RARUS'S GALLERY

Первого (а по новому стилю одиннадцатого) марта 1564 г. произошло событие, имевшее колоссальное значение в истории русской культуры,— вышла в свет первая точно датированная московская печатная книга, первенец государственной типографии. В послесловии книги, известной в библиографии под наименованием Апостол, указано, что появлением своим на свет она обязана «Николы чюдотворца Гостунъского диякону Ивану Федорову, да Петру Тимофееву Мстиславцу». Те же имена находим и во второй датированной московской книге — Часовнике, вышедшем двумя изданиями в 1565 г. На этом московский период деятельности Ивана Федорова и Петра Тимофеева прекращается. Первопечатники вынуждены покинуть отчизну и отправиться «в ины страны незнаемы». Однако государственная типография в Москве продолжала работать, хотя и не столь интенсивно, как раньше. Прежде чем говорить о возникновении и деятельности государственной типографии, необходимо подробно ознакомиться с книгами, напечатанными в Москве Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем. Обстоятельно изучив эти книги, мы сможем судить о великом вкладе, внесенном Иваном Федоровым в отечественное книжное дело, а также о связях и традициях, проявившихся здесь.

АПОСТОЛ 1564 ГОДА

Первенец государственной типографии — Апостол 1564 г.— известен в нашей литературе давно. О нем говорит уже «Сказание... о воображении книг печатного дела», в котором упомянуты «книги апостольская деяния и послания соборная и святаго апостола Павла послания», начатые печатью «в лета 7071-е, апреля в 19 день». Составители сказания, несомненно, держали в руках подлинный экземпляр книги, ибо они приводят цитаты из ее послесловия. На Московском Печатном дворе, где возникло сказание, в XVII в. Апостола 1564 г. уже не было. Однако составители могли ознакомиться с книгой хотя бы в Чудовом монастыре. Именно оттуда в 1695 г. Апостол был взят на Печатный двор — «занеже такой книги здесь не обретается». Книга была передана в типографскую библиотеку повелением Петра I «для того, что она перваго издания». Таким образом, уже в XVII в. Апостол 1564 г. был хорошо известен. Тем не менее И. Коль, издавший в 1729 г. «Введение в славянскую историю и литературу...», утверждал, что ни один экземпляр книги не сохранился — все они погибли в Смутное время. Первое упоминание в печати о конкретном экземпляре Апостола 1564 г. принадлежит В. Тредиаковскому. Он познакомился с экземпляром Библиотеки Академии наук. Более подробные сведения об этом экземпляре сообщил в 1780 г. И. Бакмейстер. Книгу приобрели у солдата, «который нашед оную в 1730 году принес в Академию». В XIX столетии описания различных экземпляров Апостола 1564 г. один за другим появляются на страницах указателей старопечатных книг. Книга оказалась далеко не такой редкой, какой почитали ее В. Тредиаковский или епископ Дамаскин. В 1829 г. П. М. Строев описал экземпляр из собрания Ф. А. Толстого, в прошлом принадлежавший митрополиту новгородскому Исидору (ум. 1619). Четыре года спустя был учтен первопечатный Апостол из библиотеки А. С. Ширяева, в 1836 г.—экземпляр И. Н. Царского, в 1840 г.—два экземпляра Российской академии, в 1845 г.— экземпляры А. Д. Черткова, Н. П. Румянцева и Общества истории и древностей российских, в 1848 г.—экземпляр А. И. Кастерина. В. М. Ундольский, составивший каталог собрания Кастерина, знал уже И экземпляров Апостола. Впервые им были упомянуты книги, принадлежавшие И. П. Каратаеву, М. П. Погодину, библиотеке Московской Синодальной типографии и Государственному архиву. И. П. Сахаров в 1849 г. добавил к этому списку сведения о двух экземплярах, принадлежавших Соловецкому монастырю, а также об экземплярах из Новгородского Софийского собора и собрания А. И. Озерского. Таким образом, к середине XIX в. было описано 18 экземпляров первопечатного Апостола. Вторая половина века значительно увеличила это число. Мы постараемся перечислить все, что нам известно. Однако перечисление далеко не будет исчерпывающим. Подсчитать все сохранившиеся до наших дней экземпляры в этом случае значительно труднее, чем раньше,— безвыходных изданий известно гораздо меньше. В 1868 г. был впервые описан Апостол 1564 г. из собрания И. Я. Лукашевича. Впоследствии книга поступила в библиотеку Румянцевского музея, а отсюда, как дублет, в Петербургскую духовную академию и. А. Попов в 1872 г. описал экземпляр из собрания А. И. Хлудова. Во второй половине века крупнейшие русские книгохранилища — Публичная библиотека в Петербурге и Московский Публичный и Румянцевский музеи,— комплектуя собрания старопечатных книг, приобретают и некоторое количество экземпляров Апостола 1564 г. В. М. Ундольский, составивший в половине XIX в. рукописный «Каталог книг церковной печати Имп. Публичной библиотеки», регистрирует три экземпляра Апостола 1564 г., происходящих из собраний Толстого, Погодина и Кастерина. В 1852 г. для одного из этих экземпляров ювелиром Сазоновым по проекту проф. Горностаева был сделан позолоченный серебряный оклад, украшенный драгоценными камнями. Такой же оклад был сделан и для Остромирова Евангелия. Первая русская книга и первая точно датированная московская печатная книга в окладах были помещены в специальной витрине в зале рукописей. В 1856 г. первопечатный Апостол экспонировался на Выставке произведений церковно-славянской печати, устроенной библиотекой. В 1873 г. киевский книгопродавец С. И. Литов преподнес в дар библиотеке небольшое собрание старопечатных книг, среди которых находился и Апостол 1564 г. В собрание Московского Публичного и Румянцевского музеев первый экземпляр Апостола поступил вместе с коллекцией Н. П. Румянцева, второй — из коллекции Д. В. Пискарева. Впоследствии музей приобрел экземпляры В. М. Ундольского, И. Я. Лукашевича и др. Во второй половине века немало Апостолов 1564 г. находилось в частных собраниях. Сохранились сведения об экземплярах самарского купца А. К. Кочуева, одесского коллекционера А. И. Тихоцкого, И. Остроглазова. В каталогах отдельных собраний во второй половине века были описаны экземпляры первопечатного Апостола Московского главного архива министерства иностранных дел, Петербургской духовной академии, братства Александра Невского. В 1908 г. И. Свенцицкий описал Апостол 1564 г., принадлежащий Церковному музею во Львове. Экземпляр был приобретен в 1905 г. в Москве у книгопродавца Большакова. Первая точно датированная московская печатная книга находит себе место и на страницах известных каталогов И. П. Каратаева и В. М. Ундольского. Однако каких-либо новых, не описанных ранее экземпляров здесь не указано. Каратаев, однако, счел нужным отметить, что книга находится «во многих общественных библиотеках и частных руках». Всего в предреволюционные годы было известно и частично описано по крайней мере 28 экземпляров первопечатного Апостола. Приведем сведения об Апостолах 1564 г., хранящихся в крупнейших наших книгохранилищах в настоящее время. В Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина — семь экземпляров первопечатного Апостола (№ 1351, 1353, 1354, 6233, 1352, 2 экз. дублетного фонда). Один из экземпляров (№ 1354) происходит из собрания Общества истории и древностей российских, второй (№ 1352) является дублетом Библиотеки Академии наук, впоследствии поступившим в собрание Норова и отсюда — в Московский Публичный и Румянцевский музеи. Государственный Исторический музей владеет восемью Апостолами, сохраняемыми в составе собраний Черткова (№ 134), Царского (№ 15), Щапова (№ 6), Хлудова (№ 17), Синодальной библиотеки (№ 17). Три экземпляра, входящие ныне в собрание «Меньших» (№ 278, 554, 617), происходят из монастырских библиотек и частных коллекций. В Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина ныне имеется шесть первопечатных Апостолов. Один из них (№ 48 — 1.1.17е) в свое время принадлежал И. Лукашевичу и вместе с собранием последнего поступил в Московский Публичный и Румянцевский музеи. Здесь он был зачислен А. Е. Викторовым в дублетный фонд (под № 16). Впоследствии Викторов обменял его на безвыходные издания библиотеки Петербургской духовной академии. Отсюда уже книга поступила в Публичную библиотеку. Два других экземпляра (№ 5167 — ХХII.1.11a и № 5168 — XXII.1.11б) восходят к богатому книгохранилищу Соловецкого монастыря. Четвертый экземпляр (№ 44 — 1.1.17б) ранее принадлежал И. П. Каратаеву, пятый (№ 45—1.1.17в) —М. П. Погодину. Происхождение шестого экземпляра (№ 46—1.1.17г) не ясно — возможно, из собрания Кастерина. Нам не удалось обнаружить ранее находившийся в библиотеке экземпляр Толстого. В Библиотеке Академии наук СССР — четыре первопечатных Апостола ('№ 7.5.9, 7.5.10, 7.5.26, 18.5.6). Два экземпляра имеется в Государственной Публичной библиотеке УССР. Один из них (Сл. 552 — инв. 14803) происходит из собрания Н. С. Маклакова, второй (№ 695 — инв. 4254) — из библиотеки Е. Львова, перешедшей к Д. Г. Бибикову и пожертвованной после его смерти дочерью в университет св. Владимира. Два первопечатных Апостола в настоящее время находятся в Центральном государственном архиве древних актов. Один из них в прошлом принадлежал библиотеке Московского главного архива министерства иностранных дел (ф. 1250, № 4), второй — библиотеке Московской Синодальной типографии (ф. 1251). Двумя экземплярами владеет и Библиотека Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Один из них (№ 252975) принадлежал Библиотеке Всесоюзной академии архитектуры при ЦИК СССР, а впоследствии Этнографо-археологическому музею МГУ. Происхождение второго (№ 551—2—56) не ясно. По одному экземпляру Апостола имеют Государственная Публичная историческая библиотека (№ 358679, Ст. 1 — экземпляр А. С. Уварова), Библиотека Академии наук УССР во Львове (Ст. 54669 — экземпляр Музея Львовского Ставропигиона), Государственный музей украинского искусства во Львове (74 F — экземпляр Соловецкого монастыря, впоследствии входивший в собрание С. Т. Большакова), Ивановский областной краеведческий музей (№ 4469), Горьковская областная библиотека им. В. И. Ленина (Ц 21302), Латвийская историческая библиотека в Риге. По крайней мере, 4 экземпляра находятся в зарубежных книгохранилищах. Таким образом, нам в настоящее время известен 41 экземпляр Апостола Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Имеется эта книга и в некоторых частных собраниях.

Вкладные и владельческие записи. Среди известных нам 30 с лишним экземпляров первопечатного Апостола ни один не имеет вкладных записей, относящихся к 60—80 гг. XVI в. Первые записи появляются лишь в 90-х гг. Факт этот не может быть признан случайным. Прежде чем перейти к выводам, хотелось бы сделать некоторые статистические сопоставления. Вспомним, что ранние вкладные записи достаточно часто встречаются в первопечатных безвыходных изданиях. Например, на узкошрифтном Четвероевангелии имеются записи 1559, 1563, 1566 гг., на Триоди постной — 1562 г., на среднешрифтном Четвероевангелии — 1561, 1564 и 1567 гг. Часто встречаются вкладные записи XVI в. и на Апостоле, напечатанном в 1574 г. Иваном Федоровым во Львове. Нам известны записи 1574Зб, 1575 37, 157838, 157839, 158040, 1596 41 гг. Многие из этих записей сделаны в пределах Московской Руси. Чем же объяснить, что аналогичные записи не встречаются на экземплярах Апостола 1564 г.? Мы возводим это к совершенно иным условиям распространения книги. Безвыходные издания, с одной стороны, и Апостол 1574 г.— с другой, вышли из частных (или частно-государственных — в первом случае) типографий. Книги широко шли на рынок. Первопечатный Апостол 1564 г., напротив, детище государственной типографии. Тираж его, по-видимому, распространялся совершенно иными методами. Не исключено, что это делалось так же, как и в начале XVII в., когда книги распределялись по городам, передавались в церкви и монастыри, в Приказ Казанского дворца и т. д. частью бесплатно, а частью по небольшой цене, без прибыли — «почем себе стали». Особенность хронологического распределения вкладных и владельческих записей первопечатного Апостола, на наш взгляд, является доказательством того, что типография, из которой вышли безвыходные издания — первые московские печатные книги, не была ни царской, ни митрополичьей. Старейшая датированная вкладная Апостола 1564 г. относится к 1591 г. Она неразборчива, сильно вытерта и частично обрезана. Сделал ее «князь Петр Григорьевич». Из того, что дата дана «от Рождества Христова», а не «от сотворения мира», можно как будто бы сделать вывод, что запись возникла за пределами Московской Руси. Однако в дальнейшем книга находилась на Руси, о чем свидетельствуют поздние записи: «7151 (т. е. 1643) майя в 3 день продал сию книгу Апостол осташковец Иван Иванов сын Щетинин попу Михаилу Стефанова сыну Тверетину зачисто, а подписал я Иван своею рукою». У Михаила книга пробыла недолго: «7153 (т. е. 1645) июня в 20 день продал сию книгу Апостол поп Михайла Степанов сын Тверетин, купили вотчины Спасского монастыря крестяня Акуличины сию книгу Апостол к Николе Чюдотворцу, дали за сию книгу рубль». Следующая вкладная относится к 1595 г.: «Положена книга в лето 7103 июля в 4». Куда и кем положена, запись не сообщает! В том же самом экземпляре есть и более поздняя вкладная: «7145 (т. е. 1637) году генваря в 10 день положил... книгу... Рождеству... да к великому мученику Христову... что во Елизерском уезде... черной (поп)... по своим родителех... Семионе Еромолаеве. И ему б пожаловать родители мои поминать, а за мое здравие бога молить, а как бог по душу мою сошлет и ему б пожаловать имя мое написать в поминание и меня поминать. А сия книга из дому от Рожества Христова великомученика Георгия не вынесть и не продать, не заложить и никому не отдать. А хто сию книгу из дому от Рожества Христова и от великомученика Христова Георгия вынесет или продаст или заложит или кому отдаст, и тому со мною судит бог на страшней суде вовеки. Аминь». Нам известны еще две, однако недатированные записи XVI в. На горьковском экземпляре имеется помета «князя Владимира Михайловича Апостол». Здесь, по-видимому, упомянут сын известного временщика, князя Михаила Васильевича Глинского, а следовательно, двоюродный брат Ивана IV. Любопытно, что имя второго брата — князя Ивана Михайловича Глинского, отчина которого находилась в Ярославском уезде,— упомянуто во вкладной 1578 г. на львовском Апостоле 1574 г. Вторая недатированная запись XVI в. составлена от имени старца Варсонофия, который положил «Апостол печатной тетр на бумазе в Свиязском городе в монастыре в церковь живоначальные Троицы у чюдотворца Сергия». Запись эта заставляет нас припомнить один из экземпляров среднешрифтного Четвероевангелия, на котором имелась вкладная старца Варсунофия Замыцкого, положившего «в дом живоначалные Троицы две книги Евангелье да Апостол, обе книги печатные тетр на бумазе в Свиязском городе». Игрою судьбы обе помянутые здесь книги сохранились; одна из них находится в Москве, а другая была в 20-х гг. в Саратове. В самом начале XVII в. была сделана запись о принадлежности Апостола митрополиту новгородскому Исидору (ум. 1619) на экземпляре, принадлежавшем Ф. А. Толстому. На экземпляре из собрания И. Лукашевича — обилие записей. Старейшая относится к 1621 г.: «Сия книга Апостол Знамения пречистыя богородицы, что на Знаменской улице, а куплен приходом. А подписал тое ж церкви поп Петр своею рукою лета 7129». Речь, по-видимому, идет о Знаменской улице в Москве. Впоследствии книга цопала в руки некому Ф. Ф. Бобарыкину, который в 1653 г. положил ее «по брате своем Афонасе Федоровиче Бобарыкине к церкви в монастырь Козме и Демьяну». Церковь находилась в Зарядье. В начале XVIII в. книга принадлежала Ивану Антонову сыну Селезневу, который вскоре продал ее попу Ивану Игнатьеву Сокову. Когда последний умер, вдова его Аграфена Ивановна продала Апостол крестьянину села Иванова Димитрию Федорову сыну Шепелева. Один из владельцев книги начертал на ее страницах любопытнейшие записи о комете — «звезде с лучом», которая появилась в январе 1744 г.  Впоследствии Апостол, как уже известно, попал в собрание И. Лукашевича, отсюда — в Румянцевский музей, затем — в библиотеку Петербургской духовной академии и, наконец, в Государственную Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Несомненный исторический интерес представляет запись первой половины XVII в., связанная с именем известного думного дьяка царя Михаила Федоровича — Ивана Тарасиевича Грамотина: «Сию книгу, глаголемую Апостол, дал Иван Опухтин в церковь чюдотворца Николы да в предел великие христовы мученицы Параскеве Пятнице Важеском уезде Рясенском стану в отчину свою при священнике Иякове... по душе печатника Ивана Торасиевича Грамотина во иноцех схимника Иоиля и по родителех своих». Приведем еще несколько записей XVII в. на экземплярах первопечатного Апостола: «Лета 7133 (1625) дал вкладом сию книгу Апостол тетр в дом живоначалные Троицы в Печенской монастырь той ж обители постриженик старец Паисея на славословие божие во веки»; «Лета 7159 (1651) месяца июля в 9 день положили сию книгу Апостол в дом Благовещение пресвятеи богородицы прихоженя по своих родителей. А кто сию книгу похитит и того судит бог на втором страшном пришествии»; «Апостол монастырской казенной дача священноинока Кирьяка Соловецкого (7) 165 (т. е. 1657 г.)»51; «Лета 7207 (1698) октября в 1 день горели Холмогоры 300 домов. Зажег мужик пинжанин вне уме, стоял на подворе у Стефана Бочарева, и его мужи пытали с боярин князь Михайло Иванович Лыков». Из любопытных записей более позднего происхождения отметим записи на экземпляре, принадлежавшем в XVIII в. семье купцов Кожевниковых. Здесь регулярно записывались даты рождения и «преставления» членов семьи. Следует упомянуть экземпляр, подаренный в январе 1847 г. известным этнографом и историком И. М. Снегиревым в церковь Николы Гостунского со следующей надписью: «В Московский Николо-Гостунский собор сию книгу, первою напечатанную в Москве диаконом сего собора Иоанном Федоровым 1563 года, усердствует И. Снегирев. 1847 года января 19». Резюмируя все вышеизложенное, хотелось бы вновь подчеркнуть, что анализ вкладных и владельческих записей первопечатного Апостола подсказал нам важную мысль о различном характере типографии безвыходных изданий и первой государственной типографии в Москве. Вместе с тем мы убедились, что изучение записей сплошь и рядом позволяет установить важные для отечественной истории факты, а одновременно сообщает массу любопытнейших бытовых подробностей. Пользуясь случаем, хотелось бы подчеркнуть важность сбора, систематизации и изучения записей на рукописных и старопечатных книгах по примеру хотя бы многотомного труда Л. Стояновича о сербских надписях.

Общее описание. Наиболее подробное описание Апостола 1564 г. принадлежит перу В. Е. Румянцева. Оно настолько обстоятельно, что и сегодня трудно что-либо добавить к нему. В последние годы книга была вкратце описана Т. Н. Протасьевой. Апостол напечатан в лист. Размеры страницы можно определить лишь приблизительно, так как большинство экземпляров сильно обрезаны. По измерениям А. А. Сидорова, формат издания находится в пределах 17,7-18,1х27,2-28,3 см. Формат полосы набора, по наблюдениям того же автора, составляет 11,9х20,4 см. Эти размеры даны без учета подстрочных и надстрочных отсылок и индексации, вынесенной на боковые поля. Если же учитывать и эти тексты, окажется, как говорит А. А. Сидоров, что «Апостол 1564 г. построен по правильному и четкому кратному отношению 3:2 (максимальная высота набора 21 см, ширина 14 см)». В продуманности пропорций и кроется секрет того удивительного впечатления гармонии и стройности, которое производит книга на всякого человека, впервые взявшего ее в руки. Число строк на полосе 25. К этому числу следует прибавить еще две строки, вынесенные на нижнее и верхнее поля, содержанием которых служат первые слова зачал или же колонтитулы (на верхней строке). На спусковых полосах, где имеются заставки и заголовок, исполненный вязью, обычно помещается 17 строк. Тетради книги составлены из четырех сфальцованных пополам листов. Одна тетрадь, таким образом, содержит восемь листов, или 16 страниц. Лишь в первой и последней тетрадях всего по шесть листов. Листы книги пронумерованы. Пагинации лишены лишь первые шесть листов. Далее порядковые номера листов проставлены в правом нижнем углу лицевой стороны каждого листа. В пагинации имеются ошибки. После листа 104 следуют два листа с колонцифрами «106». Вслед за листом 116 идет лист 120, а затем 118. Наконец, имеются два листа с колонцифрой «204» и нет листа 105. Общее число листов — 268. Сигнатуры тетрадей в Апостоле 1564 г. нет. Любопытно, что и впоследствии Иван Федоров будет применять нумерацию тетрадей лишь в малоформатных изданиях (в восьмерку). Эту традицию усвоят московские типографы и будут следовать ей вплоть до 30-х гг. XVII в.

