RARUS'S GALLERY

Первым произведением московского печатного станка была сравнительно большая группа изданий, за которыми в нашей литературе прочно закреплено наименование безвыходных, или анонимных. Названы они так потому, что не имеют выходных данных — предисловий или послесловий, обычно сообщающих время и место издания, а также принадлежность типографии тому или иному владельцу и имя типографа. Московское происхождение этих книг было в свое время доказано А. Е. Викторовым, Л. А. Кавелиным и А. А. Гераклитовым, мотивировки которых уже в наши дни уточнены М. Н. Тихомировым, А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой. Группу составляют семь изданий: узкошрифтное Четвероевангелие, Триодь постная, среднешрифтное Четвероевангелие, среднешрифтная Псалтырь, Триодь цветная, широкошрифтное Четвероевангелие и широкошрифтная Псалтырь. Мы используем здесь удобную, выдвинутую М.Н. Тихомировым терминологию, в основу которой положен характер шрифта. Все эти издания были выпущены в свет в Москве в 50—60-х гг. XVI столетия. Это общепризнанно. Однако о порядке выпуска существуют различные мнения. Вопрос достаточно сложен - мы подробно рассмотрим его в последнем разделе этой главы. Отметим лишь, что у нас есть серьезные основания считать первой московской печатной книгой узкошрифтное Четвероевангелие.

УЗКОШРИФТНОЕ ЧЕТВЕРОЕВАНГЕЛИЕ

Старые русские книговеды, описывая безвыходные Четвероевангелия, помещали на первое место узкошрифтное издание. Так делали, например, А. Е. Викторов и И. П. Каратаев. А. Е. Викторов определенно считал узкошрифтное Четвероевангелие первой московской печатной книгой, хотя и не высказывался об этом категорически. Л. А. Кавелин отдал первенство среднешрифтной Псалтыри. Однако, как ни парадоксально, он ни разу не видел этого издания. В новое время мнения разделились. А. И. Некрасов и Г. И. Коляда вслед за А. Е. Викторовым первой московской печатной книгой считают узкошрифтное Четвероевангелие. А. С. Зернова отдает первенство среднешрифтному Четвероевангелию, а М. Н. Тихомиров и Т. Н. Протасьева — Триоди постной. Мы придерживаемся точки зрения А. Е. Викторова.

История изучения и известные в настоящее время экземпляры. Узкошрифтное Четвероевангелие впервые было упомянуто в печати в 1833 г. в описании собрания старопечатных книг А. С. Ширяева. Поэтому А. Е. Викторов называл его «Ширяевским». Однако наименование в литературе не привилось. Составитель «Реестра» книг А. С. Ширяева отнес издание Четвероевангелия к началу XVI в., отметив, что «оно есть одна из первых вышедших на славянском языке книг». Несовершенство печати библиограф объяснил тем, что книга «отпечатана не свинцовыми, а деревянными буквами». Это было дежурным объяснением для первой половины XIX столетия. Так же объясняли несовершенство Четвероевангелия 1537 г., напечатанного в Руянском монастыре, Брашовского Четвероевангелия ж т. д. Составителю «Реестра» был известен экземпляр издания, находившийся в библиотеке Московской Синодальной типографии. У А. С. Ширяева, по-видимому, было два узкошрифтных Четвероевангелия; второй экземпляр он впоследствии продал А. Д. Черткову (за 50 рублей!). Этот экземпляр описан в одном из прибавлений к каталогу библиотеки Черткова. Из описания нельзя понять, о каком именно безвыходном Четвероевангелии идет речь. Однако в собрании Черткова, которое находится ныне в Государственном Историческом музее, из всех безвыходных изданий имеется лишь узкошрифтное Четвероевангелие, что заставляет нас предполагать, что именно о нем и шла речь в каталоге. Краткие, предельно лаконичные описания каталога известного в свое время собрания А. И. Кастерина также не дают возможности установить, идет ли здесь речь об узкошрифтном Четвероевангелии. Однако книга эта, как явствует из позднейших сообщений И. П. Каратаева, у Кастерина была; известно даже, что он заплатил за нее 18 рублей. И. П. Каратаев знал уже шесть экземпляров интересующего нас издания: экземпляры Петербургской Публичной библиотеки, Московского Публичного и Румянцевского музеев, Библиотеки Академии наук (ширяевский экземпляр), собраний Кастерина, Каратаева и Хлудова. А. Е. Викторов в своем неопубликованном труде о первопечатных безвыходных изданиях упоминает о семи известных ему узкошрифтных Четвероевангелиях. К четырем из упомянутых Каратаевым здесь прибавлены экземпляры П. В. Щапова, Московской Синодальной типографии и Московской духовной академии. В 1870 г. новый экземпляр интересующего нас издания в составе собрания И. Я. Лукашевича поступил в Московский Публичный и Румянцевский музеи. Некоторое время спустя он был описан А. Е. Викторовым в очередном отчете музеев. В 1872 г. хлудовский экземпляр узкошрифтного Четвероевангелия был описан А. Поповым, который без всяких к тому оснований утверждал, что «печать (его) близка к несвижской». В течение тридцати с лишним лет ни одного нового экземпляра узкошрифтного Четвероевангелия не было описано. Наконец, в 1908 г. И. Свенцидкий ввел в научный оборот сведения об экземпляре, принадлежавшем в те годы Церковному музею во Львове. В 1925 г. А. А. Гераклитов подробно описал узкошрифтное Четвероевангелие из собрания Мальцева, которое в первые послереволюционные годы перешло в Библиотеку Саратовского университета.

Таким образом, к этому времени в литературе упоминалось 13 экземпляров интересующего нас издания. В 1935 г. на страницах академического сборника «Иван Федоров» А. И. Малеин описал узкошрифтное Четвероевангелие из собрания Института книги, документа, письма и. Примечательным отличием экземпляра было изображение так называемых «орудий страстей» в конце зачала 45 от Иоанна, воспроизведенное в две краски. М. Н. Тихомиров в интересной статье, опубликованной в 1940 г., привел вкладную узкошрифтного Четвероевангелия Государственного Исторического музея из так называемого собрания «Меньших». В «Описании первопечатных русских книг» Т. Н. Протасьевой зарегистрировано 11 экземпляров узкошрифтного Четвероевангелия, при этом по крайней мере два из них описаны впервые. Это книги из собраний Общества истории и древностей российских и Московской Синодальной библиотеки. В 1958 г., наконец, в научный оборот был введен восемнадцатый по счету экземпляр узкошрифтного Четвероевангелия, принадлежащий ныне Государственной Публичной библиотеке УССР. К этому числу мы можем прибавить еще четыре, ранее никем не учтенных и не описанных экземпляра — из собраний Общества любителей древней письменности, Московского государственного университета, Музея религии и атеизма и собрания Петухова. Общее число известных к настоящему времени экземпляров узкошрифтного Четвероевангелия, таким образом, равняется двадцати двум. Однако мы сегодня не знаем, где находятся два экземпляра — из собраний И. Я. Лукашевича и Московской духовной академии. Первые два собрания попали в Государственную библиотеку СССР им. В. И. Ленина; однако интересующих нас книг там нет. При этом, как мы уже упоминали, в «Отчете Московского Публичного и Румянцевского музеев» документально зафиксировано поступление лукашевичевского экземпляра в библиотеку. Сведения об известных экземплярах таковы. Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина владеет тремя узкошрифтными Четвероевангелиями. Одно из них (№ 3602) — из собрания Н. П. Румянцева, положенного в основу библиотеки Румянцевского музея. Второе (№ 3604) в прошлом принадлежало Московской Синодальной библиотеке, о чем свидетельствует приклеенный к оборотной стороне верхней доски экслибрис. Синодальная библиотека, как известно, в 1920 г. поступила в Государственный Исторический музей. Любопытно, какими путями оказалось это Четвероевангелие в Библиотеке им. В. И. Ленина. Третий экземпляр той же библиотеки (№ 3601) в прошлом принадлежал Обществу истории и древностей российских. В Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина — четыре экземпляра издания. Один ранее принадлежал И. П. Каратаеву (№ 153), другой — Обществу любителей древней письменности (№ 5228). Два экземпляра (№ 152и № 152) не дают возможности судить об их происхождении. По-видимому, первый из них — из собрания М. П. Погодина, а второй — из собрания А. И. Кастерина. Государственный Исторический музей имеет четыре экземпляра — из собраний Хлудова (№ 15), Черткова (№ 270), Щапова (№ 16) и «Меньших» (№ 1680). В Библиотеке Академии наук — три экземпляра узкошрифтного Четвероевангелия — известный ширяевский экземпляр (7. 4. 8—инв. 3 сп), экземпляр Института книги, документа и письма (7.7.34 —инв. 980 сп), а также экземпляр, приобретенный 15 декабря 1939 г. у некоего Петухова (7.7.33 — инв. 979 сп). По одному экземпляру узкошрифтного Четвероевангелия имеют Центральный государственный архив древних актов (ф. 1251, № 221 — экземпляр Московской Синодальной типографии), Московский государственный университет (287—1—59), Государственный музей украинского искусства во Львове № 8 (245), Музей истории религии и атеизма Академии наук СССР, Государственная Публичная библиотека УССР (Кир. 753) и Научная библиотека Саратовского государственного университета.

Вкладные и владельческие записи. На шести известных нам экземплярах узкошрифтного Четвероевангелия имеются вкладные и владельческие записи XVI столетия и на четырех — XVII столетия. Древнейшая из них относится к 1559 г. Кстати, ни на одном из первопечатных безвыходных московских изданий нет более старой надписи. Запись сильно смыта. Ее обнаружила М. В. Щепкина, а впервые опубликовал в 1940 г. в извлечениях М. Н. Тихомиров. Запись гласит: «В лето 7067 (1559) положил сию книгу в Пречисту на Каменке Иван Клементьев сын Нехорошего». По словам М. Н. Тихомирова, названий «Каменка» было очень много, и поэтому «Пречисту на Каменке» нельзя указать с достоверностью. Запись очень важна. Она позволяет непреложно установить, что узкошрифтное Четвероевангелие было выпущено в свет по крайней мере до 1559 г.— то есть за пять лет до первопечатного Апостола Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Вторая известная нам запись относится к 1563 г. Она была впервые опубликована А. Е. Викторовым в 1878 г. и с того времени цитировалась неоднократно, нередко с ошибками. Гласит она следующее: «Лета 7071 (1563) сию книгу нопечатное еуангелье положили на Лампожне страстотерпцу Христову Георгию в дом Кирило Михайлов сын Офутина з братьею, а подписал Кирило сам своею рукою апреля в 23 день». Еще А. Е. Викторов указал, что Лампожня — слободка в Архангельской губернии на Мезени, крупный торговый пункт, центр товарообмена с народами Севера — «самоядыо». Итак, появляется конкретный географический пункт, с названием которого мы можем непосредственно связать первичное распространение узкошрифтного Четвероевангелия. Мезенская округа и Печорский край были активными потребителями первопечатной продукции Москвы. В дальнейшем мы познакомимся с другим безвыходным изданием, экземпляр которого в XVI в. находился в Окладниковой слободке — также на Мезени, неподалеку от Лампожни. Следующая запись относится к 1566 г.: «Лета 7074 (1566) марта в 29 день по Цареве государеве великого князя Ивана Васильевича всея Русин грамоте путивльской городовой приказщик Ондрей Панин дал в церковь святому Офонасию великому и Кирилу сию книгу Евангелие Пселского гопода козны, а на Евангельн подписал Тренка Иванов сын Воротников». Запись эта тоже очень важна. Она приоткрывает завесу над методами распространения первопечатной книги. Упоминается здесь тот самый Путивль, где «зегзицею» плакала Ярославна по своем супруге Игоре Святославовиче. В середине XVI в. Путивль был центром Северской земли, одним из городов юго-западной «украйны» Московского государства. В годы польско-шведской интервенции книга была вывезена на запад, в пределы Польско-Литовского государства. Об этом говорит следующая запись: «Сию книгу душеполезную, глаголемую Евангелие, тетро надаль раб божий Кондратей Федорович мещанин Пиратинскый до храму Успения пресвятей Богородицы, стоячой в месте Пиратине, за отпущение грехов своих року 1620 месяца августа 14 дня». Экземпляр, о котором идет речь, замечателен вплетенными в него миниатюрами превосходной московской работы конца XV в. Следующая в хронологическом отношении запись на известных нам экземплярах узкошрифтного Четвероевангелия не имеет точной даты: «Сия книга домовая соборново храму Благовещения Святей Богородицы и пределов ея у Вычегодцкие Соли на посаде, положение Анекея... (на одном листе запись оборвана) Строганова». Итак, от одной «украйны» до другой, от Путивля на крайнем юго-западе до Соли Вычегодской на крайнем северо-востоке — такова область распространения узкошрифтного Четвероевангелия. Торговые люди Строгановы — отец Аникей (ум. 1570), сыновья его Яков, Григорий и Семен и внуки Максим Яковлевич и Никита Григорьевич — были людьми книжными и владели большой библиотекой. В соборный храм Благовещения Богородицы в Соли Вычегодской они не раз делали богатые вклады — особенно же книгами. По-видимому, на рубеже XVI и XVII столетий были сделаны вкладные записи в львовском и киевском экземплярах. Записи эти неразборчивы и частично вытерты, чтение их затруднительно. Львовский экземпляр, впоследствии вывезенный из пределов Московской Руси и попавший в библиотеку духовных владык Львовщины — Шептицких, в XVI в. находился неподалеку от Москвы — в церкви Николы Чудотворца села Лучинского, поместного владения князей Черкасских, земли которого раскинулись по берегам реки Истры. Киевский экземпляр имеет полустертую запись южнорусской скорописью о вкладе в церковь св. Василия. Впоследствии этот экземпляр принадлежал Киево-Михайловскому монастырю и был переплетен в 1811 г. «иждивением Иринея епископа Чигиринского». Первая известная нам датированная вкладная XVII в. на экземплярах узкошрифтного Четвероевангелия гласит: «Сие Евангелие Симана Парфениева сына, а положил есми сие Евангиле на престол к Николе чюдотворцу к Белому. И сея Евангелия от Николы чюдотворца никому роду и плямяни с престола не винуть. А положил есми на престол лета 7119 (1611) августа в 15 день». Запись дает нам мало. Атрибутировать ее географически какому-либо определенному пункту мы затрудняемся. Возможно, здесь идет речь о монастыре св. Николая на Белом море — в устье Двины. Следующая в хропологическом отношении запись — на ширяевском экземпляре: «Лета 7133 (1625) положил Евангелие у Рожества Христова, в Козельску на посаде. Дал к церкви козелской пушкарь Ондрон Яковлев сын Онаныш про свое здаровья и по своих родителех». Эта запись опять-таки ведет нас на юго-запад от Москвы, где между Окой и Десной, с одной стороны, и между Калугой и Брянском — с другой, и находился Козельск. На престоле в церкви Рождества Христова книга пролежала недолго. О ее дальнейшей судьбе рассказывает следующая запись: «Лета 7177 (1669) генваря в 29 день сию книгу Евангелие продал козельской соборной поп. Продана Василю Григоревичю Яшкову. А взял поп 3 рубля». Так п пошла книга по частным рукам, пока не была приобретена А. С. Ширяевым. В экземпляре Общества истории и древностей российских имеется несколько вкладных XVI—XVII вв., частично обрезанных и вытертых. Одна из них датирована 1646 г. Какие-либо новые, интересные для нас сведения из этих записей извлечь нельзя. Приведем текст еще одной записи: «Лета 7204 (1695) октября в 1 день Николаевского Песношеского монастыря при архимандрите Феодосии и казначее старце Иосифе з братнею выдано сие Евангелие из монастырские казны в монастырскую ж нашу вотчину в село Суходол в церковь чуда архистратига Михаила». Эта запись ведет нас уже на север от Москвы — в восточные районы бывшего Великого княжества Тверского. На крайнем северо-западе Московского государства находился другой экземпляр узкошрифтного Четвероевангелия, о чем свидетельствует следующая, правда достаточно поздняя (XVIII в.) запись: «Евангелие церкви святых первоверховных апостол Петра и Павла, что Гдовского уезда в селе Ветвенике на берегу Чудского озера». Этот экземпляр впоследствии перешел во владение Кубасовской единоверческой Николаевской церкви, а затем был приобретен Обществом любителей древней письменности. Заканчивая обзор вкладных и владельческих записей узкошрифтного Четвероевангелия, мы хотим подчеркнуть важность такого рода исследований. Мы далеко не уверены, что обзор исчерпывающе полон. Нет никакого сомнения, что последующие изыскания откроют новые экземпляры, а вместе с тем и новые записи, которые — кто знает — могут внести в науку много интересного и неизведанного. Пока же подведем итоги. Все сколько-нибудь ранние записи на экземплярах узкошрифтного Четвероевангелия были сделаны в пределах Московской Руси. Это косвенно свидетельствует о московском происхождении книги. Две записи относятся ко времени до выхода в свет первопечатного Апостола Ивана Федорова и Петра Мстиславца — это записи 1559 и 1563 гг. Итак, узкошрифтное Четвероевангелие напечатано по крайней мере до 1559 г., а следовательно, Апостол 1564 г. не был первой московской печатной книгой. Запись 1559 г.— самая ранняя запись на безвыходных изданиях. Утверждать на основании этого, что узкошрифтное Четвероевангелие — первая московская печатная книга, было бы легкомысленно. Однако этот вывод подкрепляется многими другими материалами. В заключение — о географическом распространении узкошрифтного Четвероевангелия. Вкладные записи позволяют сделать, следующую сводку. Центральные области России: Лучинское. Песношский монастырь.Южные области России: Путивль, Козельск. Поморье: Лампожня, Соль Вычегодская, монастырь св. Николая. Вывод таков: узкошрифтное Четвероевангелие было широко распространено по всей территории Московской Руси.

Общее описание. Внешние признаки узкошрифтного Четвероевангелия достаточно подробно описаны А. Е. Викторовым, И. П. Каратаевым, А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой. Это максимально упрощает нашу задачу — остается лишь суммировать все то, что говорилось по этому поводу, устранив по ходу дела явные противоречия. Вместе с тем ряд моментов до сего времени оставался не изученным; среди них — графика шрифта, приемы набора и верстки, печатная техника. Узкошрифтное Четвероевангелие отпечатано в лист. Размеры полосы можно определить лишь приблизительно, так как большинство экземпляров сильно обрезаны. По измерениям А. А. Сидорова, формат издания 25-28,3х17,2-18,5 см. Формат полосы набора, по наблюдениям того же автора, 93-103х190 мм. Число строк на полосе. Тетради составлены из четырех двухсгибных листов. Каждая тетрадь, таким образом, содержит восемь листов, или 16 страниц. Есть исключения — одна из всех (41) тетрадей имеет десять листов и одна — четыре листа. Сколько-нибудь правильной печатной нумерации тетрадей, а также пагинации в издании нет. Нумерация мысленно начата с первого листа евангелия от Матфея. Перед этим идет одна тетрадь с оглавлением и предисловием, которая в нумерации не учитывается. Второй лист евангелия от Матфея помечен справа на нижнем поле сигнатурой «б», то есть «2». С этой же полосы начинается пагинация, проставленная в нижнем левом углу полосы. Продолжается она на протяжении всей второй тетради — от 9-го до 16-го листа. После этого пагинация прекращена и больше не возобновляется. Что же касается сигнатур, то они проставлены на тетрадях 6, 7, 8 и 9-й — на нижнем поле слева. По наблюдениям Г. И. Коляды, пагинация и сигнатура проставлены штампами уже в сфальцованных тетрадях.

Состав. Состав богослужебной книги, именуемой Четвероевангелием, или Евангелием-тетр, на русской почве формировался в течение многих столетий. К середине XVI в. существовала прочная и устойчивая традиция, которой и следовали первые русские книгопечатники. Традиция была непреклонной, когда речь шла об основных разделах книги — четырех евангелиях, или благовествованиях (благовестиях), а также предисловиях к ним. Что же касается всевозможных вспомогательных материалов, или, говоря современным языком, справочного аппарата, то здесь допускались перестановки и купюры. Варианты мы найдем и в безвыходных Четвероевангелиях, отдельные издания которых разнятся одно от другого. Первые русские переводы Четвероевангелия появились, по-видимому, вскоре же по принятии Киевской Русью христианства. Древнейшие сохранившиеся русские Евангелия — Остромирово 1056—1057 гг., Архангельское 1092 г., Мстиславово ок. 1115 г. и Юрьевское 1119—1128 гг.— содержат чтения, предназначенные для церковной службы и расположенные по дням недели. Это так называемые Евангелия-апракосы. Евангельский текст здесь приведен неполностью, зачастую опущены начала и концы чтений, есть и добавления. Канонический полный текст содержат так называемые Четвероевангелия, или Евангелия-тетр. Первое из сохранившихся отечественных Четвероевангелий — Галичское — датировано 1144 г. Г. Воскресенский, подробно и тщательно изучивший судьбы Евангелия на отечественной почве, установил наличие четырех редакций славянского перевода этой книги. Древнейший перевод, восходящий к так называемой лукиано-константинопольской редакции греческого текста, находится во всех первых Евангелиях, как апракосных, так и Евангелиях-тетр (Остромирово, Архангельское, Саввино, Галичское и др.). Древнейший славянский перевод, по мнению Г. Воскресенского, возник на землях, населенных южными славянами. Старейшая русская редакция евангельского текста восходит, по словам того же исследователя, к концу XI — началу XII в, (Мстиславово и Юрьевское апракосные Евангелия). Третья редакция относится к XIV в. и содержится в Чудовском списке Нового завета, который предание приписывает митрополиту Алексию. Эту же редакцию находим в Четвероевангелии Никона Радонежского из собрания Троице-Сергиевой лавры, а также Четвероевангелии XIV в. из собрания Толстого. Наконец, позднейшая, русско-болгарская редакция восходит к Константинопольскому Четвероевангелию 1382 г. из собрания Московской Синодальной библиотеки. Эта редакция с незначительными и непринципиальными отклонениями становится обычной в русских Евангелиях XV—XVI столетий. Ее мы встречаем, в частности, в Четвероевангелии Никона Чудотворца из собрания Московской духовной академии, в Геннадиевской Библии 1499 г. и во множестве других списков. Эта же редакция положена в основу текста безвыходных Четвероевангелий. Г. Воскресенский провел подробное текстологическое исследование всех четырех редакций и опубликовал с разночтениями тексты евангелия от Марка. Опираясь на его труды, а также на новейшие работы Г. И. Коляды, мы и предпримем ниже анализ текста первых московских печатных книг. Пока же продолжим ознакомление с составом узкошрифтного Четвероевангелия. Текст книги начинается краткой молитвой человека, приступающего к ежедневному чтению Евангелия: в ней говорится о пользе и необходимости такого чтения (л. 1—1 об.). В Геннадиевской Библии этого текста нет. Нет его и в полном библейном списке 1558 г. (ГИМ, Син. 2). Вместе с тем можно назвать немало рукописей XV—XVI вв., которые содержат этот текст. Непосредственно в подборку, с той же самой строки, где кончается текст молитвы, набрано известие о так называемом четвертичном числе евангелий: «Ведомо буди, яко четыре суть евангелия». Известие это заканчивается следующими фразами: «Четыре евангелия дана быша нам понеже столпи суть сия миру. Миру же четыре части имущу: восток, запад, север, юг. Подобаше бо и столпом четырем быти». Еще А. Е. Викторов заметил, что этого наивного объяснения нет уже в следующих по времени издания среднешрифтном и широкошрифтном безвыходных Четвероевангелиях. Однако сам текст в русской рукописной практике не составляет ничего особенного — мы можем назвать немало списков, включающих его. В XVII и XVIII вв. в русской издательской практике будет принят иной порядок: текст Четвероевангелия станет открываться житием Матфея, написанным Софронием, после чего следует краткое изложение содержания евангелия от Матфея. Аналогичные тексты будут помещаться и перед другими евангелиями. В русских рукописных и первопечатных Четвероевангелиях все эти материалы не встречаются. Следующий раздел — оглавление первой части «Еже от Матфея святаго евангелия главы» (лл. 2—4). Как известно, единый и цельный текст книги был в свое время разделен неким Аммонием Александрианином на небольшие отрывки — зачала. Впоследствии, кем — неизвестно, в Евангелии были выделены более обширные разделы — главы. Евсевий, епископ кесарийский, в послании которого сохранились сведения о проделанной Аммонием работе, внес дальнейшие усовершенствования — составил специальные таблицы — каноны,— в которых указывались аналогичные тексты во всех четырех евангелиях. Так было положено начало достаточно обширному справочному аппарату, сопровождавшему как рукописные, так и печатные Четвероевангелия. Аппарат ставил перед печатниками задачу разработать достаточно наглядную систему выделений, позволяющих удобно и быстро находить те или иные разделы. Русские первотипографы и в этом случае обратились к бесценной сокровищнице многовекового опыта, накопленного мастерами рукописной книги. Послание Евсевия, а также созданные им каноны нередко предшествуют евангельскому тексту во многих рукописях — назовем хотя бы роскошное Четвероевангелие из собрания Государственного Исторического музея50. В безвыходных Четвероевангелиях упомянутых разделов нет. Это понятно — табличный набор затруднял типографов, только-только осваивавших тайны многотрудного ремесла. Каноны до некоторой степени заменены ссылками на аналогичные материалы в других евангелиях, которые приводятся в каждом оглавлении. Так, при главе 6 «О прокаженем»_ оглавления от Матфея имеются следующие отсылки: «В Мар, д. в Лук, в I». Это означает, что аналогичные материалы следует искать в главе 4 евангелия от Марка и в главе 12 евангелия от Луки. Приведем пример такой же ссылки, относящейся к главе 26 евангелия от Матфея и называющейся «О пятих хлебех и двою рыб». В оглавлении цифровые обозначения глав помещены на внешнем поле. Таким образом, на лицевой стороне листа они расположены справа, после названия главы, а на обороте листа — слева, перед названием. Следующий текст, который мы встретим, перелистывая страницы узкошрифтного Четвероевангелия: «Феофилакта архиепископа болгарского предисловие еже от Матфея святого евангелия» (лл. 4—7 об.). Предисловие это составляет необходимый элемент традиционного евангельского текста — его мы неизбежно встречаем во. всех рукописных Евангелиях. Вслед за предисловием идет само евангелие от Матфея (лл. 9—85 об.). Название его, воспроизведенное гравированной на дереве вязью, гласит: «От Матфея святое благовествование». Несколько слов об истории названий отдельных разделов Четвероевангелия. В древнейших списках первой редакции, начиная с Галичского 1144 г., принято следующее написание: «Евангелие еже от Матфея». В третьей редакции, представленной Чудовским списком Нового завета, встречаем другой вариант: «Еже от Матфея евангелие» (или «Еже от Матфея святое евангелие» в других рукописях той же редакции). Древнейший список четвертой редакции — Константинопольский — дает нам аналогичное написание: «Еже от Матфея святого еванулие». В Никоновском академическом списке XIV—XV вв. слово «евангелие» уступает место слову «благовествование»: «Еже от Матфея святое благовествование». И, наконец, в Геннадиевской Библии 1499 г. отбрасывается слово «еже»: «От Матфея святое благовествование». Точно такое же написание находим в роскошных рукописных Четвероевангелиях первой половины XVI в., вышедших из мастерской Феодосия Изографа, а также во всех первопечатных безвыходных Четвероевангелиях. Этот вариант удержался в последующих печатных изданиях и был возведен в норму. Текст евангелия от Матфея разделен на 68 глав и 116 зачал. Индексы глав и зачал обозначаются на внешнем поле книги: первые черной краской, а вторые киноварью. Столетия богослужебной практики и здесь выработали определенную форму, определенный справочный аппарат, упрощающий и облегчающий пользование книгой и нахождение в ней определенных материалов. Первые наши типографы и в этом случае следуют традиции, применяя формы и методы, сложившиеся в рукописной книге. В конце каждого зачала киноварью указывается день, в который полагается читать это зачало, например: «конец, недели» (то есть — воскресенье) или же «конец, вток» (то есть — вторник). Слово «конец» везде отделяется от названия дня запятой, вообще говоря, излишней. В следующем по времени выхода в свет среднешрифтном Четвероевангелии запятой в этом случае уже нет. Первая буква следующего зачала выделена прописной литерой, отпечатанной киноварью. Бывает, что конец чтения не совпадает с концом зачала. Тогда в начале нового чтения, после киноварных слов «конец, ... (название дня)», прописная киноварная литера не ставится. Она стоит только в начале зачала. Для удобства пользования книгой первые слова каждого зачала иногда в сокращенном виде выносятся «под строку» — на нижнее или верхнее поле. Эта своеобразная индексация напечатана киноварью. Фразе предшествует указание дня и недели, когда это зачало необходимо читать. Конец вынесенной фразы в тексте отмечается красным крестиком. Тот же крестик повторяется и под строкой. Этот прием аналогичен принятым в настоящее время подстрочным ссылкам. Исключительный интерес представляет тот факт, что в узкошрифтном Четвероевангелии редакция одной и той же фразы в основном тексте и в подстрочных примечаниях — различна. При этом текст «под строкой» преимущественно следует Мстиславову Евангелию ок. 1115 г.— второй русской редакции евангельского текста. Печатник узкошрифт-ного Четвероевангелия в этом случае, по-видимому, слепо следовал имеющемуся у него рукописному оригиналу. Упомянем еще об одном виде индексации. В левом верхнем углу оборота каждого листа ставится сокращенное обозначение соответствующего раздела Четвероевангелия: М — то есть «от Матфея», Мр— «от Марка», Лоу — «от Луки» и Iw — «от Иоанна». Однако продолжим ознакомление с составом узкошрифтного Четвероевангелия. Евангелие от Матфея, как и остальные три евангелия, оканчивается указанием на количество стихов в этом разделе; напечатано все это киноварью. Далее — оглавление следующего раздела: «Еже от Марка святого евангелия главы» (лл. 85 об.— 87) и «Предисловие еже от Марка святого евангелия» (лл. 87—88 об.). Текст самого евангелия, открывающийся заставкой, гравированным инициалом и выполненным вязью названием: «От Марка святое благовествование» — занимает лл. 89—139. Раздел этот включает 48 глав и 71 зачало. Следующий раздел также открывается оглавлением: «Еже от Луки святого евангелия главы» (лл. 139 об.—141 об.) и предисловием (лл. 142— 143 об.). Пустой лист (л. 144) отделяет вспомогательный аппарат от основного текста (лл. 145—230 об.), именуемого «От Лукы святое благо-вествование». В этом разделе 83 главы и 114 зачал. Четвертый раздел также имеет оглавление: «Еже от Иоанна святого евангелия главы» (л. 231) —и предисловие (лл. 231 об.— 233 об.). Затем расположен пустой лист (л. 234) и основной текст (лл. 235—298), именуемый «От Иоанна святое благовествование». Здесь 18 глав и 67 зачал. На этом, собственно говоря, канонический текст заканчивается. Далее размещен справочный аппарат, существенно дополняющий индексацию самой книги и оглавления с их системой отсылок. Прежде всего мы сталкиваемся с разделом, называемым «Соборник 12 месецем» (лл. 299— 310). Это указатель, поясняющий, на какие дни какого месяца приходятся непереходящие (неподвижные) праздники и «памяти» того или иного святого и чтением какого раздела Евангелия следует почтить эту «память». Под 15 июля в «Соборнике» помещено «успение великого самодержца русского Владимира», под 24 июля — «святых правдивых страстотерпец Бориса и Глеба». Все это — великорусские святые, «памяти» которых в южнославянских богослужебных книгах не встречаются. Отсюда косвенно следует вывод о московском происхождении узкошрифтного Четвероевангелия. Система отсылок в «Соборнике» такова. Прежде всего указывается месяц со сведениями о количестве дней и продолжительности дня и ночи. Например: «месяц септеврии, имать днии, 30. день имать часов, 12. а нощь, 12». Чтобы понять этот текст, вспомним, что в Древней Руси продолжительность дня колебалась в зависимости от времени года от 7 до 17 часов. Приведенный выше текст, являющийся как бы заголовком (их в «Соборнике» 12— по числу месяцев), печатается киноварью. Числа месяцев в узкошрифтном Четвероевангелии указываются на полях черными кирилловскими цифрами. В тексте же все напечатано в подборку, но начало каждого дня выделяется киноварной буквой. Большие непереходящие праздники в тексте «Соборника» целиком напечатаны киноварью. Так, в сентябре выделены: «Рождество пречистыя владычица нашя богородица» — 8 сентября и «Воздвижение честнаго и животворящего креста» — 14 сентября. Киновари, как мы видим, в «Соборнике» много, гораздо больше, чем в основных разделах. Это создавало дополнительные трудности для печатников. Поэтому они сплошь и рядом печатали этот раздел прежде, чем основной текст книги. Следующий раздел справочного аппарата называется «Сказание еже како на всяк день должно есть чести евангелие неделям всего лета» (лл. 311 и сл.). Это роспись чтений на каждый день года, начиная с пасхи. Воскресные чтения указываются в заглавии каждого параграфа (их 52 — по числу недель в году). Например: «Во святую великую неделю пасхи на литургии, евангелие от Иоанна глава 1, в ту ж неделю вечерня...» и т. д. Все это печаталось киноварью, которой здесь еще 157 больше, чем в «Соборнике». Остальные шесть дней недели — от понедельника до субботы — расположены вертикально один под другим. Текст, относящийся сюда, набран в виде пяти колонок, разделенных пробельным материалом. Мы имеем в этом случае таблицу с заменой линеек пробелами. Современный полиграфист применил бы здесь слово «выводы». Таким образом, мы можем утверждать, что наши первопечатники удовлетворительно освоили и технологию сложного набора. В первой из вертикальных колонок указывается день недели, во второй стоит сокращенное слово «евангелие», в третьей указывается соответствующий раздел, например: «От Иоанна»,— в четвертой — слово «глава», в пятой — номер главы. Заканчивается узкошрифтное Четвероевангелие всевозможными справочными материалами — указателями: «Доследование часом светого и великого пятка» (лл. 323), «Евангелия различна в память святым» (л. 324), «Евангелия различна на всяку потребу» (л. 324 об.)—здесь перечислены чтения «на освящение маслу», «за болящих», «за бездождия», «о победе цареви», «о нашествии язык» и т. д. В заключение помещены указатель «Евангелия за упокой на всю седмицу» (л. 325 об.) и «Указ како чтутся тетраевангелия великия недели на часовех».

Язык и правописание. Новозаветные тексты предоставляют исследователям превосходную, но, к сожалению, до сего дня не использованную возможность изучить постепенное становление русского литературного языка. Мы не знаем другого памятника письменности, известного в столь обильном количестве списков, древнейшие из которых восходят к XI столетию. Мертвящие богословские каноны оказали определенное влияние на евангельский текст. Ни в коей мере нельзя ставить знак равенства между языком богослужебных книг и древнерусской разговорной речью. Но не следует и преувеличивать влияние традиции. Развитие литературного языка оказывало сильное воздействие на евангельский текст, отражавший как в зеркале любое изменение привычных норм и правил. Древнерусский евангельский текст не оставался неизменным, как это обычно считается. На протяжении столетий менялся, как мы видели, состав книги. Определенные изменения претерпели лексика, совокупность фонетических, морфологических и синтаксических норм. В XVI столетии на Руси бытовала главным образом четвертая редакция евангельского текста. Однако в грамматическом смысле отдельные списки сильно отличались один от другого. Отличия не считались чем-то предосудительным. Эта практика дала себя знать и при подготовке к печати первых безвыходных изданий. Одно из безвыходных Четвероевангелий—узкошрифтное — отпечатано со списка, близкого к разговорной речи. Два других — среднешрифтное и широкошрифтное — более архаичны. Существование двух редакций, в грамматическом смысле сильно отличающихся одна от другой, как будто бы говорит о том, что сколько-нибудь серьезно канонический текст перед сдачей в набор не редактировался. Ведь все эти книги — дело рук одного издательства и одной типографии! Словарный фонд Четвероевангелия на протяжении его многовековой истории на русской почве подвергся серьезным изменениям. Сказались самые различные влияния, идущие с востока и запада, севера и юга. Едва ли не древнейшими были заимствования из языков германских племен, такие, как «вельбудь» (готское ulblandis). Лексика Евангелия обнаруживает сильное воздействие греческого языка. Это естественно, ибо греческий был в данном случае языком оригинала. Любопытно, что при многократных повторных переводах евангельского текста с греческого на русский переводчики нередко заменяли греческие слова русскими. Таков текст: «...и нача проповедати в десяти граде» (Марк, V, 20 ). В первых трех редакциях— «проповедати в деканомии». Безвыходные Четвероевангелия следуют четвертой редакции (в узкошрифтном — вариант «в десяти граде»). Аналогичный пример —слово «сокровищница» (Марк, XII, 41), заменившее древнее «газофолакия». Однако, и едва ли не чаще, наблюдается и обратная тенденция: «...пославъ царь спекулятора» (Марк, VI, 27). В первых двух редакциях — «пославъ... воина». Безвыходные издания, как и следовало ожидать, повторяют четвертую редакцию. В другом случае слово «стькляница» (Марк, XIV, 2) первых двух редакций впоследствии было заменено словом «алавастръ». Изменение лексики иллюстрируется примером из рассказа о том, как Христос накормил 5000 человек двумя рыбами и пятью хлебами. Стоимость «провианта» — «двема стома пенязь» (Марк, VI, 37). Пришедшее из Германии «пенязь» находим в древнейшей первой редакции, а также в позднейшей, четвертой (здесь не обошлось без польско-литовского воздействия). Во второй редакции — древнерусское «сребрьникъ», в третьей—греческое «динарии». Тенденция к архаизации и привлечению греческой лексики видна в словах о том, что человека не может осквернить то, что входит не в сердце, а в чрево и «афедроном исходит» (Марк, VII, 27). В первой редакции употреблено исконное русское выражение — «и сквозе проход исходит». Автор второй редакции предпочел в этом случае не конкретизировать: «и сквозе проходит». Пресловутый «афедрон» появляется в третьей редакции, возводится в норму и, конечно же, переходит в безвыходные Четвероевангелия. По своим лексическим нормам узкошрифтное Четвероевангелие во всем следует четвертой редакции. Каких-либо серьезных отступлений от нее обнаружить не удалось. Тот или иной вариант слова не всегда выдерживается неукоснительно. Так, одно и то же понятие в узкошрифтном Четвероевангелии обозначается общеславянским «пятел» (Марк, XIV, 30; в древних редакциях в этом случае — «коуръ») и греческим «алекторъ» (Марк, XIV, 68 и 72). Последнее чтение восходит к Геннадиевской Библии, во всех других редакциях в этом случае «коур». Еще больше вариантов в нормах фонетики и правописания. Язык рукописи, с которой печаталось узкошрифтное Четвероевангелие, близок к русскому литературному языку XVI в. Редактор издания во всех случаях предпочитает стародавним омертвевшим нормам живые и современные ему написания. При использовании отдельных знаков кирилловского алфавита это проявляется главным образом в устранении «дублетов», пришедших из греческого алфавита. Постараемся перечислить основные тенденции:

1. Из знаков, обозначавших в стародавние времена носовые гласные, сохраняется лишь «юс малый». «Юс большой», а также йотированные юсы не встречаются ни в одном из безвыходных Четвероевангелий. «Юс малый» употребляется обычно вместо «а йотированного», причем одни и те же слова нередко пишутся и с той и с другой буквой. «Юс большой», которого в нашем Четвероевангелии нет, можно найти во многих московских рукописных Четвероевангелиях XV—XVI вв., а также в печатном виленском Четвероевангелии 1575 г., вышедшем из типографии Петра Мстиславца. Использовался «юс большой» вместо буквы «у».

