RARUS'S GALLERY

78 стр. В п/к переплете, оригинальные, под «мрамор», форзацы. Экземпляр на бумаге верже. На самом деле книга вышла из печати в декабре 1895 года, но на титуле и на обложке издатель поставил 1896 год. Формат: 16х12 см. Первая книга стихотворений!

Библиографические источники:

1. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920. Harvard-Cambrige, 1959, №1159.

2. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. Аннотированный каталог. Москва, 1989, №2124.

3. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова. Библиографическое описание. Москва, 1975, №3953.

Тетерников, Федор Кузьмич (Федор Сологуб) (1863-1927) — один из виднейших представителей первого поколения русских символистов, так называемых «старших символистов». Выходец из социальных низов, он прошел большой, сложный и во многом противоречивый путь. Начнем с цитаты. Игорь Северянин писал: Федор Сологуб — самый изысканный из русских поэтов:

Такой поэт, каких нет больше:

Утонченней, чем тонкий Фет…

Он очень труден в своей прозрачности. Воистину поэт для немногих! Для профана он попросту скучен, для истинного ценителя — очаровательный наркотик! «Русский Бодлер» называет его Юлий Айхенвальд. Написанные в стиле наиболее «мучительских» произведений Достоевского и «сатанинских» романов Гюисманса, проза и поэзия Сологуба свидетельствуют о несомненном таланте, принявшем, однако, совершенно болезненное направление в погоне за необычайностью ощущений. Герои и сюжеты Сологуба — смесь садизма с так называемыми в психиатрии навязчивыми идеями. Трудно представить себе, как из типичного пролетария, каким был по рождению Сологуб, мог развиться тончайший эстет, истинный гурман в творчестве и жизни. Даже в лице его вы не нашли бы следов его плебейского происхождения. Роман «Мелкий бес» (1907) принес Сологубу всероссийскую известность и только в царской России выдержал 5 изданий. А начиналось все в начале 90-х годов XIX века… Но все по порядку! Биография Сологуба — своего рода ключ к его поэзии, она проливает свет на его творческий путь, его эволюцию и в значительной мере объясняет то особое место, которое занял Сологуб в поэзии начала века. Федор Сологуб — псевдоним поэта. Его настоящее имя — Федор Кузьмич Тетерников. Родился он 17 февраля 1863 года в Петербурге. Отец, Кузьма Афанасьевич, незаконный сын помещика Полтавской губернии Ивницкого, был крепостным. Обученный портновскому ремеслу, Кузьма Афанасьевич служил лакеем, два года находился в бегах в Причерноморье, потом вернулся и «был порот». После отмены крепостного права он поселился с семьей в столице и занялся портняжным делом, но уже в 1867 году умер от чахотки, оставив вдову с двумя детьми — четырехлетним сыном и двухлетней дочерью.