Состав и полиграфическая организация текста. Богослужебная книга, именуемая Апостолом, имеет на русской почве долгую, изобилующую событиями историю. Книга включает рассказ о деятельности апостолов — «Деяния святых апостол», семь так называемых «Соборных посланий» различных апостолов и, наконец, 14 посланий апостола Павла. Впоследствии сюда нередко прибавляли Апокалипсис. Как и Евангелие, Апостол бытовал в двух основных вариантах. Чаще других в русском книгописании встречались Апостолы с текстами, расположенными в порядке чтений церковного календаря (начиная с пасхи).. Это так называемый служебный Апостол, или Апостол-апракос. Другой вариант, где восстановлен логический порядок текстов, по аналогии с Четвероевангелием получил неправильное наименование: Апостол-тетр. К этому виду принадлежит и первопечатный Апостол Ивана Федорова и Петра Мстиславца. На Руси Апостол появился, по-видимому, вскоре по принятии христианства. Древнейшие списки относятся к XII—XIII вв. (Охридский Апостол, Апостол 1220 г.— Син. 7/95 и др.). Г. Воскресенский, изучивший судьбы Апостола на русской почве, выявил четыре редакции славянского текста. Древнейшая из них возникла на землях южных славян. Вторая славянская (первая русская) редакция датируется XIV в. К тому же XIV в. относится третья редакция, содержащаяся в списке Нового завета, который приписывают митрополиту Алексию. Наконец, четвертая редакция восходит к XV в. и содержится в Геннадиевской Библии 1499 г., в роскошных Апостолах XVI в., оформление которых принадлежит школе Феодосия Изографа, во множестве других списков XVI в. Эту же в основе редакцию находим и в первопечатном Апостоле 1564 г. Г. Воскресенский провел подробное текстологическое исследование всех четырех редакций и опубликовал с разночтениями соответствующие тексты одного из разделов — Послания Павла к римлянам. Обещалось и продолжение — публикация остальных разделов, однако это осуществлено не было. Опираясь на труды Г. Воскресенского, В. Е. Румянцева, а также на новейшие работы Г. И. Коляды, мы ниже выскажем свое мнение о языке и правописании первопечатного Апостола. Пока же ознакомимся с составом первой точно датированной московской печатной книги. Надо сказать, что Иван Федоров «облегчил» книгу, устранив из нее многие служебные материалы, не входившие в канонический текст, но по традиции помещавшиеся в рукописных Апостолах. Это всевозможные предисловия, толкования и др. Среди них тексты: «Поучение святых апостол и деяния первие написаны быша к Феофилу...» (из толкования Иоанна Златоуста); «Предисловие Евфалия диакона деяния святых апостол...»; «Отшествие Павла апостола в страны на учение...»; «Евфалия диакона предисловие соборным посланием» и т. д. Все эти тексты имеются, например, в Геннадиевской Библии 1499 г., в библейном списке 1558 г., во многих списках XVI в. В первопечатном Апостоле этих текстов нет. Позднее в Апостолах стали печатать «сказания» Епифания о 12 апостолах и Дорофея — о 70 апостолах, также восходящие к рукописной традиции. И этих текстов нет в издании Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Апостол 1564 г. открывается текстом «О Чюдесех святых апостол еже есть в деяниях» (л. 1 ннм.— 1 ннм. об.). Это своеобразный систематический указатель, в котором перечислены «чудеса», совершенные апостолами, такого, например, порядка: «Петр и Иоанн исцелиста именем господним роженаго хрома...» «Систематизация» чудес — плод средневековой богословской премудрости; 20 «чудес» выделяет Афанасиий Александрийский. Нумерацию их Иван Федоров выносит на внешнее поле книги и печатает киноварью. Киноварью же напечатан и заголовок раздела. Следующий текст — «Надписание начаток апостольских деяний глав» (лл. 2 ннм.— 5 об. ннм.) — представляет собой оглавление первого раздела книги, а именно «Деяний». По традиции считается, что текст разделил на 40 глав некий «мученик» Памфил, а впоследствии и дьякон Евфалий, упорядочивший апостольский текст. Эти 40 глав сохранены и в первопечатном Апостоле. Система выделений восходит к древнерусской рукописной традиции. Она отражена в следующей фразе, помещенной в начале оглавления: «...еже убо чернилом — то совершает глава, червлению же еже почастиея деющим разделения знаменахом». Это означает, что главы обозначаются на полях оглавления черной краской, а подразделения глав киноварью. В самом тексте начало каждого нового названия выделено киноварной литерой. В конце оглавления итог: «Глав убо всех 40, последующих же им 48». Следующий текст — «Сказание известно написанным в книзе сей» (л. 5 об.) —перечисление разделов книги. Ниже отдельно перечислены послания апостола Павла — «Святаго апостола Павла послания различна суть» (л. 5 об.). Посланий этих 14. Материал оглавления расположен наборщиком в две колонки — слева помещена киноварная нумерация, справа названия посланий и сведения о количестве одноименных названий. Первая литера каждого названия выделена киноварью. На шестом ненумерованном листе помещена справка о некоем «Исаии мнихе», трудами которого «оглавлен бысть Апостол». Оборот листа оставлен пустым. Здесь заканчивается вступительная часть книги и начинается канонический текст. Мастер подчеркивает это пагинацией, которая начинается именно отсюда. Порядок размещения текстов достаточно хорошо продуман. Каждому новому разделу предшествуют оглавление и краткое изложение содержания его — «сказание», за исключением первого раздела — «Деяний», оглавление которого помещено во вступительной части. Первый раздел открывается кратким изложением содержания его — «Сказание деянии апостольских списана святым апостолом и евангелистом Лукою...» (л. 1—1 об.). «Сказание» в древнерусской рукописной традиции существовало в двух вариантах — расширенном и сокращенном. Иногда, как в той же Геннадиевской Библии, в книге помещали оба варианта сразу. Иван Федоров избирает сокращенный вариант и в дальнейшем придерживается его. Этот же вариант помещен в львовском Апостоле и в Острожской Библии. Вслед за «Сказанием» идет сам текст — «Деяния святых апостол списана святым апостолом и евангелистом Лукою» (лл. 3—53 об.), который разделен на 40 глав. За «Деяниями» помещены соборные послания и послания апостола Павла, каждое из которых предваряют оглавления и «Сказания». Вслед за каноническим текстом идут всевозможные служебные разделы, а именно: «Сказание известно иже по вся дни в неделю пасхи...» (лл. 228—239); «Начало велицеи четверодесятницы суботам и неделям святаго великаго поста» (лл. 239—241 об.), «Соборник 12 месецем» (лл. 242—259). Содержание и полиграфическое оформление этих разделов в принципе такое же, как и в безвыходных Четвероевангелиях. Книгу завершает послесловие. Полиграфическая организация текста первопечатного Апостола хороню продумана и обнаруживает талантливого мастера. Структура и рубрикация книги свидетельствуют о том, что мастер хорошо знаком с предшествующей рукописной традицией, в частности с роскошными Апостолами школы Феодосия Изографа. На протяжении всей книги неукоснительно соблюдается правило: новый раздел начинается спусковой полосой, расположенной на лицевой стороне листа. Чтобы выдержать правило, мастеру сплошь и рядом приходится оставлять пустые страницы — их в книге 18 (лл. 6 об. ннм., 2, 55 об., 62 об., 81 об., 83 об., 90 об., 112 об., 132 об., 149 об., 158 об., 173 об., 180 об., 186 об., 198 об., 207 об., 227 об., 261 об.). Все это — оборотные стороны листов, за исключением л. 2 — оборота фронтисписа. Оглавления и «Сказания» каждого нового раздела помещаются в подборку с предыдущим разделом и друг с другом. Разделы — «Деяния» и «Послания» — подчеркиваются большой заставкой, гравированной буквицей и заголовком, выполненным вязью. Перед «сказаниями» ставятся малые заставки и ломбарды. Оглавления, наконец, выделяются киноварными заголовками. Рубрикация книги включает главы и подразделения глав, обозначенные на внешнем поле,— первые черной краской, а вторые киноварью. Кроме того, в соответствии с церковным календарем текст всей книги разделен на 335 зачал. Чтение каждого из них приурочено к определенному дню. Зачала обозначены киноварными индексами на полях книги. Чтобы не перепутать подразделения глав и зачала, перед последними ставится аббревиатура «зач». В нумерации зачал есть ошибка — в «Деяниях» 51 зачало, а следующий раздел начинается с 50-го зачала. С другой стороны, часть зачал не введена в общую нумерацию и обозначена на полях индексами без чисел. Отыскивать нужное зачало помогает система колонтитулов — подстрочных и надстрочных ссылок. Начало каждого зачала выделено в тексте прописной киноварной литерой. Если киноварная прописная приходится на начало строки, она выносится на корешковое поле — за левую линию полосы набора. Часть первой фразы зачала отмечена в межстрочии красным крестиком и вынесена в колонтитул. Здесь мы встречаемся с тем же любопытным явлением, которое уже отмечалось при изучении безвыходных Четвероевангелий,— редакции текста и подстрочных сносок не совпадают, причем сноски более архаичны. Рубрикацию дополняют указания так называемых «дней седмицы», обозначающих пределы домашних или «келейных» чтений на каждый день. Указания напечатаны на полях киноварью и, для отличия от подразделений глав и зачал, помещены в гравированные «цветки». Любопытная особенность — суммирование числа «черных» глав и «красных» подразделений в конце оглавления. Суммирование это Иван Федоров дает далеко не всегда. В некоторых случаях оно попросту не поместилось, например в конце оглавления Послания к римлянам (л. 88), и мастер пожертвовал им, чтобы не нарушать стройность композиции. Текст построен по следующему типу: «Глав убо вкупе всех 6 численых, их же 4 подчернилом, а их же 2 червленых». Все это печатается киноварью, за исключением цифры (в данном случае 4), обозначающей количество «черных» глав. Остроумный прием, примененный печатником, позволяет читателю сразу же установить, сколько глав в интересующем его разделе. Суммируя главы и подразделения, мастер иногда делает ошибки. Так, например, в первом послании Иоанна семь глав и восемь «красных» подразделений; указано же семь подразделений, а общее количество 14. К системе индексации, разработанной мастером Апостола 1564 г., относятся и колонтитулы, обозначающие наименования отдельных разделов. Колонтитулы ставятся на верхнем поле, где нет надстрочных сносок зачал. Есть и ошибочные колонтитулы. На л. 129 в первом Послании к коринфянам стоит колонтитул: «Коринфом, 2», а на л. 136 во втором одноименном послании—«Коринфом» (без цифры 2). Рубрикация раздела посланий далеко не совершенна. Неравномерно деление на зачала, не говоря уже о прямых ошибках. Некоторые разделы имеют главы с подразделениями, другие лишены подразделений. Все эти недостатки восходят к «святым отцам», которые в стародавние времена трудились над упорядочением текста Апостола. Ивану Федорову ставить это в строку нельзя. Он следовал традиции и не мог поступить иначе. Однако к недостаткам редактирования текста, несомненно, относится разнобой в оформлении заголовков. Все они по содержанию своему однотипны. Однако порядок размещения слов различен. Различно и написание. Так, например, порядковые номера посланий иногда пишутся полностью, иногда же кирилловскими цифрами. Наряду со словом «послание» применяется слово «епистолия», причем какой-либо смысловой необходимостью это не вызывается. Тут мастер слепо следовал имевшемуся у него оригиналу и повторил все его ошибки. Следует, впрочем, оговориться, что нельзя подходить к XVI в. с нормами сегодняшнего редакционного процесса. Разнобой в оформлении рукописного и печатного текстов для тех далеких времен обычен.

Послесловие. Знаменитое послесловие к Апостолу 1564 г. хорошо известно в науке. Впервые текст его был опубликован И. Г. Бакмейстером, затем Е. Болховитиновым, после чего неоднократно перепечатывался. Недавно факсимильное воспроизведение послесловия и перевод его на современный язык опубликованы М. В. Щепкиной. Об авторе послесловия существуют различные мнения. А. С. Орлов очень высоко оценил литературно-художественные качества текста — писал о его «редкостной складности», превосходном литературном стиле, большом такте, «как будто бы сделано для гравировки на монументальном памятнике». Вслед за этим следовал категорический вывод: «Едва ли Иван Федоров или Петр Мстиславец могли составить текст такого замечательного послесловия». А. С. Орлов склонен приписать «заготовку послесловия» митрополиту Макарию или Сильвестру. Это более чем сомнительно. К тому времени, как начали печатать Апостол, Сильвестра скорее всего уже не было в живых; во всяком случае, его уже не было в Москве. Макарий же тяжело болел — в декабре 1563 г., не дождавшись выхода в свет первой точно датированной печатной книги, он скончался на 82 году жизни. Остается, следовательно, как уже отмечала А. С. Зернова, субъективное мнение А. С. Орлова, что «Иван Федоров не мог написать хорошего литературного произведения». Большинство советских исследователей, основываясь на стилистических параллелях в послесловиях к московскому и львовскому Апостолам, приписывают составление послесловия Ивану Федорову. Анализ послесловий к его изданиям, а также текста составленного им Букваря привел Б. В. Сапунова к закономерной постановке темы «Иван Федоров — писатель». Познакомимся подробнее с содержанием послесловия. Оно открывается рассказом о великом церковном строительстве, предпринятом «повелением благочестиваго царя и великаго князя Ивана Васильевича... и благословением преосвященнаго Макария митрополита». «По всем градом» Московской Руси воздвигались «многи святыя церкви». Особенно подчеркивается размах церковного строительства «в новопросвещенном месте во граде Казани и в пределех его». Новые церкви царь украшал «честными иконами, и святыми книгами, и сосуды, и ризами, и прочими церковными вещми». Богослужебные книги первоначально покупались «на торжищих». Однако среди рукописей «мали обретошася потребни», большинство же оказались неисправными — «вси растлени от преписующих ненаученых сущих и неискусных в разуме». Когда об этом доложили царю, он стал «помышляти како бы изложити печатныя книги». В этом месте делается ссылка на зарубежный опыт — «яко же в грекех, и в Венецыи, и во Фригии, и в прочих языцех». Свою мысль царь сообщил митрополиту Макарию, который «зело возрадоваея» и благословил царя на основание типографии. Тогда-то и начали «изыскивати маетеръства печатных книгъ». Приведена дата, о которой пойдет особый разговор ниже. Далее сообщается, что царь «повеле устроити дом от своея царския казны, идеже печатному делу строитися». Щедрые награды даны были «делателем» — «Николы чюдотворца Гостунъского диякону Ивану Федорову да Петру Тимофееву Мстиславцу». Первенцем типографии была книга «Деяния апостольска и послания соборная и святаго апостола Павла послания». Точно указывается время работы над книгой — начали трудиться «в лето 7071-ое априля в 19, на память преподобнаго отца Иоана Палеврета», а окончили «в лето 7072-ое марта в 1 день при архиепископе Афанасии митрополите всея Росия в первое лето святительства его». Перевод на современное летоисчисление и новый стиль дает соответственно следующие даты: 29 апреля 1563 г.— 11 марта 1564 г. Большинство вопросов, связанных с послесловием, уже было рассмотрено в разделе, посвященном социально-политическим истокам московского первопечатания. Остается вкратце резюмировать то, что говорилось в различных местах. Ссылки на «инициативу» Ивана IV и «благословение» Макария — не более чем традиционная формула, находящая параллели во многих современных событию источниках, например в материалах Стоглавого собора. Вместе с тем следовало бы отметить, что «инициатива» Ивана Грозного была мифом по отношению к первой московской типографии, но, несомненно, проявилась при создании первой государственной типографии. Отмечались стилистическое единство с произведениями Максима Грека и цитаты из этих произведений. Говорилось, наконец, о своеобразном подражании тексту послесловий южнославянских книг, и в частности о взятом оттуда круге зарубежных прототипов, включая мифическую «Фригию», в которой мы видим не «Фрягию», как большинство исследователей, а «Фругию» (Францию). Все эти параллели свидетельствуют о превосходной образованности Ивана Федорова. В дальнейшем, рассматривая орнаментику издания, мы много раз убедимся в том, что первопечатник был человеком большой эрудиции и хорошего вкуса. Исключительно сложен вопрос о датах в послесловии. Приведем соответствующую фразу (с сохранением пунктуации оригинала): «...начаша изыскивати мастеръства печатных книгъ, в лето, 61, осмыя тысящи, въ, 30,е, лето государьства его. благоверный же царь повеле устроити домъ от своея царския казны...» 7061 г. «от сотворения мира» приходится на период от 1 сентября 1552 г. по 31 августа 1553 г. Однако 30-й год царствования Ивана IV приходится не на 1553, а на 1563 г. Старые русские книгоописатели не занимались арифметическими подсчетами и не заметили противоречия. О «несоответствии» в датах говорил уже К. Ф. Калайдович. В новой историографии вопрос стал очень резко. Наметилось несколько взаимоисключающих точек зрения. Л. А. Кавелин, а вслед за ним М. И. Щелкунов посчитали опечаткой указание на 30-й год царствования Ивана Грозного. По их мнению, в этом случае следует говорить о 20-м годе, т. е. о 1553 г. А. С. Зернова, напротив, считает опечаткой дату «7061»—нужно «7071» — то есть «1564». Мнение свое исследовательница подкрепляет ссылкой на аналогичную ошибку в выходных сведениях острожского Нового завета: «...от создания миру 7000, от воплощения Спасителя нашего Иисуса Христа 1580». Здесь в первой дате ошибка на 88 лет — нужно «7088». Есть и другая точка зрения, согласно которой в послесловии Апостола 1564 г. нет никаких опечаток. Первую дату—«1553» — следует относить к фразе «начата изыскивати мастеръства печатных книгъ», вторую — «1563» — к фразе «повеле устроити дом... иде же печатному делу строитися». Впервые совершенно четко отнес начало книгопечатания в Москве к 1553 г., устранив разнобой в датировке, анонимный автор текста «О книгах старых и о книгах новых», сохранившегося в рукописном сборнике конца XVII — начала XVIII в. Здесь сказано: «...начаться бо печатание книг в Москве в лето миросоздания 7061, от рождества христова в лето 1553 в царство первого царя московского Иоанна Васильевича при митрополите Московском Макарии». Дата «1553» была общепринятой в начале XIX в. К этому году единодушно относили начало книгопечатания в Москве участники Румянцевского кружка. В последние годы эту точку зрения наиболее активно отстаивает М. Н. Тихомиров. Дело осложняется тем, что в приведенной выше фразе между указанием на «30-е лето государства» и словами «благоверный же царь повеле устроити дом от своея царския казны» поставлена точка. Противники указанного мнения утверждают, что объединять оба словосочетания и относить постройку типографии к «30-му лету» нельзя. М. Н. Тихомиров отвечает, что «понятие современной пунктуации никак не может быть применено к русскому правописанию XVI столетия». В этом он совершенно прав. Можно привести немало примеров из того же послесловия, да и из самого текста Апостола 1564 г., в которых точка разделяет, казалось бы, бесспорно цельные фразы. Относится это утверждение к так называемым «малым», или «тонким», точкам. В ясный как будто бы вопрос внес ненужную сложность Б. П. Орлов. По его мнению, русские первопечатники применяли знаки препинания не по смыслу, а в качестве пробельного материала — вместо шпаций для осуществления выключки. Эта парадоксальная в самом своем существе мысль фактически отрицает способность первопечатников логически мыслить. Действительно, что стоило, например, употребляя точку в качестве пробела, зачистить очко и устранить появление на печати ненужного знака. Кстати говоря, и в рукописях мы находим точки и запятые на тех же, непривычных для современного читателя местах. Кроме того, выше мы достаточно убедительно показали, что уже в первых московских печатных книгах применялось великое обилие шпаций самых различных размеров. Несомненно, знал шпации и Иван Федоров. Шпации он, кстати говоря, ставил и рядом с точками. В этом легко убедиться, сравнив точки во второй и четвертой строках того же самого послесловия к Апостолу 1564 г. (л. 260). В первой из них шпации поставлены по обе стороны литеры, во второй же — лишь справа. Нас в датировке начала книгопечатания смущает не пунктуация, а нечто другое. Можно назвать немало случаев, когда то или иное событие — например, изготовление рукописной или печатной книги — датируется одновременно и «от сотворения мира» и «от начала государства» царя или «святительства» митрополита. Среди печатных книг упомянем Часовник 1565 г., Псалтырь 1568 г., среди рукописных — Четвероевангелие 1507 г. Феодосия Изографа. Круг примеров может быть расширен. Но вот что любопытно: во всех тех случаях, когда приводятся две даты, они относятся к одному и тому же событию. Мы не знаем ни одного примера датировки того или иного факта лишь годами «от начала государства», как это наблюдается в Апостоле 1564 г. Все изложенное выше не означает, однако, что мы готовы принять мнение А. С. Зерновой или Л. А. Кавелина об «опечатке». Нам ближе точка зрения А. И. Некрасова, А. С. Орлова и А. А. Сидорова, утверждавших, что вместо опечатки следует говорить об умышленно темной редакции текста, относящегося к началу книгопечатания в Москве. Как мы знаем, у Ивана Федорова были веские основания не упоминать о первой московской типографии. Вместе с тем он оказался достаточно мужественным, чтобы сказать о своих предшественниках, с которыми и он сам начинал жизненный путь, правда, сказать в завуалированной форме. Точно так же и его соратники, а возможно и ученики, впоследствии не смогли упомянуть о первой московской государственной типографии. Резюмируя все вышеизложенное, следует сказать, что мы полностью признаем упомянутую в послесловии первопечатного Апостола дату «1553» датой начала книгопечатания в Москве, относя ее к первой московской типографии, из которой вышли безвыходные издания.

