RARUS'S GALLERY

Феодор, Иоаким. Москва: Верхняя типография в Кремле, 04.1680. — 167 лл. 2°. Фронтиспис выполнен гравюрой на меди – царь Давид в молящейся позе; на полу лира; вдали воины и амфилада зданий, под гравюрой  подпись: Симон Ушаков знамена 7188 году. Строк: 26 и 29. Шрифты: 10 строк = 85 и 75 мм. Орнамент: инициалов 1; заставок 36 с 5-ти досок. Страницы в линейных рамках.  Царские иконописцы-изографы круга Оружейной Палаты или проще, «Оружейки», как говорят, специалисты по древнерусской живописи, в церковнославянской книге! Первый поэтический перевод библейского текста и первая на Руси "преданная тиснению" книга стихов.

Библиографические источники:

1. Зернова А.С. «Книги кирилловской печати, изданные в Москве в XVI-XVII веках. Сводный каталог. Москва, 1958. № 358

2. Каратаев И. «Хронологическая роспись славянских книг, напечатанных кирилловскими буквами. 1491-1730». Спб., 1861, № 863

3. Ундольский В.М. «Хронологический указатель славяно-русских книг церковной печати с 1491 по 1864-й год». Выпуск I-й. Москва, 1871, № 947

4. Строев П. «Описание старопечатных книг славянских и российских, находящихся в библиотеке графа Ф. А. Толстова», М., 1829, № 160

5. Строев П. «Описание старопечатных книг славянских, находящихся в библиотеке Царского», М., 1836, № 209

6. Родосский А. Описание старопечатных и церковно-славянских книг, хранящихся в библиотеке С.-Петербургской академии. Вып. I. СПБ., 1891. № 334

7. Сидоров А.А. Древнерусская книжная гравюра. М., 1951, с.с. 255-260

8. Титов А.А. Старопечатные книги по Каталогу А.И. Кастерина, с обозначением их цен. Ростов, 1905, № 471 … 15 р.!!!

9. Международная книга. Антикварный каталог № 29. ПАМЯТНИКИ СЛАВЯНО - РУССКОГО КНИГОПЕЧАТАНИЯ. Москва, 1933., № 108 … 5 долларов США!

Псалтирь - одно из главных учебных пособий в Древней Руси. Она была одним из самых первых библейских текстов, переведенных в древности на славянский язык, стала предметом первого поэтического перевода и первой на Руси "преданной тиснению" книгой стихов. "Псалтирь в стихах" была напечатана в 1680 году, а в 1685 году полностью положена на музыку государевым певчим дьяком Василием Титовым. Эта обширная музыкальная композиция положила начало русской камерной музыке. Симеон Полоцкий стал первым в истории древнерусской религиозно-философской мысли деятелем, который осуществил полный перевод этой библейской книги современным русским силлабическим стихом. Сам факт поэтического перевода библейского текста - небывалый в истории России, где очень трепетно относились к Священному Писанию. Ведь в этом факте явно прослеживается стремление к рационально-критическому восприятию Библии. Уже в предисловии к "Псалтири рифмованной" Симеон Полоцкий обозначает этот новый методологический принцип, предназначая свое сочинение тем, "кто разумно хвалят Господа", а читателей он призывает: "Молю тя, здравым умом да судиша". Сам же перевод осуществлялся, по словам Полоцкого, по принципу: "Держахася словес псалтирных и разума толкования приличнаго". Помимо псалмов здесь напечатаны в стихотворном переложении поэта еще и ветхозаветные "песни" и "молитвы", а также "Месяцеслов". Книга предназначалась не для церковно-богослужебного употребления, а, по словам автора, для "домашней потребы" интеллигентного читателя - знатока и ценителя "рифмотворной речи". В 1743 году состоялось знаменитое поэтическое состязание, в котором участвовали М. В. Ломоносов, В. К. Тредиаковский и А. П. Сумароков. Они переложили на стихи 143 псалма, впервые предлагая читателю три разных интерпретации священного текста.

