянских народов. Возводя церковно-славянский язык в ранг языков «священных», восточнославянские книжники подчеркивают его генетическую зависимость от греческого языка. Идею связи этих языков они пропагандируют и с помощью трактата Черноризца Храбра Сказание, како состави святыи Кирилл-философ азбуку..., который помещался обычно в качестве послесловия к грамматикам и букварям. Предисловие к Евангелию Ходкевича фиксирует новые явления в языковом мировоззрении восточнославянских книжников, появившиеся под влиянием формирующегося в Юго-Западной Руси более доступного читателю литературного языка — «простой мовы». Издатель признается в том, что имел намерение «сию книгу выразумЪния ради простых людей преложити на простую молву», однако возможность появления в тексте ошибок при переводе удержала его от этого замысла: «прекладаниемъ з давныхъ пословицъ на новые помылка чинится немалая, яко же и нынЬ обретается в книгахъ новаго переводу». Издатели постоянно сетуют на ошибки, разноречия, бессмыслицу, вкравшиеся в тексты священных книг. Ошибки, накопившиеся за многие века рукописной передачи произведений, приносят вред идеологии: от них происходят еретические толкования, а отсюда — «смущение» и разброд в церкви. Одна из задач предисловия в Острожской Библии заключалась в том, чтобы предотвратить еретические толкования текста, что особенно важно во время, когда «разгорЪся велик пламень злохитрыхъ и многоглавныхъ ересей». Свою исследовательско-исправительскую работу издатели стремились сделать известной читателям и помещали сведения о ней в дополнительных статьях к изданиям. Декларативные заявления о правильности напечатанного текста и авторитетности его источника — непременная черта дополнительных статей к переводным церковно-богослужебным и церковно-учительным сочинениям. Общим местом почти всех предисловий и послесловий являются церемониальные просьбы авторов, обращенные к читателям, быть снисходительными к недостаткам издания, простить возможные погрешности: «...аще будет что погрЪшено исправляйте и нас о сем трудившихсе благословите, а не кльнете, понеже не писа Дух Святыи, ни аггель, нь рука бренна и духь грЪшнии и унилии». Эта формула, употреблявшаяся уже в первых кириллических изданиях, была излюблена книжниками на всем пространстве кириллического книгопечатания, она встречается в венецианских изданиях, затем у иеромонаха Мардария (Белград), Ивана Федорова (Заблудов, Львов), Андроника Тимофеева Невежи (Москва), В.М. Гарабурды (Вильна), Василия Суражского (Острог). Издатели и авторы предисловий и послесловий не только взывают к сочувствию читателей, но даже предоставляют право им самим исправлять замеченные ошибки, такими просьбами пестрят предисловия и послесловия почти ко всем старопечатным изданиям — отзвук давнего представления о том, что ошибка в священном тексте лишает его сакральности. В.М. Гарабурда же, оправдываясь заранее за возможные погрешности, настаивает на том, что достоинство священного текста непоколебимо: «Медь убо аще и не въ сребряныхъ или въ златыхъ съсудехъ, но и на корЪ не пременяеть своего естества сладости, сице и Божественая писания не прелагаются инако грубости ради и нелЪпотнаго художества, но всегда въ своемъ съставленомъ чину пребываетъ непреложне и неразвратне». Зависимость книгопечатания от воли отдельных лиц, дававших санкции и материальные средства для его развития, предопределила расцвет темы меценатства и повлияла на чрезвычайную распространенность еще одного вида предисловия— посвятительного. Оно не имело специального терминологического обозначения «посвящение» и начиналось непосредственно с приветственного обращения к адресату, в колонтитуле статья обозначалась, как правило, термином «предмова», указывающим на то, что автор воспринимал посвящение как текст, предшествующий основному тексту книги. Посвящения имеют все те же содержательно-структурные признаки, которые свойственны и предисловиям. В них также наблюдается триединство автор-читатель-книга, с той лишь разницей, что читатель предстает как конкретная личность и автор обязательно заявляет о себе подписью. Данный вид текста встречается в изданиях Примуса Трубера и в особенности характерен для книг, напечатанных в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой. Адресат посвящений — представители административной и духовной власти, светской аристократии, крупные феодалы, магнаты, члены княжеских домов и просто знатные горожане. По словам издателей, «то есть стародавныи добрый обычаи, иж книги на свЪт выдаючи, высоким станом надписовано». Посвящения передают ту поэтическую и культурную атмосферу, в которой произрастала увлеченность подобными сюжетами. Издание, освященное высоким именем, претендовало на особую авторитетность. Литовский Статут (1588) вышел с посвящением польскому королю Сигизмунду III от Льва Сапеги, подканцлера