Текст и правописание. Текстологическое изучение первопечатного Апостола в сравнении со списками XV—XVI вв., а также с последующими изданиями было предпринято впервые в 1678 г. справщиками Московского Печатного двора Сильвестром Медведевым, Никифором Симеоновым и Иосифом Белым. Патриарх Иоаким приказал им «чести книгу Апостол с древними апостолами рукописанными и харатейными словенскими, с киевскими, кутеинскими, виленскими, с Беседами апостольскими и со иными преводы, и ту книгу Апостол в нужных местах править». За основу был взят Апостол 1671 г., который, как и другие московские издания XVI—XVII вв., почти дословно повторяет Апостол Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Текст сравнивали «со Вивлиями письменными, с Троецкою, писанною в лето 7007, и Геннадиевскою, и с харатейными многими, и с печатными Беседами апостольскими на Деяния, издания 132 (1624 г.), на послания, издания 131 (1623), с Новыми заветы с киевским, издания 1652 г., с виленским — издания 1641 г., и с московскими всеми старыми и новыми ковычными, и со Вивлиями Острожскою и Московскою». В результате была составлена справка—«Выписка»,— в которой подробно указывались разночтения между московским, восходящим к Ивану Федорову текстом и рукописями и последующими изданиями. «Выписку» опубликовал в 1872 г. В. Е. Румянцев. В 1855 г. А. Горский и К. Невоструев сличили текст Острожской Библии (включая и Апостол) с греческими и славянскими рукописями патриаршего книгохранилища. В. Е. Румянцев умело подытожил все те наблюдения, которые делались иоакимовскими справщиками и книгоописателями Синодальной библиотеки. Он опубликовал три списка разночтений первопечатного Апостола. В первом из них были указаны места, одинаковые в тексте Ивана Федорова ив рукописях, но отличные от принятой в XIX в. редакции. Во втором списке указаны исправления, внесенные впервые в Апостол 1564 г., впоследствии ставшие общепринятыми, но исключенные иоакимовскими справщиками. Наконец, в третьем списке отмечены исправления, внесенные в первопечатный текст и удержавшиеся до XIX столетия. Немаловажное значение для текстологического изучения первой точно датированной московской печатной книги имели указанные выше труды Г. Воскресенского, который детально проанализировал свыше 50 рукописных Апостолов и выявил четыре основные редакции канонического славянского текста. В самое последнее время текстологическое изучение изданий Ивана Федорова на новом, значительно более высоком методическом уровне предпринял Г. И. Коляда. Выводы его достаточно подробно аргументированы. Мы всецело используем их здесь. Повторять уже приводившиеся исследователем примеры излишне. Мы попросту отсылаем читателя к этим работам. Исправления, внесенные в первопечатный Апостол по сравнению со списками, серьезны и обильны. При подготовке к печати безвыходных Четвероевангелий ничего подобного мы не наблюдали. Там исправлялись преимущественно особенности фонетики и правописания; изменения смыслового порядка — единичны. В первопечатном Апостоле, напротив, очень много изменений смыслового и лексического порядка. Вполне закономерен вывод Г. И. Коляды, что сколько-нибудь серьезного редактирования Четвероевангелий не проводилось, чего нельзя сказать об Апостоле. Следы работы редактора видны здесь на каждом шагу. Кто был редактором? Г. И. Коляда отвечает совершенно безоговорочно — Иван Федоров. Нам кажется, что категоричность здесь неуместна. Против нее как будто бы говорит тот установленный Г. И. Колядой факт, что в первое издание Часовника, напечатанное Иваном Федоровым в августе — сентябре 1565 г., исправления внесены не были. Симон Будный в послесловии к Новому завету, изданному в Лоске в 1574 г., называет редакторами Ивана Федорова и Петра Мстиславца; на это недавно указал Г. Я. Голенченко. Любопытно отметить и то, что многие правописные нормы Апостола 1564 г. были впоследствии устранены в Острожской Библии, где, например, восстановлены редуцированные гласные в слабой позиции. Все это свидетельствует о том, что предварительное редактирование текстов не было чем-то обязательным в книгопечатной практике Ивана Федорова, который вместе с тем сплошь и рядом отступал от принятой им вначале редакции. Для окончательного решения вопроса «Иван Федоров — редактор» следовало бы сравнить со списками тексты Учительного Евангелия и Псалтыри, напечатанных Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем в 1569 г. в Заблудове, где, очевидно, рядом с первопечатниками не могло быть никакой «редакционной коллегии». Говоря о редакторе первопечатного Апостола, нередко называют имя Максима Грека. Но уж это-то наверняка исключается, ибо редакция отдельных цитат из апостольских деяний и посланий, приводимых Греком в его трудах, не совпадает с текстом Ивана Федорова. Известны замечания Максима относительно текстов со словами «бесобоязнейшие» и «художнейшие». Текст этот взят из «Деяний» (XVII, 22). В соответствии с указанием Максима редактор Апостола 1564 г. заменяет имевшееся в списках слово «художеиша». Однако предлагаемой Греком замены — слова «бесобоязнейшие» — не принимает. В его редакции текст читается следующим образом: «по всему зрю яко в вере блудяще есте». В дальнейшем текст был вновь отредактирован иоакимовскими справщиками и приобрел следующее звучание: «по всему зрю вы аки благочестивые». Среди изменений, внесенных в Апостол 1564 г., прежде всего отметим изменения и дополнения смыслового плана. Редактор сплошь и рядом вносит в текст целые фразы, словосочетания, отдельные слова, не встречающиеся в рукописях. Ничего подобного в безвыходных изданиях не встречалось. Одно из таких дополнений, указываемое Г. И. Колядой, находим в тексте «Деяний» (IX, 5—6). В списках XV—XVI вв. помещен следующий ответ на вопрос Савла «Кто еси, господи?»: «Аз есмь Иисус, его же ты гониши; но встани и вниди в град». В текст первопечатного Апостола в этом месте сделана большая вставка: «Аз есмь Иисус, его же ты гониши. Жестоко ти есть противу рожну прати. Трепеща же и ужасаем глаголя: Господи, что ми хощеши творити. И господь рече к нему: Встани...» Г. И. Коляда обнаружил этот текст в греческих, латинских, немецких и чешских Библиях, что как будто бы говорит о привлечении иностранных источников при редактировании первопечатного Апостола. Назвать источник исправлений помогают наблюдения Г. И. Коляды над происхождением одной из фраз в тексте первого Послания к коринфянам. Внесенные сюда дополнения не были обнаружены им ни в греческом, ни в латинском текстах, но нашлись в чешских Библиях 1527, 1540 и 1557 гг. Названный автор не указывает, что эти издания — перевод немецких реформаторских Библий Мартина Лютера. Это наводит на вполне определенные размышления. В дальнейшем мы увидим, что немецкая Библия 1524 г. или чешская Библия 1540 г., безусловно, была в руках у Ивана Федорова, ибо оттуда заимствованы отдельные элементы художественного убранства его Апостола. Характерная тенденция первопечатного Апостола, также подчеркиваемая Г. И. Колядой,— устранение многих иноязычных слов, широко бытующих в списках. Многочисленные примеры находим у В. Е. Румянцева. Таково, например, словосочетание «в корабли Александрьстем парасима Диоскора», измененное редактором Апостола: «...в корабли Александрьстем подписаном Диоскоры» (Деян. VIII, 18). Аналогичный случай дает текст из первого Послания и коринфянам: «...все еже в макелии продаемое ядите» (X, 25). Редактор Апостола 1564 г. заменяет греческое «макелия» русским «торжище». Устраняет редактор и старославянские речения и архаизмы. Многочисленные примеры опять-таки приведены В. Е. Румянцевым. Таков текст из Послания к римлянам: «...за благо же васнь кто и дрьзнеть оумрети» (V, 7). В Апостоле 1564 г. следующая редакция: «...за благо же негли кто и дерзнет оумрети». Подобные случаи находим в первом Послании к коринфянам («да благовествующоу ми без брашна» — «да благовествующу ми без мзды», IX, 18), в Послании к ефесеям («и шеги или еже неподобная» — «и кощуны и еже неподобная» — V, 4). В Послании к евреям (X, 7) шла речь о «свитъце книжнем». Редактор счел необходимым устранить упоминание о стародавней, давно уже вышедшей из употребления форме книги — у него сказано «в главизне книжнеи». Важно — и это до сего времени не отмечалось,— что ряд исправлений в Апостоле 1564 г. следует редакции чудовского Нового завета, обычно приписываемой митрополиту Алексию. Такова фраза из Послания к римлянам, звучавшая в списках XV—XVI вв. следующим образом: «...всяка душа владыкам превладоущамь да повиноуется» (XIII, 1). Редактор Апостола 1564 г. в этом случае принимает чудовский текст: «...всяка душа властем предержащий да повинуется». Редакция эта впоследствии стала общепринятой. Более того, словосочетание «власти предержащие» превратилось в идиому. Аналогичный случай дает фраза «им же ныне примирение прияхом» (Рим., V, II). В первой славянской редакции — Апостоле 1220 г.— в этом случае употреблено слово «смерение», во второй редакции — Толстовском Апостоле XIV в.—«смирение», в четвертой редакции — Геннадиевской Библии и многих других списках XV—XVI вв.— «изменение». Слово «примирение» встречаем лишь в третьей славянской редакции — чудовском Новом завете. Существенны выводы из наблюдений над правописными нормами первопечатного Апостола. Редактор как бы пресекает тенденцию к архаизации, наметившуюся было в безвыходных печатных книгах, начиная со второго издания Триоди постной и среднешрифтного Четвероевангелия. Он отказывается, например, от редуцированных «ъ» и «ь» в середине слов, заменяя их полногласными «о» и «е». Различие правописных норм в безвыходных изданиях и в первопечатном Апостоле можно связать с различными социальными и политическими группами, стоявшими за этими изданиями. Любопытно, что в зарубежных книгах Ивана Федорова и Петра Мстиславца тенденция к архаизации была воспринята и продолжена. В Острожской Библии воcстановлены редуцированные гласные в слабой позиции. Петр Тимофеев Мстиславец в виленском Четвероевангелии 1575 г. применяет даже «юсы», которых (за исключением «малого юса») в безвыходных Четвероевангелиях не было. В Москве же, наоборот, впоследствии восторжествовали правописные нормы Апостола 1564 г. Об упорядочении правописания говорит и то, что в шрифте Ивана Федорова нет широких «есть» и «слово». В безвыходных изданиях, например, через широкое «с» всегда писалось сокращенное слово «Iс» (Иисус). В Апостоле 1564 г. в этом слове обычное узкое «с». Применение других парных букв в какой-то степени упорядочено. Широкая «омега» обычно пишется в словосочетаниях со звательным падежом. «От» ставится в предлогах и в приставках. Как отмечал еще В. Е. Румянцев, наборщик Апостола обычно ставит «а иотированное» в начале слов, а аналогично звучащий в русском языке XVI в. «юс малый» — в середине и конце слов. Имеются, однако, и исключения — слова «iавлаiася», «азыку» и т. д. Аналогичное правило относится и к применению лигатурного «у», которое обычно ставится в середине и на конце слов. Написание «оу» принято в начале слов. В. Е. Румянцев отмечает, что «оу» удерживается и в середине слов, когда такие слова представляют собой формы с префиксами, например «ненаоученных». Применение остальных парных букв («и» и «и десятиричное», «ферт» и «фита», «есть» и «ять», «зело» и «земля») не регламентировано. Отмечается, впрочем, что «зело» с определенностью ставится в некоторых словах: «эмий», «вело» (однако на л. 260 об. через «землю»), «sло» и т. д. Мягкие «ж», «ш», «ч», «ц», столь часто встречавшиеся в среднешрифтных изданиях, у Ивана Федорова, как правило, заменены твердыми. Однако и здесь есть исключения: «чюдеса» (л. 1), «чюда» (л. 7). «плачь» (л. 15 об.), «Василиевичь» (л. 260). Редактор Апостола старается отказываться от южнославянских правописных форм — мягких шипящих, редуцированных гласных в слабой позиции, а также от написаний «гы», «кы», «хы». Любопытными особенностями характеризуется правописание предлогов. Пишутся они, как правило, слитно со словами, к которым относятся. В предлогах изредка сохраняются редуцированные — «въ светых церквах» (л. 260, строка 23), иногда они проясняются в полногласные — «во граде» (л. 260, строка 10), чаще же опускаются — «в вере» (л. 191, строка 4). Различные написания можно встретить даже в одной строке: «въ Ефесе, идыи в Македонию» (л. 191, строка 7). Употребление буквы «ять», как свидетельствует В. И. Чернышев, в первопечатном Апостоле во многом соответствует правилам, применявшимся и в XIX—XX вв.81 Впрочем, нередки исключения. Вопреки утверждению Г. И. Коляды встречается употребление «е» на месте ударяемого «ять» («зело» — л. 260 об., 13 строка). В безударном положении «е» вместо «ять» часто встречается в формах предложного падежа: «при архиепископе Афанаciе митрополите» (л. 261), «о вере» (л. 7 об.).

Шрифт. Графика шрифта первопечатного Апостола очень близка к графике шрифта безвыходных среднешрифтных и широкошрифтных изданий. Она, бесспорно, восходит к тому же источнику — московскому полууставу XV—XVI вв. Вместе с тем есть и серьезное отличие — здесь значительно меньше парных знаков. Иван Федоров впервые в московской практике устраняет широкие «е» и «с». Нет и многочисленных форм буквы «о», характерных для Триоди постной и среднешрифтных изданий.

Однако оставлено «о широкое». Оставлены также по два начертания букв «д» и «земля». Графика шрифта первопечатного Апостола характеризуется некоторыми специфическими особенностями, отражающими последовательное изменение начертания отдельных литер. Буква «ж», например, первоначально, в узкошрифтном Четвероевангелии, имела одинаковые треугольные штрихи. Начиная с Триоди постной, левый штрих делается прямоугольным и более длинным. В Апостоле 1564 г. он уже настолько опущен, что касается нижней части литеры. Штамб буквы «ф» первоначально — в узкошрифтном Четвероевангелии и Триоди постной — сверху загибался направо. Начиная с Триоди цветной, штамб прямой. В широкошрифтных изданиях он снабжен сверху прямоугольной засечкой. Иван Федоров возвращается к среднешрифтному начертанию — без загибов и засечек. В лигатурном «у» безвыходных изданий правый отросток высоко поднимался над строкой. В шрифте Ивана Федорова левый отросток лишь чуточку ниже правого. По характеру начертания и высоте очка литеры шрифта первопечатного Апостола могут быть сгруппированы следующим образом:

1) без выносных элементов; высота очка 3 мм;

2) с нижними выносными элементами; высота очка 4,5—5; 6; 7 мм;

3) с верхними выносными элементами; высота очка 5—5,5 мм;

4) с нижними и верхними выносными элементами: высота очка 9 мм.

Фронтиспис. Миниатюра-фронтиспис, изображающая легендарного автора, обычна в древнерусской рукописной книге. В свое время были рассмотрены основные типы фронтисписов в рукописных Четвероевангелиях, Апостолах и Псалтырях. Мастера безвыходных изданий не отважились на изготовление гравированных фронтисписов. Ответственные изображения евангелистов страшили их. Переход от миниатюры к гравюре в этом случае значительно более сложен, чем при воспроизведении орнаментики. Там были черно-белые клейма московского стиля, которые словно специально созданы для ксилографии. Иное дело — изображение человека. Здесь переход от миниатюры к гравюре требовал разрыва с традицией, совершенно нового качества. Для этого нужно было иметь немалое мужество и вместе с тем быть умелым гравером. Тот факт, что фронтиспис Апостола 1564 г. все же остается в русле традиционного облика древнерусской книги, свидетельствует о великолепном умении мастера, сумевшего соединить, казалось бы, несоединимое. Гравированный фронтиспис Апостола 1564 г. впервые был репродуцирован в 1872 г. В. Е. Румянцевым в его знаменитом альбоме «Сборник памятников, относящихся до книгопечатания в России». Впоследствии гравюру воспроизводили неоднократно. Более или менее подробный искусствоведческий разбор ее предпринят А. И. Некрасовым, а впоследствии — Н. С. Большаковым. В последнее время исчерпывающе полно фронтиспис изучен А. А. Сидоровым. Гравюра лишь в немногих экземплярах сохранилась необрезанной, размеры ее, по наблюдениям А. А. Сидорова, 252 X 166 мм. Изображает она евангелиста Луку, сидящего на низкой скамеечке с массивными ножками. Голова апостола сильно наклонена вперед, фигура сутула. На коленях у евангелиста закрытая книга в форме кодекса, которую он держит двумя руками. Фигура закутана в плащ-гиматий, оставляющий открытыми лишь кисти рук и ступни, покоящиеся на подставочке. Перед евангелистом на высоком пюпитре лежит раскрытый свиток, на нем написаны первые слова «Деяний». Здесь же подставка-горка для письма, песочница и чернильница с гусиным пером. Любопытная особенность гравюры — полное отсутствие какого-либо фона. Фигура как бы повисла в воздухе. Здесь нет ни «архитектуры», которая обычна в рукописях и есть на «заставке с Матфеем», ни даже «земли». Ничего подобного ни у Ивана Федорова, ни у Петра Тимофеева мы впоследствии не встретим. Уже в следующей фигурной гравюре Ивана Федорова — «Давиде» из заблудовской Псалтыри 1570 г.— фон заштрихован в виде свисающего сверху полога, а «земля» выполнена в виде сложенного из квадратов и треугольников «паркета». Квадратный «паркет» есть и на гравюре «Лука» — фронтисписе Львовского Апостола 1574 г. Виленские же фронтисписы Петра Мстиславца перенасыщены архитектурными аксессуарами. В московских изданиях, напротив, традиция была продолжена. Ни фона, ни «земли» нет в «Давиде» Андроника Тимофеева Невежи. Однако это не чувствуется, так как пространство внутри рамки здесь тесно «заселено». В «Луке» из Апостола 1597 г. также нет фона, а земля лишь намечена «горизонтом». На основании этих аналогий нельзя, конечно, предполагать, что автором первопечатного «Луки» был Андроник Тимофеев Невежа или кто-либо из других оставшихся в Москве мастеров. Московские типографы в этом случае лишь следовали традиции, начало которой положили первопечатники. Продолжим, однако, знакомство с гравированным фронтисписом Апостола 1564 г. Фигура Луки заключена в декоративное обрамление. Это триумфальная арка с полуциркульным сводом и горизонтальным перекрытием, которое поддерживают колонны с пышными капителями и обильно декорированным цоколем. Колонны помещены на фоне стены с карнизами, вторгающимися в центральное поле. На горизонтальном перекрытии стоит ваза с цветком и образующими подобие восьмерки листьями. Сразу же под вазой, в воздухе, «висит» ленточка с начертанным на ней именем евангелиста. Разговор о влияниях и традициях, сказавшихся на гравированном фронтисписе Апостола 1564 г., был поднят давно и не окончен до сего дня. Началось все с того, что А. И. Некрасов и Н. С. Макаренко отыскали прототип декоративного обрамления гравюры. Близкая по рисунку рамка нашлась в немецком издании Ветхого завета, вышедшем в свет в Нюрнберге в 1524 г.87 Это большая гравюра «Иисус Навин», служащая титульным листом второй части Ветхого завета. Автор — Эргард Шен (ок. 1491—1542) — был учеником великого Дюрера. Вместе со своим старшим современником Гансом Шпрингинклее он, начиная с 1514 г., трудился для многих нюрнбергских издателей. Одной из первых работ Шена была серия маленьких гравюр для популярных в те годы сборников молитв (Hortulus animae). Биограф Шена Г. Роттингер указывает 84 книги с гравюрами этого мастера, а также множество отдельных листов, среди которых — портрет великого князя Василия Ивановича, отца Ивана Грозного. В 1518 г. Шен исполнил 43 гравюры для лионского издания Библии Антона Кобергера. Во втором издании той же Библии (1519) уже 59 гравюр нашего мастера. В Ветхом завете издателя Фридриха Пейпуса (1524) помещены многие старые гравюры Шена, а также девять новых, исполненных специально для этого издания. Среди них и заинтересовавший нас «Иисус Навин». Позднее гравер иллюстрировал чешские издания, печатавшиеся частично в Нюрнберге (Новый завет — 1534 и 1538 гг., Библия — 1540 г.), частично в Пильзене (Новый завет — 1527 г.) и частично в Праге (Библия — 1529 и 1537 гг.). Эргард Шен написал книгу «Unterweisung der Proportion und Stellung der Posen» — своеобразное руководство для художников, иллюстрированное многочисленными примерами. Книга пользовалась в XVI в. широкой популярностью и выдержала пять изданий (1538, 1540, 1542, 1543 и 1561 гг.). В нашей литературе высказано мнение, что в этой книге был помещен и рисунок рамки «Иисуса Навина». А. С. Орлов, утверждавший это со слов П. Н. Беркова, считал возможным, что книга Шена попала в Москву и здесь послужила образцом для первопечатников. Более того, он предполагал, что из того же источника взяты «заставки, которыми мы так восхищаемся в Апостоле». Что касается заставок, ошибочность этого мнения очевидна читателю — орнаментика Апостола всецело восходит к черно-белым клеймам заставок школы Феодосия Изографа. Ошибочна и первая часть утверждения. Мы ознакомились с книгой Шена (по факсимильному изданию 1920 г.) и ничего похожего на рамку «Иисуса Навина» в ней не нашли. Бесспорно, что источником для первопечатников служили сами издания с гравюрой Эргарда Шена. Таких изданий два. Кроме Ветхого завета Ф. Пейпуса та же гравюра, как впервые указал А. А. Сидоров, помещена также в чешской Библии, изданной в 1540 г. в Нюрнберге Линхардтом Мильхталером «накладом» Кобергера91. В иллюстрировании книги кроме Шена приняли участие Ганс Шпрингинклее, Ганс Шейфелейн, Ганс Зебальд Бехам и Ганс Гольбейн. «Иисус Навин» Эргарда Шена изображает закованного в латы ландскнехта, сидящего на камне. Фигура заключена в декоративное обрамление, напоминающее арку «Луки» из Апостола 1564 г. Отличительные особенности обеих арок сформулированы А. А. Сидоровым. Русский мастер уничтожает перспективность арки, отбрасывая внутренние стены ее и «землю». Это было продиктовано составным характером гравюры «Лука», о чем будет сказано ниже. Любопытно отметить, что «перспективность», уничтоженная в «Луке», была сохранена Петром Тимофеевым в гравюрах к Четвероевангелию 1575 г., и прежде всего в фронтисписе к евангелию от Матфея. Гравюры эти во многом испытали воздействие того же источника (сравни арку в верхней части указанного фронтисписа). В рамке «Иисуса Навина» немалую роль играют формы обнаженного тела. Два голеньких ангелочка — «путти» сидят на шарах над капителями колонн и держат растительную гирлянду, украшающую верхнюю часть рамки. На нижней перекладине рамки обнаженная сирена держит в руках два рога изобилия. Эти традиционные для Запада мотивы в московской богослужебной книге были неуместны. Русский мастер выбрасывает ангелочков, а одновременно с ними гирлянду и шары. Освободившееся место по бокам арки он занимает привычными для Москвы цилиндрическими отверстиями — «окнами». Любопытную метаморфозу претерпело убранство нижней перекладины. Поясное изображение обнаженной сирены русский мастер заменяет пучком трав. Мотив взят из рамки небольшой гравюрки, помещенной в том же издании в начале Псалтыри (л. XVIII 2-го счета) и изображающей царя Давида. Гравюра принадлежит резцу Г. Шпрингинклее. Рога изобилия превращены в традиционный акантовый вьюнок, пустивший уже глубокие корни в русской книге. Московский гравер значительно изменяет конфигурацию колонн, делая их основательнее, массивнее, отбрасывая оплетающие их прутья. Параллели с московской архитектурой, проводимые А. С. Орловым и А. А. Сидоровым, здесь весьма кстати. Обрамление пролета арки у Шена лишь эскизно проработано. Эскизность не понравилась московскому граверу. Он заполняет пролет осязаемым и конкретным растительным орнаментом, а по краю арки пускает отделку, близкую к «цепочке овалов» школы Феодосия Изографа. Верхней перекладине, на которой стоит ваза, придан больший наклон; вместе с тем она выполнена более тонкой, что сообщает ей определенную «воздушность». Сторонники «немецкой теории» в недалеком прошлом полностью игнорировали творческую переработку арки «Иисуса Навина» нашим мастером. Для них сходство мотивов послужило лишним доказательством немецкого происхождения московского книгопечатания. А. И. Некрасов полностью отбрасывает высокохудожественное орнаментальное убранство первой московской точно датированной печатной книги, не уделяет почти ни строчки образу Луки. Для него «наиболее замечательное украшение Апостола 1564 г. — это архитектурная рамка «Луки». Еще дальше идет Н. С. Большаков. Если А. И. Некрасов все же считал, что фигура евангелиста и окружающие его аксессуары восходят к русской миниатюре, то для его молодого ученика очевиден «западный характер» всей гравюры. Доводы, которые приводят А. И. Некрасов и Н. С. Большаков, сугубо формальны; опровергнуть их не стоит труда. Начать с того, что даже положение Луки п направление его взгляда — слева направо — объясняется копировкой непосредственно на доску фигуры Иисуса Навина, смотрящего справа налево. Кроме того, как Лука, так и Иисус Навин изображены согнутыми, у обоих кудрявые волосы. Говоря о «заставке с Матфеем», мы уже отмечали традиционность разворота «слева направо» для русской миниатюры и живописи. Лишь в очень редких случаях евангелисты изображены в противоположном развороте. Каждое исключение можно мотивировать. Так, на царских вратах Благовещенского собора в Московском Кремле два евангелиста изображены в привычных для нас позах, а два — в обратных. Изображения расположены попарно одно над другим на дверках врат. Композиция превосходно продумана художником. За основу взят принцип движения от периферии к центру. Именно так размещены святые в «рамке» врат, так построена сцена «Благовещения» в навершии, так же размещены и евангелисты. Естественно, что на правой дверке апостолам пришлось «смотреть» справа налево. Принцип «от периферии к центру», или, переводя на «книжный язык», «от обреза к корешку», общепринят в древнерусской рукописной книге и вполне естествен в Апостоле 1564 г. То же относится и к «сутулости» фигуры. Привлекать для аналогии «Иисуса Навина» Эргарда Шена здесь не к чему. Достаточно ознакомиться с фронтисписами русских рукописных Четвероевангелий XV— XVI вв., чтобы найти истоки образа. Нет нужды отыскивать в гравюре Шена и прототип кудрявых волос Луки. На русских иконах и миниатюрах Лука, как правило, изображался кудрявым. Этого требовали описания евангелиста в иконописных подлинниках: «Лука, евангелист, поживе более 80 лет, бысть епископ в Солуне; подобием рус, власы кудреваты, брада невелика, аки апостола Иакова Заведеова, риза апостольская празелень с киноварью, исподняя лазоревая, и в омофоре, в руках Евангелие». Если отбросить цвета, которые наш гравер передать, естественно, не мог, описание вполне соответствует гравюре из Апостола 1564 г. В свете изложенного становится ясной несерьезность утверждений Н. С. Большакова о западном характере плаща-гиматия, об аналогичной трактовке волос у Дюрера или в эллинистическо-римской портретной скульптуре и т. д. и т. п. Насколько далек московский «Лука» от немецких изображений того же апостола, легко установить, ознакомившись с евангелистами таких мастеров, как Ганс Зебальд Бехам (Новый завет М. Лютера, 1526), Эргард Альтдорфер (Библия, 1533) или тот же Эргард Шен (Новый завет Ф. Пейпуса, 1524). У всех этих граверов Лука — большебородый старик, одетый в католическую рясу. Голова евангелиста обычно прикрыта шапочкой. Обрамлением служит простая рамка. У Шена Лука помещен под ниспадающим пологом. Западный Лука не имел ничего общего с московской традицией. Естественно, что мастер Апостола 1564 г. в этом случае не пошел за Э. Шеном. К московской традиции, а именно к школе Феодосия Изографа, восходит и мотив триумфальной арки. Мотив был впервые применен в конце XV в. в Четвероевангелии Гурия Тушина, затем — в Четвероевангелии 1507 г. и, наконец, в Четвероевангелии 1531 г. У эпигонов Феодосия в середине XVI в. мотив получил чрезвычайно широкое распространение (ср., например, Псалтырь XVI в. из собрания Пискарева). Прямые и витые колонны арок Феодосия далеки от нашей темы. Но в русской миниатюре можно найти и припухлые бочонкообразные колонны, отороченные листьями. Характерный пример — миниатюра, изображающая Козму Индикоплова из рукописи 1530 — 1540-х гг. Отсюда легко понять, чем привлекла московского мастера рамка Э. Шена — она отвечала отечественной традиции. Нечто подобное случилось и с пюпитром на высокой узорной ножке. Такие пюпитры в русской миниатюре обычны. Однако конкретный мотив — ножка пюпитра — имеет западное происхождение. Аналогичные колонки с трехлопастным листом в основании и плотно прилегающим к средней части растительным обрамлением часто встречаются у граверов того же круга, что и Э. Шен,— у Ганса Шпрингинклее и Даниэля Хопфера. Есть этот мотив и в Новом завете Ф. Пейпуса — на гравюре, изображающей апостола Павла (л. CV). Свободное заимствование тем, образов и мотивов нашему современнику может показаться предосудительным. Напомним, что понятия XVI в. о плагиате сильно отличались от наших. Сам Э. Шен в «Иисусе Навине», который привлек внимание московского мастера, далеко не во всем оригинален. Фигура Иисуса, как неоднократно отмечали искусствоведы, представляет собой вольную копию гравюры анонимного мастера из Ветхого завета М. Лютера, изданного в Виттенберге в 1523 г.97 Из лютеровской Библии взяты и отдельные мотивы орнаментального убранства рамки. Мотивы рамки, кстати говоря, в XVI—XVII вв. повторялись не раз и не только в Московской Руси. Упомянем, например, «Календарь», изданный в Праге в 1606 г. Возвращаясь к фронтиспису Апостола 1564 г., отметим, что техника мастера, создавшего этот шедевр древнерусской гравюры, подробно изучена А. А. Сидоровым, расценившим ее как «триумф обрезной ксилографии». Техника эта своеобразна. Любопытной особенностью гравюры является ее составной характер. Впоследствии фигура Луки была извлечена из рамки, послужившей Ивану Федорову еще не один раз. Гипотезу А. А. Сидорова о том, что уже в Москве гравюра состояла из двух частей, мы можем подкрепить наблюдением над оттиском в экземпляре Апостола 1564 г., ранее принадлежавшем П. В. Щапову (ГИМ). Здесь фигура Луки и рамка оттиснуты при различном давлении. В результате все штрихи фигуры получились жирно и четко, в то время как рамка вышла серой, непроработанной. Убедительность образа, созданного московским гравером, и его высокая художественная выразительность способствовали тому, что фронтиспис Апостола 1564 г. как в целом, так и в отдельных его частях неоднократно копировался. Такое же изображение (с изменением характера нимба) находим в безвыходных виленских Апостолах, в виленском Апостоле 1591 г. Чрезвычайно широко использовалась рамка московского «Луки». Сам Иван Федоров применял ее в львовском Апостоле 1574 г. и в Острожской Библии 1580—1581 гг. Рисунок рамки был достаточно точно скопирован в Вильне. Здесь он встречается в нескольких славянских изданиях типографии Мамоничей, в польской «Постилле», напечатанной в 1597 г. Яном Карцаном, в литовской католической «Постилле» М. Даукши (1599) и в литовской реформатской «Постилле», напечатанной в 1600 г. И. Марковичем.