2. Вслед за Чудовским Новым заветом узкошрифтное Четвероевангелие определенно предпочитает лигатурный вариант буквы «у»: «веру» вместо «вероу», «в дому» вместо «в домоу» и т. д.

3. Буква «земля» предпочитается букве «зело»: «стезя» вместо «стезя», «мнози» вместо «мнosи» и т. д.

4. Буква «омега» («от») встречается редко. Как правило, «омега» заменена буквой «о»: «домъ» вместо «дѠмъ», «народъ» вместо «нарѠдъ». Но есть и исключения: «мнѠгажды» (Марк, V, 4). В среднешрифтном Четвероевангелии в этом случае «многажды». «Омеги широкой», которая встречается в среднешрифтном Четвероевангелии («w роде неверенъ» —159 Марк, IX, 19), в узкошрифтном издании нет совсем.

5. Вместо буквы «пси» применяется сочетание «пс». Ср. «псом» (Марк, VII, 27). В среднешрифтном Четвероевангелии в этом случае «пси».

6. «Фита» применяется очень редко. Обычно ее заменяет «ферт». Ср.:. «Фома» и «Фаддей», но «ВарѲоломей» (Марк, III, 18). В среднешрифтном Четвероевангелии все эти имена написаны через «фиту».

Говоря о фонетических особенностях узкошрифтного Четвероевангелия, прежде всего необходимо отметить исчезновение редуцированных гласных «ер» и «ерь» в слабой позиции и их прояснение до гласных полного образования в сильной позиции. Чаще всего эти гласные исчезают на конце слова, особенно же — в предлогах. Во многих случаях твердый знак на конце заменяется своеобразным надстрочным знаком — «ериком» (Марк, VIII, 25). В предлогах, а чаще в префиксах редуцированные гласные нередко проясняются до «о» и «е». Любопытный пример — «во гробехъ и в горахъ» (Марк, V, 5). Здесь в одной фразе в первом предлоге редуцированная гласная прояснена, а во втором — опущена. Это свидетельствует, что фонетические нормы не были твердыми. Примеры прояснения редуцированных гласных в префиксах: «сотворю» вместо «сътворю», «восходя» вместо «въсходя», «собрался» вместо «събрался» и т. д. Здесь также не обходится без исключений, например «и сътрясе его духъ нечистыи, и возопи гласом великомъ» (Марк, I, 26). В первом из выделенных слов редуцированная гласная осталась, во втором же прояснилась. В среднешрифтном Четвероевангелии в обоих случаях сохраняются редуцированные гласные. Тенденция сохранения редуцированных обнаруживается в прямой речи (ср. «въстани» в обращении Христа — Марк, V, 41). Следствием падения редуцированных было сокращение количества слогов, например «дщи» и «дъщи» (Марк, V, 34), «вълияти» и «влияти», «чли» и «чьли» и т. д. Другое следствие того же явления — упрощение групп согласных: «раздрешити» — «разрешити», «ждребя» — «жребя» и т.д. Важная фонетическая особенность узкошрифтного Четвероевангелия— применение мягких сочетаний «ги», «хи», «ки» вместо твердых «гы», «хы», «кы», что также свидетельствует о близости к современной разговорной речи. В среднешрифтном Четвероевангелии, где, напротив, тенденция к архаизации исключительно сильна, мы встречаемся с обратным явлением. Образуются такие пары: «грехи» и «грехы», «ученики» и «ученикы», «мехи» и «мехы» и т. д. Чрезвычайно характерно для узкошрифтного Четвероевангелия отвердение шипящих и «ц». В среднешрифтном издании, напротив, сплошь и рядом бытуют мягкие шипящие: «оуслышать» вместо «оуслышятъ» (Марк, III, 16), «положатъ» вместо «положятъ» (Марк, IV, 20), «жатва» вместо «жятва» (Марк, IV, 29). Тенденция к отвердению шипящих не была, однако, стойкой. Наряду с «оуслышать» в узкошрифтном Четвероевангелии встречается «слышять» (Марк, IV, 20), наряду с «пробиша» (Марк, XI, 4) — «убишя» (Марк, XI, 5). Различные написания можно наблюдать даже в одной фразе (ср.: «...бежаша и возвестишя» — Марк, V, 14). Морфологические и синтаксические нормы узкошрифтного Четвероевангелия не обнаруживают столь резких отличий от последующих московских изданий и предшествующей рукописной традиции, как это мы наблюдали в области фонетики и правописания. Отметим главнейшие особенности. Краткие прилагательные чаще всего употребляются в роли сказуемого, а не в роли определения, как в среднешрифтном Четвероевангелии. И в этом случае узкошрифтное Четвероевангелие значительно ближе к разговорной речи. Г. И. Коляда справедливо отметил, что в узкошрифтном издании «косвенные падежи кратких прилагательных встречаются главным образом в таких словосочетаниях, которые получили характер штампов,— «гласом велием», «в пещ огнену». Обратный случай дает нам фраза: «...иже на земли добре сеянии» (Марк, IV, 20),— повторяющая древнюю редакцию. В среднешрифтном Четвероевангелии, напротив, усвоена позднейшая редакция — «добреи». Любопытны варианты сочетания существительных с числительными. В узкошрифтном Четвероевангелии числительное «полъ» (половина) управляет родительным падежом существительного («полъ моря» — Марк, V, 1), в среднешрифтном — дательным («полъ морю»), В сочетаниях существительных с числительными «пять», «шесть», «седмь», «осмь», «девять», которые склонялись как существительные женского рода четвертого склонения, в узкошрифтном Четвероевангелии числительное управляет винительным падежом единственного числа: «прием седмь хлебъ» (Марк, VIII, 6). В среднешрифтном Четвероевангелии в этом случае — множественное число: «...седмь хлебы». Во всех четырех редакциях рукописного евангельского текста встречается первый случай. Среднешрифтное Четвероевангелие здесь гораздо ближе к разговорной речи — оно полностью разрывает с рукописной традицией. Но это опять-таки редкость. Как правило, среднешрифтное издание в сравнении с узкошрифтным более архаично. В известном изречении: «Чти отца твоего и матерь твою» (Марк, X, 19) — слово «отецъ», относящееся ко второму склонению, употреблено в форме родительного падежа, а слово «мати», относящееся к пятому склонению,— в форме винительного падежа. В среднешрифтном Четвероевангелии, как это отмечает и Г. И. Коляда, обычно встречается родительный падеж — «матере», «дъщере». Среди вариантов глагольных форм отметим использование в узкошрифтном издании второго лица повелительного наклонения, а в среднешрифтном второго лица настоящего времени изъявительного наклонения: «не прелюбы сътвори» и «не прелюбы сътвориши» (Марк, IX, 19). Резюмируя все сказанное выше, отметим, что с точки зрения фонетических, морфологических и синтаксических норм узкошрифтное Четвероевангелие обнаруживает определенную тенденцию близости к разговорной речи. Это особенно наглядно при сравнении со среднешрифтным изданием той же книги. Хорошим доказательством служат статистические выкладки, проведенные Г. И. Колядой. Архаичные формы на страницах узкошрифтного Четвероевангелия сплошь и рядом соседствуют с разговорными, что может свидетельствовать лишь об отсутствии сколько-нибудь серьезной редакторской обработки. Это можно было бы объяснить и тем, что нормам провописания в середине XVI в. не придавали сколько-нибудь серьезного значения. Такой вывод, однако, неправилен. Вспомним мнение Стоглавого собора о «недописях» и «непрямых точках» в богослужебных книгах! Отмеченные нами особенности языка и правописания узкошрифтного Четвероевангелия характерны для великорусского литературного языка. Языковые нормы во всем следуют московской традиции и категорически чужды южнославянской. Отсюда вывод о московском происхождении издания.

Бумага. Изучая бумагу первопечатных безвыходных изданий, такие авторы, как А. А. Гераклитов, А. С. Зернова и Т. Н. Протасьева, пытались использовать показания водяных знаков для того, чтобы установить дату выпуска издания в свет. По нашему глубокому убеждению, попытки эти привести к успеху не могут. Мы не знаем, сколько времени проходило между датой изготовления бумаги и датой ее использования. Величина эта переменна и в каждом отдельном случае — другая. Она всегда остается неизвестным в уравнении, решаемом палеографом. Водяные знаки — превосходное подспорье в том случае, когда надо датировать документ с точностью, допустим, до одного десятилетия. Но они бессильны, если требуется определить последовательность изданий, выпущенных в свет в течение одного десятилетия. Показательно, что исследователи наши, пользуясь при датировании безвыходных изданий по водяным знакам примерно одинаковой методикой, дают для узкошрифтного Четвероевангелия различные даты. А. А. Гераклитов предпочитает не указывать узких границ; его датировка — 1551—1563 гг.  А. С. Зернова первоначально датировала издание временем «около 1564 г.», затем—«около 1560 г.» Т. Н. Протасьева предлагает дату 1555 г., М. Н. Тихомиров 1558 г.

Узкошрифтное Четвероевангелие напечатано на французской бумаге. Т. Н. Протасьева называет следующие знаки:

1. Перчатка с короной над пальцами (Лихачев, № 2859, 2860; Брике, № 10942). 1551-1555 гг.

2. Перчатка с лилией на ладони и шестиконечной звездой над пальцами (Тромонин, № 669, 688; Лихачев, № 3451, 3452). 1564 г.

3. Перчатка с короной над пальцами и литерой «Р» на ладони (Лихачев, № 3450; Брике, № 11039). 1542-1564 гг.

4. Перчатка без манжета с пятиконечной звездой над пальцами (Тромонин, № 686). 1564 г.

5. Кувшин с полумесяцем над крышкой (Лихачев, № 1709; Брике, № 12817; Тромонин, № 687). 1545-1564 гг.

6. Кувшин с двумя ручками и ветвистым навершием (Лихачев, № 1779; Брике, № 12894, 12896, 12900, 12904; Тромонин, № 670). 1553-1564 гг.

7. Кувшин с литерами «РВ» (Брике, № 12717, 12786). 1549—1556 гг.

8. Сфера (Брике, № 13996; Тромонин, № 646, 1318). 1531-1564 гг.

9. Сфера (Брике, № 13995; Тромонин, № 666). 1550—1564 гг.

Это перечисление — далеко не исчерпывающее. А. А. Гераклитов, большой авторитет в изучении филиграней, пишет, что в узкошрифтном Четвероевангелии он встретил пять вариантов знака «сфера», причем два из них тождественны знакам Лихачев, № 1837 и 1758. Знак «перчатка» отмечен им в шести вариантах (у Зерновой — восемь вариантов). Для этой филиграни кроме знаков Тромонин, № 669 и 686, указываемых и Протасьевой, Гераклитов приводит знак Лихачев, № 1747, датируемый 1551 г. Знак «кувшин» А. С. Зерновой отмечен в 13 вариантах. Отсюда ясно, что даже исследование Т. Н. Протасьевой, наиболее тщательное и аккуратное, нельзя признать исчерпывающим. Важнейший вывод из изучения бумаги узкошрифтного Четвероевангелия заключается в вероятном датировании его 50-ми гг. XVI столетия. Подчеркнем, что это издание напечатано на французской бумаге, которая использовалась в подавляющем большинстве московских первопечатных книг.

Шрифт. Человека, который впервые раскрывает древнерусскую рукопись или старопечатную книгу, поражает великое множество теснящихся между строчками значков. Это всевозможные знаки сокращения — «титла», знаки ударения и придыхания. Незадачливый поэт и «профессор елоквенции» Василий Тредиаковский, посвятивший старой русской пунктуации и правописанию несколько разделов своего «Разговора между чужестранным человеком и российским об ортографии...», считал, что надстрочные знаки появились в Московской Руси с началом книгопечатания: «...но и старина сея ортографии не Аредовых, как говорится, веков: много много, что ей у нас со сто с восемьдесят лет, разумея от начала нашея печати». Профессор «елоквенции» ошибался — применение надстрочных знаков восходит к греческой традиции и имеет глубокую древность. Мы встречаемся с ними уже в первых дошедших до нас русских книгах — Остромировом Евангелии и Изборнике Святослава. Уже первые печатники славянских книг сразу столкнулись с проблемой, каким образом передавать в печати надстрочные знаки. Впрочем, если быть точным, с этой проблемой столкнулся еще Иоганн Гутенберг, ибо в рукописных готических почерках также немало расположенных между строками знаков. Гутенберг решил проблему, дублируя отдельные буквы. Он отливал литеры каждого знака в нескольких вариантах — с различными надстрочными знаками. По этому же пути пошли славянские первопечатники — черногорец Макарий и белорус Франциск Скорина, Швайпольт Фиоль некоторые литеры отливал с надстрочными знаками и в то же время некоторые надстрочные знаки без литер. Как же решали проблему московские первопечатники? Вопрос этот далеко не праздный. Мы с вами увидим впоследствии, что он потянет за собой ряд попутных проблем и, что самое главное, позволит сделать далеко идущие выводы о связях и традициях. Правила применения надстрочных знаков ударения и придыхания, а также всевозможных «титл» до сего дня изучены совершенно недостаточно, хотя в этот вопрос пытались внести ясность такие, например, великие знатоки славянской филологии, как И. В. Ягич. Несмотря на это, мы в настоящее время едва ли находимся в лучшем положении, чем «чужестранный человек» из сочинения Василия Тредиаковского, который, выслушав объяснения «профессора елоквенции», воскликнул: «Уф! В пот меня кинуло слушаючи. Впрочем, доношу вам с горестию, мне никогда не выучиться хорошенько читать старыя вашея печати. Сии титлы, словотитлы, и еще не помню какие дикие имена, мне теперь страшнее всякого медведя кажутся, и для того, где не попадутся мне сии звери, я их везде обегать буду». Мы с вами лишены этой возможности. Поэтому давайте разберемся, как применялись надстрочные знаки в узкошрифтном Четвероевангелии. Прежде всего расскажем о знаках ударения и придыхания. Их в рассматриваемом нами издании пять: «оксия», или «острая», «вария», или «тяжкая», «псилия», или «густая», «исо» и «апостроф». Знаки эти ставятся над гласными буквами, обозначая ударение, или же, как писал Мелетий Смотрицкий, «протяжение или сокращение гласного либо слога». Изучение шрифта показывает, что типографы применяли литеры, отлитые совместно со знаками ударения и придыхания. Поэтому каждую гласную букву приходилось отливать в нескольких вариантах (до шести). Одноименные литеры с разными знаками подчас сильно отличаются одна от другой. Так, «иже» с «варией» значительно шире остальных вариантов. Отдельно от литер отливались знаки «ерик», «титло» и «кендема», ставившиеся преимущественно над согласными, а также надстрочные буквы под титлами и без них. Кроме различных вариантов гласных шрифт нашего Четвероевангелия имеет и отдельные варианты некоторых согласных. Одни из них (например, «с» в широком и узком начертаниях) вызваны к жизни нормами правописания. Другие же («д», «земля», «т» — каждое в двух вариантах) восходят к особенностям рукописного оригинала и правописными нормами не оправдываются. Большинство литер в узкошрифтном Четвероевангелии не имеет ни нижних, ни верхних выносных элементов. Нижние выносные элементы встречаются чаще верхних. Как верхние, так и нижние выносные элементы имеет лишь одна литера— «ферт». Внутри гарнитуры можно выделить четыре группы шрифтовых знаков:

1) без выносных элементов; высота очка 3,5—4 мм

2) с нижними выносными элементами; высота очка 5; 6; 7 мм

3) с верхними выносными элементами; высота очка 5,5; 6 мм

4) с верхними и нижними выносными элементами; высота очка 10 мм.

Кроме строчных литер в распоряжении типографа были в большом: количестве вариантов и прописные знаки, также отлитые вместе со знаками ударения и придыхания. Высота очка прописных литер 6—7 мм. В наборе они опускаются под строку таким образом, что верхняя линия прописных и строчных совпадает. Одна и та же, самая большая в алфавите буква «ферт» применяется и в качестве строчной и в качестве прописной. Прописные буквы употребляются печатником в начале зачал и, реже, в начале недельных чтений.

Пробельный материал. Приемы набора и верстки. В литературе было высказано мнение, что московские первопечатники не знали пробельного материала или в лучшем случае использовали шпации лишь одного размера. Для отделения одного слова от другого, а также для выключки приходилось использовать знаки препинания. Мнение это не верно. Печатая узкошрифтное Четвероевангелие, московские типографы только-только осваивали полиграфическую технику. Отсутствие достаточного опыта сказалось, в частности, в том, что рост пробельных элементов наборной формы мало отличался от роста литер со шрифтовыми знаками. На поверхность пробельных элементов попадала краска, и при печатании пробельные участки отмарывали. Оттиски шпаций, квадратов и бабашек зачастую можно встретить на полях узкошрифтного Четвероевангелия. Такие оттиски сколько-нибудь широко (однако реже, чем в нашем издании) встречаются впоследствии лишь в Триоди постной. В поздних безвыходных изданиях, а также в книгах, напечатанных Иваном Федоровым, отмарывания пробельного материала уже нет. Отмарывание пробельного материала — минус в работе первотипографов. Однако в наших глазах минус этот имеет огромную цену — благодаря ему мы можем определить, какой пробельный материал применялся в первой московской типографии. Нет никакого сомнения в том, что в распоряжении первопечатников было большое количество шпаций, начиная от тончайших и кончая полукруглыми и круглыми. Кегль шпаций таков же, как и кегль литер,— 10 мм (26,6 пункта). Что же касается толщины, то нами зарегистрированы шпации в 2, 3, 4, 6, 7, 9 и 10 мм. По-видимому, их было значительно больше. Наборная полоса с четырех сторон обкладывалась пробельным материалом — квадратами, бабашками и марзанами — и помещалась в раму, по-видимому, деревянную. Размеры рамы по внутреннему краю 138х240 мм. Рама имела отверстие для литер, обозначающих индексацию (колонтитулы) каждого из четырех евангелий. Отверстий было несколько. Случалось, что из одного отверстия забывали вынуть литеры; тогда «чужой» индекс оттискивался на нижнем поле в перевернутом положении. Выключку печатники узкошрифтного Четвероевангелия не производили не потому, что у них не было пробельного материала, а потому, что они попросту не умели делать ее. Техника набора была удивительно простой. Большинство литер без выносных знаков, а также отлитых с надстрочными знаками имели кегль 10 мм. Кроме того, часть литер, преимущественно согласных, отливали на кегль 7 мм. Это позволяло помещать над ними надстрочные буквы. Все выносные знаки в узкошрифтном Четвероевангелии расположены в междустрочии, в промежутке между линией нижних выносных элементов одной строки и верхней линией шрифта следующей строки. Линия нижних выносных элементов первой строки и линия верхних выносных элементов второй строки совпадают (см. рис. на стр. 172). В древнерусских рукописных книгах, напротив, линия нижних выносных элементов постояно пересекает надстрочные знаки следующей строки; будем условно называть эту особенность «перекрещиванием строк». Узкошрифтное Четвероевангелие шло вразрез с многовековой практикой — по своему внешнему облику оно резко отличалось от рукописных книг. Это не понравилось в Москве. Тогда первопечатники изобрели новую технику набора — очень трудоемкую, но вполне оригинальную. Она позволила искусно имитировать облик текстовой полосы рукописной книги. Эта техника будет применена в следующих по времени выпуска московских печатных книгах.

Орнаментика. Убранство узкошрифтного Четвероевангелия достаточно богато — пять заставок, отпечатанных с четырех деревянных досок, четыре инициала — с четырех досок и 20 цветков (рамок) — с шести досок. Все элементы оформления традиционны. Художник, трудившийся над украшением издания,— первый московский художник печатной книги — ничего в этом смысле не изобретал наново. В его распоряжении был многовековой опыт мастеров рукописной книги, опыт, лучшие черты которого воплощены в трудах умельцев первой половины XVI столетия. Великолепные Евангелия первой половины XVI в., и среди них такие шедевры, как Четвероевангелие 1507 г. Феодосия Изографа, Четвероевангелие 1531 г. Исаака Бирева и Четвероевангелие из собрания Государственного Исторического музея, давали превосходный материал если не для простого копирования, то для сопоставления и творческого использования. Читатель знает, что все эти книги вышли из московской мастерской, которую мы условно называем «школой Феодосия Изографа». Гравер издания только-только осваивал многотрудное искусство ксилографии. Изображение человека затрудняло его — особенно такое ответственное, как изображение евангелиста. Поэтому он отказался от фронтисписов. Он немногим погрешил против традиции — изображения евангелистов сравнительно редко встречались и в рукописных книгах. Так, в 1638 г. в соборе Иосифо-Волоколамского монастыря имелось «восьмь евангильев с евангилисты да двадцать два евангилья без евангилисты — в полдесть, да восмь — в четверть, да в осмушку — одна». На первых порах можно было отказаться и от небольших заставок перед оглавлениями и предисловиями. Остались четыре большие заставки перед каждым из евангелий и одна меньшего размера — перед «Соборником». Их-то и вырезал гравер. Впрочем, он решил несколько облегчить себе работу и одну и ту же заставку использовал дважды — перед евангелиями от Матфея и Иоанна. Итак, мы имеем пять заставок четырех различных рисунков. Все они решены в одинаковом ключе — удлиненные прямоугольники с растительными угловыми украшениями — акротериями и треугольным навершием в центре (у больших заставок). Размеры основного поля примерно одинаковы и составляют 107-108х44-46 мм. Первая заставка (лл. 9 и 235 — Зерн. 7) — прямоугольник, украшенный сверху сердцевидным навершием и двумя акротериями. Основание заставки не подчеркнуто выходящими за пределы боковых граней стрелками, как это обычно делалось в рукописной книге. Более того, грани продолжены вниз, где они завершены изогнутой веточкой с листочком. Это единственный в своем роде случай в нашей первопечатной орнаментике. С боков и сверху заставку ограничивает бордюр с растительным вьюнком. Две концентричные дуги делят центральное поле на три части, средняя из которых представляет собой усеченный снизу круг. Схема типична для заставок нововизантийского стиля (ср., например, Ух. 203, 216 и т. д.), обычных для московской рукописной книги первой половины XVI столетия. Гравер наш, естественно, не мог передать в ксилографии эмалевых перегородчатых цветов и листьев нововизантийского стиля. Он сохранил лишь схему, наполнив ее новым содержанием. Основу орнаментики составляют изогнутые и пересекающиеся между собой ветви с «кленовыми» (или «виноградными») листьями. Очертания листьев сильно упрощены. Мотив ведет к Четвероевангелию 1507 г. Феодосия Изографа. Виноградные листья, также значительно стилизованные,— один из излюбленных приемов применяемой им разделки. Исполненные белилами по голубому фону, они выглядели очень декоративно и нарядно. В скупом черно-белом ксилографическом оформлении нарядность была потеряна. Если бы первопечатная орнаментика и дальше шла по этому пути, нам не пришлось бы говорить о ней, как о выдающемся достижении русского декоративно-прикладного искусства. К счастью, наш гравер нашел в рукописной книге мотив, который впоследствии стал доминировать в ксилографическом убранстве московских печатных книг. Речь идет о растительном акантовом вьюнке, который мы находим уже на первой заставке — в промежутке, ограниченном двумя концентричными кругами. Вьюнок обвит вокруг центральной ветви. Как уже известно читателю, в русском книжном искусстве мотив этот восходит к школе Феодосия Изографа. Используя бытующую в литературе терминологию, мы будем условно именовать его «старопечатным вьюнком». Читатель знает, что акантовые листья в сочетании с шишками, бутонами, маковыми головками станут основой нового стиля орнаментики, который также называется старопечатным. Стиль этот имел парадоксальную, более чем оригинальную судьбу.

Элементы его восходят к рукописной книге эпохи Возрождения: первичная обработка связана с деятельностью немецко-нидерландских граверов XV в.— мастера ES, «мастера берлинских страстей» и Израэля ван Мекенема. Стиль этот нигде не привился сколько-нибудь прочно, кроме как на русской почве. Разработанный, улучшенный и поистине созданный наново московскими умельцами, он именно здесь стал по-настоящему национальным. Техника исполнения заставок узкошрифтного Четвероевангелия своеобразна. Она совершенно не похожа на западноевропейскую ксилографию, на гравированные заставки южнославянских печатных книг. Характеризуя эту технику, А. А. Сидоров говорит о белом штрихе и о металлографских приемах. Оба термина верно передают замечательное своеобразие гравированной орнаментики узкошрифтного Четвероевангелия. Контуры изображения исполнены белым штрихом по черному фону. Гравер вынимает не фон вокруг штриха, а сам штрих. Так поступает мастер, гравирующий по металлу. Отсюда сами собой напрашиваются выводы. Ксилографию русские художники книги осваивали впервые. Между тем гравирование по металлу было достаточно широко распространено в Московской Руси на протяжении уже многих столетий. Читатель знает, что гравюра на металле применялась и для оформления рукописной книги. Пример, иллюстрирующий это утверждение, пока единичен. Он снова ведет нас к Феодосию Изографу. Вторая заставка узкошрифтного Четвероевангелия (Зерн. 8) помещена на спусковой полосе евангелия - от Марка (л. 89) и представляет собой удлиненный прямоугольник с килевидным навершием и акротериями. Веточек, продолжающих боковые грани и спускающихся за линию основания, здесь нет. Основание подчеркнуто стрелочками»; в этом отношении заставка следует многовековой традиции. Центральное поле со всех четырех сторон ограничено бордюром со старопечатным вьюнком. По бокам он обвит вокруг центральной ветви; вверху и внизу ветви нет. В углах помещены четырехлепестковые розетки. Графика их находит аналогии в рисунках басм, применявшихся в Московской Руси при тиснении на переплетах. В центре среднего поля заставки — низкая и широкая ваза, из которой исходят три ветви. Одна из них отвесно поднимается — строго перпендикулярно к горизонтали. Эта короткая ветвь, завершенная стилизованным бутоном, делит поле на две равные части с симметричным рисунком. Крайние ветви уходят вправо и влево, закручиваются по спирали и оканчиваются шишками. Моделировка их весьма приблизительна. Гравер не передает объем, и элементы изображения выглядят плоскими, лишенными третьего измерения. Ветки и шишки обильно оторочены все теми же акантовыми листьями.

Третья заставка (Зерн. 4) — перед евангелием от Луки (л. 145) — опять-таки удлиненный прямоугольник с килевидным навершием и акротериями. Основание подчеркнуто стрелками. Трехсторонний бордюр заполнен своеобразным вьюнком с трехлопастными цветками. Среднее поле занимают закрученные по спирали ветви с виноградными листьями. Эта же заставка впоследствии будет повторена в другом безвыходном издании — среднешрифтном Четвероевангелии. Кроме того, очень чистый, ясный и хороший оттиск с той же доски обнаружен Т. Н. Протасьевой в рукописных «Пандектах» Никона Черногорца середины XVI столетия. Четвертая заставка (Зерн. 5) —перед «Соборником» (л. 299) —удлиненный прямоугольник (105х30 мм) с подчеркнутым основанием, но без навершия и акротериев. Ветви с виноградными листьями образуют подобие двух лежащих восьмерок с симметричным рисунком. В тех петлях восьмерок, которые расположены ближе к центру, помещены треугольные плоские шишки, в петлях по краям — пятилепестковые цветки. Очертания шишек и характер их исполнения точно такие же, как в уже рассмотренной нами заставке Зерн. 8. Хотелось бы подчеркнуть одну небольшую деталь, которая говорит о стилистическом единстве некоторых первопечатных заставок. Выходящие из центральной части заставки ветви перехвачены ленточкой, как букет. Гравер передает ленточку прямоугольной рамкой с вертикальной штриховкой. Такие рамочки мы находим в заставках Зерн. 5 и Зерн. 4 из; узкошрифтного Четвероевангелия, а также в заставке Зерн. 3 из среднешрифтного Четвероевангелия. Заставка перед «Соборником» объединяет все три безвыходных Четвероевангелия в общую группу — она использована во всех трех изданиях. Поэтому мы можем предположить, что они вышли из одной типографии. Пять оттисков той же заставки мы находим в рукописном Четвероевангелии из собрания Московской Синодальной типографии. В некоторых экземплярах узкошрифтного Четвероевангелия заставка перед «Соборником» не отпечатана (саратовский экземпляр, описанный А. Гераклитовым; ГПБ, № 152—1. 3. 5 й). Орнаментальное убранство узкошрифтного Четвероевангелия дополняют инициалы (буквицы), цветки (рамки на полях) и ломбарды. Гравированных инициалов в книге четыре. Они помещены на начальных полосах каждого из четырех евангелий — на тех же полосах, что и заставки. Первый инициал — «К» — на спусковой полосе евангелия от Матфея (л. 9 — Зерн. 48). Вертикальный штамб заполнен старопечатным вьюнком, обвитым вокруг центральной ветви. Правую часть литеры образует широколопастный извивающийся лист со многими ответвлениями и завитками. Эти орнаментальные мотивы использовались не раз.

Старопечатный вьюнок по вертикальному штамбу широко распространен в инициалах рукописной книги первой половины XVI в. Назовем Псалтырь из собрания Пискарева, Четвероевангелие Исаака Бирева 1531 г., Апостол Путятинский, Апостол из собрания Московской духовной академии... Этот список можно продолжить. Реже встречается мотив, положенный в основу правой сучковато-лиственной части инициала. Но и здесь можно привести аналогии — рукописные «Слова Григория Богослова» (конец XV в.) или Четвероевангелие, которое в 1552 г. дали вкладом в Соловецкий монастырь «благовещенский священник Селивестр да сын его Анфим». В русскую рукописную книгу этот мотив пришел из венецианских инкунабул, на что справедливо указывает Е. В. Зацепина. В заключение отметим, что почти идентичный прототип инициала «К» встречается на страницах рукописного Четвероевангелия, положенного в Соловецкий монастырь Иваном Васильевичем Грозным. Второй инициал узкошрифтного Четвероевангелия — «земля» (Зерн. 41) —находим на начальной полосе евангелия от Марка (л. 89). По размерам своим (высота 90 мм) он более чем вдвое превышает все остальные инициалы нашего издания. Изогнутый ствол литеры заполнен тем же старопечатным вьюнком — на этот раз без центральной ветви. Верхняя перекладина завершена плоской стилизованной шишкой, ствол литеры снизу заканчивается шишкой с загнутым хвостиком, а по краям украшен завивающимися «усиками». Овальное поле, образованное нижней частью буквицы, занимает своеобразный растительный узор. Гравер исполнил его «черным по белому». И в этом случае мы можем указать совершенно определенные рукописные прототипы. Силуэт знака почти дословно повторяет очертания инициалов «земля» из Четвероевангелия 1507 г. Феодосия Изографа или Четвероевангелия Государственного Исторического музея. Отсюда же взяты усики по контуру ствола. Однако сам ствол заполнен тонкотравным орнаментом с пятилепестковыми розетками. Точно такой же инициал находим в великолепном Четвероевангелии 1531 г. Исаака Бирева. Здесь уже штамб заполнен старопечатным вьюнком. На овальном поле тот же тонкотравный орнамент. Передать его тончайшие извивы граверу узкошрифтного Четвероевангелия было нелегко. Он выпрямил линии, устранил завитки. При этом, конечно, узор потерял свою прелесть. Орнаментика упомянутых выше рукописных книг принадлежит школе Феодосия Изографа. К этому же имени нас ведет форма шишки, завершающей снизу ствол буквицы «земля». Она очень напоминает своим рисунком и прежде всего наклонными линиями с расположенными между ними точками цветки на полях Уваровского Четвероевангелия, гравированные на металле Феодосием. Инициал «земля» впоследствии будет использован и в среднешрифтном Четвероевангелии. Мастер его, не меняя доски, найдет замечательный прием, подчеркивающий изобразительные качества гравюры. Третий инициал нашего издания — «П» (Зерн. 49) — на начальной полосе евангелия от Луки (л. 145) нельзя признать удачным. Он приземист, что никак не вяжется с удлиненными пропорциями полосы. Старопечатный выонок, пущенный по штамбам, сжат и вследствие этого лишен декоративности. Растительное навершие, а также фигурные подножия штамбов выглядят излишними. Кроме того, буквица лишена верхней перекладины и потому «не читается» (см. рис. на стр. 216). Плохо «читается» и четвертый инициал—«В» (Зерн. 47),— помещенный на спусковой полосе евангелия от Иоанна. Конфигурация его напоминает знак «К». Штамбы буквицы заполнены все тем же старопечатным вьюнком, на этот раз без центральной ветви. Заканчивая рассмотрение орнаментики узкошрифтного Четвероевангелия, нам хотелось бы упомянуть, что существует почти точный рукописный двойник его. Это Четвероевангелие из собрания «Тринити колледж» в Дублине, которое, несомненно, имеет московское происхождение. К сожалению, мы не знаем, к какому примерно времени относится эта рукопись, а, следовательно, была ли она оригиналом или копией нашего издания. К художественному убранству узкошрифтного Четвероевангелия сравнительно немного добавляют исполненные вязью названия разделов и ломбарды — напечатанные киноварью инициалы простого рисунка. Вязь — в начале всех четырех евангелий и «Соборника». Ее размеры: 101-106 х 25-26 мм. Исполнена она, по-видимому, гравюрой на дереве. Ломбардов в книге всего три — они открывают текст предисловий к евангелиям от Матфея, Луки и Иоанна. Высота их 18—20 мм. Ломбарды частично выходят на корешковое поле. Рамки на полях служат для указания чтений по дням недели. Они имеют форму перевернутого сердечка с крестиком или розеткой на конце. Одна из рамок, по сути дела, представляет собой иллюстрацию, изображающую так называемые «орудия страстей» — восьмиконечный крест, пику и трость — на фоне крепостных стен Иерусалима. «Орудия страстей» помещены в небольшой киотец, контуры которого обведены рамкой с крестиком на вершине. О технике печати рамки речь пойдет ниже.

Слепое тиснение. Ни один из исследователей, изучавших первопечатную книгу, не писал ничего о слепом тиснении. Во многих изданиях XVI столетия, преимущественно московских, на некоторых страницах можно заметить слабый, сглаженный временем рельеф. Присмотревшись, вы узнаете очертания отдельных шрифтовых знаков кирилловского алфавита. Какой-то текст был вытиснен на страницах первых печатных книг с набора, не покрытого при печатании краской. Слепое тиснение наблюдается чаще всего на чистых страницах, разделяющих самостоятельные разделы книги, а также на концевых полосах. Изредка его можно заметить и под напечатанным впоследствии текстом. В узкошрифтном Четвероевангелии мы встречаемся со слепым тиснением прежде всего на л. 138. Здесь вытиснена одна строка, забитая литерой «ю» с надстрочными знаками— «апострофами». Лист 143 совершенно пуст — обе стороны его свободны от текста. Однако лист с обеих сторон покрыт слепым тиснением. Изучение его показывает, что здесь повторен текст, который отпечатан с обеих сторон л. 136. Слепое тиснение на л. 143 — совершенно точная копия отпечатка на л. 136. Продолжаем перелистывать страницы книги. На л. 229 об. вытиснено 11 строк. Каждая строка забита какой-либо одной литерой: первая— литерой «д», четвертая — литерой «м», шестая — литерой «ц» и т. д. На л. 232 об.— две строки слепого тиснения. Рассматривая эти строки во многих экземплярах книги, мы прочитали следующий текст: «Будет попираем языки, дондеже скончаются времена язык». Эти две строки набора перенесены с одного из соседних листов. Слепое тиснение на чистом л. 233 повторяет отпечаток на л. 303, на л. 309 об.— отпечаток л. 313 об. На концевой полосе л. 297 три строки забиты литерами «т». На обороте этого листа — также какое-то тиснение. Изучая первопечатные книги зарубежных славянских типографий, мы видели слепое тиснение в южнославянских глаголических изданиях и в пражской Библии Франциска Скорины. Там это было приемом своеобразной шифровки какого-либо текста (имени печатника и т. д.). В московской типографии слепое тиснение приобрело иной характер, совершенно оригинальный. На первых порах наши первопечатники используют в качестве пробельного материала для воспроизведения пустых полос, соседствующих при печати с занятыми текстом полосами, неразобранный набор уже отпечатанной полосы. Отсюда мы можем сделать важные выводы. Первый из них: в московской типографии с самого начала стоял стан, рассчитанный на одновременное печатание двух полос. В противном случае (как в Руянской типографии) не было нужды забивать пространство пустой полосы набором или пробельным материалом. Второй вывод относится к последовательности печатания отдельных разделов книги. Слепое тиснение набора л. 303 на л. 233 заставляет предполагать, что последний раздел книги — «Соборник» — печатался раньше евангельского текста. Можно, правда, предположить, что первопечатники, как и современные полиграфисты, прежде всего, изготовляли формы для всей книги, а затем уже приступали к печатанию. Но это маловероятно, ибо в таком случае необходимо допустить, что в первой нашей типографии было очень много шрифта и пробельного материала. Да и помещение типографии должно было быть очень большим, чтобы вместить готовые формы 652 полос будущей книги. Факт первичного печатания «Соборника», как наименее ответственного раздела, не нуждающегося в редакторской правке, так сказать в опытном порядке, очень вероятен. Наблюдения над слепым тиснением узкошрифтного Четвероевангелия подтверждают это предположение. В дальнейшем первые московские типографы начинают использовать слепое тиснение как своеобразный прием художественного убранства книги. Зачатки этого есть уже в узкошрифтном Четвероевангелии — на тех полосах его, которые вперемежку с пробельным материалом забиты отдельными литерами. Рассмотренные нами приемы слепого тиснения не встречаются ни в западноевропейской, ни в зарубежной славянской книге. Они имеют чисто московское происхождение и служат одним из серьезных доказательств самостоятельного освоения в Москве полиграфической техники.

Приемы двухкрасочной печати. Использование второй краски — киновари — в узкошрифтном Четвероевангелии, да и в других московских безвыходных изданиях строго регламентировано. В этом отношении наше первопечатание, как отмечает и А. А. Сидоров, представляет резкий контраст практике западных и особенно южнославянских изданий. Там двухкрасочная печать носит резко выраженный декоративный характер. В черногорском Октоихе 1494 г. чередуются черные и красные инициалы. В венецианских изданиях отца и сына Вуковичей нередко чередуются наборные украшения и знаки препинания, отпечатанные то красным, то черным. В Москве вторая краска применяется лишь в смысловом порядке — для облегчения пользования книгой. В узкошрифтном Четвероевангелии киноварью воспроизведены:

1) заголовки отдельных разделов — евангелий, выполненные вязыо; заголовки предисловий и оглавлений;

2) первые буквы названий глав в оглавлениях;

3) указатели зачал на полях (указания на главы отпечатаны черным);

4) указания «под строкой» и «над строкой» (вверху и внизу полосы) на порядок чтения отдельных зачал;

5) указания в тексте на конец очередного недельного чтения;

6) первые (прописные) буквы зачал, недельных чтений и некоторых фраз. Ломбарды в начале предисловий;

7) индексы евангелистов в левом верхнем углу оборотной стороны каждого листа;

8) указания на количество стихов в конце каждого евангелия.

