RARUS'S GALLERY

Собрание видов местностей острова Валаама, рисованных с натуры художником П.И. Балашовым, изданное усердием настоятеля игумена Дамаскина с братиею. Издание Валаамского монастыря, 1863. Литографированный титульный лист, [I-IV], 2 л.л. объяснительного текста с оглавлением, 26 листов литографий. Литография в два и три тона. На всех листах над изображением: «Из местностей острова Валаама» и № листа, внизу: «П. Балашов 1862». Рисунки 4, 8 и 9 изображают посещение Валаама Государем Императором Александром Николаевичем и августейшим его семейством, состоявшееся 28 июня 1858 года. В п/к папке того времени. Изображения — горизонтальные, папка — вертикальная. Формат: 34х23 см. Размер листов: 22,0х32,5 см. Святая Русь! Спаси и сохрани! В комплектном виде — большая редкость!

Библиографические источники:

1. Антикварная книжная торговля Соловьева Н.В. Каталог №105, Спб., 1910, «Редкие книги», Livres Rares, №463, 10 р.

2. Антикварный каталог Акционерного о-ва «Международная книга» №8. Русские иллюстрированные издания XVII—XIX столетий. М., 1926. №453.

3. Бокачев Н. «История русских земель и городов», Спб., 1896, №195.

4. Дар Губара. Каталог собрания Павла Викентьевича Губара в музеях и библиотеках России.Москва, 2006. №2641.

"В Новгородской области есть озеро, глаголемое Нево, на нем же остров, нарицаемый Валаам и тамо монастырь Преображения Господня. Иноцы же того монастыря зело подвижное имут житие, днем и нощию в Богоугождении труждающеся: пищу же имут от труда рук своих".

(Житие Савватия Соловецкого).

"Остров Валаам, бесспорно, живописнейшее место старой Финляндии, - писал известный подвижник и духовный писатель XIX века святитель Игнатий Брянчанинов. Он находится на северной оконечности Ладожского озера. Подъезжаете к нему - вас встречает совершенно новая природа, какой не случалось видеть путешествующему лишь по России: природа дикая, угрюмая, привлекающая взоры самою дикостию своею, на которой проглядывают вдохновенные, строгие красоты. Вы видите отвесные, высокие, нагие скалы, гордо выходящие из бездны: они стоят, как исполины, на передовой страже. Вы видите крутизны, покрытые лесом, дружелюбно склоняющиеся к озеру. Тут какой-нибудь пустынник вышел с водоносом в руке почерпнуть воды и, поставив, на землю водонос, загляделся на обширное озеро, прислушивается к говору волн, питает душу духовным созерцанием. Вы видите огражденные отовсюду гранитными, самородными стенами заливы, в которых спокойно дремлют чистые, как зеркало воды, в то время как в озере бушует страшная буря…"

Первозданный вид природы, красота мест привлекали взоры русских художников. Художники-пейзажисты Клод М.К., Шишкин И.И., Куинджи А.И., Гине А.В., Джогин П.П., Васильев Ф.А., Балашов П.И., Рерих Н.К. посвятили Валааму свои всемирно известные живописные шедевры. Валаам становится своеобразной мастерской под открытым небом. В 1868 году в Петербургской Академии художеств был открыт пейзажный класс, в программу которого входила обязательная работа с натуры на Валааме.

Одним из первых русских художников, написавшим картину "Вид на острове Валаам" в 1853 г. был Иван Григорьевич Давыдов (1826-1856 гг.) За эту картину он получил большую золотую медаль и звание классного художника первой степени. Сейчас она находится в Русском музее Санкт-Петербурга. На полотне Давыдова - Монастырская бухта середины XIX века. Видны постройки на монастырской пристани, ныне не существующие, старый каменный "Назарьевский" собор. В Третьяковской галерее находится, другая его картина, связанная с Валаамом " Часовня в лесу" (июнь 1852 г.).

В 1857 году о. Валаам посетил молодой студент Академии художеств Клод Михаил Константинович (1832-1902), который стал известен после создания картины "Вид на острове Валаам" (золотая медаль второй степени). Этот пейзаж, по словам художника Крамского, занял одно из видных мест на Всемирной выставке в 1867 году в Париже, и была признана лучшим произведением этого жанра. В 1882 году картина экспонировалась на Всероссийской выставке в Москве, впоследствии принадлежала Солдатенкову, находилась в Московском Румянцевском музее. Местонахождение в настоящее время не известно.

Наиболее проникновенно северную своеобразную природу Валаама раскрыл в своих полотнах известный русский пейзажист Шишкин Иван Иванович (1832-1898). На Валааме художник провел пять сезонов: 1858, 1859, 1860, 1867, 1878 годы. За ранние валаамские работы (три рисунка пером и восемь живописных этюдов с видами Валаама, среди них "Сосна на Валааме", "Вид острова Валаам") в 1858 году художник получил большую серебряную медаль Академии художеств. В течение следующих сезонов создаются полотна "Вид на Валааме" (Ущелье Валаама), "Скалы на острове Валаам. Кукко" - (1859 г. малая золотая медаль); пейзаж "Вид на острове Валааме. Местность Кукко" - (1860 г. большая золотая медаль). Как позднее признавался художник, что "Валаам была школа". Валаамские работы Шишкина - важный этап в развитии таланта великого русского пейзажиста. До сих пор на Валааме бережно сохраняется раскидистая гигантская сосна, которая так и называется "сосна Шишкина". В 1858-59 годах вместе с художником Шишкиным на Валаам приезжали его товарищи по Академии Александр Васильевич Гине (1830-1880) и Джогин Павел Павлович (1834-1885), а также Балашов Петр Иванович (ум. 1888). Александр Гине на Валааме создает ряд картин, за одну из которых "Вид на острове Валаам" (1860) получил малую золотую медаль. Ее приобрел для своей коллекции Третьяков. Впоследствии она экспонировалась на Всемирной выставке в Париже. В 1878 году художник получил звание академика пейзажной живописи, среди представленных работ была картина " Буря на Валааме".

Вместе с Шишкиным в 1867 году приезжал на Валаам его ученик и друг Федор Васильев (1850-1873), талантливый мастер русского пейзажа. Ко времени пребывания Васильева на Валааме относятся работы: "В церковной ограде" (1867), "Камни на о. Валааме" (1867), "Финляндский вид" (о. Валаам), "Пейзаж на Валааме". В 1872 году за картину "Вид на Валааме" Васильев получил звание художника первой степени. В 1859 году на Валаам впервые приезжает художник Балашов Петр Иванович-пейзажист и портретист, ученик профессора М.С. Воробьева. Петр Иванович впоследствии стал художником I-й степени (1867) за портрет протоиерея И.С. Денисова. Участвовал в академических выставках с 1855 по 1860 г.г., и с 1867 по 1872 г.г., преимущественно, своими великолепными акварелями, а затем выставлялся только в 1885 году. Прозрачная вода Ладожского озера, серые скалы с плюшевым мхом, величественные постройки монастыря поразили художника. В 1860 году за валаамские пейзажи Балашов был награжден серебряной медалью и удостоен звания свободного художника. В 1863 году Валаамским монастырем был издан альбом "Собрание видов местностей острова Валаама, рисованных с натуры художником Балашовым…" Главная тема рисунков: виды Центральной усадьбы монастыря, скитов, монастырских построек. Альбом Балашова можно назвать своеобразной архитектурной энциклопедией Валаама второй половины XIX века. Вот перечень листов из этого альбома:

1. «Монастырь и его скиты с северной стороны Ладожского озера». 2. «Монастырь с южной стороны». 3. «Император Александр Благословенный на соборном молебне, совершенном Настоятелем Игуменом Иннокентием, 10-го Августа 1819 г., во храме, где почивают св. мощи Преподобных Сергия и Германа, Валаамских Чудотворцев». 4. «Их Императорския Величества Государь Император Александр Николаевич и Государыня Императрица Мария Александровна с их Августейшим Семейством - на соборном молебне совершенном Настоятелем, Игуменом Дамаскиным, 28 Июня 1858 г., во храме, где почивают св. мощи Преподобных Сергия и Германа, Валаамских Чудотворцев». 5. «Вид большого скита и части монастыря с колокольни монастырской». 6. «Большой скит - с южной стороны». 7. «Вид монастыря с колокольни большого скита». 8. «Их Императорския Величества Государь Император Александр Николаевич и Государыня Императрица Мария Александровна с их Августейшим Семейством возвращаются из большого скита в монастырь 28 Июня 1858 года». 9. «Их Императорския Величества Государь Император Александр Николаевич и Государыня Императрица Мария Александровна с их Августейшим Семейством отправляются из Обители по монастырскому заливу на Никольский остров 28-го июня 1858 года». 10. «Скит Святителя Николая Чудотворца - в одной версте от Монастыря». 11. «Скит Святаго Иоанна Предтечи - на Предтеченском острове, в четырех верстах от Обители». 12. «Церковь святаго Пророка Иоанна Предтечи - в Предтеченском скиту». 13. «Скит Преподобнаго Александра Свирскаго - на святом острове, в семи верстах от Монастыря». 14. «Пещера Преподобнаго Александра Свирскаго - на святом острове». 15. «Часовня в память посещения монастыря, Их Императорския Величества Государь Император Александр Николаевич и Государыня Императрица Мария Александровна с их Августейшим Семейством 28-го июня 1858 года». 16. «Пустыня отца Игумена Назария». 17. «Пустыня Отца игумена Дамаскина». 18. «Пустыня схимонаха Николая». 19. «Братское кладбище». 20. «Дивный остров - с южной стороны, в 6 верстах от Обители». 21. «Скала Дивнаго острова с южной стороны». 22. «Ледяные горы у скалы острова Сосковца (Зимний вид)». 23. «Ледяные горы на подводных лудах у острова Сосковца (Зимний вид)». 24. «Скалы Кукинскаго залива». 25. «Скала близь Никонова - с западной стороны (Зимний вид)». 26. «Никоновский залив».

Другим крупнейшим художником-пейзажистом, для которого посещения Валаама стало судьбой, был Архип Иванович Куинджи. По оценке Репина: "Куинджи до всего доходил собственным умом. Но только после посещения Валаама, где он проработал с натуры все лето и откуда привез превосходные этюды, началась его оригинальная творческая деятельность". Его картина "На острове Валааме" (1873) по праву считается лучшей из всего, что создано о Валааме в живописи. Репин писал Третьякову: "Картина представляет северную природу. Замечательна она еще удивительным серебристым тоном… Гранитная плоскость освящена лучом холодного света; даль картины лес… и водоросли тонут во мраке под густыми тучами; на первом плане на пригорке, стоят два, общипанные ветром, дерева - сосна и береза". В 1873 году за картины "На острове Валааме" и "Ладожское озеро" Куинджи получил звание классного художника первой степени.

В 90-х годах на Валаам приезжал писать этюды ученик Академии художеств Владимир Архипович Бондаренко. За серию валаамских пейзажей он получает звание художника. Представляют интерес написанные им сцены из монастырской жизни: "Сапожная мастерская", "Художественная мастерская" и др. С именем Бондаренко связана огромная работа по созданию на Валааме художественной школы рисования и живописи. Благодаря обучению в этой школе жившие на Валааме одаренные братия монастыря получили профессиональные знания (колорита и композиции), что, несомненно, сказалось на многочисленных росписях стен Валаамских храмов. Несколько раз на Валаам приезжал русский художник Николай Константинович Рерих (1874-1947), страстный поклонник древнерусской старины, сказочной красоты русского севера. Природа Валаама поразила художника. Им создаются картины: "Святой остров", "Северные острова", "Еще не ушли", "Скалы и утесы", "Ладога", "Север" и другие произведения. Словно гигантский исполин возвышается скалистый остров, на картине "Святой остров" (1917-1918). По его склонам - одинокие силуэты деревьев, затерявшиеся среди угрюмых каменных громад. Святым остров назван в честь преподобного Александра Свирского, подвизавшегося на острове в пещере. Это первое произведение Рериха, посвященное Карелии. После многих лет путешествий по странам Европы, Азии и Америки Рерих последние двадцать лет жизни провел в Индии. При всей масштабности фигуры Николая Константиновича Рериха, как явления русской культуры, с печалью можно констатировать то, что в своем увлечении Востоком, в своих духовных поисках и экспериментах, он полностью отошел от Русского Православия и вместе со своей женой стал основоположником так называнемой Агни-Йоги - одного из направлений современного оккультизма. Подробнеее об этой стороне деятельности Рерихов и об отношении к ней Православной Церкви можно узнать на сайте диакона Андрея Кураева. В общем обзоре источников по средневековой истории Валаама можно отметить, что монастырский архив оказался утрачен, а потому количество имеющихся в арсенале исследователей достоверных фактов крайне мало. До 1500 года сведения о Валаамском монастыре можно почерпнуть по преимуществу из Житий почитавшихся на Севере святых и, косвенным путем, из сохранившихся актов, переписки и других памятников XVI—XVII столетий.

Первые монастыри появились в Киевской Руси вскоре после принятия христианства. В "Слове о законе и благодати" киевского митрополита Илариона (середина XI века) среди прочих заслуг князя Владимира перед христианством отмечено появление при нем монастырей: "монастыреве на горах сташа, черноризьцы явишася". Около 1050 года был основан знаменитый Печерский монастырь в Киеве. Местная монастырская традиция, широко цитировавшаяся в литературе двух прошлых веков, утверждала, что апостол Андрей Первозванный во время своего путешествия на север после Киева и Новгорода посетил Валаам, где "благословил горы каменным крестом". Эта своеобразная реминисценция легенды об апостоле возникла явно под влиянием рассказа "Повести временных лет", с изложения которого начинается предыдущий очерк, и объясняла волей провидения большую роль, приписываемую Валаамскому монастырю в христианизации Севера. В самом деле, если пребывание святителя Андрея на Киевских горах предопределило строительство Киева — "матери городов русских", как называет его летописец, то посещение святителем Валаама, по мысли автора дополнения к старой легенде, предопределило основание православной обители на острове и, таким образом, освящало претензию Валаамского монастыря на роль "отца монастырей северных".

Претензию нельзя назвать безосновательной. По сведениям, почерпнутым из житий почитавшихся на севере святых, в XIV—XVI веках валаамскими монахами был основан целый ряд известных монастырей: Коневский на Ладожском озере, Александро-Свирский на реке Свири, Палеостровский на Онежском озере, Соловецкий на Белом море и другие. Выходцы из них в свою очередь также организовали обители, для которых Валаам был уже как бы "дедом". Хотя жития святых представляют собой чрезвычайно сложные для анализа и в целом недостаточно надежные исторические источники, в данном случае нет никаких оснований считать их информацию недостоверной. Она сводится к тому, что в церковной традиции Приладожья, Прионежья и Беломорья Валаам считался древнейшим монастырем этого региона, и что его иноки приняли самое активное участие в "монастырской колонизации" обширных территорий, простиравшихся от Ладоги до Белого моря, причем такого рода миссионерская работа валаамских монахов началась уже в XIV веке. К миссионерской деятельности раннего Валаама мы еще вернемся ниже. Но прежде следует подробнее остановиться на вопросе о времени основания Валаамского монастыря.

Вопрос о дате основания монастыря на острове приобрел острую актуальность в XIX веке, когда Валаам превратился в крупнейший православный культовый центр Приладожья. Широкая известность процветавшего Валаамского монастыря потребовала исторического обоснования, побудила к поискам славного прошлого обители. На этой почве возникло множество тенденциозных квазиисторических построений. Помимо приведенной легенды о посещении Валаама апостолом Андреем, в работах местных монастырских историков фигурировали утверждения об основании монастыря уже в Х веке, во времена крещения Руси. Искусственные попытки конструирования славного прошлого и глубокой древности Валаама нашли логическое завершение в деятельности фальсификатора древностей А. И. Сулакадзева, создавшего в 1820-х годах так называемую "Оповедь" — подделку, "освещавшую" историю Валаама во времена апостолов. Ссылки на "Оповедь" часто встречаются в описаниях Валаамского монастыря, составленных в прошлом веке.

Что касается серьезных дореволюционных историков русской православной церкви, то мнения большинства из них относительно времени основания Валаамского монастыря сошлись на XIV веке. В трудах этих историков (надо назвать хотя бы "Историю российской иерархии" Амвросия — в миру А. А. Орнатского — и "Историю русской церкви" Е. Е. Голубинского) был определен круг основных источников по истории раннего Валаама. В советской историографии специальные работы по истории монастырей крайне малочисленны; исследователи, так или иначе касавшиеся связанной с Валаамом проблематики, вслед за своими дореволюционными предшественниками приняли XIV век как наиболее вероятную дату основания монастыря. Этот вопрос вновь стал дискуссионным в 1960-х годах, когда финляндский профессор X. Киркинен в своей капитальной работе "Карелия в сфере культуры востока" предпринял новое (и самое полное на сегодня) критическое исследование источников по истории раннего Валаама и пришел к выводу, что наиболее достоверные сообщения указывают на основание монастыря в начале XII века. В последнее время выводы финляндского профессора были подвергнуты острой критике и оспорены датским историком Д. X. Линдом, отстаивающим общепринятую датировку возникновения Валаамского монастыря XIV веком. Итак, историки до сих пор не смогли совершенно твердо и бесспорно определить ту или иную дату основания Валаамского монастыря. Предпринятый в новейших работах скрупулезный анализ всех имеющихся источников по этому вопросу позволил лишь выдвинуть две в той или иной степени обоснованные гипотезы и свести множество теоретически возможных дат к альтернативе — первая половина XII века или первые десятилетия XIV века. Отсутствие однозначного ответа на вопрос о времени основания монастыря — отнюдь не вина историков, немало потрудившихся в поисках такого ответа. Причина глубже и имеет объективный характер; она — в состоянии базы источников по истории Валаама в первые века его существования.