Орнаментика. Художественное убранство первопечатного Апостола логично и стройно. Кроме рассмотренного выше фронтисписа в книге имеется 48 заставок, отпечатанных с 20 досок, 22 буквицы — с пяти досок, 54 рамки одинакового рисунка, 24 строки вязи, одна концовка (не во всех экземплярах) и 24 ломбарда четырех наименований. Размещение орнаментики превосходно продумано. 22 основных раздела книги («Деяния», семь соборных посланий и 14 посланий апостола Павла) открываются большими заставками, строками вязи и гравированными буквицами. Большие заставки помещены и в конце книги, в справочных разделах: «Сказание известно» и «Соборник». Итого — 24 большие заставки. «Сказания» перед каждым из разделов открываются малыми заставками и ломбардами. Малые заставки помещены также в конце книги перед одним из справочных разделов и послесловием. Итого — 24 малые заставки. Среди 24 больших заставок некоторые повторяются. Оригинальных рисунков 14. На долю 24 малых заставок остается шесть оригинальных рисунков. Все они повторяются по два, а то и более раз. Первая большая заставка (Зерн. 62) встречается на начальном листе (л. 3) «Деяний». Она убедительно гармонирует с фронтисписом на соседней полосе и с гравированной буквицей «П». Больше во всей книге эта нарядная заставка не встречается ни разу. Этим подчеркивается значение раздела, которому она предпослана. Доска будет сохранена Иваном Федоровым и увезена им во Львов. Здесь он откроет ею Апостол 1574 г. Впоследствии, как установлено А. С. Зерновой, та же доска с незначительными изменениями послужила для Анфологионов 1632, 1638 и 1643 гг., а также для Евангелий 1690 и ок. 1704 гг. Заставка представляет собой удлиненный прямоугольник с навершием и акротериями. Основание подчеркнуто стрелками, на них — бутоны, совпадающие по рисунку с акротериями. Бордюра, как и в других заставках Ивана Федорова, здесь нет. Прямая сучковатая ветвь делит поле заставки на две примерно равные части; на продолжении ветви, несколько выше верхнего обреза, помещено навершие. Основа его — растительный акантовый мотив с закрученным стилизованным плодом в центре. От центральной ветви отходят два боковых отростка, оканчивающихся своеобразными шишками. Ветви и шишки обильно декорированы многолопастными остроконечными листьями. Оригинальный мотив — два шарика на тонких, исходящих от левой шишки ветках. Прототип заставки устанавливаем совершенно точно — достаточно сравнить ее с заставкой рукописного Апостола 1540-х гг. из собрания Московской духовной академии. Об оформлении этой книги — превосходного памятника школы Феодосия Изографа — уже говорилось. Основной мотив, использованный здесь, взят из гравированного на металле алфавита И. ван Мекенема. Сам Иван Федоров листов Мекенема не знал — он шел от творческой переработки этих мотивов школой Феодосия. Это доказывает случай с нашей заставкой. Она представляет собой дословное повторение помянутой рукописной заставки с тем же самым навершием. Иван Федоров отбрасывает бордюр, заполненный несколькими полосами феодосиевской разделки. Пропорции заставки он, однако, сохраняет. В заставке из рукописного Апостола навершие по традиции покоилось на верхней грани.

У Ивана Федорова оно повисло в воздухе, ибо первопечатник выкинул бордюр, расположенный между навершием и черно-белым клеймом. Это, по-видимому, было сделано сознательно. Изображение от этого выиграло. В дальнейшем мастер не раз повторит удачный прием. Второй результат устранения бордюра — выход отдельных элементов изображения (шишек и листьев) за пределы рамки. С. таким приемом нам ранее также встречаться не приходилось. Бордюр, заполненный оригинальной декоративной разделкой,— необходимейшая принадлежность того стиля рукописной книжной московской орнаментики, который мы условно назвали «Феодосиевским». Мастера безвыходных изданий шли на поводу у традиции. Они сохраняют бордюр, но, будучи не в силах воспроизвести в ксилографии феодосиевскую разделку, заменяют ее акантовым вьюнком или виноградными листьями. Схемы построения заставок при этом остаются традиционными. Иван Федоров совершает своеобразный революционный переворот в орнаментике. Он отбрасывает бордюры, усиливая основной мотив, который ранее был спрятан в черно-белых клеймах. Так было положено начало новому стилю, получившему в нашей литературе наименование старопечатного. Стиль этот, по имени его создателя, можно было бы условно называть «Федоровским». Продолжая совершенствовать стиль, Иван Федоров снабжает заставку акротериями и бутончиками на стрелках, которых в рукописной заставке не было. Любопытно, что рисунок бутона повторяет очертания одного из гравированных на металле цветков из Уваровского Четвероевангелия. Следующая большая заставка (Зерн. 64) первопечатного Апостола открывает соборные послания. Как и первая, она применена лишь однажды (л. 56) и больше в этой книге не встречается. Заставка представляет собой удлиненный прямоугольник с навершием, акротериями и стрелочками. Знакомая нам центральная ветвь делит поле на симметричные части. Ветвь раздваивается на отростки, образующие подобие восьмерки. В центре петель — треугольные шишки, отороченные акантовыми листьями. Композиция та же, что и в гравированной на металле заставке Феодосия Изографа из Уваровского Четвероевангелия. Однако рисунок упрощен, а чашеобразные бутоны заменены шишками. В общих чертах рисунок оригинален. Назвать прототип мы в этом случае не можем. Следующая заставка (Зерн. 66) помещена перед соборным Посланием Петра.

Подчиненность раздела подчеркнута меньшими размерами заставки по вертикали. Таких больших заставок, как Зерн. 62 и 64, мы больше в Апостоле 1564 г. не встретим. Схема этой заставки также традиционна: удлиненный по горизонтали прямоугольник, узорное навершие, акротерии, стрелочки. Рисунок симметричен относительно вертикальной оси. Из нижней центральной части исходят ветви, оканчивающиеся двумя шишками. Прототип устанавливаем совершенно точно. Иван Федоров берет правую часть черно-белого клейма широко распространенной  в книгах школы Феодосия Изографа композиции. Мы можем назвать по крайней мере три случая применения ее — Четвероевангелие 1531 г. Исаака Бирева, Четвероевангелие Государственного Исторического музея и роскошный Апостол 1540-х гг. из собрания Московской духовной академии. В левой части заставки первопечатник зеркально повторяет тот же рисунок. В основу положен мотив инициала «И» из гравированного алфавита Мекенема. Следующая большая заставка (Зерн. 67) повторена в Апостоле дважды (лл. 70 и 174). Это вариации на ту же тему раздваивающейся ветви, исходящей из нижней центральной части. В центре петель помещены обрамленные листьями шишки. Заставка Зерн. 68 также повторена дважды (лл. 75 и 228). Поле заставки заполнено буйной листвой, симметрично расположенной относительно центральной вертикальной оси. Акротериями служат своеобразные бутончики. Более спокоен ритм заставки Зерн. 69 (лл. 82 и 181). Рисунок и здесь симметричен относительно вертикальной оси.

Центральную ветвь, из которой исходит растительное навершие, окружает лиственный венок. Изгибы листьев и веток плавны, края листьев закруглены. Здесь нет и намека на тот растительный мотив, который мы условно назвали акантовым. Рисунок вполне оригинален, рукописные прототипы его нам не известны. Вместе с тем в щедром орнаментальном убранстве Апостола 1564 г. заставка Зерн. 69 кажется чужеродной. Значительно лучше смотрится она в скромном по оформлению заблудовском Учительном Евангелии, где отпечатана с той же доски. Соборное Послание Иоанна Богослова открывается неожиданно небольшой заставкой Зерн. 71, которая повторена и в конце книги — перед «Соборником 12 месецем» (лл. 84 и 242). Здесь мы видим растительный мотив с длинными симметрично расположенными листьями и шишкой в центре. Своеобразна форма заставки Зерн. 72, помещенной перед соборным Посланием Иуды (л. 86). Это единственная из заставок Апостола, исполненная в форме буквы «П». Сверху — растительное навершие с «колокольчиком». Начиная с этой заставки, гравер обходится без акротериев. Однако основание по-прежнему подчеркнуто стрелочками. Внутри заставки — заголовок, исполненный вязью. По горизонтальной перекладине пущен акантовый вьюнок. В утолщенных вертикальных частях заставки помещены закрученные бутончики. Первоисточником мотива служит инициал «А» Мекенема. Тот же мотив, кстати говоря, использован в навершии первой большой заставки книги (Зерн. 62). Рисунок заставки Зерн. 73 (лл. 91 и 187) неожиданно не симметричен. Направление движения слева направо. Композиция построена исключительно умело. Занять прямоугольный объем растительным мотивом значительно проще при симметричном расположении узора. Отказавшись от симметрии, мастер и здесь сумел создать нечто цельное и художественно законченное. Рисунок оригинален; рукописные прототипы нам не известны. Исключительно красива заставка Зерн. 75, повторенная дважды (лл. 113 и 199). Здесь мы встречаем уже знакомую нам симметричную (относительно вертикальной оси) композицию с двумя исходящими из нижней центральной части ветвями. На концах ветвей — цветки, напоминающие гвоздику. Точный рукописный прототип — заставка из роскошного Апостола Московской духовной академии. Как и ранее, Иван Федоров сохраняет лишь черно-белое клеймо, отбрасывая бордюр. Благодаря этому отдельные элементы рисунка вышли за пределы рамки. Акротериев в заставке нет. Навершием служит шар, обрамленный акантовыми листьями. Штриховка напоминает манеру Э. Шена (шары, на которых сидят ангелочки орнаментального обрамления «Иисуса Навина»). Рисунок следующей большой заставки (Зерн. 77) знаком нам — мы встречали его в широкошрифтном Четвероевангелии. Как уже отмечалось, рисунки обеих заставок зеркальны одна относительно другой. В Апостоле 1564 г. заставка использована дважды (лл. 134 и 191). Эта заставка первой точно датированной московской печатной книги породила уже целую литературу. Обсуждается главным образом первенство той или иной заставки. А. С. Зернова, впервые установившая, что рисунки досок различны, считает заставку из Четвероевангелия перерисовкой заставки Апостола. Т. Н. Протасьева и Г. И. Коляда, напротив, первой считают заставку из широкошрифтного Четвероевангелия, причем утверждают, что обе гравюры принадлежат резцу Ивана Федорова. Для нас бесспорно, что гравюры принадлежат различным мастерам. При полной идентичности рисунка заставка из Четвероевангелия производит какое-то «серое» впечатление.

Ее резал менее опытный гравер, который, по-видимому, держал перед собой заставку из первопечатного Апостола. Заставка Зерн. 78 (лл. 150 и 204) опять-таки не симметрична. Поле ее настолько тесно заполнено листвой, что черный фон почти не виден. Умело исполнены нарядные маковки. Растительное навершие покоится на верхней грани. Следующая большая заставка (Зерн. 79) варьирует популярный мотив раздваивающейся ветви с шишками в петлях восьмерок. В основу положен мотив инициала «К» Мекенема. Шишка в навершии напоминает цветки Феодосия Изографа. В Апостоле 1564 г. заставка использована дважды (лл. 159 и 208). Заставку Зерн. 80 выделяет то, что в ней впервые встречается движение от периферии к центру. Такое построение в заставках школы Феодосия не применялось. Композиция, по-видимому, принадлежит самому Ивану Федорову. Розочки (главный мотив заставки) удивительно декоративны и, что особенно интересно, хорошо гармонируют с акантовой листвой — не хуже успевших наскучить шишек. Малые заставки Апостола 1564 г. варьируют мотив акантового вьюнка, направленного от центра к краям. В двух случаях (Зерн. 61 — лл. 1, 69, 88 об., 172 об., 203, 260; Зерн. 70 — лл. 83, 85, 157 об., 185 об., 207, 210) вьюнок подчеркнут лишь снизу тонкой линией со стрелочками. В остальных четырех заставках вьюнок заключен в прямоугольную рамку.

В двух случаях (Зерн. 74 —лл. 111 и 179 об.; Зерн. 76 —лл. 133, 190, 197 об., 239) листва обвита вокруг центральной ветви. Мотив знаком нам по безвыходным изданиям. Характер листвы различен. Иногда она изысканная и тонкая (Зерн. 74), иногда — грубая, моделированная толстыми штрихами (Зерн. 63 — лл. 55, 81, 147 об., 166; Зерн. 65 — лл. 62 и 74). В центре малых заставок расположены растительные формы, напоминающие бутыль (Зерн. 61), вазу с крышкой (Зерн. 65), витую шишку (Зерн. 71) и т. д. Единственная концовка Апостола (Зерн. 88 — л. 81) напоминает росчерк пера немецких каллиграфов XVI столетия (И. Нойдорфер и др.). Пример находим в заголовке титульного листа прославленного Апокалипсиса Альбрехта Дюрера. Концовка отпечатана далеко не во всех известных в настоящее время экземплярах Апостола 1564 г.; мы можем назвать всего лишь четыре случая. А. С. Зернова считала возможным признать концовку пробой, сделанной в одном из последних оттисков — ей был известен всего лишь один экземпляр с концовкой. Мы, напротив, склонны считать, что концовка отпечатана в первых экземплярах тиража. В этом нас убеждает характер слепого тиснения вокруг концовки, о чем пойдет речь ниже. Орнаментальное убранство Апостола 1564 г. дополняют гравированные буквицы, поставленные в начале разделов. Отпечатаны они с пяти досок следующих наименований: «Е», «И десятиричное», «М», «П» и «С». Буквицы «Е» и «М» оттиснуты по одному разу, «И десятиричное» — два раза, «С» — три раза. Чаще всего использовалась доска для буквицы «П» — на протяжении книги она оттиснута 15 раз. По штамбу буквиц пущен акантовый вьюнок. Для всех инициалов могут быть найдены прототипы в рукописной традиции. Такова, например, буквица «П» со звездочкой на верхней перекладине из Апостола Московской духовной академии.

Ломбарды, вынесенные на корешковое поле, поставлены в начале «Сказаний». На 24 оттиска приходится всего четыре формы: «Е», «И», «П» и «С». Ломбарды «Е» и «П» оттиснуты всего лишь по одному разу, ломбард «И» — три раза. Чаще других используется ломбард «С» — 19 раз. Вязь, которой исполнены заголовки, служит как бы переходом от беспокойного ритма растительной орнаментики к статичному и спокойному тексту. Размеры (длина 120—125 мм) хорошо увязаны с заставками. Всего использовано 22 строки «большой» вязи (высота 17—20 мм), открывающей основные разделы книги, и две строки «малой» вязи (высота 10 мм), открывающей «Сказание» Деяний и «Соборник».

Особенности полиграфической техники. Технология набора и верстки, а также методы двухкрасочной печати в Апостоле 1564 г. аналогичны приемам, знакомым нам по последним безвыходным изданиям. В основу наборной техники Иван Федоров кладет все тот же прием «перекрещивания» строк, который появился впервые в Триоди постной и с того времени составлял характерную особенность московского книгопечатания. Иван Федоров более умелый наборщик, чем мастер широкошрифтного Четвероевангелия,— выключка у него аккуратна, опечаток меньше. Воспроизводя вторую краску, Иван Федоров использует двухпрокатную печать с одной формы. Красное он печатает раньше черного, причем «красный» набор, как правило, отпечатан с большим натиском. По-видимому, именно Иван Федоров первый применил у нас этот способ. Одновременно или несколько позднее он был использован и в широкошрифт-ных безвыходных изданиях. Как и в последних, в Апостоле 1564 г. нередко встречаются полосы с пропущенной киноварью. Таковы, например, лл. 83 и 86 об. в экземпляре ЛБ, № 1354, лл. 25 и 32 об. в экземпляре ГИМ, Хлуд. 17 и т. д. Во всех этих случаях «красный» набор присутствует: особенно четкий, но «слепой» оттиск наблюдается на л. 83 экземпляра Ленинской библиотеки. Набор есть, он лишь не был накатан краской. Это еще одно свидетельство в пользу гипотезы о двухпрокатной печати с одной формы. Ивану Федорову, по-видимому, был известен и метод двухпрокатной печати с двух форм, примененный в Триоди постной. Некоторые (однако немногие) листы определенно отпечатаны именно так. Об этом свидетельствует характер слепого тпснения, разговор о котором пойдет ниже. Таков, например, л. 132, где две строки слепого тиснения закрыты киноварным текстом. Значит, эти строки тиснуты с «черной» формы, причем «красного» набора в это время там не было. Вывод может быть лишь один — здесь применена печать с двух форм. Своеобразна техника слепого тиснения, используемая Иваном Федоровым исключительно широко. Рельеф тисненых шрифтовых знаков в Апостоле 1564 г. не столь значителен, как в безвыходных Четвероевангелиях. Поэтому определить характер тиснения во многих случаях затруднительно. Иногда это удается сделать лишь после тщательного исследования многих экземпляров. Но отдельные случаи остаются сомнительными. Так или иначе, в Апостоле 1564 г.,по крайней мере, 25 полос с более пли менее явными следами слепого тиснения. Характер тиснения иной, чем в Четвероевангелиях. Начисто исчезает перенос целых полос и воспроизведение их слепым тиснением на концевых и чистых полосах. Пустых страниц в Апостоле немало (лл. 55 об., 62 об., 81 об., 83 об., 90 об., 112 об., 149 об., 158 об. и др.). Ни на одной из них тиснения нет. Однако Иван Федоров полностью заимствует прием тиснения на концевых полосах нескольких строк, заполненных теми или иными литерами. На л. 149 мы обнаруживаем девять строк слепого тиснения, отделенных друг от друга значительными промежутками, которые заполнены пробельным материалом. В каждой строчке — только одинаковые литеры (1-я строка — «я», 2-я — точки, 3, 4, 5 и 6-я — «т», 7-я — «зело» и т. д.). Совершенно аналогичный прием использован на л. 158, где помещены восемь тисненых строк, заполненных литерами «т», «м» и «н». Существенные выводы вытекают из изучения слепого тиснения на л. 81. Здесь две строки тиснения, заполненные литерами «о». Строки почему-то прерываются в центральной части полосы, где образуется прямоугольный промежуток, заполненный пробельным материалом. Для чего это сделано? Вспомним, что на л. 81 в некоторых экземплярах Апостола встречается маленькая концовка. Это, как известно, единственный пример использования концовок в московских первопечатных изданиях. Характер слепого тиснения на л. 81 убедительно доказывает, что украшение было поставлено в набор в самом начале печатания этого листа. Прием не имел успеха, ибо рукописные книги в Московской Руси, как правило, не имели концовок. Иван Федоров снял концовку с полосы, заполнив пустое место пробельным материалом. Так образовался промежуток в строках слепого тиснения. Сделано это было в самом начале печатания тиража, ибо большинство экземпляров Апостола дошло до нас без концовки. Продолжим ознакомление с приемами слепого тиснения, применяемыми нашим первопечатником. Приемы, о которых пойдет речь ниже, не находят себе аналогии в безвыходных изданиях — они совершенно оригинальны. Завершающие строки концевой полосы л. 68 об. набраны в форме опрокинутого треугольника и отпечатаны киноварью. Но, странное дело, последние три строки набора сдвинуты вниз и повторены слепым тиснением. Еще ниже вытиснены две строки, заполненные точками. Перевернув страницу, мы устанавливаем, что здесь имеются такой же «треугольник» и внизу еще дополнительно две строки, набранные киноварью. «Треугольник» и строки приходятся как раз против слепого тиснения на обороте л. 68. Вывод очевиден. Слепое тиснение в этом случае использовано Иваном Федоровым для того, чтобы сгладить сильный натиск киноварного набора на пустых участках оборота листа. Нельзя, однако, считать, что тиснение во всех случаях применяется лишь для сглаживания натиска. Сплошь и рядом тисненые строки встречаются на таких полосах, на обороте которых нет никакого текста. С другим любопытным приемом Ивана Федорова мы встречаемся на л. 90. Эта концевая полоса заполнена всевозможными литерами, в совокупности своей образующими причудливые орнаментальные узоры. Здесь и ромбы, и прямоугольники, и своеобразная «шахматная» клетка. Можно представить себе, какого труда стоил первопечатнику набор этой полосы. Здесь слепое тиснение используется в качестве своеобразного, глубоко оригинального приема художественного убранства книги. Наконец, на многих полосах слепым тиснением воспроизведены какие-то тексты (лл. 173, 180, 198 и 227). Содержание их не вполне еще ясно — рельеф сильно сглажен. Особенный интерес представляют семь строк слепого тиснения на л. 227. Первые три строки представляют собой азбуку с последовательно расположенными буквами кириллицы. Далее следуют четыре строки набора, взятые с одной из соседних полос. Для чего было воспроизводить азбуку на страницах Апостола? Мы затрудняемся дать окончательный ответ на этот нелегкий вопрос. Не предположить ли, что до Львовского Букваря 1574 г. Иван Федоров напечатал аналогичное издание и в Москве, а печатая Апостол, использовал для заполнения пробелов готовый набор? Слепое тиснение в Апостоле 1564 г. позволяет сделать вывод о тесных связях между Иваном Федоровым, Петром Мстиславцем и первой в Москве типографией. Наши первопечатники, несомненно, работали там и именно там научились рассматриваемому нами приему. Слепое тиснение интересовало Ивана Федорова главным образом как своеобразный метод, орнаментации концевых полос. Впоследствии, попав во Львов и предприняв новое издание Апостола, Иван Федоров широко пользуется концовками. Потребность в слепом тиснении отпадает, и оно сохраняется лишь на немногих полосах (лл. 149, 158, 166 об., 198, 227). Нет тиснения в острожских изданиях первопечатника. Между тем в Москве и после отъезда Ивана Федорова и Петра Мсти-славца рассматриваемый прием широко применяет Андроник Тимофеев Невежа, который, по нашему мнению, также принимал участие в печатании безвыходных изданий. В Апостоле 1597 г., напечатанном Невежей, слепое тиснение встречается на полосах 68 об., 76, 84, 127, 150, 152, 167, 170, 180 и многих других. В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть, что первопечатники использовали отработанный набор в качестве пробельного материала отнюдь не потому, что не знали последнего. Для заполнения полей, а также спусковых и концевых полос они широко применяли бабашки и марзаны, оттиски которых можно наблюдать на многих страницах Триоди постной и узкошрифтного Четвероевангелия.