Мать Сологуба, Татьяна Семеновна, крестьянка Петербургской губернии, после смерти мужа пыталась держать прачечную, однако вскоре вернулась на место «одной прислуги» в семью вдовы коллежского асессора Агаповой, где прослужила, пока дети не начали сами зарабатывать. Она была неграмотной и выучилась читать за пять лет до смерти; несмотря на это, говорил Сологуб, он не встречал «другой женщины, обладавшей от природы таким здравым умом». Видя, как мать бьется в работе и терпит постоянную нужду и унижения, Сологуб стремился скорее стать на ноги, чтобы облегчить ее жизнь. Мать жила с ним неразлучно до самой своей смерти в 1894 году, и всегда воля и слово «родителя», как они с сестрой звали ее, были для детей законом. Мучительная атмосфера «двойной жизни» между «господами» и «прислугой» во многом определила характер будущего поэта В семье Агаповых интересовались искусством, музыкой, театром, в доме было много книг. В детстве Сологуб часто бывал в драматическом театре и опере, слушал музыку. Летом он гостил на даче у зятя Агаповой, сына известного архитектора А.Л. Витберга, здесь часто велись беседы об истории и искусстве. Но, «сын служанки», он спал в кухне на сундуке, а занимался в углу передней, отгороженном шкафом. С ранней весны до поздней осени он ходил босиком, даже в училище и церковь. По воскресеньям из ремесленного приюта приходила сестра Ольга помогать матери готовить на «господ». Хозяйка, «бабушка» Агапова, женщина взбалмошная, свои семейные неурядицы вымещала на «няньке» и ее детях. Даже перед самой смертью Сологуб не мог спокойно вспоминать об Агаповой. Именно в детстве у него складывается убеждение: «господа — не люди». Здесь же истоки его обостренного ощущения социального неравенства, социальной иерархии. Замученная тяжелой унизительной жизнью, мать Сологуба при всей любви и самоотверженности по отношению к детям была к ним строга до жестокости: наказывала по любому поводу, ставила в угол на голые колени, била по лицу, порола розгами, причем после наказания дети должны были благодарить и кланяться в ноги. «Порка», «розги», «сечение» настойчиво повторяются в поистине страшных автобиографических заметках Сологуба о своем детстве и юности: «У Агаповых: розги в доме Северцова, дважды... розги в доме Духовского, неудачное ношение письма... а меня высекли. Драка на улице. Не давай сдачи. Высекли...» и т.п. Секли за все и дома, и в приходской школе, а затем в уездном училище, где учился Сологуб. Секли по просьбе матери и хозяйки-«бабушки» в Учительском институте, куда он поступил шестнадцатилетним юношей. Всю жизнь истязание детей как кошмар преследовало Сологуба. Учился Сологуб хорошо, но был всегда замкнутым, скрытным, мало общался и не дружил со сверстниками: «он словно стыдился семьи и дома, где он жил». Его интерес к литературе был соученикам чужд. «Насмешки: поэт и т. д. — Читает Шекспира, прочтет и подражает», — вспоминал он о годах учения. «Мне в Институте живется скучно, тоскливо и трудно» — начиналось одно из его стихотворений 1880 года. Главным в жизни юного Сологуба была книга, она, по его словам, «была ему нужнее и ближе людей». Читал он очень много. Исключительное впечатление в детстве произвели на него «Робинзон Крузо» Дефо, «Король Лир» Шекспира и «Дон-Кихот» Сервантеса. Круг чтения Сологуба определялся естественными для него демократическими симпатиями. Двенадцати лет он прочел всего Белинского («очень волновал и захватывал»), потом Добролюбова, Писарева. Любимым его поэтом был Некрасов: он знал его почти всего наизусть и ставил гораздо выше Лермонтова и Пушкина. «Целые области переживаний» связывались с той или иной прочитанной книгой и «оставались памятны навсегда», рассказывал он впоследствии. Эпоху в его жизни составил роман Достоевского «Преступление и наказание», который он воспринимал как лично близкий: «долго волновала судьба Раскольникова и тяжелые семейные условия, толкнувшие его на преступление». На смертном одре он говорил «о Достоевском, о Соне Мармеладовой, о чиновнике Мармеладове». Писать Сологуб начал рано. Его первые стихотворные опыты относятся к 1875 году. Не удовлетворенный своими стихами, он в 1879 году принялся за роман о трех поколениях одной семьи, тогда же написал «теоретическое исследование» о форме романа. С самого начала, с первых попыток Сологуб очень серьезно относился к литературному творчеству и связывал с ним мечты о своем будущем. Сохранившиеся в его архиве стихи 1875-1882 годов раскрывают круг его интересов и переживаний. В заметках к автобиографической поэме «Одиночество» (1882), посвященной детству и отрочеству, он пишет: «Искание красоты и правды. Постоянно возмущающие картины и факты». Острое ощущение «неравенства людей» пронизывает юношеские стихи Сологуба. Так, жанровая картинка «Льются из комнаты звуки рояля, А под окошком шарманка визжит...» заканчивается четверостишием:

О том, кто с шарманкой блуждает,

Чтобы голодных детей воспитать,

Кто из хороших господ вспоминает?

Им нищеты не понять.

«В подвале, где плесень сырая», умирает бедная девочка, «ей трудно и больно дышать» («К господу богу»). Сологуб сам ощущает себя одним из таких бедняков, — от первого лица написано подражание Кольцову, стихотворение «Ну, тащися, сивка...»:

Вместе мы с тобою

Бьемся из-за, ёдова.

В другом — он вспоминает, что, бродя «босоногим» по улицам, «с ненавистью взоры бросал на богачей». В большинстве ранних стихотворений Сологуб с дневниковой точностью и откровенностью описывает свою жизнь — «порки ад и рай мечты», и уже в этих нескладных виршах возникает та «неотмщенной обиды отрава», которая потом станет лейтмотивом его поэзии. Подростком Сологуб проявлял большой интерес к общественным событиям, революционному движению. Сильное впечатление на него произвели политическая рабочая демонстрация у Казанского собора в декабре 1876 года и покушение Веры Засулич на петербургского губернатора Трепова. Горячая защита Сологубом революционеров вызывала резкий отпор и хозяйки, и матери, причислявших его к «ихней шатии». Многие юношеские стихи Сологуба написаны на гражданские темы. В них он тематически и стилистически ориентируется на традицию гражданской демократической поэзии. Очень подражательные, беспомощные, эти стихи проникнуты искренним пафосом. Семнадцатилетний поэт так обращается к революционному деятелю:

Не исчезнет твой образ прекрасный,

Он в народных сердцах оживет

И на подвиг святой и опасный

Молодые сердца позовет.

(«Апостола»)

Революционер, сосланный на каторгу, — герой стихотворения «Как любовался я тобою...». О «святых жертвах», «о запретных, но живучих думах» пишет он в стихотворении под заглавием «Многострадальная Россия» и сетует, что поэзия, «муза», «прелестная... развратница небесная», погружая в мечтания, уводит его от прямого долга — быть «гражданином и служителем народа» («Муза», «Что же, муза ты, обманная...»). В 1882 году Сологуб окончил Учительский институт. Девятнадцатилетним юношей, взяв мать и сестру, он уезжает учительствовать в Крестцы Новгородской губернии. Так началось десятилетие мытарств в «страшном мире» глухой русской провинции 80-х годов. Три года он живет в Крестцах, затем в 1885 году переводится в Великие Луки, а затем, в 1889 году, в Вытегру в Учительскую семинарию. «Я был слишком юн, когда вступил на поприще самостоятельной деятельности, и был, кроме юности, по многим другим причинам мало подготовлен к тому, что меня встретило», — писал он 8 сентября 1887 года своему бывшему учителю В.М. Латышеву. Сологуб мечтал «внести жизнь в школьную рутину, внести семена света и любви в детские сердца», влияние школы он хотел противопоставить влиянию «растлевающей обстановки», окружающей детей, но мечты никак не сообразовались с тем, с чем ему пришлось столкнуться. Позже, вспоминая жизнь провинции тех лет, Сологуб находил, что в романе «Мелкий бес», начатом в 1892 году, по переезде в Петербург, он значительно смягчил краски: «были факты, которым никто бы все равно не поверил, если бы их описать». В предисловии ко второму изданию романа он замечал: «Все анекдотическое, бытовое, психологическое в моем романе основано на очень точных наблюдениях, и я имел для моего романа достаточно «натуры» вокруг себя». В письмах Сологуб жаловался на «умственное и нравственное одиночество». Мелочные интриги, сплетни и доносы, игра в карты, пьянство, разврат — вот что занимало его коллег. С горечью отзывался он и об учениках: «Ученики зачастую злы и дики... приводят в отчаяние своей глубокой развращенностью», дома у них «нищета и жестокость». К своим учительским обязанностям Сологуб относится с исключительной добросовестностью. Его принципиальность приводила к частым столкновениям с начальством и коллегами. «Хорошо еще, если не уволят до конца года... Работать под вечной угрозой — довольно унизительно...» — писал он 17 июля 1892 года В. М. Латышеву, которому регулярно сообщал о своих делах. Дома молодого Сологуба обступала «проза безденежья и закладов». Его письма к сестре 1891 года детально рисуют окружающую его нищенскую материально и духовно жизнь. С сестрой он делится надеждами и планами поправить материальное положение, «выбиться в люди». Тут и проект написания учебника математики на премию, и расчеты на купленный лотерейный билет, и мечты о литературном заработке, и организация ссудно-сберегательной кассы для учителей и т.