«Псалтырь в стихах», написанная С. Полоцким при сотрудничестве царя Федора,— новый тип книги, небывалой в старой Москве. Книга имеет титульный лист. Сплошной текст окружен рамкой из наборного орнамента с заставкой наверху — того нового типа, состоящего из орнаментальных пластических завитков, который выявляет переход к новому стилю — к «русскому барокко» — во всем его беспорядке и своеобразной фантастике. Наверху заставки вырезан крестик: так теперь, при патриархе Иоакиме, отмечаются проверенные,- реформированные православные книги, в противовес старообрядческим, на что мы уже указывали. В самой книге много интересного и нового. Двуцветная печать использована при стихотворном наборе не только для выделительных, но и для декоративных целей. На одной из страниц Симеон Полоцкий впервые в России,— подражая в этом иным рукописям, быть может, болгарским», — использовал «типографскую игру»: начал набор фразы «Псалмы пойте богу нашему» с центра наборной полосы, так что фразу можно отсюда читать во все стороны — слева направо, справа налево, снизу вверх и сверху вниз. Все отношение к книге стало иным. В качестве иллюстрации, приложенной к началу псалмов, фигурирует гравюра на меди, изображающая молящегося царя Давида в интерьере, с перспективно расчерченным полом. Давид изображен неплохо.

Его образ явно реалистичнее прежних. Одет Давид в царские одежды, на голове его зубчатая корона, через его плечо перекинут развевающийся плащ. За ним — столик, трон с занавесью, расшитой такими же лиственными узорами, как и одежда царя. Совершенной новинкой во всей нашей графике является трактовка заднего плана слева. Здесь налицо балюстрада лестницы. Видны две полуфигуры спускающихся воинов в римских латах с аллебардами. Еще глубже — колоннада, круглые арки и портики, довольно точно переданные коринфские капители; в самой глубине — купольная постройка. Весь этот сектор гравюры, однако, хорошо согласован с русской фигурой Давида. Мастер гравюры во всем продолжает и доводит до логического вывода черты, бывшие налицо и у Ивана Федорова. Новым элементом является только пространственность и перспективность; но она решается, как указал Н. П. Сычев, «в стиле Палладио и Веронезе». Автор гравюры — классицист. Он нам известен. Вправо внизу подпись: «Симон Ушаков знаменал», дата— 1630 г. и монограмма — AZ, которую Ровинский безоговорочно относит к Афанасию Трухменскому, бывшему присяжным гравером Симона Ушакова.