Ручной печатный стан. Первые русские печатные станы не сохранились. Правда, в Львовском государственном Историческом музее хранится стан, который в экспозиции и в описи отнесен к XVI в. и приписан Ивану Федорову. Это стан так называемого «франклиновского» типа, широко распространенного во второй половине XVIII в. По записи в старой картотеке нам удалось установить, что стан был пожертвован в Народный музей имени короля Яна III в самом конце XIX в. владельцем польской типографии во Львове Беднарским. Стан датируется здесь XVII в., но это, на наш взгляд, неправильно — он, несомненно, более позднего происхождения; так или иначе, стан, экспонируемый в настоящее время во Львове и обычно изображаемый на страницах книг и статей, посвященных первопечатнику, на самом деле к Ивану Федорову никакого отношения не имеет. Конструкцию печатного стана Ивана Федорова можно в самых общих чертах установить, исходя из описи имущества, составленной после смерти первопечатника 2 октября 1585 г. В описи упомянуты «пресс со всеми принадлежностями из дерева», «большой литой медный винт с гайкой», «пластина, которой прижимают литеры», «рама, в которую помещают литеры». Вес металлических частей стана обозначен в описи числом «8 камней и 7 безменов», то есть около 111 кг. Из описи явствует, что вся «нажимная снасть» стана была металлической, а значит, стан был на уровне последних достижений полиграфической техники того, времени.Реконструкция стана по описи 1585 г., произведенная Л. П. Тепловым, изображена на стр. 310. Основанием стана служили деревянные столбы 1 с горизонтальными перекладинами. Б средней перекладине 2 установлена упомянутая в описи медная гайка 3. В гайке ходит винт 4, на котором подвижно укреплена нажимная доска 5. На деревянной «подушке» 6 в металлической раме 7 устанавливался набор, закрепляемый с помощью винтов 8. Винт приводился в движение кукой 9. В описи 1585 г. не упомянуты какие-либо приспособления для вывода листа из-под нажимной снасти. Были ли эти приспособления на стане Ивана Федорова, в настоящее время сказать трудно. В современных ему западноевропейских станах, если судить по гравюрам того времени и по схеме в книге Витторио Цонка ш, такие приспособления были. Есть они и на древнейшем из сохранившихся русских печатных станов — «образцовом» стане Московского Печатного двора, который в настоящее время находится в Государственном Историческом музее. Стан этот впервые упомянут в документации уже в 1624 г. В XVII в. он служил образцом при изготовлении новых станов. Не исключено, что он восходит к XVI в. Поэтому не лишне познакомиться с ним, а одновременно и с терминологией, бытовавшей у нас в XVI—XVII вв. (см. рис. на стр. 311). На массивных дубовых лежнях 1 закреплена колода 2, служащая основанием для столбов 3, которые поддерживают горизонтальную перекладину 4. Перекладина крепится на столбах при помощи клиньев 5. Вторая перекладина 6 служит для крепления нажимной снасти. Основу основ последней составлял металлический стержень — «прас» 7 с винтовой нарезкой в верхней части. Нижняя часть «праса» несет стержень с заостренным концом — пятник 9, который передает давление нажимной плите. Винт 8 взаимодействовал с гайкой 10, закрепленной винтами 11 на верхней перекладине 4. Движение «прасу» сообщалось с помощью рычага-«куки» 12, устанавливаемой с помощью «закрепного замка» 13. Нажимная плита — «пиам» 14 при перемещении «куки» прижимала бумажный лист к смазанному краской набору. Для подъема «пиама» при обратном движении «куки» на прасе предусмотрен пустотелый металлический куб — «орех» 15, закрепляемый с помощью металлического диска — «торели» 16. К ушкам «ореха» веревками 17 и привязывался «пиам». Сам же «орех» ходил вверх и вниз в квадратном пазе средней перекладины 6 печатного стана. Установленный в металлических «рамцах» 18 набор помещали в «ковчег» 19 — деревянный ящик, установленный на выдвижной доске 20. К «ковчегу» подвижно прикреплена затянутая кожей 21 рама-«тимпан» с иголками-«графьями» 22, на которые перед печатью накалывали чистый лист бумаги. Металлическую раму 23 с набором закрепляли в «ковчеге» при помощи проходивших через стенки последнего винтов-«шурупов» 24. Для защиты полей листа от отмарывания служил «фрашкет» 25 — вырезанная из пергамена и укрепленная на металлической основе рамка. Краску на форму наносили с помощью «матц» 26 — кожаных подушечек с деревянными рукоятками. Для перемещения «ковчега» под нажимную снасть и обратно служили «колесо» — установленная на валу 27 шестерня 28 и «лестница» — рейка, прикрепленная к выдвижной доске 20. Вал 27 приводился в движение с помощью рукояти. «Пиам» описанного печатного стана рассчитан на одновременное печатание одной полосы набора. В первой московской государственной типографии, по-видимому, стоял стан, рассчитанный на одновременное оттискивание двух полос. Исходя из известных нам размеров полосы набора, можно приблизительно установить размеры «пиама»: 300-350х400-450 мм.

ЧАСОВНИК 1565 ГОДА

Второй известной нам книгой, на которой стоят имена Ивана Федорова и Петра Мстиславца, был Часовник. На страницы славяно-русской библиографии это издание ввел П. М. Строев. В одном из рукописных Часовников XVII в. он обнаружил копию послесловия печатного издания, которое послужило оригиналом для рукописи. Это послесловие с именами первопечатников Строев опубликовал в 1841 г. Вскоре нашелся и оригинал. Он был приобретен М. П. Погодиным и впоследствии вместе с его «древлехранилищем» поступил в Петербургскую Публичную библиотеку. Первое упоминание в печати об этом экземпляре принадлежит И. П. Сахарову. Впоследствии Часовник прочно вошел в репертуар славяно-русского первопечатания и был описан И. П. Каратаевым, А. С. Зерновой, Т. Н. Протасьевой и другими авторами. В настоящее время погодинский экземпляр находится в Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (№ 295-1. 5. 29). В послесловии книги указывалось, что она напечатана в период с 2 сентября 1565 г. до 29 октября 1565 г. В начале XX в. в Королевской библиотеке в Брюсселе нашелся Часовник с другими датами: 7 августа — 29 сентября 1565 г. Это первое издание Часовника Ивана Федорова и Петра Мстиславца было описано в 1903 г. А. Тибергеном. В нашей литературе о первом издании Часовника упомянул впервые А. И. Некрасов. Он же привел краткое описание книги, впоследствии уточненное и дополненное А. С. Зерновой. В 30-х гг. нынешнего столетия еще один экземпляр Часовника 1565 г. был приобретен за рубежом небезызвестным С. Дягилевым, из собрания которого, кстати говоря, происходит и единственный известный нам экземпляр львовского Букваря 1574 г. Из кратких упоминаний о дягилевском экземпляре нельзя понять, о каком издании Часовника идет речь.

Где находится в настоящее время этот экземпляр, нам не известно. В 1956 г. выяснилось, что экземпляр второго издания Часовника 1565 г. хранится в Королевской библиотеке в Копенгагене; он более полон, чем ленинградский. Наконец, в самое последнее время стало известно, что два экземпляра Часовника имеются и в Англии. Как сообщает Дж. Симмоне, один из них (второе издание) находится в библиотеке колледжа «Корпус Кристи» (Кембридж), а второй — в библиотеке «Сион колледж» (Лондон). Таким образом, к настоящему времени известно и частично описано шесть экземпляров Часовника 1565 г. Нам удалось познакомиться с двумя экземплярами Часовника 1565 г., а именно с брюссельским экземпляром первого издания (по микрофотокопии в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина) и с ленинградским экземпляром второго издания. Брюссельский экземпляр не полон— многие листы его заменены рукописными (лл. 9—16, 19—22, 26, 31, 33, 40, 44, 45, 51, 54, 66, 71, 75, 78, 81, 88, 99, 102, 107, 110, ИЗ, 114, 313 119, 120, 123, 126, 139, 142). В ленинградском экземпляре отсутствует первый лист. В фотокопии этого экземпляра, хранящейся в Ленинской библиотеке, первый лист восполнен из копенгагенского экземпляра.

Общее описание. Часовник отпечатан в восьмую долю листа. Книга собрана из 22 тетрадей, составленных из четырех односгибных бумажных листов (восемь листов — 16 страниц). Последняя тетрадь содержит четыре листа (в первом издании — пять листов). Все тетради пронумерованы, причем сигнатура проставлена внизу на первом листе. Пагинации, напротив, в Часовнике нет. Такой порядок позднее в Москве станет нормой для изданий, отпечатанных «в восьмушку». В первом издании 173 листа, во втором 172. Объем уменьшился благодаря более компактному и правильному набору. На полосе размещено, как правило, 13 строк. Шрифт тот же, что и в Апостоле 1564 г. Высота десяти строк набора 85 мм.

Состав и полиграфическая организация текста. Часословом называется богослужебная книга, содержащая повседневные молитвы. Эта книга наряду со Служебником чаще всего употреблялась в литургической практике. Под названием «Часовник» известен сокращенный вариант той же книги, который впоследствии именовался «Малый Часослов» (в отличие от первого — «Великого»), Кроме постоянно читаемых молитв в состав Часовника обычно входили так называемые изменяемые песнопения — всевозможные тропари, богородичны и т. п. Часовник обычно широко использовался для учебных целей. Поэтому в книгу включались такие популярные и распространенные молитвы, как «Отче наш», «Слава отцу и сыну и святому духу» и т. д. Состав Часовника постоянством не отличался. Подбор определенных текстов для книги, как мы увидим в дальнейшем, представляет немалый интерес, ибо сообщает дополнительные черточки для характеристики Ивана Федорова. Учебный характер Часовника и его небольшой формат и были причиной исключительной редкости издания. Быстро зачитывались даже большие и объемные Учительные Псалтыри. Что же говорить о карманном издании! Поэтому книга сохранилась преимущественно в зарубежных книгохранилищах. Иностранцы тоже использовали Часовник как учебную книгу. На брюссельском экземпляре как в тексте книги, так и на переплетных листах видны многочисленные пометы и записи учебного характера, сделанные иностранцем. Состав обоих изданий Часовника 1565 г. одинаков: семь разделов и послесловия, открывающиеся спусковыми полосами с заставками и вязью. Разделы перечислены ниже:

лл. 1 —18. Начало вечерни...

лл. 19—64. Начало третиаго часа...

лл. 65—99. Начало утрени...

лл. 100—126. Начало павечерницы...

лл. 127—149. Канон пресвятеи богородицы творение кир Феофана, лл.

150—159. Тропари въскресны и богородичны... лл.

160—169. Тропари, и богородичны, и кондаки... лл.

170—172. Послесловие.

Нумерация листов дана по второму изданию. В первом издании в последних разделах нумерация сдвинута на лист. Содержанием разделов служат избранные псалмы, всевозможные молитвословия и т. д. Так, в раздел «Начало вечерни...» входят псалмы 103, 140, 141, 129, 116, 122, в раздел «Начало третиаго часа...» — псалмы 16, 24, 50, 53, 54, 90, 83, 84, 102, 145, 33. Сюда же вошли молитва Василия Великого (лл. 50—52), «Исповедание православный веры перваго собора» (лл. 58—59 об.) и «втораго собора» (лл. 59 об,—61). В книге помещено еще несколько молитв Василия Великого (например, лл. 116 об.— 118), любимого автора нестяжателей. Однако наибольший интерес для нас представляет «Молитва Манасия царя Июдеиска» (лл. 145 об.— 148). Эту монотеистическую молитву, как известно, использовал Артемий как аргумент в защиту Башкина. Тот же текст даст Иван Федоров в львовском Букваре 1574 г., а вольные цитаты из него войдут в послесловие к Апостолу 1574 г. Выводы из этого уже делались: все это говорит о своеобразном, впрочем, вполне умеренном еретичестве первопечатника. Полиграфическая организация текста в Часовнике далеко не всегда продумана. Во всяком случае, она сделана менее умело, чем в Апостоле 1564 г. Индексации на полях в книге нет, и поиски нужного материала затруднены. Лишь в одном случае — в первом издании — мы встречаем индекс на внешнем поле — на л. 94, где номер псалма («200») не поместился в строке. Это не более чем ошибка, которая во втором издании устранена. Во втором издании на л. 75 об. (в брюссельском экземпляре этот лист не сохранился) на поле вынесен не поместившийся в строке номер псалма «86». Основные разделы выделены неплохо — при помощи заставок. Подразделы подчеркнуты киноварными заголовками и ломбардами. Однако, как и в безвыходных изданиях, заголовки нередко печатаются на одной полосе — в подборку с предыдущим текстом, — а сам подраздел начинается на другой полосе (ср. лл. 82 об., 84, 91 об. и др.). Это, конечно, минус. В Апостоле 1564 г. рубрикация дана более умело.

Текстуальные различия. Второе издание Часовника 1564 г. сильно отличается от первого. Достаточно сказать, что лишь в начале книги перебраны полосы 5—6 об., 18—18 об., 23—23 об., 24 об., 25, 28—29 об., 30—30 об. и т. д. Иногда перебираются многие страницы подряд (например, лл. 143—149 об.). Полностью изменен набор в конце книги. Показательно, что на смысловые изменения приходится лишь небольшая часть переборки. Иван Федоров исправляет главным образом полиграфические упущения — плохую выключку, переносы слова с одной полосы на другую и т. д. Так, например, на л. 18 были помещены первые два слова («отче наш») молитвы, весь же текст разместился на обороте полосы. Чтобы устранить недостаток, первопечатник затевает переборку пяти строк на л. 18 и всей полосы л. 18 об. Освободившийся в последней строчке л. 18 пробел он устраняет известным уже нам приемом, широко применяемым в безвыходных изданиях,— переносит надстрочные знаки в строку, ставит твердые знаки, ранее отсутствовавшие, и увеличивает пробелы между словами и вокруг знаков. В других случаях, когда ему нужно выгадать место, он переносит окончания в межстрочие или уменьшает пробелы. Аналогичный пример встречаем на л. 32. Чтобы устранить нежелательный перенос слова «нечаянно» с полосы на полосу, Иван Федоров перебирает одну строку на л. 32 и шесть строк — на л. 32 об. Во многих случаях переборка вызвана стремлением улучшить выключку, выровнять правую линию набора. Для этого, например, на первом листе во второй строке перенесено в строку «н» надстрочное в слове «аминь» и поставлен ранее отсутствовавший мягкий знак. На л. 3 об. седьмая строка была значительно короче остальных. Иван Федоров переносит в эту строку три буквы из восьмой строки, а в последней в слове «горахъ» вносит в строку надстрочное «х» и ставит отсутствовавший прежде «ъ». При переборке делалось немало опечаток. Например, на полосах 5—6 об., где никаких смысловых вставок нет, а новый набор затеян исключительно для полиграфического упорядочения текста, сделаны две опечатки: «восия солнце» вместо «возсия» (л. 5 об., строка 1) и «карабли» вместо «корабли» (л. 6, строка 2). Вообще говоря, в книге немало опечаток, что на Ивана Федорова непохоже. Облик книги отличается какой-то нервозностью. Во всем чувствуется спешка. Орфографические и смысловые исправления в общей массе переборки имеют сравнительно небольшой удельный вес. Говорить в этом случае о планомерном редактировании текста нам представляется неправильным. Текстуальные различия изданий указаны А. С. Зерновой и Г. И. Колядой. Среди смысловых исправлений наибольший интерес представляют те, цель которых — подчеркнуть принцип единодержавия. Исправления эти, отмечаемые Г. И. Колядой, сделаны на лл. 16, 67 об.—68 об. Особенно характерно одно из них. В тексте молитвы о победе «на сопротивныя» ранее шла речь об абстрактных «царях» вообще (во множественном числе). Текст второго издания в этом случае конкретен: «благоверному царю нашему». В послесловии второго издания, как отмечает А. С. Зернова, Иван IV лишний раз назван «всея великия Росии самодержцем». Направленность этих изменений очевидна. Немалый удельный вес смысловых исправлений приходится на устранение опечаток первого издания. Таковы, например, «и стояше Мария у гроба» вместо курьезного «на гробе», «пост» вместо «несть», «нощь» вместо «день» и т. д. Объясняя отличия второго издания от первого, Г. И. Коляда выдвинул своеобразную гипотезу. По его мнению, первое издание было напечатано по частному заказу известных промышленников Строгановых, которые потребовали воспроизвести без изменений данный ими оригинал. Появление имени Строгановых не случайно. Из документов известно, что в 1578 г. у них было 48 экземпляров Часовника. Нельзя не отметить, что помянутые книги могли и не быть изданием 1565 г. Это мог быть, например, Часовник Петра Мстиславца 1570-х гг. или не известное нам пока московское издание Андроника Невежи. Белорусские и украинские издания в те годы широко продавались на Руси, как было показано выше. Эти издания, поступавшие в свободную продажу, скорее могли попасть в руки Строгановых, чем распространяемые иными методами книги государственной типографии. Кстати говоря, в той же описи библиотеки Строгановых упоминаются 27 «Евангелеи печатных толковых воскресных в десть». Это может быть лишь заблудовское Учительное Евангелие 1569 г. Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Даже если допустить, что у Строгановых был именно Часовник 1565 г. и они были заказчиками этого издания, невозможно предположить, чтобы они настаивали на воспроизведении прямых ошибок и хотели получить полиграфически несовершенное издание. Гипотеза Г. И. Коляды, таким образом, не выдерживает критики. Какой-либо иной гипотезы мы выдвинуть не можем, ибо все предположения, не подкрепленные документальными доказательствами или неопровержимой логикой, остаются зыбкими, построенными на песке. Пока в нашем распоряжении нет новых документов, приходится принимать факты как они есть.

Орнаментика. Художественное убранство обоих изданий Часовника 1565 г. одинаково. Здесь использованы восемь заставок, отпечатанных с семи форм, а также 46 ломбардов — с 16 форм. Заставки Часовника можно разделить на две группы, значительно отличающиеся одна от другой. В первой группе — четыре доски, рисунок которых восходит к арабеске московской школы орнаменталистов. Вторая группа (три заставки) имеет зарубежные истоки и в русской рукописной книге ранее не встречалась. Первая заставка (Зерн. 81—л. 1) повторяет мотив, знакомый нам по одной из заставок (Зерн. 9) широкошрифтного Четвероевангелия. Вообще вся эта группа орнаментики восходит именно к указанному безвыходному изданию. Три остальные заставки варьируют популярный в книгах школы Феодосия мотив раздвоенных лепестков. Заставка Зерн. 82 (лл. 19 и 170) близка к балканскому стилю — арабесковый узор здесь тесен. В заставке Зерн. 83 (л. 65) использован мотив переплетающегося геометрического узора, едва намеченного сплошной черной линией, которую удачно оживляют «листочки» и «колокольчики». Последние — не больше, чем вариация на ту же тему раздваивающихся лепестков. Мотив известен нам по заставке Зерн. 12 из широкошрифтного Четвероевангелия. Это тот же рисунок, но значительно упрощенный. В следующей заставке (Зерн. 84 — л. 100) находим опять-таки знакомый мотив — цепочку с раздвоенными листьями. Рисунок, о котором говорилось подробно в связи с орнаментикой широкошрифтного Четвероевангелия, восходит к школе Феодосия Изографа. Впервые он был использован в Четвероевангелиях Гурия Тушина и 1507 г. Своеобразная близость между орнаментальным убранством широкошрифтных безвыходных изданий и изданиями Ивана Федорова и Петра Мстиславца, на наш взгляд, не случайна. Она лишний раз свидетельствует о близости обеих типографий и мастеров, которые в них работали. Мы даже склонны вслед за А, А. Сидоровым приписать заставки Часовника и широкошрифтного Четвероевангелия одному граверу, не решаясь, впрочем, назвать его. Истоки трех других заставок Часовника лежат в каллиграфических ухищрениях готики. Аналогичные примеры западного происхождения многочисленны и, что самое важное, международны. Параллели видим в инициалах нюрнбергского каллиграфа Иоганна Нойдорфера-старшего, итальянца Веспасиано Амфиарео, Урбана Виса из Базеля. Очень близкие аналогии к заставкам Часовника мы нашли в одном антверпенском издании 1535 г. Почему привлекли Ивана Федорова перьевые узоры, казалось бы, очень далекие от русской традиции? Двух ответов тут быть не может. Узоры обнаруживают неожиданную близость к балканской «плетенке», господствовавшей в русской рукописной книге XV в. Отсюда и внимание первопечатника к мотиву. Отсюда и близкие примеры отечественного происхождения, приводимые А. А. Сидоровым. Гравированных буквиц в Часовнике 1565 г. нет. Орнаментальное убранство издания дополняют многочисленные ломбарды. Мы насчитали 46 оттисков с 16 различных форм. Для некоторых букв сделано по две формы—с опускающимся вниз «хвостиком» и без него («В», «Г», «Н»), Некоторые буквы встречаются в книге всего по одному разу: «И», «Ж», «М», «Ц», «Н» — второй вариант, другие — по два, три, а то и более раз. Чаще всего встречается «Г» — 11 раз. Графика ломбардов декоративна. Особенно нарядны «Д» и «М». Завитушки этих букв восходят к инициалам Буслаевской Псалтыри. Нити связей и традиций от Часовника 1565 г., как мы видим, тянутся к самым различным источникам. То же приходилось утверждать и при знакомстве с Апостолом 1564 г. Все это свидетельствует о превосходной образованности Ивана Федорова, его умении направлять различные струи в единый поток, всегда следующий национальным в своей основе традициям.