Валаамский монастырь неоднократно подвергался разорению и по меньшей мере дважды (в конце XVI и начале XVII века) его братия при военных вторжениях была вынуждена бежать с острова. Местная традиция утверждала, что подобные коллизии монастырь переживал и до XVI века. В результате монастырский архив был утерян и почти наверняка — уничтожен, поскольку при спешных эвакуациях на материк под угрозой насилия вывезти вместе с монахами архивы просто не было возможности. Во всяком случае никаких следов архива Валаамского монастыря (какого-либо целостного массива документов) в древлехранилищах не обнаружено. Между тем, основные факты истории всех "пустынных" северных монастырей прослежены именно по документам их собственных архивов. О Валааме эти источники отсутствуют, и потому исследователи могут опереться только на сведения внешних по отношению к монастырю письменных памятников. Число и информативность последних по понятным причинам невелики: грамоты, связанные с хозяйственной деятельностью монастыря, переписка и прочее обычно не представляли ценности и интереса за стенами обители, а на страницы новгородских летописей информация об окраинных монастырях попадала редко, лишь когда они (монастыри) оказывались связанными со значительными политическими событиями. Недостаток сведений об истории своей обители, о глубине собственных корней, остро переживался на Валааме. В прошлом (особенно при игумене Дамаскине) и в начале нашего века не прекращались поиски материалов, способных пролить свет на древнейшее прошлое монастыря. Приведем фрагмент из письма валаамского игумена Маврикия к Финляндскому генерал-губернатору, написанного в начале 1900-х годов, с просьбой оказать помощь в розыске документов: "...не раз губительная рука войны орошала Валаамскую почву кровию святых тружеников и сравнивала с землею здания монастыря. В те печальные времена святая обитель утратила всю свою письменность и теперь она почти вовсе лишена исторических данных о своем минувшем, а главное не имеет не только жития, но даже и кратких сведений о своих Первоначальниках". Другой возможный источник сведений о прошлом монастыря составляет собственная валаамская традиция — рассказы и легенды, передававшиеся изустно или когда-то записанные. При всей сложности использования легенд в качестве исторических источников (особенно когда их нельзя проверить и скорректировать другими фактами), они могли бы дать немало ценной информации исследователям. Однако и валаамская историческая традиция оказывается ущербной. После шведского разорения 1611 года остатки братии бежали в Васильевский монастырь города Ладоги, где следы валаамской общины к концу XVII века теряются; братия (а тем более отдельные монахи) не дожила до возобновления Валаамского монастыря в начале XVIII века. Традиция не может жить без носителей. Исчезновение в XVII столетии общины валаамских монахов не могло не повлечь за собой забвения легенд и сказаний, связанных с оказавшейся на шведской территории обителью, и в лучшем случае мы можем ожидать сохранности лишь фрагментов исторических воспоминаний о первоначальном Валааме. По этой причине приходится очень настороженно относиться к переложениям местных легенд, фигурирующим в многочисленных описаниях монастыря прошлого и начала нашего века. Есть все основания полагать, что большая часть этой "традиции" была сфабрикована в XVIII—XIX столетиях за неимением более достоверных свидетельств славного прошлого и глубокой древности Валаама. Традиция связывает основание монастыря с именами монахов Сергия и Германа, пришедших на остров, как рассказывали, "от стран восточных". Греческое происхождение легендарных основателей уже давно и справедливо было поставлено исследователями под сомнение. Активной деятельностью греческого (византийского) духовенства на Руси были отмечены первые столетия после принятия христианства (хотя немало греков бывало на Руси и позднее). Естественным будет посчитать традиционные сведения о греческом происхождении Сергия и Германа призванными создать достоверный "фон" для утверждения, что их миссионерская работа протекала в далеком прошлом. Впрочем, для полноты картины и во избежание предвзятости в выводах надо отметить и тот факт, что Валаам был не единственным северным монастырем, основание которого традиция связывала с греческими миссионерами. Так, Лазарь, основавший около 1352 года Муромский монастырь на юго-восточном берегу Онежского озера, согласно житию, прибыл на север из Константинополя. Наиболее обстоятельные данные о Сергии и Германе содержатся в так называемой "Валаамской беседе" — публицистическом сочинении середины XVI века, направленном против монастырского землевладения и вмешательства церкви в государственные дела. Вопрос о земельной собственности церкви — основе ее политического могущества — широко дискутировался в памятниках русской общественной мысли XV—XVI веков. Видное место среди этих памятников занимает "Валаамская беседа", пользовавшаяся большой популярностью, свидетельством которой является большое количество сохранившихся списков произведения. Она написана в жанре беседы-поучения, которое вложено в уста основателей Валаамского монастыря — Сергия и Германа. Атрибуция сочинения валаамским преподобным — лишь литературный прием неизвестного автора, которого волновали вовсе не вопросы ранней истории Валаама, а животрепещущие проблемы его времени; сведения о Сергии и Германе сообщаются им попутно и только в том объеме, которого требовала сюжетная канва произведения. Во введении к тексту "беседы" читаем: "Месяца сентября в 11 день принесение мощей преподобных отец наших Сергия и Германа, Валамского монастыря начальников, из великаго Новаграда в Корельский уезд, во обитель всемилостиваго Спаса, на остров Валам, на езере Неве. И написан бысть образ их. Сергия и Германа, по благословлению иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа великаго Новаграда, новаго чюдотворца". Сведения "Валаамской беседы" о Сергии и Германе подробно проанализированы в работах X. Киркинена и Д. X. Линда, пришедших при изучении приведенного нами текста к диаметрально противоположным выводам. Профессор Киркинен видит в упомянутом новгородском архиепископе Иоанне "иже во святых... новаго чюдотворца" Иоанна I, занимавшего новгородскую кафедру в 1163—1186 годах и действительно причисленного к лику святых незадолго до написания "Валаамской беседы" — в 1547 году. Перенесение мощей Сергия и Германа из Новгорода на Валаам состоялось при этом архиепископе, а следовательно, монастырь был основан ими где-то в начале XII века. Д. X. Линд полагает, что в Иоанне текста следует видеть Иоанна II — архиепископа новгородского в 1388—1415 годах, который не был канонизирован, и что автор сознательно или по ошибке дезинформирует читателей, возведя Иоанна в ранг святого. Основываясь на таком взгляде на источник, датский исследователь высказал предположение, согласно которому запись в "Валаамской беседе" отражает реальные события, описанные в летописях под 1411 годом, когда шведский военный отряд вторгся в Корельскую землю, взял приступом и сжег небольшую крепость Тиверск (Тиуринлинна) на реке Вуоксе и был настигнут новгородцами под Выборгом. По мысли Д. X. Линда, валаамские монахи вместе с мощами Сергия и Германа бежали в Новгород, а после того, как шведы были разбиты и опасность миновала — возвратились на остров; в память о счастливом избавлении братии и мощей преподобных от опасности с благословления архиепископа была написана икона ("образ") Сергия и Германа. Гипотеза Д. X. Линда основана на слишком многих допущениях и потому выглядит неубедительной. Но столь же трудно согласиться и с его финляндским оппонентом, склонным целиком доверять тексту. Может быть, как это нередко бывает, истина лежит посредине? Принципиально важное значение имеет правильное понимание сущности сообщаемого. По нашему мнению, в "Валаамской беседе" мы имеем дело с записанным в середине XVI века фрагментом исторической традиции средневекового Валаама — той самой, что была затем прервана и утрачена в вихре событий XVII столетия. Очень близко к такому пониманию памятника подошел профессор Киркинен, который пишет, что "источниками "Валаамской беседы", должно быть, являются предания об основателях монастыря", а именно — не сохранившееся до нашего времени житие Сергия и Германа. Д. X. Линд справедливо критикует последнее положение своего коллеги и доказывает, что жития Сергия и Германа никогда не существовало (ссылки на него имеются лишь в двух очень поздних списках "Валаамской беседы" 70-х годов XVIII века). На наш взгляд, не столь важно, воспользовался ли автор "Валаамской беседы" какой-то записью легенд (будь то крайне сомнительное житие, либо запись службы в их поминовение, на которую как будто указывает точная дата — 11 сентября), или только слышал эти легенды. Важен факт знакомства автора с собственной исторической традицией Валаамского монастыря в том виде, в каком она бытовала в XVI веке. По высказанному еще в 1905 году историком Н. Петровым очень заманчивому предположению, "Валаамская беседа" могла быть написана игуменом Ондрусовой пустыни Адрианом — в миру Андреем Завалишиным, происходившим из знатного боярского рода и близким ко двору Ивана Грозного, — принявшим постриг на Валааме в 1530-х годах. Ни в коей мере не настаивая на авторстве Адриана Ондрусовского, полагаем, что автор "Валаамской беседы" бывал на Валааме, а возможно, и принадлежал к валаамской братии; он явно видел икону Сергия и Германа, которую упоминает в тексте. Какую же конкретную информацию о содержании исторической традиции Валаама XVI века можно извлечь из введения к "Валаамской беседе"? Эту информацию можно свести к двум положениям. Во-первых, валаамская традиция XVI века действительно возводила деятельность Сергия и Германа и основание монастыря по крайней мере к XII столетию. Доказательством датировки в это время служила имевшаяся в монастыре икона Сергия и Германа, написанная в память о перенесении их мощей из Новгорода на остров, по утверждению традиции — во времена новгородского архиепископа Иоанна I, то есть до 1186 года. Очень вероятно предположение Д. X. Линда, что на иконе присутствовала соответствующая памятная надпись. Во-вторых, исторические воспоминания об основателях монастыря, по всей видимости, уже в XVI веке носили весьма смутный характер. Традиция говорит не о времени основания монастыря, а только о времени перенесения мощей основателей. Неосведомленностью средневековой традиции о реальной деятельности Сергия и Германа можно объяснить факт отсутствия жития преподобных. Информация валаамской исторической традиции о существовании монастыря на острове уже в XII веке, безусловно, требует критического отношения. Как уже сказано, мы не можем разделить сугубое доверие профессора Киркинена к записи в "Валаамской беседе". Дело в том, что любой монастырь стремился по мере возможностей удревнить свою историю. Древность была престижна и потому привлекала новых постриженников. На древность ссылались при удостоверении владельческих прав на земли и угодья, для получения льгот и привилегий от государственной власти. Отсутствие четких сведений о времени деятельности Сергия и Германа открывало на Валааме достаточно широкие возможности для реализации общей тенденции к удревлению возраста монастыря. Дефицит источников крайне ограничивает возможность "проверить" традицию. Однако критическое рассмотрение сведений самой "Валаамской беседы" о перенесении мощей основателей монастыря в XII веке обнаруживает их внутреннюю противоречивость. Критикуя позицию профессора Киркинена, Д. X. Линд обратил внимание на тот факт, что при жизни упомянутый "беседой" новгородский архиепископ носил имя Илья; Иоанном он стал, приняв постриг перед кончиной. Широкому почитанию этого архиепископа в Новгороде под его монашеским именем положили начало акции владыки Евфимия II (1429—1458 годы) — обретение (обнаружение) мощей Иоанна в Софийском соборе и установление официального дня его поминовения. Под именем Иоанн архиепископ выступает в популярном в свое время житии, написанном в 1470-х годах. В "Валаамской беседе" архиепископ также назван Иоанн, а не Илья, и это может служить указанием на время сложения традиции о перенесении мощей Сергия и Германа на остров при этом владыке — не ранее середины XV века. Если легенда сложилась через триста лет после описываемого в ней события, это отнюдь не увеличивает доверия к ее содержанию. Известие о перенесении мощей Сергия и Германа при архиепископе Иоанне I имеется также в составленной в начале XVII века Новгородской Уваровской летописи: "О архиепископе Иоанне. В лето 6671 (1162/63 год) поставища Великого Новуграда архиепископе Иоанна Перваго, а преже был епископа. Того ж лета обретены быша мощи и принесены преподобных отец наших Сергия и Германа Валаамских новгородских чудотворцев при новгородском архиепископе Иоанне". Как показало специальное исследование Новгородской Уваровской летописи, проведенное советским исследователем С. Н. Азбелевым, она была составлена на основании летописного сборника начала XVI века, дополненного сведениями из житий святых и другой церковной литературы. Д. X. Линд считает, что сведения о перенесении мощей Сергия и Германа были взяты автором непосредственно из текста "Валаамской беседы", ходившей в момент составления летописи в значительном количестве списков. Однако информация летописи не просто дублирует введение к "беседе" валаамских чудотворцев, а дает ее в дополненном и переработанном виде: сообщается об обретении мощей перед их переносом, а вот пункты, откуда и куда переносятся останки (Новгород и Валаам), не названы. Это дает некоторые основания полагать, что составитель Новгородской Уваровской летописи имел какой-то иной источник (письменный или устный), также основывавшийся на валаамской традиции о перенесении мощей преподобных в XII веке и независимый от "Валаамской беседы". Валаамские легенды вполне могли быть известны в Новгороде в начале XVII века, когда монастырская община была вынуждена покинуть остров и часть монахов разошлась по новгородским и псковским монастырям. Что может стоять за дополнительной информацией летописи об обретении мощей Сергия и Германа — неясно, но во всяком случае на достоверность исторической традиции это дополнение не влияет. Таковы основные (о некоторых житиях святых — ниже) источники, повествующие о существовании монастыря на Валааме в XII веке. Другая группа памятников относит деятельность Сергия и Германа и основание ими Валаамского монастыря к XIV столетию.

Большая популярность "Валаамской беседы" привела к появлению различных дополнений к ней, развивающих отдельные публицистические темы сочинения. Одно из таких дополнений, называемое по заглавному слову "Извет" (то есть провозглашение, пророчество), посвящено борьбе великокняжеской власти с прежними удельными традициями. Оно было написано неизвестным автором на рубеже XVI и XVII веков, но приписывается им знаменитому основателю Волоколамского монастыря Иосифу Волоцкому (умер в 1515 году). Автор "Извета" неожиданно датирует "беседу" Сергия и Германа Валаамских концом XIV века: "Извет преподобных и богоносных отец наших Сергия и Германа на Валаамском острове в лета 6907 (1398/99 год) при Генадии архиепископе великого Новаграда и Пскова". Непонятно соединение имени новгородского архиепископа Геннадия (1484—1504 годы) с приведенной в тексте датой — 1398/99 год. В ошибочное написание последней автором или переписчиком трудно поверить, так как им пришлось бы перепутать целых две цифры и написать "6907" вместо "7007". Какие основания имел автор относить деятельность основателей Валаамского монастыря к концу 1300-х годов, времени новгородского архиепископа Иоанна II, и какими источниками он пользовался — совершенно непонятно, а потому невозможно дать какую-либо оценку приведенной записи.

В "Истории российской иерархии" Амвросия, впервые изданной в начале прошлого века, имеется глухая ссылка на какие-то записи, свидетельствовавшие о том, что преподобный Герман присоединился к Сергию на Валааме в 6901 (1393/94) году. В сохранившихся до нашего времени источниках таких свидетельств нет, но все же, как полагают, "записи" Амвросия могли основываться на информации какого-то реально существовавшего памятника. Впрочем, вполне возможно, прав X. Киркинен, считающий, что сведения "Истории российской иерархии" (или записей, на которые ссылается Амвросий) основаны на ошибке: в них Герман перепутан с основателем соседнего Коневецкого монастыря Арсением, который, по житию, действительно посетил Валаам около 1393 года.

Следующий памятник — рукопись из бывшей библиотеки Новгородского Софийского собора, составленная в середине XVII века, но основывающаяся на оригинале около 1610 года. Тщательное текстологическое исследование памятника проделано Д. X. Линдом. Рукопись представляет собой своего рода учебник по монашеству и включает "Правила святых апостолов и семи соборов", "Летописец вкратце" от сотворения мира до 1606 года, а также целый ряд других записей, связанных с церковной историей и монастырской жизнью. Среди этих записей следующая: "В лето 7089 (1580) ноября в 4 день взяли немцы город Корела. В лето 7106 (1587) сентября в 3 день взяли государевы воеводы город Корелу, был за немцы 27 лет. В лето 6837 (1328/29) нача жити на острове на Валамском во езере Ладоском старец Сергий. В лето 6901 (1392/93) нача старец Арсений жити на острове Коневском во езере Ладоском. В лето 6905 (1396/97) Кирилл чудотворец нача жити на Белозере, пришел с Москва с Симанова монастыря".

"Похоже, — пишет Д. X. Линд, — что руководство по монастырской жизни было написано около 1610 года для члена одного из карельских монастырей, возможно, для члена общины Валаама или, может быть, Коневца. После опустошительных войн в этом районе и нескольких эвакуации монастырей, многие из их литературных сокровищ должны были быть потеряны и велика тяга к их замене. Вероятное карельское происхождение рукописи увеличивает ценность известия (об основании Сергием монастыря на о. Валаам — авт.) 1329 года, тем более, что правильность другой непосредственной связанной с ним информации поддается проверке". Взгляд исследователя на происхождение рукописи нельзя не признать строго логичным и доказательным; нельзя не примкнуть и к выводу о ценности свидетельства о поселении Сергия на Валааме в 1328 или 1329 году.

Принять датировку основания монастыря 1329 годом за единственно достоверную как будто побуждают и другие соображения. Список перечисленных событий на первый взгляд кажется довольно странным. Кроме последнего, все перечисленные датированные факты связаны с Корельским уездом, но при этом хронология событий намеренно смешана. Непонятно, зачем текст заключается сообщением о далеком от Карелии Кирилло-Белозерском монастыре. Как нам представляется, смысл всей записи состоял примерно в следующем: Валаамский и Коневецкий монастыри в результате захвата шведами Корельского уезда оказались в крайне бедственном положении; в настоящее время уезд возвращен Русскому государству, но монастыри пока не могут оправиться и бедствуют по-прежнему; они не заслужили такой участи, поскольку и Валаам, и Коневец (особенно Валаам!) старше даже Кирилло-Белозерского монастыря. А дальше подразумевались вещи, которые автор не счел нужным вносить в построенный на местной фактологии текст, поскольку они были хорошо известны его современникам: Кирилло-Белозерский монастырь был объектом постоянного внимания московских государей и местом их паломничества. Иван Грозный пожертвовал монастырю огромные средства и даже держал в нем для себя особую келию. Прочтенная таким образом, вся запись напоминает конспект преамбулы челобитной к царю и великому князю, за которой должна следовать просьба помочь в восстановлении бедствующей обители. Не будем развивать это предположение; так или иначе, но автор записи, явно акцентируя внимание на более древнем возрасте Валаамского монастыря в сравнении с другими северными обителями, почему-то не вспоминает о перенесении мощей Сергия и Германа при архиепископе Иоанне I (здесь уместно было проявиться тенденции к удревнению возраста монастыря), а называет более скромную дату. "Поразительно, что автор... не был знаком с "Валаамской беседой" или просто не принял ее во внимание", — недоумевает профессор Киркинен. Напрашивающимся логичным объяснением этого "поразительного" факта может служить добросовестность автора.

Но при всей заманчивости датировки основания монастыря 1329 годом, из соображений той же добросовестности приходится задаться вопросом: а откуда взялась эта дата, на чем она могла основываться? Даты занятия города Корелы шведами и русскими (с числами) соответствуют летописным и, очевидно, заимствованы из них: годы основания Кирилло-Белозерского и Коневецкого монастырей могли быть взяты из житий Кирилла и Арсения; но приведенной даты поселения Сергия на Валааме в других источниках мы не находим. Поскольку можно лишь гадать, заимствована ли датировка 1329 годом из какого-то не сохранившегося письменного источника, основана ли на сведениях устной традиции (тоже не сохранившейся) или взята автором "из головы", эта дата требует к себе столь же критического отношения, как и данные о перенесении мощей валаамских преподобных в XII веке.

Сведения источников о деятельности Сергия и Германа в XIV веке на поверку тоже оказываются противоречивыми. Приводимые разными памятниками даты жизни и деятельности основателей несовместимы. Если Сергий в 1329 году прибыл на Валаам даже молодым человеком, едва ли он мог быть в живых в 1393 году, когда к нему, по данным Амвросия, присоединился Герман, и тем более в 1399 году, к которому относит деятельность преподобных "Извет". Отдать же предпочтение какому-то одному источнику — записи в монастырском учебнике или "Извету" — мы не можем: для этого нет достаточных оснований.

Итак, имеющиеся в распоряжении исследователей письменные источники не позволяют сделать окончательные выводы о времени основания Валаамского монастыря. Подводя итоги обзора этих источников, мы все же вправе сформулировать одно заключение, касающееся вопроса о дате возникновения монастыря. В собственной валаамской исторической традиции, сколь ни фрагментарно предстает она перед нами в сохранившихся памятниках, уже на пороге из средневековья в новое время (в XVI—XVII веках) достаточно отчетливо прослеживается существование двух версий относительно времени основания православной обители на Валааме. Первую версию можно назвать тенденциозно-романтической, не подразумевая при этом, что она категорически не имеет ничего общего с исторической достоверностью. Согласно ей, деятельность легендарных основателей протекала в глубокой древности, возраст Валаама во всяком случае не меньше возраста любого другого северного монастыря, включая собственно новгородские.

Вторую версию, относящую основание монастыря к XIV веку, справедливо будет обозначить как реалистическую. Отстаивая ту же идею древности монастыря, она не претендует на слишком многое (нельзя же быть "святее самого папы"!) и в силу меньшей тенденциозности, безусловно, является более достоверной. Но лишь более, относительно, а не абсолютно достоверной. Воздадим должное средневековым историкам Валаама, ибо они заложили чрезвычайно прочные основы всей последующей "валаамской" историографии. По сути те же две версии (течения) без особого труда различаются в работах церковных историков XIX века и даже в книгах и статьях наших современников.

Круг письменных источников по истории раннего Валаама, определившийся еще в прошлом веке, является постоянным, и на новые крупные находки в архивах, к сожалению, особенно рассчитывать не приходится. Однако наряду с этим устоявшимся кругом мы имеем еще одну потенциально очень информативную группу источников, способных пролить новый свет на средневековую историю Валаама, а именно — археологические материалы.

Археологические исследования на острове Валаам были впервые предприняты в 1984 году экспедицией Института языка, литературы и истории Карельского филиала Академии наук СССР под руководством доктора Г. А. Панкрушева. Экспедиция провела разведку — поиски археологических памятников по всей территории острова, в ходе которой были осмотрены и подвергнуты шурфовке наиболее удобные для поселения участки береговой линии. При этом лишь в одном пункте, в заливе Кууконлахти, были обнаружены следы небольшого позднесредневекового селища. Проведенные на нем разведочные раскопки дали предметы (в основном черепки глиняной посуды), которые позволяют датировать появление поселения на этом месте временем не ранее XVI века.

Результаты предпринятой разведки были учтены нами при организации новой экспедиции Института на Валаам в 1987 году. Первый опыт работ достаточно очевидно показал, что на Валааме интерес в археологическом отношении представляет прежде всего район центральной монастырской усадьбы. В 1987 году была проведена дополнительная разведка на острове (в ходе которой новые памятники обнаружены не были), но основное внимание было сосредоточено на высоком скалистом плато, где расположен сам монастырь. Исследование этого участка проводилось тремя разведочными раскопками, общая площадь которых составила 80 м2. Два раскопа, размеченные близ южного края плато, у склона, обращенного к причалам Монастырской бухты, дали материалы XVIII—XIX веков, в более раннее время этот участок пустовал. Значительно интереснее оказался третий разведочный раскоп площадью 32 м2, заложенный между внешней и внутренней линиями "каре" монастырских построек, окружающих Спасо-Преображенский собор, у так называемых Монетных ворот. Одна из стенок раскопа прошла вдоль каменного фундамента хозяйственной пристройки, сооруженной в первой декаде XIX века. Согласно общепринятой методике, грунт с остатками жизнедеятельности монастыря (культурный слой) снимался пластами по 20 см. Общая мощность культурных напластований на исследованной площади достигает одного метра. Большая часть этой толщи отложилась в последний период существования монастыря и по преимуществу связана с активным каменным строительством, ведшимся на центральной усадьбе в прошлом веке. В этих слоях расчищены колодец монастырской дренажной системы, участок булыжной мостовой, собрана коллекция поздних предметов монастырского обихода. Ниже, под прослойкой чистого озерного песка, насыпанной в XVIII столетии, открылся слой, связанный с жизнедеятельностью Валаамского монастыря до его разрушения шведами в 1611 году.

Этот слой, залегавший непосредственно на материковом покрытии скалы, имел толщину до 36 см. Насыщенность слоя углем, расчищенные на материке остатки обгоревших деревянных плах, следы пребывания в огне на части найденных предметов, несомненно, являются следствием пожаров бушевавших в монастыре во время погромов 1581 и 1611 годов. Раскопом частично вскрыты кладки, сложенные из валунов и тесаных каменных плит, вероятно, являющиеся остатками фундаментов построек. В нижнем слое собрано более 500 различных находок;

не желая утомлять читателя длинным перечнем, назовем лишь их категории. Подавляющее большинство найденных предметов составляет керамика — черепки глиняной кухонной и столовой посуды. Другие бытовые вещи представлены шилом, точильным бруском, кремнями от огнив, осколками стеклянных сосудов, оконного стекла, пластинкой слюды из оконной рамы или футляра фонаря, гвоздями. С хозяйственной деятельностью позднесредневекового Валаама связаны кости домашних животных, довольно большое число кусков железного шлака, указывающих на собственное металлургическое производство, а также два куска листовой бронзы — следы того, что в монастыре работали и по цветному металлу. Особо упомянем индивидуальные находки: фрагмент керамической чернильницы с рельефным узором — предмет, говорящий сам за себя, обломок глиняного пряслица — грузика-балансира, надевавшегося на веретено, и бронзовую булавку с рифленым стержнем и головкой, оформленной в виде миниатюрной ложечки. Две последних находки свидетельствуют о присутствии женщин в монастыре.

Собранные находки дают возможность составить представление о времени, в течение которого отложился на скальном плато этот древнейший слои. Датирующим предметом является булавка, которая, по типу, не может быть старше XIV и моложе XVI века. Сузить этот временный интервал позволяют найденные фрагменты керамики. Формы сосудов, от которых они происходят, хорошо известны по раскопкам в Новгороде и других городах Северо-Запада (Пскове, Петрокрепости/Орешке, Приозерске/Кореле), слои которых точно датированы. Из сопоставления черепков с городской посудой выясняется, что сосуды представленных в раскопе форм бытовали во второй половине XV и в XVI столетиях. Следовательно, материалы ранее примерно 1450 года в раскопе отсутствовали.

Что дает эта дата для решения вопроса о времени основания монастыря? Предваряя экскурс в археологию Валаама, мы не случайно оговорились, что археологические материалы представляют собой лишь потенциально информативные источники. Исследования 1987 года носили разведочный характер, и их главным итогом является установление места для проведения более широких раскопок — ясно, что в начале XVIII века монастырь стали восстанавливать на прежнем месте. Вскрыв более широкую площадь на усадьбе, вероятно, удастся обнаружить и более древние слои, так что дату около 1450 года ни в коей мере нельзя рассматривать как окончательную. При этом по первому опыту раскопок нам представляется, что обнаружение монастырских древностей XII века на Валааме невероятно. Такой прогноз вполне может показаться неубедительным, поскольку он основывается более на субъективных впечатлениях авторов, чем на имеющихся в их распоряжении твердых данных, но смогут ли и итоги широкомасштабных раскопок убедить романтически настроенных скептиков?

Что касается позиции авторов этих строк, то они решительно присоединяются к реалистической версии, относящей возникновение монастыря к XIV веку. Эта позиция основывается не только на учете имеющихся исторических и археологических данных, но и на соображениях более общего характера.

Выше шла речь о том, что на севере Руси в XII—XIII веках монастыри строились представителями высших слоев общества в городах или в непосредственной близости от них. Валаамский монастырь, будь он основан в это время, был бы явлением уникальным. Возникновение православной обители в языческой Корельской земле XII века исторически трудно объяснимо, если, конечно, не принимать во внимание ссылки на волю провидения, которая находится вне пределов компетенции светской исторической науки. Напротив, основание монастыря в XIV столетии хорошо вписывается в общий ход распространения христианства на Севере вообще и в Корельской земле в частности. Именно с этого века на севере Восточной Европы получает распространение тип "пустынного" монастыря, к которому с момента основания принадлежал Валаам. XIV век отмечен, церковным строительством в местной "столице" Корельской земли — городе Кореле, созданием церковных приходов в карельских погостах Северо-Западного Приладожья, а в итоге — началом широкого распространения православия в гуще древнекарельского населения. Создание в Корельской земле в XIV веке института черного православного духовенства — монастыря на острове Валаам, вполне логично и правдоподобно.