Великого княжества Литовского (с 1589 г. — канцлер). Апокрисис (не ранее 1597-1599) посвящен канцлеру и гетману Речи Посполитой Яну Замойскому, известному меценату, филологу и ритору, основателю университета в Замостье. Известны также посвящения магнатам, канцлерам Великого княжества Литовского Михаилу Яновичу Радзивиллу (и его сыну Миколаю), Евстафию (Остафею) Воловичу. Посвящения, как правило, объединяли задачи предисловия и панегирика, они призваны были засвидетельствовать почтение влиятельным лицам, прославить их, выразить признательность за покровительство и расположить их к дальнейшим благотворительным актам. Так, в посвящении одной из книг Виленского братства «пану Богдану, княжати соломирецкому» от лица братии Троицкого монастыря говорится: «...и мы сие книги молитвы великославному а зацному имени вашей княжеской милости надписуем под моцъ и оборону поддаем. Просячи за то абы вашей милости нашъ милостивыи панъ тую нашу малую працу з друкарни братское вдячне принята и на нас поволных и уставичныхъ богомолцов ласкав быти рачил. Посвящениям придавалось большое значение, так как, по мнению составителей, эти тексты могут обессмертить имя адресата посвящения, донести о нем добрую славу до потомков. Поэтому посвящения писали «по долгом розмысле» и «тщательном разсмотрении». Как и посвящения, непременной принадлежностью большинства изданий, напечатанных в Речи Посполитой, являются фамильные гербы. Герб князя Г.А. Ходкевича Иван Федоров поместил не только в заблудовских изданиях, но и в львовском Апостоле (1574), отдавая дань памяти покойному патрону. Чаще изображение герба сопровождается стихами, представляющими собой самостоятельный жанр геральдической поэзии («эпиграммы»). Прием герботолкования — один из постоянных мотивов посвящений, вокруг которого часто разрастается историко-генеалогическое повествование. Посвящения и эпиграммы на гербы унаследовали опыт польских геральдических стихов, к которым восходят по содержательным мотивам, формулам, стилю. Как и польские геральдики, составители посвящений высоко ценят древность, знатность и благородство рода. В посвящениях адресату подыскивается определенное место в генеалогическом древе рода, корни которого выводятся в глубокую древность — библейскую или античную. Почетными считались и генеалогии, восходящие к великим киевским князьям. К идеалам воинственности и религиозности в конце XVI в. присоединился «просветительский» идеал: образованность наряду с названными выше качествами вошла в число основных достоинств. Генеалогические построения посвящений по большей части легендарны и зависят не столько от исторической реальности, сколько от поэтического вдохновения автора, которое в свою очередь определяется положением адресата: чем более оно могущественно, тем древнее и почетнее генеалогия. Обретение князем К.К. Острожским статуса богатейшего и влиятельнейшего магната Речи Посполитой было оформлено созданием нового варианта фамильного герба, который появился в своем окончательном виде в изданиях острожской типографии—Азбука (1578), Псалтирь (1580), Библия (1581). Новый герб включил в себя на правах составных элементов гербы правящих династий Российского государства— Рюриковичей (Ездец или св. Георгий), Великого княжества Литовского — Гедиминовичей («крест на месяце, а под ним шапка»—литовская Погоня) и двух польских дворянских домов Огоньчиков и Лелива, с которыми Острожские породнились в результате браков. Эмблематика герба патрона, как и его заслуги, истолковывались в стихах на обороте титульного листа Острожской Библии в свете господствовавших идеалов эпохи — рыцарства и религиозности. Гербы с сопровождающими их стихами и посвящениями — постоянный элемент оформления виленских изданий. Автор Хронологии Андрей Рымша известен также своим геральдическим и панегирическим творчеством, ему принадлежат в издании Статута (1588) стихи на герб подканцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги, под руководством которого была завершена работа по составлению свода законов, на гербы шляхтичей Евстафия (Остафея) Воловича (Сборник поучений, 1585) и Теодора Скумина (Тышкевича), новогрудского воеводы, в Апостоле (1591; за подписью «АР Литвин»), которому Лука Мамонич «з братьею» поместили вслед за стихами посвящение, желая поставить издание «подъ зацне славнымъ именемь». В издание Евангелия учительного (1595), являющееся перепечаткой заблудовского Евангелия (1569), были добавлены стихи «На герб его милости пана Симеона Воины» с посвящением Кузьмы Мамонича представителю местной администрации в Великом княжестве Литовском, каштеляну Симеону Войне как покровителю («пану мнЪ завжды милостивому»), «любителю Божественых писанеи» и защитнику православия. Лука Мамонич, ставший дворянином, получил право на герб; племянник его Леон (Леонтий) Кузмич в своем первом