RARUS'S GALLERY

Апостол. [Деяния апостольская, и послания соборная, и послания святаго апостола Павла]. Львов, тип. Ивана Фёдорова, 25 февраля 1573 - 15 февраля 1574. 2°. [15], 264 л. 3 цельностраничные илл. с 3-х досок: апостол Лука, герб Г.А. Ходкевича и типографская марка. Строк 25. Шрифт 85 мм. Тираж не менее 3000 экз. Известно 118 экз. и 2 фрагмента. Печать двумя красками в два прогона. Знаки сноски напечатаны киноварью. Орнамент представлен инициалами, заставками, концовками, рамками, рамками на полях и вязью. Первенец украинской печати!

Е.Л. Немировский в своей увлекательной книге «Путешествие к истокам русского книгопечатания» (Москва, 1991) пишет: «Откуда начася и како свершися...» Осенью 1572 г. Иван Федоров со всеми своими инструментами и шрифтами перебрался в древний украинский город Львов. Здесь — в доме бондарного мастера Адама Торека на Краковской улице — была основана первая на украинской земле типография. Иван Федоров долго не мог собрать деньги на нее. Помогли печатнику львовские ремесленники, один из которых — седельный мастер Семен Каленикович—одолжил Ивану Федорову колоссальную но тем временам сумму—700 золотых. 25 февраля 1573 г. Иван Федоров начал, а 15 февраля 1574 г. закончил печатать Апостол — повторение московского издания. Львовский Апостол превосходно оформлен. В книге три цельностраничные иллюстрации — изображение апостола Луки, герб Г. А. Ходкевича и удивительно декоративная геральдическая композиция, в которую вкомпонован герб города Львова и типографский знак Ивана Федорова. Знак этот отныне можно будет найти на всех книгах первопечатника. Его выбьют и на могильной плите Ивана Федорова, а три с лишним столетия спустя воспроизведут на московском памятнике. Художественное убранство Апостола 1574 г. дополняют 51 прекрасная заставка, 47 концовок и 23 буквицы. Напечатан Апостол значительном по тем временам тиражом — не менее 3000 экземпляров. Об этом свидетельствует большое количество — около 180—экземпляров, дошедших до нас. С книгой этой можно познакомиться не только в Москве, Ленинграде, Киеве и Львове, но и в Брянске, Вильнюсе, Владимире, Горьком, Днепропетровске, Новосибирске, Саратове, Свердловске, Харькове. Львовский Апостол есть и во многих зарубежных библиотеках — в древнем Хиландарском монастыре на Афоне, в Белграде, Будапеште, Варшаве, Кембридже, Кракове, Нью-Йорке, Пловдиве, Праге, Риме, Упсале... Изучая старопечатные книги, исследователь извлекает из них подчас бесценные сведения о трудах и днях наших предков. Приемы набора и верстки, методы печати рассказывают об уровне материальной культуры, об успехах древнерусского ремесла. Текстологические исследования первых книг питают историю родного языка. На гравированных изображениях — в фигурах библейских персонажей — можно разглядеть бородатые мужественные лица русских людей, погодков тех богатырей, которые с Ермаком Тимофеевичем воевали Сибирь. Есть в первопечатных книгах страницы исключительной важности. Это предисловия и послесловия — живое слово издателей и типографов, их беседа с современниками и потомками.

Разные люди стоят за этими страницами, с разными характерами и судьбами. Рассказ их то патетичен, как у Петра Тимофеева Мстиславца, соратника Ивана Федорова, то предельно лаконичен, как у Никифора Тарасиева и Невежи Тимофеева, учеников первопечатника. Читатель помнит послесловие Апостола 1564 г.—первое произведение русской литературы, отданное типографскому станку. Познакомимся теперь с послесловием львовского Апостола 1574 г. Это великолепные мемуары, первые воспоминания, напечатанные в нашей стране, которые Иван Федоров озаглавил так: «Сия убо повесть изъявляет, откуда начася и како свершися друкарня сия». Говорит Иван Федоров: «Изволением отца и споспешением сына, и совершением святого духа, повелением благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии и благословением преосвященного Макария, митрополита всея Руси, друкарня сия составися в царствующем граде Москве в лето 7070 первое, в тридесятое лето государства его». Прервем первопечатника, чтобы отметить: противоречия в датах, с которым мы встретились в послесловии Апостола 1564 г., здесь уже нет. Обе даты указывают на 1563 г. Продолжает говорить Иван Федоров: «Сия же убо не туне начах поведати вам, но презелнаго ради озлобления, часто случающегося нам не от самого того государя, но от многих начальник, и священноначальник, и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли, хотячи благое в зло преврати™ и божие дело вконец погубити. Яко ж обычай есть злонравных, и ненаученных, и неискусных в разуме человек, ниже грамотическия хитрости навыкше, ниже духовного разума исполнены бывше, но туне и всуе слово зло пронесоша. Такова бо есть зависть и ненависть, сама себе наветующи не разумеет, како ходит и о чем утвержается. Сия убо нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаеми пресели. Егда же оттуду семо преидохом, и по благодати богоначалнаго Исуса Христа господа нашего, хотящего судити вселенней в правду, восприяша нас любезно благочестивый государь Жикгимонт Август, кроль польский и великий князь литовский, русский, прусский, жемотиский, мазовецкий и иных, с всеми паны рады своея». Эти слова Ивана Федорова долгое время казались литературным преувеличением. Как это так: король Сигизмунд Август, да еще со всей своей Радой (советом), торжественно принимает безвестного московского дьякона, ремесленника, человека незнатного и небогатого? Находки последних лет подтвердили правильность слов первопечатника. Иван Федоров продолжает рассказ: «В то же время с тщанием умоли государя волеможный пан Григорей Александрович Ходкевич, пан виленьский, гетман наивышшей великого князьства Литовского, староста городеньский и могилевский. Прия нас любезно к своей благоутешней любви и упокоеваше нас немало время, и всякими потребами телесными удовляше нас. Еще же и сие не довольно ему бе, еже тако устроити нас, но и весь (т. е. деревню) немалу дарова ми на упокоение мое». Поясним читателю, что «весь» — это деревня, которая была подарена Ивану Федорову гетманом Григорием Александровичем Ходкевичем, чтобы типограф мог жить безбедно и заниматься своим ремеслом. Вскоре, однако, отношение Ходкевича к издательской деятельности изменилось. «Егда же приити ему в глубоку старость и начасте главе его болезнию одержиме бывати, повеле нам работания сего престати и художество рук наших ни во что же положити и в веси земледеланием житие мира сего препровождати». Жить в деревне и заниматься земледелием! Печатник ответил отказом: «Не удобно ми бе ралом (т. е. плугом) ниже семен сеянием время живота (т. е. жизни) своего сокращати, но имам убо вместо рала художество наручных дел сосуды, вместо же житных семен духовныя семена по вселенней разсевати и всем по чину раздавати духовную сию пищу». Слова эти часто цитируют. В них видят — и вполне справедливо — свидетельство неукротимой силы духа первопечатника, его гуманизм, стремление отдать жизнь великому делу просвещения народа. Рассевать духовные семена!

Это ли не формул?, воплотившая идею просветительского книгоиздания,— предвестье слов Н. А. Некрасова: «Сейте разумное, доброе, вечное...»?! И все же Иван Федоров сомневался, правильно ли он поступил: «Наипаче же убояхся истязания владыки моего Христа, непрестанно вопиюща ко мне: «Лукавый рабе и лениве, почто не вда сребра моего торжником? И аз пришед, взял бых свое с лихвою!» И когда убо на уединении в себе прихождах, и множецею слезами моими постелю мою омо-чах, вся сия размышляя в сердцы своем, да бых не сокрыл в земли таланта от бога дарованного ми». Далее Иван Федоров рассказывал, как он ушел из имения Ходкевича, не убоявшись свирепствовавшего в ту пору морового поветрия: «И в путь шествующу ми многи скорби и беды обретоша мя, не точию долготы ради путнаго шествия, но и презелному поветрею дышушу и путь шествия моего стесняющу, и просто рещи вся злая и злых злее. И тако промыслом божия человеколюбия до богоспасаемого града нарицаемого Львова приидох. И вся, еще на пути случающаяся ми ся ни во что же вменях... И когда вселшу ми ся в преименитом граде Львове, яко по стопам ходяще топтанным некого богоизбранна мужа, начах глаголати в себе молитву сию...» О каком «богоизбранном муже», по стопам которого он пришел во Львов, говорил Иван Федоров? Вопрос этот породил целую литературу. Решен он был лишь в самое последнее время. Каким образом, читатель узнает позже. Иван Федоров говорил в послесловии к Апостолу 1574 г. и о своих мытарствах, о том, как во Львове на первых порах никто не хотел ему помогать. «И помолившу ми ся, начах богоизбранное сие дело к устроению навершати, яко бы богодохновенныя догматы распространевати. И обрицах многащи богатых и благородных в мире, помощи прося от них, и метание сотворяя коленом касаяся, и припадая на лицы земном, сердечно каплющими слезами моими ноги их омывах. И сие не единою, ни дващи, но и многащи сотворях. И в церкви священнику всем вслух поведати повелех. Не испросих умиленными глаголы, не умолих многослезным рыданием, не исходатайствовах никоея же милости иерейскими чинми. И плакахся прегоркими слезами, еже не обретох милующаго ниже помагающаго не точию же в русском народе, но ниже в греках милости обретох». Язык и стиль послесловия многозначительны и возвышенны. Иван Федоров нередко применяет здесь устаревшие или славянские грамматические конструкции. В быту таким языком не говорили. Но здесь он был уместен, ибо способствовал созданию у читателя представления о важности и трагичности всего происходящего. Помог Ивану Федорову трудовой люд львовских предместий: «Но мали нецыи в иерейском чину, инии же неславнии в мире обрето-шася, помощь подающе. Не мню бо от избытка им сия творити, но яко же оная убогая вдовица от лишения своего две лепте въвергьшия». В конце послесловия Иван Федоров сообщал, когда он начал и когда закончил печатать первую украинскую печатную книгу: «А начася сия книга друковати рекомый Апостол в богоспасаемом граде Львове, в ней же деяния апостольская и послания соборная, и послания святаго апостола Павла, по воплощении господа бога и Спаса нашего Исуса Христа в лето 1573 февруария в 25 день, и совершися в лето 74-е того же месяца в«15 день». В Белоруссии и на Украине, где было принято новое летосчисление, Иван Федоров указывал даты не от «сотворения мира», а от «рождества Христова». Завершающие слова послесловия обращены к читателю: «И аще что погрешено будет, бога ради, исправляйте, благословите, а не клените, понеже не писа дух святый, ни ангел, но рука грешна и брена».

А.С. Зернова в своей книге «Начало книгопечатания в Москве и на Украине» (Москва, 1947) пишет: Через Заблудов Иван Федоров попал во Львов и Острог и положил там начало украинскому книгопечатанию. Однако в литературе высказывалось мнение, что и раньше его приезда во Львов там существовало книгопечатание. Бандтке высказывал надежду," что когда-нибудь найдутся произведения славяно-русской печати много старше Апостола Ивана Федорова 1574 г., так как, судя по надписи на его надгробной плите, он только возобновил книгопечатание,. пришедшее в упадок: „друковаше занедбалое обновил". Огиенко  относит эти слова не к одному львовскому книгопечатанию, а ко всему юго-западному русскому, которое возникало и в Кракове, и в Вильне, и в Несвиже, но нигде прочно не укоренилось. Сам Огиенко сомневается, чтобы в Львове раньше Ивана Федорова не появились западные печатники, так как Львов имел тесные связи с западом; кроме того, своего ученика Гриня Ивановича Иван Федоров отдал к мастеру Лаврину Пилиповичу для обучения на 2 года. „Значит,—говорит Огиенко,—еще до Ивана Федорова здесь был друкарь", но он забывает, что по его же собственным словам Гринь был отдан в ученье не раньше конца 1570-х гг. Зубрицкий  утверждает, что в Львове до Ивана Федорова должна была возникнуть русская типография: ведь были же типографии в Кракове, в Вильне, возникшие много раньше, так почему же не быть русской типографии и в Львове; в львовском и перемышльском диоцезах, по его словам, было до 4000 православных церквей; кроме надгробной надписи, о которой уже упоминалось, он старается использовать для доказательства своей мысли одно место из послесловия к львовскому Апостолу 1574 г. Иван Федоров говорит о своем приезде во Львов, о трудах и лишениях, которые он претерпел во время пути, „и когда вселшумися в преименитом граде ЛвовЪ, яко по стопам ходяще топтаным нЪкоего богоизбранна мужа начах глаголати в себЪ молитву ciю". Дальше следует самая молитва, видимо, составленная самим Иваном Федоровым. Место это неясное: хотел ли Иван Федоров сказать, что он приехал во Львов по чьим-то стопам, или что он начал молиться по примеру какого - то мужа? Если бы после слова „мужа" был какой-нибудь знак препинания, то надо было бы толковать эту фразу так, что здесь говорится о приезде; при отсутствии знака препинания можно предполагать, что о молитве, или же что знак препинания пропущен. Зубрицкий видит в этой фразе указание на печатника, предшественника Ивана Федорова, ранее его прибывшего во Львов; его-то и называет Иван Федоров богоизбранным мужем. Применить такое название к рядовому печатнику было бы со стороны Ивана Федорова довольно странно.