Конкретная дата возникновения монастыря остается гадательной. Наиболее вероятной из приводимых источниками, является датировка прибытия Сергия на Валаам 1329 годом. За шесть лет до этого, в 1323 году, был подписан Ореховецкий мирный договор между Новгородом и Швецией, после чего на время прекращаются вооруженные нападения со шведской территории на Приладожье. Установившийся относительно прочный мир создавал благоприятную обстановку для начала монастырского строительства в Корельской земле. Учет общей исторической ситуации, как и результаты анализа источников, дает основания считать 1329 год если и не совсем точной, то во всяком случае близкой к действительной датой основания Валаамского монастыря.

С момента основания монастырь существовал на общежитийном уставе, введение которого традиция связывает непосредственно с именами Сергия и Германа, подчеркивая при этом аскетизм и строгость порядков, заведенных основателями. Именно аскетическая репутация легендарных "начальников" привлекла автора "Валаамской беседы" и дала ему основание вложить порицание монастырской земельной собственности в их уста. Ссылка на порядки, введенные Сергием и Германом, имеется в грамоте новгородского архиепископа Варлаама "Валаамским старцам о ненарушении монастырского устава" 1592 года, когда остатки братии спасались в Антониевом Дымском монастыре (под г. Тихвином) и неустроенность вызвала падение дисциплины: "изстари дей на Валаме, как монастырь стал, того Валаамского монастыря началники Сергий и Герман уложили вобщину и платяную одежу, и обувь всякому человеку, до нынешнего сотого (т. е. 7100 от сотворения мира. — Авт.) году платье и обувь давали из казны". Мы не имеем положительных данных о существовании на острове в древнейшую пору наряду с общежитием также скитов и одиночных "пустынь", и возможно, что таковые отсутствовали. По житию, постриженный на Валааме Александр Свирский отличался большой ревностью и послушанием, но даже он, обратясь к игумену с просьбой отпустить его в "пустыню", получил отказ, мотивированный недостойностью инока "верховныя степени уединенного молчания касатися, не утвердивши ноги на корени первыя степени общаго жития и послушания".

Так же отсутствуют сколько-нибудь полные и вполне достоверные сведения о размерах монастыря в XIV—XV веках. Арсений Коневский, прибыв на Валаам в 1393 году, якобы увидел здесь смутившее его "многолюдное братство". При Александре Свирском (то есть около середины XV века) община валаамских монахов насчитывала едва ли не шестьсот человек. Думается, эти сведения житий преувеличивают истинные размеры Валаамского монастыря в первые столетие — полтора его существования, но более надежных в нашем распоряжении нет. Точные данные имеются для рубежа XV—XVI столетий, но они косвенны, характеризуют не размеры самого монастыря, а количество принадлежавшей ему земельной собственности. По писцовой книге Вотской пятины 1500 года, Валаамскому монастырю принадлежало в северо-западном Приладожье более 150 дворов и 228 обеж земли; большая часть владений обители располагалась в Сакульском, Кирьяжском и соседнем Сердо-больском погостах. Кроме того, Валаам владел доходными рыбными ловлями на Ладожском озере и соляной варницей на Белом море. По количеству земельной собственности Валаамский монастырь входил в дюжину богатейших монастырей Новгородской земли, правда, занимая при этом последнее 12-е место. Но как рос монастырь, когда именно и каким путем он стал крупным земельным собственником — мы не знаем, и, видимо, не узнаем никогда. Впрочем, можно достаточно уверенно утверждать, что такой степени благосостояния Валаамский монастырь достиг еще в эпоху новгородской независимости, до 1478 года, а данные писцовой книги 1500 года фиксируют его имущественное положение не только на рубеже веков, но могут быть экстраполированы и на несколько более раннее время. Что касается количества братии в конце XVI века, то по записям в монастырском синодике, она, по всей видимости, насчитывала до 200 и более старцев (монахов-наставников) и послушников. Возможность перенести эти данные на XV и особенно XIV век проблематична.

Монастыри северо-западного Приладожья — Валаам и Коневец — не пострадали при проведении московской администрацией конфискаций земельной собственности церкви в казну после присоединения Новгорода к Московскому государству. Напротив, в 1507 году Валаамский монастырь получил из Москвы от царя Василия III новые льготы: "Се яз, князь великий Василей Иванович всеа Русии пожаловал есми игумена з братиею, что служит в Валамском монастыре у святаго Спаса, или кто по нем иныи игумен будет в том монастыре..." По льготной грамоте, владения монастыря в погостах северо-западного Приладожья были освобождены от поборов в пользу великокняжеских наместников Карельского уезда, валаамским игуменам передавалась часть доходов от осуществлявшегося наместниками судопроизводства. В 1534 году, при игумене Варлааме, эти льготы монастырю подтвердил Иван Васильевич Грозный. Мягкость и лояльность московского правительства, проводившего в то время в целом довольно жесткую линию по ограничению монастырской земельной собственности, в данном случае можно объяснить пониманием того, что ослабление позиций церкви грозило повлечь за собой ослабление его политической власти в этом пограничном районе. К XVI веку относятся первые сведения об использовании Валаамского монастыря московским правительством в качестве места политической ссылки. Иван Грозный вновь вспомнил об окраинном монастыре своего государства после ликвидации опричнины, в связи с чем в 1572 году на Валаам был сослан бывший соловецкий игумен Паисий. Позднее в Валаамский монастырь был отправлен "на покаяние" Крутицкий архиепископ Варлаам.

Есть некоторые основания говорить о том, что уже в ХV столетии Валаамский монастырь являлся значительным, во всяком случае по масштабам Севера, культурным центром, центром книжности. Выше нами было высказано предположение, что неизвестный автор "Валаамской беседы" мог принадлежать к числу монастырской братии, и в этом случае памятник имеет в своих истоках и валаамскую книжную традицию. О том, что такая традиция действительно существовала, позволяют говорить следующие данные. Среди рукописей Софийско-Новгородской библиотеки еще в начале века Н. П. Паялиным, а в последнее время вторично Е. М. Шварцом выделен комплект миней — сборников, определяющих порядок празднования памяти святых в церковном календаре. Этот комплект пергаментных рукописей состоит из десяти томов и датируется XV веком (но до 1480 года). По имеющимся на книгах пометам, они принадлежали Валаамскому монастырю ("сия книга Валаамского монастыря") и, вероятно, сам комплект был создан — написан и переплетен в соответствии с практиковавшимся тогда в Новгородской земле стилем — здесь же на Валааме. По сообщению Н. П. Паялина, в середине XIX века "у одного ярославского помещика было найдено рукописное Евангелие (последней четверти) XV столетия, переписанное, как явствует из находящейся в нем надписи, одним валаамским иноком по имени Закхей". Тот же исследователь называет список "Валаамской беседы", некогда принадлежавший библиотеке монастыря. Монастырские историки ссылались также на иные рукописи, сохранившиеся при Новгородском Софийском соборе — "Пролог", переписанный в 1501 году дьяком Гридицей Лихачевым, и Новый завет, переписанный в 1508 году монахом Евфимием, оба — по указанию игумена Валаамского монастыря Иоакима. В послесловии к первой рукописи Валаам назван не иначе как "Честною и великою лаврою Святого Спаса и Боголепнаго Преображения Господа нашего Иисуса Христа, Валаамского острова". Лаврами называют большие и особо значимые в культе монастыри; как видим, послесловие к "Прологу" составлено не без претензии, но последняя должна была, по-видимому, иметь и некоторые реальные основания. Еще один древний кодекс из бывшей библиотеки Валаамского монастыря—толкование Евангелий от Матфея и Марка, переписанное в 1500 году, — находился в прошлом веке в московской синодальной библиотеке.

Рассмотрев имеющиеся скудные данные о размерах Валаамского монастыря и его значении как культурного центра, перейдем к миссионерской деятельности монахов раннего Валаама. Единственными источниками сведений по этому вопросу являются жития святых — очень распространенный в средневековье жанр "биографий" церковных, государственных деятелей и аскетов, сравнимый по своей популярности в тогдашнем обществе с художественной беллетристикой наших дней. Среди исследователей преобладает скептическое отношение к возможности использования произведений этого жанра древнерусской литературы в качестве исторических источников. Крупнейший дореволюционный историк России В. О. Ключевский, посвятивший названной проблеме специальное большое исследование, пришел к довольно неутешительным выводам: "во-первых, этот источник не так уж ... обилен, как о нем думают; во-вторых, его небогатым историческим содержанием нельзя воспользоваться без особого предварительного изучения его в полном объеме".

Мы, разумеется, не можем претендовать на текстологическое "изучение ... в полном объеме" имеющихся списков житий святых, о которых пойдет речь ниже, а ограничимся пересказом сведений, которые так или иначе уже были оценены специалистами на предмет их достоверности. В житиях нас будут интересовать лишь два рода фактов: связь святых с Валаамским монастырем и география их подвижнической и миссионерской деятельности.

"Житие Авраамия Ростовского", или "Повесть о водворении христианства в Ростове", по В. О. Ключевскому, была написана не ранее XV века. Относительно времени жизни святого мнения исследователей сильно варьируются — от Х до XIV века. Первоначальная редакция жития ничего не сообщает о жизни Авраамия до его прихода в Ростов, а вторая и третья (использованная в Уставе Валаамского монастыря XVIII века) редакции, созданные соответственно во второй половине XVI и около середины XVII века, повествуют о том, что святой был пострижен на Валааме. В настоящее время установлен легендарный характер дополнительных фактов биографии Авраамия, содержащихся в поздних редакциях жития. Конкретный источник сведений о посещении им Валаама не установлен; в условиях трудностей, которые переживал Валаамский монастырь в конце XVI—начале XVII века этот факт вполне мог быть вымыслом неизвестного редактора первоначального текста "Повести...", направленным на укрепление престижа бедствующей северной обители. В современной историографии, кажется, только финляндский профессор X. Киркинен склонен с доверием относиться к сведениям о пострижении ростовского подвижника в Валаамском монастыре.

Столь же недостоверным оказывается и следующее по хронологии известие "Сказания об основании Устьшехонского монастыря", написанного около 1620 года. Согласно сказанию, Троицкий монастырь в устье реки Шексны был основан в 1251 году белозерским князем Глебом Васильевичем по случаю чудесного исцеления его 15-летнего сына. Первым игуменом новой обители стал специально приглашенный с Валаама монах по имени Геннадий (хотя его валаамское происхождение указано не во всех списках). Приведенная дата основания Устьшехонского монастыря при сравнении с другими источниками не выдерживает критики и справедливо оспаривается: известно, что князь Глеб женился только в 1275 году, и следовательно, его сын мог достигнуть 15-летнего возраста лишь в 1290-х годах. Мы же вновь обратим внимание читателя на дату создания этого литературного памятника — начала XVII века, время бедствия Валаамского монастыря, когда велико было стремление любимыми путями поднять его престиж и популярность.

Пересказанные нами известия двух памятников о деятельности валаамских монахов в Ростовской земле и Белозерье уникальны в церковных традициях этих удаленных от Валаама местностей; к ним, как видим, трудно относиться с доверием. Иначе обстоит дело со сведениями церковных традиций самой Корельской земли и Обонежья — новгородской территории, протянувшейся от южного Приладожья до Белого моря. Жития почитавшихся в этих местах святых дают нам целую серию фактов о миссионерской работе раннего Валаама.

Житие Арсения Коневского было написано во второй половине XVI или самом начале XVII века Варлаамом, игуменом основанного преподобным монастыря на острове Коневец в Ладожском озере. Арсений был пострижен в новгородском пригородном монастыре на Лисичьей горе, откуда предпринял путешествие на Афон — центр всего православного монашества, расположенный на Святой горе в Греции. Возвратясь через три года (в 1393 году) в Новгород, Арсений получил от архиепископа Иоанна II благословение на организацию собственного монастыря. В поисках подходящего места он отправился на Ладожское озеро и, прежде чем обосноваться на Коневце, посетил Валаамскую обитель, "но, видя в той многолюдное братство, отиде". Спустя год после поселения Арсения на Коневце, к нему пришел "с Валаама инок Лаврентий, посланный от игумена "Силы", приглашать его присоединиться в валаамской общине, "но святый не поиде, возлюбив сие безмолвное место". В новгородской третьей летописи встречаем дату основания монастыря Корнилием, несколько расходящуюся со сведениями жития — 1398 год.

Следующий пункт, где традиция указывала на следы миссионерской деятельности выходцев с Валаама, приводит нас на берега Онежского озера, к основанному Корнилием Палеостровскому монастырю. Житие Корнилия отсутствует, и сведения о нем можно почерпнуть только из составленной в монастыре не ранее XVII века рукописной службы (которая, впрочем, могла основываться на каких-то несохранившихся более древних источниках). Служба сообщает, что Корнилий был родом из Пскова и по пути на север некоторое время провел на Валааме. Палеостровский монастырь уже существовал к концу XIV века, о чем свидетельствует упоминание его в одной грамоте 1391 года; видимо, к этому столетию следует отнести и деятельность преподобного Корнилия. Однако, сведения о пребывании Корнилия Палеостровского на Валааме трудно считать сколько-нибудь надежными; они могут быть и простым заимствованием, попавшим в службу палеостровскому преподобному из жизнеописаний других основателей монастырей Обонежья. С недоверием относились к этому легендарному упоминанию Валаама и церковные историки, например, такой крупный авторитет в этой области как Е. В. Барсов и составитель "Олонецкого патерика" архимандрит Никодим, исключившие этот факт из своих пересказов подвижнической биографии Корнилия.

В Беломорье с именами валаамских "питомцев" связано основание знаменитого Соловецкого монастыря. "Житие Зосимы и Савватия Соловецких" было создано учеником Зосимы, соловецким монахом Досифеем, около 1500 года. В XVI веке в литературной доработке текста жития, бывшего популярным, приняли участие такие известные писатели того времени как Максим Грек и сербский стилист Лев Филолог. Согласно житию, Савватий был постриженником Кирилло-Белозерского монастыря, откуда перебрался на Валаам. Здесь он услышал о красотах и богатствах далеких Соловецких островов и "слышав сиа, уязвися безмолвна любовию, во еже ити ему тамо". Однако игумен не отпускал Савватия, и тому пришлось ночью тайком бежать с Валаама на север, в 1429 году. На новом месте он поселился в "пустыне" вместе со встреченным в Беломорье монахом Германом — по преданию, тоже бывшим иноком Валаамского монастыря. Собственно монастырь был основан на Соловках уже после смерти Савватия его сподвижником Германом и преподобным Зосимой. Любопытно, что последний был уроженцем заонежского села Толвуя и перед уходом на Белое море некоторое время подвизался в ближайшем (в 5 км от его дома) Палеостровском монастыре. Таким образом, на Соловецких островах, возможно, действовали представители сразу первого и второго поколений выходцев с Валаама.

В последующее время валаамскими иноками основываются монастыри в более близком к исходной обители районе — на Олонецком перешейке между Ладожским и Онежским озерами. Самым крупным и известным среди них был Александро-Свирский монастырь. Житие преподобного Александра написал в 1545 году его преемник по игуменству Иродион, пользовавшийся рассказами самого Александра и его сподвижников. Но при этом специальное критическое изучение текста, предпринятое в прошлом веке И. Яхонтовым, показало, что житие Александра Свирского в очень значительной степени скомпоновано из подчас дословно списанных фрагментов других житий — Феодосия Печерского, Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского. Это, безусловно, умаляет историческую достоверность сведений памятника в целом, но едва ли имеет существенное значение в отношении существа фактов связи Александра с Валаамом. По житию, Александр Свирский происходил из семьи мелких землевладельцев села Мандеры на реке Ояти в юго-восточном Приладожье; в миру он носил имя Амос. В Мандерах от приехавших по монастырским делам валаамских иноков он услышал "о обители Преображения Господня, яже на Валааме, и о постящихся в ней братиях, и о душеспасительном устроении их, и распаляшеся желанием" уйти в этот монастырь. Желание Александра исполнилось, и он был пострижен на Валааме в возрасте 26 лет игуменом Иоакимом (в 1474 году). Через 13 лет Александр, повинуясь божественному указанию и с благословления игумена, возвратился в родные места и на реке Свири основал собственную Троицкую обитель. Е. В. Барсов передает другую версию исхода этого почитавшегося в Олонецком крае святого с Валаама: "С наступлением ночи он дышел из монастыря, подошел к берегу и толща дикого камня, отделившись от острова Валаамского, перенесла преподобного чрез волны Ладожского озера на остров Дедовый, в 9 верстах от Видлицкого погоста, Олонецкого уезда. По преданию, на остров этот приходили к нему окрестные жители, внимали наставлениям его и принимали от него благословление". Лишь затем он отправляется на Свирь и основывает свой монастырь.

Александро-Свирский монастырь в XVI веке стал настоящим рассадником новых пустынь и монастырей в Обонежье. В "Олонецком патерике" архимандрита Никодима начала нашего века читаем: "Преподобный Александр воспитал целый сонм угодников Божиих. Таковы: преподобные Адриан Андрусовский (бывший боярин Андрей Завалишин); Геннадий и Никифор, основатели Бажеозерской пустыни, и Афанасий Сяндебский, видевший вместе с святым Александром Божию Матерь над основанием Покровской церкви (имеется в виду чудо, свершившееся в Александро-Свирском монастыре при закладке церкви — Авт.). Также —подвижники благочестия: Корнилий Паданский, Дионисий Сермакский, Ферапонт Вознесенский, Игнатий, Леонид, Феодор, погребенные в Никифоровой пустыни. Из его же обители вышли: Иона Яшеозерский, Кассиан Соломенский, Иоасаф Машезерский". Из этого "сонма" в заключение раздела о миссионерской деятельности иноков раннего Валаама остановимся подробнее на Афанасии Сяндемском и Адриане Андрусовском; последний уже упоминался в предыдущей главе в связи с предположением о том, что именно он мог быть автором "Валаамской беседы". Оба этих преподобных пользовались по Преимуществу местным олонецким почитанием; И. У. Будовницу, специально занимавшемуся в 1950-х гг. сбором материалов о северных монастырях, не удалось разыскать в центральных рукописных хранилищах даже того текста жития Адриана, которое пересказывалось в литературе прошлого века. Сведе-ния об Афанасии Сяндемском и Адриане Ондрусовском мы приведем по работе Е. В. Барсова "Преподобные обонежские пустынножители", основанной в значительной мере на местной церковной традиции Олонецкого края.

Преподобный Афанасий был пострижен в Свирском Троицком монастыре. Под влиянием Александра Свирского, "который в беседах с ним часто упоминал о необыкновенных иноческих подвигах иноков валаамских", он после смерти своего учителя (1533 год) отправился на Валаам и пробыл там около 20 лет. В 1553 году он основал собственную обитель на небольшом Сяндемском озере в 30 верстах к северо-востоку от Олонца. Значительно, что братию, начавшую стекаться к Афанасию в новую Сяндемскую пустынь, по преданию, составили тоже валаамские монахи. Поселение иноков вызвало неудовольствие местных жителей, которые послали челобитную новгородскому архиепископу Пимену, жалуясь, что Афанасий "тое пустынку взял силно (т. е. Насильно — Авт.) строити". В результате пустынь была на некоторое время ликвидирована и возобновлена в 1577 году.

Адриан Ондрусовский (в миру Андрей Завалишин) принадлежал к знатному боярскому роду, был близок ко двору Ивана IV. Его поместье располагалось в 9 верстах от пустыни Александра Свирского, и Андрей случайно во время охоты набрел на хижину отшельника. Согласно пересказам жития, он по совету Александра удалился на Валаам, а через несколько лет ушел оттуда и основал пустынь на мысу Ладожского озера близ устья реки Олонки. Ондрусовой новая обитель стала называться по имени разбойника, спасенного преподобным Адрианом. Несколько иную версию событий дает Е. В. Барсов: Адриан принял постриг в Александро-Свирском монастыре, откуда "через несколько времени, по воле и благословлению своего наставника, Адриан удалился в Валаамскую обитель для изучения той подвижнической жизни, какою издревле славились валаамские подвижники"; название основанного им позднее собственного монастыря происходит из огласовки его имени, данной местными жителями-карелами (Андрей/Адриан — по-карельски, Ондрус).

Суммируя данные житий о географии активности валаамских монахов в организации новых монастырей на Севере, нетрудно заметить, что эта активность проявлялась по преимуществу в Обонежье, лежавшем к востоку и северо-востоку от Валаама. Сведений о миссионерской деятельности валаамских иноков в том районе, где находился сам монастырь, в Корельской земле, значительно меньше. Арсений, основавший в 1393 (1398?) году свою обитель на острове Коневец у западного берега Ладоги, лишь мимоходом посетил Валаамский монастырь и отказался вступить в состав его братии; данные жития Арсения создают впечатление, что между Валаамом и Коневцом сложились отношения не столько "старшего" и "младшего" брата, сколько соперничества. Некоторые факты о связях Валаамского монастыря с карельским населением северо-западного Приладожья в начале XV века можно извлечь из жития Савватия Соловецкого. В этом отношении особого внимания заслуживает рассказ жития о том, как на Валааме будущий преподобный получил подробные сведения о красотах и богатстве далеких Соловецких островов в Белом море. Возможность получения таких сведений хорошо согласуется с данными о широких контактах Корельской земли с Беломорьем, которые осуществлялись по системе рек, озер и волоков через территории современных Восточной Финляндии и Северной Карелии. Западное побережье Белого моря активно колонизовалось карелами в XIII—XV веках. По сути дела, именно этот народный колонизационный поток увлек за собой валаамского монаха Савватия. Е. В. Барсов передает предание, записанное в д. Святнаволок в Обонежье, согласно которому Савватий шел к Белому морю вдоль западного берега Онежского озера. Этому преданию трудно поверить, поскольку более естественным и коротким был другой путь на север, проложенный карелами из северо-западного Приладожья. Напомним в связи с этим, что по писцовой книге 1500 года Валаамский монастырь обладал недвижимостью в Беломорье — собственной соляной варницей.

Валаамская традиция очень высоко оценивала роль монастыря в христианизации Корельской земли: "Жители берегов ладожских иноками Валаамского монастыря были обращены в православную веру из язычества. По берегу до самого Кексгольма (г. Корелы. — Авт.) стояли православные храмы... На этом берегу находилось 12 скитов, основанных валаамскими иноками, и сии скиты находились под управлением и духовным руководством валаамского игумена" (из издания 1903 года). Такая самооценка миссии Валаама в первые века его существования является явно завышенной. Распространение православия среди карел, как мы постарались показать в первой главе, началось задолго до основания монастыря. Большую роль в этом процессе сыграло "белое" духовенство, деятельность которого санкционировалась и направлялась из Новгорода, и вовсе не трудами валаамских монахов в XIV веке строились церкви и организовывались православные приходы в северо-западном Приладожье. Валаамский монастырь был лишь одним из элементов местной структуры православной церкви, оформившейся в Корельской земле в этом столетии. При таком подходе нет никаких оснований отрицать участие валаамской общины и отдельных ее членов в дальнейшем распространении православия и упрочении его позиций среди карел в XIV— xvi веках.