Очень много киновари в «Соборнике 12 месецем» и в «Сказании еже како на всяк день должно есть чести евангелие», где применение красного также регламентируется. Впрочем, были и случаи, когда применение красного и черного определенным правилам не подчинялось. Это прежде всего рамки («цветки») на полях, указывающие начало недельных чтений. В отдельных случаях и в различных экземплярах рамки воспроизводятся по-разному. Так, например, на л. 88 рамка в некоторых экземплярах отпечатана черным, а в других — киноварью. То же можно сказать и о цветке на л. 9. Печатая некоторые листы, типограф определенно экспериментировал. Сам цветок он воспроизводит киноварью, а небольшой крестик сверху делает черным. Иногда и наоборот: цветок черный, а крестик красный. «Орудия страстей» на полях евангелия от Иоанна в большинстве экземпляров узкошрифтного Четвероевангелия отпечатаны киноварью. Лишь в одном из экземпляров весь знак оттиснут черным. Нам известен также один экземпляр, в котором сам знак отпечатан черным, а тонкая рамочка вокруг него сделана красной, и другой экземпляр, в котором знак красный, а крестик на вершине черный ". Сразу встает вопрос, как это сделано. Во всех случаях мы имеем дело с цельной формой. Так мы подходим к вопросу об однопрокатной двухкрасочной печати — оригинальному изобретению московских первопечатников. Первые наблюдения в этой области принадлежат М. А. Доброву. Техническая суть процесса раскрыта А. А. Сидоровым при консультации С. М. Михайлова и В. В. Попова. Киноварные оттиски в узкошрифтном Четвероевангелии очень редко бывают чистыми. К киновари почти всегда примешана черная краска. Это можно, конечно, объяснить загрязненностью самой краски. Однако наблюдения говорят о другом. Легко заметить, что отдельные участки «черных» литер, примыкающие к «красному» набору, бывают окрашены киноварью. Следовательно, печать с двух форм в ее общераспространенном варианте отпадает. В момент нанесения краски на «красный» набор «черный» набор присутствует. Отсюда следует неизбежный вывод — печать производилась с одной формы. А. А. Сидоров восстанавливает процесс следующим образом. Первоначально на всю форму, включая как «черные», так и «красные» ее участки, наносили черную краску. Затем ее осторожно вытирали со слов и литер, которые должны быть отпечатаны красным. На эти участки формы кисточкой наносили киноварь. Под киноварью оставалась какая-то часть черной краски. С другой стороны, кисточка задевала соседние «черные» литеры. В результате киноварные оттиски получались загрязненными «черным», а соседние литеры нередко окрашивались киноварью. Однопрокатность печати превосходно объясняет все описанные выше случаи — двухцветный знак «орудия страстей» и черные цветки с красными крестиками (или наоборот). Раскрашивая отдельные участки киноварью, печатники нередко делали ошибки. Так, в экземпляре Московской Синодальной типографии в зачале 68 евангелия от Марка указания в тексте на конец очередного недельного чтения («преступи, пяк»), которые всегда печатались красным, воспроизведены черным. Слова эти обведены тушью и на полях сделана помета: «Напиши киноварем». Во всех остальных известных нам экземплярах узкошрифтного Четвероевангелия текст напечатан красным. Можно думать, что помета сделана в корректурном экземпляре — вспомним, что в основу собрания Московской Синодальной типографии положена библиотека Печатного двора, комплектовавшаяся в XVI—XVII столетиях. В другом случае в зачале 36 от Марка пропущен киноварный текст «конец, соук». На этой же странице есть немало слов и литер, отпечатанных красным. Нельзя, следовательно, говорить о том, что пропущен «красный оттиск». Печатники попросту забыли нанести киноварь на два слова. Это еще одно доказательство однопрокатности печатного процесса. «Опечатки» в распределении красного и черного нередки. Так, в одном экземпляре пагинация «гI» отпечатана киноварью (во всех других случаях — черным).

ТРИОДЬ ПОСТНАЯ

Триодь постная — одно из любопытнейших безвыходных изданий. А. А. Сидоров называет его «загадочным». Эпитет этот во многих отношениях оправдан. Современные исследователи никак не могут договориться между собой в оценке отдельных аспектов истории Триоди постной. Особенно большие сомнения вызывает датировка издания. Т. Н. Протасьева считает Триодь первой московской печатной книгой. С этим мнением соглашается и М. Н. Тихомиров. Вместе с тем такой авторитет, как А. С. Зернова, считает, что до Триоди в Москве были изданы по крайней мере две печатные книги — среднешрифтное Четвероевангелие (по терминологии Зерновой, Евангелие первого шрифта) и Псалтырь. «Первая русская печатная книга» — титул чрезвычайно ответственный. Позже мы попытаемся объективно рассмотреть все «за» и «против», которые кладутся на чашу весов, когда речь заходит о Триоди постной.

История изучения и известные в настоящее время экземпляры. На страницы славяно-русской библиографии интересующее нас издание ввел в 1829 г. П. М. Строев. Описывая библиотеку Ф. А. Толстого, он помянул о безвыходной Триоди постной, принадлежавшей в свое время Боровицкому Духову монастырю. Библиограф ошибочно посчитал книгу несуществующим московским изданием 1592 г. Эта ошибка, идущая от Сопикова, впоследствии была исправлена И. П. Сахаровым. В 1836 г. тот же П. М. Строев зарегистрировал экземпляр безвыходной Триоди постной из собрания И. Н. Царского. Описание предельно лаконично: «Триодь постная, без выхода, в лист, 369 и 19 листов (счет их внизу). Издание, не известное библиографам, также южной типографии, начала XVI века...» Первый из упомянутых Строевым экземпляров ныне находится в Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, второй — в Государственном Историческом музее. Вслед за Строевым издание упоминает в 1848 г. В. М. Ундольский, описывая библиотеку А. И. Кастерина. В своем известном «Хронологическом указателе» тот же автор атрибутировал Триодь «южным типографиям». Первым исследователем Триоди постной, как и других анонимных изданий, был А. Е. Викторов. Он составил подробное и точное библиографическое описание книги, рассказал об известных ему экземплярах и провел поистине титаническую работу, сравнив текст безвыходной Триоди с одноименными изданиями, выпущенными в 1491 г. в Кракове Швайпольтом Фиолем и в 1589 г. в Москве Андроником Тимофеевым Невежей. Викторов впервые указал на московское происхождение безвыходной Триоди постной. А. Е. Викторов изучал экземпляр Воскресенского Новоиерусалимского монастыря. Кроме того, ему были известны описанный П. Строевым экземпляр из библиотеки И. Царского, перешедший к тому времени в собрание графа Орлова-Давыдова, а также экземпляры Московской Синодальной типографии, Московской духовной академии и Петербургской Публичной библиотеки. В 1876 г. Триодь постная из собрания Воскресенского Новоиерусалимского монастыря была кратко описана архимандритом Амфилохием. Он привел текст одной из вкладных записей экземпляра. В 1877 г. на страницах очередного «Отчета Московского Публичного и Румянцевского музеев» А. Е. Викторов описал экземпляр Триоди, обмененный им в Петербургской Публичной библиотеке (экземпляр А. И. Кастерина) на дублеты старопечатных изданий. Здесь Викторов еще раз подчеркнул, что «эта Триодь несомненно принадлежит к изданиям типографии московской». Два года спустя А. Е. Викторов регистрирует на страницах «Отчета» другой экземпляр Триоди постной, поступивший в музеи вместе с коллекцией старопечатных книг, полученных в обмен на дублеты из библиотеки Ярославского архиерейского дома. Девятый по счету экземпляр безвыходной Триоди описан в 1908 г. И. Свенцицким. Экземпляр этот приобретен для Церковного музея во Львове у московского букиниста Шибанова. Подробно исследовал издание в послереволюционные годы А. А. Гераклитов. Он описал экземпляр из собрания П. М. Мальцева, поступившего в Библиотеку Саратовского государственного университета. Гераклитов первым предпринял изучение шрифта Триоди в сравнении со шрифтом других безвыходных изданий. Обстоятельно изучена была бумага издания и выполнен тщательный палеографический анализ филиграней. Т. Н. Протасьевой известно семь экземпляров Триоди постной. Два из них — из собраний Щапова (ГИМ, Щап. 17) и Егорова (ЛБ, № 3912) — были зарегистрированы ею впервые. Из упомянутых нами 11 экземпляров мы можем указать местонахождение по крайней мере десяти. Неизвестно, где находится Триодь постная из собрания Воскресенского Новоиерусалимского монастыря — наиболее интересный для нас, как мы увидим из дальнейшего изложения, экземпляр. В Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина сейчас хранятся четыре безвыходных Триоди. Это экземпляры Ярославского архиерейского дома (№ 3911), Московской духовной академии (№ 3914), собраний Егорова (№ 3912) и дублет Петербургской Публичной библиотеки (№ 3913). Экземпляр Публичной библиотеки и в Москве числился в дублетах. В таком качестве он фигурирует в «Списке дублетов», который сохранился в архиве А. Е. Викторова. Викторов ошибочно посчитал книгу Триодью цветной, и мы узнаем ее единственно по присвоенному ей инвентарному номеру (№ 1576), который и сегодня можно видеть на экслибрисе, наклеенном на оборотной стороне переплета. В Петербургскую Публичную библиотеку этот экземпляр попал из собрания А. И. Кастерина. В Государственном Историческом музее в настоящее время находятся два экземпляра Триоди постной — книги, поступившие из собраний И. Н. Царского (Цар. А. 13) и П. В. Щапова (Щап. 17). По одному экземпляру Триоди имеют Центральный государственный архив древних актов (экземпляр Московской Синодальной типографии) (ф. 1254, № 1019), Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (экземпляр из собрания Толстого) (№ 160—1. 3. 8), Львовский государственный музей украинского искусства (№ 78/298) и Научная библиотека Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского.

Вкладные. Старейшая вкладная запись на безвыходной Триоди постной относится к 1562 г.— она была сделана за два года до выхода в свет первопечатного Апостола. Это запись на экземпляре Воскресенского Новоиерусалимского монастыря — ее публиковали И. П. Каратаев, А. Е. Викторов, архим. Амфилохий и архим. Леонид, а в новое время М. Н. Тихомиров и Т. Н. Протасьева. Текст записи гласит: «Лета 7070-го дал книгу сию в дом чюдному Богоявленю старец Севастьян, митрополич ключник, по своей душе и по своих родителех на поминок». Л. А. Кавелин указал, что «чюдное Богоявление» — это церковь на подворье Троице-Сергиева монастыря в Московском Кремле, в конце XVI столетия преобразованного в Богоявленский монастырь. Старец Севастьян, первый владелец книги, стоял близко к митрополиту Макарию, ведал его хозяйством. Этот факт, по мнению М. Н. Тихомирова, позволяет предположить, что издание Триоди постной связано с митрополичьим двором. История экземпляра на этом не кончается. В 1661 г. Триодь была изъята из Богоявленского монастыря; известный реформатор, патриарх Никон, вложил ее в излюбленный им Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. Об этом свидетельствует запись, которую мы воспроизводим по копии, снятой А. Е. Викторовым: «Лета 7169 года сию книгу положил в дом святого живоноснаго Воскресения Господа Бога и спаса наш (его) Icyca Христа Новаго Еросалима на Истре реке смиренный Никон божиею милостию патриарх. А (кто) возхощет ю усвоит яко Ахав сын Хормоев или утаит якоже Ананья и Сапфира, да отымет от него Господь Бог святую свою мать...»  Далее следует заклятие патриарха Никона. Следующая вкладная датируется 1594 г. Это запись на экземпляре из собрания Егорова. Сохранилась она плохо — на многих листах частично заклеена и вытерта: «Лета 7102 (дата повторена на двух листах: 1-м и 2-м) месяца марта в 4 день... положил... на свое здравие и по своих... родителех, а кто... сию книгу возмет из... никакими хитростьми... из церкви ее не вынести... а кто сию книгу из дома... а тому бог судит». На том же экземпляре есть и более поздняя запись, сделанная в 1612 г. Сохранилась она плохо. Запись гласит: «Лета 7121 году, месяца октября в 1 день... иконово: ряду, а взят за нее полтора... положил к великомученику Георгию... в Малоярославец на торговище... Притыньскому, а пели бы...» Имеется и третья запись, датированная 6 ноября 1612 г.125 Установить ее текст мы затрудняемся. В XVIII в. книга принадлежала пошехонскому купцу Федору Алексееву Пермякову, о чем свидетельствует запись на обороте последнего листа. В 1595 г. была написана вкладная на толстовском экземпляре Триоди. Гласит она следующее: «Лета 7104 году ноября в И день положил сию книгу Треодь постную к шествею святаго духа к Покрову святей богородицы и святаго блаженнаго Якова Боровицкого монастыря Курач Дметреевич Губкинин по своих родителей по отце по Дметрее и по жене своей Стефаниде». Книгохранитель монастыря также оставил свою запись: «Сия книга глаголемая Треодь поеная печатная Ново-Духовского монастыря и святаго праведнаго Иякова Боровцхкого чудотворца». В том же экземпляре — еще одна неоконченная запись, датированная 3 февраля 1651 г. Следующая запись XVI столетия — на экземпляре А. И. Кастерина, поступившем в ноябре 1874 г. в собрание Московского Публичного и Румянцевского музеев. Запись точно не датирована: «...Триодь постную дал в дом великаго чюдотворца Николы Стороженской монастырь на Ладожском озере царьствующаго града Москвы великия соборныя апостольския церкви пречистыя богородицы честнаго и славнаго ея Успения ключарь Федор Елеуферев сын Протопопов по своих родителех по отце своем благовещенском протопопе Елеуфери во иноцех Еуфимии и по брате своем Петре и по своих родителех в вечный поминок доколе мир вселенией стоит и святая обитель сия». Запись снова вводит нас в круг близкого к царю кремлевского духовенства, Мы уже познакомились с митрополичьим ключником Севастьяном, обладателем одного из экземпляров безвыходной Триоди постной. Теперь перед нами другой владелец — ключник Успенского собора в Московском Кремле — Федор Елеуферьев сын Протопопов. Можно предположить, что книга принадлежала еще его отцу — протопопу Благовещенского собора — домовой церкви московских царей. К концу XVI — началу XVII в. Т. Н. Протасьева относит недатированную запись на щаповском экземпляре. Сохранились лишь обрывки записи: «...Белегостицкий манастырь... келаре старъце при Исае и при свещенике Васия... им поминати родите...»  Здесь упоминается Белогостицкий монастырь Ярославской губернии, основанный в XV в. В самом начале XVII столетия была сделана первая запись на экземпляре, принадлежавшем Московской Синодальной типографии. Говорит она о продаже книги в июне 1611 г.: «...Треодь посную... Васильев сын продал, а дал полтретья рубли да и руку приложил лета 7119 году месяца июня в 3 день». Интересны сведения о цене книги. Географического указания, к сожалению, нет. Но оно содержится в следующей записи, датированной 1628 годом: «Лета 7137 году сентября в 10 день приложили сию книгу Треодь посную в дом пречистыя богородицы Казанския прихожане. А дано за нее полтора рубли. А подписал книгу сию положили сию книгу Треодь постную Березн... волости... Богдашко Матвеев сын Кожевников... Сава да Парфен Ермохины...» Та же церковь упоминается и в записи, датированной несколькими месяцами позже, а именно февралем 1629 г.: «Лета 7137 году февраля в 30 (так!) день куплена сия книга Треодь постная миром к церкви пречистой Богородицы Казанской при попе Богдане Иванове сыне, да при попе Клименте Иванове сыне. А дана сия книга Треодь полтора рубли. Да в сию книгу Треодь посную и цветную прикладу приложил Первой Деменьтев сын». Запись, по-видимому, была сделана самим попом Богданом. Он же увековечил на страницах книги следующее событие: «А собирал в сию книгу деньги поп Богдан Иванов сын Попов... по 3 деньги». Позднее (а может быть, и ранее) книга была дана в «Юревце поволском на посаде в дом Воскресения Христа бога нашего». На саратовском экземпляре — запись 13 марта 1642 г. о продаже книги «покровскими соборянами». Не датированную запись, относящуюся скорее всего к первой половине XVII в., находим в одном из экземпляров Государственной библиотеки СССР им В. И. Ленина. Она гласит: «Книга Триодь поеная Спаса Боголепного Преображения и святых чудотворцев благолепных князей Феодора, Давыда и Константина». В библиотеку Московского Публичного и Румянцевского музеев эта книга поступила из собрания Ярославского архиерейского дома. В связи с этим вполне вероятна справедливость предположения Т. Н. Протасьевой, что упоминаемый во владельческой записи «Спас Боголепного Преображения» — это Спасский монастырь в Ярославле. Запись XVII в. имеется и на львовском экземпляре: «Сия книга села Никольского церкви Николая Чудотворца четыредесять...»  Весьма интересна запись на экземпляре И. Н. Царского, относящаяся к концу XVII столетия. Она свидетельствует о том, что этот экземпляр находился в руках у Петра I: «Сия книга глаголемая Треоть худая и старая государю царю и великому князю Петру Алексеевичу». М. Н. Тихомиров, анализируя вкладные записи безвыходной Триоди постной, утверждал, что книга была распространена в средней полосе России. Мы не видим оснований для такого ограничения. Легко понять, что сохранение экземпляров с определенными вкладными в известной мере случайно. Кроме того, описанный нами экземпляр ЦГАДА уже в начале XVII столетия находился в Казанской епархии.

Общее описание. Опишем внешние признаки Триоди постной. Задача максимально облегчается, ибо общее описание издания давали А. Е. Викторов, И. П. Каратаев и Т. Н. Протасьева. Варианты набора, количество строк на полосе, листовая формула и высота шрифта указаны А. С. Зерновой 138. Вместе с тем остается ряд не изученных еще моментов: формат и пропорции набора, вязь, ломбарды, шрифты. Триодь постная отпечатана в лист. Формат полосы определить затрудняемся: все известные нам экземпляры, как и большинство других первопечатных изданий, сильно и неоднократно обрезаны. Тетради составлены из четырех односгибных листов. Каждая тетрадь, таким образом, содержит восемь листов, или 16 страниц. Есть исключения: две из 52 тетрадей имеют всего по четыре листа. Помета сигнатур кирилловскими цифрами начинается с 13-й и кончается 49-й тетрадью. Сигнатуры проставлены посередине нижнего поля на первой полосе каждой тетради. Проставлена в книге и нумерация листов, также кирилловскими цифрами. Она идет в два счета: сначала перенумерованы 396 листов, затем нумерация начинается снова с единицы и насчитывает 19 листов. В порядке листов сделана ошибка: числа с 320 по 329 пропущены и после листа 319 сразу же идет лист 330. Формат полосы набора: 220х111-122 мм. На полосе, как правило, 25 строк. Высота десяти строк 83 мм. Помета сигнатур, как уже отмечалось выше, начинается с 13-й и кончается 49-й тетрадью. Здесь нам придется внести небольшую поправку в сведения, сообщаемые всеми книгоописателями — от И. П. Каратаева до А. С. Зерновой. В нумерации сигнатур имеется пропуск — не пронумерована тетрадь 16-я, на первом листе которой проставлена лишь пагинация — 121. Есть еще одно важное обстоятельство, не замеченное ни одним из исследователей. Все недостающие сигнатуры, а именно 2-я — на л. 9, 3-я —на л. 17, 4-я —на л. 25, 5-я — на л. 33, 6-я — на л. 41, 7-я — на л. 49, 8-я —на л. 57, 9-я — на л. 65, 10-я —на л. 73, 11-я —на л. 81, 12-я — на л. 89 и, наконец, 16-я — на л. 121 — все эти сигнатуры проставлены от руки. Сделано это, несомненно, в самой типографии, еще до подборки и до брошюровки книги. Рукописные сигнатуры мы видели во всех известных нам экземплярах Триоди постной. Правда, на некоторых из листов сигнатуры обрезаны. Но это лишь доказывает тезис. Сигнатуры в типографии ставились очень низко и при переплетении книги обрезались. Так, в экземпляре ЛБ № 3913 сохранились сигнатуры 2, 6, 7, 8, 11, 12 и 16-я. На л. 73 видна лишь верхняя часть обрезанной сигнатуры 10. Допустим, что сигнатуры проставлены владельцами книг значительно позднее. Есть пример, полностью исключающий это предположение. В экземпляре Триоди постной, ранее принадлежавшем Московской Синодальной типографии, а ныне находящемся в Центральном государственном архиве древних актов, 5-я тетрадь (лл. 33—40) вплетена после 6-й (лл. 41—48). Между тем на 6-й тетради, которая в этом экземпляре является пятой по счету, стоит, как и следовало предполагать, сигнатура 6.

Состав. Триодью постной называется богослужебная книга, в которой собраны молитвословия, предназначенные для пения в церкви в подвижные праздники, предшествующие пасхе. Это так называемые приготовительные дни к великому посту и сам великий пост. Столетия богослужебной практики выработали непререкаемые каноны, которым свято следовала церковь. Каждый день был размечен и для каждого предназначались свои молитвословия. В разные дни великого поста отмечалась память всевозможных святых — великомученника Федора Тирона, Григория Паламы, Иоанна Лествичника, Андрея Критского и т. д. На все эти случаи жизни в Триоди постной были собраны молитвословия. Соответствующие чтения не изобретались, а брались преимущественно из Библии — из книг пророков Исаии, Иоиля, Захарии, из книги Бытия, из притч царя Соломона. В великорусском книгописании Триодь постная широко известна уже в XIV—XV вв. Были эти книги и ранее. Однако они постоянно использовались в церковной практике — изнашивались быстрее, чем капитальные и обычно хорошо оформленные Четвероевангелия и Апостолы. По традиции безвыходная Триодь постная открывается молитвословиями для чтения в неделю мытаря и фарисея. Это отражено в самом заглавии книги, исполненном вязью: «Трепеснець с богом починаем о мытари и фарисеи». Далее помещены чтения в неделю блудного сына (л. 5 об. и сл.) и т. д. В самый конец книги отнесен «Синоксарь сиречь събрания в нарочитыя триодю праздник...». Здесь помещены «синоксари» для тех же самых подвижных праздников, что и в основном тексте. В конце «Синоксаря» — «Житие и жизнь преподобныя матере нашея Марии Египетской, списано Софронием, патриархом Иерусалимским» (лл. 376 об.— 382). Житие со стародавних времен составляло непременную часть Триоди, ибо память святой отмечалась «стоянием» в четверг «пятой седмицы» великого поста. В Триодях помещали обычно и «повесть» о чудесах, «егда персы и варвары царьствующий град облегоша бранню». Такое название дано ей в поздней Триоди 1589 г. В нашем издании повесть включена в синоксарь пятой субботы великого поста. Завершает книгу справочный раздел: «Подобает ведати, когда поются троичны...»,— снабженный собственной пагинацией (лл. 1 —19). Первое печатное издание Триоди постной было выпущено около 1491 г. в Кракове Швайпольтом Фиолем. Московская безвыходная Триодь — второе издание. Третье было напечатано в 1561 г. в венецианской типографии Виченцо Вуковича Стефаном из Скутари. Четвертое вышло в конце 70-х гг. из типографии дьякона Кореси. Наконец, пятое (второе московское) напечатано в 1589 г. Андроником Тимофеевым Невежей. Знакомясь с узкошрифтным Четвероевангелием, мы видели, что всевозможные дополнительные разделы к евангельскому тексту зачастую подвергались перестановкам. То же в еще большей степени свойственно Триоди постной. В краковском издании все синоксари собраны вместе в конце книги. Так же размещены они и в безвыходной Триоди. Впоследствии Андроник Невежа разместил синоксари в середине канонов после шестой песни. Он следовал московской традиции, получившей отражение во многих списках. Тот же порядок удержался» в позднейших изданиях. По содержанию безвыходная Триодь сильно отличается от издания 1589 г. Нет здесь, в частности, так называемых «Марковых глав» или извлечений из церковного устава — инструкций священнику, как править службы. Во всех этих отношениях безвыходная Триодь постная близка к краковскому изданию 1491 г. Едва ли не оттуда пришел в нее и своеобразный знак препинания — «стишица»,— употребляемый вместо «большой точки». Отличительные особенности безвыходной Триоди и ее близость к краковскому изданию побудили многих исследователей посчитать издание не московским. Однако уже А. Е. Викторов в своей неопубликованной работе с непреложностью установил, что язык безвыходной Триоди близок к московскому изданию 1589 г. и весьма далек от краковского и венецианского изданий. Проведенное им текстологическое исследование авторитетно и точно; оно подкреплено наглядными примерами. Изучение текста позволило А. Е. Викторову сделать вывод: «...для издателей Постной Триоди 1589 г. служила образцом, а может быть, и оригиналом Постная Триодь не краковская, и не венецианская, и не рукописная, а именно печатная, изданная также в Москве прежде московского первопечатного Апостола». Вывод бесспорен в той его части, которая касается московского происхождения безвыходной Триоди. Он сомнителен, когда речь идет об использовании этой Триоди в качестве оригинала для издания 1589 г. Скорее всего у печатников анонимной типографии и у Андроника Тимофеева Невежи были в руках два списка книги, различные по редакции, но одного происхождения. Полиграфическое оформление текста безвыходной Триоди постной обнаруживает неопытность типографа. Колонтитулов, обычных в последующих изданиях, здесь нет. Поэтому отыскать нужный раздел труднее. Начало недельных чтений печатник выделяет киноварью, которой отпечатаны заголовки. Андроник Невежа в этом случае ставил заставки. Киноварью отпечатаны и заголовки чтений внутри разделов: «От пророчества Исаина чтения», «От притчеи чтение» и т. д. Неопытность типографа сказалась и в том, что он не выделяет заголовков отдельной строкой, чаще всего печатая его в подборку с последней фразой предыдущего чтения. В некоторых случаях заголовок помещен в самом конце страницы, а чтение начинается с другой (л. 85 об. и др.). Неопытность мы видим и в том, что киноварными ломбардами подчеркнуты первые строки не недельных разделов, а подчиненных им по структуре внутринедельных чтений.

Первое и второе издания. В процессе изготовления Триоди постной, после того как большая часть тиража уже была отпечатана, первопечатники сочли возможным и необходимым внести в текст книги ряд изменений. Варианты набора вообще зачастую встречаются в первопечатных изданиях. Однако в данном случае варианты настолько многочисленны и основательны, что представляется возможным говорить о двух изданиях книги. К великому сожалению, нам известны лишь экземпляры первого издания. Единственный экземпляр второго издания в свое время находился в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре. Собрание монастыря поступило в Государственный Исторический музей. Однако интересующей нас книги в музее нет. А. Е. Викторов в 70-х гг. прошлого века снял факсимильную копию первой страницы Воскресенского экземпляра, предназначая ее для своего труда о безвыходных изданиях. Одновременно он отметил карандашом некоторые из разночтений в экземпляре Румянцевского музея. Таковы те скромные данные, которыми мы можем пользоваться, говоря о двух изданиях Триоди постной. Одним из важнейших усовершенствований, если судить по первому листу книги, было введение индексации на полях — по образцу узкошрифтного Четвероевангелия. Продолжено ли это нововведение и на остальных листах, мы не знаем. А. Е. Викторов не упоминает об этом. Из 15 строк первого листа перебраны 12. Ряд исправлений касался редакции текста. Так, в 13-й строке в словосочетании «и в сих воздыханиихъ» было поставлено другое слово — «стенаниихъ». Введены указания для священника о порядке чтений: в четвертой строке — «Первую, повторим», в восьмой — «Тот же». Чтобы внести дополнение в 8-й строке, пришлось перебрать 7—9-ю строки. Наборщик остроумно вышел из трудного положения. Он экономит место тем, что выносит над строкой окончания с «ером». «Ер» в этом случае пропадает. Вынесены окончания слов «насъ» в 7-й строке и «побеждаемъ» — в 9-й. Характерны исправления орфографического плана. В первом издании обычны, как и в узкошрифтном Четвероевангелии, окончания «ги», «ки», «хи» — «фарисеиски», «мытарьски». Второе издание принимает написание «фарисеискы», «мытарьскы», что отражает тенденцию к архаизации, которая особенно сильно проявилась впоследствии — в среднешрифтном Четвероевангелии. Более архаично и написание «Моусеи» (через ижицу) во втором издании вместо «Моисеи» — в первом (л. 8, строка 5). А. Е. Викторов отмечает, что значительные изменения текста имелись на лл. 1, 8, 154 и 159 второго издания. В экземпляре ЛB № 3913 разночтения отмечены на лл. 8, 8 об., 67, 69, 70 и некоторых других. Надо надеяться, что последующие изыскания откроют экземпляр второго издания. Только тогда мы сможем сколько-нибудь подробно судить о характере исправлений, предпринятых первопечатниками.

Бумага. Как и узкошрифтное Четвероевангелие, безвыходная Триодь постная напечатана на французской бумаге. Водяные знаки изучались А. А. Гераклитовым, А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой. Были обнаружены следующие знаки:

1. Перчатка с короной над пальцами (Лихачев, № 2859, 2860; Брике, № 10942). 1551-1555 гг.

2. Перчатка с короной над пальцами и буквой «Р» на ладони (Лихачев, № 3450; Брике, № 11039). 1542-1564 гг.

3. Большая перчатка с короной над пальцами (Брике, № 11393). 1558 г.

4. Перчатка с короной над пальцами и рожком на ладони (Лихачев, № 3449; Тромонин, № 349, 350). 1564 г.

5. Перчатка со звездой над пальцами и с лилией на ладони (Тромонин, № 351, 688). 1564 г.

6. Сфера, увенчанная пятиконечной звездочкой (Брике, № 13996; Тромонин, № 646, 1318). 1531—1564 г.

7. Сфера, увенчанная шестиконечной звездой (Брике, № 13995; Тромонин, № 666). 1550—1564 гг.

8. Сфера с литерами «I» и «В» по сторонам и с лилией в навершии (Брике, № 14056; Тромонии, №790). 1548-1564 гг.

9. Рука, держащая сферу (Лихачев, № 1667; Брике, № 13994; Тромонин, № 1258). 1536—1553 гг.

10. Кувшин с одной ручкой и литерами «РВ» (Брике, № 12717, 12786). 1549-1556 гг.

11. Кувшин с двумя ручками, на поддоннике (Лихачев, № 1779; Тромонин, № 670). 1555—1567 гг.

12. Кувшин с двумя ручками, без поддонника (Брике, № 12903). 1553-1564 гг.

13. Кораблик (Брике, № 11973, 11974; Лихачев, № 1864, 1865, 3455, 3456, 3457; Тромонин, № 361, 362). 1552—1566 гг.

Сводка знаков, сделанная нами главным образом по данным А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой, далеко не исчерпывающая. Так, А. С. Зернова указывает, что знак «перчатка» встречается в безвыходной Триоди постной в 15 вариантах. Исходя из показаний водяных знаков, А. А. Гераклитов датирует издание 1555—1556 гг., А. С. Зернова — около 1556 г. и Т. Н. Протасьева 1552—1553 гг. Мы уже говорили, что датировка по одним лишь филиграням более чем приблизительна. Это приходится повторить и в случае с Триодью постной. Так или иначе, выкладки А. А. Гераклитова и А. С. Зерновой представляются нам более справедливыми. Любопытно, что Т. Н. Протасьева, дающая для Триоди наиболее раннюю дату, не учитывает в своих расчетах показания поздних знаков, приведенных в нашем списке под № 4 и 5. Чрезвычайно интересно, что многие водяные знаки узкошрифтного Четвероевангелия и Триоди постной совпадают (в нашем списке № 1, 2, 5, 6, 7, 10, 11). Это лишнее доказательство в пользу того, что оба издания вышли из одной типографии, одно вскоре после другого.

Шрифты. Безвыходная Триодь постная отпечатана более мелким шрифтом, чем узкошрифтное Четвероевангелие (10 строк — 83 мм). Графика шрифта обладает некоторыми особенностями, подчеркнуть которые необходимо. Первая состоит в применении нескольких начертаний знака «о». Среди них «о» с точкой (в слове «око», например л. 156) и «о» с двумя точками (в слове «очи», лл. 63, 122 об., 283 и др.). А. С. Зернова считает это признаком архаичности шрифта, вспоминая издания Швайпольта Фиоля, где были такие же варианты. Мы не можем согласиться с этим. Известно немало рукописей московского происхождения, относящихся к XVI и даже к XVII вв., в которых имеются знаки «он» с одной и двумя точками. Буква «р» применена в безвыходной Триоди постной в двух вариантах. Первый из них — с длинным, опускающимся под строку штамбом — обычен для московского полуустава XV—XVI вв. Зато второй вариант — с короткой ножкой, не выходящей за пределы строки,— в московских рукописных книгах не встречается. Обе формы встречаются в пражских изданиях Скорины. Непривычная графика литеры «рцы» не понравилась в Москве. Перебирая текст книги для второго издания, наборщик Триоди везде заменяет второй вариант буквы первым (на л. 1 в строках 3, 5, 10). Своеобразная особенность шрифта Триоди постной — использование лигатуры «ау», над которой обычно ставится выносное «д» (в словах «радуются», «радующеся» — лл. 58, 243 и др.). Кроме буквы «р» в двух начертаниях имеются буквы «земля», «т», «ять», «фита», «омега», «у». По величине очка литеры Триоди постной могут быть сгруппированы следующим образом:

1) без выносных элементов; высота очка 3 мм;

2) с нижними выносными элементами; высота очка 4; 6; 7 мм;

3) с верхними выносными элементами; высота очка 4; 5; 6; 7 мм;

4) с нижними и верхними выносными элементами; высота очка 9 мм.

Выносные буквы (высота очка 2—3 мм), как правило, отлиты отдельно от литер. Любопытно применение двух форм выносного «т»: под титлом и без него. Архаическую форму под титлом находим, например, в слове «на утрени» (л. 95, строка 6). По сравнению с узкошрифтным Четвероевангелием, где применены одни лишь строчные буквы, в Триоди постной — великое обилие прописных. Можно выделить прописные буквы трех основных видов, причем в каждом из них имеются знаки одинаковых наименований. Первая группа: «черные» прописные, употреблявшиеся внутри строки после точек и «стишиц». Буквы эти хорошо держат линию шрифта со строчными знаками. Высота очка — около 4 мм. Вторая и третья группы: «красные» прописные, употребляемые для выделения абзацев, чтений и т. д. Вторая группа держит линию шрифта. Третья группа характеризуется тем, что знаки ее выходят за пределы как верхней, так и нижней линии шрифта. Высота очка прописных знаков этих групп 4,5—12 мм. Знаков препинания в Триоди также больше, чем в узкошрифтном Четвероевангелии. Новые знаки: двоеточие и «стишица». Широко применяет типограф Триоди постной всевозможные надстрочные знаки ударения и придыхания, отливая их отдельно от шрифтовых знаков. Мы видим, что ассортимент шрифтов у печатника Триоди богаче, чем у его предшественников. Это относится главным образом к прописным знакам, а также к ломбардам, которые, по сути дела, являются элементом орнаментики и подробно рассматриваются ниже.

Орнаментика. Орнаментальное убранство безвыходной Триоди постной небогато. Оно ограничивается единственной заставкой (л. 1 — Зерн. 6), под которой расположен узорный заголовок, выполненный вязью. Гравированных буквиц в книге нет. Столь скромное художественное убранство в рукописных Трподях не представляло ничего необычного. Однако печатные издания выполнены богаче. Особенно роскошно второе московское издание книги, выпущенное Андроником Тимофеевым Невежей в 1589 г., где 16 заставок и два инициала. Если обратиться к западным изданиям, то даже в скромной Триоди постной, выпущенной Стефаном Мариновичем в Венеции в 1561 г.,— две заставки и несколько гравированных инициалов. О заставке из безвыходной Триоди постной писали А. И. Некрасов и А. А. Сидоров. Первый отметил ее грубое исполнение, а также утверждал, что она исполнена «из немецких зубчатых трав, почти лишенных русской обработки». Впоследствии А. И. Некрасов еще раз подчеркнул зарубежный характер орнаментики: «Мы имеем дело с несомненной копировкой иноземного образца без особых его каких-либо осмысленных изменений». А. А. Сидоров, склоняясь к тому, что Триодь постная появилась после узкошрифтного и среднешрифтного Евангелий и Псалтыри, приписывает заставку второму по счету московскому граверу — первым он считает Васюка Никифорова. А. А. Сидоров отмечает, что заставка «выполнена на черном фоне, но не белым, а черным штрихом». Заставка представляет собой удлиненный прямоугольник (112х52 мм), контуры которого подчеркнуты рамочкой из двух параллельных белых линий. Сверху в центральной части прямоугольник увенчан узорным навершием (высота 18 мм), напоминающим луковицы церковных глав. Прямо под луковицей — изогнутый сучковатый ствол, обрубленный сверху. От ствола исходят две тонкие белые линии, изображающие ветви. Они идут влево и вправо, поднимаются вверх, затем снова направляются к центру. Ветви заканчиваются стилизованными бутонами, напоминающими чаши. Ветви обильно обрамлены причудливо изогнутыми, многолопастными листьями. Столь интенсивного черного цвета, как в нашей заставке, мы не находим ни в одной из заставок первопечатных изданий. Насыщенное цветовое пятно в верхней части полосы сразу привлекает внимание. Мы не можем согласиться с утверждением о «грубости» заставки. Проистекает оно из того прискорбного обстоятельства, что хороших и полных оттисков почти не сохранилось. В большинстве известных экземпляров Триоди постной первые листы с заставкой истрепаны и запачканы; недостающие части оттиска воспроизведены от руки тушью. Но мы можем назвать и один превосходно сохранившийся оттиск. Он оставляет незабываемое впечатление. Вопреки мнению А. И. Некрасова, видевшему в заставке Триоди постной исключительно зарубежные мотивы, можно указать отечественный прототип ее — гравированную на металле заставку Феодосия Изографа. Гравер Триоди еще неуверенно владеет резцом. Да и материал не позволил ему скопировать заставку Феодосия во всем ее композиционном богатстве. Сходство очевидно в сучковатом стволе, который, однако, не продолжен, как у Феодосия, а неестественно обрублен. Близки по конфигурации стилизованные бутоны, расположенные в обоих случаях симметрично относительно центральных вертикальных осей заставок. Впоследствии в московской старопечатной орнаментике — у Андроника Тимофеева Невежи — встречаются более близкие копии заставки Феодосия (Зерн. 112 и 179). Искусство Феодосия Изографа питало наших первопечатников — они постоянно обращались к его животворному источнику, черпали здесь отдельные мотивы, заимствовали композиционное построение и элементы орнаментальной разделки. Мы можем представить, как гравер положил перед собой заставку Феодосия и начал копировать ее. Он следовал металлографским приемам — там, где на заставке Феодосия была черная линия, вынимал штихелем борозду. Фон же оставил совершенно нетронутым. И вот результат. Ксилография, несомненно, выполнена в металлографской технике. Так проработана поверхность ствола, заштрихована верхняя часть бутонов. О том же говорят извивающиеся белые линии ветвей. Металлографскими приемами выполнены и рамки, ограничивающие изображение. Что же касается «черного» штриха, которым отделана поверхность листьев, то совершенно такой же штрих есть и на заставках узкошрифтного Четвероевангелия. В этом отношении техника первых безвыходных изданий аналогична. Сюжет же, как мы уже говорили, близок Андронику Тимофееву Невеже. Здесь опять-таки придется дать коррективы к высказанным в литературе утверждениям, что мотивы заставки Триоди постной позднее в старопечатной орнаментике не встречаются. Отметим, что очень плохой и, по-видимому, пробный оттиск заставки находится в рукописных «Пандектах» Никона Черногорца — это установлено Т. Н. Протасьевой. Там же есть оттиск еще одной заставки — в известных нам первопечатных изданиях такая заставка не встречается. О ней мы расскажем ниже.

