RARUS'S GALLERY

[18], 284, 74, [2] = 378 л. Строк 17. Шрифт: 85 мм. Печать: двумя красками в 2 прогона. Орнамент: инициалы, заставки, концовки, обрамления колонтитулов, рамка, вязь. Иллюстрации: 2 с 2-х досок: царь Давид и герб князя Г.А. Ходкевича. 4°. Четвертая книга первопечатника. Известно всего 4 экземпляра. Чрезвычайная редкость!

 

 

 

 

 

Библиографические источники:

1. Гусева, № 48.

2. Каратаев, 1861, № 61.

3. Каратаев, 1878, № 68.

4. Ундольский, 1871, № 67.

5. Каратаев, 1883, № 77.

6. Сахаров, 1849, № 51.

7. Сопиков, 1821, ; 12897.

8. Лукьяненко, 1973, № 5.

9. Лукьяненко, 1993, № 60.

10. Немировский, 1968, с. 148-153.

11. Немировский, 1979, с. 126- 137.

12. Зернова, 1947, с. 50-52.

После издания Часовников Ивану Федорову и Петру Мстиславцу не пришлось остаться в Москве. Они должны были покинуть ее и вскоре оказались за границей, у польского короля Сигизмунда, а потом у литовского гетмана Ходкевича. Был ли это отъезд или бегство, и если это было бегство, то от кого: от правительства, или от разъяренной толпы, или еще от каких-то врагов,—вопрос об этом событии совершенно темен. На основании слов самого Ивана Федорова в послесловии к львовскому Апостолу видно только, что в Москве была какая-то партия лиц, враждебно настроенных по отношению к Ивану Федорову: „ради презелного озлобления, часто случающегося нам не от самого того государя, но от многих начальник и священноначальник и учитель, которые на нас зависти ради многия ереси умышляли, хотячи благое в зло превратити и божйе дело в конец погубити, якоже обычай есть злонравных и ненаученных и неискусных в разуме человек... зависть и ненависть нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели“. Эти слова не объясняют ни обстоятельств отъезда печатников из Москвы, ни причин гонений на них. Было ли это гонение на книгопечатание вообще или только на определенный круг лиц, среди которых находился Иван Федоров, так и остается неизвестным. Также непонятно и поведение Ивана Грозного в этом деле. Что Иван Федоров ни в чем не обвиняет царя, не удивительно: русский человек XVI в. мог нарочно оговаривать приближенных царя, чтобы выгородить его самого. О судьбе самой типографии не сказано ни слова; совершенно неясно, погибла ли она, или осталась на месте, и мог ли он взять с собой что-нибудь легально, с разрешения правительства. Версия о пожаре, взятая из книги Флетчера, написанной около 1590 г. в сущности, никакими другими известиями не подтверждается, да и сама крайне неопределенна: он говорит о какой-то типографии, в которую привезли из Польши не только станок, но и литеры.

Флетчер. О государстве русском, М. 1848, стр. 75:

«Будучи сами невеждами во всем, они стараются всеми средствами воспрепятствовать распространению просвещения, как бы опасаясь, чтобы не обнаружилось их собственное невежество и нечестие. По этой причине они уверили царей, что всякий успех в образовании может произвести переворот в государстве и, следовательно, должен быть опасным для их власти. В этом случае они правы, потому что человеку разумному и мыслящему, еще более возвышенному познаниями и свободным воспитанием, в высшей степени трудно переносить принудительный образ правления. Несколько лет тому назад, еще при покойном царе, привезли из Польши в Москву типографский станок, и здесь была основана типография с позволения самого царя. Но вскоре дом ночью подожгли и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагают, постаралось духовенство».

Сам Иван Федоров о пожаре не говорит ни слова, хотя, по всему вероятию, он должен бы был рассказать о таком бедствий, и нельзя себе представить, почему бы ему надо было это замалчивать. Также не говорит о пожаре и „Сказание". Флетчер мог слышать о пожаре любой московской типографии, прекратившей свое существование до 1590 г., а таких, кроме федоровской, было две: анонимная и типография Невежи 1568 г., и пожар мог быть в любой. Изучение дальнейших произведений печати—московских—после отъезда Ивана Федорова и его собственных — за пределами московского государства—во всяком случае показывает, что отъезд его вовсе не был бегством, к которому ему пришлось прибегнуть ввиду нападения разъяренной толпы, покушавшейся на его жизнь и уничтожившей дотла его типографию. Уезжал он, видимо, при совершенно другой обстановке. И в заблудовском Евангелии и в львовском Апостоле употреблен тот же московский шрифт, так что, по всему вероятию, печатники увезли с собой хотя бы его матрицы, как вещь не тяжелую; увозить многопудовый громоздкий московский шрифт можно было только с разрешения правительства; а с какой бы стати оно согласилось на увоз шрифта, сделанного на его деньги? Самый шрифт, наверно, остался в Москве, и им была напечатана Псалтирь в типографии Андроника Невежи в 1568 г. Многие доски Иван Федоров также захватил с собой. Вне Москвы появились следующие доски из московских изданий: в заблудовском Евангелии отпечатки с досок, которые были в Апостоле на лл. 1 и 82, с доски инициала Е и плетеных заставок Часовника (лл. 127 и 160). В львовском Апостоле появились старые доски заставок из московского Апостола с листов 1, 3, 55, 63, 70, 83, 91, 113, 133, 197, инициала I и рамки вокруг изображения апостола. Доски, на которых были вырезаны мелкие инициалы (ломбарды) и строки вязи, Иваном Федоровым не были взяты с собой. Тождество этих досок установлено не сходством рисунка, а буквальным совпадением всех штрихов, а лучше всего одинаковыми трещинами; например, разрывом нижней линии в инициале I, боковой линии в заставке с л. 91. Хотя кое-что Иван Федоров с Петром Мстиславцем и успели захватить с собой из Москвы, но отъезд их, по словам послесловия львовского Апостола, носил характер изгнания: „Сiя оубо нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели“. А следовательно, и царь, очевидно, был за что-то против Ивана Федорова, только неизвестно, какого рода вину вменили ему. Так неясно оканчивается московский период жизни Ивана Федорова. Надо отметить, что в исторической литературе описание отъезда Ивана Федорова из Москвы в виде бегства и версия о пожаре типографии сложились не сразу. У Карамзина так говорится о противниках Ивана Федорова, принудивших его уехать: „Сие важное предприятие (устройство типографии)... возбудило негодование многих грамотеев, которые жили списыванием книг церковных. К сим людям присоединились и суеверы, изумленный новостию. Начались толки, и художник Иван Федоров, смертию Макария (ум. 31. ХП 1563) лишенный усердного покровителя, как мнимый еретик, должен был вместе с своим товарищем Петром Мстиславцем удалиться от гонителей в Литву..." Это почти точный пересказ львовского послесловия, прибавлено только замечание о переписчиках. В примечании 91 к т. IX, гл. 1 „Истории государства российского" передается известие Поссевина о переводе московской типографии в Александровскую слободу, где она и находилась в 1582 г. „Флетчер пишет, что печатный станок и буквы были привезены в Москву из Польши, что типография московская сгорела ночью, зажженная, как думали, суеверами". Ясно видно, что Карамзин, цитируя эти слова, совсем не разумел пожара типографии Ивана Федорова. Соловьев, не приводя никаких новых данных, говорит уже о бегстве печатников и о том, что „есть известие, что типографский дом сожжен неблагонамеренными людьми". Но что это за известие— он не указывает. После него рассказ о бегстве Ивана Федорова и пожаре его типографии стал повторяться, хотя документальных подтверждений так и не получил. Почему Соловьев согласился с предположением о пожаре типографии, остается непонятным. О бегстве печатников он сказал, вероятно, принимая во внимание условия московской жизни XVI в.: печатники, возбудившие недовольство сильных людей, иначе, как бегством, не могли спастись за границу. Действительно, московское правительство никогда не изгоняло опальных из пределов государства, а расправлялось с ними иначе; тем более оно не стало бы изгонять искусных мастеров, нужных для государства, и отсылать их в чужие страны, где враги могли использовать их для своих нужд. Но если печатники и принуждены были бежать, то, видимо, у них было время обдумать бегство и собраться, так как они бежали не с пустыми руками. М.Н. Тихомиров (Начало московского книгопечатания. Ученые Записки М. Г. У. Вып. 41, 1940, стр. 94) высказывает даже такую неожиданную мысль, что печатники уехали с согласия Ивана Грозного, так как их деятельность в Литве нужна была московскому правительству для усиления там русского влияния. Надо сознаться, что во Львовском послесловии нет ни малейшего намека на то, чтобы Иван Федоров таким образом расценивал свой отъезд. Захваченный из Москвы типографский материал обнаружился в заблудовских изданиях Ивана Федорова— московский шрифт, некоторые гравированные украшения. Подробное описание заблудовских изданий выходит за пределы настоящей темы: это издания белорусские, а не московские и не украинские, а изучение их внешности не дало пока особо интересных выводов.