По одному из вариантов предания об основателях монастыря, пересказываемому в литературе прошлого века, сподвижник Сергия преподобный Герман был карелом. Достоверность этого предания (как и другого, согласно которому оба легендарных "началника" пришли "от стран восточных") весьма проблематична. Вполне может быть, что эта версия происхождения Германа не старше XVIII века. Но очень вероятным будет предположение, что в XIV—XVI столетиях число валаамской братии пополнялось не только за счет приходивших из русских земель (по житиям — Арсений Коневский, Корнилий Палеостровский, Савватий Соловецкий) и юго-восточного Приладожья (Александр Свирский и его ученики), но и местными жителями-карелами. Нам неизвестен источник цитированных сведений монастырского историка о существовании в северо-западном Приладожье 12 валаамских скитов. Памятники житийного характера, которые подтверждали бы их существование, отсутствуют, но учитывая активность выходцев с Валаама на Олонецком перешейке, мы не вправе категорически отвергать возможность существования таких пустынь. С другой стороны, имеющиеся твердые данные об обширной хозяйственной деятельности монастыря в погостах Корельского уезда сами по себе говорят о постоянной и тесной связи острова с побережьем, что, очевидно, также следует иметь в виду при оценке возможностей просветительской деятельности валаамских монахов среди карельского населения.

Ирония истории Валаамского монастыря в первый период его существования состоит в том, что если дни благоденствия обители крайне скупо освещены источниками, то беды, обрушившиеся на монастырь в конце XVI — начале XVII века нашли сравнительно полное отражение в дошедших до нас документах.

В 1578 году на остров вторгся шведский военный отряд, по льду перешедший с материка, и истребил часть братии. В синодике (тетради с именами лиц, которых священник обязательно упоминал во время богослужения) конца XVI века, хранившемся в монастыре, по этому трагическому поводу записано: "В лето 1578 февраля в 20 день побиты от немец на Валааме старцов и слуг..." — и далее следует список из 34 имен. Три года спустя при непрекращающихся военных действиях в северо-западном Приладожье на Валааме начинается эпидемия: "В лето 1581 в мор изомроша валаамских старцов и слуг..." — помянуты священноепископ Тарасий и 84 монаха. По-видимому, именно в этот год монастырь был разорен совершенно. Остатки братии бежали в Антониев Дымский монастырь под г. Тихвином, где валаамская община пребывала до конца 1590-х годов.

После заключения в 1595 году Тявзинского мирного договора была предпринята попытка возобновления монастыря. В 1597 году игумен Давид получил жалованную грамоту царя Федора Ивановича, "...игумена Давыда с братиею, или кто по нем в том монастыре иный игумен будет для нужд и терпенья пожаловали: велети тот разореной Валамской монастырь, своею царскою казною, церкви и трапезу устроити и ограду и кельи поставити, по прежнему, и старинною их вотчиною и рыбными ловлями и иными всякими угодьи, по нашим жаловалным грамотам и по писцовым книгам, владети им велети по старине, и лготы им дати, и с тое Валамские вотчины наших всяких даней и посохи имати есмя не велети до нашего царского указу..." Строительство быстро продвинулось вперед и, видимо, было закончено к началу "смутного времени". Памятником периода восстановления монастыря в начале XVII века был сохранившийся колокол с нанесенной на нем при отливке памятной надписью "Лета 7111 (1603) слеты бысть сии колокола Боголепному Преображению Спасову в Валаамский монастырь при благоверном царе и господаре великом князе Борисе Федоровиче Годунови и при его благоверной царице великой княгине Марии и при епископе Сильвестре Корильском при игумени Макарии".

Однако в 1609 году стало известно решение Василия Шуйского о передаче Корельского уезда под власть шведской короны, и в этих условиях судьба отстроенного монастыря вновь стала совершенно неопределенной. В сентябре 1610 года началась осада шведами города Корелы, в ходе которой или несколько ранее валаамские монахи начали заблаговременно вывозить с острова казну, утварь и имущество (в том числе и упомянутые выше колокола). Тем самым выполнялся указ Василия Шуйского, который в грамоте в Корелу от 30 августа 1609 года велел "божье милосердье образы ис Корелы и из монастырей, изо всех храмов, и колокола и всякое церковное строение, и казну всякую... взяти б есте с собою в Великий Новгород, а в Кореле и в монастырех не оставили ничего". Эти меры предосторожности были приняты валаамскими монахами не напрасно — в начале 1611 года все постройки монастыря были сожжены шведским военным отрядом, прибывшим из захваченной Корелы. Братия монастыря в феврале или марте 1611 года оказалась в городе Ладоге, но вскоре была вынуждена бежать и оттуда, поскольку этот город был тоже занят в июле войском Делагарди. Монастырская братия понесла при этом новые потери. Как пишет монастырский историк, "шведы, разорив Ладогу, умертвили многих из них (монахов. — Авт.) и захватили часть монастырской казны". Валаамская община, едва ли успевшая до конца оправиться от избиений, мора и неустроенности конца XVI века, теперь таяла и за счет ухода монахов в более отдаленные и безопасные новгородские и псковские монастыри. Известно, что после шведского разорения около Сяндемской пустыни доживал свой век валаамский схимник Иринарх, могилу которого показывали в роще у д. Перти Сельга.

Остатки общины пытались найти приют в Успенском монастыре Тихвина, где пережили вторжение польского военного отряда, затем в уже знакомом им по предыдущему изгнанию Антониевом Дымском монастыре, в котором им не нашлось места. В 1618 году валаамский строитель Сильвестр подал челобитную царю Михаилу Федоровичу Романову, прося позволения занять пустовавший монастырь Василия Кесарийского в городе Ладоге: "тот де Васильевской монастырь стоит пуст, ... тем монастырем и вотчиною и рыбными ловлями ведено б им владеть, как владел того монастыря игумен и братья". Просьба была удовлетворена, и Сильвестр получил монастырь, его вотчину и позволение строить новые здания и призывать братию. В материалах переписи 1620 года в Васильевском монастыре значится единственная келья, в которой живут строитель Сильвестр и 8 человек валаамских старцев и слуг — все, что осталось от общины Валаамского монастыря. "Ставятся после войны немецких людей вновь",— деловито пометил о них писец, но отстроиться и привлечь постриженников на новом месте так и не удалось. В челобитной царю 1627 года Сильвестр жалуется, что "в том де монастыре служат церковную службу с лучиною и свечь де и на свечи воску покупать им нечим". В не лучшем положении находился Васильевский монастырь и позже; в 1687 году о нем говорится, что "братии в том монастыре всего строитель да два человека старцов и божественной службы за пустотою по многие времена в том монастыре не бывает и монастырское строение все опустело без остатку". В конце XVII столетия следы валаамской общины окончательно теряются.

В ходе Северной войны древняя территория Карелии вновь вошла в состав России. В 1710 году были взяты города Выборг и Кексгольм (древняя Корела). Согласно Ништадскому мирному договору, подписанному в 1721 году, Швеция признала за Россией право на владение значительными территориями на юго-востоке Финляндии. Позднее, в 1744 году, эти территории составили Выборгскую губернию — особую административную единицу в составе Российской империи. Важной особенностью населения губернии являлось то, что подавляющее большинство ее граждан исповедовало лютерантство.

Опасаясь шведского реванша, царская власть повела политику, укреплявшую лояльное отношение к ней лютерантско-финского населения. За лютеранскими приходами были оставлены даже организационно-канонические отношения с лютеранской церковью в Финляндии. В целом в Выборгской губернии конфессиональная обстановка сложилась и сохранялась на протяжении всего XVIII века совершенно отличная от той, какую создала в этой области шведская власть в предыдущем веке.

Правительство Петра I обнаружило известную склонность к веротерпимости. В Петровском "Духовном Регламенте", основном церковном законе, принятом в 1721 году, высказана мысль об исторически преходящем разрыве христианских церквей, происшедшем в прошлом: "И есть ли посмотрим чрез истории, аки чрез зрительные трубки, на мимошедшие веки, увидим все худшее в темных, нежели в светлых учением временах. Не спесивились так Епископи до четырехсотнаго лета, как после возгорелися, наипаче Константинопольский и Римский..." В ходе радикальных государственных преобразований Петр I стремился подавить возможность церковной оппозиции.

Он упразднил патриаршество и фактически сам встал во главе церкви, создав при этом коллегиальный орган управления ею, так называемый Священный Синод. Совершив также перевод значительной части церковной собственности в государственную, Петр I ослабил самостоятельность церкви и превратил ее в орудие светской, государственной власти.

При Петре I был установлен строго ограниченный штат духовенства, из-за чего множество монахов, священников и церковнослужителей остались без места. Значительное количество низшего духовенства пополнило собой армию. Был закрыт ряд монастырей. Эти меры привели к увеличению количества беглых монахов и попов, многие из которых искали прибежища в окраинных монастырях.

Монастырям было строго указано — "пищу иметь от трудов своих". Запрещалось принимать в монастыри людей моложе 30-ти лет и без согласия родителей, а принимать больных, нищих, а также не способных к труду отставных солдат.

По "Духовному Регламенту", узаконившему в 1721 году реформу церкви, неспособность монастырской общины прокормить себя собственным хозяйством и обеспечить богослужение силами собственных монахов-священнослужителей расценивалась государственной властью как свидетельство слабости и недееспособности. И такие монастыри "Регламент" предписывал закрывать: "Монастыри идеже мало братии надлежит сводити во едину обитель идеже прилично толико, елико пропитатися смогут..."

В феврале 1715 года архимандрит Иринарх, в подчинении которого находился кроме Кириллово-Белозерского монастыря также и приписной к нему Васильевский монастырь, принявший к себе братию уничтоженного в 1611 году Валаамского монастыря, "бил челом" Петру I о передаче "на Ладожском озере остров Валамский и вкруг его рыбные ловли" Кириллову монастырю. Архимандрит мотивировал просьбу тем, что, во-первых, это бывшая территория (вотчина) Валаамского монастыря, община которого оказалась в составе Кирилловой обители; во-вторых, территория эта после изгнания шведов пока еще не получила нового российского владельца — "ныне впусте и никому не отдана"; и в-третьих, архимандрит сетовал на падение благосостояния монастыря — "ныне от крестьян своих за скудостью питатца нам нечем".

Трудно сказать, ознакомился ли Петр с челобитной архимандрита или бумага не пошла далее князя А. Д. Меншикова, назначенного в 1714 году управляющим отвоеванными у Швеции землями. Известен указ "светлейшего римскаго и российского государств князя и герцога ижерского генерала-фельтмаршала кавалера и губернатора Александра Даниловича Меншикова", подписанный им в январе 1716 года, в соответствии с которым просьба монастыря была удовлетворена — "остров Валамской со обретающимися на нем крестьяны и с пашней и с лесы сенными покосы и со всеми угоди отдать в Кириллов Белозерской монастырь в вотчину". При этом рыбные ловли были отданы монастырю лишь на пять лет. Монастырь был уведомлен, что по истечении этого срока его права на рыбные ловли будут переданы любому другому владельцу, кто приобретет их за наибольшую цену. В указе князя Меншикова об этом сказано — "по прошествии тех пяти лет отдать тое рыбные ловли на откуп с торгу кто более давать будет".

Ко времени принятия этого решения Меншиков был достаточно осведомлен о богатстве валаамских угодий и имений, опись которых произвел капитал Кексгольмского батальона Василий Доможиров. Он обнаружил на острове часовню, 4 крестьянских двора, крайне незначительные площади пахотной земли и сенных покосов, леса и болота. Местные жители показали, что Валаам богат рыбными ловлями. "Около острова рыбных тонь тритцать посредине острова (т. е. во внутренних озерах. — Авт.) и по губам шестьдесят — всего девяносто тонь" — записал капитан Доможиров "по скаске" местного жителя Федора Кошкони.

Знакомство с этой описью делает понятным, почему Меншиков согласился на передачу острова Валаам Кириллову монастырю. Губернатор таким образом привлекал к освоению глухого уголка новой территории русского владельца. При этом он не отступал и от политического курса, направленного на сдерживание церковной собственности — эка вотчина: 4 крестьянских двора! А вот рыбные ловли, тут другое — богаты! Тут государственной казне прибыль, а может, и своей собственной. Так и не отдал губернатор рыболовные угодья Валаама Кириллову монастырю насовсем. Пусть попользуются пока лет пяток — потом продадим тому "кто больше даст".

Со своей стороны архимандрит Иринарх решил "выжать" из Валаама больше, чем могли ожидать в губернской администрации. Он объявил епископу Ладожскому и Корельскому Аарону, во вновь образованную епархию которого входили Валаамские острова, что "по имянному его великого государя указу ведено... на Валамском острове строить вновь монастырь".

Через два десятка лет Синод проведет расследование причин строительства нового монастыря на Валааме. И никакого указа Петра I обнаружено не будет. И так же как у Синода, у нас есть все основания считать, что Иринарх попросту обманул епископа, уверяя его в несуществующем указе. Прося епископа благословить строительство монастырской церкви, Иринарх для пущей убедительности подчеркнул, что "без... великого государя указу оного чинить не смеют" (!). И Аарон благословил это строительство...

Чем руководствовался архимандрит Иринарх, идя на обман, трудно сказать. То ли стремился восстановить уничтоженный в прошлом шведами православный монастырь, известный подвигами Валаамских чудотворцев Сергия и Германа; то ли хотел освободиться от обременительного содержания братии Васильевского монастыря, что в новых условиях стало слишком тяжело. Так или иначе, толчок созданию нового монастыря был дан — в 1719 году на острове была построена первая монастырская церковь — во имя Преображения Господня с приделами во имя Иоанна Богослова и Андрея Первозванного.

На долю насельников Валаама — монахов, присланных сюда из Васильевского и Кириллово-Белозерского монастырей, — выпала исключительно трудная миссия.

Главными препятствиями в строительстве монастыря была оторванность острова от материка, тяжелые природные условия, отсутствие связи с местным приладожским населением и его помощи в строительных и прочих работах. По неясным причинам к 1719 году крестьянские семьи, переписанные капитаном Доможировым, покинули Валаам. За первые четыре года существования обители сменились три руководителя строительных работ, очевидно, не выдержавших суровых условий жизни на Валааме.

В 1721 году истекал срок владения монастырем рыбными тонями. Однако, губернская администрация не вспомнила о них. Россия праздновала славную викторию в Северной войне. Проводились многочисленные государственные реформы и административные преобразования. Отстраивалась новая столица империи, Санкт-Петербург.

...На острове Валаам возводится новая церковь — Успенская с приделами Петра и Павла. Работами руководит вновь назначенный на должность строителя монах Иосиф Шаров. О деятельности этого монастырского руководителя, о жизни обители и судьбах братии повествует сохранившаяся переписка Шарова со своим наставником Иринархом.

Из письма Иосифа Иринарху, датированного 1727 годом, мы узнаем, что вновь отстроенная Успенская церковь стоит без икон. Иосиф сообщает Иринарху, что хотя краски приобретены, но "мастеров добыть нигде не можем, а которые и есть, да просят цену большую, а мастерство их нехорошее". Иосиф осме-ливается обратиться за помощью к Екатерине I, которая выдает монастырю на оплату работы хороших иконописцев "ис кабинета сто рублев".

Увы, недолго радовался строитель удачному предприятию и благорасположению императрицы. Спустя два месяца "нерасположение" монахам показала природа.

Из письма Иосифа Иринарху:

"..1727 года августа в 16 день были от нас посланы в Санкт-Петербурх иеромонах Феодосии да монах Сафроний, монах Иона... за монастырской нуждой... и оные иеромонах и монахи ис Питербурха едучи на Ладожском езере... потонули октября в 7 день и что у них было ис Питербурха покупки, такоже подаяния, все безвестно утерялось...".

Для монастыря, где на счету была каждая полушка, это был тяжелый удар. За перечислением утрат, которые подробно описывает Иосиф, читаются тяжелые думы строителя о будущем обители: Еще бы! Утрачено 70 рублей — чуть ли не годовое содержание всей братии; "два образа спасителевых"; прочая церковная утварь и богослужебные книги.

Не доехали до монастыря и. съестные припасы, в том числе "муки пшеничной 8 пуд" и "полтора ведра вина".

Утонули строительные материалы — железо и гвозди, веревки и клей, "заслон железный" и прочее, прочее.

Братия лишилась холста и сукна.

Пошли ко дну "двои сапоги новые" и "шуб работницких 13 поношенных овчинных".

Накануне зимы эти утраты переживались особенно тяжело.

Беда, как говорят, не приходит одна — год 1727 стал поистине роковым для монастыря.

Из письма Иосифа Иринарху:

"А ведомо вашему отечеству буди сего 727 года июня в ...день приезжали к нам разбойники и... монастырю изъян сделали, ружье которое было все взяли, також де суды рубили, а другие с собой взяли".

В связи со смертью сразу трех монахов в крайне ограниченных валаамской общине возник, так сказать, кадровый вопрос.

Из письма Иосифа Иринарху:

"Просим вашего отеческого благословления соблаговоли к нам прислать иеромонаха, а понеже у нас есть иеромонах, да от старости ради служить не может".

"А о работных людех как Ваше отеческое благословление соблаговолите: с пашпортами к нам не приходят, а без пашпортов держать не смеем, и в том нам остановка немалая, нанять здесь некого... а своим не управить".

Ответ Иринарха, на отеческую заботу и помощь которого надеялся Иосиф, был далеко не таким, какой ожидал получить строитель. Иринарх лишь напомнил о правительственном распоряжении "монахов и работных людей никакого звания без пашпортов не принимать и не держать".

Следующее послание Иосифа, датируемое 1728 годом, свидетельствует о крайнем упадке духа строителя:

"Прошу Вашего архипастырского благословления... чтоб пожаловал меня соблаговолил строительства переменить".

И тут же Иосиф срывается на другой тон, далекий от официального:

"Пожалуй, отец архимандрит, меняя перемени ким соблаговолишь, от себе из Кириллова монастыря прислать или кого у нас из братства благословишь..."

"Не могу больше" — кажется, должна быть следующая фраза. Однако, строитель берет себя в руки и пытается отчитаться о своей деятельности:

"А в обители у нас дал бог твоих ради отеческих молитв по сие в добром здравии. А конюший двор у нас ныне строитце...".

Только вот, "понеже ради бога (т. е. безвозмездно.— Авт.) трудиться не приходят, а нанять здесь некого... управляться некем" — С горечью сообщает Иосиф от отношении местного приладожского населения к монастырю.

И наконец — "Да еще вашему отеческому благословлению предлагаем. Монастырь наш ни в какой епархии не числится, а когда приедем в Питербурх за монастырской нуждой и нас принуждают "которой епархии?" — а мы и сказать не знаем...".

Такой поворот дела, видимо, насторожил Иринарха, поскольку с этого времени он как бы "сворачивает" свои связи с Валаамским монастырем. Так, он, отказавшись прислать нового иеромонаха ("за дальностью расстояния") и работных людей, предложил Иосифу найти подходящую кандидатуру из числа валаамских монахов. Наставник учит Иосифа, что если кандидат согласится стать иеромонахом, то необходимо "взять у него письмо с поручители, что бытство иеромонашенное во оном монастыре неисходно". Из дальнейшей переписки становится ясно, что некий монах Феофилакт дал, так сказать, "подписку о невыезде" с острова и взамен получил сан иеромонаха.

Проблема кадров для монастыря действительно стояла очень остро — от ее решения зависело быть или не быть самому монастырю.

В анналах истории обители сохранилось следующее предание, выразительное по своему названию — "Наказание злоумышлявших против обители" — и по содержанию.

Два попа, служивших в монастыре в 1721 году, составили начальству предложение об упразднении монастыря и собрались с ним в столицу. Явившиеся им во сне, перед поездкой, два черноризца (якобы, Сергий и Герман) "советовали им оставить такое предприятие, в противном случае угрожали им погибелью". Не обращая внимания на предостережение, те все же отправились в путь. Но вскоре близ одного из мысов Валаама Неожиданно разыгравшаяся буря "потопила их и снова сделалось тихо!". Этот мыс стали называть Поповым.

Похоже, что это предание отражает реальное событие из истории монастыря. В том 1721 году был принят церковный закон, которым предписывалось закрывать слабые и недееспособные монастыри, превращая их в приходские церкви. Показателем недееспособности считалось, кроме прочего, отсутствие в штате монастыря иеромонахов (только этот сан позволял проводить богослужение) и замещение их белыми священнослужителями. Закон запретил использование в монастырях бельцов.. Таким образом, наши челобитчики лишались службы и теряли место. Появление у них мысли ехать к начальству с доносом на недееспособный монастырь становится понятным, если учесть, что закон прямо предписывал превращать такие монастыри в приходские церкви.

Между тем, связи Валаама с Кирилловым монастырем практически прекращаются. Иринарх отказывает Иосифу "определить" валаамцев "платьем от Кириллова монастыря" и "ради нужные работы присылать от Кириллова монастыря работных людей".

Иринарх не согласился удовлетворить просьбу Иосифа Шарова об увольнении с настоятельской должности, однако надоумил его обратиться за помощью непосредственно к новой российской императрице Анне Ивановне.

С приходом к власти Анны Ивановны церковники почувствовали некоторое облегчение своего материального положения. Наиболее неимущие слои церковнослужителей получили ряд льгот в налогообложении. Подняли головы противники петровских преобразований в области церковной деятельности. Монастыри активнее прежнего добивались своих прав на крестьян и земельную собственность. Таким образом, многоопытный Иринарх учел конъюнктуру времени, когда посоветовал Иосифу обратиться с челобитной о возвращении приладожских и других имений бывшего Валаамского монастыря новой Валаамской обители. Как оказалось, наставник дал удачный совет своему ученику.

Итак, шел 1730 год.

В челобитной Иосифа Анне Ивановне, в частности, говорилось:

"В прошлых де даних годех обретавшийся в Водской Новгородского уезда пятине в Корельском присутствии (Валаамский монастырь), когда город Корелу и с уездом завоевал швед, тогда и... Спаской монастырь Валамский разорил и церкви божий и келлии, и ограды все пожгли, и живущих в том монастыре монахов изогнали и в тогдашнее время жалованные грамоты и всякие вотчинные крепости и протчие письма, ис которых иные сожжены, а другие подраны все без остатку, и того монастыря многие монахи и крестьяны з женами и с детьми от тех шведов побиты, а иные и врозь разбрелись, и тот Валамский монастырь многие годы был впусте...".

Не преминул Иосиф заявить, что в 1716 году самим Петром I "монастырь возобновить было поведено".

Объяснив таким образом уважительные причины запустения монастыря и обратясь к государственному авторитету Петра, строитель просил на основании сохранившихся в государственных архивах документов, свидетельствующих о правах монастыря на вотчины, передать бывшие владения вновь отстроенной обители.

Императрица проявила известную благосклонность к монахам и, опираясь на действительно выявленные документы, вернула обители часть вотчин бывшего Валаамского монастыря.