Ломбарды. Скромность убранства Триоди и отсутствие гравированных буквиц в какой-то мере восполняется обилием ломбардов. Все они напечатаны киноварью и, как и прописные киноварные литеры, вынесены на корешковое поле. Этим нарушена левая линия набора. Высота очка всех ломбардов одинакова — около 28 мм. По росту они занимают примерно четыре строки. Репертуар их ограничен — 18 начертаний 13 различных наименований. Ломбард «В» имеется в трех вариантах, ломбарды «Б» и «Т» —в двух. Применение ломбардов строго регламентировано — ими начинаются отдельные песнопения. Чаще всего применены ломбарды «С» — 27 раз и «Т» (первый вариант) — 18 раз. С другой стороны, ломбарды «А» (л. 256), «В» (третий вариант — л. 343 об.), «Ж» (л. 240 об.), «М» (л. 235 об.) и «Т» (второй вариант — л. 376 об.) использованы всего лишь по одному разу. Отдельные буквы имеют несколько вариантов; это можно было бы объяснить тем, что одноименные ломбарды встречаются на полосах, которые печатались одновременно, например полосы 1-я и 8-я об., 2-я и 7-я об. и т. д. Однако такое объяснение уместно далеко не всегда. Так, например, второй вариант ломбарда «Т» появляется лишь на л. 376 об., в то время как первый вариант той же литеры был последний раз употреблен на л. 255. Вместе с тем три варианта ломбарда «В» — явное следствие весьма частого их употребления в разделе «Синоксарь». Укажем полистное применение каждого из трех вариантов ломбарда «В»: первый вариант — лл. 62 об., 350, 356, 360, 363 об., 370, 371 об., 393 об.; второй вариант — лл. 98, 148, 355, 358 об., 366, 367 об., 375, 392; третий вариант — л. 343 об. Графика ломбардов Триоди Постной своеобразна и, надо сказать, имеет мало общего с манерой, сложившейся в Московском государстве к концу XV столетия и свойственной как московским, так и новгородским рукописям. Характерны извилистые линии, исходящие из нижнего края литеры, причем одна из них закручивается кверху по спирали, а вторая круто идет вниз. Иногда можно наблюдать и третью кривую, идущую кверху. Такие ломбарды применялись и в рукописях: назовем Четвероевангелие новгородского письма из собрания архимандрита Амфилохия, знаменитое Четвероевангелие 1531 г. Исаака Бирева. В ломбардах Триоди постной извилистую линию, отходящую от ствола литеры вниз, нам привелось наблюдать лишь однажды — в ломбарде «Б» на л. 194 экземпляра Московской Синодальной типографии. При сравнении с другими экземплярами выяснилось, что эта линия искусно воспроизведена от руки. Штрихи ломбардов прямолинейны и строги. Некоторые из них напоминают вязь в изданиях Швайпольта Фиоля. Особенно близкие аналогии в них находит ломбард «В» (первый вариант) с закругленной верхней частью и пятиугольной нижней, причем обе части соединены прямой. Похож на фиолевские и ломбард «Ж» из Триоди постной (л. 235 об.).

Особенности полиграфической техники. С полиграфической точки зрения безвыходная Триодь постная во многом несовершенна. Это побуждает нас поставить ее непосредственно за узкошрифтным Четвероевангелием. Как и в этой книге, на полях Триоди можно найти немало оттисков пробельного материала. В дальнейшем отмарывание пробелов встречается исключительно редко. Изучая оттиски, можно установить, что кегль шрифта Триоди был равен 8 мм (20 пунктов). На этот кегль отливались базовые строчные литеры без нижних выносных элементов, а также шпации. Нами зарегистрировано применение шпаций толщиной от 1 до 6,5 мм. Марзаны отливались на кегль 5 мм и использовались для обкладки полосы. По высоте строчной литеры 3 мм приходилось на очко, 4 мм — на верхние заплечики и 1 мм — на нижние заплечики. Кроме базовых были и литеры другого кегля. Прежде всего это литеры с нижними выносными элементами. Кегль этих литер равен 12 мм. С другой стороны, все шрифтовые знаки (за исключением литер с верхними выносными элементами) отливались не только на базовый, но н на укороченный кегль, равный для литер без выносных элементов примерно 5 мм. Применение двух вариантов литер — обычных и укороченных — вытекало из своеобразнейшей техники набора, впервые принятой именно в безвыходной Триоди постной. Эта техника была московским изобретением — ранее мы нигде с ней не встречаемся. Она будет усвоена всеми московскими первопечатниками и их учениками, перейдет границы Московской Руси и станет обычным явлением в Литовской Руси и Румынии. Рассказывая об узкошрифтном Четвероевангелии, мы упоминали, что в этом издании линия нижних выносных элементов первой строки совпадала с линией верхних выносных элементов второй строки. В Триоди постной — другое. Здесь линия верхних выносных элементов второй строки заходит выше линии нижних выносных элементов первой строки. Условимся называть это явление «перекрещиванием строк». «Перекрещивание» позволило превосходно имитировать внешний облик полосы рукописной книги. По-видимому, именно к этому стремились первопечатники. В узкошрифтном Четвероевапгелии это не удалось. Печатники Триоди постной первыми удовлетворительно справились с задачей. Эффект достигался, во-первых, тем, что литеры отливались на основной и укороченный кегли, и, во-вторых, тем, что надстрочные знаки отливались отдельно от литер. Набирали строку, по-видимому, первоначально обычными литерами. Затем те литеры, над которыми должны были стоять надстрочные знаки, изымали из набора и заменяли укороченными, а в образовавшийся промежуток вставляли литеру с выносным элементом. Укороченные литеры ставились в строку сразу в тех местах, над которыми находились нижние выносные элементы предшествующей строки. Техника набора, как видим, значительно усложнилась. Во многих случаях приходилось специально подгонять литеры одну к другой, делать в них пазы и выемки. Наборная техника Триоди постной, впоследствии получившая широкое распространение, свидетельствует о самостоятельном освоении технических основ книгопечатания в Москве. Заимствовать где-либо эту технику московские первопечатники не могли. Ряд важных особенностей имеет и двухкрасочная печать Триоди постной. А. А. Сидоров первым указал, что листы Триоди печатались сначала тем же однопрокатным приемом, с которым мы познакомились при изучении узкошрифтного Четвероевангелия. Затем техника меняется — печать становится двухпрокатной. Но что самое интересное — и это также заметил А. А. Сидоров,—в конце книги техника снова становится прежней — однопрокатной. А. С. Зернова в своем известном исследовании «Начало книгопечатания в Москве и на Украине» говорит об изменении методов печатания «приблизительно» после десятой тетради, объясняя это тем, что «во время печатания книги произошла какая-то перемена: или мастера научились западному приему, или, вернее, среди них оказался мастер, знавший этот прием». О возвращении к прежней технике А. С. Зернова умалчивает, за что ее справедливо критиковал А. А. Сидоров. В другой работе А. А. Сидоров снова подчеркивает различие в техниках, причем сравнивает одну из них — двухпрокатную — с приемами Ивана Федорова. Вот, собственно, и все, что сказано по этому вопросу. Чтобы взвесить все «за» и «против» и прийти к какому-либо определенному выводу, необходимо обратиться к самому изданию. Однопрокатная двухкрасочная печать наблюдается в тетрадях 1—10-й Триоди постной. Тетради 11—43-я — почти три четверти книги — напечатаны двухпрокатным методом. В тетрадях 44—52-й мы вновь встречаемся с однопрокатной техникой. Когда мы будем знакомиться с широкошрифтными Четвероевангелиями и Псалтырью, мы увидим, что в них типографы применяли печать в два проката с одной формы с первичным оттискиванием красного текста. Техника эта пришла из старых славянских типографий Польши и Черногории, где ее широко использовали. Впоследствии она будет усвоена Иваном Федоровым, а от него перейдет к московским, белорусским и украинским типографам. В западноевропейской полиграфии едва ли не с первых шагов книгопечатания применялось первичное оттискивание черного текста и двухпрокатная печать с двух форм. Именно эту технику мы и встречаем в Триоди постной. Это подтверждают многие факты. Прежде всего на тех листах Триоди постной, которые отпечатаны двухпрокатным методом, мы нигде не найдем дублирования отдельных элементов «черных» литер киноварью, что характерно для двухпрокатной печати с одной формы. О печатании с двух форм говорят также многочисленные оттиски «красных» бабашек, занимавших пробельные участки второй из форм. И что наиболее интересно — оттиски эти сделаны поверх «черных» литер. Если бы печатание производилось с одной формы, мы никогда не смогли бы наблюдать ничего подобного. Ведь в общей форме вокруг «красных» литер находятся не бабашки или какой-либо другой пробельный материал, а «черные» литеры. Наконец, третье доказательство. Отпечатки краев «черных» литер, которые широко встречаются в Триоди постной, в свое время помогли нам определить размеры типографского материала. Ныне они будут непреложно свидетельствовать о своеобразном характере двухкрасочной печати. Отпечатки краев «черных» литер пересекают нижние выносные элементы «красных» литер. Это возможно лишь в том случае, если «красные» литеры печатались отдельно. Последовательность наложения отдельных красок в первопечатных изданиях установить нелегко. Все зависит от того, насколько велика кроющая способность краски. Как правило, черная краска обладает значительно большей кроющей способностью, чем киноварь. Поэтому почти во всех случаях наложения цветов друг на друга кажется, что «красное» находится под «черным». Анонимная Триодь постная в этом смысле составляет счастливое исключение. Нам удалось обнаружить в рассматриваемом издании несколько вполне очевидных примеров наложения красной краски поверх черной. Уже приходилось отмечать своеобразие и «необычность» Триоди постной в сравнении с другими московскими безвыходными изданиями XVI столетия. Это касалось шрифта, орнаментики, приемов набора и верстки, манеры ставить пагинацию и сигнатуры. Ныне приходится распространить тот же тезис «необычности» на методику двухкрасочной печати. В заключение отметим, что во многих случаях печатники Триоди постной забывали вторично пропустить лист с отпечатанным «черным» текстом через печатный станок. Неотпечатанный «красный» набор впоследствии вписывали от руки. Это, несомненно, делалось в самой типографии — во многих экземплярах издания, просмотренных нами, записи сделаны одним почерком. Нам не приходилось видеть ни одного экземпляра, в котором бы на месте пропущенной киновари оставалось пустое место. А. С. Зернова отмечает пропуски киновари на лл. 139, 140 . об., 171 и 174 об. Кроме того, во всех известных экземплярах Триоди постной пропущена и впоследствии вписана от руки прописная киноварная литера «веди» на л. 139 166. В дополнение к этим сведениям мы можем привести и другие случаи пропуска киновари: лл. 137, 144 об., 153, 153 об., 160, 160 об. ш, 139 и 142 об. 168 и т. д.

ТРИОДЬ ЦВЕТНАЯ

Непосредственным продолжением Триоди постной служит богослужебная книга, именуемая Триодью цветной. И в той и в другой помещены молитвословия для подвижных церковных праздников: в Триоди постной - для праздников, предшествующих пасхе, в Триоди цветной — для пасхи и следующих за нею недель. Славянские типографы, печатавшие Триодь постную, непосредственно вслед за ней выпускали и Триодь цветную. Так поступали Швайпольт Фиоль, Стефан из Скутари, Андроник Тимофеев Невежа. В настоящее время в разобранных фондах наших книгохранилищ нет ни одного экземпляра московской Триоди цветной, выпущенной в 50—60-х гг. XVI в. Не учитывает этого издания и ни один из русских библиографов. Однако в переписных книгах церквей и монастырей Московской Руси сохранились сведения о Триоди цветной. Издание упоминается в можайских писцовых книгах задолго до выхода в свет Триоди цветной 1591 г. Отдельные экземпляры книги были известны еще в прошлом столетии. JI. А. Кавелин в 60-Х гг. видел в церкви села Покровского, Массальского уезда, Калужской губернии «Пентикостерион московской печати 1550 г.». Особенный интерес здесь представляет дата. К сожалению, мы лишены возможности проверить справедливость этого утверждения. Дефектный экземпляр первопечатной Триоди цветной в свое время находился в собрании П. В. Щапова. Собрание в 1888 г. поступило в Государственный Исторический музей, однако экземпляр Триоди передан не был. Где он находится сейчас, никто не знает. К счастью, экземпляр этот был подробно изучен и описан А. Е. Викторовым. Описание вошло в неопубликованную работу археографа, посвященную безвыходным московским изданиям. В архиве Викторова сохранились также литографированная факсимильная копия одной из страниц Триоди цветной и фотография другой ее страницы. Судя по описанию Викторова, щаповский экземпляр состоял из 36 тетрадей (288 листов), что составляло около половины всей книги. Начинался он 2-й тетрадью, содержащей последние листы службы 6-й недели поста, и оканчивался 37-й тетрадью, содержащей молитвословия для недели св. Фомы. Синоксари, как и в безвыходной Триоди постной, были вынесены в конец книги. Здесь типограф следовал практике, сложившейся в зарубежных славянских типографиях. А. Е. Викторов провел сопоставительное исследование текстов щаповского экземпляра и Триодей цветных, изданных в Кракове около 1491 г., в Скутари в 1563 г. и в Москве в 1591 г. По редакции своей щаповский экземпляр близок к московскому изданию и весьма далек от краковского и южнославянского. По полиграфическому исполнению Триодь цветная выше Триоди постной. Печатник овладел выключкой строк — это новое достижение московских пёрвотипографов на пути к овладению полиграфической техникой. В технике набора применяется прием «перекрещивания строк», найденный в предыдущем издании. Надстрочные знаки отлиты отдельно от литер. Сам шрифт другой,— третий по счету в Москве. Высота десяти строк по факсимильной копии составляет около 103 мм. Графика шрифта близка к Триоди постной. Здесь также есть варианты литер «р» и «ять» с укороченным штамбом. Однако штамб укороченного «р» выходит за пределы строки. Варианты с укороченными нижними выносными элементами есть и для литер «ф» и «х». Шаг к московской традиции был сделан и в пунктуации. Печатник Триоди цветной отказался от «стишиц», столь неумеренно используемых в Триоди постной, и везде заменил их точками. Орнаментика сохранившейся части книги ограничивалась гравированными инициалами, которых, как помнит читатель, в Триоди постной не было. Во множестве представлены и ломбарды. Мы говорили выше о рукописных «Пандектах» Никона Черногорца, на одном из листов которых оттиснута заставка из Триоди постной. Есть в этой рукописи и вторая заставка — удлиненный прямоугольник с таким же навершием-луковицей, как и в первой заставке. Среднее поле, ограниченное с трех сторон бордюрной рамкой, заполнено своеобразным, хорошо организованным геометрически-растительным узором т. Оттиск с той же доски находится и в «Тактиконе» Никона Черногорца — рукописи второй половины XVI в. из собрания Троице-Сергиевой лавры. Т. Н. Протасьева высказала мнение, что эта заставка, оттиски которой мы не находим ни в одном из известных нам безвыходных московских изданий, «представляет собой орнамент не сохранившейся Триоди цветной». Заставка, по-видимому, украшала первый лист книги, которого в экземпляре Щапова не было. «По несохранности экземпляра,— пишет Викторов,— нельзя решить, была ли в начале заставка, но в сохранившейся части книги заставок нигде нет». Единственная орнаментика, которую регистрирует Викторов,— гравированные буквицы «веди». О графике ее мы можем судить по факсимиле и фотоснимку из архива А. Е. Викторова. Недавно нами был обнаружен подлинный оттиск с гравированной доски буквицы. Он находится в рукописном Четвероевангелии на одном листе с оттиском заставки из безвыходной Псалтыри.

Наша находка убедительно связывает Триодь цветную с остальными безвыходными изданиями, доказывая тем самым ее московское происхождение. Инициал «В» из Триоди цветной — первый случай применения в московских первопечатных книгах балканского стиля орнаментики. Буквица составлена из перевитых между собою ремешков. Аналогичные инициалы широко встречаются в русских рукописях XV—XVI столетий. Близкие параллели — в кирилловских книгах западных и южных типографий: краковских изданиях Швайпольта Фиоля и особенно в Четвероевангелии Макария (1512) и в Псалтыри Божидара Горажданина (1521). Впоследствии инициал «В» того же типа мы встретим в широкошрифтных Четвероевангелии и Псалтыри, а также в Учительном Евангелии, напечатанном Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем в 1569 г. в Заблудове. Ломбарды Триоди цветной по графике своей подобны ломбардам Триоди постной. Размеры их варьируются — они занимают от трех до пяти строк. Факсимильные воспроизведения некоторых ломбардов хранятся в архиве А. Е. Викторова.

СРЕДНЕШРИФТНОЕ ЧЕТВЕРОЕВАНГЕЛИЕ

История изучения и известные экземпляры. Первое упоминание о среднешрифтном Четвероевангелии было сделано в 1836 г. П. М. Строевым в «Описании старопечатных книг славянских, находящихся в библиотеке... Ивана Никитича Царского». Здесь под № 12 зарегистрировано «Евангелие (напрестольное), без выхода, в лист, 397 листов. Пометы никакой нет». По мнению библиографа, издание напечатано «где-нибудь на юге, в начале XVI века». В приложенных к «Описанию...» «Палеографических снимках» Строев воспроизвел одну из страниц книги (табл. IV, №5). Впоследствии упоминания об среднешрифтном Четвероевангелии начинают часто встречаться на страницах указателей старопечатных книг. В 1845 г. тот же Строев регистрирует экземпляр, принадлежавший Обществу истории и древностей российских 18°, в 1848 г. В. М. Ундольский — экземпляр, принадлежавший А. И. Кастерину ш. В 1861 г. И. Каратаев упоминает в своей «Хронологической росписи...» об экземплярах из собственного собрания, а также из императорской Публичной библиотеки (возможно, это экземпляр Кастерина). В «Описании славяно-русских книг» И. П. Каратаев регистрирует 8 среднешрифтных Четвероевангелий; впервые упоминаются им экземпляры Публичного и Румянцев-ского музеев, собрания Хлудова, а также экземпляр со вкладной 1573 г., местонахождение которого нам в настоящее время неизвестно. В 1891 г. А. Родосский описал среднешрифтное Четвероевангелие, принадлежавшее Петербургской духовной академии. Экземпляр среднешрифтного Четвероевангелия имелся и в богатом собрании И. Я. Лукашевича, которое в 1870 г. было куплено Московским Публичным и Румянцевским музеями. В 1873 г. А. Е. Викторов описал этот экземпляр в очередном «Отчете» музеев. Он подчеркнул здесь, что издание «по шрифту и орнаментам близко к первопечатному московскому Апостолу 1564 г. и к первым московским изданиям вообще, а по составу, тексту и правописанию (за исключением юсов, которых здесь нет) почти совершенно сходное с Евангелием виленским 1575 г.». Напомним, что это писалось до знаменитого доклада Викторова на Третьем археологическом съезде в Киеве. Таковы были первые подступы к теме: «Не было ли в Москве опытов книгопечатания прежде 1564 года?» В 1877 г. на страницах очередного «Отчета» А. Е. Викторов регистрирует экземпляр среднешрифтного Четвероевангелия, поступивший в музеи в обмен на дублеты из Петербургской духовной академии. Наконец, в 1908 г. А. И. Миловидов описал среднешрифтное Четвероевангелие Виленской Публичной библиотеки. На этом экземпляре — запись А. Е. Викторова: «Евангелие без выхода, напечатано, по моему мнению, в Москве прежде 1564 г.». Далее следуют ссылки на «Отчет Московского Публичного и Румянцевского музеев» за 1873—1875 гг. и на известную статью в «Трудах» киевского археологического съезда. Запись датирована 15 июня 1881 г. Аналогичная запись, но с пропуском года в ссылке на «Отчет» имеется и в экземпляре Румянцевского музея. Экземпляр, по-видимому, происходил из дублетов музея; он упоминается в списке, сохранившемся в архиве Викторова. Таким образом, в предреволюционные годы было описано 12 экземпляров среднешрифтного Четвероевангелия. А. А. Гераклитов ввел в научный обиход сведения еще о двух экземплярах среднешрифтного Четвероевангелия, принадлежавших ранее купцу-старообрядцу Мальцеву, а после революции поступивших в собрание Саратовского университета. Гераклитов подробно описал издание, а также сопоставил его с другими московскими первопечатными книгами. Т. Н. Протасьевой известно 12 экземпляров среднешрифтного Четвероевангелия, из них четыре вводились в литературу впервые. Это, во-первых, экземпляр из собрания «Меньших» Государственного Исторического музея. Экземпляр этот, входивший в собрание Московского Чудова монастыря, был известен и А. Е. Викторову — краткое описание его сохранилось в бумагах археографа. Однако в печати Викторов об этом не упоминал. Два других экземпляра, впервые описанных Т. Н. Протасьевой, принадлежат Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. Один — из собрания Е. Е. Егорова, второй — из библиотеки Рогожского кладбища. Четвертый впервые упоминаемый экземпляр поступил в Исторический музей из коллекции П. В. Щапова. В 1958 г. в печати было описано среднешрифтное Четвероевангелие Государственной Публичной библиотеки УССР, в прошлом принадлежавшее Обществу истории и древностей российских и впервые учтенное П. М. Строевым. Всего, таким образом, к настоящему времени учтено 17 экземпляров издания. К этому мы можем прибавить еще пять экземпляров, до сего времени никем не зарегистрированных и не описанных. Итого 22 экземпляра. Напомним, что нам известно 22 узкошрифтных Четвероевангелия. Превратности, которые претерпели оба издания в течение прошедших веков, примерно одинаковы. Можно, следовательно, говорить о том, что и тираж их был одинаков. В настоящее время мы не знаем, где находятся три экземпляра — экземпляр Виленской Публичной библиотеки, второй саратовский экземпляр и экземпляр со вкладной 1573 г., описанный И. П. Каратаевым. Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина владеет пятью среднешрифтными Четвероевангелиями. Одно из них (№ 3603) —дублет Петербургской духовной академии, поступивший в 1874 г. в Румянцевский музей, второе (№ 3605) — из собрания Егорова, третье (№ 3607) — из собрания Рогожского кладбища. Происхождение двух других (№ 3608 и 3954) неизвестно. По-видимому, одно из них — из собрания Лукашевича. В Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина находятся четыре среднешрифтных Четвероевангелия. Один экземпляр — из собрания И. П. Каратаева (№ 155а — 1.3.6в). Происхождение трех других не ясно. Два из них (№ 154 — 1.3.6а и № 155 — 1.3.6б) можно отнести к собраниям Кастерина и Петербургской духовной академии. Четвертый дублетный экземпляр (№ 4924 — 1. 3. 6) описывается нами впервые. Государственный Исторический музей владеет четырьмя экземплярами— из собраний Царского (№ 12), Щапова (№ 42), Хлудова (№ И) и Чудова монастыря (Меньш. 1292). По одному экземпляру среднешрифтного Четвероевангелия имеют Библиотека Академии наук СССР (7. 5. 1 — инв. 527 оп.— куплен в 1761 г. у частного лица) 194, Государственная Публичная библиотека УССР (Кир. 751 — экземпляр Общества истории и древностей российских), Библиотека Московского государственного университета (142—4—59—приобретен в 1959 г. у частного лица), Государственная Публичная историческая библиотека (№ 1394926 — приобретен в 1962 г. у частного лица), Библиотека Саратовского государственного университета (экземпляр из собрания Мальцева), Государственная научная библиотека им. В. Г. Короленко в Харькове (№ 750454).

Вкладные и владельческие записи. Старейшая вкладная среднешрифтного Четвероевангелия датируется 1561 г. Эта запись на втором экземпляре из Библиотеки Саратовского университета, который в свое время был описан А. А. Гераклитовым: «Лета 7070-го месяца сентября 1 купил сие евангелие тетро благовещенской поп Леонтей Устинов сын устюжанин у старца у Мисаила у Сукина». Запись представляет большой интерес: Мисаил Сукин производил следствие по делу Сильвестра. Благовещенский поп Леонтий, несомненно, служил в придворной церкви московских царей и, возможно, был непосредственным преемником Сильвестра после ухода его в монастырь. Мы вернемся к записи в последнем разделе этой главы. В той же книге имеются еще две записи, говорящие о принадлежности ее тому же владельцу: «Евангелие благовещенского попа Леонтия». На харьковском экземпляре среднешрифтного Четвероевангелия имеется вкладная 1564 г.: «Лета 6072 месяца марта в 25 день на Благовещение пресвятые владычицы нашия богородицы и девы Марей положил сия евангелья у Николы...» Далее запись обрезана. Впоследствии книга принадлежала Будятычской церкви в гор. Владимире Волынском. М. Н. Тихомиров упоминает о существовании вкладной записи 1566 г., не указывая, однако, источника и не приводя текста записи. Нам такая вкладная неизвестна. По-видимому, здесь какая-то ошибка. Следующая в хронологическом отношении — запись 1567 г. в экземпляре из собрания И. Н. Царского: «Лета 7075 положил сие евангелие старець Варлаам Палицын ко Успенью пречистые и к великому предтече Ивану на Кубрь в монастырь да пять рублев денег. И при его животе о, его здравие бога молить, а бог пошлет по его душу, ино его в сенаник написати, да и родители его ныне же поминати по вся дни и на обеднех проскуры выимати и на литеях и на всяких понахидах поминати. А родителем имяна писаны в сем же евангилие от исподние цки. А из монастыря сей евангилия никому не вынести покаместа... А хто вынесет то евангелие, и тому со мною будет суд пред богом. А пяти рублев не истеряти ж, держати их на престоле, а давати их в люди а имал... на рубль росту по гривне. А болши бы не имал или бы в торговлю давали». Запись любопытна в чисто бытовом отношении — вкладчик счел необходимым ограничить ростовщические устремления церковников. Точен и географический адрес: по указанию М. Н. Тихомирова монастырь Успения на Кубри находился неподалеку от Москвы — в Переяславском уезде. Грозное заклятие Варлаама Палицына — не выносить Евангелие из монастыря — не возымело действия. Уже в XVII в. книга переходила из рук в руки, пока снова не осела в одной из церквей. Об этом рассказывает запись 1691 г.: «199 (т. е. 7199) году марта в 20 день продал сию книгу Евангелие церковное Новодевича монастыря вотчины Керенского уезду села Красного богородицской поп Михаил Алексеев Нижнеломовского уезду села Черные Петины в церковь Николая Чюдотворца пятидесятнику Стефану Мартинову с товарищы. А денег взято шесдесят алтын. А подписал я поп Михаил своею рокою (так!)». В тот же Переяславский уезд ведет нас следующая вкладная — 1573 г., опубликованная впервые И. П. Каратаевым. Она была извлечена им из экземпляра, который нам в настоящее время неизвестен. Запись гласит: «Лета 7081 генваря 3 дня положил сие Евангелие тетрь печатное Федорова монастыря из Переславля с горы игумен Харитои в пострижение свое в монастыр к Николе Чудотворцу на Комелское озера по своей душе и по своих родителех, или хто захочет сие Евангелие взят от Ни-коли Чудотворца или отдалит или продат и ему са мною судит на оном свете». Еще Леонид Кавелин отметил, что здесь упоминается Озерско-Ни-колаевский, что на Комельском озере, монастырь, основанный в 1520 г., а также Федоровский Переяславль-Залесский монастырь, в котором в 1561 — 1567 гг. и был игуменом Харитон. Следующая вкладная XVI в. ведет нас в Свияжск, в ту самую Казанскую епархию, для снабжения которой книгами и создавалась, по словам послесловия к Апостолу 1564 г., первая московская типография. Запись эта, находившаяся в первом экземпляре Библиотеки Саратовского университета и впервые опубликованная А. А. Гераклитовым, гласит: «Се яз раб божий инок старец Варсунофей Замыцкой положил есми в дом живоначалные Троицы две книги Евангелье да Апостол, обе книги печатные тетр на бумазе в Свиязском городе в монастыре в церковь живоначалные Троицы у чюдотворца у Сергия. И хто будет игумен в том монастыре и священники и им тех книг не изнесити из церкви никуде, а по них пети. А старца Варсунофя на понахидах и на обедне поминати... из церкви те книги или хитрость которую учинят и им судитися... И поминати Варсунофевы родители Василья, иноку Маремьяну Евдокею, а о Варсунофеве здравие за него бога молити, а бог пошлет Варсунофя по душу и Варсунофя поминати». Запись, как видим, точно не датирована. Однако, как указывает Гераклитов в соответствии с известными «Списками иерархов...» П. М. Строева, первым игуменом Троицкого Сергиева монастыря в Свияжске был Мартирий в 1557 г., а с 1618 г. в монастыре уже были не игумены, а «строители». Следовательно, книга могла быть положена в монастырь именно в указанных! промежуток времени. В экземпляре Государственного Исторического музея, ранее принадлежавшем Московскому Чудову монастырю, имеется полустертая запись XVI в., частично восстановленная Т. Н. Протасьевой: «...положил в дом живоначалные Троицы... по брате своем по старце по Мисаиле по схимнике... написали во вседневный сенаник в вечный поминок» 202. В том же экземпляре есть запись 1611 г.: «Лета 7120 октября... продал сию книгу Ивану Петрови Шереметову старец Данилова монастыря свещенник Тимофеи». Впоследствии книга попала в Чудов монастырь, о чем свидетельствует печать «Библиотека Кафедрального Чудова монастыря в Москве» на обороте верхней крышки и некоторых листах книги. «Живо-начальная Троица», упоминаемая в первой записи (если судить по тому, что книга впоследствии находилась в Москве),— скорее всего Троице-Сергиев монастырь. Не датированную запись XVI в. находим и в экземпляре Библиотеки Академии наук СССР: «Книга, глаголемая Евангелие рождества пречистей богородицы Коневского монастыря». Это, по-видимому, подмосковный Коневский стан Коломенского уезда. 2 октября 1761 г. книга куплена библиотекой у некого Василия Севрина. Среди вкладных записей XVII столетия многие — западнорусского происхождения. В этом смысле среднешрифтное Четвероевангелие — исключение среди других безвыходных изданий. Все записи достаточно поздние. Можно как будто бы предположить, что книги попали за пределы Московского государства в годы польско-шведской интервенции. Однако первая запись датирована 1605 г.— это было еще до Смутного времени. Мы имеем в виду запись на экземпляре из собрания Общества истории и древностей российских. Она сильно смыта и частично обрезана: «Изволением отца и святого духа дана сия книга, глаголемую Евангелие... раб божий Феодор Медринский (?) обыватель Ярошевский и з (мал-жонкою) своей Агафиею и чады своими Иоанном... и предал ее до храму святого Рождества господа бога и спасителя нашего Исуса Христа в месте Старом Ярошеве за свое отпущение грехов и родителей своих за панованя кроля полского Шигмонта третьего и за... Радзивила. Року божиего 1605. Которая бо книга, помененная Евангелие, не мает быти отдалено oт от помененного храму под клятвою святых отец...»  В дальнейшем экземпляр попал в Молдавию, о чем говорят записи на обороте последнего листа евангелия от Матфея: «Изволением отца и свершением сына и споспешением святого духа сию книгу Евангелие тетр купил раб божий Мирон Штефенко от роду Игнатца старого Могилевского в лето 7164 (т. е. 1656) перед Званном (?) в Хотеню на ярмарку на вознесение Спаса. Дал за сию книгу Мирон дванадесят талярив битых за отпущение грехов отца ево Штефана и матери своей Марии и всех родителей своих померших, помяни их господи в царствии небесном. Брат Миронов Феодор, дворянин Окнинский. Жена Миронова. Сыни Симеон и Василь». Мирон Штефенко любил книгу и берег ее. Три года спустя он давал ее «поновлять», о чем рассказывает вторая запись, на том же листе: «В лето 7178, а от рождества Христова 1669, 26 октября дня сию книгу Евангелие Мирон Штефенко давал рядити. Которую поновлял многогрешный раб Стефан Моисеевич писарь и родич Могилевский в селе Юричяне и земли Молдавской...» Следующая запись западнорусского происхождения относится, по-видимому (дата написана неразборчиво), к 1618 г.: «Сия книга, глаголемая Евангелие-тетр, надана есть от казаков войска Запорозкого Михаила Филимонова и Семена Шумака и з фонаси (?) и с потомством их и вечными часы, абы были неотдалени от дому пресвятой богородицы Успе-ниа... если бы хто мел ей отдалити, нехаи буде проклят. Если бы который из них мел ся преставити... месце у том же храма Успения богородицы и положены быти... их надана есть сия книга. 1618 месяца мая в 8 день». Ряд записей западнорусского происхождения есть и на среднешрифтном Четвероевангелии из Библиотеки Московского государственного университета. Первая из них: «Та Евангелия надана до храму чеснаго креста до села Негоной (?) в держави их могцов панови козек на щостя подъ суютъ». Следующая запись сообщает о таком событии: «Року 1697 посполито роушение было под Варшаву того року з войски(?)». Ниже частично обрезанная польская запись. Имеются в книге и записи XIX столетия. Еще одна запись западного происхождения относится к началу XVIII столетия. Ее мы находим на превосходно сохранившемся экземпляре Государственной Публичной исторической библиотеки, который совсем недавно — в 1962 г.— был приобретен у частного лица. Запись гласит: «Evanglium perpetuus temporibus applicit do Cerkni Monastyri Leszecynskego. Datum... 23 Juni Anno 1719». Приведем еще одну запись XVIII в., сохранившуюся на хлудовском экземпляре Государственного Исторического музея: «Сия духовная книга Евангелие принадлежит хозяйки Марии Петровной девицы Стрятеной». Анализируя вкладные записи среднешрифтного Четвероевангелия, М. Н. Тихомиров сделал вывод, что издание это «распространялось в средней полосе России, как и Триодь постная». Мы не считаем это мнение верным. Записи XVI—XVlI столетий дают следующую картину географического распределения известных нам экземпляров. Центральные области России: Москва, монастырь Успения на Кубри, Озерско-Николаевский монастырь на Комельском озере, Троице-Сергиев монастырь, Коломенский уезд. Особенный интерес представляет обилие записей западнорусского происхождения. Нам кажется вероятным, что большая партия тиража среднешрифтного Четвероевангелия вскоре после выхода в свет была продана какому-нибудь литовско-русскому купцу. Купец вывез книги за пределы Московской Руси. Вспомним, что Сильвестр, имевший, как мы полагаем, непосредственное отношение к первой московской типографии, поддерживал тесные торговые связи с иностранцами. Мнение наше подтверждает известный в литературе факт о московском Евангелии, бывшем в 70-х гг. XYI в. в руках у Василия Тяппнского. Это могло быть все то же среднешрифтное Четвероевангелие.

Общее описание. Внешние признаки среднешрифтного Четвероевангелия изучены и описаны А. Е. Викторовым, И. П. Каратаевым, А. А. Гераклитовым, А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой. Книга отпечатана лист. Формат издания по данным измерений А. А. Сидорова составляет 250-283х172 -г- 185 мм. Формат полосы набора по наблюдениям того же автора 186-195х92-103 мм. Число строк на полосе 18. Тетради, как всегда в первопечатных изданиях, составлены из четырех листов, сфальцованных пополам. Каждая тетрадь, таким образом, содержит восемь листов, или 16 страниц. Исключения, которые, как мы уже видели, нередки в первопечатании, встречаются и в срёднешрифтном Четвероевангелии. Здесь их особенно много. Из 53 тетрадей две имеют по два листа и четыре — по четыре листа. Печатной нумерации тетрадей (сигнатура) и листов (пагинация) в книге нет. В некоторых экземплярах имеется рукописная пагинация, но она, несомненно, более позднего происхождения. Такова пагинация в экземплярах из собраний Царского или Егорова. Пагинация в экземпляре Царского учитывает рамки с ткаными предохранителями, вклеенные позднее перед раскрашенными заставками. Предохранители, кстати говоря, дошли до нас далеко не все, однако лакуны в пагинации говорят, что они вклеивались едва ли не перед каждой заставкой. В том же экземпляре попадаются потетрадные пометы. Но и они проставлены позднее — проставлены с ошибками и как попало — через 4, 6, 8, а то и 16 листов. Один из владельцев книги явно привык видеть сигнатуры в рукописных книгах, но значения их не знал! На немногих листах того же экземпляра внизу в правом углу первой страницы листа и в левом углу последней страницы можно заметить следы правильной нумерации тетрадей, уничтоженной при обрезке. Это, возможно, остатки первоначальной рукописной сигнатуры, сделанной в самой типографии. В других экземплярах книги, впрочем, никаких следов сигнатуры нет.

Состав книги. Состав среднешрифтного Четвероевангелия тот же, что и узкошрифтного, но с некоторыми перестановками. Узкошрифтное Четвероевангелие, как помнит читатель, открывалось молитвой перед чтением Евангелия, среднешрифтное же начинается текстом о четвертичном числе евангелий: «Ведомо буди яко четыре суть евангелия» (л. 1—1 об.). Текст тот же, что и в узкошрифтном издании. Опущены лишь последние фразы. Далее следует «Сказание, приемлющее всю лета число евангельского и евангелистом приятие» (лл. 1 об.— 3), оглавление евангелия от Матфея (лл. 3 об.— 6) и предисловие Феофилакта Болгарского (лл. 6—10). Лишь затем помещена молитва перед чтением Евангелия (л. 10—10 об). Порядок дальнейших разделов тот же: евангелие от Матфея (лл. 11 — 112; л. 112 об.— пустой), оглавление евангелия от Марка (лл. 113— 114 об.), предисловие к евангелию от Марка (лл. 115—116 об.), евангелие от Марка (лл. 117—178), оглавление евангелия от Луки (лл. 178 об.— 181), предисловие к евангелию от Луки (лл. 181 об.— 183 об.; л. 184—184 об.— пустой), евангелие от Луки (лл. 185—288 об.), оглавление евангелия от Иоанна (л. 289—289 об.), предисловие к евангелию от Иоанна (лл. 289 об.— 292 об.), евангелие от Иоанна (лл. 293—368 об.). Книгу завершают «Соборник 12 месецем» (лл. 369—382 об.), «Сказание еже како на всяк день должно есть чести евангелие неделям всего лета» (л. 382—394) — распределение евангельских чтений на целый год, текст «Ведати подобает исе яко не держит церкви вселенская...» (л. 394 об.), указатели «Евангелия различна в память святым бесплотным» (л. 395), «Евангелия различна на всяку потребу» (лл. 395 об — 396 об.) и, наконец, «Указ како чтутся тетраевангелия» (л. 396 об).