Особенности полиграфической техники. Типографские приемы, примененные в Часовнике, те же, что и в Апостоле. Однако уровень полиграфического исполнения снижен. Особенно это заметно в первом издании. Выключка сплошь и рядом не соблюдается. Во втором издании выключка исправлена, но кое-какие огрехи остались и здесь. В обоих изданиях очень плоха приводка. «Красный» набор нередко «налезает» на «черный». Прописные литеры и ломбарды не стоят в строке. Примеры плохой приводки многочисленны (см., например, л. 145 об. ленинградского экземпляра). К особенностям набора и верстки отнесем пропущенное слово «градъ» на полосе 16 об. второго издания, вынесенное на нижнее поле. Отметим в заключение пропуск киноварного текста на л. 7 первого издания.

ПЕРВОПЕЧАТНИК ИВАН ФЕДОРОВ И ПЕРВАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТИПОГРАФИЯ

Имя первопечатника Ивана Федорова хорошо известно как в нашей стране, так и за ее пределами. Человек этот безгранично симпатичен. Мы удивляемся его таланту, преклоняемся перед его мужеством. Исследования последних лет открыли новые, ранее не известные стороны деятельности первопечатника. Раньше его считали не больше, чем ремесленником, мастером; теперь мы видим в нем писателя, художника, просветителя, педагога, наконец — политического деятеля. Безграничная преданность своему делу красной нитью проходит через весь его нелегкий жизненный путь. Преданность эта заставляет Ивана Федорова покинуть родину и отправиться в «страны незнаемы». Преданность продиктовала ему мужественный ответ на заманчивое предложение гетмана Ходкевича оставить беспокойное ремесло и спокойно доживать дни в дарованном гетманом поместье: «Не удобно ми бе ралом ни же Семен сеянием время живота своего съкращати, но имам убо въместо рала художьство наручных дел съсуды въместо же житных семен духовная семена по вселеннеи разсевати». Великий подвиг первопечатника давно оценен по заслугам — он станет очевиден из дальнейшего изложения. Пока же хотелось сделать одно замечание. Вопрос о роли личности в истории. Тем не менее и в советской историографии, особенно же в посвященных Ивану Федорову популярных книгах, брошюрах и статьях, бытует неправильное мнение об определяющей и основополагающей роли его в основании первой московской типографии. Ничуть не пытаясь умалить значение деятельности первопечатника, мы хотим отметить, что преувеличения здесь излишни. «Критическая история технологии,— писал в свое время Карл Маркс,— вообще показала бы, как мало какое бы то ни было изобретение XVIII столетия принадлежит тому или иному отдельному лицу». Эти слова с полным основанием можно отнести и к детищу XV—XVI столетий — книгопечатанию, появление которого в каждой стране представляет собой сложный комплекс явлений политического, социально-экономического, культурно-исторического и технического плана. Тем более у нас нет оснований приписывать это великое событие какой-нибудь одной, пусть даже гениальной и героической личности. В нашем исследовании, посвященном возникновению книгопечатания в Москве, мы старались не терять исторической перспективы и реально взвешивать все «за» и «против», когда разговор шел о той или иной исторической фигуре.

Иконография. Когда заходит речь об Иване Федорове, перед нами возникает образ человека с открытым русским лицом, высоким лбом мыслителя и перехваченными ремешком волосами. Таким представлен первопечатник на удачном памятнике С. М. Волнухина, воздвигнутом в Москве в 1909 г. Это, кстати говоря, далеко не единственная попытка воплотить образ Ивана Федорова в скульптуре. Первый проект памятника первопечатнику принадлежал А. Любимову и был опубликован в 1883 г.  Памятник предполагалось установить на кронштейне здания Московской Синодальной типографии. Проект осуществлен не был. К великому сожалению, не воплотились в бронзе и замыслы великого реалиста М. М. Антокольского. Его эскизный проект памятника первопечатнику не понравился заказчику — Археологическому обществу, ибо скульптор представил Ивана Федорова «в виде чернорабочего, стоящего у станка, с засученными рукавами и в костюме, не подобающем его диаконскому сану». Среди других скульптурных изображений первопечатника упомянем бюст работы неизвестного художника, в свое время принадлежавший В. Ф. Демакову и неоднократно воспроизводившийся на страницах книг и брошюр, посвященных началу книгопечатания на Руси. Неоднократно обращались к образу Ивана Федорова живописцы и графики. Все эти попытки создать портрет Ивана Федорова основаны на чистом вымысле. Как выглядел на самом деле первопечатник, мы не знаем. В 1935 г. С. Ю. Бендасюк воспроизвел портрет Ивана Федорова, принадлежавший Ставропигийскому институту во Львове. Ныне он находится в Львовском государственном Историческом музее (инв. № 1603/2506), в послевоенные годы этот портрет неоднократно репродуцировался чуть ли не как современное первопечатнику документальное изображение. Образ Ивана Федорова, представленный здесь, далек от традиции. Перед нами усталый старый человек с седой бородой и завитыми, ниспадающими на покатые толстые плечи волосами. Темно-зеленый кафтан, перехваченный красным кушаком, плотно облегает располневшую фигуру. Правой рукой Иван Федоров опирается на печатный станок совершенно фантастической конструкции, в левой держит только что отпечатанный лист (держит, как и на памятнике С. М. Волнухина, неправильно, ибо отпечатанные полосы располагались по горизонтали, а не по вертикали) . Портрет писан маслом по меди, что и заставляло многих авторов, а также сотрудников львовского музея возводить его к XVI—XVII вв. Между тем отмеченные выше неправильности указывают на позднее происхождение и полное незнакомство художника с типографской техникой. Кроме того, на обороте доски имеется подпись с датой: «И. С. Томашевич. 1904». Таким образом, приходится признать, что мы не имеем достоверного портрета Ивана Федорова.

Год и место рождения. Происхождение. Мы не знаем, где и когда родился мальчик, которому при крещении дали хорошее русское имя Иван. Какие-либо документальные свидетельства об этом событии не сохранились. Однако мнений — сколько угодно. И. Галактионов с ссылкой на «одно предание» утверждает, что первопечатник «родился около 1520 г. в Лихвинском уезде Калужской губернии». В. Е. Румянцев предлагал дату «1520—1523 гг.», П. И. Березов — «20-е гг. XVI в.», И. Бас — «около 1525 г.». Известен один документ 1582 г., в котором идет речь о побоях и ранах, нанесенных «друкарем» некоему Якову Суконнику с львовского Подзамчья. Исходя из того соображения, что Иван Федоров, будучи 60 с лишним лет от роду, не мог бы вступпть в драку, М. И. Тихомиров предлагает перенести дату его рождения на 30-е гг.— около 1533 г.138 Все эти точки зрения достаточно субъективны, поэтому мы не считаем возможным присоединиться к какой-либо из них. Указать абсолютно достоверную дату невозможно. Остается принять что-либо расплывчатое и неопределенное: «20—30-е гг. XVI в.». Лихвинский уезд Калужской губернии, как место рождения Ивана Федорова, совершенно апокрифичен. Об этом пойдет речь ниже. Пока же отметим, что за пределами Московской Руси Иван Федоров всюду называл себя «Москвитином», «печатником з Москвы». Выводы о происхождении Ивана Федорова могут быть только косвенными. С полным убеждением можно сказать, что первопечатник не имел никакого отношения к высшим слоям господствующих классов, где в то время были обычными родовые прозвища и фамилии, а также отчества, оканчивающиеся на «ич». Последнее строго выдерживалось и было привилегией. В Юго-Западной Руси была совершенно иная практика. Попав туда, многие москвичи тотчас же обзаводились отчествами на «ич». Так поступили и первопечатники, которые уже в первой напечатанной за пределами Московской Руси книге — Учительном Евангелии 1569 г.— именуют себя «Иван Федорович Москвитин» и «Петр Тимофеевич Мстиславец». «Федоров», таким образом, не фамилия и не родовое прозвище. Поэтому сведения о нашем первопечатнике в энциклопедиях и словарях правильнее было бы помещать не на букву «Ф», а под именем «Иван». Отчество «Федоров», не бывшее фамилией, не могло перейти к детям первопечатника. Сын его впоследствии именовался Иваном Ивановичем или Иваном Друкаревичем. Приписывать сыну Ивана Федорова отчество первопечатника неверно. Это приводит к таким нелепым утверждениям, как мнение И. Огиенко о том, что Иван Иванович напечатал в 1604 г. в Дерманп Октоих, подписанный инициалами «IФД». Делались попытки установить происхождение Ивана Федорова, исходя из геральдической трактовки его типографского знака. Знак впервые появился в Апостоле 1574 г., а затем был повторен (с графическими вариантами) на страницах Букваря 1574 г., Нового завета 1580 г. и Библии 1580—1581 гг. Впоследствии он был изображен и на надгробной плите первопечатника. Знак представляет собой гербовый щит, на котором изображена изогнутая ленточка («река»), увенчанная сверху стрелкой. По обе стороны ленточки — буквы, из которых составляется имя «IὨАН» (в Апостоле и Букваре) или инициалы «IѲ» (в Новом завете, Библии и на надгробной плите). Еще П. Кеппен и Е. Бандтке указывали на сходство типографского знака Ивана Федорова с польскими дворянскими гербами «Сренява» и «Дружина». Однако в последующие годы в литературе преобладали всевозможные символические толкования. В. Е. Румянцев, верный своей итальянской теории, связывал знак первопечатника с типографской маркой Альда Мануция. И. Токмаков, а впоследствии Ф. Булгаков и А. И. Некрасов сочли изображенную на знаке стрелочку типографским угольником, который «служит здесь эмблемой типографского искусства». М. Н. Куфаев посчитал «реку» символом известного крылатого выражения древнерусского книжника «книги суть реки напояющне вселенную», а помещенную над «рекой» стрелу — указанием на «функциональную роль» книг — распространение просвещения. К этому курьезному мнению в последнее время вернулся Г. И. Коляда. В. К. Лукомский в помянутой выше статье вернулся к указанию Е. Бандтке. Произведя подробные и тщательные геральдические изыскания, он сопоставил типографский знак Ивана Федорова с гербом дворянского рода Рагозиных. Отсюда следует предположение о происхождении Ивана Федорова «из русской ветви белорусского рода Рагоз». Предположение это компрометирует сам В. К. Лукомский, отмечая «непонятное отсутствие» упоминания Федоровым о своем родовом прозвании на всем протяжении его жизни, равно как и отсутствие в родовых росписях этих фамилий упоминания о «славном их сородиче». Второе предположение Лукомского состоит в том, что Рагозины в бытность Ивана Федорова в Литовской Руси «приписали» первопечатника к своему гербу. Это мнение опровергается тем, что жизненный путь первопечатника, известный нам достаточно хорошо по многочисленным упоминаниям в актовой документации, ни разу не пересекался ни с одним из Рагозиных. Мы считаем, что типографский знак «изобрел» сам Иван Федоров во Львове по примеру многочисленных краковских печатников, обязательно имевших собственные марки. С печатниками этими Федоров вступил в контакт тотчас же по приезде. Образцом ему могли послужить водяные знаки французской бумаги. Очень близкий по рисунку водяной знак мы нашли в рукописном Четвероевангелии (собрание Московской Синодальной типографии), в котором имеются оттиски гравированных заставок из безвыходных изданий.

Церковь Николы Гостунского. Первопечатник Иван Федоров в послесловиях к Апостолу 1564 г. и Часовнику 1565 г. назван дьяконом Николы чудотворца Гостунского. Церковь св. Николая, называвшаяся «Николае Лненой», существовала в Московском Кремле уже в XV столетии. Под 1479 г. она упоминается в Новгородской и Софийской летописях. В 1491 г. дьяконы церкви Самуха и Мардарий были осуждены за причастность к новгородско-московской ереси. Как видим, традиция вольнодумства имела среди причта церкви св. Николая достаточно глубокие корни. К началу XVI в. деревянная церквушка обветшала. Ее снесли, и в июне 1506 г. великий князь Василий Иванович заложил на том же месте кирпичный собор. К началу октября того же года церковь была готова. 1-го (а по другим данным — 7-го) октября митрополит Симон торжественно освятил ее. На церемонии присутствовал Василий Иванович: «и постави князь велики в церкви икону святаго и великаго чюдотворца Николу Гостунского, украсив ю златом и камением драгим и бисером, от нея же много исцеления быша». Имя иконы — Никола Гостунский — дало название церкви. Впоследствии его связывали с селом Гостунь, Лихвинского уезда, Калужской губернии. Это дало основание некоторым досужим умам выводить самого Ивана Федорова из калужских краев, делать его калужанином. Дело доходило до анекдотов.

Напомним хотя бы изданную в 1932 г. в Калуге «Памятку» ученика наборщика, посвященную «незабвенной памяти родного нам калужанина первопечатника Ивана Федорова, применившего впервые в России важное изобретение книгопечатания». Кирпичная церковь, воздвигнутая в 1506 г., простояла свыше трех столетий: она была снесена в 1816 г. Чтобы попасть к Николе Гостунскому в годы, когда там дьяконствовал Иван Федоров, нужно было пройти в Московский Кремль через Фроловские ворота. Сразу же за воротами начиналась мощенная бревнами улица, ведущая к соборной Ивановской площади. Церковь Николы Гостунского стояла с левой стороны улицы, там, где она вливалась в площадь. Напротив церкви находился двор родного брата Ивана Грозного — Юрия Васильевича. На дворе стояла церквушка, в строительстве которой принимал участие «мастер печатных книг» Маруша Нефедьев. На дворе Николы Гостунского находились дома князя Петра Михайловича Щенятева и бояр Морозовых. В августе 1560 г. это место было передано «царю Александру Сафа-Киреевичю Казанскому». Рядом с церковью Николы Гостунского, на той же стороне улицы, шумело подворье Кирилло-Белозерского монастыря с одноглавой церквушкой Афанасия и Кирилла, а несколько поодаль, ближе к Фроловским воротам,— Крутицкое подворье. Церковь Николы Гостунского до наших дней не дожила. О ее внешности можно судить по немногим сохранившимся изображениям. Древнейшее из них находим на страницах Лицевого летописного свода XVI в. 148 Миниатюра изображает освящение церкви в 1555 г. митрополитом Макарием в присутствии молодого царя и его брата Юрия. Царь изображен в короне и со скипетром в руке, Юрий — в шлеме. Церковь миниатюрист представил одноглавой, с большим входом, ограниченным сверху полукруглой аркой. В верхней части фасада четыре окошка — по одному с каждой стороны арки. Мы далеки от мысли считать миниатюру Лицевого свода достоверным изображением церкви Николы Гостунского. Рисунок стилизован и упрощен. Более достоверно изображение церкви на гравированном плане Кремля, датированном 1613 г. Считается, что оригинал плана восходит к так называемому «плану Годунова», составленному в 1597 г. Впоследствии этот план вошел в известный атлас И. Блеу. Согласно изображению на плане, храм представлял собой одноглавую церковь, стены которой завершены полукруглыми закомарами. С северной стороны собора к церкви пристроен дополнительный алтарь — одноглавый придел. В южной части — крытая паперть. В восточной части — три полукруглые апсиды, причем центральная, как и во многих русских храмах, несколько выше и шире боковых. О состоянии церкви Николы Гостунского в конце XVIII в. дает представление большая гравюра «Вид Спасских ворот и окружностей их в Москве», гравированная в 1795 г. П. Ламинтом по рисунку Г. Делабарта, а также одна из акварелей известной серии Ф. А. Алексеева. Храм Николы Гостунского и его причт играли далеко не последнюю роль в церковных делах Московского государства середины XVI в. Это позволяло дьякону собора Ивану Федорову быть в курсе последних веяний в области внутренней и религиозной политики царя и митрополита. Отметим определенную близость к церкви и ее причту митрополита Макария. Летопись сохранила известие, что еще в 1535 г., будучи архиепископом новгородским, Макарий дважды служил у Николы Гостунского. В самом начале 50-х гг. XVI в. протопопом Николы Гостунского был Михаил, человек образованный и книжный. В 1551 г. он дал вкладом в Троице-Сергиев монастырь книгу «Творения Дионисия Ареопагита и Апокалипсис с толкованием Андрея Кесарийского». Михаила сменил Амос, человек влиятельный, близкий к митрополиту Макарию. При нем храм Николы Гостунского начинает играть большую роль в церковных делах. О значении храма в те годы свидетельствует такой случай. В 1553 г., когда раскрылась ересь «Матюшки Семенова сына Башкина» и «явиси шатания в людех», был созван церковный собор, на котором ортодоксальные владыки «истязалися» с единомышленником Башкина Перфиром. Тогда-то решено было противопоставить «прелестным» речам еретиков самое наиподлиннейшее чудо. Для совершения его выбрали церковь Николы Гостунского. В храм привели туляка, сына боярского Григория Сухотина, «расслаблена руками и ногами». И чудо совершилось. «Никола Гостуньский чюдотворец,— как сообщает летопись,— в храме своем у своего образа простил сына боярского... на молебне в един час здрав стал, яко же ничем вредим». Протопоп Амос тут же повел исцеленного на собор и «богохульных еретиков зле посрамиша». Другие примеры также подтверждают значение церкви Николы Гостунского в те годы, когда там дьяконствовал первопечатник. В феврале 1553 г. протопоп Амос священнодействовал при крещении казанского царя Едигера Магмета, получившего имя Симеона. Воспринимал Едигера из купели, прорубленной в москворецком льду, сам митрополит Макарий. На церемонии присутствовали царь, его братья Юрий Васильевич и Владимир Андреевич Старицкий «и весь собор, архимариты, и игумены, и протопопы, и множество бояр». Об этом крещении еще пойдет речь ниже. В феврале 1555 г. Амос участвовал в церемонии поставления игумена Селижарова монастыря Гурея архиепископом «царству Казанскому и Свияскому городу» 154. Вспомним, что именно с необходимостью распространения православия в Казанской земле послесловие Апостола 1564 г. связывает начало московского книгопечатания. Наконец, в том же 1555 г. церковь Николы Гостунского была заново расписана — «подписаша ю и украсиша ю всякими потребами». В октябре 1555 г. состоялось освящение церкви митрополитом Макарием, причем на церемонии присутствовали царь и бояре. Первенство Николы Гостунского среди других кремлевских храмов не было продолжительным. Очень скоро Амос уступил главенствующую роль благовещенскому протопопу Андрею. Так или иначе, но этот короткий период, кульминация которого падает на 1553 — 1555 гг., оказался достаточным, чтобы познакомить митрополита Макария, а возможно, и царя Ивана с энергичным, незаурядным человеком, занимавшим скромную должность дьякона Николы Гостунского. Впоследствии Амос впал в немилость, по-видимому, повлекшую за собой репрессии по отношению ко всему причту Николы Гостунского.

Годы учения. Каких-либо документальных материалов о жизни и деятельности Ивана Федорова в Москве у нас нет. Единственным памятником ему остались напечатанные им книги. Отсутствие точного знания сплошь и рядом восполняется гипотезами. Недостатка в предположениях нет. По мнению одних авторов, дьякон Иван Федоров «приблизительно в тридцатилетнем возрасте» овдовел. «По закону он должен был постричься в монахи... Но Федоров не желал стать монахом-затворником. Оставалось заняться мирской, светской работой». Таким образом, основной побудительной причиной к возникновению книгопечатания на Руси объявляется раннее вдовство Ивана Федорова. Когда такими утверждениями пестрит популярная литература, это еще можно понять. К сожалению, голословные утверждения встречаются и в работах Г. И. Коляды, который, например, категорически утверждает: «Стремление к ученым занятиям продиктовало (Ивану Федорову) решение принять сан диакона. Как «Николы чюдотворца Гостунского диякон» он в соответствии с постановлением Стоглава, несомненно, был «избран» учителем. Начавшаяся подготовка к устройству типографии раскрывала перед ним гораздо большие просторы для деятельности просветителя. И его потянуло туда. Сначала Иван Федоров был справщиком...» и т. д. и т. п. Исследователь должен чувствовать ответственность перед современниками, а еще больше — перед грядущими поколениями. Неосторожно брошенное слово, документально не подкрепленное предположение, будучи преданы печати, приобретают значение документа. На него начинают ссылаться, его цитируют. Так создается традиция, ошибка возводится в норму, становится фактом истории. Где учился Иван Федоров типографскому ремеслу? Ответов на этот вопрос предлагалось немало. В учителях ходили Ганс Мейссенгейм Богбиндер, Максим Грек, неизвестные итальянцы... В. В. Стасов даже отправлял Ивана Федорова и Петра Мстиславца в Германию учиться книгопечатанию. Все эти, с позволения сказать, гипотезы не имеют решительно никаких оснований. Документальных материалов и по этому вопросу нет. Здесь, однако, ничто не помешает нам высказать категорическое убеждение — Иван Федоров работал и учился своему мастерству в типографии, из которой вышли безвыходные издания. В свое время был подробно рассмотрен вопрос об иностранных учителях наших первопечатников. Мы выяснили, что таких учителей не существовало. Московские типографы самостоятельно осваивали основы полиграфической техники. Издания их постепенно улучшаются, техника совершенствуется. Они ищут — и это хорошо видно по делам рук их. Был ли среди этих первых мастеров Иван Федоров? А. С. Зернова отвечает категорическим нет. По ее мнению, «анализ анонимных изданий со стороны шрифтов и орнамента в целом, манеры печатания, манеры нумерации тетрадей указывает на других мастеров». Как мы знаем, безвыходные издания не составляют единой группы по всем этим признакам. Как шрифты и орнаментика, так и «манера» печатания и нумерации тетрадей в первопечатных книгах различны. Если быть последовательным, точку зрения А. С. Зерновой следовало бы довести до крайности и утверждать, что безвыходные издания вышли по крайней мере из трех различных типографий. Выше было показано, почему такое предположение неправильно. Веские доказательства в пользу того, что Иван Федоров работал в первой московской типографии, дает анализ полиграфической техники. Наши первопечатники изобрели ряд типографских приемов, подобных которым история книгопечатания не знала. Иван Федоров заимствует некоторые из этих приемов. Он широко применяет метод набора с «перекрещиванием» строк. Освоить его он мог только в первой московской типографии. Отсюда же заимствован метод орнаментального слепого тиснения. Техника набора и верстки (прием «перекрещивания» строк) Апостола 1564 г. и Часовника 1565 г. полностью совпадает с техникой шести (из семи) безвыходных изданий. Техника двухкрасочной печати та же, что и в широкошрифтных изданиях. Еще раз подчеркнем, что изучить все эти методы и приемы где-нибудь в другом месте Иван Федоров не мог — ни в одной типографии мира, например, набор с «перекрещиванием» строк никогда ранее не применялся. Вывод может быть лишь один — Иван Федоров принимал участие в выпуске безвыходных изданий. Именно в первой московской типографии вместе с другими мастерами ее он осваивал полиграфическую технику, шел от незнания к знанию, от неумения к мастерству. Вывод этот логически вытекает из предпринятого ранее изучения первопечатной техники. Мы могли бы пойти дальше и высказать предположение, что Иван Федоров был из тех воспитанников Сильвестра, которых благовещенских поп «на свободу попущах», «зде на Москве вскормих и вспоих, до совершена возраста, изучих, хто чево достопн, многих грамоте, и писати и пети, иных иконного писма, инех книжного рукоделия». Но это предположение увело бы нас на стезю бездоказательных гипотез, против которых мы только что возражали.