Ни техника, ни стиль этому не противоречат, хотя в других гравюрах, которые нам надо будет просмотреть, Трухменский подписывался иначе. Конфигурация монограммы «Давида» 1680 г. оставалась долго загадкой. Трухменский иногда подписывался «Афанасий»; читать «AZ» как «Афанасий знаменил», при наличии подписи Ушакова, нельзя. Разгадку дает опубликование Забелиным данных о некоем гравере Афанасии Звереве. Никто на это не обращал внимания до нас, но сомнений быть не может в том, что речь идет здесь об одном и том же мастере: Афанасии Звереве-Трухменском. Наш анализ следует начать с техники листа. Д. А. Ровинский высказал предположение, что Симон Ушаков, и ею техника знаменитейший из русских живописцев XVII века, даты жизни которого (1626—1686) и биографию мы знаем достаточно хорошо, будучи сам одним из мастеров Оружейной палаты, где он делал рисунки для граверов-серебреников и сам занимался гравюрой, был первым русским офортистом, причем помечал свои офорты словом «начертал», тогда как слово «знаменил» означало бы, как раньше,— «рисовал». Ровинский полагал, что Ушаков был автором композиций, гравированных, возможно, другим художником. Гравюра на меди, по всей своей технике требующая печати на особом станке, не книжна, а «эстампна»; она лучше выявляется в листовой, «станковой» форме. Начиная еще с 60-х годов, у нас появляются такие отдельные гравюрные листы, и имя Ушакова со словом «начертал» стоит на двух из них: на изображении «Семя смертных грехов» и «Отечества»— 1665 и 1666 гг. Наше исследование, специально посвященное книжной гравюре, не может и не должно касаться этого раздела нашей графики. Гравюра листовая развивалась своим путем, получила новые кадры (назовем хотя бы братьев Тарасевичей), поставила перед собой новые задачи: портрет, впоследствии — «тезисные листы». Она связана была и с Юго-Западом — с Украиной — и с Западом непосредственно: Тараcевичи учились у Килиана в Аугсбурге. Другой путь мировой гравюры на меди увел ее в сторону «лубка», народной картинки, ставшей в XVIII веке исключительно интересной, совсем самостоятельной областью творчества. Мы должны будем, оставаясь в пределах XVII века, выявить свое отношение также и к сериям объединенных в «альбомы» гравюр на меди, частых в конце столетия. Важно отметить, что группа листов, связанных с изданиями Симеона Полоцкого, композициями С. Ушакова и гравюрами А. Трухменского, всецело остается книжной: она иллюстрационна, обнаруживает множество точек соприкосновения с образами, которые были в течение уже более столетия областью творчества русских мастеров. Техника гравюры с Давидом, которую Симон Ушаков подписал словом «знаменил» (как впрочем и все остальные пять листов исследуемой нами группы), не выявляет никаких следов офортного травления. Весь лист выполнен резцами разной тонкости, мы бы сказали на языке гравюроведения — резцом и сухой иглой. Штрихи порой исключительно тонки, их сочетание — тонально и живописно. В тенях резкие черные черты, не считающиеся с объемными формами изображения, проложены уверенно и энергично, обличая руку опытного мастера. В иных местах штрихи моделируют объем, выявляют полутени и даже рефлексы каменной балюстрады, шлифованных колонн. Очень интересно передан прозрачный сноп лучей, исходящий из облаков. Гравированы и все надписи. «Пустые» места заполнены в рисунке пола пунктиром, мельчайшими штришками; самым светлым из всех мест листа остается нимб Давида, лучистый, каким он был в «Луке» Ивана Федорова. При всей новизне листа может быть отмечено сходство с более ранними книжно-гравюрными композициями.

По сторонам трона складки занавеса образуют два выпуклых жолоба, напоминающих колонны; расположенный на них диагоналями лиственный орнамент самой ткани образует нечто, весьма похожее на перевитые колонны иных ксилографии XVII века, хотя бы Зосимы 1663 г. или еще более ранние — «Давида» 1638 г., бурцевского — 1634 г., анонимного-— 1625 г. Восходят эти диагонально увитые колонны, как мы указывали выше, к очень старым образцам. Образ Давида — поэта и царя—встречается нам в XVII веке последний раз, и было бы интересно самый поздний вариант русского «псалмопевца» сверить и сопоставить не только с теми, которые нам знакомы по гравюрам московской и иверской печати, но и с украинскими или даже западными вариантами. Можно вспомнить очень интересного Давида и» киевской Псалтыри 1624 г., сидящего лицом к зрителю с протянутой левой рукой и указывающего на книгу (вовсе не «поющего под аккомпанемент музыкального инструмента», как описывает его проф. Ф. И. Титов). В наших рукописных Псалтырях XVII века попадаются и вклеенные в них гравюры изданий тех самых лет, которые близки к рифмованной Псалтыри С. Полоцкого, в первую очередь Псалтыри Варфоломея, анализированной выше. Из иностранных образцов напрашивается сопоставление с эльзевировской Псалтырью 1653 г., где Давид изображен сидящим и играющим на лире, причем задний фон — занавес, арка и здание — тоже определенно палладианского типа. Симон Ушаков, находившийся в 1680 г. в расцвете сил, мог не повторять западные образы. Фигура поднявшего к лучу свое лицо поэта — русская по всем чертам своим. Зато архитектурное построение слева от Давида находит себе ряд интересных аналогий. Некоторые параллели были приведены уже Н. П. Сычевым в статье о «Троице» Симона Ушакова в Русском музее. В иконе этой весьма близкая к гравюре с Давидом архитектура помещена опять в левой верхней части всей композиции. Н. П. Сычев связывал ее с архитектурой знаменитой картины Веронезе «Пир у Симона Фарисея» и указывал на то, что Ушаков мог знать гравюру Санредама с этой картины, в которой имеются и балюстрада (с похожими, заметим, балясинами) и спускающиеся с лестницы фигуры. Сходство остается, однако, общим и вновь выявляет то, о чем нам неоднократно приходилось уже говорить выше: самостоятельность и творческую свободу русского мастера по отношению к западному образцу, хотя бы и такому прекрасному, как картина Веронезе. Русский художник добавляет к архитектуре высокую новую колонну. Он ставит крупную фигуру человека на первое место. Архитектура отходит на второй план. Меняется вся прежняя традиция. «Давид» Симона Ушакова — первоклассное произведение, как в образном, так и в гравюрном плане. С книгой гравюра согласована также хорошо. Интересно, что печаталась гравюра порой не черной, а теплого тона коричневатой краской. Ее формат, самый ее стиль, общая ее декоративность вполне созвучны правой странице разворота. Новый образ книги соответствует новому стилю умных (хотя совсем не благозвучных) стихов Симеона Полоцкого. Может быть, в первый раз мы встречаемся с книгой для интеллигентного читателя-ценителя, а не для церкви. Гравюра на меди сопутствует переложению канонических псалмов на силлабические стихи.