Из письма Иосифа Иринарху:

"Всемилостивейшая государыня императрица Анна Иоанновна самодержица всероссийская... для нашего скудного жития и для свейского разорения на пропитание пожаловала... соляные варницы, мельницу и двора монастырского и пожни со всякими угоди в Ковде волости, да в Кексгольмском уезде в Сакульском погосте двадцать три двора крестьян с землею и с пожней и со всякими угоди, да круг Валамского острова рыбные ловли".

Дело с выявлением бывших монастырских вотчин длилось около двух лет. Указ последовал в начале 1733 года, года, когда дела монастыря как будто стали поправляться. Вдохновленный благосклонностью императрицы, Иосиф сразу же начинает новую кампанию по возвращению других монастырских имений. Объясняя причины такой активности, Иосиф писал в канцелярию Кириллово-Белозерского монастыря, что возвращенных имений недостаточно — от "пожалованных крестьян питомства братии иметь и обители более распространить невозможно", кроме того, по мнению Иосифа, есть возможность получить и другие имения — "старинные же наши вотчины, которые ныне имеются ни за кем во владении, а которые хотя и владеют да без указу".

Видно, строитель собирался начинать тяжбу с какими-то незаконными владельцами имений бывшего монастыря. С кем собирался спорить Иосиф, не известно. Нам же известен только один владелец бывших монастырских земель. По любопытному стечению обстоятельств ими владела графская фамилия Мусиных-Пушкиных, глава которой И. А. Мусин-Пушкин был главным проводником петровской политики по отчуждению земельной собственности у церкви. Наверняка, эти имения достались графу при раздаче дворянам земель на Карельском перешейке, начавшихся еще в ходе Северной войны и продолжавшихся в течение всего XVIII века.

Надо сказать, что если Иосиф под незаконными владельцами имел в виду Мусиных-Пушкиных, то в данном случае он отважился на весьма опасное предприятие для монастыря.

В том же 1733 году Валаамский монастырь обратил на себя внимание еще одного сподвижника Петра I по церковной реформе, архиепископа и вице-президента Синода Феофана Прокоповича. Тогда, после очередного административного преобразования, Кексгольмский уезд, к которому относились и Валаамские острова, перешел в ведомство (по церковной линии) Новгородского архиепископа Феофана. По этому случаю в монастыре была сделана перепись имущества и строений, доставленная затем в резиденцию Феофана.

В то же время состоянием Валаамского монастыря заинтересовался епископ Вологодский, считавший, что поскольку Валаам приписан к Кириллово-Белозерскому монастырю, то поэтому находится в его ведомстве. Иосиф направляет соответствующую опись и Вологодскому епископу. Из нее мы, в частности, узнаем, что к 1735 году в монастыре состоял 21 монах, служителей и работников не имелось, а в казне было 6 рублей 73 копейки.

Следующий 1736 год вообще прошел под знаком "быть или не быть" монастырю. Неопределенное положение обители, забытой губернской и церковной администрацией, и до сих пор не причисленной ни к одной из епархий, вдруг со всей явью обнаружилось в столкновении интересов двух иерархов.

В самом начале 1736 года, как следует из протокола заседания, "некая ис первенствующих святейшаго Синода членов персона" заявила, что "на острове Валамском обретается монастырь имянованием Валамский" и "в том монастыре находится монашествующих число довольное и пребывает без всякого достодолжного над собою наблюдательного смотрения, приемля к себе и постригая противно указам кого хотят".

"Персона" высказала также "немалое сумнительство" по поводу того, что Валаамский монастырь приписан к Кириллово-Белозерскому монастырю и подчиняется Вологодскому епископу.

Такое положение, якобы "не безопасно есть дабы от своеволия каковых наиболших в том Валамском монастыре указам противностей произойти не могло".

По факту "своеволия и указам противности" Синод произвел расследование. В ходе его новый настоятель Кириллово-Белозерского монастыря (Иринарх, по всей видимости, к тому времени скончался) не смог доказать приписания к нему Валаамского монастыря. Тогда встал вопрос — каким образом вообще "появился на свет" Валаамский монастырь. По указу Петра I? Где этот указ? Увы, поиски указа Петра I о восстановлении монастыря не увенчались успехом. Нашелся лишь указ "бывшего князя Меншикова", как об этом блистательном сподвижнике Петра, закончившего свои дни в глухой ссылке, пренебрежительно говорилось о протоколе Синода.

Итак, сомнения возбудившего дело члена Синода, которым мог быть только Феофан Прокопович, подтверждались. Но в связи с отсутствием указа Петра I, единственного документа, могущего подтвердить законность существования Валаамского монастыря, дело принимало иной оборот, крайне неблагоприятный для самой обители и ее руководителя.

На Валаам была направлена воинская команда, задачей которой было — доставить в Санкт-Петербург руководителя монастыря и любого из служителей. Процитируем протокол заседания Синода: "Для того взятья послать... салдат трех человек... дабы они ехали и по приезде вышепоказанных людей взяли и в святейший правительствующий Синод за своим крепким (дабы они утечки и здравию своему повреждения учинить не могли) караулом привезли без всякого времени продолжения".

По возвращению в Санкт-Петербург командир рапортовал — был взят строитель Иосиф Шаров, а с ним еще один монах (служителей не оказалось); возвращение команды в Санкт-Петербург "с помянутыми колодниками" было благополучным. Сразу же состоялся допрос Шарова.

"Под страхом за неправдивое и утайное показание нетотию монашеского чина, но и жесточайшего в светском суде истязания" Иосиф ответил на вопросы следователей.

Судя по сформулированным в протоколе заседания Синода "вопросным пунктам", на которые предстояло ответить многострадальному Шарову, и его ответам, изложенным в рапорте следователей, допрос проходил примерно следующим образом. Вопрос: "Когда был сооружен Валамский монастырь?". Ответ: До моей бытности". Вопрос: "Подлинный указ где ныне имеетца?" Ответ: "Не знаю". Вопрос: "Для каковых резонов оной Валамской монастырь к Кириллову монастырю Белозерскаго приписан?" Ответ: "Не знаю". Вопрос: "До приписки тот Валамской монастырь числился в Синодальной ли области или в коей епархии?" Ответ: "Не знаю".

Вопрос: "Игументство ль в нем было или строительство?" Ответ: "Того я не знаю. А с моей бытности Валамской монастырь имелся и ныне имеется в ведомстве Кириллова монастыря Белозерскаго".

Вопрос: "Пашенной при монастыре колико десятин?" Ответ: "Того сказать не упомню".

Вопрос: "А на том де Валамском острове... по описи Кексгольмского баталиона капитана Василья Доможирова... показуется построенная часовня в прошлых годех была ли?"

Ответ: "Того не ведаю. Таковой часовни по приходе своем в тот монастырь, а имянно в прошлом 1719, не застал и ныне никакой часовни в том Валамском монастыре також и жителей на оном острове трех дворов крестьянских и двора бобыльского не имеется...". Отнекиваясь и во всем ссылаясь на настоятеля Кириллово-Белозерского монастыря Иринарха, Иосиф заявил далее, что сам он лишь выполнял распоряжения, присылаемые от Кириллова монастыря, епископа Ладожского и Карельского Аарона, а с 1733 года также от Новгородского архиерейского дома и Вологодского епископа.

В результате расследования дела о Валаамском монастыре I члены Синода констатировали: "О строении того монастыря высокославныя и вечнодостояныя памяти государя императора Петра Великого самодержца всероссийского указа... не имеется, а обретается с помянутой благословенной за рукой предреченного архимандрита Иринарха грамоты копия". (Имелось в виду письмо Иринарха Аарону, в которой содержится формулировка фальшивого указа Петра о строительстве на острове Валааме церкви?)

Строительство монастыря на Валааме было приписано противозаконной инициативе Иринарха — "утая прежнее на Валамском острове монастыря бытие объявлял оной архимандрит якобы вновь на том острове монастырь ему ведено строить по имянному императорского величества указа, каковаго... от Кириллова монастыря не объявлено, и гдеб тот указ быть имел не объяснено".

Итак, вопрос стоял определенно — быть или не быть монастырю на Валааме. Само его существование опровергало политический курс правительства, следовавший из петровской церковной реформы. Феофана, автора петровского "Духовного Регламента, определившего этот курс, не могло не возмутить противозаконное деяние Иринарха.

Тревожило Феофана и отсутствие "наблюдательного смотрения" за деятельностью монастыря. Ведь по его сведениям туда принимались и постригались беглые! А какие проповеди там читались и как вообще проводилась в жизнь государственная политика, если, как выяснилось, на остров не присылались правительственные указы?!

Боровшийся за очищение религии и церкви, Феофан Прокопович не мог пройти мимо опасной возможности того, чтобы монастырь стал прибежищем юродивых и притворно беснующихся, смущавших население. А кто мог ответить архиерею какие "чудеса" выдумывались в монастыре? И все это — благодаря преступному использованию имени Великого Петра...

К счастью для монастыря в его судьбе уже успела принять участие сама нынездравствующая императрица, наделившая монастырь крестьянами и вотчинами. Но что самое важное, выяснилось, что монастырь существовал на острове еще "от давних времен", еще до шведского разорения Карелии. Любопытно отметить, что руководство церкви, оказывается, не знало об этом явлении в церковной истории. И, конечно, церковных политиков располагало к монастырю то, что старый монастырь погиб от шведских завоевателей. Нынешние валаамские монахи, основавшие свою обитель на старом пепелище (пусть и незаконно) выглядели как преемники валаамских мучеников, сложивших головы за отечество. Да и само основание монастыря становилось возможным благодаря победам Петра над шведами. Таким образом, возвращение монастыря на карту приладожской Карелии становилось печатью православно-российской принадлежности края. Все это, безусловно, было принято во внимание—и новый монастырь получил законное право на существование.

Валаамский монастырь стал известен Феофану по крайней мере с 1730 года. То было трудное время для архиепископа. После смерти Петра противники церковных реформ энергично выступали и против главного помощника царя по делам церкви. Но царская власть взяла церковного реформатора под свою защиту, а для его противников эта борьба закончилась печально. Так в 1730 году за написание "возмутительного" сочинения "Житие новгородского архиепископа еретика Феофана Прокоповича" группа известных церковников была строго наказана. Одному из них, некоему раздиакону Ионе, обвинявшему Феофана в том, что "он церкви у себя дома не имеет" и "в мясоеды в во все посты мясо ест", было указано, что "непристойные укоризны" в адрес Феофана "хотя темно, однако касаются к поношению высочайшей чести и власти... за что по всем государственным правам должны быть казнены смертию". Но смилостившаяся императрица решила "бив кнутом" направить Иону в ссылку в Валаамский монастырь, "не выпускать никуда", "чернил и бумаги не давать".

Ссылка на остров Валаам была все же более легким наказанием, чем смертная казнь...

Мы не знаем как сложилась настоятельская деятельность Иосифа Шарова после разбирательства в Синоде. Удовлетворили ли его просьбу об освобождении от этой должности? Вряд ли. И надо думать смерть свою он встретил на Валааме — переход в другую обитель был запрещен законом.

В память о Шарове на Валааме сохранялся рукописный рассказ о том, как он сам однажды едва не принял смерть в волнах Ладожского озера на пути к Валааму (к этому "чудесному" рассказу мы еще вернемся), да оловянные его тарелки, бережно сохранявшиеся в ризнице монастыря, а в 1911 году выставленные во вновь открытом монастырском музее.

Похоже, однако, что земля Валаама сохранила память о еще одном известном нам обитателе монастыря. Весьма вероятно, что... Впрочем, по порядку.

Разведочные археологические работы на острове в 1987 году дали некоторые материалы, иллюстрирующие устройство и быт Валаама периода возрождения монастыря в XVIII веке. Эти материалы были получены в раскопе, размеченном в 50 м к югу от внешнего "каре" келейных корпусов центральной усадьбы. Здесь на площади 32 м2 исследованы следы жилой постройки — по-видимому, обычного срубного дома, от которого в земле сохранились лишь масса железных гвоздей, осколки оконного стекла и остатки разрушенной печи: битый кирпич, обожженные камни, куски известкового раствора. Несмотря на небольшие размеры раскопа, в нем собрана довольно значительная коллекция бытовых предметов и утвари, принадлежавших обитателям дома. Найдены кухонные и столовые кухонные горшки и миски, железная сковорода, дужка бадьи, мотыжка — орудие огородника, ключ-отмычка от деревянного дверного замка, обломок подсвечника, подковка и бронзовые спиральки, на которых, наверное, висела лампада перед иконой в красном углу. Достаточно прозаический набор. Кто-то из обитателей дома любил и приодеться: из земли извлечены медная пуговица камзола и каблук парадного башмака, украшенный перевитым бронзовым жгутом. Но вот среди остатков разрушенной печи обнаружены несколько обломков изразцов — особых облицовочных керамических плиток, украшавших печь и одновременно обеспечивавших длительное сохранение ею тепла. Изразцовые печи не были редкостью в дворянских жилищах и домах зажиточных горожан, но они как-то плохо вяжутся с бытом братии небогатого монастыря. Недоумение, а потом и улыбки на лицах вызвали находки многочисленных осколков винной тары — стеклянных бутылей и штофов. На остатки чьего же дома наткнулись археологи?

Прежде всего необходимо поточнее датировать комплекс остатков жилища и связанных с ним предметов. Производство гладких полихромных изразцов типа найденных в раскопе было налажено в Санкт-Петербурге с 1710-х годов. Среди множества черепков керамической посуды оказались фрагменты двух столовых мисок и кувшина, украшенных полосами черного лощения. Чернолощеная столовая посуда — характерная продукция московских гончаров, изготовляли ее до конца XVIII века. Принадлежность всего комплекса к XVIII столетию подтверждали и другие находки. Далее уточнить датировку помогли старые планы и описания Валаама. На древнейшем из разысканных к настоящему времени плане монастыря 1751 года место раскопок показано пустующим: никаких домов к югу от ограды и келейных корпусов в то время не было. Отсутствовала застройка на этом участке и в 1777 году, когда в монастыре побывал и описал его приладожский помещик Я. Я. Мордвинов. Наконец, на известной литографии с изображением деревянного Валаамского монастыря, впервые опубликованной в книге путешествий академиком Н. Я. Озерецковским в 1792 году, место раскопок показано пустующим по-прежнему. Следовательно, чье-то жилище могло стоять здесь только в первой половине XVIII века, а точнее — в 1720—1740-х годах.

Теперь можно обратиться к документам первых десятилетий существования возрожденного Валаамского монастыря и попытаться найти в них какие-то сведения, сопоставимые с материалами раскопа. Внимание привлекают два письма, датированные 1727 и 1728 годами. Это письма настоятеля монастыря Иосифа Шарова, адресованные Кириллово-Белозерскому архимандриту Иринарху. В них сообщается о проживании при монастыре одного светского лица, богатого "вклатчика" Василия Агапитова, поддерживающего монастырь и по каким-то причинам заинтересованным в существовании и укреплении православной обители на Валааме. Из писем настоятеля явствует, что жизнь этого человека при монастыре была полна драматизма. Так, в июне 1727 года, пишет Шаров, "приезжали к нам разбойники и вклатчика нашего Василья Агапитова пограбили, а денег у него взяли семьсот рублев". В следующем 1728 году Агапитова постигло новое несчастье — он стал погорельцем, о чем Шаров писал: "вклатчик который у нас в монастыре Василей Агапитов, и онаго 727 году разбойники пограбили, а в нынешнем 728 году келлии, которые купил у нас, згорели, також де и который его был скарб все згорело". Шаров сетует на то, что при тушении пожара были сломаны еще две монастырские кельи.

Очень похоже, что остатки жилища, вскрытые в раскопе, и принадлежали неудачливому вкладчику Агапитову. Все сходится: и даты, и расположение дома за чертой монастыря (вкладчик — не монах), и вполне светская изразцовая печь, и даже осколки винных бутылок и штофов. Как видно, после ограбления и пожара Агапитов не стал отстраивать дом, а перебрался подальше от лихого места.

В 1749 году в монастыре появился новый руководитель — отец Ефрем. Биограф Ефрема сообщает, что тот "происходил из Олонецкого края, из духовного звания". В 1745 году он был пострижен в монахи в одном из Новгородских монастырей, затем служил при архиепископе Новгородском. В 1749 году его, удостоенного доверием начальства, назначили строителем Валаамского монастыря. В 1757 году возвели в сан игумена.

Когда Ефрем принял монастырь, тот находился в плачевном состоянии. Как следует из составленной в 1741 году епархиальной ведомости "Сколько новгородских епархиальных монастырей для службы Божией, престолов в каждом монастыре обретается и при многих ли ныне служба Божия совершается", в Валаамском монастыре было 2 церкви, пять престолов, но службы, за неимением иеромонахов, не проводились.

Положение не изменилось и в течение первых десяти лет настоятельской деятельности Ефрема. Известно, что в начале 60-х годов братия состояла из 18 престарелых монахов и послушников. По причине старости и слабости монахи не могли служить в церкви.

В это время на острове вновь обосновался белый священник, а с ним дьякон и четыре причетника с семьями. Монастырский историк XIX века (мы имеем ввиду книги "Валаамский монастырь и его подвижники", выходившие тремя изданиями с 1864 по 1903 годы, подготовленные в стенах монастыря без указания авторства и представлявшие собой официальную монастырскую трактовку событий его истории писал, что бельцы "нерадиво исполняли свои обязанности, только спорили с игуменом о доходах".

А вот как характеризует тот же историк отношения с местным населением в этот период: "Не оберегаемые никем, острова монастырские самовольно посещаемы были береговыми жителями, которые приезжали сюда для ловли рыбы и стреляния тюленей. От их неосторожности случались частые пожары в монастырских владениях".

Как видно, особым авторитетом среди местных жителей в первые годы настоятельской деятельности Ефрема монастырь не пользовался. Однако, к концу его жизни (1782 год), положение значительно изменилось к лучшему. Период его настоятельской деятельности является также одним из самых любопытных периодов монастырской истории. Попробуем понять и оценить результаты работы о. Ефрема по восстановлению былого авторитета и благосостояния монастыря на Валааме.

Вскоре после прибытия на остров Ефрем в 1751 году обращается за финансовой помощью к императрице Елизавете. На починку и постройку монастырских зданий, а также на церковную утварь и исправление иконостаса и образов Елизавета Петровна пожаловала 1000 рублей. Значительные средства предоставил монастырю Синод. В 50-е годы в монастыре ведется значительное строительство: перестроили или заново построили келейные здания, конюшенный двор, мельницу, амбары; монастырь обнесли оградой.

Увы, почти все постройки обновленного монастыря уничтожил катастрофический пожар 3-го апреля 1754 года. Удалось спасти всего несколько икон, часть церковной утвари и "малое количество книг". Из строений уцелела только часть монастырской стены и одна часовня.

Благодаря новым щедротам императрицы монастырь в ближайшие годы был восстановлен. Часть средств Ефрем использовал для написания новых икон взамен сгоревших. Тогда же, в 50-е годы был создан самый ранний из известных нам образов Сергия и Германа Валаамских чудотворцев.

Исследователи истории Валаамского монастыря уже задавались вопросом, почему до нашего времени не дошел ни один из атрибутов культа Сергия и Германа, широко почитавшихся в древности. То, что не сохранилось их "Житие" можно понять (есть мнение, что жизнеописания неканонизированных святых Сергия и Германа просто не существовало). Но почему не сохранилось икон с образами Сергия и Германа? Одним из объяснений может быть то, что их поглотило пламя пожара 1754 года. Но имелись ли во вновь образованном монастыре на Валааме старые иконы Сергия и Германа? И в каком состоянии находился культ валаамских чудотворцев и основателей монастыря в эти первые десятилетия существования монастыря на Валааме? На эти вопросы необходимо попытаться ответить, прежде чем обратиться к деятельности Ефрема по восстановлению культа Сергия и Германа, занимавшей, по всей видимости, центральное место в программе нового настоятеля по восстановлению позиций монастыря в Приладожье.

Бытописатели Валаамского монастыря считали культ Сергия и Германа тем "духовным основанием", на котором строилось все монастырское здание. Вообще святость валаамской земли определялась наличием в ней святых останков валаамских чудотворцев. Их мощи, по преданию, оставались на Валааме в скале, скрытые от врагов во время запустения монастыря. Такое представление устойчиво бытовало в XVII веке, например, в Тихвинском монастыре, в который ушла часть монахов с Валаама после разорения шведами их обители. Еще в 1696 году архимандрит Тихвинского монастыря призывал царей Петра и Ивана спасти эти мощи, перенеся их на российскую территорию. Он, очевидно, предполагал снарядить за границу России, на Валаам, на шведскую, стало быть территорию, специальную экспедицию для перенесения святых останков основателей Валаамского монастыря. Благо, что этому искреннему намерению не суждено было осуществиться, читаем мы в валаамских изданиях XIX века, ибо лишенный святых мощей, Валаам терял свою святость и надежду на возвращение монастыря.

Известно, что Иринарх, приступая к строительству первой церкви на Валааме, просил благотворителей делать взносы на возобновление монастыря именно ради Сергия и Германа. То есть мы можем сделать вывод о том, что святые Сергий и Герман валаамские почитались в XVII — начале XVIII века в Тихвинском и Кирилло-Белозерском монастырях.

Почитались они и в приписном к Кириллову монастырю — Васильевском монастыре, куда после разорения Валаама переместилось наибольшее число валаамской братии. Но, по всей видимости, культ Сергия и Германа угасал среди васильевских монахов. Во-первых, для местного староладожского населения он был чужим и не относился к местным святыням, равно как и к общерусскому почитанию. Поддержание культа Сергия и Германа происходило в узком кругу васильевских монахов. На протяжении XVII века этот круг постепенно сужался. Уже было отмечено, что к последней четверти XVII века братия монастыря состояла из 3-х человек. Надо учесть и то, что примерно к середине XVII века в числе братии Васильевского монастыря по причине смерти от старости, вероятно, не оставалось выходцев с Валаама, живых носителей Валаамской традиции.

Любопытное замечание о преемственности валаамской традиции новыми насельниками Валаама XVIII века сделал в середине XIX века известный церковный автор и благочинный Валаамского монастыря, хорошо знавший его историю, епископ Игнатий (Брянчинов). Он определенно писал, что строителями нового монастыря на Валааме были иноки кириллово-белозерские.

С начала строительства монастыря в 1719 году и вплоть до 50-х годов XVIII века мы не имеем практически никаких определенных свидетельств о почитании святых Сергия и Германа на Валааме. Судя по описям монастыря, при Иосифе Шарове там не имелось ни одного культового сооружения в их честь, хотя, казалось бы, именно с увековечивания памяти о них и должен был начинать свою деятельность новый монастырь. Нет упоминаний о Сергии и Германе и в имеющейся в нашем распоряжении переписке Шарова с Иринархом, и в письмах епископа Ааарона, не говоря уж об указе Меншикова. Не упоминаются имена Сергия и Германа как, казалось бы, авторитетное свидетельство значимости монастыря и в материалах следствия и допроса Иосифа Шарова в Синоде.