издании Псалтирь с Часословцем (1593) поместил этот герб вместе со стихами «На герб зацного дому его милости пана Лукаша Ивановича Мамонича» и посвящением. Геральдическая традиция представлена также в львовских изданиях: Грамматика (1591) и Просфонима (1591) открываются геральдическими стихами на герб г. Львова (в Букваре 1574 г. лишь изображение герба), отражая вкусы эпохи и характерное для нее увлечение герботолкованием. В русских изданиях гербы со стихами появились с середины XVII в.: стихи на герб патриарха Никона (Рай мысленный, 1658-1659), стихи на государственный герб России (Библия, 1663). В дополнительных разделах к изданиям можно наблюдать сосуществование прозаических и стихотворных форм. Иногда один автор, такой, например, как Герасим Смотрицкий, выступает одновременно и как силлабист, и как прозаик: ему принадлежат в Острожской Библии два обладающих известной идейно-тематической общностью предисловия: одно в прозе, другое в стихах, оба прославляют князя К. К. Острожского за устроение книгопечатного дела на Украине и содержат богословскую полемику. Трактату Герасима Смотрицкого Ключ царства небесного предшествует в издании, кроме предисловия «До народовъ рускихъ», посвящение сыну князя К.К. Острожского Александру, увенчивающееся стихотворной концовкой, обыгрывающей одну из апофегм Плутарха: «А которым милша роскошь, ниж цнота, / Пред такими кажи замыкат ворота» («Плютархус»). Апокрисис располагает циклом из шести вступительных статей: посвящение канцлеру и гетману Речи Посполитой Яну Замойскому, предисловие ко всему сочинению, остальные четыре— к каждому из четырех разделов книги. На обороте титульного листа— стихотворение «Книга до минаючих мовит», построенное на приеме персонификации неодушевленного предмета: книга обращается к читателям, прося о внимании тех, кто, не замечая ее, проходит мимо: «Почто новыхъ вещей вЪдЬти желаете, / Нову вещь мене имЪя, презираете...». Книга призывает: «Купи, читай, разъсуждай, брате и тщателю, / Повинни ли повЪждъ, се къ благодателю». Прием персонификации (prosopopoeia), описанный в риториках XVI в., широко представленный в эмблематике, в иезуитском школьном театре, вошел в моду и стал приметой нового литературного стиля.

Первая из семи свободных наук — Грамматика — сама представляет себя читателю во вступительных стихах к московскому изданию Грамматики (1648) Мелетия Смотрицкого. Виленское издание Грамматики (1596) Лаврентия Зизания открывается эмблемой с аллегорическим изображением науки Грамматики в образе женщины с ключом в левой руке. Эмблема предстает в том виде, в каком эта форма была изобретена Андреа Альциатом в его Книге эмблем (1531), она представляет собой композиционное единство из трех элементов: образ-картинка (pictura, icon, imago), надпись (inscriptio, motto, lemma) и подпись (subscriptio, explicatio). Аллегорическому изображению Грамматики предшествует надпись: «Прожно ты ся кусишъ писмоумЪти,/которий не хочъ мене розумЪти». В стихотворной подписи — «Епиграммана Грамматику» — названы 4 части этой науки: орфография, просодия, синтаксис, этимология и раскрывается символика изображения. Грамматика служит «ключом», открывающим «разум» для постижения остальных наук. Форма эмблемы позволила перевести в план наглядной конкретности идеи составителя грамматики, которые перефразируются в прозаическом предисловии «Послание спудеом» и завершающих книгу стихах «Типограф младенцем». Эмблематический вид придал Примус Трубер типографской марке своего издательства: изображению Христа с крестом сопутствует девиз «Victoria» (Победа) и подпись: «Ego vici mundum» (Я победил мир). В кириллическую книгу рано проникли и такие элементы художественного языка эпохи барокко, как графические композиции, в которых достигается синтез смыслового и зрелищного компонентов. Стихи Герасима Смотрицкого на герб К.К. Острожского, помещенные на обороте титульного листа Острожской Библии, образуют конфигурацию креста. Это один из первых у восточных славян образцов текста в жанре искусственной поэзии (poesia artificiosa). Фигурное стихотворение состоит из четверостиший, каждое из которых обозначено четвертой буквой греческого алфавита—дельтой, имеющей цифровое значение «четыре». Стремясь вывести в зрительность первостепенные символы христианства, книжники располагают текст в форме креста и чаши. Разные типы дополнительных статей существуют в виде комплексов, циклов: стихи на герб, посвящение, предисловие, послесловие. В Острожской Библии, кроме стихов на герб князя К. К. Острожского,— три предисловия в прозе и одно в стихах: предисловие с параллельным текстом на греческом и церковнославянском языках от лица князя К.