Иконописная мастерская (иконописная палата) существовала в Оружейной палате с 1640—1642 гг. Возникла школа «царских изографов» (царских живописцев). Расцвет иконописной мастерской Оружейной палаты приходится на 1655-1680-е гг., как раз ко времени издания нашей книги. Имена царских иконописцев «Оружейки» прославили «русскую барочную» школу древнерусской живописи.

Симон (Пимен) Фёдорович Ушаков (1626, Москва — 25 июня 1686, Москва) — русский московский иконописец и график. Ушаков происходил из посадских людей и, по-видимому, очень рано получил основательную подготовку к своей специальности, так как, будучи всего 22-х лет от роду, был принят в царские «жалованные» (то есть получавшие постоянное содержание) мастера Серебряной палаты при Оружейном приказе. Здесь прямыми его обязанностями было «знаменить», то есть делать рисунки для разных предметов церковной утвари и дворцового обихода, преимущественно для золотых, серебряных и эмалированных изделий, расписывать знамёна, сочинять узоры для рукоделий, чертить карты, планы и т. д. Усердно исполняя подобные работы, он писал, кроме того, образа для двора, церквей и частных лиц, причём приобрёл вскоре известность лучшего на Москве иконописца.

С переводом Ушакова на службу из Серебряной палаты в Оружейную, в 1664 г., круг его деятельности расширился, а слава возросла ещё более: он стал во главе прочих царских мастеров, образовал целую школу иконописцев, пользовался милостями царя Алексея Михайловича и его преемников на престоле, исполнял всяческие их поручения по художественной части и до самой своей смерти жил в довольстве и почёте. Икон, писанных Ушаковым, дошло до нас довольно много, но большинство их искажено позднейшими записями и реставрациями. Как на сохранившиеся лучше других и особенно любопытные, можно указать на иконы: Благовещения, в которой главное изображение окружено композициями на темы акафиста Пресвятой Богородицы (находится в церкви Грузинской Божьей Матери, в Москве), Владимирской Богоматери с московскими угодниками (там же), святого Феодора Стратилата (у могилы царя Фёдора Алексеевича, в Архангельском соборе), Нерукотворного Спаса (в соборе Троице-Сергиевой лавры), Сошествие Святого Духа (там же) и на икону-портрет царей Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича (в Архангельском соборе). Эти произведения, равно как и другие работы Ушакова свидетельствуют, что он был человек весьма развитый по своему времени, художник талантливый, прекрасно владевший всеми средствами тогдашней техники.