Еще одно любопытное свидетельство наводит на размышление. Это рассказ о чудесном спасении Иосифа Шарова от гибели в волнах Ладожского озера, сохранившийся в монастыре в записи, сделанной в XVIII веке, и изданный в 1792 году валаамским монастырем отдельной назидательной книжкой. Назидательность в ней заключается в следующем: чтобы спастись от потопления, следует обращаться за помощью с молитвой к Господу и святым, как это произошло в случае с Иосифом Шаровым.

Шаров обращался за помощью в молитве к Богородице и святому Николаю. Надо думать, что записи чудесных событий при Шарове велись. Но почему отсутствуют записи чудес, производимых Сергием и Германом, на что должны бы быть направлены усилия монархов, видевших в культе валаамских чудотворцев "духовное основание" монастыря?

Обновление религиозной жизни, начатое при Петре I, предусматривало новое отношение к святым и чудесам, ими творимым. В 1716 году, когда архимандрит Иринарх решился на строительство монастыря на Валааме, вышло так называемое "Руководство для архиереев". В нем церковному руководству предписывалось наблюдать, чтобы в епархиях "чудес" не вымышляли. В 1721 году был принят в качестве церковного закона "Духовный Регламент", запрещавший всякие "непотребные церемонии", "сумнительные мощи святых" и такие же иконы. "Регламент" обязывал церковников "смотреть истории святых, не суть ли некия от них ложно вымышленные, сказующие чего не было". "Бездельные и смеху достойные" чудеса предписывалось "обличить и запрещению предать со объявлением лжи во оных обретаемой". Таким образом происходил пересмотр "историй святых".

Ясно, что истории святых Сергия и Германа, будь они созданы и преданы огласке, как раз попадали под категорию сомнительных. Об официальном восстановлении почитания валаамских чудотворцев не могло быть и речи. Новым насельникам Валаама оставалось либо отказаться от "непотребных церемоний" в их честь, либо отправлять их тайно. Вспомним, что "колоднику" Иосифу Шарову пришлось держать ответ о состоянии монастыря перед самим Феофаном Прокоповичем, главным гонителем сомнительных святых.

Было бы несправедливо обойти вниманием предание, родившееся в стенах монастыря в XVIII веке, о почитании святых Сергия и Германа на Валааме во время шведской оккупации Карелии и запустения монастыря.

Некий финский крестьянин-лютеранин, переселившийся с материка на Валаам, нашел могилу Сергия и Германа и каким-то образом попытался надругаться над святыми мощами их. Но только он приступил к этому неблаговидному занятию, как мгновенно заболел расслаблением членов. И только после молитв и просьб о помиловании, святые простили его и он выздоровел. В честь своего чудесного избавления крестьянин построил над могилой старцев часовню.

Строение, очевидно, благополучно простояло до 1715 года и ее нашел на острове капитан Доможиров (?). Но при допросе Шарова в Синоде в 1736 году обнаружилось, что в 1719 году, когда он прибыл на остров, там никакой часовни не было, как отсутствовали и переписанные Доможировым местные жители. Вряд ли Шаров обманывал следователей, заявляя, что ничего не знает об этой часовне. Его ответ легко было перепроверить, "нажав" на его товарища, доставленного с острова вместе с настоятелем.

Следует думать, что часовня, найденная Доможировым, была упразднена в связи со строительством на этом месте новой монастырской церкви. Но если настоятель нового монастыря Шаров не знал о существовании этой часовни, якобы, отмечавшей могилу со святыми мощами Сергия и Германа, то вряд ли выбор места под строительство монастырского собора определялся местонахождением святых мощей Сергия и Германа. Очень может быть, что вновь пришедшие на Валаам монахи Кириллово-Белозерского монастыря даже и не представляли себе, что строят церковь на мощах валаамских чудотворцев.

Но любопытно отметить, что по ведомостям Новгородской епархии в 1739—1741 годах в монастыре числится какая-то часовня, находящаяся "под церковью". Важно отметить, что она, по всей видимости, располагалась на том месте, где на плане монастыря 1751 года указано место погребения святых мощей Сергия и Германа. Иного назначения часовни, кроме как в честь валаамских чудотворцев, трудно предположить.

Вероятно, в период между 1736 годом (допрос Шарова в Синоде) и 1751 годом (составление плана монастыря) в монастыре были сделаны шаги по укреплению культа "валаамских начальников". Благо, что изменение внутриполитической обстановки в империи, произошедшее в этот период, благоприятно отразилось на состоянии культовой практики церкви. Восшедшая на российский трон в 1741 году Елизавета Петровна отказалась от жесткой линии Петра в отношении "сумнительных святых".

План монастыря 1751 года был составлен в то время, когда Ефрем, недавно назначенный настоятелем монастыря, приступил к его реконструкции. "Экспликация" к плану является для нас первым со времени строительства монастыря документальным свидетельством почитания культа святых Сергия и Германа. Здесь впервые зафиксировано представление о том, что Преображенский собор построен на мощах валаамских чудотворцев. На "Экспликации" под литерой "А" обозначена: "Церковь Преображения Господня с двумя пределами. Перед оной предел Евангелиста Иоанна Богослова. Другой Андрея Первозванного. А под оной же церковью мощи Преподобных Сергия и Германа валаамских чудотворцев".

Итак, утверждение культа Сергия и Германа в сооружениях монастыря, как и написанные иконы в их честь свидетельствуют о восстановлении и укреплении культа, произошедшее при Ефреме.

Когда после пожара 1754 года Ефрем отстроил новый Преображенский собор, то он не ограничился ссылкой на то, что собор построен на мощах Сергия и Германа. Как явствует из плана монастыря 1757 года, составленного в связи с восстановлением монастырских строений после пожара, в новом соборе уже имелся придел во имя святых Сергия и Германа. Это было первое культовое сооружение в честь валаамских чудотворцев и легендарных основателей монастыря.

Капитан Яков Мордвинов, побывавший в монастыре в 1777 году, свидетельствовал, что в соборной церкви имеется придел во имя Сергия и Германа, "где и мощи Преподобных под спудом, а сверху сделаны раки, и на раках положены живописные их образы".

Во всем этом мы видим целенаправленную деятельность Ефрема по восстановлению культа святых валаамских чудотворцев.

Капитан Мордвинов оставил также любопытное описание одного из интересующих нас "объектов" Валаамского архипелага (ныне называемого островом Святым), а на нем — самого загадочного на всем архипелаге сооружения, так называемой пещеры.

Вот как описывал Мордвинов свое посещение этого островка:

"Пристали к берегу (где) крест деревянный... В половине горы часовня деревянная, и в ней образы. Часовня поставлена и образы писаны при игумене Ефреме. Позади той часовни пещера в каменной горе... Проход в нее тесен и проходили на коленях. Вошед в пещеру можно стоять двум человекам. В оной стоит деревянный небольшой крест и лежат небольшие два камня".

В этой пещере, по утверждению Мордвинова, "спасались преподобные", то есть Сергий и Герман Валаамские.

Судя по сообщению Мордвинова, при Ефреме на острове Святом появился целый культовый комплекс. Но если происхождение часовни ясно, то возникновение пещеры как места подвижничества основателей Валаамского монастыря — явление загадочное.

Что же представляет собой пещера? Это неглубокая расщелина в скале, стены которой продолжены и выложены бутованным камнем; крышей ей служит каменный блок из тесаного гранита, положенный на стены. В таком виде пещера дошла до наших дней и, безусловно, не могла существовать до XVIII века хотя бы потому, что, как утверждают лихенологи, лишайники на стенах пещеры весьма молоды, и указывают на довольно поздний характер строения.

Сейчас на крыше пещеры находится деревянный крест с надписью "построена мелница и крест вырезан месяца апреля 1759 году". При том, что Я. Мордвинов подробно описал свои прогулки по острову, он ни словом не обмолвился о существовании на островке мельницы. По плану, сделанному в 1751 году нам известно, что мельница стояла в нескольких десятках метров от усадьбы монастыря, причем, предполагалось строительство на том же месте новой мельницы. Нахождение же ее на островке, в глухом районе монастырской территории, представляется просто невероятным.

Может быть крест был вырезан и поставлен сначала вблизи вновь построенной на усадьбе монастыря мельницы, а затем кто-то перенес его сюда, на островок, к пещере? Но может быть, именно этот крест и имел в виду Мордвинов, описывая комплекс строений на Святом острове, а надпись на кресте с упоминанием строительства мельницы и установки самого креста — это лишь отметка о двух событиях в монастырской жизни, совпадающих по времени?

В любом случае, важно отметить, что дата, вырезанная на кресте, и свидетельство Я. Мордвинова о существовании культового ансамбля на Святом (часовня построена при Ефреме) заставляют нас присмотреться к игумену Ефрему как весьма вероятному строителю и самой "пещеры".

Ясно, что пещеру выдумать без всякого на то основания невозможно. Таким основанием прежде всего мог быть некий природный "намек" на пещеру: неглубокая расщелина в скале (подобные "намеки" достаточно часто, кстати, встречаются в разных местах Валаамского архипелага).

Чье-то воображение возможно приняло расщелину за пещеру. Но чтобы счесть ее местом подвижничества основателей Валаамского монастыря — Сергия и Германа — одного воображения недостаточно. Для этого должно было существовать представление о такой форме жизни Сергия и Германа на Валааме. Приходится предположить, что тот, кто сооружал и достраивал "пещеру", руководствовался какими-то знаниями о прошлом монастыря.

Впрочем, сооружая "пещеру", Ефрем, возможно, руководствовался самыми общими представлениями о значении пещер в развитии христианства, восходящими к библейской традиции. Ефрем был по всей видимости, просвещенным в церковном отношении монахом — он служил в Новгородских монастырях и ряд лет при архиепископе Новгородском. Он, безусловно, представлял себе, какой авторитет создает монастырю, как сказать, пещерная традиция христианства, воспроизведенная на Валааме. С пещерами были связаны деяния Иисуса Христа и его апостолов, в катакомбах, пещерных храмах и монастырях зарождалось первоначальное христианство. Пещерная традиция пришла на Русь — с пещер начиналась Киево-Печерская лавра — и достигла севера — появился Псковско-Печерский монастырь. В пещеры удалялись от мирской суеты пустыннолюбивые иноки, основывавшие затем свои монастыри, в том числе выходцы с Валаама — Савватий Соловецкий, Корнилий Палеостровский и другие.

И если есть пещеры на Соловках, в Палеостровском монастыре, во многих других монастырях, которые гордятся этими свидетельствами своего заслуженного прошлого, то они должны быть и на Валааме. Возможно, так размышлял Ефрем, сооружая "пещеру" на святом острове и "поселяя" туда основателей Валаамского монастыря.

На одном из планов монастырских территорий 1780-х годов островок с "пещерой" помечен названием "Старый Валаам". Это название дано, без сомнения, при Ефреме и, видимо, соответствовало представлению игумена о том, что отсюда начинался Валаамский монастырь. Заметим, однако, что строительство монастыря в древности на непригодном для автономного проживания и освоения окружающей территории островке было просто невозможным. И Ефрем не мог не понимать этого. Однако, он построил пещеру и соотнес остров Святой с местом основания Валаамского монастыря. Возможно, какие-то легенды об этом событии все же бытовали среди местного населения восточного Приладожья. Уж больно многозначительно звучит название этого крохотного островка — Святой, Pyhasaari —по-карельски и по-фински. (Впрочем, это название остров мог получить и после сооружения на нем культового ансамбля в память о Сергии и Германе).

В любом случае, Ефрем не случайно соорудил на этом островке культовый ансамбль. В XVIII веке, как и раньше, по цепочке островов, в ряду которых находился о. Святой, проходил путь местного населения на Валаам с восточного побережья Ладожского озера. Зимой по этому пути шли в монастырь пешком по льду или на лошадях, летом — на лодках и судах. По этому же пути, кстати, прибыл на Валаам, капитан Яков Мордвинов "со товарищи". На подходе к Валааму культовый ансамбль острова Святой привлекал к себе богомольцев и путешественников; пещера как место подвигов основателей монастыря Сергия и Германа будила религиозное воображение людей и поднимала авторитет Валаамской обители.

К периоду настоятельской деятельности Ефрема относятся свидетельства о многочисленных попытках наладить духовную связь с местным населением и тем самым обеспечить монастырю помощь в строительной и хозяйственной деятельности. Вот любопытный рассказ о чудесах Сергия и Германа, явившихся богомольцам-странникам на их пути в монастырь — он был записан при Ефреме.

Два прибрежных жителя Олонецкой губернии шли ранней весной по льду на Валаам. Неожиданно, сильный ветер взломал лед и разметал его по озеру. Трое суток бедняки носились на небольшой льдине по необозримому пространству озера. Они молили святых Сергия и Германа о помощи. "Внезапно нашло на них оцепенение и в это время явились им два свято-лепные старца, которые, успокоив их близким спасением, повелевали, в благодарность за сие, по прибытию в Валаамскую обитель, воздать молебное пение перед иконою Пресвятая Богородицы, нарицаемой Смоленский и находящейся в монастырской чернорабочей избе (подчеркнуто нами. — Авт.). Удивленные странники попросили иноков: кто вы и как попали к нам на эту льдину? — "Мы Валаамские старцы Сергий и Герман...". Погибавшие очнулись с радостными чувствами... Взорам их представился Валаамский монастырь, у подножия которого стояла их льдина".

Рассказчик добавляет, что благочестивые люди исполнили волю валаамских чудотворцев — отпели молебен Пресвятыя-Деве и угодникам Божиим Сергию и Герману". И более того, в благодарность за покровительство валаамских святых "признательные странники год трудились безвозмездно в святой обители".

Записи чудес Сергия и Германа начинают появляться в монастыре при Ефреме. Слухи о чудесах Сергия и Германа, конечно, распространяются и среди местного населения. Пересказанная нами запись рассказа о чудесном покровительстве валаамских святых местным жителям свидетельствует также о том, как благодаря культу Сергия и Германа привлекалось к работам в монастыре местное население.

Благодаря усилиям Ефрема монастырь значительно укрепил свое положение в северо-западном Приладожье. При Ефреме на Валааме у стен монастыря ежегодно собиралась ярмарка, ставшая вскоре одной из крупнейших во всей Карелии. Сюда съезжались жители побережья Ладожского озера: западного — "финского", восточного — "карельского", южного — "русского". Ярмарка, бывшая ежегодным событием для всего Приладожья, немало способствовала привлечению местного карельского населения к монастырю и православию. Купечество жертвовало средства на развитие монастыря.

О большом количестве жертвователей и их происхождении свидетельствует Синодик, составленный при Ефреме. Среди "разных господ и всякого чина людей" — благотворителей и помощников монастыря — упоминается большая группа петербургских купцов. Широко представлены олончане и купцы города Ладоги. Ряд имен принадлежит священнослужителям Олонца и Олонецкого уезда — связь с ними была обусловлена происхождением Ефрема. Особенно важно отметить, что в числе "рода благодетелей и жертвователей" находятся многочисленные жители Кексгольмского уезда, в том числе — Сердобольского погоста и местностей северо-западного Приладожья: Суйстамо, Импилахти, Суоярви и Салми. Последние населяли ту административную территорию, к которой относился и Валаамский монастырь и где восстановить свой авторитет было труднее всего, поскольку общественная жизнь этой области была освящена лютеранской церковью.

Однако, начинавший выходить из потерянного состояния монастырь в 60-е годы XVIII века подвергся новым испытаниям в связи с церковной реформой, проведенной императрицей Екатериной II в 1764 году. В результате секуляризации значительной земельной собственности был нанесен чувствительный удар по монастырскому землевладению, доходам и материальному благополучию церкви.

Монастыри, лишенные основных источников своих доходов, переводились на государственное содержание. Поделенные на три класса, они получали в соответствии с установленным для каждого количеством монахов, так называемые штатные средства. Более половины монастырей не получили их, оставаясь как бы "за штатом". Им оставалось существовать за счет "доброхотных дарителей" и исполнения треб. Наиболее слабые и незначительные монастыри перевели на положение приходских церквей или вовсе закрыли.

Среди тех, кто не получил штатного содержания, оказался и Валаамский монастырь. Он, правда, не был закрыт, но отныне, лишенный крестьян и угодий, мог надеяться лишь на взносы благочестивых почитателей валаамских чудотворцев да на труд собственных монахов.

Немощная братия монастыря, конечно, не могла справиться с работами. "Тогда, — сообщает монастырский историк, — обитель пришла в крайний упадок: некому было обрабатывать полей, рубить дрова и справлять другие монастырские работы".

В это время по неизвестным причинам Ефрем покидает Валаам и отправляется на жительство в Соловецкий монастырь. Затем он оказался в Александрово-Свирском монастыре. Наконец, спустя два года, митрополит Санкт-Петербургский Гавриил, в ведении которого после очередного административного преобразования оказывается монастырь, возвращает Ефрема на Валаам. С 1771 и до смерти в 1782 году Ефрем — вновь игумен Валаамского монастыря.

Завершая наш краткий очерк развития монастыря при игумене Ефреме, обратим, внимание читателя на два момента.

Первое. Начало подлинного возрождения монастыря и восстановление его тесной связи с местным населением было положено благодаря культурно-церковной и хозяйственной деятельности олонецкого уроженца игумена Ефрема. Будучи местным жителем, выросшим к тому же в семье православного священника, он в немалой степени являлся носителем традиции, связывающей Валаам и приладожское население. В возрождении этой связи особую роль сыграл культ Сергия и Германа, который восстанавливал Ефрем — он, безусловно, знал особенности почитания этих святых среди местного населения и следовал им. Иными словами, личные качества Ефрема, его местное происхождение стали важным условием в развитии монастыря. Благодаря Ефрему наметилась тенденция восстановления Валаамского монастыря в качестве центра православной культуры в северном Приладожье, каким он являлся в прошлом.

И второе. Игумен Ефрем заложил важный принцип в основу последующего формирования структуры монастырского комплекса, на древней и богатой историческими событиями земле. Игумен соотносил легендарную память о прошлом монастыря с одной из валаамских местностей и строил здесь культовые сооружения, явившиеся памятниками прошлому. Такими памятниками становились Преображенская церковь, построенная Ефремом, якобы на мощах святых Сергия и Германа, и культовый ансамбль на о. Святом, где в "пещере", якобы, жили в древности основатели Валаамского монастыря старцы Сергий и Герман. Такой опыт, используя современную терминологию, являлся опытом "музеефикации" Валаама, предпринятым в связи с отсутствием на архипелаге древних сооружений и рукописных памятников, документировавших исторический путь монастыря и его миссию в Карелии. А основанием для подобной "музеефикации" становились легенды, предания и религиозное воображение.

Выборгская губерния, в составе которой находился Кексгольмский уезд и вместе с ним Валаамские монастырские острова, занимала особое положение в российской империи. Население губернии, в большинстве своем лютеранско-финское, жило в XVIII веке по законам, оставшимся от времен шведского владычества этой областью. Стремясь преодолеть обособленность губернии от империи, российское правительство в 70-х—80-х годах предприняло проведение в губернии целого ряда административных реформ. Наряду с этим было обращено внимание на слабое положение православной церкви в этой области. Тогда и Валаамский монастырь, находившийся после секуляризации земельной собственности в плачевном состоянии, привлек внимание церковного руководства, а след за ним и Екатерины II.

Слабость православной церкви в Выборгской губернии характеризовалась хотя бы тем, что в культовой практике православия в этот период едва не был принят лютеранский катехизис, переведенный на карельский язык. Церковное руководство согласилось было на такой шаг, чтобы как-то компенсировать отсутствие церковной литературы для карельского населения области. Правда, прихожане сами отвергли лютеранский учебник.

Понятно, что подобная обстановка требовала принятия мер по ее преодолению. И наряду с другими мерами по усилению православия в области особое внимание было уделено укреплению Валаамского монастыря. Теперь не только валаамские игумены, но и высшие церковные власти обнаружили стремление восстановить былой авторитет обители и превратить ее в центр православной культуры приладожской Карелии.

Внимание к Валаамскому монастырю объяснялось и политическими причинами. В 80-х годах Екатерина II возвела монастырь во III класс, поставив его таким образом на государственное содержание. В 90-х годах Павел I значительно расширил земельные угодья монастыря. Под свою опеку взял монастырь виднейший иерарх Русской православной церкви того времени, стоявший вблизи трона митрополит Санкт-Петербургский Гавриил.

В 1782 году после смерти игумена Ефрема строителем в монастырь был назначен монах Саровской пустыни отец Назарий. Он слыл опытным хозяйственником и строителем, и ему митрополит Гавриил поручил перестройку монастыря — деревянные строения предполагалось заменить каменными.

Назарий блестяще справился с порученным делом. Уже к концу XVIII века сложилось ядро каменного монастыря. Центром его стал возведенный на месте деревянной церкви Спасо-Преображенский собор, первый каменный храм на Валааме. К нему примыкали келейные корпуса, составившие внутренний четырехугольник монастырских зданий. За пределами монастыря строился скит, часовни, странноприимный дом — гостиница для богомольцев.

Одновременно с возведением каменных построек и в определенной степени благодаря этому (был достигнут необходимый уровень благоустройства жилья) Назарию удалось собрать достаточную и дееспособную общину. К концу 80-х годов XVIII века численность монашеской братии на Валааме превышала 50 человек.

Монастырь был организован на основе общежитийного устава по образцу Саровской пустыни. Новый устав вводил общность молитвы, трапезы, имущества для всей братии и строго регламентировал поведение монахов, даже ограничивал свободу передвижения по монастырской территории.

В таких условиях возрастала власть настоятеля монастыря, который выполнял не только хозяйственные и распорядительные функции, но и становился духовным наставником каждого члена братства. В данном случае особая власть игумена, единоначальника в хозяйственной и духовной жизни, отвечала задаче выведения монастыря из кризисного состояния.

В церковной историографии до сих пор существует точка зрения, что подлинное возрождение монастыря началось с прихода к руководству обителью Назария. Действительно, успех монастыря в строительной и хозяйственной деятельности, а также существование на Валааме относительно многочисленной и хорошо организованной общины говорят в пользу Назария. Однако, было бы несправедливо приписывать заслуги в деле становления монастыря одному Назарию.

Валаамского игумена направляла твердая и опытная рука петербургского митрополита Гавриила. Благодаря его ходатайству монастырь был переведен в число штатных с государственным содержанием. Митрополит Гавриил привлек благотворителей к пожертвованиям на нужны строительства. В его канцелярии велась работа по изучению монастырской истории и традиций, которые предстояло возродить на Валааме. В частности, митрополиту Гавриилу принадлежит идея внедрения в Валаамском монастыре общежитийного устава, якобы, отвечавшего древнему устройству валаамской общины. Митрополит Гавриил нашел и самого отца Назария, который стал "орудием" для претворения в жизнь идей и намерений петербургского митрополита. Следует, таким образом, признать, что истинным инициатором и руководителем на Валааме преобразований явился митрополит Гавриил.

Известно, что Гавриил положительно относился к настоятельской деятельности игумена Ефрема. Митрополит хорошо представлял себе, как показали дальнейшие его действия, значение культа святых Сергия и Германа для восстановления авторитета монастыря в Приладожье. А следовательно, митрополит Гавриил понимал и своеобразные местные условия, в которых строил свою деятельность в Карелии монастырь.