К. Острожского, предисловие Герасима Смотрицкого к читателю, краткое предуведомление о назначении предисловия («Въ градъ крЪпокъ невозможно внити...») и стихотворное Предсловное сказание и двоестрочное согласие («Всякаго чина православный читателю...»). Есть издания с тремя послесловиями, как, например, в Минее праздничной (Себеш, 1580) печатника Кореей, причем первое, повествующее о создателях книги, дословно повторяет текст послесловия из Триоди цветной (1563), изданной старанием Стефана из Скадара; второе в отличие от текста-образца называет инициатора издания: «Азь... митрополить кирь Генадие АрдЬлски»; и, наконец, в третьем выступает сам печатник: «Азь грЪшнии и окаанеиши и менши в человецехь диакон Кореей». Циклизация отражала потребность в распределении материала по тематическим группам и затем их нанизыванию, объединению разного типа предисловий и послесловий. Циклизация дополнительных статей оказывалась возможной благодаря открытости их формы: отдельные сведения легко могли быть добавлены или исключены. Как правило, предисловия и послесловия к старопечатным изданиям составлялись после того, как была напечатана вся книга или когда ее печатание подходило к концу. Иногда дополнительные статьи просто перепечатывались из предыдущих изданий, например, венецианские Служебники второй половины XVI в. воспроизводят с минимальной правкой послесловие раннего издания Служебника (Венеция, 1519), сохраняя даже имена издателя Божидара и печатника Пахомия. Повторяющиеся тексты дополнительных статей встречаются не только в переизданиях. Как сказано выше, послесловия из Триоди цветной (Скутари, 1563) вошли в Минею праздничную (Себеш, 1580). Авторы заимствовали друг у друга выражения, отдельные мотивы, образы. Памва Берында, например, рассказывая в послесловии к Лексикону о трудностях, которые испытал, создавая его, пользуется цитатой из предисловия к Острожской Библии, «зане много разорителей и хулников к сему обрЪтая, помощников же и зидателей... велми мало...». Стихи «Предсловное сказание и двоестрочное согласие» Герасима Смотрицкого из Острожской Библии использовал инок Авраамий, деятель раннего старообрядчества, духовный сын Аввакума, почувствовав, по-видимому, в них созвучие собственным настроениям в ситуации религиозной борьбы. Его «Стихи, или вирши к читателю» ш, служащие предисловием к сборнику старообрядческих полемических сочинений Христианоопасный щит веры (1667-1669), целиком составлены из строк «Предсловного сказания» Герасима Смотрицкого: первые восемь строк точно повторяют начальные стихи текста-образца, остальные или совпадают, или представляют собой его переделку. Вступительные и заключительные тексты в изданиях принимают в зависимости от содержания книги разный вид. Грамматики и буквари сопровождаются филологическими статьями, стихами; предисловия и послесловия к изданиям полемических сочинений также полемически заострены; форму богословского трактата имеют предисловия к церковно-богослужебным книгам и сочинениям с изложением основ вероучения. Дополнительные статьи к изданиям соединяли в себе разные жанровые формы и стили: документальность, признаки автобиографизма, публицистику, повесть, экзегезу, теорию и поэтику литературы, критику текста. Своеобразная синтетичность жанра соответствует эстетике средневековой литературы с ее тяготением к созданию синкретической картины мира, к объединению литературных и внелитературных факторов. Предисловия и послесловия к старопечатным изданиям создавались на пересечении средневековых традиций и новых зарождающихся веяний в культуре. От старой литературной манеры они восприняли учительную направленность, традиционную библейскую символику и метафорический стиль, устойчивые формулы выражения тематического единства автор-читатель-книга. К новациям относится осознание книжниками XVI в. своей высокой миссии, использование народных языков, внимание к современным филологическим проблемам языка и стиля, внедрение в предисловия и послесловия стихотворной техники, включение в литературно-издательское оформление книг таких элементов живописно-образного языка эпохи, как фигурные композиции текста, эмблематика и геральдика. Активное функционирование в кириллических изданиях XVI в. такого специфического жанра, как предисловия и послесловия, следует рассматривать как историко-культурное явление. Отмеченные идейно-содержательные и структурные черты предисловий и послесловий XVI в. унаследовала книжная традиция XVII в. Кириллическая книжность в первый век своего существования в печатном виде оказалась вовлечена в широкие историко-культурные процессы Европы, она развивалась на пересечении различных тенденций и многих культурных традиций, что проявилось в ее разноязычном репертуаре, переводах с неславянских языков на славянские, многонациональном и разноконфессиональном составе книжников и печатников, в терминологии книгоиздательского дела и самом облике книги.

Гусева, Александра Алексеевна. Книги кирилловского шрифта второй половины XVI века в таблицах: