RARUS'S GALLERY

Я стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует. Андрэ Жид. Спб., типо-литография Р.С. Вольпина, 1905. 76, [2] стр. Тираж 300 экз. В печатных издательских обложках. Формат: 21,5х14 см. Первая книга поэта! Редкость!

Библиографические источники:

1. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова, М., 1975, отсутствует!

2. Тарасенков А. «Русские поэты XX века», М., 1966, стр. 116.

3. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана, М., 1989, №733.

4. Тарасенков А.К., Турчинский Л.М. «Русские поэты XX века», М., 2004, стр. 212

5. The Kilgour collection of Russian Literature ( 1750 – 1920 ). Harvard & Cambridge, 1959, отсутствует!

Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман... но я молчу и жду
И верю, я любовь свою найду...
Я конквистадор в панцире железном.

И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилею голубую.

Несмотря на свою антисоветскую судьбу, Гумилев не входил в списки лиц, все произведения которых подлежат изъятию. В каталоге спецхрана БАН числятся только зарубежные издания его стихотворений, в том числе сборник «Костер» (Пб; Берлин: изд-во З.И. Гржебина, 1922), тогда как в таком же каталоге РНБ он отсутствует (хранился в общих фондах, как и другие его книги). Это лишний раз свидетельствует о произволе, царившем в то время. В 1-м секретном «Бюллетене Главлита», вышедшем в феврале 1923 г., в разделе «Отзывы о книгах зарубежных издательств», имеется (с пометкой «не разрешать») такая позиция: «Гумилев Н. Шатер. Стихи. Ревель. 1921. - Африканская экзотика, проникнутая мистикой и оппортунизмом». В то же время такой же сборник (Шатер: Стихи 1918г.) вышедший в Севастополе, находившемся еще во власти Врангеля, в списки Главлита не входил. Точно так же не подвергались изъятию «Избранные сочинения.Т. 1» А.К.Толстого (М.; Берлин: изд-во З.И. Гржебина, 1923), вышедшие под редакцией Гумилева и сопровождаемые его вступительной статьей и примечаниями. Издательство «Никитинские субботники», по-видимому, пыталось перепечатать в 1926 г. второй прижизненный сборник Гумилева «Романтические цветы» (1908), однако он попал в «Сводку рукописей, запрещенных к печати Главлитом к печати за период с 1.12.1926 по 1.1.1927 гг.». Все же надо отметить, что немногие стихи Гумилева появлялись 20-50-е годы в печати и даже входили в «красноармейские хрестоматии», «чтецы-декламаторы» (см. Часть 2), хрестоматии по русской литературе для филологических факультетов вузов. Полностью его творческое наследие возвратилось к читателю только в конце 80-х годов.

Николай Степанович Гумилев (1886-1921) жил и творил в тот период русской жизни, когда наконец после долгого затишья наступил момент подлинного расцвета поэзии, который носит название серебряного века.

...И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век,-

писал Гумилев в апреле 1916 г.— в тон молитве «серебряного века» русской поэзии, в которой звучало пророчество собственной гибели и ожидание того, что «придет черед». Его поэзия всегда имела горький фатальный привкус, который не перебивали даже экзотические запахи — Африки, Индии, Китая, Абиссинии,— пропитавшие творчество Гумилева (очень точно сказал о поэте Ю.Айхенвальд: «Гумилев — поэт географии ... вселенную он воспринимает как живую карту... он принадлежит династии Колумба»). Не спасал и «дым сражений», когда «страна, что могла быть раем, стала логовищем огня»,— сквозь его завесу очерчивался роковой образ:

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче...

Наконец, вернувшись из странствий и «окурив свою лиру порохом», Гумилев словно случайно посмотрел на Россию — и что же увидел?

В красной рубашке с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Здесь в ящике скользком, на самом дне,

Она лежала вместе с другими...