Правда, Франциск Скорина сам себя называет несколько раз хотя не богоизбранным, но избранным мужем. Такое название он мог бы применить разве к какому-нибудь высокопоставленному лицу, светскому или, скорее, духовному, если толковать, что он приехал вслед за этим лицом, или к автору молитв, которому он подражал, составляя свою молитву, например, Василию Великому или другому духовному писателю, если принять второе толкование. Анализ обоих упомянутых памятников—надписи и послесловия—показывает, что бесспорных выводов на основании их сделать нельзя. Наиболее веским аргументом против существования типографии во Львове раньше Ивана Федорова служит то, что при основании типографии ему пришлось столкнуться с неосведомленностью львовской цеховой организации в вопросе о разрешении мастеру-печатнику иметь в своей типографии печатника или столяра, помимо плотничного или столярного цеха. Для разрешения этого недоумения из Львова обращались в Краков; на основании прецедента, бывшего в Кракове, Ивану Федорову было разрешено взять этого мастера на одну определенную работу; если бы уже раньше какая-нибудь типография существовала во Львове, то незачем было бы ездить в Краков: конфликт был бы разрешен согласно уже известной местной практике, да и самый конфликт не мог бы возникнуть.

Львовский Апостол во многих отношениях представляет собою копию московского. В нем то же расположение набора, тот же счет листов текста. Собственно текста в нем так же, как и в московском Апостоле, 259 лл., но ввиду более длинного послесловия с лирическими отступлениями, листов 2-го счета 264, а не 261, как в московском; листов 1-го счета также больше: вместо 6 ненумерованных в нем 15, так как в нем лишние главы; 1-й пустой лист имеет на обороте герб Ходкевича, а на обороте последнего, 264-го листа 2-го счета—типографская марка Ивана Федорова; с левой стороны в нее вставлен герб города Львова, а с правой—знак самого Ивана Федорова. Между 1-м и 3-м лл. текста—гравированное изображение апостола Луки в рамке. Однако в ней произошли изменения: она треснула в верхней половине, а кроме того, спилены внутренние выступы, за которые зацеплялась внутренняя доска с изображением апостола Луки, а самое изображение вставлено новое; на этой новой внутренней доске намеренно продолжен рисунок наружной рамки, чтобы их объединить, но объединение это сделано не особенно искусно - на изображении апостола Луки, а также на гербе города Львова видны инициалы гравера WS; на первой гравюре над монограммой изображен нож. Расшифровка имени этого гравера до сих пор еще не сделана, но в словаре Наглера сказано о гравере с ножом над WS, что иногда эти буквы бывают заключены в прямоугольник, иногда бывают переплетены между собою; имени гравера не знает и Наглер, но определяет его следующим образом: неизвестный гравер, который работал в средине XVI в. в Кракове; ему принадлежат небольшие гравюры в Библии 1575 г., изданной Николаем Шарфенбергом в Кракове; он же гравировал виньетку с гербом короля Сигизмунда Августа. Очевидно, он был специалист по тем гравюрам, которые заказал ему Иван Федоров. Герб Ходкевича не имеет знаков этого неизвестного гравера, потому что это доска из заблудовской Псалтири с часословцем. Должно быть ее резал сам Иван Федоров и вставил ее в рамку московского Апостола. Интересно отметить, что для этой Псалтири вырезано около 30 досок: 20 инициалов, 4 заставки, 2 мелких украшения, добавляемых иногда к заставкам, герб Ходкевича, гравюра, изображающая царя Давида, и 4 украшения, помещаемых над каждой страницей, два—для левой, и два—для правой. Псалтирь издана одним Иваном Федоровым, когда Петр Тимофеев уже уехал в Вильну, так что нет оснований сомневаться в способностях Ивана Федорова, как гравера, и думать, что он не сумел бы при желании заново перерезать рамку из Апостола. Также и вновь вырезанные для Львовского Апостола доски заставок свидетельствуют о высоком искусстве мастера; так как все эти доски объединены именем одного печатника, то естественно приписать их Ивану Федорову. Так можно думать относительно орнамента в узком смысле; гравюра же с изображением человека, может быть, и на самом деле затрудняла Ивана Федорова, раз он не стал сам резать изображения апостола Луки, а заказал его какому-то краковскому граверу. Но некоторые исследователи считают, что Иван Федоров не мог быть гравером: потому-то он и отдал своего ученика Гриня Ивановича в учение другому мастеру, что он считал себя несостоятельным в каком-то отношении. К сожалению, неизвестно, чему