В отличие от принятого в то время правила «писать иконы по древним образцам», Ушаков не относился равнодушно к западному искусству, веяние которого вообще уже сильно распространилось в XVII веке на Руси. Оставаясь на почве исконного русско-византийского иконописания он писал и по древним «пошибам», и в новом так называемом «фряжском» стиле, изобретал новые композиции, присматривался к западным образцам и к натуре, стремился сообщать фигурам характерность и движение. В круг занятий Ушакова входило изготовление рисунков для гравёров. Д. Ровинский в своём «Подробном словаре русских граверов» указывает на два офорта, исполненных им самим.

Борис Шеватов. Царев изограф - Симон Ушаков. Удивительные, почти детективные истории порой происходят с иконами. Так, после революции, в 20-е годы, случайно под дровами у собора Саввино-Сторожевского монастыря были найдены три иконы "Звенигородского чина" кисти Андрея Рублева. К счастью, подобных происшествий с ушаковскими иконами из Николо-Угрешского монастыря не произошло, они лишь надолго выпали из поля зрения любителей древнерусского искусства. После закрытия Угрешской обители в 1925 году чудом уцелевшие иконы царского изографа поступили в фонды Государственного исторического музея (ГИМ), где хранятся по сей день. Недавно самая известная из них наконец заняла почетное место в вышедшем каталоге русских икон из собрания ГИМ. Материал, предлагаемый читателю, посвящен малоизвестному эпизоду биографии Симона Ушакова и истории появления его работ на Угреше.

Золотых и серебряных дел знаменщик. Имея от господа Бога талант иконописательства, врученный моему ничтожеству, не хотел я его скрыть в землю, чтобы не принять за то осуждение... Симон Ушаков. Слово к любителям иконного писания Угрешский монастырь, любимое государево богомолье, в "бунташном" семнадцатом веке был нередко местом ссылки опальных подданных. За эти стены и башни заточили после суда вождей старообрядчества, а годом ранее, в 1665-м, туда под присмотром пристава привезли Симона Ушакова, царева изографа...  Происходил знаменитый московский иконописец из потомственных дворян. По-видимому, в юном возрасте Симон получил серьезную художественную подготовку, основательно освоил искусство "знамения" (рисования). Только этим можно объяснить тот факт, что всего двадцати двух лет от роду он был принят "жалованным" царским мастером Серебряной палаты при Оружейном приказе в Кремле. А вскоре его именовали не иначе, как "золотых и серебряных дел знаменщик и иконописец". Талантом Ушаков обладал многогранным. Он делал эскизы для предметов церковной утвари и дворцового обихода, сочинял узоры для рукоделий, рисунки для ювелирных украшений, чертил и раскрашивал карты, рисовал державных орлов в клеймах на мушкетах, а на ножах по серебру - зверей, птиц и травы, расписывал в Рождественские праздники стены царской комнаты. Все делал мастерски, а главное - стремясь понять природу и суть человека, передать своеобразие изображаемого. Неслучайно художник сравнивал живопись с зеркалом, обладающим чудной тайной отражать реальность жизни, как она есть. В архивах того времени сохранились любопытные сведения о работе Симона Ушакова в Серебряной палате. Из расходной книги Царицыной Мастерской палаты за 1649 год узнаем, чем занимался мастер, какое денежное вознаграждение получил за свой труд. "А знаменил он покровце под шитье, Спасов Нерукотворенного образ, да на покровце жь Николая Чудотворца образ. Апр. 27, даны ему 29 алтын..."  Знаменил", то есть рисовал, Симон образы святых на сосудах церковных, на дробницах. (В Толковом словаре В. Даля слово "дробницы" означает: чеканная бляха или украшение на облачении и шапке архимандрита.) А тут требовались особое знание рисунка, вкус и самостоятельное творчество. Расписывал мастер фресками храмы, делал эскизы для знамен, монет и украшений. Обращался изограф и к рисованию с "живства", то есть с натуры. Нужно вспомнить, что в то время иконописцы писали лики святых по готовым прорисям. Симон Ушаков сам был мастером рисунка и прекрасным иконописцем: неслучайно в Москве имел славу первого иконописца. В свои иконы он вводил портретные изображения и пейзажи. Именно с его творчеством связывают постепенный переход от средневековой иконописи к светской реалистической живописи. Со временем художника перевели в Оружейную палату, где он встал во главе царских мастеров и образовал школу иконописцев.

По указу великого государя. Кажется, о Симоне Ушакове немало написано. Однако до сих пор остаются неизвестными некоторые факты его жизни. Вернемся к печальному 1665 году, когда появились в делах Оружейной палаты черновые "памяти" - служебные записки, где говорилось о двух разных монастырях, о Николо-Угрешском и Покровском, что на Убогих домах, за Земляным валом, у Покровской заставы. Оба назначались местом заключения Ушакова. В черновой "памяти" было сказано: "По указу великого государя послан к вам в монастырь под начал Оружейной палаты иконописец, Симон Ушаков, с приставом Григорием Ивановым и как к вам се память придет, а пристав Григорий того иконописца к вам привезет, и вы бы того иконописца Симона, у пристава приняв, держали под началом, до указу великого государя". Из двух таких записок одна была написана строителю Покровского монастыря, старцу Кириллу, другая - угрешскому игумену Викентию. Конечно, власти могли отправить художника под надзор и в Покровский монастырь, где одно время держали под стражей раскольников. Но думается, что местом его ссылки стала Угреша. Во всяком случае, факты говорят о том: с XVII века в Никольском соборе на Угреше хранились несколько икон кисти Ушакова, причем одна из них написана художником именно в 1665 году. Иконописные образы царского изографа, включая и те, которые он писал для царской семьи, обычно тесно связаны с его биографией, с храмами и обителями, близкими ему. Лучшие его иконы украшали иконостас Грузинской церкви в Китай-городе, где жил художник, храмы Троице-Сергиева и Новодевичьего монастырей.

По его эскизам изготовлены царские врата в одной из церквей Флорищевой пустыни, под Гороховцом, настоятелем которой был его родственник Илларион, позднее митрополит Суздальский и Юрьевский. И все-таки, каковы причины того, что большого мастера и живописца ссылают в загородный монастырь? Существовала версия, что причиной стала гравюра "Семь смертных грехов", где иконописец изобразил обнаженную натуру. Однако изображение обнаженных фигур и прежде допускалось в русской иконописи. Вспомним иконы Марии Египетской, Алексея - Божьего человека. Шестидесятые годы ХVII столетия - время сложное. Возможно, в кругу друзей Симон Ушаков с сочувствием отозвался о старообрядцах. А любое неосторожное слово тогда могло вызвать царский гнев. Так что причину для опалы найти было легко, хотя государь и благоволил к талантливому художнику. Правда, режим содержания Ушакова на Угреше нельзя назвать суровым. Обычно вслед за ссыльными шло указание, как содержать провинившихся, чтобы "дурна над собой никакого не сделали", или наставление о том, чтобы "корму давать как и прочим колодникам". Ни о чем таком в памятной записке не сказано. И трудно представить, что настоятель Николо-Угрешского монастыря, игумен Викентий, не воспользовался услугами опального царского мастера, чтобы "искусно украсить" монастырские государевы палаты, которые часто посещал богомольный царь Алексей Михайлович. Точно неизвестно, сколько времени пробыл Симон Ушаков в Никольском монастыре. Во всяком случае, с апреля 1665 года по сентябрь 1666 о нем нет никаких сведений в архивах Оружейной палаты. Увольнение от дел изографа Оружейной палаты и ссылка в монастырь не могли обрадовать боярина Богдана Матвеевича Хитрово, под началом которого находились лучшие кремлевские мастера. Любимец царя, отличавшийся веротерпимостью, он наверняка не раз молвил слово за ссыльного. Авторитет приближенного боярина был высок; барон Майерберг, близко наблюдавший обычаи царского двора, писал о Хитрово: "Множеством оказанных ему милостей Алексей Михайлович заявляет свое уважение к его военной и гражданской известности". С сентября 1666 года наконец снова появляются сведения о занятиях Ушакова на царской службе, о наградах, полученных им наряду с другими иконописцами. Царские заказы, личные пожелания самого Тишайшего талантливый мастер выполнял не только в Оружейной палате Кремля, но и в своем доме, который со временем превратился в мастерскую и иконописную школу.