Он сам себе все напророчил, и даже не успел заметить, что Гумилева-человека в этих пророчествах уже не было... У Гумилева не оказалось «личной жизни» — в том смысле, какой мы обычно придаем этому сочетанию. Предопределенность была с самого начала. В ночь на 3 апреля 1886г. набережные Кронштадта тонули в штормовых волнах; старая нянька, принявшая младенца, сказала: «Бурная будет у него жизнь». Бурная «по-северному» — холодное сердце, пристальный взгляд, жесткие жесты, непреклонный характер. Был и «фамильный бунт»: Гумилевы переводили свою фамилию как «смиренный»; Николай Гумилев, вслед за своим властным, решительным и самоуверенным отцом, корабельным врачом Степаном Яковлевичем, возьмется опровергнуть это.

«Кронштадтского детства» не было — будет царскосельское, в тишине «колыбели русской поэзии»; стихия обручалась со стихами—в творчестве Гумилева они окажутся синонимичными. В остальном — почти обычное детство, с няньками, играми, первыми книжками. Смущало, пожалуй, лишь одно: «упрямая воля», которой окрашены все его детские, опыты. Так он учился плавать, наслушавшись рассказов отца о путешествиях, так он учился стрелять, ездить верхом; даже верил, что силой воли может переделать свою внешность. Природа, наградившая его неутомимым духом, словно взамен посмеялась над ним: Гумилев был некрасив, худ, военная форма висела на нем как на «штрафирке»; наконец, его преследовали болезни. Но Гумилев себя строил — каждый день, каждый час. Вся его судьба есть жизнестроительство. Иногда даже кажется, что все случайности его жизни — нечто запрограммированное, задуманное заранее. Он писал свою жизнь как стихотворение — четкое, с отточенной рифмой, не нарушаемым метром.

Я конквистадор в панцире железном...—

таков его первый образ, который станет его гербом, словно взятым из средневековья.