Типографское имущество и домашний скарб Иван Федоров и Петр Мстиславец уложили на двух санях, а сверху прикрыли сеном, чтобы не было заметно. Тронулись из Москвы в полдень, когда по улицам города обычно ехало много подвод. На одних санях сидел Иван Федоров со своим сыном Ивашкой, а на других — Петр Мстиславец. Благополучно миновав заставу, они поехали по Смоленской дороге, на запад, в Литву. Вскоре, за московской заставой, начались вековые леса вперемежку с молодыми перелесками. Чем дальше на запад, тем чаще встречались болотистые места. Лошади медленно, с натугой, тянули сильно нагруженные сани. Особенно трудно было в метель, когда дорогу заносило сугробами. Кругом была глушь. Проезжих часто, особенно по ночам, грабили, убивали. Поэтому приходилось ехать днем и то с опаской. А на ночь заезжали в деревушки. Можайск, Вязьму и другие крупные поселения объезжали, чтобы не встречаться со стражей, которая могла задержать москвичей. За Смоленском в темную полночь они благополучно перебрались через московско-литовскую границу. Позади осталась родина, которую пришлось покинуть. А впереди простиралось чужое государство, Литва. Но и там Иван Федоров надеялся встретить близких, родных людей. В то время в состав Литовского великого княжества входило много исконно русских земель. Когда-то эти земли принадлежали Киевской Руси, но впоследствии их захватила Литва, воспользовавшись нашествием татар и междоусобицей русских удельных князей. Однако в этих русских землях продолжали жить русские люди. Под господством Литвы находились и белорусы. Белоруссия в то время была захвачена целиком и составляла часть Литовского великого княжества. Первопечатник был уверен, что среди русских и белорусов он будет чувствовать себя, как в родной семье, и сможет оказать им большую помощь в их борьбе за свободу. В те годы русско-белорусское население Литвы страдало под двойным гнетом литовских магнатов и польских панов. Находясь в союзе с Литвой, панская Польша подчинила Литву своему влиянию и вместе с ее дворянством беспощадно угнетала и эксплуатировала трудовое население. Польско-литовские паны превратили русско-белорусских крестьян в бесправных крепостных. Захватывая крестьянские земли и увеличивая барщину, паны заставляли крепостных бесплатно работать в барских поместьях. Сопротивлявшихся крепостники зверски наказывали розгами, предавали суду, вешали. Нищета, голод, казни — вот что стало уделом русских и белорусских крестьян в Литве. Стремясь полностью поработить русско-белорусское население, паны решили лишить его родного языка и родных обычаев, навязать ему иную, католическую религию. Только подавив национальный дух в народе, можно было установить полное господство над ним. Только порвав связь с Москвой, к которой тяготело русско-белорусское население Литвы, можно было безраздельно властвовать над ним. В этом польско-литовские паны не встретили сопротивления со стороны предателей русского и белорусского народов — дворян-помещиков. Стремясь сохранить свое господство над крепостными и соблазнясь роскошью польской аристократии, большинство русско-белорусских дворян-помещиков охотно и раболепно перенимало польские обычаи, переходило в католичество, забывало свой родной язык, с презрением относилось к своим соплеменникам — простым людям и вместе с польско-литовскими панами глумилось над крепостными. Но если польско-литовским панам удалось привлечь на свою сторону почти всю русско-белорусскую знать, то основная часть русско-белорусского населения Литвы (крестьянство, ремесленники, трудящиеся городов) восстала против национального порабощения и экономического угнетения. Борьба русских и белорусских крестьян против крепостников одновременно была борьбой за национальное достоинство, за право говорить на родном языке, совершать религиозные обряды по своей вере.

Попытки польских ксендзов обратить русско-белорусское население Литвы в католичество встречали решительный отпор. В связи с этим борьба за национальную свободу принимала религиозный характер. Отстоять свою веру, свой язык, свои обычаи в условиях того времени означало отстоять право на национальное существование. Эта борьба захватывала широкие народные массы. В ней активно участвовали и отдельные представители русско-белорусской знати, которые не утратили чувства национального достоинства. К ним принадлежал и знатный вельможа Григорий Александрович Ходкевич, по национальности белорус. Ходкевич, один из самых крупных феодалов, занимал высокий пост гетмана Литвы — главного воеводы литовских войск. В своих владениях он пользовался почти неограниченной властью. Власть над ним литовского великого князя была очень слаба. Все более усиливавшееся подчинение Литвы Польше противоречило интересам феодала Ходкевича, а подготовлявшаяся уния (объединение) Польши и Литвы под гегемонией Польши угрожала независимости и привилегированному положению белорусского вельможи. Эти классовые интересы Ходкевича усиливали в нем национальное чувство, вызывали протест против политики панской Польши, побуждали к участию в борьбе за национальную свободу белорусского народа. Ходкевич понимал, что в этой борьбе книга на родном языке может быть успешно использована. Она помогала людям сохранять свой национальный язык. Вот почему у Ходкевича возникло намерение организовать и открыть типографию. Он горячо приветствовал появление в Литве Ивана Федорова и Петра Мстиславца, людей, по его словам, «в деле друкарьском наученых», т. е. опытных мастеров печатного дела. Ходкевич встретился с московскими печатниками в Вильне, куда они наконец добрались после долгого, трудного и опасного пути из Москвы. Выслушав горестную историю их изгнания из Москвы, Ходкевич предложил им устроить типографию в его собственном имении, в Заблудове. Он посвятил их в свои намерения, рассказал о борьбе русских и белорусов против политики польского короля, разъяснил роль печатного станка в этой борьбе. Иван Федоров и Петр Мстиславец охотно приняли предложение гетмана Литвы: ведь в Заблудове они не только смогут опять заниматься любимым делом, но и окажут своими книгами помощь сородичам. Если в Москве они были соратниками царя Ивана Грозного в его борьбе за укрепление Московского государства, то в Литве они стали соучастниками гетмана Ходкевича в его борьбе за сохранение национальной самобытности русско-белорусского населения. Мысль об этом утешала московских печатников в их изгнании. Активная борьба за национальную свободу русского и белорусского народов оправдывала их вынужденное пребывание на чужбине, делала их жизнь осмысленной, а деятельность — целеустремленной. От Вильны до Заблудова пришлось проехать еще более двухсот верст по лесисто-болотистым местам. Но теперь перед Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем была ясная цель. Они знали, что впереди их ожидает большая, нужная работа.

Расположенное в двенадцати верстах от Белостока, Заблудово в то время со всех сторон было окружено дремучими лесами и топкими болотами. В центре небольшого поселка находились хоромы помещика-гетмана, церковь и базарная площадь, которая в праздничные дни заполнялась крестьянами, приезжавшими из окрестных деревень. Получив одно из зданий в помещичьей усадьбе под типографию, московские печатники приступили к ее устройству. Работы шли успешно и быстро. У организаторов московской государственной типографии теперь был большой опыт. Помогло и то типографское имущество, которое они привезли из Москвы. В готовых матрицах отлили шрифт. Пригодились доски для заставок и узорных инициалов. Потребовалось дополнительно изготовить лишь несколько досок. К середине 1568 года типография в Заблудове была готова. 8 июля 1568 года Иван Федоров и Петр Мстиславец приступили к печатанию «Евангелия учительного» — «священной» книги христиан, содержащей мифические сказания о жизни и учении Иисуса. Почему же выбор пал именно на эту книгу религиозного характера? «Евангелие»— основная богослужебная книга. А богослужение в православных церквах совершалось на старославянском языке, который в XVI веке был очень близок и русскому и белорусскому языкам, а потому понятен для русско-белорусского населения Литвы. В католических же костелах богослужение совершалось на латинском, чуждом и непонятном языке. Поэтому снабжение церквей богослужебными книгами означало укрепление православия против воинствующего католицизма, а следовательно, и против польских .панов, стремившихся еще более закабалить русско-белорусское крестьянство. Издание богослужебных книг в тысячах экземпляров вооружало противников польского короля, позволяло народным массам сохранять связь с родным языком. Слушая в православных церквах почти родную речь, белорусы и русские в Литве проникались любовью к своему национальному языку, дорожили им. Над печатанием «Евангелия учительного» трудились около восьми месяцев. 17 марта 1569 года оно было закончено. В этой книге 814 страниц. Полный набор каждой страницы состоит из 28 строк. Шрифт тот же, что и в «Апостоле» 1564 года. Заставки тоже взяты из московского «Апостола». «Евангелие учительное» открывается пространным заглавием, что очень характерно для книг того времени. На обороте заглавного листа напечатан фамильный герб гетмана Ходкевича. Печать в две краски. «Евангелие учительное» Иван Федоров и Петр Мстиславец сопроводили своим предисловием. По существу оно содержит просьбу о снисхождении читателей к печатникам: «Молимся мы трудившиися недостойнии и худые, будите вашего ума немощи и недостатку, понеже и вы сами человецы, и человеческим подлежаще».

Более важное, принципиальное значение имеет второе предисловие, написанное от имени издателя Ходкевича и выражавшее, несомненно, взгляды Ивана Федорова. В этом предисловии гетман Ходкевич, рассказывая историю создания заблудовской типографии, вместе с тем разъяснял общественно-политическое значение этого мероприятия. По его признанию, он издал «Евангелие учительное» для того, чтобы «научение людем закону греческаго (православной веры) ширилося», конечно, в противовес католической пропаганде польских ксендзов. Указав на то, что «оскуде сих книг на многоразличных местех», Ходкевич пишет далее, что он «не пощадех от богодарованных ми сокровищ на сие дело дати». При этом гетман Ходкевич с особым удовлетворением отмечает, что ему посчастливилось привлечь к печатанию нужных книг двух весьма опытных «друкарей» из Москвы. Здесь впервые русский первопечатник назван Иваном Федоровичем Москвитиным. Первоначально Ходкевич предполагал издать «Евангелие учительное» не на старославянском языке, а на белорусском, более понятном простому народу: «Помыслил же был есми и се, иже бы сию книгу, выразумения ради простых людей, преложити на простую молву, и имел есми о том попечение великое». Но, посоветовавшись с «людьми мудрыми», Ходкевич раздумал, так как «перекла-данием с даввых пословиц (т. е. перевод со старого текста) на новые, помылка (ошибки) чинится немалая» 68. Это упоминание о простых людях, для которых необходимы книги на их родном языке, свидетельствует о том, что издатель придавал большое значение борьбе народных масс за свой родной язык, за свое национальное существование. Отказавшись от перевода книги на родной, белорусский язык, Ходкевич утешает себя и читателей тем, что издаваемая им книга даже на старославянском языке понятна и доступна, «к выразумению нетрудна, и к читанию полезна, а наипаче тем, которые с прилежанием, и со вниманием искомое обрести восхощют, и обращут». В конце предисловия гетман заверяет: «о иных книгах... промышляти буду и накладу моего на то наложити не жалуючи, вскоре их друковати дам». Действительно, вскоре Ходкевич поручил Ивану Федорову печатать вторую книгу — «Псалтирь» с «Часословцем». Работал над этой книгой Иван Федоров один, без помощи Петра Мстиславца, который покинул своего наставника. Соблазнившись предложением виленских купцов Мамоничей, Петр Мстиславец в 1569 году переехал к ним в Вильно. Там он напечатал несколько книг. Оставшись без помощника, Иван Федоров стал обучать печатному делу своего сына. Ивашка и прежде, еще в Москве, проявлял интерес к этому мастерству. Бывая у отца в московской типографии, он присматривался к тому, как набирается текст, как верстают, а потом печатают. В Заблудове же Ивашка еще более стал вникать в типографскую технику. Он часто выполнял мелкие поручения отца по типографии. Когда же Петр Мстиславец покинул Заблудово, Иван Федоров еще больше стал нуждаться в помощи. Особенно много труда и времени требовалось на переплет отпечатанных книг. Надо было сшить отпечатанные листы, затем каждый экземпляр книги заключить в прочный переплет из деревянных досок, обтянутых кожей, наконец, на кожаном переплете оттиснуть узоры. И все это приходилось делать вручную. И вот, желая облегчить свой труд и вместе с тем приучить сына к определенному ремеслу, Иван Федоров решил по-настоящему обучить Ивашку переплетному мастерству. Вскоре подросток настолько освоил его, что успешно выполнял все переплетные работы. Тогда же, во время пребывания в Заблудове, первопечатник взял к себе в ученики мальчика Гриня, с которым дружил Ивашка. С помощью этих двух подростков Иван Федоров 26 сентября 1569 года начал, а 23 марта 1570 года окончил печатание «Псалтири» с «Часословцем». В этой книге 586 страниц. Полный набор каждой страницы состоит из 17 строк. Шрифт тот же, что и в «Апостоле» 1564 года. Печать также в два цвета. Книга богато украшена, причем, кроме досок, вывезенных из Москвы, Иван Федоров использовал новые, дополнительно изготовленные тридцать две доски: четыре доски для заставок, двадцать досок для узорных инициалов, одну доску для фронтисписа с изображением царя Давида, одну доску для фамильного герба гетмана Ходкевича и шесть досок для мелких украшений. К «Псалтири» с «Часословцем» Иван Федоров написал предисловие, в котором опять просит читателя о снисхождении: «аще где что погрешено будет моего ради небрежения, бога ради исправляйте... а не клените. понеже не писа дух святый ни ангел, но рука грешна и брена».

Окрыленный успехом, Иван Федоров готов был приступить к печатанию следующей книги. Но издатель — гетман долгое время медлил, не давал поручения. Потом вдруг, неожиданно для первопечатника, Ходкевич заявил ему о своем решении закрыть типографию. Что же послужило поводом для этого? Что заставило Ходкевича изменить свое отношение к печатному делу? Отстаивая свои права самостоятельного феодала и борясь против польского влияния, Ходкевич решительно выступал против намечавшейся унии (объединения) Литвы с Польшей. Он повел широкую агитацию против Польши, собирал вокруг себя противников унии, призывал их к вооруженной борьбе, угрожал Польше войной. Но, несмотря на все сопротивление гетмана Литвы и его приверженцев, уния состоялась. В 1569 году в Люблине на сейме был заключен договор о вечном союзе между Литвой и Польшей. По этому договору северная половина Литвы подпадала под политическую гегемонию панской Польши, а вторая, южная половина литовской территории, где находились многие поместья Ходкевича, совсем присоединялась к Польше в качестве ее составной области. Ходкевич понял, что он не только потерпел тяжелое поражение в борьбе против Польши, но и очутился в большой зависимости от нее. Опасаясь мести польского короля и не желая рисковать своими земельными угодьями, Ходкевич решил примириться, прекратить борьбу и прежде всего закрыть типографию, которая была учреждена во имя этой борьбы, ради нее. К тому же гетман уже состарился, болезни надломили его здоровье и дух. По свидетельству первопечатника, Ходкевич пришел «в глубоку старость, и вачасте главе его болезнию одержиме бывати». Гетман знал, что закрытие типографии огорчит Ивана Федорова, для которого печатное дело и борьба против польских панов, за национальную свободу составляли смысл жизни.

Поэтому, желая отблагодарить первопечатника за ревностную службу, Ходкевич подарил ему одно из своих имений и посоветовал, оставив печатное дело, зажить более спокойной и обеспеченной жизнью землевладельца. Вспоминая об этом, первопечатник писал впоследствии: «весь (деревню, имение) немалу дарова ми на упокоение мое... повеле нам работания сего престати, и художьство рук наших нивочтоже положиги, и в веси земледеланием житие мира сего препровождати». Но ни забота гетмана, ни щедрый его дар не могли утешить первопечатника. Решение Ходкевича причинило ему нестерпимую душевную боль и страдание. Ведь его опять вынуждали бросить любимое дело, прекратить работу в налаженной типографии, оставить борьбу за свободу и счастье своего народа, отказаться от выполнения гражданского долга ради личного благополучия и покоя! «И когда убо на уединении в себе прихождах, — откровенно впоследствии писал он о своих переживаниях после возвращения от гетмана домой, — и множицею слезами моими постелю мою омочах, вся сия размышляя в сердцы своем, да бых не скрыл в земли таланта, от бога дарованнаго ми». Да, он не мог, не имел права скрыть свой большой талант мастера-друкаря, не имел права отказаться от борьбы за народное дело!

Псалтырь c Часословцем. Заблудов. 1570. Ксилография: царь Давид.

Псалтырь c Часословцем. Заблудов. 1570. Ключ альфа на 532 лета.