Язык и правописание. Языковые нормы среднешрифтного Четвероевангелия в сравнении с узкошрифтным более архаичны. С точки зрения правописания это выражается в широком применении греческих по происхождению букв, а также парных букв. Буква «пси», которой в узкошрифтном Четвероевангелии нет, в среднешрифтном применяется не только в словах типа «псалм», что было обычно для московской книгописной практики, но и в бытовой лексике (например, «псом», Марк, VII, 27). Довольно широко употребляется буква «кси». Ижица, которую мы встречали и в Триоди постной, используется, в частности, в слове «евангелие». К особенностям использования парных букв следует отнести явное предпочтение, оказываемое во многих случаях знаку «зело». Наборщик узкошрифтного Четвероевангелия в этом случае использовал букву «земля» (например, в словах «мноsи», «стеsя»). В греческих именах «фита» заменяет «ферт». Так, в евангелии от Марка (III, 18) имена «Фома», «Фаддей» и «Варфоломей» написаны через «фиту». В узкошрифтном издании «фита» сохранена только в последнем случае. С другой стороны, в некоторых именах, где наборщик узкошрифтного Четвероевангелия ставит «фиту», наш мастер предпочитает «твердо» («ЕлисавеѲь» — «Елисаветь», Лука, зач. 2; «НазареѲъ» — «Назареть», Лука, зач. 3). В отдельных случаях «и восьмиричное» перед гласными заменяется «и десятиричным» («вопiющаго», Марк, I, 3). Впрочем, это далеко не правило. «Восьмиричное и» в конце слова после гласной часто заменяют значком «кендема», поставленным над гласной. Характерна для среднешрифтного Четвероевангелия замена «он» знаком «от»: «слѠво» (Марк, II, 2), «дѠм» (Марк, II, 11), «нарѠд» (Марк, II, 13) и т. д. Когда мы познакомимся со шрифтами рассматриваемого издания, мы увидим, что ряд парных знаков здесь значительно расширен. Это касается главным образом звука «о», для обозначения которого применяется большое количество литер. Применение каждой литеры регламентировано и ограничивается определенными словами. Вслед за чудовской редакцией Нового завета оба безвыходных Четвероевангелия предпочитают лигатурный вариант знака «у» слитному написанию «оу». Однако в среднешрифтном Четвероевангелии слитное написание, восходящее к греческой традиции, встречается чаще («требоуют», Марк, II, 17; «бяхоу», Марк, II, 18). Судьба редуцированных гласных в безвыходных Четвероевангелиях была рассмотрена выше на примерах из обоих изданий. Напомним, что в среднешрифтном Четвероевангелии редуцированные гласные в слабой позиции не исчезают, как в узкошрифтном, а сплошь и рядом сохраняются. Сохраняются они и в предлогах (в узкошрифтном издании в этом случае обычно ставились «ерик» или же гласные полного образования). Применяя редуцированные в приставках, наборщик среднешрифтного Четвероевангелия более последователен, чем его предшественник. Приведем пример: «и сътрясе его доухъ нечистый и възопи гласомъ великомъ» (Марк, I, 26). В узкошрифтном Четвероевангелии редуцированная гласная в первом случае сохранена, а во втором прояснена до «о». Характерны для среднешрифтного издания также и твердые сочетания «гы», «кы», «хы» («недугы», Марк, III, 15; «погыбаемъ», Марк, IV, 41). То же можно сказать и о мягких шипящих. Нередко встречаются и исключения («излезшоу», Марк, V, 2; в узкошрифтном— «излезшю»). Морфологические и синтаксические нормы среднешрифтного Четвероевангелия также обнаруживают тенденцию к архаизации (здесь она, впрочем, проявляется не столь ярко). Краткие прилагательные используются в качестве сказуемого, числительные управляют винительным падежом множественного числа существительных; родительный падеж слов «мати», «дочи» («матере», «дъщере») используется в значении прямого дополнения. Все эти случаи были рассмотрены выше. Отметим еще применение предложного падежа множественного числа в словосочетании «в десяти градех» (Марк, V, 20). В узкошрифтном издании — «в десяти граде» — предложный падеж единственного числа. Смысловых и фразеологических разночтений в обоих изданиях сравнительно немного. Как мы видели выше, правописные и языковые нормы среднешрифтного Четвероевангелия обнаруживают тенденцию к архаизации. Редакционные изменения текста, напротив, более близки к позднейшим редакциям. Г. И. Коляда отметил, что в среднешрифтном Четвероевангелии нередко пропускается имя Иисуса Христа и заменяющие это имя местоимения. Бывает, что имя заменяется местоимением. В первых русских редакциях имя, как правило, писалось полностью. Сравни, например, в Мстиславовом Евангелии: «Посълаша архиереи и книжьници къ Иисусу» (Марк, XII, 12). В безвыходных Четвероевангелиях: «И послаша к немоу некия от фарисеи». Однако в подстрочной ссылке в них сохраняется старая редакция с полным именем: «Послаша к Иисусу архиерее некия». В этом случае в обоих Четвероевангелиях редакция одинакова. Однако Г. И. Коляда приводит немало случаев сохранения имени в узкошрифтном издании и пропуска его в среднешрифтном. Например: «видев же Иисус веру их» — и соответственно: «видев же веру их» (Марк, И, 5). Сильное искажение текста, впоследствии устраненное в широкошрифтном Четвероевангелии, замечено впервые Г. И. Колядой: «иже не от крови, ни от похоти плотьския, ни от крови мужьския, но от бога родишяся» (Иоанн, I, 13). В рукописных и печатных текстах в этом случае везде стоит «ни от похоти мужьския». Отметим также перестановку «приидошя оубо мати и братия его» в узкошрифтном и «братия и мати его» — в среднешрифтном (Марк, III, 31). В заключение хотелось бы еще раз повторить, что отмеченные нами тенденции не были сколько-нибудь обязательными. Наборщик сплошь и рядом отступает от них. Различные написания одних и тех же слов, применение исключающих друг друга правил — частое явление в среднешрифтном Четвероевангелии. Все это свидетельствует о том, что сколько-нибудь серьезное редактирование текста перед сдачей в набор не проводилось. Отмеченные же нами тенденции — результат слепого следования оригиналу, который лежал перед наборщиком. Если не было редактирования, то отбор оригинала несомненен. Близость узкошрифтного Четвероевангелия к разговорной речи явно не понравилась в Москве. Поэтому первое издание не было использовано как оригинал для второго. Последнее же послужило оригиналом для третьего издания — широкошрифтного Четвероевангелия.

Бумага. Среднешрифтное Четвероевангелие — единственное среди московских первопечатных изданий — напечатано не на французской, а на немецкой бумаге. В большей части книги — бумага с водяным знаком «кабан». А. А. Гераклитов указывает 12 вариантов знаков  (Т. Н. Про-тасьева отмечает три варианта, А. С. Зернова — семь вариантов). Эта бумага изготовлялась на бумажной мельнице силезского городка Свидница (Швайднитц), существование которой прослеживается до 90-х гг. XV в.  Н. П. Лихачев регистрирует водяной знак «кабан» в московских рукописях с 1541 г. Исключительно интересно для нас, что на такой же бумаге, как и среднешрифтное Четвероевангелие, написан один из томов Лицевого летописного свода Ивана Грозного. Это лишнее доказательство московского происхождения рассматриваемого издания. Познакомимся подробнее с водяными знаками бумаги издания (по А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой):

1. Кабан (Лихачев, № 1754, 1755; Тромонин, № 423, 438, 439, 442). 1542-1576 гг.

2. Тиара (Тромонин, № 1531; Брике, № 4983). 1553-1562 гг.

3. Медведь в ошейнике с охотничьим рожком на туловище (Лихачев, № 1730, 4164; Брике, № 12366). 1544-1555 гг.

4. Малый медведь в ошейнике (Брике, № 12334). 1552—1562 гг.

5. Голова шута (Брике, № 15724, 15726). 1558-1561 гг.

Основываясь на показаниях водяных знаков, А. А. Гераклитов датирует среднешрифтное Четвероевангелие 1551—1552 гг., А. С. Зернова — около 1555 г. и Т. Н. Протасьева — 1553—1555 гг. Здесь приходится повторить, что датировка в пределах одного десятилетия на основании одних лишь водяных знаков недостоверна.

Шрифт. Шрифтовое хозяйство печатника среднешрифтного Четвероевангелия богато и разнообразно. Это прежде всего 55 литер строчных знаков кирилловского алфавита 39 различных наименований. Уже из одного сопоставления чисел 55 и 39 явствует, что некоторые знаки имеют по нескольку различных начертаний. Особенно богата начертаниями буква «он» — их пять. Сюда же фонетически примыкает буква «от» (омега) , имеющаяся в трех начертаниях. Таким образом, звук «о» передается по крайней мере восемью начертаниями. Познакомимся с ними подробнее. Первые две формы: «о» — узкое и «о» — широкое обычны для первопечатной графики. Широко встречаются они и в рукописных книгах. Этого не скажешь о трех других формах: «О» — с одной точкой внутри, «О» — с двумя точками внутри и «О» — с крестом внутри. Применение их ограниченно и строго регламентированно. «О» с одной точкой применяется в слове «око» (см., например, Лука, зач. 28, л. 211); «о» с двумя точками — в различных формах множественного числа того же слова: «очию», «очеса» (Марк, зач. 64, л. 169 об.); «о» с крестом — только в одном лишь слове «окрест» (Лука, зач. 4, л. 190). Все это излюбленные приемы южнославянских писцов, восходящие к XIV столетию. В XV столетии все эти формы мы находим и в московских рукописных книгах, например в «Словах Григория Богослова». Приемы эти воспринял Швайпольт Фиоль. «Омега» в среднешрифтном Четвероевангелии применяется в обычном варианте с высоким средним штрихом — начертание это встречается самостоятельно, а также в сочетании с надстрочным «т»; в последнем случае оно обозначает звукосочетание «от». Кроме того, здесь же можно встретить широкий вариант «омеги» без среднего штриха и своеобразную форму той же буквы — так называемое «двойное о». Оно ставится в словах «оба», «двою» (Матф., зач. 34). «Двойное о» применял Швайпольт Фиоль, а также типографы безвыходной Триоди постной и узкошрифтного Четвероевангелия. Три варианта имела буква «ять». Первый из них широко распространен, его характеризует высокая, подымающаяся над строкой мачта и прямая крестовина, совпадающая с верхней линией строки. Второй вариант образован из первого путем усечения мачты. Он употребляется в тех случаях, когда высокая мачта пересекалась с нижними выносными элементами верхней строки. Третий вариант «ять» своеобразен — он также характеризуется высокой мачтой, далеко выходящей за пределы строки. Однако крестовина не прямолинейна. Она сначала несколько поднимается вверх, пересекает мачту, а затем круто опускается вниз. Нам не удалось установить какие-либо особые случаи применения первого и третьего вариантов — они встречаются в одних и тех же словах. Ту же практику мы находим и в московских рукописных книгах середины XVI столетия — назовем хотя бы «Пандекты и Тактикон» Никона Черногорца, вклад Ивана Грозного в Троице-Сергиев монастырь. В двух начертаниях в среднешрифтном Четвероевангелии встречаются буквы «д», «е», «земля», «с», «т», «у», «ер». В первом варианте буквы «д» нижние выносные элементы треугольны и едва выступают за линию шрифта. Во втором варианте выносные элементы на 3 мм выходят за пределы строки: одна из линий (более длинная) перпендикулярна линии шрифта, вторая — наклонна к ней. В рукописных книгах Московской Руси первый вариант широко применялся уже в XV столетии — эту форму буквы «д» мы встречаем, например, в знаменитых Евангелиях Кошки и Хитрово. Впоследствии этот вариант широко применял Швайпольт Фиоль. Оба варианта в XVI столетии соседствуют друг с другом в московских рукописных книгах, причем фонетически или грамматически применение того или иного варианта не регламентируется. Пример — роскошное Четвероевангелие, возникшее в школе Феодосия Изографа. Звук «з» в русской письменности издавна передавался при помощи букв «зело» и «земля». Первая буква в среднешрифтном Четвероевангелии встречается в традиционной для XVI столетия конфигурации, напоминающей латинское «s». В XV в. эта буква нередко писалась как современное скорописное «г». Литера «земля» в среднешрифтном Четвероевангелии, как и в рукописных памятниках XVI столетия и ранее рассмотренных безвыходных изданиях, встречается в двух начертаниях. Одно из них имеет сугубо геометрические формы: верхняя часть в виде незавершенного треугольника, нижняя — в виде незавершенного овала. Верхняя горизонтальная грань треугольника здесь едва намечена. Такое написание буквы «земля» характерно для XVI столетия — назовем хотя бы уже упоминавшееся Евангелие Муз. 3443 из собрания Государственного Исторического музея. Второй вариант литеры близок к написанию тройки. Эта конфигурация также не составляет ничего необычного. Буква «с» в рассматриваемом нами издании встречается в двух вариантах — узком и широком. В последнем начертании эта буква несколько опущена за линию шрифта. Буква «т» — также в двух вариантах. В русской письменности начертание этого знака эволюционировало следующим образом. Для старого русского устава, а также для полуустава XIV в. характерен вариант с треугольными вертикальными засечками по краям горизонтальной перекладины. Этот вариант мы встречаем в изданиях Швайпольта Фиоля и в анонимной Триоди постной. В XV столетии, возможно под влиянием южнославянской графики, засечки начали постепенно удлиняться и достигли линии шрифта. В московских рукописях XVI столетия «т» встречается как в этом последнем варианте, так и в промежуточном — с длинной левой засечкой и треугольной правой. Здесь опять-таки можно сослаться на Евангелие Муз. 3443. Этот промежуточный вариант мы и встречаем в среднешрифтном Четвероевангелии. Второе начертание буквы «т», примененное здесь, своеобразно и любопытно. Оно характеризуется высокой, далеко выходящей за верхнюю линию шрифта мачтой с идущей только налево горизонтальной перекладиной, кончающейся короткой засечкой. Знак подобен зеркальному изображению буквы «г». Применяется вариант очень редко. Наконец, «ер» — «твердый знак» — также встречается в двух вариантах. Первый из них не выходит за пределы строки. Он во всем обычен. Второй вариант, напротив, характеризуется высокой мачтой. Она выходит за пределы верхней линии шрифта и оканчивается уходящей влево горизонтальной чертой. Варианты букв «т», «ять» и «ер» с высокими мачтами наряду со своеобразными многочисленными начертаниями буквы «о» являются характерными признаками графики шрифта среднешрифтного Четвероевангелия и отличают его от других московских первопечатных изданий. Прописные литеры среднешрифтного Четвероевангелия своеобразно «вписываются» в набор полос. Литеры эти в основном опущены под строку, хотя их верхняя часть несколько поднята и над верхней линией шрифта. Мы зарегистрировали в нашем издании 22 прописные литеры 21 наименования. В двух начертаниях — узком и широком встречается литера «он». Для некоторых литер в качестве прописных используются строчные (например, «ф»). В среднешрифтном Четвероевангелии много литер для выносных надстрочных знаков, которые в XVI столетии применяются очень широко. Надстрочные знаки употребляются как под округлыми титлами, так и без них. Без титл применены знаки «д», «м», «т», (в двух вариантах с различными размерами перекладины — 5 или 6 мм), «ж» и «фита». Среди знаков препинания мы встречаем жирную и обычную точки, запятую и очень редко «стишицу». Новинкой является применение точки с запятой. Сгруппируем строчные шрифтовые знаки среднешрифтного Четвероевангелия по размеру очка и конфигурации:

1) без выносных элементов; высота очка 4 мм;

2) с нижними выносными элементами; высота очка 5; 7; 9 мм;

3) с верхними выносными элементами; высота очка 5,5; 7; 8 мм;

4) с верхними и с нижними выносными элементами; высота очка 11—12 мм.

По сравнению со шрифтом ранее рассмотренных безвыходных изданий в среднешрифтном Четвероевангелии больше знаков с верхними выносными элементами. Это вызвано стремлением к имитации рукописной книги. Полоса среднешрифтного Четвероевангелия живописнее, шрифт исключительно красив. Однако обилие знаков с выносными элементами еще более усложнило технологию набора.

Орнаментика. Художественное убранство среднешрифтного Четвероевангелия богаче, чем в узкошрифтном издании: девять заставок с пяти досок, четыре инициала с четырех досок, 21 цветок с десяти досок, пять строк вязи и пять ломбардов. Заставки помещены не только перед евангелиями и «Соборником», но и перед оглавлениями — для этого вырезана новая доска. Мастер, печатавший издание, как видно, старался использовать уже готовые доски узкошрифтного Четвероевангелия. Однако это не всегда удавалось. Первые московские граверы не умели подбирать материал для своих досок; тиражеустойчивость их была незначительной. Большая заставка Зерн. 7 в узкошрифтном Четвероевангелии использовалась дважды. По окончании печатания тиража она вышла из строя. Не удалось сохранить и заставку Зерн. 8, изобиловавшую мелкими печатающими элементами. Остались заставки Зерн. 4 и Зерн. 5. Первая из них в среднешрифтном Четвероевангелии явно воспроизведена с сильно изношенной доски. Насколько чисты и четки оттиски в узкошрифтнем издании и в рукописных «Пандектах» Никона Черногорца, где имеется тот же оттиск, настолько грязны и смазаны оттиски в среднешрифтном Четвероевангелии. Что же касается заставки Зерн. 5, то, возможно, доска была вырезана заново, причем достаточно точно. Общий итог — три новые заставки. Вырезаны они в том же ключе и в той же металлографской манере. Для больших заставок сохранена форма удлиненного прямоугольника с подчеркнутым основанием, килевидным навершием и растительными акротериями. Среднешрифтное Четвероевангелие имеет более узкую и удлиненную полосу набора, чем узкошрифтное. Новые заставки, вырезанные специально для этого издания, имеют значительно меньшую длину: малая 95 мм, а большие 102 мм. На этом фоне резко выделяется длинная (107 мм) заставка из узкошрифтного Четвероевангелия. Кстати говоря, за время, прошедшее с момента напечатания первого издания, она несколько усохла — ранее ее длина равнялась 108 мм.

Первая новая заставка (Зерн. 1) использована четыре раза (лл. 3 об., 113, 178 об., 289). В дальнейшем она будет дважды применена еще в одном безвыходном издании — среднешрифтной Псалтыри. Здесь мы опять сталкиваемся с непрочностью гравированных досок. Стрелочки, подчеркивающие основание, в первых двух оттисках превосходно видны, в последних же четырех они обломались и отсутствуют. По композиции заставка аналогична заставке перед «Соборником» — те же лежащие на боку восьмерки с симметричным рисунком. Рисунок, однако, другой. В центре помещена низкая ваза, составленная из нескольких цилиндриков и усеченных конусов. Третья заставка (Зерн. 3)—мы пока пропускаем вторую — перед евангелиями от Марка и Иоанна (лл. 117, 293) — ио композиции повторяет аналогичную заставку из узкошрифтного Четвероевангелия. Она лишь чуть укорочена (размеры 102х46 мм). В связи с этим ваза и средний бутон заменены перевязанным пучком виноградных листьев. Изъята также центральная ветвь в старопечатном вьюнке боковых бордюров. Вообще для этого издания характерен вьюнок без центральной ветви — это правило выдерживается и в заставках и в инициалах. Наибольший интерес среди гравированной орнаментики среднешрифтного Четвероевангелия представляет «заставка с Матфеем». Заставка (Зерн. 2) помещена на л. 11 книги. Размер основного поля (без стрелочек, навершия и акротериев) — 102х46 мм. Из пяти заставок среднешрифтного Четвероевангелия лишь «заставка с Матфеем» воспроизведена один раз — она не повторяется ни в этом, ни в других безвыходных изданиях. Не знаем мы ее оттисков и в рукописной книге. В небогатой литературе о древнерусской книжной графике «заставке с Матфеем» положительно повезло. Ей посвятил специальную статью А. И. Некрасов. Н. С. Большаков уделил заставке около трети своего, пускай небольшого исследования о московской фигурной гравюре XVI в.

Недавно блестящий искусствоведческий анализ заставки дал А. А. Сидоров. Внимание искусствоведов к этой гравюре станет понятным, если вспомнить, что она занимает особое место в первопечатной орнаментике. Наиболее разительное отличие заставки — ее фигурный характер: среди традиционного узора из виноградных листьев, композиция которого повторяет заставку Зерн. 7, в небольшом пятилопастном киотце помещено изображение евангелиста Матфея. Стародавняя традиция мастеров рукописной книги — украшать верхнее поле спусковой полосы узорной заставкой — объединялась здесь с другим традиционным приемом — предварять отдельные части Четвероевангелия портретами их легендарных авторов. Сочетание портрета и заставки в московской первопечатной книге уникально. По крайней мере, до последней четверти XVII столетия пример остается единственным. Наше утверждение относится лишь к печатной книге. В рукописной орнаментике объединение заставки и портрета не представляет ничего необычного ни до, ни после выпуска в свет среднешрифтного Четвероевангелия. Н. С. Большаков провел аналогии между «заставкой с Матфеем» и фигурными заставками из болгарского рукописного Евангелия XVI в., смоленской Псалтыри 1395 г. и псковского Евангелия 1409 г. Заставки эти, опубликованные в известных альбомах В. В. Стасова и Н. П. Лихачева, а также в одном из томов «Древностей», содержат заключенные в рамки изображения: первая — евангелиста Матфея, вторая — царя Давида, третья — евангелиста Луки. А. А. Сидоров дополнил Н. С. Большакова указанием на аналогичные заставки болгарского и сербского происхождения, помещенные в том же альбоме Стасова. Но особенно поучителен и интересен проведенный А. А. Сидоровым сопоставительный анализ «заставки с Матфеем» и фигурной заставки знаменитой Геннадиевской Библии 1499 г. Им же указаны соответствующие параллели в армянской миниатюре — заставка XIV в. Все эти примеры достаточно отдалены от нашего — как во времени, так и в пространстве. Мы можем указать аналогичные примеры московского происхождения, сравнительно ранние, а также примерно одновременные среднешрифтному Четвероевангелию. Синтез заставки и портрета на московской почве появляется в конце XV столетия в рукописях, изготовленных в мастерской Дионисия — Феодосия. Один из наиболее ранних примеров, «Лествица Иоанна Лествичника и Авва Дорофей»,— вклад Ивана Васильевича Грозного в Соловецкий монастырь236. Рукопись не датирована, но водяные знаки бумаги убедительно указывают на 90-е гг. XV в. (Лихачев 1242, 1243—1495 г.). Книга замечательна своей орнаментикой, представляющей в различных обличиях начальные формы старопечатного вьюнка в сочетании с характерными для того же стиля бутонами. На листе 10 рукописи находится заставка растительного типа с расположенным в центре ее миниатюрным изображением Иоанна Лествичника — во весь рост. В начале XVI столетия аналогичных примеров становится больше, причем восходят они как непосредственно к школе Феодосия Изографа, так и к его ближайшим эпигонам.

Упомянем Путятинский Апостол, названный так по имени одного из первых его владельцев — Посника Игнатьева сына Путятина, который 26 октября 1547 г. «положил сию книгу Апостол в церкви святого священномучеиника епископа Пергамакийского». На листе 9 рукописи помещена большая нововизантийского стиля заставка с разделкой типа Ух. 198 (или Ух. 197). В центре ее по золотому фону миниатюрное изображение апостола Луки. Сверху заставку ограничивает полоса двойных лепестков — один из излюбленных школой Феодосия приемов. Совершенно аналогичную схему Ух. 198, но с зеркальным расположением бутонов находим в рукописном «Маргарите» Иоанна Златоуста, переписанном в 1530 г. в Ферапонтовом монастыре «многогрешным чернецом Ионишкой». В центре заставки — изображение Иоанна Златоуста со свитком, на котором воспроизведен поистине микроскопический текст. Богатая орнаментика рукописи несет на себе печать откровенного подражания Феодосию Изографу. Техника миниатюриста несколько примитивна. Наряду с известными элементами разделки он применяет и свои, вполне оригинальные (полоса встречных сердечек и т. д.). Правильные круги, к которым склонен Феодосий, заменяет овалами. Наиболее интересны для нас два рукописных Четвероевангелия, оформление которых идентично среднешрифтному Четвероевангелию (начальная полоса от Матфея), а время возникновения примерно то же. Прежде всего это рукопись, изготовленная, по-видимому, в московской мастерской Сильвестра и положенная Иваном Грозным в Соловецкий монастырь. Орнаментика рукописи исполнена тушью и решена в ксилографическом черно-белом ключе. По духу, манере исполнения, конфигурации отдельных элементов она близка орнаментике узкошрифтного и среднешрифтного Четвероевангелий. Использованный здесь растительный мотив впоследствии будет точно скопирован Петром Мстиславцем в одной из гравюр Четвероевангелия 1575 г. Но что особенно важно — в центре каждой заставки, предваряющей отдельные евангелия, помещены исполненные пером изображения евангелистов Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Второй пример, относящийся к тому же времени,— «Евангелие в десть апракос священника Касьяна», также из собрания Соловецкого монастыря. Заставки книги решены в другом ключе — это характерный для второй половины XVI в. «Феодосиевский» стиль, отягощенный всевозможными добавлениями и производящий впечатление чересчур «роскошного». Но и здесь в заставках, в круглых медальонах, помещены изображения евангелистов, писанные яркими красками по золотому фону.

Гравер среднешрифтного Четвероевангелия, несомненно, подражал рассмотренному только что типу орнаментики. Сначала он, по всей вероятности, собирался дать заставку с евангелистом к каждому из четырех евангелий. Трудности гравирования человеческой фигуры заставили его ограничиться одной заставкой. Первоначальный замысел автора был воплощен в одном из экземпляров издания, возможно подносном. Здесь в каждую заставку вписано от руки изображение евангелиста, причем вписано чрезвычайно искусно. Полностью сохраненная орнаментика боковых частей Заставок гармонирует с миниатюрами. Все эти сопоставления, думается, доказывают национальный характер «заставки с Матфеем» (как в ее истоках, так и в конкретном выполнении) в противовес не раз высказывавшимся мнениям о «немецком воздействии» и т. д. и т. п. Приведем более поздний пример портретной заставки в рукописной книге XVII в.— «Творения Дионисия Ареопагита» из Пискаревского собрания. Здесь три большие заставки, где орнаментальные мотивы объединены с портретным изображением. Первая из них (л. 1) предваряет житие афинского епископа Дионисия Ареопагита, предпосланное его «Творениям», и включает портрет автора книги. Он изображен во весь рост, в епископском облачении.

Заставка на л. 25 содержит искусно воспроизведенное пером изображение головы Христа. Наиболее интересна третья заставка (л. 33). В отличие от других она воспроизведена одной лишь черной тушью и настолько искусно имитирует гравюру на дереве, что даже великий знаток старой книги А. Е. Викторов принял ее за ксилографию. Тем не менее, техника воспроизведения — безусловно, рисунок пером. Растительный узор удачно оживляют птицы, сидящие на краях верхнего обреза заставки. Внутри узора изображение богоматери с младенцем, за ее спиной — архангелы Михаил и Гавриил. Вернемся к «заставке с Матфеем». Этот первый в истории русской гравюры портрет в изобразительном решении фигуры евангелиста не несет в себе ничего принципиально нового или необычного, вступающего в разрыв со стародавней традицией изображения евангелистов. Апостол сидит на низкой и широкой скамье, несколько наклонясь вправо. Под ногами у него квадратная скамеечка. Перед ним на массивном основании стоит пюпитр. На верхней доске лежит раскрытая книга. В руках у Матфея свиток, который он, по-видимому, читает. Фоном для фигуры служит несложная архитектурная композиция, в которой Н. С. Большаков хочет видеть узкий храм с удлиненной во всю высоту его арочной дверью, а также стену с зубцами. Традиционен, прежде всего, разворот фигуры — слева направо. Мы знаем очень мало русских изображений евангелистов, в которых пюпитр стоит не с правой, а с. левой стороны и в ту же сторону наклонена фигура апостола. Одно из таких исключений — миниатюра XV в. в Евангелии Чудова монастыря, изображающая евангелиста Матфея. Традиционны и аксессуары — четырехугольная низкая скамья, скамеечка под ногами, пюпитр с книгой и архитектурная композиция. Любопытно сочетание двух форм книги — стародавнего свитка в руках евангелиста и книги в форме кодекса, лежащей на пюпитре. Это также восходит к далекой традиции, к тому времени, когда кодекс бытовал наравне со свитком. Примеры аналогичных сочетаний многочисленны. Как свиток, так и кодекс мы находим и на знаменитом фронтисписе Апостола 1564 г. Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Однако здесь книги поменялись местами — кодекс лежит на коленях у апостола Луки, а свиток перед ним на пюпитре. Впоследствии, в гравюрах виленского Четвероевангелия Петра Мстиславца, а также в московских гравюрах Андроника Невежи, Кондрата Иванова и более поздних мастеров, кодекс окончательно изгоняет свиток. Изгоняет вопреки логике, ибо апостолы, если бы они существовали, во всяком случае, должны были писать на свитках. Единственное исключение — гравюры Анисима Михайлова Радишевского к Четвероевангелию 1606 г., где мы опять-таки встречаемся и со свитком и с кодексом. Гравированных инициалов в среднешрифтном Четвероевангелии, так же как и в узкошрифтном, четыре. Один из инициалов — «земля» — отпечатан с той же доски, что и в узкошрифтном Четвероевангелии, формы для трех других вырезаны заново. Своеобразную преемственность безвыходных изданий можно проследить и по этим трем доскам. Две из них перейдут в среднешрифтную Псалтырь, а третья— «П»,— кроме того, и в широкошрифтные Четвероевангелие и Псалтырь. О графике буквицы «земля» мы уже говорили в разделе, посвященном узкошрифтному Четвероевангелию. Тогда же были намечены параллели в рукописных книгах. Однако в узкошрифтном Четвероевангелии этот инициал монохромен. Мастер среднешрифтного издания, заимствуя доску, усложняет процесс печатания. Он делает инициал двухцветным, используя опыт, полученный при печатании рамки «орудия страстей» в одном экземпляре узкошрифтного Четвероевангелия.

Техника печати остается однопрокатной. На одни участки формы наносится черная краска, а на другие — киноварь. Результат получился отличный. Киноварью исполнен тонкотравный орнамент, заполняющий овальную выемку в нижней части гравированной буквицы. Страница стала более нарядной. Буквица перекликается с красной строкой вязи между заставкой и текстом и выносной строкой снизу, также отпечатанной киноварью. А. А. Сидоров указал исторические параллели — знаменитые двухцветные инициалы из Псалтырей 1457 и 1459 гг. Петера Шеффера. Шеффер, конечно, более умелый типограф, чём мастер нашего Четвероевангелия. Он вводит на полосу третий цвет — голубой, и его инициал, выполненный красным по голубому фону, производит незабываемое впечатление. Отпечатан он, по-видимому, с составной формы, каждая часть которой набивалась краской раздельно. А. А. Сидоров описал фрагмент Псалтыри Шеффера из коллекции Г. И. Фишера фон Вальдгейма, хранящейся ныне в Библиотеке Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Здесь инициал отпечатан с одной доски, раскрашенной наполовину розовой краской и наполовину голубой. Приемы Шеффера в этом случае приближаются к однопрокатной технике печатника среднешрифтного Четвероевангелия. Смешно, конечно, искать точки соприкосновения или преемственность между учеником Иоганна Гутенберга и русскими первопечатниками. Наши мастера шли своим оригинальным путем, вспахивая неизведанную целину. Пускай им сплошь и рядом приходилось изобретать изобретенное — суть дела от этого не меняется. Тезис о самостоятельном освоении на Руси полиграфической техники остается в силе. Другие инициалы среднешрифтного Четвероевангелия отличаются от одноименных инициалов узкошрифтного издания прежде всего пропорциями — они вытянуты в высоту.

Совершенствование, улучшение вкуса заметны и здесь. Достаточно сравнить начальные полосы евангелия от Луки в обоих изданиях. Одна и та же заставка и сходный рисунок вязи. И что же — новый инициал резко меняет общее впечатление. В узкошрифтном Четвероевангелии он приземист. Тяжелая заставка и киноварная вязь как бы придавливают его, загоняют в угол. Удлиненные пропорции шрифта никак не гармонируют с этой неудачной буквицей. Иное — в среднешрифтном Четвероевангелии. Пропорции инициала удлинены. Тонкотравный орнамент из навершия убран, он оставлен только между штамбами. Убрано и претенциозное подножие. Буквица стала проще и благороднее. Она превосходно вписалась в общую композицию полосы. Удлинены по сравнению с узкошрифтным Четвероевангелием также инициалы «В» (л. 293 — Зерн. 39) и «К» (л. 11-Зерн. 42). Последний построен по тому же типу -3 широкая вертикальная мачта со старопечатным вьюнком и отходящие от нее вниз и вверх сучковатые отростки. Почти аналогичный инипиал находим в рукописном московском Чертвероевангелии середины XVI в. из собрания Ужгородского государственного университета. Графика буквицы «В» коренным образом изменена. Этот инициал в узкошрифтном Четвероевангелии «не смотрелся». Верхняя и нижняя перекладины были настолько тонки, что букву легко было принять за «К». Гравер среднешрифтного Четвероевангелия придает знаку округлость и вместе с тем заполняет ранее пустые верхнюю И нижнюю петли характерным тонкотравным орнаментом. Штамбы всех инициалов средиешрифтиого Четвероевангелия заполнены старопечатным вьюнком, точно таким же, что и в рамках заставок. Здесь, как и в заставках, мы сталкиваемся с любопытной деталью, отличающей друг от друга оба безвыходных издания. Если в узкошрифтном Четвероевангелии вьюнок обвит вокруг ветви (в буквице «К»), то в сред-нешрифтном ветвь пропадает. Орнаментальное убранство нашего издания дополняют цветки на полях, вязь и ломбарды. Цветки стали разнообразнее. Их в этом издании 21 (на один больше, чем в прежнем). Однако число досок увеличилось почти вдвое (10). Рамка с «орудиями страстей», которую мы условно относим к цветкам, напечатана с той же доски, что и в узкошрифтном Четвероевангелии. Но в противоположность последнему во всех просмотренных нами экземплярах средиешрифтиого издания она оттиснута черной краской. Большинство цветков, как и в узкошрифтном Четвероевангелии, имеет форму опрокинутого сердечка. В орнаментальной разделке встречаем знакомый мотив — ветви, перехваченные ленточкой. Два цветка выполнены в виде бутонов на тонкой загнутой ножке. Вязь предваряет каждое из четырех евангелий и «Соборник». Рисунок вязи в обоих изданиях настолько близок, что некоторые авторы (А. Е. Викторов, Т. Н. Протасьева и др.) считают ее отпечатанной с одной гравированной доски. Это неверно по крайней мере для евангелий от Марка и Луки. Рисунок здесь один и тот же, но доски разные, что видно по язычку «Е» — в среднешрифтном Четвероевангелии он с завитушкой. Доски в среднешрифтном издании несколько короче: в евангелии от Марка размеры гравюры соответственно 104х26 мм и 103х26 мм, в евангелии от Луки — 106 х 26 мм и 105 х 26 мм. В евангелиях от Матфея и Иоанна, а также в «Соборнике» доски, с которых отпечатана вязь, по-видимому, одни и те же (размеры: 102 х 26 мм, 101х 26 мм и 104 х 25 мм). Ломбарды во втором издании наряднее, чем в предыдущем. Но их по-прежнему немного: пять оттисков пяти различных наименований («В», «И», «Е», «Л» и «Я»), Первый из них помещен в начале «Сказания приемлюще всего лета...», остальные — в начале предисловии к отдельным евангелиям.

Высота ломбардов 25—27 мм. Любопытно отметить, что они не вынесены на корешковое поле, как в некоторых других безвыходных изданиях, например в Триоди постной, а частично входят в набор. Графика предельно упрощена. В этом отношении между ломбардами среднешрифтного Четвероевангелия и Апостола 1564 г. нельзя провести решительно никаких параллелей.

Особенности полиграфической техники. В среднешрифтном Четвероевангелии применяется найденная впервые в Триоди постной московская но происхождению техника «перекрещивания строк». Линия верхних выносных элементов второй строки лежит выше линии нижних выносных элементов первой строки. Прием, позволяющий имитировать внешний вид рукописной книги, в Четвероевангелии выражен гораздо ярче, чем в Триоди. Несколько примеров иллюстрируют приемы набора среднешрифтного Четвероевангелия. Первый пример: выносное «ц» под титлом заходит за границу нижних выносных элементов верхней строки. Второй пример: в пределы верхней строки вторгаются надстрочное «н» и знак «оксия» над «а». Третий пример: надстрочное «с» размещено между нижними выносными элементами знаков «щ» и «х». В четвертом примере надстрочная «фита» пришлась как раз под знаком «х». Чтобы разместить выносную букву, в знаке «х» пришлось пропиливать специальный паз. В пятом и шестом примерах аналогичным образом делались выемки в литерах «ять» и «земля». Седьмой пример иллюстрирует применение двух вариантов литеры «ять». Литера с укороченной мачтой использовалась в том случае, если против нее приходился нижний выносной элемент верхней строки (здесь — литера «у»). Характерный признак среднешрифтного Четвероевангелия — удлиненный формат полосы набора. Здесь наборщик, несомненно, следовал рукописному образцу. Мы можем назвать такой образец — Четвероевангелие, положенное благовещенским попом Сильвестром в Соловецкий монастырь (ГПБ, Сол. 48/130). Наборщик среднешрифтного Четвероевангелия делал немало опечаток. На л. 7 об. он, например1, пропустил целую строку, а на л. 8 об. ошибочно набрал вторично последнюю строку предыдущей страницы (см. экз. ЛБ № 3603). Ошибка была сразу же замечена. В большинстве известных нам экземпляров она исправлена. Для этого наборщику пришлось делать переверстку — сдвигать набор полос 7 об. и 8 на одну строку. Небольшую переверстку пришлось делать и на л. 200 об. Прием «слепого тиснения» мастер среднешрифтного Четвероевангелия применяет значительно реже, чем его предшественник. Мы обнаружили этот прием всего лишь на двух полосах: на л. 184 об. оттиснут набор л. 179 об. и на л. 292 об.— набор первых девяти строк л. 288 об. На других пустых листах (лл. 178, 181) нет никаких признаков слепого тиснения. Печатник среднешрифтиого Четвероевангелия вернулся к старому приему однопрокатиой двухкрасочной печати. Опыт печатания Триоди постной удался. Однако при новой технологии оказалось сложнее соблюдать приводку. Мастер предпочел вернуться к испытанному, хотя и трудоемкому методу. При ручном раскрашивании формы ошибки в распределении цвета естественны. Таких ошибок в среднешрифтном Четвероевангелии немало (л. 65 об., строка 5-я и т. д.).

СРЕДНЕШРИФТНАЯ ПСАЛТЫРЬ

История изучения. В. М. Ундольский, комплектуя свое великолепное собрание старопечатных книг, приобрел у купца А. К. Кочуева, «соревнователя» Общества истории и древностей российских, ветхий и неполный экземпляр Псалтыри, не имевшей выходных данных. Книгу эту он помянул в своем «Очерке славяно-русской библиографии» (М., 1871) под № 135, однако неверно указал формат. Это первое упоминание о среднешрифтной Псалтыри. Второе было сделано семь лет спустя. И. П. Каратаев в своем известном труде снабдил описание среднешрифтиого Четвероевангелия следующим примечанием: «Есть издание Псалтыри учебной, в лист, напечатанное такими же буквами, как и это Евангелие. В тексте местами помещены красные точки, без пометы листов». Архимандрит Леонид Кавелин, штудируя «Описную книгу» церквей Княгининского уезда, составленную в 1672 г., обнаружил упоминание о том, что в селе Воронине на речке Удомке в ту пору имелась «Псалтирь учительная, в десть, древняя печать», и отождествил это издание с Псалтырью, упомянутой Каратаевым.

Эта гипотеза послужила для Л. А. Кавелина лишним доказательством московского происхождения одинакового с Псалтырью по шрифту среднешрифтного Четвероевангелия, а также и остальных безвыходных первопечатных изданий. При этом он вслед за И. П. Каратаевым назвал Псалтырь учебной, отметив, что книга «по своему составу есть произведение чисто русское, точнее же сказать, московское, очевидно, обязанное своим происхождением пресловутому Стоглавому собору 1551 года». Книгу эту Л. А. Кавелин произвольно объявил первым московским печатным изданием. Он долго разыскивал издание. 2 марта 1883 г. архимандрит писал А. Е. Викторову: «Прошу мне указать, могу ли надеяться взять у Вас дестевую Учебную Псалтырь, а если таковой у Вас в музее нет, то где мне достать ее?» Обращался Кавелин и к И. П. Каратаеву, препроводив ему одновременно экземпляр своего исследования о безвыходном широкошрифтном Четвероевангелии. Но Каратаев относился отрицательно к идее о московском происхождении безвыходных изданий. Он не ответил Леониду. «Верно, как говорит наш пейзан, «осерчал»,— иронически комментировал архимандрит в письме к А. Е. Викторову. 26 марта 1883 г., отвечая Кавелину, Викторов отождествил Учебную Псалтырь, указанную Каратаевым в примечании к № 58, с Псалтырью № 135 Ундольского. «Я не сомневаюсь,— писал он,—что Каратаев в своем примечании имеет в виду именно эту Псалтырь, а не другую какую-либо, а потому могу сказать положительно, что в музее есть эта Псалтырь, а именно из библиотеки Ундольского, только в неполном экземпляре. Помнится, есть эта Псалтырь и в императорской Публичной библиотеке, но тоже неполная. Наш экземпляр по музейному каталогу значится под № 72». Леонид еще раз подтвердил свое желание познакомиться с безвыходной Псалтырью в письме к А. Е. Викторову от 30 марта 1883 г. Однако сделал он это или нет — мы не знаем. В 1883 г. И. П. Каратаев во втором издании своего труда дал более подробное описание среднешрифтной Псалтыри. Он помянул, в частности, что видел это издание «лет 25 тому назад, у торговца старыми книгами»; «...сколько всех тетрадей и поскольку строк на странице, не помню». Леонид в рецензии на каратаевское описание, опубликованной в 1884 г., еще раз подчеркнул свою уверенность в том, что помянутая Псалтырь — «первое по времени выхода» московское издание. Мнение свое он никакими сколько-нибудь убедительными доводами не подкрепил, если не считать следующего наивного утверждения: «...весьма естественно было, по тому времени, книгопечатанию в Москве в 1550-х годах начаться с Учебной Псалтыри, как такой книги, которую особенно чтили наши благочестивые предки, крепко держась той святой истины, что она научит их детей, прежде всего,  страху Господню, который есть начало премудрости». А. Е. Викторов в своем неопубликованном труде «Описание безвыходных старопечатных книг» не успел описать среднешрифтную Псалтырь, хотя определенно собирался сделать это. Первое подробное описание было опубликовано лишь в 1926 г. А. А. Гераклитовым. Описание это обстоятельно и точно. Отдельные коррективы к нему были впоследствии внесены А. С. Зерновой.

Известные экземпляры издания. Упомянутый в письме А. Е. Викторова экземпляр среднешрифтной Псалтыри из собрания В. М. Ундольского в настоящее время находится в Отделе редких книг Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (№ 2616). Экземпляр не полон. Он начинается с листа 29; в начало книги вплетено 24 листа рукописного текста на синей бумаге XVIII в. Многие листы (лл. 33, 39, 40, 210, 281, 282) отсутствуют."Ряд листов (лл. 30, 79, 100, 123, 127, 191, 192, 232) заменен рукописными. Шестнадцать рукописных листов вплетено и в конец книги. Очень многие страницы сохранились не полностью. Они подклеены, и недостающий текст восполнен от руки. Переплет — доски в коже, верхняя доска не сохранилась. На обороте нижней доски наклеен экслибрис Публичного и Румянцевского музеев с № 72 — тем самым номером, который указывает А. Е. Викторов. До В. М. Ундольского экземпляр, как мы уже упоминали, принадлежал А. К. Кочуеву. Владельческая запись его находится по листам 29, 33, 40, 47, 48 (нумерация данного экземпляра). Кроме того, на л. 43 об. оттиснута печать Кочуева. А. А. Гераклитов в своем исследовании пользовался почти полным экземпляром из собрания Саратовского государственного университета. В университет этот экземпляр попал в 1920—1921 гг. вместе с национализированной коллекцией крупного капиталиста, старообрядца П. Мальцева. Часть листов экземпляра заменена рукописными (лл. 58, 105, 123,190, 191), которые, по словам Гераклитова, вплетены в книгу в половине XVII столетия. Перед текстом в качестве фронтисписа вклеена поздняя гравюра, изображающая царя Давида. Где находится в настоящее время экземпляр, описанный Гераклитовым, мы не знаем. Упомянутого в письме А. Е. Викторова экземпляра императорской Публичной библиотеки в собрании Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в настоящее время нет. Вполне возможно, что Викторов ошибался и этого экземпляра в действительности не существовало. Но зато в Публичной библиотеке имеются два почти полных экземпляра Псалтыри, попавшие сюда из собрания Соловецкого монастыря. Как известно, собрание это в годы Крымской войны, когда ожидалась бомбардировка Соловков, перевезли в Антониев-Сийский монастырь (в 1854 г.), а год спустя передали Казанской духовной академии. Оттуда в 1928 г. собрание поступило в Публичную библиотеку. В библиографии, в том числе и в работах последних лет, эти экземпляры не учтены. Лишь совсем недавно они были обнаружены В. И. Лукьяненко. Первый экземпляр (№ 5223—XXII. 5. 11е) заключен в реставрированный переплет (доски в коже с тиснением на сторонках). Застежки не сохранились. На первом листе форзаца (на обороте верхней доски) наклеены экслибрисы библиотек Соловецкого монастыря и Казанской духовной академии. На первом листе имеется запись скорописью XIX в.: «Из Соловецкого монастыря № 1465». Экземпляр полный, реставрированный в последнее время. Укажем ошибку подборки: лист 11 вклеен между листами 8 и 9. Нет лишь листа 210 (пустого). Второй экземпляр (№ 5224—XXII. 5. 11б) заключен в доски в коже с тиснением на корешке и сторонках. Застежки не сохранились. На первом листе форзаца наклеен экслибрис библиотеки Соловецкого монастыря. Экслибрис библиотеки Казанской духовной академии находим на одном из первых переплетных листов. Здесь же запись: «Из Соловецкого монастыря № 1466». На первом листе — печать библиотеки Казанской духовной академии. В конец книги вплетено 29 листов рукописного текста «В святую великую субботу кафисма надгробная», относящегося, по-видимому, ко второй половине XVI в. (водяной знак — перчатка с короной над пальцами). Экземпляр сравнительно полон. Нет третьего листа (пустого). Листы 23, 26, 173, 178, 190—194, 228 — заменены рукописными. Таким образом, мы можем говорить всего лишь о четырех экземплярах среднешрифтной Псалтыри, имеющихся в книгохранилищах или описанных в литературе. Эта книга — самое редкое безвыходное издание (если не считать Триоди цветной). Впрочем, достаточно редки все первопечатные Псалтыри.

Вкладные. Ни на одном из просмотренных нами экземпляров среднешрифтной Псалтыри нет достаточно ранних вкладных и владельческих записей, Не было их и на гераклитовском экземпляре. Первый экземпляр Псалтыри из Соловецкого собрания ранее имел вкладные и владельческие записи на л. 231 об. Одна из записей помещена в прямоугольную рисованную рамку. Впоследствии тексты записей были тщательно вытерты и прочитать их сейчас, не прибегая к криминалистическим методам, невозможно. Экземпляр, по-видимому, входил в основное ядро монастырской библиотеки и поступил туда вскоре же после напечатают. Второй экземпляр попал в Соловки позднее. Скорописная запись XVIII столетия указывает, что он принадлежал церкви Вилейского погоста Олонецкого уезда. В том же экземпляре на переплетных листах — помета кирилловскими знаками, которые можно прочитать как дату: «7074»,— то есть 1566 г. Водяной знак переплетных листов — голова шута с бубенчиками на воротнике.

Общее описание. Среднешрифтная Псалтырь отпечатана в лист. Число строк на полосе 16. Тетради составлены из четырех односгибных листов. Каждая тетрадь, таким образом, содержит 16 страниц. Ни пагинации, ни сигнатур книга не имеет. Всего в книге 282 листа, составляющих 35 тетрадей (одна тетрадь составлена из пяти односгибных листов). Листы 3, 210 и 282 — пустые.

Состав книги. Псалтырь — богослужебная книга, входящая в Ветхий завет и содержащая молитвословия — псалмы, приписываемые царю Давиду. Книга появилась на русской почве с первых годов принятия христианства. Древнейшие списки восходят к XI в. В. И. Срезневский выделяет три основные редакции славянской Псалтыри, однако отмечает, что эти редакции сплошь и рядом выражены нечетко. Судьбы Псалтыри изучали также Е. Ф. Карский, В. Погорелов и некоторые другие исследователи. В русской рукописной книжности бытовало три основных варианта Псалтыри: Псалтырь простая («келейная», или «малая»), Псалтырь толковая и Псалтырь с восследованием («следованная»), В Псалтыри толковой псалмам сопутствовали «толкования» церковных писателей. Читатель помнит, что для перевода одной из толковых Псалтырей был приглашен на Русь Максим Грек. Псалтырь со следованием в греческом оригинале неизвестна, почему В. И. Срезневский и считает ее «славянским изобретением». В этом случае к основному тексту прибавляют Часослов, избранные из различных богослужебных книг «тропари» и «кондаки», а также молитвословия, связанные с обрядом причащения. Среди других богослужебных книг Псалтырь выделяется тем, что с древнейших времен использовалась для обучения чтению. Благодаря своему учебному характеру книга была на Руси исключительно широко распространена. «Псалтырь, как одна из наиболее употребительных книг и в церковном и в домашнем быту православных,— пишет В. И. Срезневский,— не могла не быть в каждой церкви и, весьма вероятно, находилась в руках у частных лиц, как домашняя книга для чтения, особенно чтимая и читаемая...» За учебный характер Псалтырь (преимущественно «простая») получила в русской книжности название «учебной», или «учительной». В этом смысле все московские первопечатные Псалтыри были «учительными». Однако с легкой руки И. П. Каратаева, назвавшего среднешрифтное издание «Учебной Псалтырью», это неправильное название закрепилось за ним. Эпитет прибавляют только к среднешрифтной Псалтыри, противопоставляя ее остальным изданиям. Между тем по составу своему среднешрифтное издание и последовавшее за ним широкошрнфтное — очень близки. В рукописных Псалтырях XV—XVI вв. перед каноническим текстом помещали всевозможные вспомогательные материалы и прибавочные статьи. Среди них — оглавление, текст «Указ правилу келейному», своеобразные методические указания об использовании книги в учебных целях «Правило не умеющим грамоте» и т. д.  В XVII в. состав Псалтыри был еще более усложнен. В книге стали печатать всевозможные «символы» и «исповедания веры», принадлежащие перу александрийских и антиохийских патриархов, «отзывы о псалмах» церковных писателей, множество дополнительных тропарей и молитв. Безвыходные издания в отличие от предшествующей рукописной и последующей печатной традиции облегчены. Среднешрифтное издание открывается вступительным текстом «Разумно да будет, како начати иноку особь пети псалтырь» (лл. 1—2). Пустым листом (л. 3) текст отделен от основного раздела — псалмов царя Давида (лл. 4—209). Раздел открывается большой заставкой и выполненным вязью заглавием «Давыда пророка и царя песнь кафисма 1». В книге 150 псалмов и, кроме того, еще один, не входящий в общую нумерацию. Начало каждого псалма отмечено порядковым номером, проставленным кирилловскими цифрами на боковом поле книги. Псалмы собраны в 20 кафизм. Начало каждой кафизмы подчеркнуто гравированным инициалом, а также колонтитулом, вынесенным на верхнее поле. Вслед за псалмами помещены десять библейских песен (лл. 211 — 232), в начале которых отпечатаны заставка и заголовок, выполненный вязью: «Песнь Моисеева во исходе. Песнь 1». Книгу заключает раздел «Многомилостивое певаемо в праздники господския и во дни нарочитых святых» (лл. 233—281).

Бумага. Среднешрифтная Псалтырь, как и остальные безвыходные издания (за исключением среднешрифтного Четвероевангелия), напечатана на французской бумаге. А. А. Гераклитовым и А. С. Зерновой выявлены следующие водяные знаки:

1. Малая сфера (Лихачев, № 1288 и др.). 1550—1560-е гг.

2. Большая сфера в руке (Лихачев, № 1667, '1668, 1753). 1536— 1555 гг.

3. Сфера с инициалами «I» и «В» (Тромонин, № 790; Брике, № 14056). 1548-1564 гг.

4. Перчатка с короной над пальцами (Лихачев, № 1688, 1690, 1743, 1744, 1746-1749, 1760, 1789). 1540-1550-е гг.

5. Знак «I» с лилией в навершии.

А. А. Гераклитов указывает шесть вариантов знака «малая сфера». А. А. Зернова упоминает о трех вариантах знака сферы с инициалами. Все эти знаки встречаются и в Триоди постной. Можно, следовательно, предположить, что издания эти во времени соседствовали одно с другим. Не исключено, что Псалтырь печатали одновременно со среднешрифтным Четвероевангелием — впоследствии мы остановимся на этом вопросе. Интересно и то, что бумагу со знаком большой сферы в руке мы находим в царском списке макарьевских Великих Четьих миней — лишнее доказательство московского происхождения безвыходных изданий.

Орнаментика. В среднешрифтной Псалтыри — три заставки, отпечатанные с двух досок. Первая большая заставка (л. 4) впервые репродуцирована в 1962 г.  Ни в одном из первопечатных изданий эта заставка больше не встречается. Но зато мы находим ее в рукописном Четвероевангелии из собрания Московской Синодальной типографии, где она оттиснута четыре раза. При этом один раз — на листе с буквицей «веди» из безвыходной Триоди цветной. Заставка представляет собой удлиненный прямоугольник с подчеркнутым основанием, завершенным стрелками. Среднее поле утяжелено сверху килевидным навершием, а по бокам декорировано акротериями. Центральная часть заставки ограничена бордюром. Мотив бордюра такой же, как и в заставках среднешрифтного Четвероевангелия,— старопечатный вьюнок без центральной ветви. В верхних углах бордюра — четырёхлепестковые розетки с белыми точками между лепестками, точно такие же, как и в «заставке с Матфеем».

Центральная часть занята растительным орнаментом — расходящиеся по спиралям ветви образуют подобие восьмерки. Ветви обильно обрамлены все теми же виноградными листьями и заканчиваются стилизованными плоскими шишками. Рисунок их точно такой же, как в заставке «Соборника», общей для всех трех безвыходных Четвероевангелий. Ветви, имеющие общее основание, исходят из большой вазы, которая составлена из трех усеченных конусов. Заставка выполнена все в той же металлографской технике, о которой уже говорилось в связи с первыми безвыходными изданиями. Приемы гравирования особенно близки к технике мастера среднешрифтного Четвероевангелия. Нет никакого сомнения, что здесь работал один и тот же гравер, причем примерно в одно и то же время. Во второй заставке Псалтыри (лл. 211 и 233) находим аналогичную по рисунку вазу. Эта заставка уже знакома нам — она взята из среднешрифтного Четвероевангелия (Зерн. 1), причем напечатана с той же самой доски. В Евангелии доска была употреблена четыре раза, в Псалтыри — два раза. По наблюдениям А. С. Зерновой, первые два отпечатка сделаны с совершенно новой доски, а четыре других (два во второй половине Четвероевангелия и два в Псалтыри) уже с несколько изношенной: стрелки основания здесь почти не видны. Из этого А. С. Зернова правомерно делает вывод о том, что Четвероевангелие напечатано раньше Псалтыри. Мы присоединяемся к этому выводу и можем привести в его пользу некоторые другие аргументы. Среднешрифтная Псалтырь гораздо богаче инициалами, чем безвыходные Четвероевангелия. В каждом из последних всего по четыре буквицы.

В Псалтыри 21 инициал, отпечатанный с 11 досок. Созданный для этого издания алфавит включает следующие буквицы: «Б» (лл. 4, 134, 171, 201 об.), «В» (лл. 21, 67, 110), «Г» (лл. 53 об., 143 об.), «И» (лл. И об., 153). «К» (лл. 32 об., 183 об.), «Н» (л. 98 об.), «П» (в двух вариантах: 1-й вариант — лл. 78 об., 123 об., 2-й вариант — л. 211), «Р» (лл. 43 об., 163), «Т» (л. 88), «X» (л. 191). Три буквицы—«В», «К» и «П» — взяты готовыми из средиешрифтного Четвероевангелия и определенно отпечатаны с тех же досок. По мнению А. С. Зерновой, инициалы «П» (1-й вариант), «И» и «Н» отпечатаны с одной и тон же доски. Для этого у инициала «покой» была срезана верхняя перекладина, а между двумя штамбами вставлены две линейки с наклоном в разные стороны — слева направо («И») и справа налево («Н»), Мы склоняемся к мнению, что в этих трех случаях применены три разные доски. Перекладина, срезанная у буквицы «П», естественно, не могла появиться снова. Этот инициал первый раз встречается на л. 78 об.— уже после буквицы «И» (л. 11 об.), а второй раз — на л. 123 об.— после буквицы «Н». «И», кроме того, встречаем и на л. 153. Легко понять, что «И» и «Н» со срезанными перекладинами не могли появиться раньше «П». Графика восьми новых инициалов, выгравированных специально для Псалтыри, находит аналогии в орнаментике среднешрнфтного Четвероевангелия. Композиция решена в том же самом ключе. Ее основу составляет старопечатный вьюнок без центральной ветви, пущенный по штамбу буквицы. Наряден и своеобразен инициал «X», который до сего времени не воспроизводился и в каталоге Зерновой не учтен. Орнаментальное убранство книги дополняет вязь, которую мы находим под заставками па двух полосах (лл. 4 и 211). Достаточно полой ассортимент ломбардов. В безвыходных Четвероевангелиях ломбардов так же мало, как и гравированных буквиц. В Псалтыри мы сталкиваемся с совершенно иной картиной. Здесь встречаются ломбарды 20 наименований. Наиболее распространены «Б» (32 случая), «В» (29) и «Г» (25). С другой стороны, ломбарды «Д», «М» и «А» встречаются лишь по два раза, а ломбарды «Ж» (л. 133), «Ч» (л. 74 об.), «омега» (л. 125), «Я» (л. '185 об.) — по одному. Многие ломбарды встречаются в нескольких различных начертаниях. Так, для ломбарда «Б» было сделано по крайней мере четыре формы. Количество вариантов не зависит от частоты встречаемости тех или иных знаков. Ломбард «А» в книге встречается всего два раза, однако для него сделано два клише (1-й вариант — л. 80 об., 2-й — л. 187). Оба случая отстоят друг от друга достаточно далеко. Следовательно, нельзя объяснить этот факт невозможностью использования одной доски на одном и том же листе. Исследователь старопечатной книги неоднократно убеждался, что логика бессильна там, где идет речь о богатстве вариантов шрифта. Все сказанное по этому поводу относится и к ломбардам. Высота ломбарда — около 27 мм; каждый из них занимает три с лишним строчки. Таковы же размеры ломбардов среднешрифтного Четвероевангелия. В этом издании мы находим два недостающих в Псалтыри знака — «Е» и «Л». Таким образом, в распоряжении типографии, из которой вышли оба издания, имелось 22 ломбарда из 40 знаков кирилловского шрифта.

Особенности полиграфической техники. Знакомство со среднешрифтной Псалтырью обнаруживает те же типографские приемы, что и в среднешрифтном Четвероевангелии. Применен тот же шрифт; остались прежними приемы набора и верстки. В качестве отличительного признака упомянем вновь отлитый знак «ч» своеобразного начертания. Литера применяется лишь на полях книги для цифровой индексации. Киноварью отпечатаны заголовки, ломбарды в начале псалмов. Типограф применяет известную уже нам двухкрасочную однопрокатную печать с одной формы. В распределении краски нередки ошибки и варианты. В экземпляре ЛБ № 2616 на л. 230 об. пропущен и впоследствии восполнен от руки киноварный ломбард «М». На л. 43 в первой строке буква «Т» в начале фразы в одном случае напечатана черным (ГПБ, № 5224), в другом — красным (ГПБ, № 5223). В экземпляре ГПБ № 5223 на л. 128 об. в седьмой строке пропущено и восполнено от руки киноварное «И». Любопытны типографские варианты на л. 235. В одном из экземпляров сдвинуты вправо относительно полосы строки первая и третья (ГПБ, № 5224). На той же полосе в десятой строке буквы «п» и «в» в одном случае напечатаны красным, в другом — черным. Все эти варианты — лишнее свидетельство в пользу гипотезы об однопрокатности печати. При заключке полос среднешрифтной Псалтыри использовались рамы, приготовленные для среднешрифтного Четвероевангелия. Об этом говорит слепое тиснение индексов евангелистов в перевернутом состоянии на нижних полях книги. Можно сделать вывод, что печатание Псалтыри производилось в той же самой мастерской, где было изготовлено среднешрифтное Четвероевангелие, причем одно издание печатали непосредственно после другого. Об этом же свидетельствует использование в той и другой книге одинаковых типографских материалов. Не исключено, что оба издания печатались одновременно. Об этом как будто бы говорит следующий факт. На некоторых полосах среднешрифтной Псалтыри мы встречаем слепое тиснение. Однако характер его совсем иной, чем в безвыходных Четвероевангелиях. Там тиснение встречалось исключительно на пустых полосах. В Псалтыри тисненый рельеф сплошь и рядом обнаруживается на листах с текстом. Вспомним, что тетради безвыходных изданий подобраны из листов, сфальцованных пополам. Так вот, тиснение на одной половине листа среднешрифтной Псалтыри повторяет набор второй половины листа (например, на л. 97 экз. ГПБ № 5223 тиснен набор л. 94). Аналогичное явление мы наблюдали лишь однажды — в Руянском Четвероевангелии 1537 г. Объяснение здесь может быть только одно — лист печатался в сфальцованном состоянии. В свое время мы установили, что в первой московской типографии был печатный стан, рассчитанный на полный формат — на одновременную печать двух полос. Печатать на таком стане лист в сфальцованном состоянии — сначала одну полосу, потом другую — не имело никакого смысла. Значит, в типографии был п второй стан — половинного формата. Такой небольшой станок стоял на Московском Печатном дворе в начале XVII в.— он сохранился и сейчас находится в Государственном Историческом музее. Не было ли аналогичного станка и в первой русской типографии? А может быть, сохранившийся станок относится к более древним временам, чем это обычно считается? Слепое тиснение парных полос наблюдается лишь на немногих листах среднешрифтной Псалтыри. Отсюда мы делаем вывод, что книгу начинали печатать тогда, когда изготовление среднешрифтного Четвероевангелия не было закончено. Печатали параллельно — на маленьком и большом станах. Когда же печатание тиража Евангелия было закончено, Псалтырь начали печатать на большом стане.

ШИРОКОШРИФТНОЕ ЧЕТВЕРОЕВАНГЕЛИЕ

История изучения и известные в настоящее время экземпляры. Широкошрифтное Четвероевангелие встречается значительно реже, чем узкошрифтное и среднешрифтное издания. Нам известно всего 14 экземпляров этой первопечатной московской книги. Впервые она была описана П. М. Строевым в каталоге библиотеки И. Н. Царского. Уже тогда, в 1836 г., археограф высказывал мысли о московском происхождении книги: «Издание не известное библиографам, конечно, южное; или не первое ли московское, если оно действительно было». В «Палеографических снимках», приложенных к каталогу, Строев поместил литографированный снимок одной из полос широкошрифтного Четвероевангелия (№ 7, табл. VI). Он же опубликовал вкладную запись 1569 г. из экземпляра, принадлежавшего Царскому.

В 1848 г. В. М. Ундольский зарегистрировал экземпляр из собрания А. И. Кастерина. Впоследствии широкошрифтное Четвероевангелие попадает на страницы указателей И. П. Каратаева, В. М. Ундольского  и А. Родосского. И. П. Каратаеву было известно пять экземпляров. Три из них — из собраний автора, Публичной библиотеки и Московского Публичного и Румянцевского музеев — упоминались впервые. В 1873 г. А. Е. Викторов на страницах «Отчета Московского Публичного и Румянцевского музеев за 1870—1872 гг.» описал экземпляр библиотеки И. Я. Лукашевича. Викторов отметил сходство издания по составу и правописанию со среднешрифтным Четвероевангелием, а по орнаментике — с виленскпм изданием 1575 г. Он впервые с достаточной определенностью высказал мнение о московском происхождении безвыходных Четвероевангелий: «Названные три издания несомненно вышли из типографий русских и бесспорно прежде московского первопечатного Апостола». Это положение, впервые сформулированное в весьма лаконичной форме в 1873 г., как известно, впоследствии было подробно аргументировано А. Е. Викторовым в его докладе на Третьем археологическом съезде в Киеве и, особенно, в неопубликованном труде, о котором шла речь выше. В реферате доклада, который увидел свет в 1878 г., археограф лишь назвал широкошрифтное Четвероевангелие, высказав попутно следующее мнение: «Очень может быть, что последнее издание есть то самое, принадлежащее Ивану Федорову Евангелие, за которым в нашей библиографии было столько поисков». Это мнение сделано лейтмотивом «библиографического исследования» архимандрита Леонида Кавелина «Евангелие, напечатанное в Москве. 1564—1568» (Спб., 1883). В основу исследования положен экземпляр, который хранился в ризнице Троице-Сергиевой лавры. Краткое описание его, а также тексты вкладных были опубликованы Леонидом за год перед этим. В своем исследовании он сделал вывод, что рассмотренное им издание и есть «то искомое Евангелие московской печати времен царя Ивана Васильевича Грозного, которое доселе не отыскивалось единственно потому, что искали его не там, где следовало». По мнению Леонида, «оно было напечатано ранее 1568 года и, следовательно, нашими первопечатниками: дьяконом Иваном Федоровым и Петром Тимофеевым Мстиславцем, после напечатания Апостола 1564 года». В послереволюционные годы экземпляр широкошрифтного Четвероевангелия, принадлежавший Покровской старообрядческой церкви в Саратове, был описан А. А. Гераклитовым. Изучение экземпляра убедило ученого в том, что «мнение Каратаева о немосковском происхождении Евангелия не обосновано». «Напротив,— утверждает Гераклитов,— все доказательства сходятся на том, что эта книга напечатана в пределах Московского государства». Т. И. Протасьева в «Описании первопечатных русских книг» зарегистрировала девять экземпляров широкошрифтного Четвероевангелия. Три экземпляра были описаны ею впервые — это книги из собрания «Меньших» Государственного Исторического музея, из собрания Е. Е. Егорова и из Библиотеки Академии наук СССР. В самое последнее время Дж. Симмонс привел сведения об экземпляре, находящемся ныне в одной из лондонских библиотек. Упомянем еще один экземпляр широкошрифтного Четвероевангелия из Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ранее никем не учтенный и не описанный. Всего, таким образом, к настоящему времени известно 14 экземпляров. Мы знаем, где находятся 11 из них. Наиболее богата этим изданием Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Здесь пять экземпляров широкошрифтного Четвероевангелия. Раньше других попал в библиотеку экземпляр № 159 (1. 3. 1г). На первом листе книги внизу скорописью начала XIX в. сделана помета: «Из собрания Петра Фролова 1820 года». Это собрание (115 томов), приобретенное в 1817 г., положило начало коллекции старопечатных кирилловских книг Публичной библиотеки. Экземпляр № 156 (1. 3. 1а) имеет экслибрис: «Из библиотеки Ивана Прокофьевича Коротаева». Это собрание, насчитывавшее 485 томов, поступило в Публичную библиотеку в 1861 г. Три других экземпляра (№ 157—1.3.7б, № 158—1.3.7в № 4348 — XVIII.11.5) не имеют экслибрисов или каких-либо помет прежних владельцев. Два из них, вне всякого сомнения, входили в собрания А. И. Кастерина и Петербургской духовной академии. Документально установлено, что оба эти собрания включали широкошрифтные Четвероевангелия и оба поступили в Публичную библиотеку. Третий экземпляр, по-видимому, происходит из собрания М. П. Погодина. В Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина — два экземпляра широкошрифтного Четвероевангелия. Первый из них (№ 3610) имеет экслибрис: «Из библиотеки Ивана Лукашевича». Это тот самый экземпляр, который был описан А. Е. Викторовым в 1873 г. Второе широкошрифтное Четвероевангелие Ленинской библиотеки (№ 3609) входило в собрание Е. Е. Егорова. Надо сказать, что в свое время в Московском Публичном и Румянцевском музеях был и другой экземпляр интересующего нас издания, а именно тот, который был учтен Каратаевым. Когда в библиотеку поступило собрание И. Лукашевича, он был переведен в дублетный фонд. Этот экземпляр по каталогу музеев носил № 11, экземпляр же Лукашевича — № 21. Где в настоящее время находится дублет, нам неизвестно. Государственный Исторический музей владеет двумя экземплярами широкошрифтного Четвероевангелия. Первый из них (Цар. А. 14) — из собрания И. Н. Царского. Это тот самый экземпляр, который в свое время был описан П. М. Строевым, а затем подробно изучен А. Е. Викторовым. Второй экземпляр (Меньш. 508) находится в собрании «Меньших». Одно широкошрифтное Четвероевангелие хранится в Библиотеке Академии наук СССР (инв. 16 сп.—7. 4. 29). Неизвестно в настоящее время местонахождение экземпляров Покровской старообрядческой церкви, Троице-Сергиевой лавры и дублета Московского Публичного и Румянцевского музеев.

Вкладные. Древнейшая вкладная на широкошрифтном Четвероевангелии датируется 1569 г. Это запись на экземпляре из собрания И. Н. Царского — экземпляре, хорошо известном в литературе и наиболее изученном. Текст вкладной публиковался неоднократно, начиная от П. М. Строева и кончая Т. Н. Протасьевой: «Лета 7 (тысяч) семьдесят седмаго положили сию книгу святое Еуангелие в дом Воскресенью Христову и пророку Ильи поп Стефан да Павел Ефремов сын». Страницей спустя эта запись продолжена: «а поделывал ту книгу переплетал в ново лета 7142 году (т. е. 1634 г.) Воскресенской черной поп Игнатьище из Окладниковы слоботкы с Мезени, а родом ис Пустоозерского острогу». Географическая привязка здесь совершенно точная. Л. А. Кавелин, который продолжения записи не знал, полагал, что здесь упомянута церковь Воскресения Христова с приделом пророка Ильи, находящаяся в Москве за Даниловым монастырем. На самом деле книга была положена в церковь Воскресения, находившуюся за много сотен верст от столицы Московского государства. Это отметил впервые М. Н. Тихомиров. Вторая по древности запись датируется 1594 г. Опубликована она Т. Н. Протасьевой. Текст гласит: «Положил книгу Еваниле тетръ во храм святые великомученицы Пасковгеи нареченые пятницы на престол у Каданова коладезя при свещенике Григоре Маркове сыне Володимерь Офонасьев еынь Псковитинов по душе своей и по родителях лета 7 тысящь 102-го месяца майя в пятынадесетъ ден на паметь преподобъново и богоносного Пахомъя великого». В этом случае географическое указание приблизительно. Где находился Каданов колодезь, сказать затрудняемся. Еще менее определенна третья запись, которая к тому же точно не датирована: «Сие Евангелие положил Илье Пророку в дом игумен Ефрем по своей душе и по своих родителех». Надпись воспроизведена полууставом с юсами, почему мы и относим ее к концу XVI столетия. Церкви Ильи-пророка были во многих местах, какая из них здесь упомянута, догадаться невозможно. В конце XVI в., по-видимому, была сделана запись и на том экземпляре книги, который хранился в ризнице Троице-Сергиевой лавры: «Евангелие печатное, а то Евангелие положите в церковь к Никону на престол по моей душе, или будет в которой нет Евангелия, туда и отдать». Это распоряжение сделано Евстафием Головкиным — в 1570— 1581 гг. келарем Троице-Сергиева монастыря, а в 1598 г.— «строителем» Богоявленского монастыря в Московском Кремле. Скончался Головкин 8 сентября 1603 г. Четвероевангелие «оковано» в серебропозлащенный оклад, украшенный жемчугом и драгоценными камнями. По краям оклада вычеканена вязью следующая надпись: «Лета 7110 (т. е. 1602) августа в 26 день при царе и великом князе Борисе Феодоровиче всея Руси, и при благоверной царице великой княгине Марии Григорьевне, и при их благородных чадех при царевиче князе Феодоре Борисовиче всея Руси и при царевне княжне Ксении Борисовне всея Руси, и при святейшем патриархе Iеве Московском всея Руси, моляся Богу и пресвятей Богородице и великим чудотворцам Сергию и Никону, положил сие Евангелие старец Евстафий Головкин в храм на престол к Никону чудотворцу». К началу XVII столетия относится недатированная запись на одном пз экземпляров Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, которую мы публикуем впервые: «Дали Евангилие Овдотя Федовна да Иван сын Васильев сын Ямской в дом к Иакову апостолу брату господню по плоти на Добрыню улицу по Василия по Ондрееву сыну...» В том же экземпляре на последнем листе имеется следующая, частично обрезанная запись, дублирующая первую: «...вдотья Федорова да Иван Васильев сын Ямской... по плоти на Добрыню улицу... поминати по умерших». Речь идет о церкви св. Иакова на Добрыниной улице в Великом Новгороде, церкви, которая впервые упоминается в летописях под 1181 г. В другом экземпляре той же библиотеки имеется частично вытертая и с трудом разбираемая запись конца XVII в. Т. И. Протасьева прочла здесь следующее: «...Евангелье... положил... церковь Преображение господне и... богородице Казанской...» Наш обзор вкладных на экземплярах широкошрифтного Четвероевангелия мы закончим записью достаточно поздней — она относится к концу XVIII столетия. Она своеобразна, и мы считаем возможным привести ее здесь: «Сие святое Еуангелье взято в дом города Клина ямщика Григорья Фаддеева сына Баранихина с тем словом — пока господу богу угодно есть из дому моего от наследников моих Баранихина нежели от сына моего заблудившагося в пиянстве Андрея Григорьева сына Баранихина, отнюдь никому православном Христианом завещеваю не купить и в заклад не брать, в чего ради во свидетельство сию и надпись по духовной христианской совести яко Григорей Фаддеев сын Баранихин в целом своем уме сие завещание своею, грешный скверный покаянный человек подписал, потому христианом всем пишет в Маргарите судия совесть, тысяща семьсот девяносто осьмаго года апреля пятаго на десять дня». С болью в сердце написаны эти строки. Нет у старого ямщика Баранихина никакой надежды на сына Андрея, который может пропить даже святую книгу... Сведения, которые мы извлекаем из вкладных, говорят о широком распространении широкошрифтного Четвероевангелия по всей стране. Здесь и далекая, затерявшаяся па Мезени Окладниковая слободка, и Великий Новгород на крайнем северо-западе Русского государства, и ближайшее Подмосковье — Клин и Троице-Сергиева лавра. И опять-таки нельзя отдать предпочтение какому-либо району. Можно лишь повторить уже сделанный однажды вывод —безвыходные первопечатные издания распространялись по всей стране среди самых различных слоев населения.

Общее описание. Широкошрифтное Четвероевангелие описано А. Е. Викторовым, И. П. Каратаевым, JI. А. Кавелиным, А. С. Зерновой и Т. Н. Протасьевой. К сожалению, и в этом случае не обходится без ошибок и противоречивых мнений. Книга отпечатана в лист. Число строк на полосе — 15. Объем книги 400 л. Тетради, как правило, составлены из четырех листов, сфальцованных пополам (16 полос). Есть исключения: одна тетрадь включает 20 полос, а вторая 12. Всего тетрадей 50. Первые десять листов книги не имеют пагинации. Она начата с первого листа евангелия от Матфея и продолжена до конца евангелия от Марка (лл. 1—168). В нумерации есть ошибки. После листа с пагинацией «105» идет лист со вторично повторенной пагинацией «104», затем ненумерованный лист, листы «106» и «107». Далее начинается правильная пагинация «110 —168». Ошибки приходятся на начало Евангелия от Марка, которое могло печататься параллельно с первым разделом книги. В другом экземпляре (ЛБ, № 3610) не пронумерованы листы 102 и 104. Последние 222 листа (включая один лист пустой) не имеют пагинации. Сигнатура тетрадей начата с евангелия от Матфея. Первая 20-страничная тетрадь не имеет нумерации. Сигнатура есть во всей книге, однако имеет пропуски (не пронумерованы тетради 22, 23, 32 и 36-я).

Состав и редакция. Состав и порядок расположения текстов в широкошрифтном Четвероевангелии несколько отличаются от предыдущих изданий. Как и среднешрифтное издание, оно открывается известием о четвертичном числе евангелий (л. 1 ним.— 1 об. ним.). Вслед за этим идет текст: «Ведомо да есть, яко чтется ряд от Иоанна» (лл. 1 об. ннм.— 3 ннм). В прошлом издании на этом месте было напечатано «Сказание приемлюще всего лета число евангельское». Далее следует оглавление евангелия от Матфея (лл. 3 об. ним.— 6 ннм.) и предисловие к нему Феофилакта Болгарского (лл. 6 ннм.— 10 ним.). Затем — молитва человека, приступающего к ежедневному чтению Евангелия (л. 10 ннм.— 10 об. ннм.). В узкошрифтном издании эта молитва открывала книгу. Текст евангелия от Матфея занимает лл. 1—102. Затем следуют оглавление евангелия от Марка (лл. 103—104 об.), предисловие к нему (лл. 105—104 об. Ошибка в нумерации!) и сам текст (лл. 106—168). С евангелия от Луки пагинация прекращается. Оглавление евангелия занимает ненумерованные лл. 1—3 об., предисловие (лл. 4—6), сам текст (лл. 7—110 об.). Последний раздел евангелия от Матфея начинается оглавлением (л. 111—111 об,— здесь и ниже — ненумерованные  листы 3-го счета). Далее — предисловие (лл. 111 об.— 114 об.) и сам текст (лл. 115 — 190 об.). По традиции широкошрифтное Четвероевангелие заканчивается справочным аппаратом — указателем «Соборник 12 месецем» (лл. 119— 203 об.), вслед за которым помещено «Сказание приемлюще всего лета...». В среднешрифтном издании этот текст помещен в начале книги. Затем следуют текст «Ведати подобает исе...» (л. 219—219 об.), указатель «Евангелия различна...» (лл. 219 об.—221) и, наконец, «Указ, како чтутся тетраевангелия...» (л. 221 об.). Текст широкошрифтного Четвероевангелия, как заметил еще А. Е. Викторов, повторяет редакцию среднешрифтного. Г. И. Коляда установил, что в ряде случаев здесь усилена тенденция к архаизации, свойственная второму московскому изданию.

Бумага. Л. А. Кавелин в приложении к своему исследованию опубликовал изображения водяных знаков из экземпляра Троице-Сергиевой лавры. Впоследствии филиграни изучали А. С. Зернова и особенно подробно и тщательно Т. Н. Протасьева. Ими выявлены следующие знаки.

1. Перчатка с короной над пальцами и с литерой «Р» на ладони (Лихачев, № 3450; Брике, № 11039). 1542-1564 гг.

2. Малая перчатка с короной над пальцами (Лихачев, № 3453; Брике, № 10932, 10938). 1555-1564 гг.

3. Кувшин с двумя ручками (Лихачев № 1779; Тромонин, № 670). 1557—1564 гг.

4. Сфера с лилией в навершии (Лихачев № 3179, 3439, 3440). 1560-1564 гг.

5. Кораблик (Тромонин, № 361, 362; Брике, № 11973, 11974). 1552-1566 гг.

6. Сердце с короной в навершии (Тромонин, № 1551). 1564 г.

7. Сфера с лилией в навершии и с сердцем в основании (Тромонин, № 1805). 1564 г.

Приведенный нами список не является исчерпывающим. Так, Л. А. Кавелин обнаружил в экземпляре Троице-Сергиевой лавры кроме знаков, приведенных нами под № 5, 6 и 7, также знаки сферы со звездочкой (Тромонин, № 645, 646). Знаки перчатки с короной и литерой «Р» и кувшина с двумя ручками мы встречали в узкошрифтном Четвероевангелии и в Триоди постней. С другой стороны, и это особенно важно для нас, бумага с одинаковыми знаками («кораблик», «сердце», «сферы со звездочками и лилиями», «перчатки») была применена в широкошрифтном Четвероевангелии и первопечатном Апостоле 1564 г. Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Исходя из показаний водяных знаков, А. С. Зернова датирует широкошрифтное Четвероевангелие «ок. 1564 г.», а Т. Н. Протасьева 1560— 1564 гг.

Шрифт. Для широкошрифтного издания был отлит новый, наиболее крупный в московском первопечатании шрифт. Размер десяти строк набора этой книги равен 126 мм. В графике шрифта типограф пошел в сторону упрощения. Устранены многочисленные парные знаки, которые характерны для среднешрифтного Четвероевангелия. Нет здесь и многочисленных начертаний буквы «о» (с одной и двумя точками, с крестом). Даже те литеры, которые по стародавней традиции имели два начертания («д», «т»), отлиты лишь в одном варианте. Единственная литера, имеющая два начертания,— «земля». Сохранены также узкий и широкий варианты букв «е», «о» и «от». По сравнению со среднешрифтным Четвероевангелием значительно уменьшено количество знаков с верхними выносными элементами. Таких знаков оставлено только четыре: «у» (лигатурный вариант), «ф», «ять» и «пси».

Строчные знаки издания можно разделить на следующие группы:

1) без выносных элементов; высота очка 4,5 мм.

2) с нижними выносными элементами; высота очка 6; 6,5; 8; 9 мм.

3) с верхними выносными элементами; высота очка 9 мм.

4) с нижними и верхними выносными элементами; высота очка 11— 12 мм.

Типограф широкошрифтного Четвероевангелия применяет большое количество надстрочных букв. Многие из них («д», «земля», «ж», «м», «т» — в двух вариантах, «х», «ц» и др.) утратили «титла». С «титлами» употреблены знаки «в», «г», «к», «н», «с». Знаки ударения и придыхания, а также знаки препинания используются в основном те же, что и в ранних безвыходных изданиях (за исключением «стишицы», которая есть в Триоди и в среднешрифтных изданиях .

Орнаментика. Художественное убранство широкошрифтного Четвероевангелия складывается из девяти заставок, отпечатанных с шести досок, четырех гравированных инициалов — с четырех досок, 19 цветков — с пяти досок, четырех строк вязи и пяти ломбардов. Как в среднешрифт-ном Четвероевангелии, заставки помещены не только перед евангелиями и «Соборником», но и перед оглавлениями. Лишь одна из заставок встречалась нам ранее — в узкошрифтном и среднешрифтном Четвероевангелиях она (Зерн. 5) стояла перед «Соборником», в широкошрифтном— заверстана перед оглавлением Марка. Все остальные заставки вырезаны вновь. При первом же ознакомлении с книгой нас поражает эклектичность ее художественного убранства. Мастерство исполнения каждой отдельной заставки гораздо выше, чем в ранних безвыходных изданиях. Однако общий облик книги лишен того органического стилевого единства, которое свойственно узкошрифтному и среднешрифтному Четвероевангелиям. Мы встретим здесь легкую воздушную арабеску, переплетение ремней балканского стиля, скупую металлографскую технику, великолепную декоративность подлинно старопечатного стиля, который по-настоящему расцвел в изданиях Ивана Федорова. Различны и размеры заставок (длина основного поля от 111 до 120 мм). Первая большая заставка (Зерн. 10) широкошрифтного Четвероевангелия вводит нас в новый мир художественных приемов. Ничего подобного мы не встречали ранее ни в одном из безвыходных изданий. Заставка эта в нашем Четвероевангелии воспроизведена дважды — перед евангелиями от Матфея (л. 1 2-го счета) и Луки (л. 7 3-го счета). Оба оттиска, вне всякого сомнения, сделаны с одной доски, хотя размеры их несколько отличаются друг от друга (112х57 мм в первом случае и 111х57мм — во втором). Это можно объяснить усыханием доски по мере печатания тиража или изменениями влажности бумаги. Конфигурация заставки оставлена прежней. Перед нами все тот же вытянутый по горизонтали прямоугольник с фигурным треугольным навершием в центре, акротериями в верхних углах и стрелками, продолжающими основание. Силуэт традиционен. Однако содержание изменено. Самое первое впечатление, которое охватывает нас, когда мы открываем широкошрифтное Четвероевангелие — это чувство легкости, воздушности. Заставка не давит на текст, а как бы парит над ним. Более того, она воспринимается отдельно от текста. От этого даже страдает общая композиция полосы. В чем причина? Где интенсивное цветовое пятно в верхней части полосы, к которому мы привыкли и которое составляет одно из характернейших отличий московских первопечатных изданий? Присмотревшись, обнаруживаем причину. Исчез черный фон, неизбежная принадлежность всей ранее рассмотренной нами орнаментики. Заставка выполнена «черным по белому». В центре ее помещен фигурный медальон, заполненный черным растительно-геометрическим узором из листочков, пятилепестковых розеток и переплетающихся между собой веток. Медальон заключен в рамки, образованные двойными линиями; плетение напоминает балканский стиль орнаментики, который в XV столетии был широко распространен в русском книжном искусстве. Орнаментальные мотивы заставок широкошрифтного Четвероевангелия широко обсуждались в литературе. А. Е. Викторов провел аналогии между первой заставкой и орнаментикой несвижского Катихизиса 1562 г., а также отметил, что «орнаментов подобного рисунка нельзя указать ни в русских, ни в южнославянских изданиях». В этом археограф ошибся. А. И. Некрасов отметил сходство с мусульманской арабеской, однако подчеркнул, что о непосредственном воздействии здесь не может быть и речи. Промежуточным этапом служила орнаментика западноевропейских изданий и особенно тисненая арабеска переплетов. Верный своей теории немецкого воздействия, А. И. Некрасов и здесь кивает на Германию. Однако он не сумел, как справедливо отметил А. А. Сидоров, «подкрепить свое убеждение ни одним конкретным примером немецкого происхождения нашей раннепечатной арабески». Последний автор привел примеры отечественного происхождения, и среди них, что особенно важно для нас, росписи Благовещенского собора Московского Кремля. Упоминает А. А. Сидоров и зарубежные прототипы — венецианские образцы для вышивок и орнаментику Руянского Четвероевангелия 1537 г. Мы можем указать более близкий прототип медальона рассматриваемой нами заставки, который также увлекает нас на земли южных славян. Это заставка на л. 5 Соборника, изданного в 1547 г. Виченцо Вуковичем в Венеции. Обратите внимание на среднюю часть заставки. Вы увидите характерную композицию в виде ромба, перекрещенного ветвями со своеобразными двухлопастными листьями. Этот мотив с незначительными изменениями был перенесен московским гравером в заставку широкошрифтного Четвероевангелия. Подчеркнем, что речь идет лишь о средней части медальона. Остальная часть, совершенно, своеобразна. Нельзя не отметить также, что венецианский гравер оставил белыми листья, московский же вынул фон лишь вокруг них, и композиция стала рельефнее, богаче. В этом приеме московский гравер, впрочем, не был оригинальным. Аналогичный прием исполнения арабески находим на замечательных «завесах» Ферапонтова монастыря (Вологодская область) и Благовещенского собора в Московском Кремле, автором которых был московского гравера. Здесь мы встречаем все тот же мотив ромба с растительным обрамлением. Заставка Несвижской типографии, о которой упоминал А. Е. Викторов, далека от рассматриваемого нами случая. В ней очень мало от арабески. Она несимметрична и, по-видимому, как и гравюры из Дебрецена, предназначалась для украшения титульного листа и размещалась в вертикальном направлении. Завершая рассмотрение первой заставки широкошрифтного Четвероевангелия, отметим, что в килевидном навершии её использован своеобразный орнаментальный мотив в виде цепочки с раздвоенными листьями. Этот узор есть и в навершии, а кроме того, в бордюре второй заставки, размещенной перед евангелием от Марка (Зерн. 11 — между лл. 104 и 106 2-го счета). Заставка представляет собой удлиненный по горизонтали прямоугольник (размеры основного поля 114х48 мм) с навершием и акротериями. Рисунок навершия и акротериев аналогичен предыдущей заставке. Центральная часть заполнена растительным орнаментом — переплетенными ветвями с пятилепестковыми розетками, треугольными бутонами и листочками. Исполнено все это контурным двойным штрихом. Сплошной черной заливки, как в предыдущей заставке, здесь нет. Это, конечно, минус — пропала рельефность, Изображение выглядит плоским. Издали создается впечатление сплошного серого фона. Мотив цепочки с раздвоенными лепестками, использованный в бордюрной рамке, впервые появляется в работах московской школы орнаменталистов в конце XV столетия и в дальнейшем сопутствует ей.

Впервые этот мотив зарегистрирован нами в изображении евангелиста Луки из Четвероевангелия Гурия Тушина. Совершенно аналогичен рисунок фона и на миниатюрах Четвероевангелия 1507 г. Феодосия Изографа и одной из заставок Евангелия Рогожского кладбища. В 20-х гг. XVI в. той же арабесковой цепочкой выполнена рамка первого листа «Канонов» в роскошном Четвероевангелии из собрания Государственного Исторического музея. В раскраске лепестков превосходно сочетаются золото и белила. Голубой фон придает рамке нарядность. На обороте листа тот же узор раскрашен иначе: лепестки желтые и белые, фон — чёрный. Аналогичный орнамент будет использован Иваном Федоровым в одной из заставок Часовника 1565 г. (Зерн. 84).

Прямая линия от Феодосия Изографа к Ивану Федорову — лучшее доказательство отечественных истоков московского книгопечатания. В Часовнике использованы и другие мотивы орнаментики широкошрифтного Четвероевангелия. Сопоставим малые заставки из Четвероевангелия — Зерн. 9 (л. 3 об. 1-го счета; лл. 1 и 191 3-го счета) и Зерн. 12 (л. 111 3-го счета) соответственно с заставками Зерн. 81 и Зерн. 83 из Часовника. Сходство достаточно убедительно без комментариев. Тематическая близость орнаментики Ивана Федорова и типографов широкошрифтного Четвероевангелия выступает особенно наглядно при изучении заставки к евангелию от Иоанна (л. 115 3-го счета — Зерн. 13). Она представляет собой удлиненный прямоугольник с размерами основного поля 120х37 мм. Навершием служит своеобразный распустившийся цветок. Угловых украшений здесь в противоположность всем остальным большим заставкам безвыходных Четвероевангелий нет. Однако основание также подчеркнуто стрелочками. Прихотливо изогнутые остроконечные и широкие листья, отороченные листвой шишки, сучковатый ствол с отходящими от него и переплетающимися между собой ветвями — все это необходимые, уже известные нам атрибуты черно-белых клейм того стиля, который мы условно называем «Феодосиевским». Заставка далека от бездумного копирования. Гравер, вне всякого сомнения, не знал листов ван Мекенема. Он шел от московской рукописной книги, однако и тут не был подражателем, но творчески перерабатывал понравившийся мотив. С другой стороны, какую-то роль сыграли и указания сверху. Заказчик хотел, чтобы печатная книга во всем походила на рукописную. Это относилось к общей композиции полосы, к шрифтам и, конечно же, к орнаментике. Ксилография легко могла передать балканский стиль орнаментики, но он к середине XVI столетия уже редко применялся в Московской Руси. Эмалевое великолепие нововизантийского стиля для гравюры на дереве было недоступно. Оставались черно-белые клейма «Феодосиевского» стиля. Они словно созданы были для воспроизведения ксилографическим путем. Так возник старопечатный стиль.

В первых безвыходных изданиях он еще недостаточно выражен. Возможно, что причиной тому — неудачные оригиналы. В заставке из широкошрифтного Четвероевангелия старопечатный стиль выступает во всеоружии. Определенное влияние на графику заставки оказал инициал «О» ван Мекенема в творческой переработке мастера Четвероевангелия 1531 г. и Апостола № 5 собрания Московской духовной академии. Аналогичная по рисунку заставка встречается в Апостоле 1564 г. Ивана Федорова и Петра Мстиславца. Впервые на это обратил внимание Л. А. Кавелин в 1883 г. Он счел, что заставка «взята готовая из числа 240 заставок Апостола». Это послужило одной из наиболее серьезных мотивировок в пользу того, что широкошрифтное Четвероевангелие напечатано Иваном Федоровым. На протяжении многих десятилетий никто не подвергал сомнению слова Кавелина, пока, наконец, А. С. Зернова не установила, что обе заставки несомненно отпечатаны с различных досок, ибо рисунок их зеркален по отношению друг к другу. Заставка Апостола сделана более умелым мастером — она рельефнее и более насыщена черным цветом. Скорее всего именно она и послужила оригиналом для гравера широкошрифтного Четвероевангелия. Этот вопрос мы еще подробно рассмотрим ниже. Среди четырех гравированных инициалов широкошрифтного Четвероевангелия один — «П» — уже встречался в среднешрифтных Четверовангелии и Псалтыри (Зерн. 43). Буквица эта — своеобразный чемпион среди малотиражных досок безвыходных изданий. Гравюра выдержала шесть оттисков — по одному в среднешрифтном Четвероевангелии, среднешрифтной Псалтыри, шпрокошрифтном Четвероевангелии и три — в широкошрифтной Псалтыри. Инициал «В» (Зерн. 51 — л. 115 3-го счета) отпечатан с повой доски. Однако рисунок его знаком — он повторяет (но не копирует) очертания буквицы «В» из Триоди цветной. Своеобразны декоративные инициалы «К» (Зерн. 50 — л. 1 2-го счета) и «земля» (Зерн. 52 — л. 107 2-го счета). Первый инициал выдержан в духе большой заставки иа том же листе; это арабеска с черной заливкой цветков и листочков. Ломбардов в широкошрифтном Четвероевангелии по традиции немного, но все же больше, чем в предыдущем издании,— шесть знаков пяти различных наименований: «В», «Е», «И», «Л» и «Я». Помещены они в тексте в оборку и занимают примерно три строки. Высота ломбардов 30—35 мм. Они открывают предисловия к евангелиям, известие о четвертичном числе евангелий, текст «Ведомо да есть яко чтется...»

Фигурная гравюра? Описывая экземпляр широкошрифтного Четвероевангелия, принадлежавший Троице-Сергиевой лавре, Л. А. Кавелин упомянул, что в него вплетены изображения четырех евангелистов. Изображения оказались ксилографиями, совершенно сходными с гравюрами Кондрата Иванова, которые впервые были помещены в Четвероевангелии впоследствии неоднократно воспроизводились. Отметив это, Л. А. Кавелин тем не менее подчеркнул, что гравюры в лаврском экземпляре «не вклеены в него в 1628 или 1633 году, а составляют по бумаге п переплету первоначальную принадлежность сего». Далее ученый архимандрит приглашал «сомнящихся, если обрящутся таковые, удостовериться в сем собственными глазами». Эту точку зрения Л. А. Кавелина подверг критике А. Е. Викторов. 26 марта 1883 г. он писал архимандриту: «...относительно современности Евангелию изображений в лаврском экземпляре я причисляю себя к числу сомнящихся, а потому, если бог даст, на страстной неделе приеду к Троице... то воспользуюсь вашим приглашением взглянуть на ваш экземпляр». Публикуя письмо Викторова, Л. А. Кавелин сделал к цитированному месту следующее дипломатическое примечание: «На современности изображений я не настаиваю, а только указываю на то, что нет примет, чтоб эти изображения были внесены в наш экземпляр после издания». На этом можно было бы кончить, сочтя вопрос одним из нередких в историографии предмета казусов. Однако много лет спустя в Саратове нашелся еще экземпляр с совершенно аналогичными гравюрами. Принадлежал он Покровской староверческой церкви, которая сгорела в 1920 г. Экземпляр кратко описан А. А. Гераклитовым, отметившим его тождественность описанию Л. А. Кавелина. Гераклитов упоминает, что в экземпляре были и гравюры, причем одна из них — евангелист Иоанн — тождественна репродукции, приложенной к работе Л. А. Кавелина. А. А. Гераклитов был великим знатоком первопечатной книги. Если бы он заметил какие-либо неточности у архимандрита Леонида, он непременно подчеркнул бы это. Так, например, он отмечает, что репродукция Кавелина несколько меньше оригинала. О том же, что гравюры были вклеены в книгу позднее, ничего не говорит. К сожалению, и лаврский и саратовский экземпляры в настоящее время недоступны для изучения. Поэтому мы не можем высказать свое мнение. Было бы очень соблазнительно утверждать, что гравюры К. Иванова имеют прототип в XVI в. Однако для этого пока еще серьезных оснований нет. Отметим лишь, что в просмотренных нами десяти экземплярах гравюр нет. Однако в один из них (ГПБ, № 159) вплетены в качестве фронтисписов шесть миниатюр, изображающих евангелистов и их символы.

Особенности полиграфической техники. Широкошрифтное Четвероевангелие — первое безвыходное московское издание, в котором мы встречаем вполне удовлетворительную выключку. Строки набора здесь выравнены не только по левому, но и по правому краю. Наборщик использовал приемы, выработанные Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем в Апостоле 1564 г., который, по-видимому, печатался прежде широкошрифтного Четвероевангелия или одновременно с ним. Однако мастер Четвероевангелия более неряшлив. Он делает значительно больше опечаток и погрешностей, чем наборщики узкошрифтного и среднешрифтного изданий. Некоторые ошибки были замечены и исправлены в процессе издания. Поэтому в широкошрифтном Четвероевангелии немало типографских вариантов. Часть из них указана А. С. Зерновой. На л. 15 и 15 об. в 15-й и 1-й строках сделана серьезная опечатка: в слове «молитися», перенесенном с одной полосы на другую, повторно набраны некоторые знаки: «молитисялитися». Ошибка была замечена во время печатания. В тех листах, где ее пропустили, пришлось замазывать лишние буквы белилами (см. экз. ГПБ, № 156). Когда ошибку заметили, набор полосы отдали перебирать. Чтобы сохранить выключку, наборщик переносит в строку 15-ю из 14-й четыре знака, а в 14-й надстрочное «т» в слове «любят» переносит в строку и ставит ранее отсутствовавший твердый знак. Твердый знак был поставлен и в перенесенном в 15-ю строку словосочетании «въ сонмищах». Однако при переборке была сделана новая ошибка — из слова «яко» в 10-й строке выпал знак «о». В некоторых экземплярах книги «о» вставлено от руки чернилами. На полосе 15 об. в 1-й строке пришлось убрать две литеры, в результате чего строка сдвинулась влево. Чтобы выровнять правую линию набора, пришлось сократить ряд строк. Так, в 3-й строке наборщик сокращает слово «молишися» на две литеры, вынося «с» над строкой. В 6-й строке в слове «твои» вместо «о широкого» он ставит «о узкое», а в 8-й строке сокращает на две литеры слово «молящежеся» также путем выноса «с». На л. 145 об. в 4-й строке было пропущено слово «ВиѲанию». Чтобы исправить это, пришлось перебрать текст, начиная со строки 6-й л. 145 и кончая строкой 4-й л. 145 об. Наборщик выгадывает место, используя все тот же прием — переносит часть знаков в надстрочные. Сравни на л. 145 строку 6: «оумолчи» вместо «оумолчитъ»; строку 11: «зове»тя» вместо «зовет тя» и т. д. На ненумерованном л. 26 3-го счета в 8-й строке было пропущено слово «поклонницы». В тех листах, которые уже были отпечатаны, пропущенное слово отмечено в тексте красным крестиком и восполнено от руки на нижнем поле (см. экз. ЛБ, № 3610). В других экземплярах (например, ЛБ, № 3609) перебраны первые восемь строк полосы. Наборщик экономит место за счет замены «е широкого» «е узким» и переноса окончаний в межстрочие. Знакомясь с техникой двухкрасочной печати широкошрифтного Четвероевангелия, мы неожиданно обнаруживаем совершенно новые, ранее не встречавшиеся нам приемы. Книга отпечатана методом двухпрокатной печати с одной формы. Основа его заимствована у мастеров славянских типографий в Польше, Черногории и Румынии. Этим же методом напечатана широкошрифтная Псалтырь, а также московские и зарубежные издания Ивана Федорова и Петра Мстиславца. По-видимому, именно Иван Федоров и применил его впервые в своем Апостоле 1564 г. Впоследствии на долгие годы метод станет общепринятым в славянском книгопечатании. Сущность метода реконструирована А. А. Сидоровым. При наборе полосы под литеры, которые следовало воспроизвести красным, подкладывали пробельный материал. При этом литеры несколько поднимались над основным набором. Можно допустить и другой вариант: для «красного» набора применяли особые литеры — большего роста. Затем на приподнятые участки формы наносили киноварь и накладывали сверху лист бумаги. Бывало, что красная краска попадала и на «черные» литеры,— тогда оттиск дублировался. Дублирование красным «черного» набора — характернейший признак двухпрокатной печати с одной формы. После того как отпечатки киноварью сделаны для всего тиража, «красный» набор удаляли, заменяя его пробельным материалом или оставляя подкладки. Форму набивали черной краской и накладывали поверх нее красный оттиск. Киноварь печатали при большем давлении с возвышающейся формы — поэтому «красное» сплошь и рядом обнаруживает больший натиск, проявляющийся в образовании рельефа на оборотной стороне листа. Это второй характерный признак двухпрокатной печати с одной формы. Впрочем, наблюдая его, необходимо сделать скидки на неравномерность нажатия куки (рычага нажимной части стана) печатником. В литературе приводилось и другое объяснение техники двухпрокатной печати с одной формы. Утверждалось, что киноварь набивалась или печаталась через «фрашкет» — лист пергамента с маскирующими отверстиями. Так печатали свои книги черногорец Макарий и венецианские типографы Вуковичи. В их изданиях дублирование красным «черного» набора имеет своеобразный характер. Сплошь и рядом красные строки как бы обрезаны по горизонтали — это происходит при сдвиге маски. Таких строк мы в московских первопечатных изданиях не найдем. Вместе с тем при печатании через «фрашкет» более или менее равномерен натиск «красного» и «черного». Использовав технику, пришедшую в основе своей из-за рубежа, московские первопечатники и здесь сумели сказать собственное слово.

ШИРОКОШРИФТНАЯ ПСАЛТЫРЬ

Честь первого упоминания широкошрифтной Псалтыри в печати принадлежит А. Е. Викторову. В 1877 г. он описал на страницах очередного отчета Московского Публичного и Румянцевского музеев экземпляр, полученный музеями из Петербургской духовной академии в обмен на дублеты. Викторов указал количество листов и тетрадей, отметил наличие пагинации и сигнатур, установил, что Псалтырь «напечатана шрифтом, совершенно одинаковым с Евангелием — Унд. № 39» (т. е. с широкошрифтным Четвероевангелием). Отметил он также, что в Псалтыри «орнаменты (заставки и заглавные литеры), за исключением немногих, сходных с названным Евангелием, совершенно оригинального характера, каких не встречается ни в русских изданиях, ни в южно- и западнославянских». Отметил Викторов и схожесть филиграней в Псалтыри и московском Апостоле 1564 г. Указав все это, он, как ни странно, сделал следующий вывод: «...эта Псалтырь, как и сходное с ним по шрифту вышеназванное Евангелие,—издание виленское и так же, как это последнее, всего вероятнее относится к древнейшей эпохе виленской типографии, прежде виленского Евангелия 1575 года, а может быть, и прежде переселения в Литву московских книгопечатников». Впоследствии А. Е. Викторов изменил точку зрения н пришел к выводу о московском происхождении широкошрифтных Четвероевангелия и Псалтыри. Описание последнего издания он предполагал включить в свой большой труд о безвыходных изданиях — в таблицах, приложенных к статье, воспроизведены шрифты и орнаментика Псалтыри. Однако сделать это А. Е. Викторов не успел. Наряду с экземпляром Петербургской духовной академии А. Е. Викторову была известна широкошрифтная Псалтырь Петербургской Публичной библиотеки, поступившая туда из собрания М. П. Погодина. В 1878 г. И. П. Каратаев упомянул широкошрифтную Псалтырь на страницах своего известного указателя. Он, по-видимому, не видел самой книги, ибо описание предельно лаконично и повторяет описание Викторова. Каратаев упоминает лишь о тех двух экземплярах, что и Викторов. В специальной литературе широкошрифтной Псалтыри определенно не повезло. Если о безвыходных Четвероевангелиях и о Триоди постной достаточно много писали, то о Псалтыри молчат и Леонид Кавелин и А. А. Гераклитов. Несколько фраз посвятил орнаментике этого издания А. И. Некрасов. Однако он определенно смешивал среднешрифтную и широкошрифтную Псалтыри, дав в тексте ссылки сразу на два номера указателя Каратаева (№ 68 и 82). Не знают широкошрифтной Псалтыри и авторы сборника «Иван Федоров первопечатник», а также А. Д. Маневский. Подробное описание широкошрифтной Псалтыри было дано впервые лишь в трудах Т. Н. Протасьевой. Ей известно четыре экземпляра книги — экземпляр Государственного Исторического музея, входивший в собрание Щукина (ГИМ, Менып. 2559), и три экземпляра Государственной библиотеки СССР им В. И. Ленина (ЛБ, № 3414, 3415, 5996). Один из них — тот же самый, который в свое время был описан Викторовым, остальные зарегистрированы впервые. Остался неизвестным Т. Н. Протасьевой экземпляр Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, поступивший туда из собрания М. П. Погодина (ГПБ, № 4349-XVII. 116). Всего, таким образом, в настоящее время известны пять экземпляров широкошрифтной Псалтыри. Нам уже приходилось отмечать редкость первопечатных Псалтырей. Известные нам экземпляры широкошрифтной Псалтыри очень бедны вкладными и владельческими записями. В погодинском экземпляре — запись XVI столетия, которая точно не датирована и почти ничего не дает: «Иаков игумен дал в казну книгу Псалтырь». Последние два слова воспроизведены скорописью, остальные — типичным московским полууставом XVI в. Еще одна запись, воспроизведенная мелким полууставом XVII в., сохранилась неполностью: «Псалтырь сия книга душеполезна грешной душе...аса...»  Никаких выводов о датировке издания и его географическом распространении мы и здесь сделать не можем.

Общее описание. Широкошрифтная Псалтырь отпечатана в лист. Число строк на полосе 14. Издание имеет достаточно регулярную пагинацию, правда не без ошибок, и счет тетрадей. Колонцифры проставлены вверху справа. Это единственный случай в московском первопечаташш. Да и на Западе и у южных славян прием этот встречается редко. Вверху справа метил листы Франциск Скорина (в Апостоле 1525 г., в «Малой подорожной книжице» ок. 1522 г.), а также Примож Трубер (например, Новый завет 1563 г.). Колонцифра внизу (справа или слева) впоследствии станет обычной в московских и виленских изданиях. И напротив, вверху справа перемечены острожские издания Ивана Федорова. Пагинация проставлена в два счета. Первый из них кончается листом с пометой «124». С 77-го псалма идет второй счет, заканчивающийся листом с пометой «141». Надо сказать, что на этом книга, по-видимому, не кончалась. В пагинации, как уже упоминалось, имеются ошибки. В первом счете отсутствует лист 85, зато помета «89» повторена дважды. Во втором счете пропущены пометы «45», «50» и «120», лист с пометой «40» помещен между листами 49 и 51, помета «121» повторена дважды. Имеются и другие опечатки, например 78 вместо 77, помета, которую нельзя перевести в число,— «ркл» вместо «рл», то есть 130. Сигнатура тетрадей помечена внизу. Всего тетрадей 34. Каждая из них включает восемь листов, или 16 страниц, за исключением тетрадей 16-й и 34-й, в которых по четыре листа.

Состав и редакция. Подбор текстов в широкошрифтной Псалтыри такой же, как и в среднешрифтиом издании. Книга открывается молитвой «Разумно да будет како начати иноку особь пети псалтырь» (лл. 1—2). Этот текст, традиционный для Псалтырей, можно встретить уже в рукописи 1296 г.322 Далее следует «Таж молитва святей живоначалней Троицы начиная Псалтырь» (лл. 2—3). Основной раздел — песни царя Давида (лл. 4—124 об. 1-го счета и 1 —115 об. 2-го счета) —открывается большой заставкой и заголовком, исполненным вязью. Текст разделен на 20 кафизм и 150 псалмов. Кроме того, помещен еще один псалм, не входящий в общую нумерацию,— «Сей псалом особь писан Давыда и вне числа...» (л. 115—115 об.). Начало каждой кафизмы подчеркивается гравированным инициалом, иногда — цветком на полях (каф. 1 и 2), а также колонтитулом на верхнем поле. Колонтитул, как правило, печатается киноварью. Однако в двух случаях (лл. 13 и 28 об. 2-го счета) он по ошибке напечатан черным. В другом случае колонтитул ошибочно помещен не на верхнем, а на нижнем поле (каф. 12, л. 16 об. 2-го счета). Начало каждого псалма печатник подчеркивает киноварным ломбардом, а также ставит киноварью на боковом поле порядковый номер псалма. Далее — десять избранных библейских песен, открывающиеся песнью Моисея «во исходе» (лл. 116—138 об.). Начало раздела также подчеркнуто заставкой. Заголовки выделены киноварью, каждая песнь начинается ломбардом. Книгу завершает текст «По свершении же неколиких кафисм или всего псалтыря...» (лл. 138 об. —141). Раздела «Многомилостивое певаемо в праздники...», известного нам по прошлому изданию, здесь нет. Поэтому можно предположить, что издание широкошрифтной Псалтыри не было доведено до конца. Текст широкошрифтной Псалтыри, как установлено Г. И. Колядой, повторяет среднешрифтное издание. Исследователь сличил тексты псалмов 17—50 обоих изданий и обнаружил в них всего лишь одно разночтение. Нет сколько-нибудь существенных разночтений и между безвыходными Псалтырями и Острожской Библией Ивана Федорова.

Бумага. Водяные знаки бумаги широкошрифтной Псалтыри подробно изучены Т. Н. Протасьевой 324. Ею обнаружены следующие филиграни:

1. Перчатка с короной над пальцами и с литерой «Р» на ладони (Лихачев, № 3450; Брике, № 11039). 1542-1564 гг.

2. Перчатка с короной над пальцами (Лихачев, № 3453; Брике, № 10932, 10938). 1555-1564 гг.

3. Кувшин с двумя ручками (Лихачев, № 1779; Тромонин, № 670; Брике, № 12894, 12896, 12900, 12903, 12904). 1553-1564 гг.

4. Сфера с пятиконечной звездой в навершии (Тромонин, № 646, 1318; Брике, № 13996). 1531—1564 гг.

5. Сфера с лилией в навершии (Лихачев, № 3179, 3439, 3440). 1560-1564 гг.

6. Розетка (Лихачев, № 1894, 1908,1909). 1567 г.

Большинство знаков широкошрифтной Псалтыри совпадает со знаками широкошрифтного Четвероевангелия, а следовательно, и Апостола 1564 г. Многие из знаков («перчатка», «кувшин», «сфера») те же, что и в узкошрифтном Четвероевангелии. Можно думать, что отдельные листы книги напечатаны на бумаге, заготовленной еще в первые годы существования типографии. Стройности вывода мешает среднешрифтное Четвероевангелие, напечатанное на совершенно другой — немецкой — бумаге.

Орнаментика. В широкошрифтной Псалтыри всего три заставки, отпечатанные с трех досок, но зато обилие гравированных инициалов. Их 21 — одиннадцати различных рисунков. Познакомимся с орнаментикой заставок. Первая из них, которая открывает книгу (Зерн. 14 — л. 1 1-го счета), решена в том же ключе, что и малые заставки широкошрифтного Четвероевангелия. Основное содержание - арабеска, исполненная черным по белому. Форма — удлиненный приземистый прямоугольник. Пропорции его те же, что в малых заставках широкошрифтного Четвероевангелия. Единственное отличие - небольшое навершие в средней части. Ритм арабески таков же, как в заставке Зерн. 9. Однако он более насыщен и усложнен шестилопастными розетками, которые помещены в центре фигурных щитков, образованных переплетением тонких ремней. Следующая заставка (Зерн. 15 — л. 4 1-го счета) снова вводит нас в богатый мир настроений и образов, порожденных щедрой фантазией мастеров московской школы орнаменталистов. Первооснова орнаментальных мотивов заставки — гравированный на меди алфавит Израэля ван Мекенема. Познакомимся с двумя инициалами ван Мекенема. Первый из них — «I» — представляет собой квадрат, центральную часть которого занимает утолщающийся кверху и книзу штамб буквицы. Переплетение ветвей выходит за пределы инициала и образует четыре круга — по два с каждой стороны штамба. В кругах две стилизованные шишки и два плода — один похож на яблоко, второй — на грушу. Ветви, плоды и шишки обильно декорированы акантовыми листьями. Среднее поле второго инициала — «D» — заполнено сходным рисунком. Здесь в кругах помещены две шишки — нижняя напоминает кедровую, верхняя аналогична плоским треугольным шишкам ранних безвыходных Четвероевангелий. Впервые орнаментальные мотивы инициала «I» использованы на русской почве в 1531 г. в великолепном памятнике древнерусского книжного искусства — Четвероевангелии Исаака Бирева. Русский мастер делает из инициала заставку. Черно-белый квадрат он окружает радующим глаз сочетанием красок. Общая гамма удивительно декоративна. К буквице с обеих сторон примыкают удлиненные по вертикали овалы, в которых по голубому полю исполнен белилами характерный тонкотравный орнамент. Между овалами и рамкой — старопечатный вьюнок; листья его раскрашены. Металлографскую строгость инициала московский мастер оживил золотой разделкой ветвей, шишек и плодов. По сравнению с оригиналом наш художник повернул изображение на 180°. Сверху заставка декорирована несколькими линиями разделки, характерной для школы Феодосия, а также 13 узорными главками.

Аналогичную композицию находим в одной из заставок рукописи «Пандекты и Тактиков» Никона Черногорца, которую Иван Грозный дал вкладом в Троице-Сергиев монастырь. Изготовление книги совпало по времени с первыми опытами книгопечатания в Москве. По сравнению с заставкой из Четвероевангелия Исаака Бирева заставка «Пандектов» несколько расплылась вширь. Овалы превратились в четырехугольники со скругленными краями. Рисунок плодов по обе стороны штамба одинаков. Он повторяет центральную часть инициала «Д» из алфавита ван Мекенема, причем один раз — зеркально. Композиция оставлена прежней — она навеяна мотивами инициала «I». Две приметы сближают эту заставку с орнаментикой безвыходных изданий. Это, во-первых, виноградные листья, заполняющие голубые поля н заменившие тонкотравный орнамент. Это, во-вторых, килевидное навершие, форма которого находит аналогии в навершиях заставок широ-кошрнфтного Четвероевангелия. Вторая заставка «Пандектов и Тактикона» Никона Черногорца (л. 799 — Ух. 252) на первый взгляд повторяет уже знакомую нам композицию инициала «I». На самом деле это не так. Границы овальных полей с плодами и шишками здесь раздвинуты и обрамлены многолопастными остроконечными листьями, идущими из центра к периферии. Это удачная находка.

Она усиливает декоративность, делает заставку нарядной. Голубые поля с узорной тонкотравной пробелкой удачно дополняют ограниченный ломаной линией объем, образуя привычный прямоугольник. Сверху заставка украшена несколькими полосами традиционной разделки. Рамкой служит полоса тройных лепестков. Над заставкой — растительный вьюнок с бутонами и пятиконечными разноцветными розетками. О них нам придется вспомнить в связи с гравированными инициалами широкошрифтной Псалтыри. Композиционный вариант заставки из «Пандектов...» был использован гравером широкошрифтной Псалтыри. В этом легко убедиться. В заставке из Четвероевангелия Исаака Бирева грушевидный плод расположен справа вверху, в инициале «I» ван Мекенема — слева внизу, в первой заставке из «Пандектов...» его вообще нет, как и в буквице «D» ван Мекенема, во второй заставке из той же рукописи он помещен справа внизу. На том же месте мы находим его и в заставке широкошрифтной Псалтыри. Здесь же — многолопастные остроконечные листья, обрамляющие центральные поля с плодами и шишками. Гравер, конечно, не смог передать ксилографией тонкотравного орнамента, обрамляющего среднее поле. Он заменил его растительным мотивом с розетками, взятыми из навершия второй заставки «Пандектов...». Примерно в те же 50—60-е гг. была орнаментирована другая роскошная рукопись — Четвероевангелие, которое неизвестными нам судьбами попало в Закарпатье и ныне под наименованием «московское» хранится в Библиотеке Ужгородского государственного университета. Книга эта (или аналогичная ей), несомненно, была в руках первых московских типографов. О ее инициалах шла речь в связи со среднешрифтным Четвероевангелием. Теперь познакомимся с заставками. Три большие заставки рукописи — перед евангелиями от Марка, Луки и Иоанна — варьируют известные мотивы, восходящие к инициалам «I» и «D» гравированного алфавита ван Мекенема. Заставка перед евангелием от Иоанна полностью повторяет композицию заставки из Четвероевангелия Исаака Бирева. Заставка перед евангелием от Луки идентична по композиции первой заставке из «Пандектов и Тактикона» Никона Черногорца. Заставка перед евангелием от Марка аналогична второй заставке из той же книги, а следовательно, как мы уже знаем, и заставке широкошрифтной Псалтыри. На л. 8 ужгородского Четвероевангелия находим прототип и той заставки широкошрифтной Псалтыри, которая помещена на л. 116 2-го счета (Зерн. 16). Заставка Псалтыри своеобразна. Заполняющий ее растительный орнамент на первый взгляд хаотичен. Ритм перегружен и беспорядочен. Тем не менее заполненный буйной растительностью объем зрительно осязаем. Общее впечатление законченности хорошо подчеркнуто двумя полосами византийского вьюнка, ограничивающего заставку с боков. Такой вьюнок — частое явление в русской рукописной книге конца XV — начала XVI в.

Он обычно сопутствует нововизантийскому стилю книжной орнаментики. Заставка не имеет ни навершия, ни акротериев. Вместо навершия — узорная марка, изображающая ветку с цветком и сидящую на ветке, птицу. Та же марка (Зерн. 36) употреблена на одном из листов (л. 4 1-го счета) в качестве цветка на полях. Мотив ведет нас к «Орнаменту с шестью птицами» мастера ES, о котором шла речь выше. В Псалтыри есть и другой цветок (Зери. 37 — л. 13 1-го счета), который восходит к цветкам Уваровского Четвероевангелия, гравированным на металле Феодосием Изографом. Среди 11 рисунков гравированных буквиц широкошрифтиоп Псалтыри три инициала уже встречались в ранних безвыходных изданиях. Восемь досок вырезаны вновь. Они изображают буквицы «Б» (в двух состояниях — с черным и белым фоном), «Г», «И» (в двух пачертаииях), «Н», «Р», «Т» и «X». Инициалы вытянуты по вертикали. Тонкие штамбы буквиц обрамлены широколопастными листьями и пятилепестковыми розетками. Розетки эти — излюбленный мотив мастеров рукописной орнаментики. Прототип буквиц находим в рукописном Октоихе 1520—1530-х гг.  Любопытно отметить, что в этой же книге есть две заставки, впоследствии скопированные Андроником Тимофеевым Невежей. Инициалы широкошрифтиой Псалтыри более в первопечатных книгах не встречаются. Единственное исключение — буквица «Т», использованная в качестве концовки на л. 41 об. Октоиха, вышедшего в 1604 г. из Дерманской типографии на Волыни. Факт этот впервые установлен Г. И. Колядой. Оттиски в Псалтыри и Октоихе далеко не идентичны. Это заставило некоторых специалистов (А. С. Зернова, Т. Н. Каменева) утверждать, что отпечатки сделаны с двух различных досок. Мы склоняемся к тому, что доска в обоих случаях одна и та же. Отпечаток в Октоихе сделан явно с очень изношенной доски. Между тем мы не знаем ни одного случая более раннего использования той же концовки. Если принять, что гравюра была вырезана специально для Октоиха по образцу инициала из широкошрифтной Псалтыри, непонятно, чем объясняется изношенность доски. Некоторые из гравюр Октоиха — в превосходном состоянии. Предположим, что концовка отпечатана с той же самой доски, которая в Псалтыри фигурировала в качестве буквицы «твердо». Тогда небольшие отличия в рисунке, которые сводятся к исчезновению мелких деталей и огрублению линий, легко объясняются изношенностью доски. Вспомним, что все доски безвыходных изданий обладали низкой тиражеустойчивостью. Факт этот очень важен. Иван Федоров был в свое время «справцей» (управителем) Дерманского монастыря. В Дерманской типографии имелись и типографские материалы первопечатника. Гравированная доска, вырезанная для широкошрифтной Псалтыри, могла попасть на Волынь с Иваном Федоровым. А значит, первопечатник имел непосредственное отношение к безвыходным изданиям, работал в типографии, из которой они вышли. Это утверждение, как мы увидим ниже, можно подкрепить и другими фактами.

ПЕРВАЯ МОСКОВСКАЯ ТИПОГРАФИЯ

Мы познакомились с большой группой книг, не имеющих выходных сведений. Априори было признано московское происхождение безвыходных изданий. Говоря об этом, мы призвали читателя поверить на слово таким авторитетам, как А. Е. Викторов, Л. А. Кавелин, А. А. Гераклитов, М. Н. Тихомиров, А. А. Сидоров, А. С. Зернова, Т. Н. Протасьева, Г. И. Коляда. Теперь настало время суммировать все то, что утверждалось различными авторами, и одновременно привести некоторые собственные доводы. Признание московского происхождения безвыходных изданий тянет за собой серьезные и немаловажные для нашей темы вопросы. В какой типографии были напечатаны первые московские книги? Сколько было таких типографий — одна или несколько? Кому принадлежала первая московская типография? Работал ли в этой типографии Иван Федоров? Кто был первым русским печатником? За каким изданием должен быть закреплен почетный титул первой московской печатной книги? В каком порядке выходили безвыходные издания? Этот круг вопросов и рассматривается ниже.

Московское происхождение безвыходных изданий. Знакомясь с безвыходными изданиями, мы обнаружили, что сотни нитей прочно связывают их с московской традицией. Эти связи прослеживались в плане текстологическом, филологическом, искусствоведческом, техническом... В свое время мы подчеркивали все эти связи. Осталось лишь подвести итоги:

1. Состав и редакция. Текст безвыходных Четвероевангелий следует четвертой славянской редакции Нового завета, бытовавшей преимущественно в Московской Руси. Безвыходные издания наиболее близки к соответствующим разделам Геннадиевской Библии и московским Четвероевангелиям первой половины XVI в. В «Соборник» безвыходных Четвероевангелий включены праздники русского происхождения — Покров Богородицы, «памяти» князя Владимира, Бориса и Глеба. По составу своему безвыходные Четвероевангелия, Триоди и Псалтыри близки к последующим московским изданиям этих книг. И наоборот, они весьма далеки от предшествующих и последующих южнославянских и молдаво-румынских изданий. Языковые и правописные нормы безвыходных изданий с очевидностью обнаруживают великорусскую традицию. Они категорически чужды южнославянским нормам.

2. Бумага. Водяные знаки бумаги, на которой напечатаны безвыходные издания, находят близкие аналогии в книгах, московское происхождение которых бесспорно. Многие из этих знаков встречаются в первопечатном московском Апостоле 1564 г. Некоторые знаки находим в рукописных книгах, вышедших из московских мастерских в 50—60-х гг. XVI в., например, в Лицевом летописном своде или макарьевских Четьих минеях.

3. Шрифты. Графика шрифтов безвыходных изданий отражает характернейшие особенности московского полуустава конца XV — первой половины XVI в. Совершенно аналогичные начертания литер встречаются и в первопечатном Апостоле Ивана Федорова и Петра Мстиславца. И наоборот, графика шрифтов Швайпольта Фиоля, Макария или Франциска Скорины, отражавшая литовско-русскую и южнославянскую традиции, чужда безвыходным изданиям.

4. Орнаментика. Художественное убранство безвыходных изданий — заставки и буквицы — имеет близкие параллели, а иногда и безусловные оригиналы в московской рукописной книге. Растительные мотивы преимущественно восходят к черно-белым клеймам московской школы. И наоборот, орнаментика безвыходных изданий (за исключением нескольких заставок широкошрифтного Четвероевангелия) категорически чужда южнославянской и литовско-русской традиции. Важным доказательством московского происхождения безвыходных изданий являются оттиски их заставок и инициалов на страницах московских рукописных книг.

5. Полиграфическая техника. Основные технические приемы, выработанные в процессе печатания безвыходных изданий, впоследствии (за исключением однопрокатной печати) широко используются московскими типографами. И наоборот, до начала книгопечатания в Москве приемы эти нигде не встречаются. Среди оригинальных московских изобретений упомянем однопрокатную двухкрасочную печать с одной формы, двухпрокатную двухкрасочную печать с одной формы с подкладыванием под «красные» литеры пробельного материала, набор с «перекрещиванием» строк, применение использованных полос набора в качестве пробельного материала, орнаментальное слепое тиснение.

6. Свидетельства современников. Важным доказательством московского происхождения безвыходных изданий служат неоднократные упоминания о «московском недавно друкованном» Евангелии в Евангелии Василия Тяпинского, а также цитаты, приведенные Тяпинским. О московских Евангелиях упоминает и С. Будный в предисловии к Новому завету 1574 г.

Безвыходные издания неоднократно упоминаются в переписных книгах русских монастырей и церквей. О московском происхождении безвыходных изданий говорит и тот факт, что все известные нам вкладные XVI в. были сделаны на них в пределах Московской Руси. Наконец, все (за исключением одного) известные нам экземпляры безвыходных изданий находятся в русских собраниях и книгохранилищах. Итак, московское происхождение безвыходных изданий к настоящему времени следует считать окончательно доказанным.

Количество типографий? Исключительно важно выяснить, составляют ли безвыходные первопечатные издания общую группу, вышедшую из одной типографии, или они должны быть приписаны разным мастерским. Решить это не так просто. Выше говорилось о существенных отличительных особенностях отдельных изданий. Некоторые из них настолько бросаются в глаза, что исследователи подчас выделяли из общей группы ту или иную книгу, особенно часто — Триодь постную. Основываясь на отличиях бумаги, М. Н. Тихомиров одно время считал возможным, что не в Москве напечатано и среднешрифтное Четвероевангелие. Вопрос решался бы чрезвычайно просто, если бы все многообразные признаки, характеризующие издание, а именно шрифты, орнаментика, бумага, приемы полиграфической техники и т. д., во всех безвыходных первопечатных книгах совпадали. Как мы знаем — этого нет! Семь книг напечатаны пятью различными шрифтами. С точки зрения орнаментики особняком стоят Триоди: примененные здесь заставки больше ни в одном печатном издании не встречаются. Отличительной особенностью среднешрифтного Четвероевангелия служит немецкая (точнее — силезская) бумага, остальные первопечатные книги напечатаны на французской бумаге. Различна и техника воспроизведения отдельных изданий. Отмарывание пробельного материала встречается лишь в узкошрифтном Четвероевангелии и Триоди постной. Говоря о приемах набора, необходимо выделить узкошрифтное Четвероевангелие — только здесь нет «перекрещивания» строк. В семи безвыходных изданиях использовано по крайней мере три различных способа двухкрасочной печати. Вывод может быть лишь один: вопрос о типографии, в которой созданы первые печатные книги, следует решать, исходя из всей совокупности признаков, присущих этим изданиям. Раздельное их изучение ничего не даст. Первое, что с непреложностью характеризует одинаковое происхождение печатных книг,— это общность шрифта (речь, естественно, идет о первопечатной практике, когда понятия стандартизации и унификации не существовали). Одну группу изданий с одинаковым шрифтом составляют среднешрифтные Четвероевангелие и Псалтырь, вторую — широкошрифтные Четвероевангелие и Псалтырь. В остальных трех изданиях — узкошрифтном Четвероевангелии и Триодях — применены особые шрифты. Это как бы третья группа изданий. Если относительно каждой нз первых двух групп можно утверждать, что входящие в нее издания вышли из одной типографии, то о третьей группе этого сказать пока нельзя. Попытаемся найти точки соприкосновения между отдельными группами. Тут нам поможет орнаментика изданий. Данные об использовании одинаковых досок в различных изданиях сведены в таблице. Из таблицы явствует, что одна и та же заставка Зерн. 5 применена в узкошрифтном, среднешрифтном и широкошрифтном Четвероевангелиях. Узкошрифтное и среднешрифтное издания дополнительно связаны заставкой Зерн. 4 и, кроме того, общим инициалом «земля» (Зерн. 41), как было показано ранее. Среднешрифтную и широкошрифтную группы, кроме заставки Зерн. 5, связывает общая доска гравированной буквицы Зерн. 43, примененной во всех книгах этих двух групп. В стороне пока остаются Триоди. Связывать их с другими московскими первопечатными изданиями позволяют оттиски заставок в рукописных книгах. Гравированная буквица из Триоди цветной была использована в рукописном Четвероевангелии середины XVI в. одновременно с заставкой из среднешрифтной Псалтыри и общей заставкой узкошрифтного, среднешрифтного и широкошрифтного Четвероевангелия. С другой стороны, заставка из Триоди цветной вместе с заставкой из Триоди постной применены в рукописных «Пандектах и Тактиконе» Никона Черногорца, датируемых также серединой XVI в. Выше мы говорили, что все эти рукописи вышли из книгописной мастерской, которая существовала одновременно с типографией и близко соседствовала с ней. Таким образом, устанавливаем, что применение шрифтов и орнаментики объединяет все безвыходные издания в одну общую группу. Дополнительные доводы дает изучение остальных признаков. Во всех безвыходных изданиях (кроме узкошрифтного Четвероевангелия) использована оригинальная, по происхождению московская техника набора с эффектом «перекрещивания» строк. Эта техника объединяет шесть из семи первопечатных книг. С другой стороны, в первых безвыходных изданиях использована своеобразная, также московская по происхождению техника однопрокатной двухкрасочной печати с одной формы. Эта техника объединяет пять из семи первопечатных книг.В пяти из шести безвыходных изданий применена одинаковая по происхождению бумага с близкими, а иногда и идентичными водяными знаками. Характер бумаги седьмого издания — Триоди цветной — неизвестен. Намеченные нами нити тесно связывают безвыходные первопечатные издания в общую группу. Все они, бесспорно, вышли из одной типографии. Как же быть с теми существенными отличиями, которые перечислены в начале параграфа? Нельзя забывать, что безвыходные издания были первыми в нашей стране печатными книгами. При этом, как мы доказали выше, у первопечатников не было иностранных учителей — полиграфическую технику они осваивали сами. Поиски новых, по-своему оптимальных приемов в этих условиях естественны. Так можно объяснить последовательное совершенствование полиграфической техники, смену шрифтов, пропорций набора и т. д. Второе обстоятельство, которое необходимо учитывать, отмечено А. А. Сидоровым: в первой московской типографии работал, по-видимому, не один мастер, а несколько, все это были люди талантливые, имевшие свой взгляд на вещи и свои излюбленные приемы работы. Индивидуальность каждого из мастеров могла наложить определенный отпечаток на отдельные издания, тем более, что некоторые издания, возможно, печатались параллельно. На примере среднешрифтной Псалтыри мы показали, что в первой московской типографии имелось по крайней мере два печатных стана. Не исключено, что их было больше! Так или иначе, но окончательный вывод остается прежним. Все первопечатные безвыходные издания вышли из одной типографии. В утверждении этом мы коренным образом расходимся с таким автором, как Г. И. Коляда.

Последовательность изданий. Пытаться датировать первопечатные книги, исходя лишь из показаний водяных знаков бумаги,— дело бесперспективное. Об этом уже говорилось на страницах книги. К сожалению, до сего времени все попытки установить последовательность выпуска в свет первых московских печатных книг были связаны исключительно с изучением бумаги. Правильный выход, как и в предыдущем случае, можно найти лишь в комплексном рассмотрении всех материалов. Существует два мнения о последовательности безвыходных Четвероевангелий. А. С. Зернова выдвигает на первое место среднешрифтное издание. Т. Н. Протасьева, Г. И. Коляда и другие авторы отдают предпочтение узкошрифтному изданию. В защиту последнего мнения можно привести следующие доводы, вытекающие из изучения орнаментики. Первый из них основывается на соображениях чисто количественного порядка. Естественно предположить, что орнаментальное убранство изданий с течением времени должно совершенствоваться. Орнаментальный репертуар наиболее беден в узкошрифтном Четвероевангелии — здесь всего пять заставок, отпечатанных с четырех досок, и четыре инициала — с четырех досок. В среднешрифтном Четвероевангелии — если не качественный, то количественный прогресс: девять заставок с пяти досок. Число инициалов остается прежним. Наконец, в широкошрифтном Четвероевангелии — также девять заставок, но уже с шести досок при прежнем количестве инициалов. Небольшая табличка наглядно показывает обогащение орнаментального убранства наших изданий, правда — в чисто количественном отношении.

Узкошрифтное Четвероевангелие    (Число заставок … 5   Число досок … 4)

Среднешрифтное Четвероевангелие   (Число заставок … 9   Число досок … 5)

Широкошрифтное Четвероевангелие   (Число заставок … 9   Число досок … 6)

Уже приходилось говорить об использовании одних и тех же гравированных заставок и инициалов в различных безвыходных Четвероевангелиях. Этот любопытный факт служит серьезным доводом в пользу происхождения всех изданий из одной типографии. Мы вправе предположить, что появление новых досок вызывалось факторами исключительно практического порядка. Типограф заменял старую доску новой, когда старая выходила из строя. Первые русские ксилографы не умели подбирать материал, обеспечивающий высокую тиражеустойчивость. Впоследствии это искусство в совершенстве освоит Иван Федоров (или работавший на него гравер), доски которого будут служить не одному поколению украинских и белорусских типографов. Так или иначе, но большинство досок безвыходных изданий выдерживают двойной, тройной, а то и четверной тираж. Первая из досок узкошрифтного Четвероевангелия (Зерн. 7) использовалась дважды — перед евангелиями от Матфея и от Иоанна. Третья заставка (Зерн. 4) также выдержала двойной тираж: она воспроизведена перед евангелием от Луки как в узкошрифтном, так и в среднешрифтном Четвероевангелиях. Наконец, четвертая заставка (Зерн. 5) использована уже трижды — во всех трех анонимных Четвероевангелиях. Некоторые инициалы среднешрифтного Четвероевангелия были использованы и в среднешрифтной Псалтыри (Зерн. 39, 42, 43). Перечисление это можно продолжить. Обратим внимание читателя на любопытное обстоятельство. Лишь одна из досок (Зерн. 5) использована во всех трех анонимных Четвероевангелиях. Общими для узкошрифтного и среднешрифтного изданий являются одна заставка (Зерн. 4) и один инициал (Зерн. 41). Наконец, в среднешрифтном и широкошрифтном Четвероевангелиях использован инициал «П» (Зерн. 43). Это своеобразный рекордсмен, ибо он, кроме того, встречается и в обеих Псалтырях. В приведенном нами перечне нет ни одной доски, общей для узкошрифтного и широкошрифтного Четвероевангелий (кроме заставки Зерн. 5, имеющейся также и в среднешрифтном Четвероевангелии). Естественно предположить, что заставки и инициалы переходили из предшествующего в последующее издания, то есть, что их можно найти лишь в изданиях-соседях. Если это действительно так, порядок выпуска в свет Четвероевангелий может быть только таким:

1) узкошрифтное Четвероевангелие;

2) среднешрифтное Четвероевангелие;

3) широкошрифтное Четвероевангелие.

Хорошим дополнением к только что сказанному служит наблюдение Г. И. Коляды, который в оттиске заставки Зерн. 4 в среднешрифтном Четвероевангелии заметил дефект, которого не было в оттиске с той же доски в узкошрифтном Четвероевангелии. Наиболее веские выводы о последовательности безвыходных изданий дает изучение полиграфической техники. Если исходить из тезиса о самостоятельном освоении основ типографского дела на Руси — нам думается, мы доказали этот тезис,— развитие техники должно идти от несовершенного к совершенному. Наиболее несовершенна техника двух первопечатных книг — узкошрифтного Четвероевангелия и Триоди постной. Здесь и только здесь мы обнаруживаем систематическое отмарывание пробельного материала. В остальных безвыходных изданиях это явление не встречается или же встречается эпизодически и исключительно редко. Таким образом, у истоков московского первопечатания следует поставить два названных издания. Какое же из них было первым? Ответ на этот вопрос подскажет нам тот факт, что в узкошрифтном Четвероевангелии — единственном среди первопечатных московских книг — не наблюдается «перекрещивания» строк. Здесь употреблена общая для славянского первопечатания технология набора, которая в Москве не привилась, ибо она исключала возможность имитации рукописания. Новая техника, появляющаяся впервые в Триоди, впоследствии стала общепринятой и за пределами Московской Руси — всюду, где печатались славянские книги. Таким образом, устанавливается, что первой московской печатной книгой было узкошрифтное Четвероевангелие, а второй — Триодь постная. За последним изданием естественно поставить Триодь цветную, как непосредственно следующую за Триодью постной и составляющую ее продолжение. Каких-либо иных доводов здесь привести не удасться, ибо Триодь цветная в настоящее время недоступна для изучения. Последовательность остающихся четырех книг легко определить, исходя из примененной в них техники двухкрасочной печати. В среднешрифтных изданиях — старая однопрокатная техника, примененная в узкошрифтном Четвероевангелии и Триоди (кратковременное применение в Триоди двухпрокатной печати с двух форм является эпизодом, опытом, не оказавшим никакого влияния на последующее развитие московской полиграфии). В широкошрифтных изданиях — новая двухпрокатная техника (с применением одной формы), которая станет общепринятой и в Москве и в славянских странах. Таким образом, среднешрифтные издания, несомненно, предшествуют широкошрифтным. Последовательность выпуска книг в рамках этих групп также ясна — Четвероевангелия предшествуют Псалтырям. Это доказывается наблюдениями над орнаментикой и тем фактом, что для заключки полос набора в Псалтырях использовались рамы, изготовленные для Четвероевангелий. Все изложенное выше позволяет нам расположить безвыходные первопечатные московские издания в следующей последовательности:

1) узкошрифтное Четвероевангелие;

2) Триодь постная;

3) Триодь цветная;

4) среднешрифтное Четвероевангелие;

5) среднешрифтная Псалтырь;

6) широкошрифтное Четвероевангелие;

7) широкошрнфтная Псалтырь.

Любопытно отметить, что аналогичную последовательность дают и сохранившиеся самые ранние вкладные и владельческие записи с датами:

1) узкошрифтное Четвероевангелие 1558—1559 гг.333;

2) Триодь постная 1561 —1562 гг.;

3) среднешрифтное Четвероевангелие 1561 г.;

4) широкошрифтное Четвероевангелие 1568—1569 гг.

Переходим к датировке безвыходных изданий, которая, как явствует из вышеизложенного, может быть лишь приблизительной. Водяные знаки указывают на 50-е и 60-е гг. XVI в. Границы датировки определяются следующими соображениями. Книгопечатание на Москве не могло возникнуть раньше Стоглавого собора, на котором был подвергнут развернутой критике рукописный способ воспроизведения книг. Итак, начальная дата — 1551 г. Естественно, что в том же самом году типография приступить к работе не успела. У нас есть освященная традицией дата, восходящая к послесловию Апостола 1564 г. и упоминаниям XVII в. Эта дата — 1553 г. Мы не видим оснований отказываться от нее, признавая, впрочем, ее гипотетичность. Последнее безвыходное издание — широкошрифтная Псалтырь — не могла быть выпущена после отъезда Ивана Федорова и Петра Мстиславца из Москвы, ибо первопечатники, по-видимому, увезли с собой некоторые типографские материалы этой книги — Г. И. Коляда документально установил, что гравированная буквица из широкошрифтной Псалтыри использовалась в дермаиском Октоихе 1604 г. Первопечатники уехали из Москвы скорее всего в самом начале 1566 г.— ниже мы мотивируем эту дату. Таким образом, на выпуск 7 безвыходных изданий приходится период в 13—14 лет. Исходя из того, что все эти издания (исключая Псалтыри) имеют примерно одинаковый объем, можно предложить следующие условные даты:

1) узкошрифтное Четвероевангелие 1553—1554 гг.;

2) Триодь постная 1555—1556 гг.;

3) Триодь цветная 1556—1557 гг.;

4) среднешрифтное Четвероевангелие 1558—1559 гг.;

5) среднешрифтная Псалтырь               1559—1560 гг.;

6) широкошрифтное Четвероевангелие 1563—1564 гг.;

7) широкошрифтная Псалтырь 1564—1565 гг.

Еще раз подчеркнем, что даты эти условны. Из последующего изложения станет ясно, почему для первых пяти безвыходных изданий датировка уплотнена. Круг произведений первой московской типографии, по-видимому, не исчерпывается названными книгами. Гутенберг, да и другие западноевропейские типографы начинали свою деятельность с учебников — «Донатов». Не исключено, что и в нашей стране первой печатной книгой был учебник. Основные приемы полиграфической техники естественнее было отрабатывать на небольшой книжке — Азбуке или Букваре,— чем на таком объемном издании, как Четвероевангелие; Здесь уместно вспомнить послание Артемия Ивану IV с упоминанием «азбуки к научению детем». Г. И. Коляда посчитал восьмым московским безвыходным изданием азбуку «Начало учения детем», в свое время описанную Д. Барникоттом и Дж. Симмонсом. Однако аргументация его в этом случае неубедительна. Большего внимания заслуживают доводы А. С. Зерновой, доказывающей острожское происхождение издания. Мы сознательно не затрагиваем здесь сложный и запутанный вопрос, ибо рассмотрение первопечатных азбук заняло бы чересчур много места и времени и далеко бы увело от основной темы исследования. Так или иначе, но в Москве могло выйти в свет аналогичное издание, ибо московское происхождение текстов первопечатных азбук у нас сомнений не вызывает. Вопрос о неизвестных нам первопечатных московских изданиях следует отложить до находок, которые еще предстоит сделать науке. Находки эти, несомненно, впереди!

Сильвестр и первая типография. Вопрос о том, каким образом возникла первая московская типография, большинством историков решается просто — «повелением благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича и благословением преосвященного Макария митрополита». Здесь сила традиции чувствуется наиболее отчетливо. Традиция восходит к послесловию Апостола 1564 г. Она была возведена в норму старыми писателями — П. М. Строевым, Н. М. Карамзиным, К. Ф. Калайдовичем, М. П. Погодиным — и с тех пор прочно обосновалась в историографии. Новые авторы, говоря об истоках московского первопечатания, подчеркивают социально-политические и экономические предпосылки, выдвигают на первое место объективную закономерность. Однако проводниками или орудием этой закономерности выступают все те же Иван IV и Макарий. Едва ли не общепринято мнение о государственном характере первой типографии. Разница состоит в том, что одни авторы подчеркивают инициативу царя, а другие возводят начало книгопечатания к митрополиту. Особняком стоит мнение Г. И. Коляды об одновременном существовании двух типографий — государственной и митрополичьей. Впрочем, тот же автор в другом месте считает возможным говорить о типографии Троице-Сергиевого монастыря, во главе которой стоял Максим Грек. Если предположить, что первая московская типография была государственной, сразу же встает вопрос — почему в безвыходных изданиях не сказано, где, кем и по чьему повелению они напечатаны. Иван Васильевич Грозный был далеко не безразличен к личной славе. Если бы инициатива создания книгопечатания исходила от него, он бы не преминул упомянуть об этом на страницах первых же книг, вышедших из типографии, по примеру Георгия Черноевича, Вуковичей, молдавских властителей или западноевропейских коронованных особ. Вспомним, что западная и славянская печатная книга широко бытовала на Руси и, конечно же, Иван IV был знаком с нею. Пытаясь устранить противоречие, указывают на опытный характер безвыходных изданий. Это заблуждение, пустившее глубокие корни и исключительно живучее. Говорить о «несовершенстве», «неопытности» можно лишь применительно к узкошрифтному Четвероевангелию и, с оговорками, к Триоди постной. Уровень полиграфического исполнения уже следующих по времени выпуска безвыходных изданий — среднешрифтных Четвероевангелия и Псалтыри — достаточно высок. Во всяком случае, книги эти отпечатаны лучше, чем рядовая продукция Московского Печатного двора середины XVII в. Единственный их минус, с точки зрения современного типографа,— отсутствие выключки. Но и это, по-видимому, делалось сознательно — с целью имитировать рукописную книгу. Мнение об «опытном характере» опровергается и тем, что безвыходные издания были выпущены достаточно высокими тиражами. Если первая типография была основана не при царском и митрополичьем дворе, то где же именно? Вспомним, в каких кругах возникла и культивировалась критика рукописного способа воспроизведения книг. В свое время было выяснено, что критика исходила от нестяжателей. Предполагать, что инициатива возникновения книгопечатания принадлежит злейшим врагам нестяжательства — осифлянской верхушке московского духовенства,— было бы просто нелогично. Далеко не случайным представляется то, что первой большой книгой, вышедшей из типографии, было Четвероевангелие. Все зарубежные типографы начинали свою деятельность изданием книг, имевших широкое распространение в повседневной богослужебной практике, таких, как Октоих, Часослов, Триоди, Служебники... Исключением был лишь Франциск Скорина. Но его деятельность, как известно, носила главным образом просветительский характер. Почему же московская типография прежде всего озаботилась изданием Четвероевангелия? Вспомним, что нестяжатели пропагандировали евангельские идеи, противопоставляя их ветхозаветным устремлениям осифлян. Дело дошло до того, что в полемическом задоре пропагандисты осифлянства восклицали: «Не требе ныне по евангелию жити!» Как закономерный вывод отсюда проистекал протест против широкого распространения священных книг в народе: «Грех простым чести апостол и евангелие!» Читателю эти высказывания известны, как известна и критика осифлянской точки зрения, убедительно прозвучавшая в посланиях Артемия, «Валаамской беседе», подготовительных материалах к Стоглавому собору. Аналогичную точку зрения высказывали такие прогрессивные русские публицисты XVI в., как И. С. Пересветов или Ермолай-Еразм. Мы привели эти высказывания еще раз, чтобы показать неосновательность умозрительных построений авторов, приписывающих основание первой типографии именно тем силам, которые были убежденнейшими противниками просвещения, гуманизма, «почитания книжного». Новейший автор, характеризуя нестяжательство как церковное течение, указывает, что «религиозной формой, в которой выступило это... течение, явилось требование следовать Евангелию». Если связывать возникновение книгопечатания с кругами, близкими к нестяжательству, выпуск на протяжении десяти лет трех изданий Четвероевангелия находит вполне реальные объяснения. С другой стороны, становится понятным и то, что государственная типография, находившаяся в руках осифлянского духовенства, на протяжении последующих 40 лет не выпустила ни одного издания Четвероевангелия. И лишь в 1606 г., когда споры между осифлянами и нестяжателями поутихли и сделались достоянием истории, Анисим Михайлов Радишевский напечатал эту богослужебную книгу. Политические взгляды патрона первой московской типографии как будто бы проясняются. Поищем дополнительные штрихи для его характеристики. На страницах книги подчеркивалась близость первопечатных безвыходных изданий к рукописной традиции. Это чувствуется в графике шрифта, в приемах набора и верстки, в рисунке заставок и буквиц, воспроизводящих популярные в книгописании примеры. Важное значение имеет факт параллельного использования гравированной орнаментики в печатных и в рукописных книгах. Первая московская типография работала рядом с книгописной мастерской — вывод этот был в свое время аргументирован. Остается предположить, что идейный вдохновитель типографии был одновременно руководителем книгописной мастерской. Нам не известны книгописные мастерские XVI в., бывшие исключительно частновладельческими предприятиями. Все они в той или иной степени носили полуофициальный характер и размещались при царском и митрополичьем дворе, у архиепископов, в монастырях. Мастерские работали и на рынок, но меценатская струя, стремление послужить «богоугодному делу», как правило, преобладали. Возводя указанный признак в норму, естественно предположить, что владелец первой московской типографии был лицом власть имущим. Вместе с тем он был достаточно скромен или осторожен, чтобы не подчеркивать своего личного участия ни в рукописных, ни в печатных книгах, вышедших из его мастерской. Просуммируем все то, что говорилось, и попытаемся нарисовать портрет человека, стоящего у истоков русского книгопечатания. Он близок к кормилу государственной власти и вместе с тем умеет оставаться в стороне. Он — духовное лицо и вместе с тем осведомлен в практических вопросах делания книги. Он, наконец, симпатизирует нестяжателям. Таким человеком, по нашему глубокому убеждению, мог быть лишь благовещенский поп Сильвестр. Признание за Сильвестром руководящей роли в основании первой московской типографии не представляет чего-либо экстраординарного, идущего вразрез с историографической традицией. Тесная связь первопечатания с деятельностью «Избранной рады», установленная исследованиями А. С. Орлова, в настоящее время никем не отрицается. Роль «Избранной рады» в создании первой типографии подчеркивают С. В. Бахрушин, М. Н. Тихомиров и многие другие авторы. О роли Сильвестра говорил в свое время А. И. Некрасов. Однако наряду с этим шла речь об «инициативе» Ивана IV и вдохновляющем и направляющем участии Макария. В составе «Избранной рады», впрочем, не до конца ясном, нет другого лица, которое можно поставить у истоков московского книгопечатания. Алексей Федорович Адашев, как и Сильвестр, был человеком книжным. Известно, что он владел немалым собранием, в котором имелись и зарубежные книги. Однако Адашев был лицом светским и не мог взять на себя инициативу полиграфического воспроизведения богослужебных книг. В годы, когда начинала деятельность первая московская типография, Сильвестр пользовался почти неограниченной властью, «правил рускую землю», по словам Пискаревского летописца. Все его мероприятия освящались именем царя. Ряд произведений его рукописной мастерской в эти годы поступает в монастыри от имени Ивана IV — особенно много таких книг в Соловецком монастыре, где сидел игуменом симпатизировавший нестяжательству Филипп. О широкой книгоиздательской деятельности Сильвестра уже говорилось. Важно подчеркнуть, что он был превосходно ознакомлен с технической и экономической сторонами дела. А. И. Соболевский в свое время писал, что источники «рисуют нам Сильвестра не только как «мастера», учившего грамоте, пению, церковному обиходу и выводившего молодых людей в священники, дьяконы, подьячие, книжные писцы, но также как иконописца, серебряных дел мастера и торговца». У его сына Анфима, принимавшего активное участие в книгоиздательских делах, была «великая» торговля и дружба с иноземцами. Пользуясь почти неограниченной властью, Сильвестр никогда не подчеркивал ее официальными должностями. Он даже не был протопопом Благовещенского собора, в котором служил, а следовательно, и не был личным духовником царя, как это обычно утверждается. Мы не знаем ни одной книги, вышедшей из мастерской Сильвестра и снабженной выходной «летописью». Известны вкладные записи благовещенского попа. Но нет ни одной «летописи» с указанием расходов и перечислением мастеров, принимавших участие в изготовлении книги,— таких, которые имеются на многочисленных вкладах митрополита Макария. Это, кстати говоря, еще один довод в пользу непричастности Макария к изданию первопечатных безвыходных книг. Кто-кто, а он бы не преминул похвалиться своими «богоугодными» делами, как он это делал неоднократно в других случаях. Активная деятельность первой московской типографии приходится примерно на 1554—1560 гг. По-видимому, именно в эти годы были выпущены пять первых безвыходных изданий. В конце 50-х гг. влияние Сильвестра на царя ослабевает. Назревает разрыв, который, наконец, происходит; в 1560 г. Сильвестр принимает постриг в Кирилло-Белозерском монастыре. Книгописная мастерская и типография остаются в руках у его сына Анфима. Деятельность мастерской документально зафиксирована. В начале 60-х гг. Анфим прислал отцу в Кириллов монастырь книгу Иоанна Златоуста. Известна книга, положенная Анфимом Сильвестровым в 1564 г. в Свенский Брянский монастырь. Об этой книге еще пойдет речь ниже. По-видимому, в эти годы в типографии были выпущены два широкошрифтных издания. Упадок, в котором находились мастерские после ухода Сильвестра в монастырь, сказался на общем снижении уровня художественного исполнения изданий. Они откровенно эклектичны. О том же свидетельствует и низкий тираж последнего Четвероевангелия, который по крайней мере был вдвое меньше тиража предыдущих изданий. Мы превосходно понимаем, что все, сказанное выше, останется лишь гипотезой (пускай более или менее вероятной), пока не будут найдены документальные подтверждения. Сегодня в наших руках таких доказательств нет. Но кое-что может быть упомянуто. Превосходным доказательством послужили бы первопечатные издания с собственноручными вкладными Сильвестра. Пока их нет, следует ограничиться перечислением записей, сделанных людьми, которые так или иначе пересекали жизненный путь благовещенского попа. В начале 60-х гг. XVI в. после: смерти царицы Анастасии Иван IV собрал Боярскую думу и церковный собор, на которых Сильвестр и Адашев были обвинены в десятках прегрешений, и в частности в отравлении царицы. Одним из главных обвинителей Сильвестра на соборе выступал «прелукавый мних» Мисаил Сукин, «издавна преславный в злостях». Вскоре же после собора, в сентябре 1561 г., Сукин продал среднешрифтное Четвероевангелие благовещенскому попу Леонтию Устинову. Известно, что после осуждения Сильвестра книги его инспектировал в Кирилловском монастыре стародавний недруг благовещенского попа Иван Михайлович Висковатый. Не исключено, что в подобной ревизии, возможно проведенной и в Москве, принимал участие Мисаил Сукин, сумевший «позаимствовать» приглянувшуюся ему книгу. Одним из ближайших сподвижников и единомышленников Сильвестра был епископ рязанский Кассиан, назначенный на эту должность в период подготовки к Стоглавому собору. Впоследствии он защищал Артемия и Иоасафа Белобаева, а затем и сам был осужден. Его воепреемником на епископстве был осифлянин Леонид. И опять аналогичная история. В 1565 г. Леонид делает большой вклад в Иосифов монастырь. Среди подаренных монастырю книг «Евангелие тетр печатное в десть» и «Апостол печатной в десть». Это, несомненно, одно из безвыходных Четвероевангелий и Апостол 1564 г. В записной книге Иосифова монастыря упоминаются и другие вклады Леонида, преимущественно рукописными книгами. Не подлежит никакому сомнению, что новый епископ дарил монастырь книгами из библиотеки Кассиана. Доказательством служит сохранившийся в собрании Иосифо-Волоколамского монастыря сборник, в составе которого такой нестяжательский документ, как «Кормчая» Вассиана Патрикеева, осужденная на соборе 1531 г. Особенный интерес представляет статья с перечислением 16 «неисправлений», среди которых и такое: «Мастеры книжные написав книгу не исправливають и служат по них». Это, по-видимому, заметка Кассиана к его выступлению на Стоглавом соборе. На книге имеется приписка: «Сий соборник владыки Леонида Рязанского и Муромского, переделан лета 7084 (т. е. 1576) июня 20 день». Публикуя запись, Н. Тихонравов отметил, что сборник, «вероятно, достался (Леониду) от члена Стоглавого собора Касьяна, предшественника его на рязанской кафедре». И в дальнейшем рязанские епископы продолжали разбазаривать богатейшую библиотеку Кассиана, в которой (что особенно важно для нас) было много печатных безвыходных изданий. Так, епископ рязанский Филофей в 1583 г. подарил Антониеву-Сийскому монастырю «Правила в полдесть, книга Великий Василий в десть, а в ней заставицы фряския, книга Треодь постная, печать московская». Это, несомненно, безвыходная Триодь, ибо второе московское издание вышло лишь в 1589 г. Продолжая отыскивать в скупых источниках следы близости Сильвестра к первопечатанию, упомянем о близости орнаментальных мотивов в Четвероевангелии 1575 г. Петра Мстиславца и рукописном Четвероевангелии, вышедшем из мастерской Сильвестра и положенном в 50-х гг. Иваном Грозным (а скорее всего Сильвестром от имени царя) в Соловецкий монастырь. Значительный интерес представляет судьба Толкового Евангелия, на котором сохранилась запись Анфима Сильвестрова о вкладе в 1564 г. в Свенский монастырь. Запись мы приводили выше. В книге, однако, есть и другие записи. Одна из них гласит: «Collegii Ostrogiensis Societatis lesu 1648». Какими судьбами попало сильвестровское Толковое Евангелие в Острог? Нельзя ли сделать вывод, что книга готовилась для Свенского монастыря в книгописной мастерской Анфима, а после разгрома этой мастерской и типографии при ней, так и не попав в монастырь, была увезена первопечатниками за пределы Московской Руси? Любопытно, что в 1674 г. книгу «взял в черкасских градех в Чигирине» русский воин Кирила Иванов сын Малюта, прочитал в ней вкладную Анфима и счел своим долгом препроводить Евангелие по назначению — в Свенский монастырь. Рукописная мастерская и типография Анфима Сильвестрова, по-видимому, были разгромлены. Иван Васильевич Грозный старался уничтожить самую память о благовещенском попе. «Изба у Благовещения», где «сидел» Сильвестр, была сровнена с землей. На месте ее, вспоминал в начале XVII в. анонимный автор Пискаревского летописца, «ныне полое место межу полат». Опалой Сильвестра, по-видимому, и объясняется темная редакция строк о начале московского книгопечатания в послесловии Апостола 1564 г. Нам могут возразить, что, попав за пределы Московской Руси и будучи вне досягаемости опричников Ивана Грозного, Иван Федоров мог объективно рассказать о том, как протекали события. Мог, но не сделал этого! Предвидя это возражение, мы в свое время остановимся на нем.

Мастера. Кто работал в первой московской типографии? Вопрос чрезвычайно важен. Однако ответить на него исчерпывающе точно пока нельзя. До 1564 г. в источниках упоминается всего лишь одно имя московского типографа. Это «мастер печатных книг» Маруша Нефедьев. Его имя названо в актах от 9 февраля и 22 марта 1556 г.  Маруша послан царем в Новгород «досмотрети камени, который камень приготовил на помост в церковь к Пречистой ку Стретешо Федор Сырков». Мастер должен определить пригодность камня для резьбы по нему — предполагалось на камне «лице» наложить, «как в Софее Премудрости Божьей». Упоминается в документе и другой умелец — новгородец Васюк Никифоров, который, по словам Маруши, «умеет резати резь всякую». Этого мастера предлагается прислать в Москву «наборзе». Грамота составлена от имени царя. Но все в ней дышит новгородской традицией. В качестве примера приводятся резные изображения Софийского собора. Камень для помоста подготовляет Федор Сырков, член известной новгородской купеческой семьи. Да и сам Маруша скорее всего новгородец, ибо он знает новгородских ремесленников. Как тут не вспомнить благовещенского попа Сильвестра, постоянно поддерживавшего тесные связи с родным ему Новгородом! Маруша Нефедьев и Васюк Никифоров, вне всякого сомнения, работали в первой московской типографии. Легко понять, что они не были единственными первопечатниками. Однако остальных мы не знаем. Впрочем, нужно назвать еще четыре имени: Иван Федоров, Петр Тимофеев Мстиславец, Никифор Тарасиев и Невежа Тимофеев. Многие авторы, и среди них прежде всего А. С. Зернова, категорически отрицают какое-либо участие Ивана Федорова в печатании безвыходных изданий. Фактические данные и прежде всего сравнительный анализ полиграфической техники говорят о другом. Иван Федоров не был единственным московским первопечатником. Но он был самым талантливым из них. Печатью незаурядного дарования отмечена вся его многолетняя деятельность.