Между тем в его жизни началась чересполосица: сначала он учился в классической гимназии Гуревича в Петербурге и остался на второй год; затем — в Тифлисе, куда семья переехала в связи с тяжелой болезнью брата Мити. Здесь, в газете «Тифлисский листок», в 1902г., то есть в 16 лет было опубликовано его первое стихотворение с характерной первой строкой: «Я в лес бежал из городов». Наконец — учеба в Царскосельской гимназии, которой «управлял» тогда поэт Иннокентий Анненский (его Гумилев назовет главным своим учителем) и в стенах которой была написана первая книга стихов, изданная на средства родителей, «Путь конквистадоров» (1905). "По выбору тем, по приемам творчества автор явно примыкает к "новой школе" в поэзии. Но пока его стихи — только перепевы и подражания, далеко не всегда удачные", — писал В. Брюсов о первом сборнике Гумилева. В какой-то мере Брюсов был прав. И все-таки юношеские, "конквистадорские" стихи имели свой настрой. Новый подход Н. Гумилева к миру виден в следующих строках: Как смутно в небе диком и беззвездном! Растет туман, но я молчу и жду, И верю, я любовь свою найду... Я конкистадор в панцире железном. "Конкистадор" завоевывал не земли, не страны, а новую любовь, проникая в "тайны дивных снов", добывая звезды с "заснувшего небосклона". В его первом сборнике видны следы символистской поэзии: "голубая высота", "вечное блаженство мечты", "чары красоты". Царское Село в жизни Гумилева оказалось знаменательно еще одной встречей — с Аней Горенко, Анной Ахматовой... Эта повесть о любви вышла неудачной. Более того — она стала для него поражением, как все, к чему бы в его жизни ни прикасалась женщина. В его поэзии были все красоты мира, кроме одной — красоты любви и страсти. Он находил себе «подруг из породы лебедей», но любовь всякий раз оказывалась с подрезанными крыльями. Ане Горенко, начиная с 1906г., он сделает множество предложений, она множество раз ответит ему отказом. Между тем его юность была наполнена яркими событиями, в том числе — поездка в Сорбонну изучать французских поэтов (1906—1908) и сборник «Романтические цветы» (1907), в который был включен «Жираф». Гумилев несколько раз приезжал в Киев, где жила тогда Аня, получал в ответ «ни да, ни нет», уезжал мрачный и подавленный, а однажды даже сбежал на несколько недель в Африку. Его поэтические «притязания» пока тоже не находили особого признания, пока в 1909 г. он (на «Башне» у Вяч. Иванова) не задумал издавать журнал «Аполлон». С «Аполлоном» была связана одна неприятная история. Возник «звонкий» роман — Гумилева с поэтессой Елизаветой Дмитриевой,— «встреча, которой не должно было противиться». Затем Гумилев сделал ей предложение (словно сделать предложения было его хобби), но она ответила отказом — любила не только его, но и, совершенно искренне, Максимилиана Волошина. Вскоре в редакцию «Аполлона» пришли стихи некоей испанской монахини Черубины де Габриак. Вскоре мистификация открылась—Дмитриева призналась, что Волошин сделал из нее Черубину; вместе с тем заговорили и о ее отношениях с Гумилевым, чуть ли не требуя от него женитьбы. Объяснение вышло печоринское: Гумилев публично сказал Дмитриевой, что она была всего лишь любовницей, а на таких не женятся. А 19 ноября 1909г. в театре Волошин дал ему пощечину. Дуэль была неизбежной — и обязательно на Черной речке (где же еще стреляться русским поэтам?), причем стрелялись на каких-то старинных пистолетах. Гумилев промахнулся, а у Волошина дважды вышла осечка. Дуэлянтам присудили по десять рублей штрафа — тем дуэль и завершилась, если не считать того, что Отношения между ними были прекращены. Дмитриева-Черубина в итоге не осталась ни с кем из них, перестала писать стихи, поскольку каждая строчка причиняла боль. С таким багажом Гумилев снова приехал в Киев, снова сделал Ане Горенко предложение — и на этот раз получил ее согласие. Он ехал тогда в Африку — окрыленный. Вообще, экзотическое в творчестве Гумилева было не просто фиксацией мимолетных впечатлений, которых было предостаточно: охота на диких животных, ежедневный риск, реки, кишащие крокодилами, чучела пантер, кромешная тьма по ночам, старинные предания и сама топонимика: Джибути, Дауа, Харрар, Джедда; экзотика являлась одной из теоретических основ акмеизма — школы «вершин», разработанной Гумилевым. Будет и его личная поэтическая вершина: вышедший много позднее (1921) сборник «Шатер», «живая карта вселенной». Еще одно путешествие состоится в 1913г. (тогда он отправится в Африку с поручением Академии наук). Но и помимо Африки горячее воображение поэта рисовало множество картин: одна из арабских легенд стала сюжетом поэмы «Дитя Аллаха», он переводит стихи китайских поэтов («Фарфоровый павильон»)... Если и не в действительности, то в поэзии «все моря целовали его корабли». Он жил этим мифом, любил его и лелеял; Россия казалась ему слишком прозаичной... Весной 1910г. Гумилев и Ахматова сыграли свадьбу — тихо, незаметно. Аня была молчалива и замкнута, на все смотрела отрешенно и в семье Гумилевых не прижилась; Гумилев продолжал вести прежний образ жизни, даже не утаивал своих «побед». Ничего не изменило и рождение сына Льва — его попросту сдали нянькам. Наконец, появилась и особая — «поэтическая» — трещина: Аня писала стихи, сначала в стол, затем опубликовала «Вечер» и «Четки»,— критика заговорила о ее даровании, которое было много выше мужниного. Самолюбие Гумилева было уязвлено... Между тем осенью 1911 г. сложился «Цех поэтов» — объединение, которым Гумилев руководил и в которое «играла» Ахматова; стихи перемежались выступлениями и полночными бдениями в кабаре «Бродячая собака», здесь даже была прочитана лекция «Символизм и акмеизм». И все же поэзия не сближала — к 1916г. этот брак почти распался. Совершенно иные ощущения принесла осень 1914г.— начало первой мировой войны. Гумилев писал в те дни:

Победа, слава, подвиг — бледные

Слова, затерянные ныне,

Звучат в душе, как громы медные,

Как голос Господа в пустыне...