Работая в Заблудове, он убедился, как нужны были его книги гонимому народу, как помогали они в борьбе за родной язык, за народную свободу. И после этого разве он вправе променять высокое призвание просветителя-борца на привилегированное положение землевладельца? Разве он мог удовлетвориться этим, когда он обязан продолжать служение высокому искусству — книгопечатанию? «Еже неудобно ми бе ралом (пахарем), — убежденно заявлял первопечатник, — ниже семен сеянием, время живота своего сокращати; но имам убо вместо рала художьство наручных дел сосуды, вместо же житных семен духовная семена по вселенней рассевати, и всем по чину раздавати духовную сию пищу». Вместо «житных семян» сеять повсюду «духовные семена» — вот что считал первопечатник для себя обязательным, высшим долгом. И он решил отказаться и от щедрого дара гетмана, и от спокойной, привилегированной жизни землевладельца, лишь бы не изменять этому долгу. Ничто не соблазняло первопечатника. Больше того, ради высшего долга он готов был терпеть и нужду, и лишения, и гонения: «от милости пана Григория Ходкевича всякими потребами телесными, пищею и одеждою, удоволен бех, но вся сия виво-чтоже вмевях: не уповах на неправду и на восхы-щение не желах, богатьства аще и много стека-лося, не прилагах тамо сердца: но паче изволих всякия предиреченныя скорби и беды претерпевати, да множае умножу слово божие». И первопечатник решил ехать туда, где он был также нужен, — на Украину, во Львов. Там в то время шла борьба украинского народа против иноземных поработителей, за право говорить на родном языке, жить по своим обычаям. И в этой борьбе он также будет участвовать. Первопечатник знал, что пятисотверстный путь от Заблудова до Львова будет еще более трудным и опасным, чем даже путь от Москвы до Вильны. Он знал, что впереди, по дороге, его и Ивашку-сына ожидают не только лишения, но и смерть. В тот год по всей Польше свирепствовала чума, от которой вымирали целые селения и районы. Но ничто не могло устрашить и задержать борца, убежденного в своей правоте, глубоко сознающего свой гражданский долг. В 1572 году Иван Федоров покинул Заблудово и отправился вместе с Ивашкой и Гринем в далекий, опасный путь. И теперь первопечатник захватил с собой типографское имущество: матрицы, пунсоны, доски. Все это, думал он, пригодится там, на новом месте, куда гонит его злая судьба. Из домашних вещей Иван Федоров положил в телегу самое необходимое. И все же лошади было так тяжело везти поклажу, что Иван Федоров и его юные спутники вынуждены были почти всю дорогу плестись пешком за подводой. Опять они ехали среди дремучих лесов и топких болот. По дороге встречались села и деревни, полностью опустошенные чумой. А в тех селах, где еще остались в живых люди, слышался унылый погребальный звон: то хоронили покойников. Напуганные моровым поветрием, жители боялись впускать путников на ночлег, в страхе захлопывали перед ними двери, часто отказывались продать пищу, опасаясь заразы от смертельного дыхания чумы. «Многи скорби и беды обретоша мя, не точию долготы ради путнаго шествия, но и презелному поветрию дышущу и путь шествия моего стесняющу, и просто рещи вся злая и злых злее», — так описал первопечатник свое путешествие из Западной Белоруссии на Украину.