Основание государственной типографии. К началу 60-х гг. XVI в. первая московская типография в связи с опалой Сильвестра ослабила, а возможно, прекратила свою деятельность. Мастерские благовещенского попа, впрочем, продолжали существовать — во главе их стоял сын Сильвестра Анфим. Иван Васильевич Грозный без энтузиазма относился к наследию «Избранной рады». Однако традиции правительства компромисса еще действовали. Кризис 70-х гг. был впереди. Пока же успех сопутствовал молодому царю как на внешнеполитической арене, так и в области внутренней политики. Вопрос об организации государственной типографии, по-видимому, решался в 1560—1561 гг. В эти годы были осуществлены многие мероприятия, задуманные, бесспорно, еще Сильвестром, Адашевым и их окружением. Усиленно продолжается церковное строительство, начатое «Избранной радой». Предпринимается серьезная перепланировка Кремля. Летопись сообщает, что в августе 1560 г. царь приказал «делати двор особной» для своих детей царевичей Ивана и Феодора. На дворе поставили большой храм Стретения Господня. Отдельный двор был сооружен и для брата царя, князя Юрия Васильевича. Чтобы очистить для него место, Иван IV «Михайловский двор Юриевича Захарина и иные дворы велел снести и место очистпти по ограду по монастырскую Михайлова Чюда и по заулок, что к задним воротам того ж монастыря». На княжеском дворе поставили церковь Введение Пречистые. Соорудили дом и для «царя Александра Сафакиреевича Казанского» на дворе «у Николы чюдотворца Гостунского». Все эти события летопись относит к августу 1560 г. Нет никакого сомнения, что это — хронологическая перестановка, сделанная впоследствии со вполне определенной целью. Названия помянутых церквей известны нам. О них говорится в той, столь ценной для нас грамоте, которая сохранила имя мастера печатных книг Маруши Нефедьева. Маруша был послан в Новгород за камнем как раз для этих церквей — «к Пречистой и Стретеню». Было это еще в феврале 1556 г. Строительство церквей не могло начаться в августе 1560 г., ибо несколько месяцев спустя они уже были освящены — храм Введение Пречистые 21 ноября 1560 г.162, а церковь Стретения Господня 2 февраля 1561 г. Продолжалось строительство и других церквей, начатое в 50-е гг. Среди них колоссальный храм Покрова «что по конец Фроловского мосту» — замечательный памятник Казанской победы, сооруженный зодчими Бармой и Постником Яковлевым. Храм был закончен к лету 1561 г. Тогда же были освящены церкви «во имя Усекновение Иоанна Предтечи в Новом городе на пяти улицах», «церковь каменна на Владычне дворе Резанского по конец Грибневские улицы», «церковь каменна Никола Чюдотворца... в Смоленской улице в Новом городе». И опять тот же круг — родной Сильвестру Новгород и епископский двор в Рязани, где когда-то сидел близкий благовещенскому попу Кассиан. Как видим, слова послесловия Апостола 1564 г.— «многи святыя церкви воздвизаеми бываху во царствующем граде Москве и по окрестным местом и по всем градом царства его» — не являются пустой фразой. Они отражают реально происходившие события. Документ 1556 г. связывает церковное строительство с книгопечатанием и с традициями, идущими от Сильвестра. Для новых церквей понадобилось много богослужебных книг. В этих именно условиях, в свете опалы, положенной на Сильвестра, Иван IV решает взять изготовление богослужебных книг в свои руки. Решение отвечало политике централизации, усиленно проводимой во всех областях политической, экономической и культурной жизни Московской Руси. Оно, несомненно, было поддержано митрополитом Макарием. Во главе государственной типографии поставили Ивана Федорова, по-видимому, наиболее способного мастера первой московской типографии, знакомого Макарию по его службе у Николы Гостунского. С уходом Ивана Федорова из мастерской, теперь уже руководимой Анфимом Сильвестровым, мы связываем определенное падение уровня полиграфического исполнения безвыходных изданий, выразившееся, в частности, в эклектичности художественного убранства широкошрифтных Четвероевангелия и Псалтыри, в серьезных недостатках набора и верстки. Мы упомянули, что Иван Грозный решал вопрос об основании первой государственной типографии в 1560—1561 гг. Вопрос, по-видимому, не мог обсуждаться ранее — при Сильвестре, когда существовала и усиленно работала первая московская типография. С другой стороны, если бы этот вопрос был решен до 1560 г., первая московская точно датированная печатная книга вышла бы не в 1564 г., а года на два-три раньше. Не мог решаться вопрос и позднее. Большую часть 1562—1563 гг. Иван IV находился вне Москвы. 21 мая 1562 г. он выступил с войском из столицы, лето провел в Можайске, а раннюю осень — в Боровском Пафнутиевом монастыре. В сентябре царь возвратился в Москву и пробыл здесь два месяца. В конце ноября он снова выступил в поход, пошел в Можайск, отсюда в Торопец, затем к Великим Лукам. Всю зиму готовился штурм Полоцка, успешно взятого московскими войсками весной 1563 г. 21 марта царь с победой вернулся в Москву. А месяц спустя, 19 апреля 1563 г., Иван Федоров и Петр Мстиславец начали печатать Апостол. Разумеется, за какой-нибудь месяц изготовить шрифты, сделать оборудование п подготовить набор хотя бы первых страниц первопечатники не могли. Следовательно, вопрос об основании первой государственной типографии был в основном решен до ухода царя в поход, то есть до мая 1562 г. Именно тогда Иван IV «повеле устроити дом от своея царския казны, идеже печатному делу строитися». Год ушел на подготовительные работы. С началом печатания, естественно, ждали царя. Возвратившись в Москву, царь ознакомился с состоянием дела и, очевидно, остался доволен. К 1563 г., по-видимому, и следует отнести дату «в 30-е лето государства его» из послесловия Апостола, причем связать ее со словами «нещадно даяше от своих царских сокровищ делателем». Поддержанные и обласканные царем, первопечатники успешно свершили свой нелегкий труд и к 1 марта 1564 г. выпустили в свет первую точно датированную московскую печатную книгу.

Печатный двор. В послесловии к Апостолу 1564 г. первая московская государственная типография названа описательно — «дом... идеже печатному делу строитися». В послесловии к Часовнику 1565 г. термин другой — «штанба, сиречь печатных книг дело». В Апостоле 1574 г. Иван Федоров называет московскую типографию новым термином — «друкарня». Ни в одном из трех случаев не применено то название, которое в дальнейшем бытовало очень широко, а именно Печатный двор. Вот почему Б. П. Орлов поставил вопрос о времени появления этого наименования. В небольшом исследовании своем он утверждает, что о Печатном дворе стали говорить лишь в начале 20-х гг. XVII в., подразумевая предприятие мануфактурного типа. Мы не можем с этим согласиться. О типографской казенной мануфактуре можно говорить лишь с конца третьего десятилетия XVII в.: последний из мастеров, объединявших в одном лице разнообразные стороны книгоиздательского и типографского процесса,— Кондрат Иванов — умер в 1628 г. С того времени мастеров в прежнем смысле этого слова в московской государственной типографии не было. Широкое разделение труда, характерное для мануфактуры, проникло в капилляры производства, не оставив места для мастеров-универсалов. Термин же «Печатный двор» применялся значительно раньше — еще в ту пору, когда в московской типографии господствовала ремесленная организация труда. Первое известное нам отечественное упоминание о Печатном дворе относится к 1588 г. Прославленный впоследствии Анисим Михайлов Радишевский в челобитной жалуется царю, что «двора де у него нет — живет на Печатном дворе». Есть и другие, более поздние упоминания XVI в. Между тем в послесловиях к печатным книгам и в первой половине XVII в. речь все еще идет о «штанбе» или «друкарне». Таким образом, отсутствие термина «Печатный двор» в послесловиях Ивана Федорова ничего не доказывает. Наименование могло возникнуть достаточно рано — еще при первопечатнике — по аналогии, например, с Пушечным или Монетным дворами, на которых в ту пору, кстати, господствовала ремесленная организация труда. Где помещался тот дом, который царь «повеле устроити... от своея царския казны», дабы «печатному делу строитися»? Обычно указывают на здание бывшей Синодальной типографии на улице им. 25 Октября (бывш. Никольская), где в последние годы находится Историко-архивный институт. Двухэтажное здание со сводчатыми готическими окнами и венчающими центральную часть четырьмя небольшими башенками, основаниями которых служат белокаменные резные колонны, было сооружено в 1814 г. по проекту архитектора Мироновского. Ранее здесь стояли палаты Московского Печатного двора, возведенные в 1642 г. повелением царя Михаила Федоровича. Здание венчала высокая башня, разобранная в 1774 г. «за ветхостью и по причине тяжести». Сами палаты, впрочем, ненадолго пережили башню. Они были разобраны в 1810 г. Древнейшие из сохранившихся зданий Московского Печатного двора находятся во дворе Синодальной типографии. Фасадом своим они примыкают к Китайгородской стене. Это двухэтажные палаты с двумя хоромами, разделенными сенями. На второй этаж ведет каменная лестница с крытой площадкой — рундуком, увенчанным высоким многогранным шатром. Архитектура здания типична для гражданского строительства второй половины XVII в. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить архитектуру здания, например, с известным домом Коробова в Ярославле. В. Е. Румянцев, немало потрудившийся над изучением истории древних зданий Московского Печатного двора, опубликовал в примечаниях к своей статье документы, позволяющие восстановить обстоятельства сооружения интересующего нас сейчас здания. У Китайгородской стены издавна стояли палаты, в которых находились различные службы и кладовые типографии. В 1679 г. царь Федор Алексеевич приказал разобрать левую часть здания, а в правой части «нижнее житье с погребом, что делано особь»,— «оставить и вычинить под рудню». На месте левой части древних кладовых возвели двухэтажное здание. Надстроили также и рудню. Получился дом с двумя палатами, который мы можем видеть и сегодня. Левая палата верхнего этажа была отведена под книгохранилище богатой библиотеки Печатного двора и получила название Книгохранительной палаты. Над рудней разместили Правильную палату, где трудились справщики. Таким образом, древнейшие из сохранившихся зданий Московского Печатного двора — помещения под Правильной палатой (бывшая рудня). Древность этой части здания подтверждают стрельчатые своды, скрепленные железными связями. Еще ниже — глубокий погреб, который когда-то возвышался над поверхностью земли. Исследования показывают, что примыкавшие к Китайгородской стене каменные палаты, частично сохранившиеся до наших дней, находились здесь уже по крайней мере в 1620 г. В. Е. Румянцев, а вслед за ним и другие авторы считают, что «эта часть здания составляет остаток от древнейших построек... вероятно, современных основанию самой типографии». Чтобы принять эту гипотезу, необходимо прежде всего доказать, что Печатный двор и во времена Ивана Федорова находился там же, где и в 1620 г. У нас есть свидетельства, позволяющие сделать это. Небезызвестный немец-опричник Генрих Штаден в своих записках, относящихся к 1565—1570 гг., поминает Земский двор и отмечает — «за ним друкарня, или печатный двор». Местонахождение Земского двора известно,— отсюда можно утверждать, что в 1565—1570 гг. Печатный двор стоял на том самом месте, где он находился в XVII столетии. Более определенное указание находим в датированной 16 января 1599 г. «памяти» Савину Воейкову, который должен был разместить по «подворьям» семейство пленного хана Кучюма: «Кузме Олфимову ехати с царицами назад во Фроловские ворота, да площадью на Никольской крестец и поставить их на Посолском дворе, возле Печатного двора». Сохранилась также «Роспись подворьям, отведенным для пребывания в Москве Кучюмова семейства», в которой «Сибирского Кучюма царя сыну Асманаку царевичу» указано «стояти на Белобородове дворе». Более поздние описи Китай-города (например, опись 1629 г.) позволяют уточнить эти не вполне ясные для современного читателя указания. В XVII в. Печатный двор действительно находился между Никольским монастырем («Никольский крестец») и двором «немчина Белоборода» — английского купца Джона Вейла. Свидетельство Генриха Штадена, видевшего Печатный двор в те годы, когда там работал Иван Федоров, а также «память» Савину Воейкову, составленная лет тридцать спустя, после того как первопечатник покинул Москву, убедительно доказывают, что первая русская типография находилась в Китай-городе на Никольской улице с левой стороны, если идти от Никольских ворот Кремля. Напротив Печатного двора стояла церковь жен Мироносиц, снесенная в XIX столетии. Это была приходская церковь первой московской типографии, почему ее и называли нередко церковью, «что у Печатного двора». Документы XYII столетия рассказывают, что перед началом печатания каждой книги священники церкви совершали на Печатном дворе молебен. По-видимому, так было и при Иване Федорове. Да и сам первопечатник, вероятно, не раз посещал «церковь каменную святых жен Мироносиц, что на Никольском Крестце, у Печатного двора»,— так называет этот храм «Книга строильная 7165 (1657) года». Все вышесказанное подтверждает и «Сказание известно о воображении книг печатного дела». Оно рассказывает, что царь Михаил Федорович восстановил разоренный в годы польско-шведской интервенции Печатный двор «на древнем сем месте, иже и ныне зрится».

Уход из Москвы. 29 октября 1565 г. Иван Федоров и Петр Мсти-славец выпустили в свет свою вторую датированную книгу — Часовник (второе издание). Следующий раз мы встречаем их имена в книге, вышедшей уже за пределами Московской Руси — в Заблудове, имении гетмана Великого княжества Литовского Григория Александровича Ходкевича. Книга — Учительное Евангелие — была начата 8 июля 1568 г. и закончена 17 марта 1569 г. В период с 29 октября 1565 г. по 8 июля 1568 г. первопечатники покинули Москву. О причинах ухода Иван Федоров впоследствии рассказывал в послесловии к Апостолу 1574 г. В Москве нашлись люди, которые захотели «благое во зло превратити и божие дело вконец погубити». Люди эти на первопечатников «зависти ради многия ереси умышляли». Иван Федоров говорит о своих врагах в исключительно темной редакции, не называя никого конкретно. Мы узнаем лишь, что преследования исходили «не от самого того государя, но от многих начальник, и священноначальник, и учитель». Преследования и побудили первопечатников покинуть родину: «...сия убо нас от земля и отчества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели». Далее рассказывается, что типографов «любезно» принял «Жикгимонт Август кроль полбский и великий князь литовский... с всеми паны рады своея». Одну из первых попыток как-то объяснить причины ухода первопечатников из Москвы предпринял В. С. Сопиков. Он исходит главным образом из того предположения, что печатные книги в Московской Руси XVI в. считались «диавольским наваждением», «отправлять по ним божественную службу казалось тогда делом богопротивным». К этой основной посылке Сопиков присовокупляет еще три мотива: «1) богатые и знатные люди, а равно и духовенство не могли не предвидеть, что от распространения оного (т. е. книгопечатания) все рукописные редкие и многоценные книги, составлявшие тогдашние библиотеки, скоро должны потерять важность и высокую цену; 2) ремесло многочисленных писцов угрожалось совершенным уничтожением, а с тем вместе сии писцы должны были лишиться и своего пропитания; 3) наконец, сие книгопечатание изобретено иноверными еретиками, к тому же главным смотрителем, а может быть, и учредителем московской типографии был иностранец, по прозванию Ганс. Сих причин было довольно, чтобы книгопечатание, яко зловредное, остановить и печатников, как еретиков, из России выгнать». В основу последующей традиции был положен главным образом второй из перечисленных Соппковым мотивов — врагами первопечатников были объявлены переписчики. Обзор литературы вопроса был в недавнее время предпринят Б. В. Сапуновым и Г. И. Колядой, что позволяет нам здесь обойтись без достаточно обширного перечня фамилий и мнений. Отметим лишь, что с помянутым мнением связали версию англичанина Дж. Флетчера о поджоге московской типографии. Мнение господствовало в течение многих десятилетий, пока советские исследователи П. Н. Берков и А. С. Зернова не показали его неосновательность. Решающее значение имели наблюдения А. С. Зерновой, установившей, что московские типографские материалы Ивана Федорова впоследствии широко употреблялись им самим, а после его смерти и другими печатниками за пределами Московской Руси. Отсюда следовал закономерный вывод, что, уходя в «страны незнаемы», первопечатники имели время собрать и увезти с собой шрифты, матрицы и гравированную орнаментику. Вывод в настоящее время общепринят. Однако уход первопечатников из Москвы исследователи по-прежнему объясняют самыми различными причинами. М. Н. Тихомиров и Т. Н. Протасьева считают, что переезд в Литву был совершен с согласия царя, а может быть, и по его прямому поручению. Целью была поддержка православия в предчувствии будущей Люблинской унии. М. Н. Тихомиров привлекает свидетельство анонимной полемической брошюры середины XVIII в., утверждавшей, что Г. А. Ходкевич «просил... Ивана Васильевича, чтобы тот послал ему в Польшу друкарню и друкаря, и по его просьбе вышепоименованный царь московский учинил и прислал к нему целую друкарню и типографа, именем Иоанна Федоровича; из той друкарни вышла книга на русском, называвшаяся Апостол, где издано очень обширное предисловие в похвалу тому Григорию Александровичу Ходкевичу». С другой стороны, М. И. Тихомиров предполагает, что у Ивана Федорова могли быть свои причины уйти из Москвы, а именно его вдовство и необходимость вследствие этого принять постриг. Мы не можем признать справедливость этих предположений. Начать с того, что сам Иван Федоров в послесловии к Апостолу 1574 г. говорит не о добровольном отъезде, а об изгнании. Если бы речь шла о временной миссии, то, исполнив ее, первопечатник вернулся бы на родину. Как мы знаем, этого не произошло. Из Заблудова Иван Федоров перебрался во Львов. Что же касается анонимной брошюры XVIII в., то нельзя признать авторитетным свидетельство, отстоящее от описываемого события на 200 лет. Не можем мы предположить и каких-либо «деловых» взаимоотношений между московским царем и Г. Ходкевичем, принимая во внимание хотя бы резкие и оскорбительные письма Ивана IV, написанные им от имени бояр к «Гришке Хоткееву» в 1567 г. Одной из причин, заставивших Ивана Федорова покинуть отчизну, М. Н. Тихомиров считает его семейные дела. Первопечатник, будучи дьяконом Николы Гостунского, несомненно, был женат, ибо безбрачие белого духовенства не допускалось. Впоследствии в Литовской Руси и на Львовщине Иван Федоров никогда не называл себя дьяконом. В документах, относящихся к этому времени, упоминается сын первопечатника Иван Иванович и, глухо, другие его дети. О жене первопечатника документы молчат. Между тем в силу своеобразных имущественных отношений, существовавших во Львове в те годы, супруга печатника неизбежно должна была принимать участие во всевозможных сделках. Так поступала, например, жена Ивана Ивановича — Татьяна Анципорковна. Можно с большой вероятностью предположить, что Иван Федоров овдовел еще в Москве, до переезда в Литовскую Русь. Вступить в брак во второй раз он не мог в силу своеобразного толкования православной церковью слов апостола Павла: «Подобает убо епископу быти мужу единыя жены». После смерти жены священнослужителю оставалась как будто бы одна дорога — в монастырь. Старые русские поговорки говорят: «Попадья умрет — поп в игумны», или же: «Одна у попа попадья, да и та последняя». Вдовство Ивана Федорова, по мнению М. Н. Тихомирова, «могло быть одной из причин, по которой оставление его во главе печатного дела в Москве было неудобным». Нам этот довод кажется неубедительным. Почему бы Ивану Федорову не принять постриг и не остаться «во главе печатного дела». Ведь до того времени книжное дело на Руси держалось подвижниками-монахами. «Неудобства» пострига для Ивана Федорова рисуют перед нами традиционно монументальную фигуру первопечатника в этаком легкомысленном свете. Впрочем, если верить современникам, монашество в этом отношении не представляло для «любителей» сколько-нибудь серьезных препятствий. Кроме того, как справедливо отметил Г. И. Коляда, согласно указаниям Стоглавого собора, вдовые священнослужители могли и не постригаться в монахи — правило это, по-видимому, более позднего происхождения. Вдовым попам и дьяконам нередко разрешалось нести церковную службу, а чаще всего «жити с мирскими людьми». Именно в этом случае поп шел, например, в книгописцы, а позднее — в типографию. В начале XVII в. одним из мастеров Московского Печатного двора был вдовый поп Никон Дмитриев. Не следует ли отсюда, что Иван Федоров овдовел еще в 50-х гг. и по этой-то причине и оставил службу у Николы Гостунского? Так или иначе, но к переезду в Литву эта причина никакого отношения не имеет. Большинство советских исследователей считает уход первопечатников из Москвы вынужденным и ищет причины ухода в социально-политической обстановке того времени. Б. В. Сапунов недавно убедительно доказал, что переписчики книг не могли быть врагами типографии, ибо для такой вражды не было решительно никаких экономических оснований. Рукописные книги преобладали на книжном рынке еще в XVII в. Кроме того, они на первых порах были значительно дешевле печатных. Однако на место переписчиков Б. В. Сапунов ставит «прослойку духовенства, занимавшуюся учительством». По его мнению, «распространение государством печатной книги угрожало вырвать эту монополию (на обучение) у церкви и передать ее в руки государства». Нам этот довод не понятен! Практика показывает, что начальное обучение оставалось в массе своей в руках духовенства вплоть до Октябрьской революции. Да и изготовление печатных богослужебных книг, по сути дела, находилось в тех же руках. Г. И. Коляда основной причиной ухода считает обвинение печатников в ереси. С этим нельзя не согласиться, тем более что об этом обвинении говорит сам Иван Федоров в послесловии к Апостолу 1574 г. Вопрос в том, что это была за ересь. По мнению Г. И. Коляды, основной причиной служили серьезные изменения, внесенные Иваном Федоровым в текст первопечатного Апостола. Тут уж согласиться нельзя. Оспаривая аналогичную точку зрения, В. Е. Румянцев, а впоследствии М. Н. Тихомиров и другие авторы указывали, что текст Апостола 1564 г. без каких-либо существенных изменений перепечатывался в Москве на протяжении ста с лишним лег. Этого не было бы, если бы текст был признан еретическим. Достаточно вспомнить напечатанный в 1610 г. Анисимом Михайловым Радишевским Устав, который впоследствии изымали из церквей и уничтожали. Таким образом, и эта причина должна быть отвергнута. Однако обвинение первопечатника в ереси могло и не быть связано с изданием Апостола 1564 г. Возможно, что истоки его лежали в политических симпатиях Ивана Федорова и его связях с реформационно настроенными кругами. Б. В. Сапунов во главу угла ставит оппозицию книгопечатанию политических противников Ивана IV — митрополита Филиппа, боярина И. П. Челяднина и др. Митрополита Филиппа — в миру Федора Степановича Колычева (1507—1569)—в число врагов первопечатников зачисляли многие. Утверждалось, что Филипп, возведенный на митрополию в июле 1566 г. резко отрицательно отнесся к типографии и добился ее уничтожения. Это утверждение не имеет решительно никаких оснований. М. Н. Тихомиров справедливо отметил, что именно в годы правления Филиппа начала печататься Псалтырь Никифора Тарасиева и Невежи Тимофеева (8 марта 1568 г.). Уже поэтому митрополита «нельзя заподозрить в особой нелюбви к книгопечатанию». Мы склонны отнести Филиппа к числу сторонников книгопечатания. Оставляя в стороне его политические взгляды и активную враждебность политике единодержавия, следует отметить, что митрополит был во всех отношениях фигурой симпатичной. Для нас особенно интересна его деятельность в Соловецком монастыре, где он игуменствовал 18 лет (1548— 1565). Похоже, что Филипп имел технический склад ума и прославился изобретательством. Страницы Соловецкого летописца заполнены восторженными описаниями его изобретений, такого, например, порядка: «Да до Филиппа игумена на сушило рожь носили многие братья, а Филипп игумен нарядил телегу, сама насыпется, да и привезетца, да и сама и высыплет рожь на сушило». Или еще: «Да до Филиппа игумена квас парили, ино сливали вся братия и слуги многие и изо швален, а при Филиппе парят квас старец да пять человек и сливают те же... а квас сам сольется со всех щанов, да верх подоймут, ино трубою пойдет в монастырь, да и в погреб сам льется, да и по бочкам разойдется сам весь». Новейшие исследователи (А. А. Дорогов) считают Филиппа Колычева одним из пионеров автоматизации на Руси. Трудно представить себе, чтобы человек, столь склонный к техническим усовершенствованиям, стал противником книгопечатания. Однако решающий довод в нашем отношении к Филиппу — его идеологические симпатии. Он тесно связан с тем самым кругом лиц, которые начали критику рукописания и среди которых возникла идея книгопечатания. Соловецкий игумен принимает участие в Стоглавом соборе. К нему на покаяние посылают старца Артемия, и он помогает оппозиционно настроенному монаху бежать в Литву. У него же, по утверждению некоторых авторов, кончил жизнь благовещенский поп Сильвестр, «любимый, уважаемый Филиппом». Таким образом, из числа врагов первопечатников митрополита Филиппа лучше исключить. Мнение о Филиппе, как о противнике книгопечатания, так же как утверждение Б. В. Сапунова об оппозиции священников-учителей, имеет своим источником слова Ивана Федорова. Первопечатник писал в Апостоле 1574 г., что притеснения он испытывал «от многих начальник, и священноначальник, и учитель». Кого подразумевает Иван Федоров? Чтобы ответить на этот вопрос, припомним критику Артемия в адрес «мнящих быти учителей», протестовавших против распространения книги в народе и заявлявших: «Грех простым чести апостол и евангелие!» Много лет спустя эти же слова повторил бежавший в Литву Курбский в предисловии к переведенной им книге Иоанна Дамаскина. Он конкретизировал слова Артемия, рассказав о том, что «учителя» книги «смертным ядом нарицают» и считают всех, приверженных чтению, еретиками. Та же мысль выражена и в послесловии к Апостолу 1574 г. Если добавить, что в послесловии имеются прямые текстуальные заимствования из сочинений Курбского, то термины «учителя» и «священноначальники» станут нам совершенно ясными. Это убежденный враг всех и всяческих нововведений — осифлянская верхушка православной церкви. Мы склонны полагать, что гонения на первопечатников производились с ведома Ивана IV. В подтверждение можно привести следующий любопытный эпизод. Уже рассказывалось, что протопоп Николы Гостунского Амос в феврале 1553 г. священнодействовал при крещении казанского царя Едигера Магмета. В одном из томов Лицевого летописного свода — так называемой «Царственной книге» — имя Амоса в рассказе о крещении вычеркнуто. На полях же рукописи скорописью сделана поправка, гласящая, что священнодействовал на церемонии «владыка Сава Крутицкой». Поправка эта вступает в противоречие с миниатюрой на соседней странице, где священнодействующим (с книгой в руках) изображен протопоп, воспринимающим Едигера Магмета от купели — митрополит, а Сава Крутицкий, в епископском облачении,— в стороне. Эту тенденциозную поправку мы связываем с репрессиями по отношению к причту Николы Гостунского. Некоторые современные исследователи, например Д. Н. Альшиц, полагают, что автором приписок к Лицевому своду был сам Иван Васильевич Грозный. В связи с этим становится понятным, почему изгнано из летописи имя опального протопопа Амоса. Считается, что царь занимался исправлением летописи в период с 4 по 14 августа 1566 г.