п. Свое повседневное «бесцветное житье» натуралистически конкретно описывает Сологуб и в стихотворениях этих лет (часто на рукописях — помета: «Из дневника»). В них он прямо, непосредственно изображает город, где живет, дикие нравы его обитателей, свой убогий внешний вид, домостроевский домашний уклад, отупляющий труд, бессмысленное времяпрепровождение: хождение в гости, попойки, грубо-эротические приключения, и опять порки — дома, в участке. Единственный просвет в этом удручающе тягостном существовании — одинокие прогулки (уход «в природу») и мечтанья (уход «в себя»). Сологуб не только предельно «прозаизирует» свою поэзию — та же обыденная жизнь подробно воссоздается и в начатом в 1883 году романе «Тяжелые сны». В романе использованы отдельные биографические факты, а размышления и переживания героя — провинциального учителя Логина — дают известное представление о внутреннем мире и идеалах молодого Сологуба, Неподвижный мещанский быт, однообразно-ровное течение жизни затягивали, как омут. Провинциальная жизнь отталкивала и отвращала Сологуба, и все же разлагала и опустошала его. Не имеющий устойчивой идейной и нравственной опоры, с детства привыкший подчиняться, он не всегда мог противостоять окружающей среде. Характерен эпизод, о котором Сологуб рассказывает сестре в письме от 20 сентября 1891 года. Он не хотел идти к ученику в темноте и по грязи босиком, так как расцарапал ногу. «Маменька очень рассердилась и пребольно высекла меня розгами, — пишет он, — после чего я уже не смел упрямиться и пошел босой. Пришел я к Сабурову в плохом настроении, припомнил все его неисправности и наказал розгами очень крепко, а тетке, у которой он живет, дал две пощечины за потворство и строго приказал сечь почаще». Можно попять его отчаянное письмо В.М. Латышеву (8 сентября 1887): «Я снова буду рваться из этого болота, чтобы и самому не озвереть совершенно и не потерять вполне образ человеческий». Но в чудовищной обстановке Сологуб обнаружил огромную тягу к культуре, неиссякаемую энергию в овладении ее ценностями, большие творческие потенции, исключительную работоспособность. Это дало ему, «кухаркиному сыну», возможность преодолеть горе и грязь своей жизни, выстоять. Он «очень усердно» занимается литературой и самообразованием, его цель: «приобрести такую степень образованности вообще, которая достижима в моих условиях» (письмо В. М. Латышеву). Несмотря на ограниченность средств, он выписывает книги, газеты, журналы, следит за литературными новинками. В 1889 году в Вытегре начинает переводить Верлена. Все время пишет сам, преимущественно стихи. В 1884 году в Петербургском журнальчике «Весна» ему удалось напечатать стихотворение «Лисица и еж». За все годы пребывания в провинции Сологуб опубликовал немногим больше десятка стихотворений. Тем не менее он упорно работает, веря в свое поэтическое призвание. «Во мне живет какая-то странная самоуверенность, — признается он в одном из писем, — мне все кажется, что авось и выйдет что-нибудь цельное». Сологуб стремится во что бы то ни стало переселиться в Петербург, ибо «для занятия литературой, — пишет он, — нужно общение с людьми и знакомство с общественными интересами», и далее констатирует: «я был поставлен вне такого общения». В 1891 году он сопровождает в Петербург сестру, поступавшую на курсы, и там встречается с одним из воинствующих лидеров «нового искусства» поэтом Н. М. Минским. «При свидании много беседовали об искусстве, поэзии, новых течениях в западной литературе». Минского заинтересовали стихи Сологуба, и он взял их для журнала «Северный вестник». В 1892 году Сологуб переехал в Петербург, он получил место учителя математики Рождественского городского училища, с 1899 года он становится учителем, а затем инспектором Андреевского училища и членом Петербургского уездного училищного совета. В Петербурге Сологуб входит в круг сотрудников журнала «Северный вестник», возглавляемого Л.Я. Гуревич и А.Л. Волынским. Это были представители «нового искусства»: поэты Н. Минский, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, К. Бальмонт — первое поколение символистов, так называемые «старшие символисты»; общение с ними оказало большое влияние на Сологуба, «оставило глубокий и серьезный след». В феврале 1892 года в «Северном вестнике» было опубликовано его стихотворение «Вечер», и до 1897 года он печатается преимущественно в этом журнале. Здесь публикуется его роман «Тяжелые сны», рассказы, стихи, рецензии и хроника «Наша общественная жизнь». В редакции ему был придуман и псевдоним «Сологуб». Когда Сологуб переехал в Петербург, «новое искусство» делало только первые свои шаги. Несмотря на свой возраст и духовную зрелость, он был «молодой дебютант», и «отношение к этому дебютанту было весьма сдержанное даже в символических кругах». В стихах Сологуба не было программности, свойственной стихотворениям Д.С. Мережковского и Н.