Наверняка архиерей задавался вопросом, сможет ли Назарий осуществить должное руководство общиной? Ведь он ни в коей мере не был носителем валаамской традиции. Назарий прибыл на Валаам издалека и местной религиозной жизни и ее особенностей не знал. Можно сказать, что он пришел на остров, в прямом и переносном смысле слова, с собственным уставом.

Правда, митрополит Гавриил позаботился и на сей счет. Как сообщает монастырский историк, "определяя в 1782 году для восстановления монастыря старца Назария, святитель назначил ему в помощника и казначея отца Иннокентия".

Биограф Иннокентия сообщает, что тот родился в Олонецкой губернии, в деревне Рижкалицы Туксинского прихода, "от честных и зажиточных поселян, по прозванию Моруевых". В Валаамский монастырь вступил в 1765 году, в то время, когда екатеринские реформы поставили обитель на грань разрушения. Через несколько лет, проявив, видимо, значительные способности, Иннокентий был переведен с Валаама в Александрово-Невскую лавру, где получил должность ключника. Александрово-Невская лавра занимала особое положение в монастырской системе России. Сюда со всего государства посылались монахи, проявившие себя с наилучшей стороны; здесь они проходили подготовку к высшим руководящим должностям.

В столице Иннокентий был хорошо знаком митрополиту Гавриилу. Биограф игумена сообщал, что "от него узнал преосвященный Гавриил о причинах неустройства и нестроения Валаамской обители".

Причины упадка экономики монастыря были понятны митрополиту и без доклада Иннокентия. А вот о причинах недостаточного авторитета монастыря среди местного населения наверняка рассказал митрополиту Гавриилу Иннокентий. Отметим, что Иннокентий стал валаамским монахом при игумене Ефреме и, в частности, не мог не оценить мероприятий, которые проводил Ефрем для восстановления "духовной основы" монастыря — культа святых Сергия и Германа.

Вероятно, не без участия Иннокентия в канцелярии Гавриила проводилась работа по изучению валаамской истории. Известно, что именно в то время были исследованы жития общерусских, святых — Александра Свирского, Савватия Соловецкого, Авраамия Ростовского, а также жития и предания о сугубо местных карельских святых, связанных с древним Валаамом — Арсения Коневецкого, Корнилия Палеостровского, Адриана Ондрусовского, Афанасия Сяндемского. Последние двое почитались в очень небольших группах населения восточного Приладожья, выходцем откуда был и сам Иннокентий.

В результате, в 1787 году митрополит Гавриил вместе с материалами, касающимися жизнедеятельности Общерусских и местных святых, связанных с древним Валаамским монастырем, прислал на остров грамоту, в которой наставлял вновь собранных монахов развивать старые валаамские традиции. В этой грамоте особо подчеркивалось значение для монастыря собственного валаамского культа святых Сергия и Германа.

Характерно, что в том же 1787 году, когда на Валааме был заложен новый каменный соборный храм, то его нижняя церковь, являвшаяся как бы фундаментом всего нового храма, была посвящена валаамским чудотворцам, легендарным основателям монастыря.

Достойна внимания та роль, какую сыграл "помощник Назария" Иннокентий в сооружении этой церкви. Заметим, что это была первая церковь в честь святых Сергия и Германа.

Но прежде поясним, что служило поводом к освящению православных церквей. Они посвящались различным православным праздникам, иконам, наиболее почитаемым святым. Поводом к возведению нового храма могли быть различные случаи.

Предположим, некоему богомольцу или монаху было видение Богородицы, или — совсем уникальное событие — являлась во сне Святая Троица. Или, бывало, что чудесным образом являвшиеся святые спасали, якобы, от неминуемой гибели. Подобными чудесами и видениями делились с епископами, игуменами, священниками. В память о наиболее значительных событиях такого рода сооружались церкви и часовни, устанавливались престольные праздники, по ним давались названия церквам. В монастырях эти вопросы решал игумен, испрашивая при этом разрешения церковного руководства.

Благодаря подобному "чудесному явлению" нижняя церковь строящегося собора была посвящена святым Сергию и Герману. Дело происходило так.

Казначею Иннокентию приснился сон: закладывается каменный собор. Работами руководит сам митрополит Гавриил. Старцы Сергий и Герман, чудесно явившиеся на это мероприятие, всем своим видом показывают, что одобряют это начинание митрополита. И вот собор уже построен. Гавриил освящает нижнюю церковь во имя святых Сергия и Германа валаамских чудотворцев.

Конечно, содержание этого чудесного сна было доведено до сведения митрополита Гавриила и, несомненно, с его благословения сон превратился в быль. Правда, освящение происходило без участия митрополита. Но любопытнее всего то, что освящал церковь во имя святых Сергия и Германа не настоятель Назарий, а почему-то его "помощник" Иннокентий.

Биограф Иннокентия, описывая этот случай, добавляет, что отец Назарий увидел вдруг Иннокентия в качестве своего преемника. Вот таким "помощником" Назарию оказался приставленный к нему митрополитом Гавриилом местный церковник Иннокентий (Моруев), сделавший наиболее важный из до сих пор предпринимавшихся шагов по возрождению на Валааме культа святых Сергия и Германа. Как с митрополитом Гавриилом, так и с отцом Иннокентием Назарий должен поделить заслуги в деле восстановления Валаамского монастыря.

Иннокентий действительно стал преемником Назария на посту настоятеля. Произошло это в условиях довольно скандальных.

В 1801 году сменивший митрополита Гавриила на посту епархиального архиерея архиепископ Амвросий получил секретное послание от Генерал-прокурора Обольянинова, в котором говорилось:

"...Явился ко мне прапорщик Мещанский, живший некоторое время в Валаамском монастыре. В учиненных ему допросах он показал, между прочим, что в том монастыре укрываются беглые люди, к которым по соседству шведской границы доставляются билеты с переиначиванием их имен... Под видом посещения земский комиссар встретился там с протоиереем Державиным для такого же точно исследования присланным, и узнал от сего протоиерея, что он сам нашел 23 человека с просроченными паспортами и сомнительными видами...".

Генерал-прокурор требовал от архиепископа принять меры к пресечению подобного беззакония.

Видимо, меры были приняты, и они оказались круты, ибо вскоре Назарий сложил с себя обязанности настоятеля и удалился на покой в одинокую пустыньку вблизи монастыря.

Настоятелем назначили Иннокентия. До сих пор деятельность Иннокентия протекала как бы в тени Назария. Став настоятелем монастыря, Иннокентий развернулся в полной мере. Под его руководством в первые десятилетия XIX века монастырь продолжал активно строиться и благоустраиваться. Центральный монастырский ансамбль дополнился келейными корпусами так называемого внешнего прямоугольника с церквами Петра и Павла и Живоносного Источника. Велось строительство и на других островах архипелага.

За первые 8 лет руководства монастырем Иннокентия численность общины увеличилась почти вдвое, достигнув 110 человек. Монастырь быстро богател. Оценивая деятельность игумена Иннокентия, монастырский историк писал, что "обитель, после старца Назария, во всех отношениях цветущим своим состоянием большию частию обязана его трудам".

Результаты деятельности Иннокентия позволяют судить о том, что, превращая Валаамский монастырь в центр православной жизни Приладожской Карелии, игумен руководствовался определенной программой. Об одном из пунктов которой будет рассказано ниже.

В XVIII веке наиболее тесные отношения складывались у Валаамского монастыря с карельским населением восточного Приладожья. Ослабление позиций монастыря, вызванное известными историческими причинами, не могло не тревожить Иннокентия, который и сам был выходцем из этой области. Одним из пунктов программы игумена стало укрепление связи монастыря с восточным Приладожьем.

На судьбе карелов, жителей этих районов, к которым принадлежала и семья Моруевых, сказались те исторические события, которые они пережили вместе с Новгородом и Москвой: агрессия шведов и разбойных отрядов казаков, служивших польско-литовским интервентам, петровские реформы, торговля с финнами и карелами северо-западного Приладожья, помощь беженцам, переселяющимся в Россию и т. д.

Православие давно пустило здесь свои корни. Особенно активно колонизаторская деятельность церкви развернулась в XVI веке. Стремясь укрепить свое положение в государстве, церковь внедрялась на освоенные крестьянами земли, главным образом на окраинах России. В то время в восточном Приладожье было основано несколько монастырей: среди них самый крупный — Александро-Свирский, а также Сяндемская и Ондрусовская пустыни. Монастырская колонизация была продиктована необходимостью включения этих земель, в недавнем прошлом новгородских территорий, в состав централизованного московского государства. Монастыри постепенно становились религиозными центрами, способствующими консолидации населения на единой вероисповедальной основе. Они же в известной мере выполняли функции государственной власти.

Крестьяне боролись с захватывающими из земли монастырями-вотчинниками, в то же время зачастую содействовали основанию новых монастырей с целью обеспечения себе приюта на случай увечья или старости. Это были так называемые богорадные монастыри.

Непросто складывались отношения местного населения с вышеназванными монастырями. Игумен Александро-Свирского монастыря Афанасий (будущий Сяндемский) в 1577 году в челобитьи на имя новгородского епископа сообщал, что олончане дали ему землю на "Синдомеозере", "в диком лесу от Олонца 20 верст, а от ближайшей деревни 10 верст" с тем, чтобы основать монастырь "на государево моленье и себе на прибежище". Афанасий поставил в Сяндемской пустыни часовню, собрал здесь 10 монахов, распахал пашню и задумал расширить монастырь. Это встревожило олончан, которые в конце концов "его с тое пустыньки выслали", — обиженно сообщал епископу Афанасий.

Известен другой случай, когда в 1590 году крестьяне Кондушской волости воспротивились подъячему, прибывшему отделить часть крестьянских земель Александро-Свирскому монастырю. Подъячий докладывал царю:

"И того, государь, погоста староста Заветной Максимов, да твои государевы крестьяне Гриша Карпов да другой Микулин сын Голодова, да Федор Лытков, да Оникей Васильев, да Данилка Ребуев и все волостные крестьяне тое пустые земли отделять и отводить Александровы пустыни не дали, и меня, холопа твоего, лаяли великою лаею".

Вскоре после основания Сяндемская пустынь была уничтожена в войне со шведами в 1582 году. Двумя годами ранее был разорен и Ондрусовский монастырь.

Обе пустыни основали ученики Александра Свирского, а Адриан Ондрусовский, кроме того, некоторое время был монахом на Валааме. Таким образом, и тот и другой монастыри обязаны своим происхождением Александрово-Свирскому монастырю, а, следовательно и Валаамскому. Об Адриане и Афанасии в Приладожье сохранились предания (записанные, правда, лишь в XIX веке) и оба они почитались святыми. С местными жителями этих православных деятелей роднило и то, что, как считает финский историк профессор X. Киркинен, Александр Свир-ский и Афанасий Сяндемский были выходцами из местного карельско-вепского населения.

В XVIII веке Ондрусовская пустынь была восстановлена, но просуществовала недолго. Реформа 1764 года, упразднившая слабые и нежизнеспособные монастыри, коснулась и этой обители.

Вот на эти-то, некогда известные в восточном Приладожье монастыри, обратил свое внимание игумен Иннокентий. Местный православный деятель нового поколения прекрасно понимал, что возрождение двух православных обителей, которые к тому же являлись своеобразными памятниками прошлым заслугам Валаама, может придать вес Валаамскому монастырю и укрепить его авторитет среди населения восточного Приладожья.

Иннокентий стал претворять в жизнь свое намерение со строительства в 1807—1808 годах новой каменной церкви в Ондрусовской пустыни. Для этого он нашел жертвователей из числа купечества. Одним из них стал "друг и почитатель" Иннокентия, санкт-петербургский купец Редуев (характерная карельская фамилия). В 1818 году игумен добился согласия санкт-петербургского митрополита и Синода на превращение пустыни в заштатный монастырь и направил туда группу валаамских монахов. Пустынь была приписана к Валаамскому монастырю.

В 1823 году, будучи в уже преклонном возрасте Иннокентий сложил с себя полномочия настоятеля. С большими почестями препровожденный на покой, обласканный вниманием Александра I и Николая I, Иннокентий в 1827 году добился от Комитета Министров для восстанавливаемой Сяндемской пустыни земельных угодий. Александр пожаловал пустыни церковную утварь. Николай подарил церковные облачения. Руководили обоими монастырями бывшие валаамские монахи.

Возрождение двух монастырей как бы означало восстановление в восточном Приладожье исторических прав Валаама как центра религиозной жизни этой области.

Заслуги Иннокентия по укреплению православной церкви в Олонецкой епархии были высоко оценены олонецкими епархиальным руководством. Иннокентий умер во время своего визита в Петрозаводск. Олонецкий епископ устроил ему пышные похороны.

Когда тело покойного игумена везли на Валаам, то по пути во всех церквах, многие из которых были облагодетельствованы валаамским игуменом, "пели литию".

В дальнейшем заслуги Иннокентия перед Олонецкой епархией не раз ставились ее руководством в пример последующим валаамским игуменам. Те, кто приходил к руководству монастырем, считали своим долгом помочь православным церквам восточного Приладожья денежными средствами, церковной утварью и, конечно, иконами с изображением святых Сергия и Германа Валаамских.

План строительной работы Назария — Иннокентия по возведению каменного монастыря на Валааме был прост. Границы внутреннего и внешнего четырехугольника монастырских зданий были очерчены уже существовавшими при Ефреме деревянными строениями. В этих границах и были сооружены каменные строения, составившие целостный ансамбль монастырской "усадьбы".

При Ефреме существовал ряд строений культового назначения и за пределами "усадьбы". Имелись часовни на о. Лембос, на о. Крестовом и о. Святом. Имеется также любопытное свидетельство о начале строительства церкви на острове, носящем ныне название Скитский. Надо сказать, что Назарий, Иннокентий и последующие игумены развивали строительство культовых сооружений, в первую очередь на островах, где еще при Ефреме были построены часовни и поклонные кресты. Итак, строительство монастырского комплекса на архипелаге было задано игуменом Ефремом.

В 1789 году по окончании строительства собора игумен Назарий приступил к возведению первого на Валааме скита. Сообщая митрополиту Гавриилу о своем намерении, он так обосновал выбор места для будущей церкви во имя Всех Святых:

"Когда в обители нашей жил преподобный Александр Свирский, имея уединенную келью не в дальнем расстоянии от монастыря, где после того построена была деревянная церковь во имя его, которая от долговременного строения разрушилась, но чтоб оное место не пришло в забвение, то желаем на оном построить каменную небольшую церковь во имя Всех Святых".

Из слов Назария становится ясно, что в монастыре существовало предание о пребывании на Валааме святого Александра Свирского. Церковь, начало строительства которой, безусловно относится ко времени руководства монастырем Ефремом, является еще одним свидетельством попытки соотнести память о бывшем валаамском подвижнике, ныне общерусском святым, с одной из местностей Валаама. Этот прием, как мы уже отмечали, был применен Ефремом при создании культового ансамбля на острове Святом в честь святых Сергия и Германа.

Представляется, что еще Ефрем начал строительство церкви — памятника в честь святого Александра, известной исторической личности, связь с которой поднимала авторитет монастырю. Чтобы место подвижничества святого "не пришло в забвение", Назарий построил на этом месте скит. Он стал впоследствии самым крупным из монастырских скитов (его зачастую называли Большим) и, пожалуй, самым красивым среди них. Вот только в XIX веке валаамские монахи забыли о том, что скит отмечает место подвижничества святого Александра. Путеводители по монастырю сообщали, что местом подвижничества на Валааме Александра Свирского являлась... пещера на о. Святом (которая, по нашему мнению, была сооружена игуменом Ефремом в память о святых Сергии и Германе).

"Переселение" Александра Свирского на о. Святой и соответственно "выселение" из пещеры святых Сергия и Германа произошло, вероятно, в связи с тем, что представление валаамцев о своей истории изменилось. И это "переселение" произошло, по всей видимости, при игумене Иннокентии.

Впрочем, к этому вопросу мы еще вернемся, а пока обратимся к истории еще одного прелюбопытного памятника на Валааме, так называемой могиле шведского короля Магнуса.

Во второй половине XVIII века быстро рос общественный интерес к прошлому России; он выразился в создании различных обществ по изучению российских древностей, объединявших профессионалов и любителей. Началась работа по публикации литературных памятников и исторических сочинений, очерков путешествий, совершенных исследователями в различные области империи. Одним из первых развернуло такую деятельность Вольное экономическое общество, основанное в 1765 году в Петербурге.

Его членом был пастор Сортавальской лютеранской кирки Самуэл Алопеус. В своих докладах и корреспонденциях по краеведческой тематике, направляемых в общество, он обратил внимание на древнюю землю Валаама. Алопеус, между прочим, выдвинул собственную гипотезу о языческом прошлом архипелага. По его мнению, здесь до прихода православной церкви проживали представители некоего кочевого племени — номады. Под кочевниками-номадами пастор, очевидно, имел в виду предков лопарей. Лютеранская церковь хорошо знала этот народ — с колдовством лопарских шаманов, "практиковавших" среди финнов свое искусство заклинания и врачевания, ей приходилось сталкиваться и в XVIII веке. Заметим, что предположение С. Алопеуса, свидетельствовавшее о хорошем знании лютеранским пастором истории северо-западного Приладожья, явилось "первой ласточкой" действительно научного взгляда на валаамскую историю.

Российская Академия (так называлось научное учреждение по изучению русского языка и словесности), основанная в 1783 году и объединявшая лучших представителей отечественной науки, культуры и литературы, с 1786 по 1796 годы выпускала свой научно-литературный журнал "Новые ежемесячные сочинения". На страницах этого издания академик Озерецковский поместил отчет о своем путешествии по Ладожскому озеру (Финляндии и Карелии). Ученый обращал внимание читающей публики на Валаамский монастырь, его древности и современное состояние.

Расцвет книжного дела в столице империи во второй половине XVIII века во многом обязан выдающемуся российскому просветителю Н. И. Новикову, который создал первое в России издательское товарищество, ставившее целью издание исторических документов и трудов по истории России. Сборники таких документов выходили в 1773—1775 годах под названием "Древняя российская вивлиофика". Издание было предпринято в связи с возрастающим интересом к прошлому России со стороны широких кругов общественности. Считается, что благодаря ему история России перестала быть достоянием узкого круга специалистов, и стала доступна широкому кругу образованных людей. В этом издании читатель находил и любопытные документы, проливающие свет на раннюю историю Валаамского монастыря.

Еще один кружок любителей отечественной истории был образован при Академии наук. В его деятельности самое активное участие принимал граф А. И. Мусин-Пушкин, потомок бывшего владельца земельных угодий Валаамского монастыря. В 1791 году Екатерина II назначила графа Обер-прокурором Синода.

Высокообразованному человеку, собирателю и исследователю рукописного наследия прошлого было разрешено собирать для Синода рукописи и древние книги из всех церквей и монастырей России, а также издавать найденные памятники. В результате огромной работы, охватившей значительную часть православных церквей и монастырей, было выявлено и описано более 600 рукописей. Наиболее известные из них были изданы Мусиным-Пушкиным и, как величайшие памятники древней Руси, стали достоянием исторической культуры страны. Это "Слово о полку Игореве", "Русская Правда", "Поучение" Владимира Мономаха и другие.

Кампания по изысканию и описанию древностей, затеянная обер-прокурором, не миновала и Валаамский монастырь. В 1791 году на запрос начальства игумен Иннокентий отвечал:

"Объявляем Вам, что погребен в 1374 году Шведцкой король именем Магнуш во святом крещении Григорий. Жития его было в сей обители в живых три дни. При сем по желанию ево пострижен в схиму, таким образом и скончал жизнь свою. А сделана на на нем на кладбище сверх земли каменной маленкой терем, сверх лежит еще плита и на плите надписи никакой нету. А от чево слух, что он здесь погребен, то есть некоторая часть малая истории, при сем рапорте оная к Вам и посылаетца...".

К рапорту был приложен список документа под названием "Рукописание Магнуша" со следующей припиской игумена: "Более сего об оном короле никакого сведения не имеем, понеже многократно неприятельскими нападениями разоряем бывал и уже толико прошедшего времени прошло".

"Рукописание Магнуша" представляло собой список древнерусской летописи, повествующей о попытках шведского короля Магнуса Эрикссона Смека захватить часть новгородских земель, Карелию и Ингерманландию, и обратить их жителей в католическую веру. Судя по летописным известиям, Магнус в 1347 году предпринял большой военный поход против Новгорода, предварительно отправив к новгородцам послов и предложив назначить прения о вере. Побежденные в дискуссии должны были принять веру, посланцы которой одержат верх. Отказ новгородцев от спора послужил поводом к началу военных действий, в ходе которых шведы, опустошившие Карелию и Ингерманландию, были разбиты. Автор летописного рассказа прибавляет, что за свою гордыню шведский король был наказан Богом — его свергли с престола. Бежавший от врагов Магнус попал в бурю и едва спасся, трое суток носившись по волнам и удерживаясь за остатки от судна. Наконец, его прибило к берегу, на котором стоял монастырь святого Спаса. Здесь король, гонитель православия, в честь своего чудесного спасения принял православную веру, постригся в монахи с именем Григорий, написал завещание потомкам с предостережением против борьбы с русским государством и православной верой и вскоре, больной, скончался.

Во второй половине XIX века историки уже твердо знали, что Магнус скончался в изгнании в Норвегии, где и был похоронен. Но в 1791 году русские летописи, содержавшие эту историю, еще не были опубликованы, и заявление игумена Назария о том, что на Валааме находится могила короля и древние документы, свидетельствующие об участии Валаамского монастыря в событиях небезразличных для общерусской истории, по всей видимости, было встречено как сенсация. "Слух, что он здесь погребен" попал в труды российских историков, и каких!

Описание могилы Магнуса на Валааме попало в "Географический словарь" (1801 год). В 1815 году Н. К. Карамзин в многотомном труде "История государства Российского", провозгласивший, кстати, что историк обязан "представлять единственно то, что сохранилось от веков в летописях и архивах", также связывал историю Магнуса с Валаамом. Вот так "часть малая истории" Валаама становилась достоянием исторической культуры общества.

В летописях, содержащих историю короля Магнуса, кстати, остров Валаам нигде не упоминается. Но судя по письму Назария, в конце XVIII века в монастыре считали, что именно Валаамский монастырь принял и обратил в православие раскаявшегося Магнуса; что именно здесь, на острове, в стенах древнего Спасского монастыря писал свое завещание шведский король, ставший валаамским схимником Григорием. И какую-то могилу валаамцы принимали за могилу Магнуса. Могила становилась, таким образом, памятником, свидетельствующим о больших заслугах монастыря перед православным миром и государством.

Зададимся и мы вопросом Назария — "от чево слух, что он здесь погребен"?