В начале этого года Иван Федоров покинул Московское государство. Вопрос о прекращении деятельности московской типографии Ивана Федорова достаточно сложен. Однако думается, что репрессии по отношению к причту Николы Гостунского играли здесь не последнюю роль. Остаются загадкой слова Ивана Федорова, что все притеснения он понес «не от самого того государя, но от многих начальник, и священноначальник, и учитель...» Иван Васильевич был хозяином в своем доме, и, конечно же, гонения на первопечатников не могли быть предприняты без его ведома. Чем же руководствовался Иван Федоров, выгораживая царя и представляя его действия в благоприятном свете? Здесь можно высказать несколько предположений. В истории немало примеров тому, как современники сильной личности, деятельность которой ознаменована как благими, так и дурными деяниями, приписывают последние «злым» приближенным, втершимся в доверие к государю. Известны также факты, как сильные мира сего, используя помянутый предрассудок и стараясь обелить себя перед богом или потомками, сами перекладывают ответственность за содеянное на куда менее могучие плечи своих клевретов. Иван Федоров мог искренно верить, что царь не прнчастен к тем обвинениям, которые стали возводить на зачинателей печатного дела. Когда же впоследствии на чужбине первопечатник вновь в мыслях пережил все случившееся, истинная роль царя могла открыться ему. Но и здесь он счел себя не в праве осуждать Ивана Васильевича, ибо русский человек XVI столетия склонен был обожествлять своего властелина. Об этом достаточно откровенно сказал младший современник первопечатника дьяк Иван Тимофеев: «Сего ради не праведно о царюющем худым многословити, ниже без муки, иже аще что порочно; лепотнее бо есть царское безобразие жития молчанием покрыти, якоже ризою». В общем же, говоря словами современного поэта: «И что не так — скажи, что так». И еще одно могло помешать Ивану Федорову рассказать правду о своем уходе из Москвы. Его зарубежные типографии существовали главным образом на коммерческой основе. Первопечатник не мог не рассчитывать на сбыт большей части тиража в Московское государство. Так оно и было на самом деле. Уже в 1578 г. у Строгановых было 27 Учительных Евангелий 1569 г. Одно из них в 1580 г. Семен Анпкеевич и Максим Яковлевич Строгановы дали вкладом «в дом живоначальной Троицы на Сылву». Вкладные и владельческие записи великорусского происхождения на экземплярах Апостола 1574 г., как отмечалось выше, встречаются уже в 1578 г. Если бы в послесловии были выпады против Ивана IV, книга не могла бы рассчитывать на распространение в Московском государстве. Хотелось бы подчеркнуть, что уход первопечатников из Москвы вовсе не был «изменой» или «дезертирством», как это рисуется некоторым авторам. Нельзя переносить современные понятия в XVI в. и модернизировать политические взаимоотношения наших предков. Нельзя также ставить знак равенства между А. Курбским и первопечатником. Курбский был крупнейшим феодалом, политической фигурой. Его отъезд в Литву с точки зрения средневекового права «смены сюзерена» был бы вполне закономерен в мирных условиях. Не показался бы он предосудительным, например, в начале XVI в., когда «отъезды» феодалов из Московской Руси в Литовскую Русь и обратно были явлением обычным. Однако в свете проводимой Иваном IV политики укрепления Руси и централизации государственной власти, а также ввиду того, что Курбский возглавлял войско, выступавшее против Литвы, поступок этот был уже изменой. Иное дело — Иван Федоров и Петр Мстиславец. В наших глазах первопечатник кажется более значительной фигурой, чем князь А. Курбский. Современники относились к нему иначе. Иван Федоров, человек незнатного происхождения, выходец из низов, дьякон, а впоследствии — ремесленник, не мог быть крупной картой в политической игре. Его великий подвиг стал очевиден лишь через столетие. В те годы уход первопечатников из Москвы мог пройти незамеченным. Кстати говоря, и впоследствии аналогичные переходы из Московской Руси в Литовскую и обратно происходили и, видимо, не считались предосудительными. В 1586 г., например, «выехал из Литвы» и пришел в Москву мастер Анисим Михайлов Радишевский, возможно, ученик Ивана Федорова. Из тех же самых соображений слово «гонения» не следует понимать прямолинейно. Непосредственно против первопечатников, по-видимому, никаких мер не принималось. Однако разгром мастерских Анфима Сильвестрова и, может быть, поджог их, преследования причта Николы Гостунского и репрессии против реформационно настроенных представителей духовенства, осифлянская реакция, кричавшая о еретичестве,— все это создавало неблагоприятную обстановку для продолжения деятельности первой государственной типографии. В январе 1565 г. царь переехал в Александрову слободу и объявил об «оставлении» им государства. Вскоре была учреждена опричнина. Изнуряющая силы внутриполитическая борьба не оставляла времени Ивану IV для забот о книгопечатании. Кроме того, в начале 1566 г. тяжело заболел митрополит Афанасий — в прошлом благовещенский протопоп Андрей, еще помнивший традиции Сильвестра. Предчувствуя, что митрополит вскоре уйдет с престола (что и случилось 19 мая 1566 г.) 198 и предполагая усиление осифлянской реакции, в обстановке непрекращающихся репрессий первопечатники сочли за благо покинуть Москву. Когда это произошло? М. Н. Тихомиров считает, что отъезд первопечатников состоялся в 1565—1566 гг.199 Г. И. Коляда говорит о второй половине 1566 г., Б. В. Сапунов —о зиме 1566—1567 гг. Издавна считалось, что встреча между первопечатниками и королем Сигизмундом-Августом, о которой рассказывает Иван Федоров в послесловии к Апостолу 1574 г., произошла в Вильне во время сейма, заседавшего с 18 ноября 1565 г. по 11 марта 1566 г. Б. В. Сапунов в свое время указывал, что выражение «паны рады своея», употребленное в послесловии Апостола, не относится к сейму. С другой стороны, он считал, что «до конца 1565 г. Иван Федоров был занят в Москве в связи с завершением работ по изданию Часовника и едва ли мог попасть в Вильну даже к самому закрытию сейма». Исходя из этого, Б. В. Сапунов считал, что встреча произошла в Городне, где в декабре 1566 — январе 1567 г. заседал сейм. Такую же хронологическую перестановку принимает и Г. И. Коляда. Мы не видим для этого оснований. С одной стороны, возражения относительно термина «паны рады» сохраняют силу и для Городни. С другой — в обоих случаях сомнительно, чтобы прием первопечатников происходил в полном составе сейма. Что же касается «занятости» первопечатников, то второе издание Часовника было закончено 29 октября 1565 г. У первопечатников оставалось больше четырех месяцев, чтобы добраться до Вильны. Стоит ли отправлять Ивана Федорова и Петра Мстиславца в далекую Городню? Естественнее видеть их в Вильне, где живы еще были традиции славянского книгопечатания. Отъездом Ивана Федорова и Петра Мстиславца из Москвы и заканчивается первый, начальный этап истории московского первопечатания.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Возникновение книгопечатания в Москве – закономерный результат сложного исторического процесса. Оно тесно связано, с одной стороны, с централизацией государственной власти и уничтожением феодальной раздробленности и, с другой, с реформационными течениями, с гуманистическими воззрениями передовых русских людей того времени. Печатная книга стала мощным фактором создания единого русского литературного языка. Печатная книга способствовала возникновению рационалистического взгляда на вещи, воспитанию гуманистического склада ума, появлению «вольнодумцев», которые потихоньку, но систематически подтачивали устои феодального общества. Основание первой типографии как бы подытожило многовековой путь развития технической мысли в России. Здесь были использованы достижения разнообразнейших ремесел, подчас весьма далеких от книгоделания. Литейное производство, монетное дело, тканепечатание, резьба по дереву и многие другие отрасли средневекового ремесла дали исходные материалы, приемы и методы, без которых не могло бы быть книгопечатания. Основание первой типографии было в то же время закономерным результатом широкой внешнеполитической активности Московского государства. Культурные связи, неплохо налаженные в те далекие годы, позволили нашим предкам быть в курсе последних культурно-исторических достижений своего времени. Особенно показательны взаимосвязи в области художественного убранства рукописных и первых печатных книг. Здесь можно выявить разнообразные воздействия, как отечественные, так и зарубежные. Однако все они умело введены в единое, национальное в своей основе русло. Говоря об истоках художественного убранства первопечатной книги, мы подчеркивали роль передовой московской школы Феодосия Изографа, сумевшей усвоить зарубежные мотивы, взять из них то, что было близко духу отечественного искусства. Материальные предпосылки, естественно, не смогли бы перерасти в нечто реальное и существенное, если бы возникновение книгопечатания не было подготовлено всем ходом исторического процесса.

Рукописание перестало отвечать требованиям времени. Это отчетливо выявилось в процессе сложной и длительной идеологической подготовки, основные аспекты которой как в зеркале отразила боевая московская публицистика XVI в. Критика рукописного способа воспроизведения книг велась с различных позиций. Реформационно настроенные круги низшего духовенства и мелкопоместного дворянства видели в книгопечатании мощную силу, способную содействовать прогрессу любимой отчизны. Просвещение и гуманизм были их знаменем. Фрондирующее и, возможно, не всегда искреннее нестяжательство искало в книгопечатании средство подорвать единство и мощь своих идеологических противников — осифлянской верхушки православной церкви. Эти тенденции в какой-то мере были восприняты деятельными и талантливыми членами кружка, сложившегося вокруг молодого Ивана IV в 50-е гг. XVI в., особенно же их идеологическим вождем — благовещенским попом Сильвестром. Человек незаурядного дарования, обладавший к тому же разнообразными «талантами» и определенной практической жилкой, Сильвестр сумел организационно воплотить в жизнь то, о чем задумывались многие. Книгопечатание, как и многие другие реформы 50-х гг., было результатом компромисса между различными слоями правящего класса феодального общества — в нашем конкретном случае компромисса между осифлянским руководством церкви, реформационно настроенными кругами и нестяжательством. Компромисс не был крепким и вскоре же был нарушен.

Это привело к закономерному итогу — к прекращению книгоиздательской деятельности Сильвестра и Анфима, к уходу первопечатников из Москвы, к стойкому и длительному снижению книгопечатной активности правительственной типографии. Первая московская типография не могла бы возникнуть, если бы в Москве не существовало людей, способных практически освоить сложный и трудоемкий производственный процесс. Популярная версия об иностранных учителях наших первотипографов оказалась не более чем легендой, к сожалению, пустившей глубокие корни в историографии. Осваивая полиграфическую технику, московские мастера применяют оригинальные, ранее не известные приемы. Изобретенные ими методы впоследствии становятся общепринятыми не только в московском, но и в зарубежном славянском книгопечатании. Крупнейшей фигурой в московском первопечатании представляется Иван Федоров. Высокое звание первопечатника должно быть сохранено за ним, ибо нет никаких сомнений в том, что он работал в типографии, из которой вышли безвыходные издания.

Об этом убедительно свидетельствуют общность полиграфической техники и знание Иваном Федоровым тех приемов, которые нигде кроме первой московской типографии не применялись. Иван Федоров видится нам не только как деятель чисто технического плана. Он был большим художником, создателем так называемого старопечатного стиля орнаментики, который в течение многих лет господствовал в русской рукописной и печатной книге. Он был неплохим литератором, талантливым педагогом, крупнейшим организатором, человеком высокого ума и большой совести. К сожалению, отсутствие документальных данных не дает нам возможности судить, насколько полно развернулись дарования первопечатника в московский период его деятельности. Значительно лучше и подробнее известны обстоятельства его жизненного пути за пределами Московской Руси. Рассмотрение их выходит за рамки исследования. Тем не менее, мы считаем целесообразным рассказать о том, как протекала деятельность первопечатника в дальнейшем. Рассказать вкратце, ибо мы надеемся вернуться к намеченной теме на страницах монографии, которая явится закономерным продолжением этого труда. Иван Федоров и Петр Мстиславец попали в Литовско-Русское государство в период ожесточенной политической борьбы вокруг вопроса об унии — соединении Литвы с Польшей.

Крупным магнатам, пытавшимся сохранить в своих руках всю полноту государственной власти, приходилось вести борьбу на два фронта — против колонизаторских устремлений польских панов и против собственной шляхты, ненавидящей магнатов. Шляхта несла на своих плечах основные тяготы войны с Москвой и поэтому поддерживала идею унии. Крупным козырем в сложной политической игре, которую вели литовские магнаты, было православие. В сложившихся условиях аристократии выгодно было поддерживать православие в противовес польскому католичеству. Этим объясняется благожелательный прием, который встретили первопечатники у гетмана Григория Александровича Ходкевича. Типография была основана в его имении — Заблудове. 8 июля 1568 г. Иван Федоров и Петр Мстиславец начали печатать здесь Учительное Евангелие, которое вышло в свет 17 марта 1569 г. Учительное Евангелие 1569 г. было впервые описано К. Ф. Калайдовичем. Книга встречается реже, чем Апостол 1564 г. и безвыходные Четвероевангелия, однако все же достаточно часто. Необходимо отметить, что во многих наших книгохранилищах под наименованием Учительного Евангелия 1569 г. хранятся более поздние издания этой книги. Анализ вкладных Учительного Евангелия свидетельствует, что книга эта широко распространялась в Московской Руси. Как уже упоминалось, большая партия была продана Строгановым — в 1578 г. у них имелось 27 Учительных Евангелий. Второе из известных нам заблудовских изданий — Псалтырь с Часословцем. Напечатана она уже одним Иваном Федоровым. Друг и сотрудник первопечатника Петр Тимофеев Мстиславец покинул Заблудов. Через несколько лет мы встретимся с ним в древней столице Литовско-Русского государства.

Здесь, в Вильне, он организует на средства богатых горожан Мамоничей вторую после Скорины типографию. Псалтырь с Часословцем — одно из наиболее редких изданий Ивана Федорова. Старые русские библиографы Сопиков, Строев, Чертков не знали этого издания. Честь первого упоминания о нем в печати принадлежит Д. Зубрицкому. В 1844 г. М. П. Погодин приобрел на Нижегородской ярмарке у торговца старинными книгами Д. В. Пискарева экземпляр Псалтыри с Часословцем. Тогда же он кратко описал это издание на страницах журнала «Москвитянин». Экземпляр из собрания М. П. Погодина впоследствии поступил в Публичную библиотеку в Петербурге и ныне находится в Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Второй из известных нам экземпляров этого редчайшего издания был приобретен в 1864 г. в Тыряво (Молдавия) для Церковного музея во Львове. В настоящее время книга находится в собрании Государственного музея украинского искусства во Львове. Печатание Псалтыри с Часословцем было начато Иваном Федоровым 26 сентября 1569 г. и закончено 23 марта 1570 г. Как погодинский, так и львовский экземпляры издания не полны.

Погодинский экземпляр имеет 13 ненумерованных листов, 220 листов второго счета и 60 листов третьего счета. Львовский экземпляр имеет 17 ненумерованных листов, 230 листов второго счета и 69 листов третьего счета. Второе издание заблудовской типографии Ивана Федорова превосходно орнаментировано. Здесь имеется и фигурная гравюра, изображающая легендарного автора Псалтыри — царя Давида, а также гравированный герб Г. А. Ходкевича. В книге большое количество заставок, отпечатанных с четырех досок. Кроме того, применяются варианты заставок с дополнительными цветками по краям. Каждая страница предисловия и Псалтыри открывается гравированной орнаментальной рамкой с колонтитулом. В книге много гравированных инициалов. Уровень полиграфического исполнения Псалтыри с Часословцем 1570 г. исключительно высок. Любопытны образцы табличного набора, а также помещенный в конце книги указатель с индексными большими буквами на полях. В сложной политической обстановке после заключения Люблинской унии 1569 г. Г. А. Ходкевич счел необходимым отказаться от активной пропаганды православия. Тогда-то, как рассказывал впоследствии в Апостоле 1574 г. Иван Федоров, Ходкевич «повеле нам работания сего престати и художьство рук наших нивочтоже положити и в веси земледеланием житие мира сего препровождати». Первопечатник отверг предложение гетмана. Его путь лежит в «преименитый» град Львов. Здесь в 1573 г. московский первопечатник основал первую на украинской земле типографию. Львовский период жизни и деятельности Ивана Федорова хорошо изучен благодаря исследованиям С. Л. Пташицкого, А. С. Зерновой и И. П. Крипякевича. Недавние архивные находки во Львове позволяют внести определенные коррективы к работам названных исследователей. Во Львове Иван Федоров выступал как частный предприниматель. Ему постоянно приходилось изыскивать средства, чтобы продолжать деятельность просветителя. Финансовое положение его, по-видимому, никогда не было достаточно прочным. 25 февраля 1573 г. в львовской типографии начали печатать Апостол, который во многих отношениях был повторением московского издания. Художественное убранство книги, однако, обновлено. Это относится прежде всего к гравированному фронтиспису, изображающему евангелиста Луку. Гравюра помещена в старой, привезенной из Москвы рамке. В начале книги — герб Г. А. Ходкевича, в конце — сложная геральдическая композиция с гербом города Львова и типографским знаком Ивана Федорова. Знак этот, появившийся здесь впервые, впоследствии станет необходимейшим атрибутом изданий нашего первопечатника. Апостол вышел из печати 15 февраля 1574 г. Книга особенно интересна своим замечательным послесловием, представляющим, по сути дела, биографическую повесть, в которой рассказывается об основании первой государственной типографии в Москве, обстоятельствах прекращения ее деятельности, об уходе первопечатников в Литву и их жизни в Заблудове, наконец, об основании львовской типографии. Послесловие Апостола 1574 г. обнаруживает в Иване Федорове писателя, хорошо знакомого с публицистикой своего времени. В том же 1574 г. Иван Федоров выпустил в свет еще одну весьма примечательную книгу — недавно найденный Букварь, который, по-видимому, также представлял собой повторение еще не известного нам московского издания. Первопечатник адресует Букварь «возлюбленному честному христианскому русскому народу», говорит, что издание предпринято им «ради скораго младеньческаго научения». Вскоре после издания Апостола и Букваря финансовые затруднения привели Ивана Федорова на службу к крупнейшему украинскому магнату, князю Константину Острожскому. В 1575—1576 гг. первопечатник служит управителем Дерманского монастыря. Этот бурный период его жизни освещен исследованиями И. Малышевского. Затем Иван Федоров перебирается в Острог и здесь устраивает свою новую типографию. Первым опытом типографии было изящное карманное издание — Новый завет с Псалтырью, вышедший в свет 12 июля 1580 г. Книга эта — «первый овощь от дому печатного своего острозского»,— а также приложенный к ней алфавитный указатель были подготовкой к колоссальному труду — созданию полной печатной славянской Библии. Этот огромный фолиант, отпечатанный мелким шрифтом на 628 листах, известен с двумя вариантами выходных листов, имеющих даты 12 июля 1580 г. или 12 августа 1581 г. Тем не менее, как явствует из исследований А. С. Зерновой, изданий Острожской Библии было не два, а одно. Разница в выходных листах может быть объяснена тем обстоятельством, что издание не поспело к заранее намеченному сроку. Острожская Библия напечатана тиражом, значительно превосходившим тираж остальных изданий Ивана Федорова. Книга встречается чрезвычайно часто — нам известно около ста экземпляров. Назовем еще одно издание острожской типографии Ивана Федорова — листовку «Хронология» Андрея Рымши, вышедшую в свет 5 мая 1581 г. В 1582 г. Иван Федоров возвращается во Львов и пробует организовать новую типографию. Работы эти были прерваны кончиной первопечатника — 5 декабря 1583 г. На его могиле — в Онуфриевском монастыре — была положена надгробная плита с надписью: «Друкарь книг пред тем невиданных». Так закончил свой жизненный путь человек, стоявший у истоков московского и украинского книгопечатания. Имя его на долгие годы было позабыто. Однако дело, которому он посвятил всю свою жизнь, восторжествовало. После короткого перерыва, вызванного прекращением деятельности первых типографий, книгопечатание возобновилось в Москве и с тех пор уже существовало здесь постоянно. Соратник Ивана Федорова — Петр Тимофеев Мстиславец положил начало постоянному книгопечатанию в Литве. Продолжали свою деятельность и основанные Иваном Федоровым украинские типографии. Этим влияние начала книгопечатания в Москве не исчерпывается. Мы вправе говорить о поистине международном значении этого выдающегося события. Недавними исследованиями советских, болгарских, румынских историков установлены тесные связи между московским книгопечатанием и книопечатанием братских народов Болгарии, Румынии, Молдавии, Грузии, Литвы. Связи эти прослеживаются в приемах набора и верстки, технологии двухкрасочной печати, в художественном убранстве книг. Московские мастера, создавая первую типографию, использовали достижения многовекового опыта народов различных стран мира, обогатили его своим умением, сметкой и мастерством. Опыт этот с благодарностью был воспринят потомками и в свою очередь использован далеко за пределами нашей Родины.