Иконописные образы Симона Ушакова. Догадку о ссылке художника в Угрешский монастырь косвенно подтверждает исследователь Г. Филимонов. В семидесятые годы XIX столетия он писал, что в Николо-Угрешской обители хранятся две иконы с подписями Симона Ушакова. Первая с изображением Алексея - Божьего человека, отмеченная 1665 годом (вклад дьяка Богдана Силина). Внизу на иконе надпись: "лета 7172 писал изограф Пимен Федоров по реклу (то есть по прозванию) Симон Ушаков. По обещанию дьяка Богдана Силина". Вторая - местная из древнего Никольского собора, изображавшая Спаса Всемилостивого (1672 год). Известно, что за свою творческую жизнь Ушаков неоднократно обращался к образу Спаса Вседержителя: он писал его в разные годы для Новодевичьего и Троице-Сергиева монастырей. Неслучайно художник В. Гурьянов, реставрировавший ушаковские иконы в 1907 году, говорил об удивительном сходстве образа Спаса из Троице-Сергиевой лавры с более ранней угрешской иконой. Недавно мне посчастливилось увидеть замечательное творение из Николо-Угрешского монастыря в одном из хранилищ Исторического музея - икону (размер: 140х97,5 см) в прекрасном состоянии. Художник изобразил Спаса Вседержителя сидящим на престоле в красных царственных одеждах. Правой рукой Спаситель благословляет, а левой придерживает Евангелие. Образ удивительной внутренней силы. Черты лица Господа спокойные, величественные. Серебряная риза оклада не сохранилась, однако внизу рукой Ушакова написано: "Лета 7180 писал сей образ царев писец Пимен Федоров по прозванию Симон Ушаков, при игумене Викентии, при келаре, старце Софронии, при казначее Черном диаконе Дорофее..." Любопытно, что подробно перечислены имена угрешских священников. Возможно, это дань уважения иконописца к заказчику, возможно, - свидетельство его дружеского расположения к монастырю. Икона Спаса Вседержителя была написана спустя семь лет после ссылки Симона. Это время, когда мастер давно уже вернулся к обычной жизни, к делам в Оружейной палате и иконописанию. Не исключено, что с обителью его все-таки связывало нечто большее.  Если заглянуть сегодня в Никитников переулок, мы окажемся в тех местах старинной Москвы, где жил Ушаков. До сих пор стоит здесь пятиглавая церковь Троицы, украшенная русским узорочьем. Белокаменные наличники окон и порталы церкви удивляют диковинными птицами и затейливым растительным орнаментом. До наших дней в Троицком храме сохранились древние фрески. Совсем неподалеку от храма находится трехэтажное здание ХVII века с маленькими оконцами и предельно простыми наличниками. Верхние этажи постройки раньше были жилыми, а в подклете располагались сводчатые палаты с сенями. Палаты эти принадлежали Симону Ушакову, здесь и была его знаменитая иконописная мастерская. Кстати, Угрешское монастырское подворье располагалось неподалеку от Китай-города, и кто-то мог навестить художника по просьбе игумена Викентия и заказать икону Спаса для Никольского собора. Уже тогда современники признавали художественное значение творений Ушакова, а, к примеру, его икону Успения Богородицы из Флорищевой пустыни считали чудотворной. Так или иначе появление ушаковских икон на Угреше, долгие годы украшавших обитель, было делом неслучайным.