Гринь должен был научиться у Пилиповича. Известно только, что, когда он по окончании ученья приехал в 1579-80 гг. в Острог, он уже был вполне образован: он ,,za kosztem i nakjadem i pilnem staraniem" Ивана Федорова, научился „malarstwa, stolarstwa, forsznayderstwa i na stali liter i inszych rzeczy rzesania tysz i drukarstwa". Из этих слов не видно, чему именно научился он у Пилиповича; можно даже понять, что у него же он научился и печатанию, но ведь нельзя из этого заключить, что и печатать Иван Федоров умел плохо. Скорее надо вывести из этих слов, что Иван Федоров считал знание всех перечисленных искусств и ремесел обязательным для хорошего печатника; таким, конечно, был и он сам. Обучать Гриня он, может быть, не взялся потому, что отдал его в ученье в конце 1570-х годов, когда он был постоянно в разъездах между Львом, Острогом, Дерманью, когда он, по некоторым сведениям, ездил даже на Балканский полуостров, т. е. занимался организацией острожской типографии, и обучение помощника было для него мелким делом, которое он не мог тщательно выполнить. А между тем в Апостоле 1576 г., так называемом „с привилеей", изданном без обозначения места издания, и в виленском 1591 г. выгравирована очень хорошая копия московской гравюры. Оттиск сделан, конечно, с новой доски, но сходство со старой доской полное. Издание 1576 г. в библиографии относится большею частью к виленским, и действительно, оно сильно напоминает позднейшее виленское издание 1591 г. В библиографии нигде не обосновано датирование этого издания 1576 года. Издание это должно быть подвергнуто самому тщательному изучению. А в 70-х годах в Вильне жил Петр Тимофеев, так что легко можно себе представить, что он был автором московского изображения апостола Луки и при представившемся ему случае перегравировал его с большой точностью. Но, конечно, случай перегравировки и подражания ничего не доказывает. В той же Вильне в 1586 г., например, была перепечатана заблудовская Псалтирь, и весь орнамент и изображение царя Давида повторены самым тщательным образом. А изображение царя Давида и весь орнамент, если судить формально, принадлежали несомненно самому Ивану Федорову. Кроме московского шрифта, в львовском Апостоле есть как бы зародыш будущего острожского шрифта. На лл. 1-го счета 5, 6, 7, на верхних и боковых полях, есть примечания, иногда несколько слов мелким, как бы курсивным шрифтом, по размеру и рисунку напоминающим будущий острожский шрифт. Но шрифт этот возбуждает сомнение: не были ли эти надписи награвированы, а не набраны. Отсутствие однообразия в буквах, положение этих строк несколько наклонное относительно главных, указывает, что шрифт еще не был отлит, а создавался только его рисунок; сравнение этих надписей в нескольких экземплярах, имеющихся в Библиотеке им. Ленина, убеждает во всяком случае окончательно в том, что эти надписи печатаны не на станке вместе с текстом, а отдельно, штампом от руки, так как они отстоят от текста в разных экземплярах на разные промежутки. Изданием Апостола 1574 г. Иван Федоров положил нача-чало книгопечатанию на Украине. Ему пришлось работать здесь в совершенно неизвестных и непривычных для него условиях. В Москве и Заблудове у него были могущественные покровители, обеспечивавшие ему денежную сторону его работы, а здесь он оказался в среде цеховых отношений, ему пришлось вести тяжбы по вопросам организации работы в цеховом обществе; от зажиточных горожан, несмотря на усиленные просьбы, Иван Федоров помощи не добился: „обтицах многащи богатых и благородных в мире, помощи прося от них, и метание сътворяя коленом касаяся, и припадая на лицы земном, сердечно каплющими слезами моими ноги их омывах и сие не единою ни дващи, но и многащи сътворях". Помощь ему пришла от общественной организации—львовского православного братства, организации небогатой: „Но мали нецыи в иерейском чину, инии же неславнии в мире обретошася, помощь подающе, не мню бо от избытка им сия творити, но яко убогая вдовица..." Искренняя благодарность, которая звучит в послесловии по адресу гетмана Ходкевича, показывает, что он, вероятно, позволил Ивану Федорову увезти с собой за-блудовскую типографию, и только благодаря этому работа во Львове и могла возобновиться, несмотря на скудость средств. Именно этим, наверное, и объясняется то сходство львовского и московского Апостолов, которое не было результатом бессилия Ивана Федорова создать что-либо новое, а произошло вследствие необходимости использовать возможно больше старые материалы.