Более кратко и по делу описывает все это Е.Л. Немировский: Сведения о жизни и деятельности Ивана Федорова достаточно скупы. О его семье, о его детских годах и месте, где он получил первоначальное образование, ничего не известно. В архивной документации Краковского университета есть запись о том, что в 1529 г. в университет поступил «Иван сын Федора из Петковиц». В 1532 г. здесь был удостоен ученой степени бакалавра «Иван сын Федора Москвитин». Упомянутого в этих записях человека некоторые исследователи идентифицируют с Иваном Федоровым. Следующее упоминание об Иване Федорове встретится нам только в 1564 г. на страницах первой точно датированной московской печатной книги Апостол. 32 года жизни первопечатника скрыты от нас непроницаемой пеленой столетий. Где и как провел он это время, чем занимался? Ответа на этот вопрос нет. Можно лишь с уверенностью сказать, что годы не прошли для него даром. Это были годы учебы, время напряженного труда. В ту пору и освоил он, но где именно — точно сказать нельзя, основы типографского мастерства. Предполагают, что Иван Федоров работал в московской Анонимной типографии, выпустившей в 1553— 1565 гг. по крайней мере 7 книг, на которых не указано, кто, когда и где их печатал. В конце 50-х гг. XVI в. предположительного владельца первой типографии, священника благовещенского собора Сильвестра, постигла опала. Типография перешла к его сыну Анфиму; деятельность печатной мастерской постепенно сошла на нет. Тогда-то царь Иван IV Васильевич Грозный и решил основать большую государственную типографию, руководить которой был поставлен Иван Федоров. Первенцем новой мастерской стала богослужебная книга Апостол. Выходу в свет этой знаменитой книги предшествовала большая текстологическая и редакторская работа, которую предположительно осуществил Иван Федоров. В конце Апостола 1564 г. есть послесловие, в котором рассказывается о решении царя «устроити дом от своея царския казны, иде же печатному делу строитися». Решение было связано, в частности, с необходимостью иметь достаточно большое количество книг для новых церквей, которые сооружались в ту пору «по всем градом царства... паче же в новопросвещенном месте во граде Казани». В послесловии названы имена людей, которым царь поручил работать в первой государственной типографии — «Николы чудотворца Гостуньского дiакону Ивану Федорову, да Петру Тимофееву Мстиславцу». Эти мастера 19 (29) апреля 1563 г. начали, а 1 (11) марта 1564 г. завершили изготовление первой московской точно датированной печатной книги. Вторым московским изданием Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца стал Часовник, отпечатанный двумя заводами (изданиями). Над первым из них работали с 7 (17) августа по 29 сентября (9.10) 1565 г., над вторым — с 2 (12) сентября по 29 октября (8.11) 1565 г. Вскоре после выхода Часовника в свет Иван Федоров и Петр Тимофеев Мстиславец покинули Москву. Что заставило их сделать это? Ученые отвечают на этот вопрос по-разному. Сам же первопечатник в послесловии к Апостолу, изданному в 1574 г. во Львове, говорил, что в Москве нашлись люди, которые «зависти ради многия ереси оумышляли, хотячи блгое в зло превратити и Божiе дело в конец погубити». Обвинение в ереси по тем временам грозило многими бедами. «Зависть и ненависть» недоброжелателей заставили первопечатников покинуть отчизну: «...О земля и Очства и О рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели». О недоброжелателях своих Иван Федоров говорит глухо. Он лишь замечает, что притеснения исходили не от царя — «не О самого того государя, но О многих начальник и священноначальник, и оучитель». Типографы переселились в Великое княжество Литовское, восточные земли которого населяли украинцы и белорусы, исповедовавшие православие и говорившие на языке, который они сами называли русским. Великий гетман княжества Г.А. Ходкевич пригласил их в свое имение Заблудов. Здесь в 1568 г. была основана славянская типография кирилловского шрифта, в которой 8(18) июля 1568 г. было начато, а 17 (27) марта 1569 г. завершено печатание Учительного Евангелия. После этого Петр Тимофеев Мстиславец покинул Заблудов и переселился в Вильну. Иван Федоров остался в Заблудове и в период с 26 сентября (6.10) 1569 г. по 23 марта (2.4) 1570 г. напечатал Псалтырь с Часословцем. Гетман Г.А. Ходкевич был стар, финансовые дела его пришли в упадок, и он решил прекратить издательскую деятельность. Чтобы вознаградить Ивана Федорова, гетман подарил ему деревню Мизяковское (ныне в Калиновском районе Винницкой обл. Украины), предложил заняться земледелием. Но Иван Федоров отказался, сказав гетману следующие слова: «Не оудобно ми бе раломъ [т. е. плугом] ниже семен сеянием время живота [т. е. жизни] своего секращати, но имам оубо... веместо же житных семен духовная семена по вселеннейи разсевати». Слова эти, воспроизведенные в послесловии Апостола 1574 г., часто цитируют.

Ходкевич, Григорий Александрович (белорус. Рыгор Аляксандровіч Хадкевіч; ? — 12 ноября 1572) — государственный деятель и военачальник Великого княжества Литовского. Происходит из известного рода магнатов. С середины XVI века занимал высокие должности воеводы витебского (с 1554), каштеляна трокского (с 1559), гетмана польного литовского (с 1561), каштеляна виленского (с 1564), гетмана великого литовского (с 1566). Был сторонником самостоятельности Великого княжества Литовского и противником Люблинской унии. Протестуя против федеративного объединения с Польшей в Речь Посполитую, в 1569 отказался от всех государственных и административных должностей. Участвовал в Ливонской войне. В 1568 году основал типографию при православном монастыре в местечке Заблудово Гродненского повята (ныне Белостокское воеводство в Польше, где продолжили свою деятельность московские первопечатники Иван Фёдоров и Пётр Мстиславец, бежавшие от преследований из Москвы. В Заблудове ими было напечатано «Евангелие учительное» — сборник бесед и поучений с толкованием евангельских текстов (сохранилось 52 экземпляра), с гербом Григория Ходкевича на обороте титульного листа. Уже без Петра Мстиславца, выехавшего в Вильну, Иван Фёдоров напечатал в заблудовской типографии «Псалтырь с Часословцем» (сохранилось 4 экземпляра). Давление католического духовенства вынудило Григория Ходкевича в 1570 году отказаться от поддержки кириллического православного книгопечатания.