Гумилёв буквально продрался сквозь препоны медицинской комиссии и добился зачисления в лейб-гвардейский уланский полк. На фронте был храбр, иногда до бравурности — мог закурить на бруствере под огнем неприятеля. Его военные «трофеи» — два Георгиевских креста, «Записки кавалериста» и книга стихотворений «Колчан».

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага...

К 1916г. эта сладость обернется горечью — война затягивалась, становилась кровавой рутиной: дезертирство, разочарование, апатия. Гумилёв ждет любой возможности вернуться в Петербург. Возвращается он словно в неизвестность — неизвестно к кому. Жизнь с Ахматовой разладилась; был парижский, 1917 года, роман с Еленой Дюбуше (ей посвящен цикл стихотворений «К синей звезде», изданный уже после смерти Гумилева), завершившийся ничем — ее не интересовала ни Африка, ни герои, ни романтика (Дюбуше прагматично выйдет замуж за делового американца — «зачем Колумб Америку открыл?»). Была, со времен «Бродячей собаки», любовь к экзальтированной Ларисе Рейснер, которой Гумилев писал сумасшедшие любовные письма, а следом — предложение молоденькой, «чирикающей», капризной и недалекой Ане Энгельгардт. После развода с Ахматовой в 1918г. она «займет» ее место: Гумилев отправит новую жену вместе с маленькой дочкой к матери в Бежецк. И все же ей будет посвящен сборник «Огненный столп» — одна из лучших его книг. Революцию — событие, переиначившее Россию,— он просмотрел: рвался тогда в Персию, Месопотамию, где шли бои, был в Лондоне и Париже; возвращаясь (с рукописью «Отравленной туники»), в графе «Политические убеждения» написал: «Аполитичен». Это, пожалуй, соответствовало истине — если и была у Гумилева «политика», то звалась поэзией. Каким запомнился Гумилёв в последние три года своей жизни? Ю.Анненков вспоминал: «Он всегда был элегантен, нравился женщинам, всегда слегка надменен. Но я никогда от него не слышал, чтобы он повышал голос. Его надменность была надменностью художника». Гумилев возобновил деятельность «Цеха поэтов», оброс всевозможными подмастерьями - «гумилятами» (Ахматова говорила ему: «Обезьян растишь...»). Последний роман Гумилева — с Ириной Одоевцевой, одной из его учениц. Он посвятит ей стихотворение «Лес»; она напишет воспоминания, где сделает себя «единственной» любовью Николая Гумилева. В 1920 г. произошел спор Гумилёа с Блоком. Гумилёв считал символизм и поэзию Блока отжившими формами поэтического мышления — и хоронил их в каждом своем выступлении; Блок же считал акмеистов поэтами «без божества, без вдохновенья», превративших само существо поэзии в бездушное ремесло. Этот спор закончился ничем; зато судьба примирит двух «спорщиков», по очереди председательствовавших в Петроградском отделении Союза поэтов, ставших сотрудниками «Всемирной литературы» Горького. Наконец, оба погибнут в августе 1921 г. Летом 1921 г. ездил в Севастополь, на Черное море, по приглашению наркома морских сил В.А.Павлова. Был арестован по делу Н.С.Таганцева, сфабрикованному от начала и до конца. Оно рассматривалось стремительно; обвинения в контрреволюционной деятельности, участии в боевой организации, составлении белогвардейских прокламаций и получении денег на эти нужды практически не оставляли Гумилеву никакого шанса. 24 августа 1921 г. в числе других шестидесяти «участников заговора» он был расстрелян на одной из глухих станций недалеко от Петербурга. Через неделю — 1 сентября — в газете «Петроградская правда» было опубликовано сообщение о расстреле «врагов революции». Могила Гумилёва не найдена...