М. Минского, ему была чужда наступательная эпатирующая позиция Брюсова и Бальмонта. «Как мало заметен был тогда Сологуб в литературе, так же и даже еще незаметнее был он и лично в литературных сборищах, — вспоминал П.П. Перцов. — Тихий, молчаливый, невысокого роста, с бледным худым лицом и большой лысиной, казавшийся гораздо старше своих лет, он как-то пропадал в многолюдных собраниях». В 1892 году, в год приезда Сологуба, выходит в свет сборник стихов Д.С. Мережковского под знаменательным заглавием «Символы». Тогда же Мережковский выступил с лекцией «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы», которой суждено было стать манифестом «нового искусства», порывавшего с демократическими и гражданскими традициями русской литературы. В этой лекции Мережковский констатировал, что «поворот к философскому настроению», интерес к метафизическим вопросам, трагическим вопросам единичного человеческого существования становится одной из характернейших черт «людей современного поколения», а «народнический реализм, гражданские мотивы в искусстве, вопросы общественного служения» ныне уже — лишь «святыни прошлого». «Глубоко современное внутреннее перерождение, хорошо знакомое людям 80-х годов», выразила, по мнению Мережковского, вышедшая в 1890 году книга его соратника Н. Минского «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни». «Перед лицом смерти», воплощающей «вопиющую несправедливость» личной судьбы человека, Минский считал необходимым пересмотреть отношение к ценностям жизни. В предисловии к своему крайне путаному философскому трактату он писал, что все «старые святыни», прежде всего «народолюбие», «призрачны и лживы» («высокие слова», «звучный лепет детских дней» — называл он их в своих стихах). «Цель жизни не вне себя, а в себе самом», — заявлял Минский, — а себялюбие и эгоизм — свойства человеческой природы. Осознав относительность всех социально-этических норм, тщетность и тленность всего, он приходит к утверждению, что единственно реально «вечное стремление к несуществующему и несбыточному». Со своими «философскими» построениями связывает Минский эстетику «нового искусства». Разочарование в идеалах «гуманности» и «добра» — исходный пункт «философии трагедии» будущего, экзистенциалиста Льва Шестова, собственно говоря, философии одиночества: отчаявшись, обезумев от ужасов жизни, убедившись в бессилии «добра» и «гуманности», в относительности каких-либо этических норм, человек теряет веру в смысл происходящего, начинает сознавать свое неизбывное одиночество перед лицом смерти. И Шестов призывает «уважать великое безобразие, великое несчастье, великую неудачу» («Достоевский и Ницше», 1902). Круг проблем, развиваемых Минским, Шестовым, — проблем, которые позже занимали также экзистенциалистов, — был близок Сологубу, а возможно, и оказал на него сильное влияние. Поворот к философии субъективизма, к коллизиям индивидуалистического сознания, к метафизическим раздумьям о смысле человеческого бытия в 90-е годы характерен не только для творчества представителей «нового искусства», как Минский или Мережковский, он сказался на последних стихах Фета, на творчестве таких поэтов, как Апухтин, Голенищев-Кутузов. Симптоматичен и выход в свет в 1896 году сборника «Философские течения в русской поэзии», в который вошли избранные стихи поэтов от Пушкина до Голенищева-Кутузова и статьи о них. В 90-е годы оформляется философская проблематика и в поэзии Сологуба, именно с этого времени в ней начинают преобладать философские темы. В 1896 году выходят две книги Сологуба. Если в составе сборника «Стихи. Книга первая» (декабрь 1895) еще не улавливается философская направленность, то в сборнике «Тени. Рассказы и стихи» (октябрь 1896) она явно ощущается. Уже в стихах Сологуба 80-х годов звучали тревожные вопросы о своей участи и жизненном пути: «Что моя судьбина — Счастье иль беда?», «Какой же дорогой, куда же я пойду…». В 90-е годы они становятся вопросами о смысле индивидуального человеческого существования, одной из характерных тем этого времени. В стремлении «понять» Сологуб рационализирует, прибегает к мифологизации, строит свою картину мира и модель человека, создает свою поэтическую метафизику. И здесь он находит опору в идеалистической интуитивистской философии Артура Шопенгауэра, философии пессимизма и отчаяния. Оформившаяся в послереволюционную эпоху реставрации, она явилась результатом крушения надежд буржуазных мыслителей на возможность создания лучшего, более человечного мира, веры в силы разума, в человеческий прогресс.

В 90-е годы влияние Шопенгауэра в России достигает своего апогея. «Философия Шопенгауэра была разлита в воздухе», — вспоминал А. Белый. Деятели «нового», декадентско-символического искусства и близкие к ним круги интеллигенции провозглашали Шопенгауэра «учителем и пророком новой культуры». По-своему воспринял Шопенгауэра Сологуб. Для него Шопенгауэр — носитель цельного мировоззрения, объясняющего мучительные противоречия действительности, разрешающего проблему зла. Он помог ему оформить свои настроения и мысли, связать их воедино, приобрести лирическую определенность. Таинственной первоосновой мира, по Шопенгауэру, является темная, неразумная, слепая воля, движущаяся без цели и конца, не знающая ни причинности, ни времени, ни пространства; вместе с тем мир — наше представление, которое образуют априорные, присущие субъекту категории причинности, времени и пространства. Они делают возможным существование множества разнообразных и различных явлений, которые ведут «бесконечный и непримиримый бой друг с другом». Повторяющаяся у Сологуба формула жизни — «ложь и зло», «мир злой и ложный» — в какой-то мере поэтическое выражение формулы Шопенгауэра «мир как воля и представление». Учение Шопенгауэра «о ничтожестве и горестях жизни», которая «как в великом, так и в малом — всеобщее горе, беспрерывный труд, непрестанная сутолока, бесконечная борьба, подневольная работа, связанная с крайним напряжением всех физических и духовных сил»; его рассуждения о человеке — «главном источнике самых серьезных зол», ибо «homo homini lupus» (человек человеку— волк)» и «взаимные отношения людей отмечены по большей части неправдой, крайнею несправедливостью, жесткостью и жестокостью», — подкрепляли собственные впечатления Сологуба. Проповедь бессмысленности действий, бездействия оправдывала его собственную позицию. Отдельные стихотворения Сологуба перекликаются с теми или иными положениями Шопенгауэра, термины его философии вводятся в поэтическую ткань стихов, даже присущий философу «импрессионизм мысли» (от субъективных конкретных впечатлений непосредственно к рефлексии и обобщению) — близок Сологубу как поэту. Ему импонировал этот метод Шопенгауэра, создающего концепции «исключительно из бездны своих переживаний», его установка на индивидуальный «личный... опыт, самонаблюдение», «самоуглубление». Такой метод открывал путь к абсолютизации личного опыта, личных страданий: они возводятся к трагедии человечества, становятся мерилом смысла жизни. Влияние Шопенгауэра было, конечно, определяющим для Сологуба, но не исчерпывающим, — в его поэзии начала 900-х годов проходят темы, источник которых философские концепции Ф. Ницше («дионисийство», «вечное возвращение», «героический пессимизм»). Аким Волынский, характеризуя творчество Сологуба, очень точно сказал о нем: «Какой-то русский Шопенгауэр, вышедший из удушливого подвала», «подвальный Шопенгауэр». Философские размышления о мире и человеке неотъемлемы от душевного мира лирического героя Сологуба, они сливаются с образом придавленного и ущемленного жизнью человека и становятся «личной», интимной темой. Эта особенность роднит героя поэзии Сологуба с героями Достоевского, у которых идеология, самосознание являются определяющим личность моментом. Сам Сологуб заявлял об ощущении необычайной близости современному человеку героев Достоевского. «Если могут быть романы и драмы из жизни исторических деятелей, то могут быть романы и драмы о Раскольникове... и всех этих, которые так близки нам, что мы просто можем рассказать о них и такие подробности, которых не имел в виду их создатель», — писал он А. А. Измайлову 9 августа 1912 года. «Мечтаю, взявши материал из Достоевского, из этой русской мифологии, написать пьесу», — говорил он П.Н. Медведеву в 1926 году. В стихах Сологуба, в его лирических философских концепциях мы находим параллели к некоторым идеям героев Достоевского, которые, по словам Шестова, «по поводу своего несчастья зовут к ответу все мирозданье». Выведенный Достоевским впервые «трагизм подполья», открытая им «уродливая и трагическая сторона» человека из подполья лирически раскрылись в поэзии Сологуба. Однако напряженный этический пафос писателя, проблема добра и зла, столь значимая для его героев, чужды Сологубу. Нет у него их широты, в центре его лирики — личность односторонне суженная, мятущаяся в ограниченном кругу идей и представлений. Юлий Айхенвалбд назвал Сологуба «верным монахом Дьявола». И прибавил: «Он движется под знаком зла. Ему везде чудится оно, и только оно…»:

День только к вечеру хорош,

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Закону мудрому поверьте —

День только к вечеру хорош.

С утра уныние и ложь

И копошащиеся черти.

День только к вечеру хорош,

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.