Мы не имеем совершенно никаких свидетельств об этом мемориальном памятнике до конца XVIII века. Можно также утверждать, что могила не могла сохраниться с XIV века и "пережить" шведские разрушения, а затем и в период запустения монастыря на протяжении всего XVII века. Очевидно, Ефрем также не имел отношения к сооружению мемориала — в этом случае ответ Назария не выглядел бы таким неопределенным. Скорее всего могила появилась в период с 1717 по 1749 год, т. е. до прибытия на остров Ефрема. Может быть к сооружению памятника каким-то образом причастен Иосиф Шаров?

О любопытном случае из его жизни узнаем мы из книжки, изданной Валаамским монастырем по странному стечению обстоятельств на следующий год после того, как Назарий отписывал в Санкт-Петербург об истории короля Магнуса. Книжка называлась "Несчастное приключение Валаамского монастыря строителя Иосифа Шарова" и удивительно напоминала по своему сюжету приключения Магнуса.

В октябре 1723 года Иосиф с двумя валаамскими слугами направлялся на лодке из Города Ладоги на Валаам. Началась буря. Лодка опрокинулась, слуги утонули. Иосиф успех схватиться за веревку, привязанную к лодке. В таком положении он носился по волнам целые сутки, "вопия из глубины души к Богу". Молитва сделала свое дело — волна выбросила лодку и путешественника на берег. "Еле жива суща", он добрался до рыбацкой хижины. Два дня и две ночи он находился между жизнью и смертью. Уже стали готовить его к "переходу в другую жизнь", но на третий день ему стало лучше и в конце концов он поправился и возвратился на Валаам.

Как похожа эта повесть о "несчастном приключении" Шарова, недавно ставшего валаамским строителем, на летописное сообщение о чудесном спасении шведского короля, ставшего валаамским схимником. Такая схожесть, как кажется, указывает на то, что рассказ из жизни Шарова мог быть создан по подобию истории Магнуса. Вполне возможно также, что "несчастное приключение" Шарова было реальным случаем из жизни строителя, наделенным затем приключенческим сюжетом в стиле предания о Магнусе. Дряхлеющая память немощных валаамских старцев, игра воображения, а также отсутствие преемственности при передаче власти от одного игумена к другому довершили дело — и память о приключении Шарова как-то соотнеслась с преданием о Магнусе. Например, следующим образом: могилу строителя Иосифа стали почитать как могилу шведского короля...

Конечно, такое предположение может показаться дерзким, хотя в монастыре не сохранилось известия о том, где похоронен сам Шаров. Однако, совпадение сюжета повестей о короле и о строителе, а также сам факт существования в монастыре весьма почитаемой, но неизвестно кому принадлежавшей могилы, наводит на размышления. Монастырский историк справедливо замечал, что "для того, чтобы выдумать могилу, невозможно представить никакого разумного объяснения". Могила, конечно, была. Но к прибытию на остров Назария и Иннокентия она находилась в весьма запущенном состоянии. Вот как описывает ее академик Озерецковский, посетивший монастырь в 1785 году и оставивший первое упоминание о ней в своей книжке о путешествии, изданной в 1792 году: "Возле монастыря находится целая кленовая рощица, в которой показывают пустынники могилу некоего шведского принца. Могила сия не имеет никакого надгробного камня и, следовательно, никакой надписи, а лежит на ней тонкая большая плита, которая по небрежению жителей раздавлена лошадью. По сказкам монахов, погребенный там некогда принц занесен был на Валаам сильною бурею и, потеряв у сего острова свое судно, остался на нем до конца своей жизни..."

В период правления игумена Иннокентия "могила Магнуса" привлекала внимание посетителей Валаамского монастыря как одна из его достопримечательностей и реликвий. Так, знаменитый финн Элиас Леннрот писал о ней в своих воспоминаниях о посещении монастыря в 1828 году:

"...Я отправился на монастырское кладбище и там среди прочих увидел могилу шведского короля Магнуса. Я попытался разобрать надпись на деревянной плите, но не смог, так как надпись была сделана на церковнославянском языке... Высокое густое дерево отбрасывает тень на его могилу. Деревянная плита на могиле вряд ли старше пятнадцати —двадцати лет, так как она в хорошем состоянии, и буквы, написанные кистью, совсем не стерлись".

Э. Леннрот познакомился с послушником, знавшим финский язык, и тот рассказал ему у этой могилы историю Магнуса, которую, как мы считаем, необходимо привести полностью и в нашей книжке:

"Это всем известная история про то, как шведский король Магнус несколько столетий тому назад задумал завоевать, а может, и вовсе уничтожить наш монастырь. С большим флотом отплыл он из Сортавалы, уверенный, что легко завоюет монастырь... В монастыре уже знали о его замыслах высадиться на берег. И все как один стали молиться и просить бога свести на нет дерзкие планы короля. Тогда колокола били не смолкая дни и ночи. Скорбь и ужас охватили людей, но все уповали на бога и это придавало им силы. Молитвы их были услышаны. Поднялась страшная буря. Весь королевский флот пошел ко дну, сам король чудом спасся, ухватившись за доску, и его выбросило волнами на берег Валаама. Здесь он пришел в монастырь и поведал о своей судьбе. После этого он принял православную веру, стал послушником, монахом и по истечении ряда десятилетий умер в сане священника".

Как видно, воображение нового поколения валаамцев, выросшего за время настоятельской деятельности Иннокентия, "обогатило" историю Магнуса колоритными подробностями. А ведь со времени сообщения игумена Назария о могиле и истории Магнуса прошло совсем немного времени.

Вот так валаамские легенды и предания, называемые Назарием "слухом", помноженные на воображение и искреннее желание валаамских монахов показать православному миру заслуги родной обители, приводили к "отысканию" и созданию валаамских древностей.

Спустя несколько десятилетий с момента перного упоминания о запущенной и разбитой могиле некоего шведского принца, когда историки опровергли достоверность валаамской легенды, могила эта тем не менее стала достоянием исторической культуры российского общества. Достаточно сказать, что знаменитый свод российских достопримечательностей, "Живописная Россия", уже характеризовала могилу как памятник:

"Таким образом новгородцы запечатлели в народной памяти свою победу над иноверными соседями врагами, именно в лице Магнуса, начавшего войну за веру и кончившего тем, что он принял православие и обрек себя на строгое монастырское покаяние на уединенном острове Ладожского озера".

При Иннокентии рассказ о чудесном спасении Магнуса был включен в сборник чудес святых Сергия и Германа — причем, король, находящийся в волнах Ладожского озера, молил о спасении... валаамских чудотворцев. Что ж, такой поворот дела был, вероятно, признан Иннокентием вполне логичным — ведь не зря же погибающий был выброшен волнами на Валаамский берег, святостью своей обязанный Сергию и Герману, мощи которых почивают в валаамской горе!

Сам Иннокентий, судя по всему, много времени проводил в раздумьях о святых Сергии и Германе, о других валаамских подвижниках прошлого, об истории родной обители. Он стремился восстановить исторические образы Валаамского монастыря и его обитателей и в своем стремлении пытался "материализовать" свои представления о прошлом Валаама, создавая церкви и часовни в память о знаменитых событиях валаамской истории. Одним из таких памятников стала Покровская часовня, построенная, на берегу Монастырской бухты, по всей видимости, в 1820-х годах.

Но прервем пока наш рассказ и обратимся к важным государственно-политическим обстоятельствам, существенно повлиявшим в первой четверти XIX века на судьбу Валаамского монастыря, которую сами монахи зачастую называли "переменной".

В 1808—1809 годах произошло последнее в истории военное столкновение между Россией и Швецией на арене традиционного соперничества, в Финляндии. В результате победы России Финляндия была присоединена к империи в качестве автономного государственного образования — Великого Княжества Финляндского. Тем самым Швеции был нанесен решающий удар по ее восточным интересам, восходящим к крестовым походам XII—XIV веков.

Стремясь закрепить успех и расположить к себе население завоеванного края, Александр I предоставил княжеству внутреннюю самостоятельность, гарантировал неприкосновенность законов, действовавших в Финляндии со шведских времен. В конце 1811 года он предпринял новую акцию "великодушия", присоединив ко вновь образованному княжеству Выборгскую губернию, называемую также "Старой Финляндией" (имелось в виду, что эта область вошла в состав империи еще в результате Северной войны и последующих войн XVIII века). В результате православные жители губернии слились с населением княжества.

В восточных районах Выборгской губернии, северо-западном Приладожье, получивших в Финляндии название Пограничной Карелии, а в России — Финляндской Карелии, сосредоточилось большинство православного населения княжества, представленное в основном православными карелами. Их называли финляндскими карелами, в отличие от так называемых российских, проживавших в Архангельской и Олонецкой губерниях, в том числе и на восточном побережье Ладожского озера. Граница, таким образом, вновь поделила карельское население России, как это произошло после Столбовского мира в 1617 году.

Деятельность Валаамского монастыря с момента его перевода в Финляндию была официально организована в пределах Пограничной (финляндской) Карелии. Православное население этого района находилось в ведении Санкт-Петербургского митрополита. Для православного карельского населения Финляндии Валаамский монастырь в последующие десятилетия превратится в подлинный центр православной карельской культуры, а культ святых Сергия и Германа станет особо почитаемым.

Вместе с тем, связь Валаамского монастыря с востоприладожским населением станет постоянным предметом заботы монастырского руководства, — она будет укрепляться и через границу между Финляндией и Россией. Граница останется достаточно открытой и не будет препятствием для взаимоотношения православных верующих финляндской и российской Карелии. Валаамский монастырь, интегрировавший на архипелаге православную жизнь населения северо-западного и восточного побережий Ладожского озера, превратится в центр православной культуры всей приладожской Карелии.

Но в первые годы своего пребывания в границах Финляндии Валаамский монастырь с трудом приспосабливался к своеобразным условиям, в которых ему приходилось существовать. Действие финляндских законов, утверждавших резко отличавшиеся от российских государственно-правовые нормы, автоматически распространялось на православных. Законы, в частности, отказывали православным и их организациям в участии в общественной жизни, создавали препятствия в культовой практике, ограничивали права собственности.

Царь и церковное руководство России, очевидно, не представляли всей проблематичности устройства православной общины в финляндском обществе, по крайней мере, не подготовили ее перевод в границы княжества в правовом отношении. Неподготовленность этого мероприятия обнаружилась сразу. Так, весной 1812 года растерянный игумен Иннокентий обратился в епархию с первым проблемным вопросом — речь шла о доставке хлебных припасов из России. В связи с запретом, наложенным российским правительством на вывоз хлеба из России в Финляндию, монастырь не мог обеспечить пропитание братии. Епархиальный архиерей ходатайствовал перед Обер-прокурором Синода об исключении из установленного порядка Валаамского монастыря. Дело рассматривалось в Комитете Министерств и решилось в пользу обители.

Центральное правительство не имело права вмешиваться во внутреннюю жизнь края, им обладал только сам император. Ему и предстояло устроить православную общину в иноверческой Финляндии, что означало — привести ряд финляндских законов в соответствие с интересами православной церкви России. Император как глава церкви являлся "верховным хранителем и защитником господствующей веры и блюстителем православия и всякого церкви святой благочиния", а в финляндских условиях — единственным гарантом благополучия православной общины. С другой стороны, влияние императора в княжестве и его личный авторитет (едва ли не важнейший инструмент управления краем), зависели от его способности сохранить традиционный общественный уклад лютеранской Финляндии. Такое двойственное положение заставляло Александра I и его преемников искать компромиссные пути решения проблемных вопросов, к числу которых относилось и положение православной церкви в лютеранском обществе.

Однако, поначалу финнам пришлось поступиться своими интересами. В обход финляндской законодательной практики последовал ряд царских указов, обеспечивающих первоочередные права православия и православных. Такое положение не устраивало финляндскую сторону. Статс-секретарь по делам Финляндии предложил Александру I вернуть ряд православных районов Выборгской губернии в границы империи. Проект не был одобрен: потеря "наиподданных" среди подданных финляндцев не отвечала интересам самодержавия.

Хотя стремление уравнять в правах православных и лютеран не может восприниматься как насильственная акция в отношении княжества, в то же время надо отметить, что Александр I уже вошел в конфликт с основными законами Финляндии, им же гарантированными.

Эти законы, в частности, запрещали существование на территории Финляндии любых монастырей, а тем более владение ими земельной собственностью. Таким образом, уже само помещение Валаамского монастыря в границы Финляндии становилось нарушением закона. Этим и определялось своеобразное положение монастыря на протяжении всего периода автономии Финляндии, вплоть до 1917 года.

Понятно, что православная обитель, поставленная в столь необычные условия, ожидала покровительства верховной власти России и, надо сказать, ожидания монахов вполне оправдались. Незабываемым событием для братии явилось посещение Валаама Александром I — с этим визитом монастырь связывал большие надежды.

Совершая поездку по Финляндии, в августе 1819 года высочайший гость пожаловал на остров. В то время авторитет царя, "победителя Наполеона", "миротворца" и "спасителя Европы" был чрезвычайно высок в Финляндии. В заслугу Александру в крае ставили то, что он впервые в истории Финляндии пре

доставил ей государственность. Финляндцам импонировало и то, что русский царь назвал их, опять же впервые, "нацией". Приезда императора ожидали в Финляндии с особыми надеждами на то, что он, по слухам, намеревался вновь открыть работу финляндского сейма, сословного парламента. Надежды, правда, так и остались надеждами, но пребывание Александра I в Финляндии в 1819 году стало крупным и надолго запомнившимся политическим событием.

Приезд царя на Валаам был обставлен весьма своеобразно. Александр прибыл на остров в лодке, без обычной свиты, а лишь в сопровождении камердинера и одного из валаамских монахов, предварительно распорядившись, чтобы "встречи никакой не делать" и "принимать как... путешественника".

Монастырские издания разных лет подробно описывали пребывание императора в монастыре, восхищаясь его "благочестием и кротчайшим смирением".

Царь просил благословения у каждого иеромонаха, "целуя у каждого руку, но никому своей не давая", "кланялся всей братии", монахам же запретил кланяться своей особе, — сообщает книжка "Валаамский монастырь и его подвижники". На второй день "император прежде всех изволил придти к заутрене, когда пономарь едва успел отпереть церковные двери". Посетив пустыньку одного из отшельников, император "почти ползком прополз под изгородь, говоря: "Ведь я солдат". Монарх запросто рассказывал монахам о себе. Бывало и такое:

"Государь уронил перчатку; монах Савватий подошел, чтобы поднять ее, но, заметив это, государь поспешно поднял ее сам и оборотясь к монаху, низко поклонился ему". А на вопрос подслеповатого монаха, не узнавшего царя, "Кто сидит рядом со мною?", Александр скромно ответил — "путешественник".

Как подчеркивает монастырский историк, Александр I посетил Валаамский монастырь по окончании "многотрудных дел в Европе". Действительно, царь все еще находился под впечатлением победы над Наполеоном и установления нового европейского порядка, в котором Россия и российский император играли особо важную роль. Тема войны 1812 года не была забыта и в беседах Александра с валаамскими монахами. Однако, в представлении царя Россия одержала победу не благодаря патриотическому подъему русского народа и полководческому таланту М. И. Кутузова, а волей божественного провидения. Лишь так можно толковать слова монарха, записанные монахами:

"Неприятельские армии разных наций были сильнее нашей; один Бог после многих советов вразумил нас вести войну отступательную, далее внутрь России. Неприятель разграбил нашу землю, много причинил нам вреда и убытка; но и то Бог же допустил для того, чтобы смирить нас. Когда же угодно было помиловать нас, он и помиловал удивительным образом. Не мы побеждали врагов, а он!".

Царь сообщал, что и сейчас он принимает различные государственные решения при помощи и по совету Бога. Может быть, Александр I таким образом желал объяснить инокам, как Валаамский монастырь вместе с Выборгской губернией оказался на территории Финляндии? На Валааме были все основания ожидать какого-то разъяснения по этому вопросу...

Умонастроение Александра I, проявившиеся в его поведении и высказываниях на Валааме, вполне объясняет историографа царствующего дома Романовых Великого князя Николая Михайловича, оставившего "опыт историографического исследования" жизни и деятельности Александра. Николай Михайлович писал, что с начала Отечественной войны 1812 года царь "стал религиозным, что до этого замечалось мало", что в 1818—1819 годах состояние Александра характеризовали "душевное беспокойство" и "горячка по всем отраслям внутренней и внешней политики". "По-видимому, Александр Павлович поставил в основу всех мероприятий то религиозное откровение, которое, по его понятиям, осветило ум и сердце, не только как человека, но и как правителя", — продолжает историк. А после 1821 года и до кончины, заключает Великий князь, "наступил полный маразм в характере" государя.

Вероятно, пребывание Александра на Валааме может служить иллюстрацией вышеизложенного "политического портрета" императора, вышедшего из-под пера родственника.

Говоря о причинах перевода Выборгской губернии в состав Финляндии, Великий князь писал, что "государь хотел показать, что ему любо делать опыты либерализма" и что эта акция поставила перед его преемниками трудноразрешимую проблему. Добавим, что валаамские монахи расценивали положение родной обители тоже как проблематичное и вправе были ожидать от верховной власти России необходимых мер, направленных на укрепление положения монастыря в лютеранском обществе. Посещение монастыря Александром оказалось как нельзя более кстати. Отныне авторитет императора, лично посетившего обитель и удивившего валаамцев своей особой почтительностью, проявленной к монастырю и его святыням, был поставлен на службу валаамской монашеской общине.

Еще будучи на острове, Александр I неоднократно повторял, "чтобы о всех нуждах монастырских написать записку, прислать в Петербург... для вручения его величеству". А игумену Иннокентию было предложено при посещении столицы, непременно навещать царя.

Что же попросил Иннокентий у царя, какие нужды заботили игумена более всего? Вот что мы узнаем из донесения Иннокентия санкт-петербургскому митрополиту о посещении Валаама Александром I:

"...Узнав о нуждах наших касательно преподобных Сергия и Германа Валаамских чудотворцев, о внесении их в церковные месяцесловы , о прибавке штата на 15 человек и об освобождении пошлин с судов монастырских, проходящих с грузом в Петербург... изволил Его Величество сказать: "Я все сделаю Вам". Спустя два месяца после обещания данного царем, Синод исполнил волю императора и постановил внести день памяти Сергия и Германа во все церковные месяцесловы. Тем самым был выполнен важнейший пункт программы игумена Иннокентия — возрождение культа валаамских чудотворцев. Отныне во всех церквах России легендарные основатели Валаамского монастыря почитались как общерусские святые.

Император превзошел самые смелые ожидания монастырского руководства. Он возвел монастырь в I класс с соответствующим повышением штатных сумм. По личной инициативе основал для монастыря подворье в Петербурге и построил там церковь, которую сам неоднократно посещал в ходе своих прогулок по столице. Из государственной казны на строительные работы для монастыря было отпущено около 60-ти тысяч рублей, не считая церковной утвари и облачений. Игумен Иннокентий получил от царя золотой наперсный крест с бриллиантами.

На следующий год после приезда царя на Валаам игумен Иннокентий распорядился отлить колокол весом в 550 пудов и укрепить его на колокольне собора. Прочтем надпись на этом замечательном памятнике, к счастью сохранившемся до наших дней: "Вылит сей колокол на острове Валааме при державе благочестившейшего государя императора Александра Павловича и супруге его Елисавете Алексеевне...". На колоколе был помещен также медальон с рельефным изображением Сергия и Германа. Так в звуке монастырского колокола сливались воедино культ царя, монастырского благодетеля, и культ валаамских чудотворцев, основателей монастыря.

Теснейшая связь царствующего дома с монастырем была запечатлена также на иконах с изображением святых Сергия и Германа. Иконописец вложил в руки св. Сергия свиток со словами "Братие покоряйтеся благоверным царям и великим князьям". Подобные иконы, во множестве попадавшие в церкви и дома приладожского населения, укрепляли авторитет царствующих особ, которые в свою очередь как бы "подпирали" авторитет святых Сергия и Германа, а вместе с ними и Валаамского монастыря.

Приезд Александра I на Валаам положил начало непосредственным отношениям представителей царствующего дома с монастырем, которые часто посещали обитель и оказывали ей всевозможное покровительство. В последующем цари и Великие князья неоднократно лично участвовали в урегулировании возникавших споров монастыря с финляндским правительством и тем самым способствовали благополучному его "вживанию" в финляндское общество. В честь посещений и благодеяний членов царской семьи и других представителей дома Романовых монастырь ставил часовни и поклонные кресты, трепетно хранил в ризнице многочисленные предметы, из личного обихода августейших особ.

В ризнице хранился и так называемый монахами "как бы последний священный и загробный дар" императора Александра.

После смерти Александра I по высочайшему повелению в монастырь были переданы на хранение предметы траурного убранства погребальной процессии умершего императора. Это был весьма символичный жест со стороны нового монарха, отправившего валаамским монахам в память о благодетеле "покров золото-серебрянной парчи, покрывавший Благословенного во все время печального провождения тела", "подушку из-под его короны", "шесть бронзовых ножек из-под гроба" и колокол, отлитый из "мишурных галсов, бахромы и кистей от убранства церквей".

Александр I во время своего пребывания на Валааме интересовался древностями монастыря. Но в распоряжении монахов были в основном только легенды. Царю, находившемуся в религиозном возбуждении, этого было достаточно, чтобы представить Сергия и Германа как святых. Синод, выполнивший волю императора и канонизировавший валаамских чудотворцев, счел, что чудес валаамских старцев достаточно (чудеса являлись важнейшим основанием для канонизации). Но главенство монастыря прекрасно понимало, что легенд и преданий, а также чудес, запись которых была начата лет семьдесят назад, недостаточно для престижа обители — Святые Сергий и Герман даже не имели своего "Жития".

Обостренный интерес общественности к российской истории, развитие исторических знаний, ставили монастырь перед необходимостью искать сведения о родной обители из достоверных источников.

Надо сказать, что история как наука в конце XVIII — начале (первых десятилетиях) XIX века получила немалое развитие. Историки использовали достижения археографии и документировали историю России изрядным множеством материала. Широко велось выявление древних рукописей и в провинциальных архивах. Их обследовали сотрудники графа Н. П. Румянцева, крупного организатора археографической работы, объединившего вокруг себя значительные силы профессионалов и любителей. В этих поисках принимал участие известный археограф, церковный философ и писатель (будущий митрополит) Евгений Болховитинов. Он известен, в частности, тем, что проделал большую подготовительную работу для написания "Истории российской иерархии", вышедшей из-под пера Амвросия (Орнатского) в 1807 — 1815 гг. и ставшей значительным достижением церковной и светской историографии. Болховитинов и Амвросий имели доступ к каким-то источникам по истории Валаамского монастыря, не дошедших до наших дней. На основании одного из таких источников, датирующих появление Германа на Валааме 1393 годом, Амвросий утверждал, что Валаамский монастырь был основан не ранее XIV века.

Время основания монастыря в то время значилось и в других документальных источниках, ставших достоянием исследователей. Они давали настолько разноречивые сведения, что вопрос о времени и дате основания монастыря становился принципиальным.

Так, изданная среди первых "Российская летопись по Софийскому списку" (1795 год) содержала следующую запись о Валааме: "В лето 6671 (1162/63 годы)... мощи достойных отцов наших Сергия и Германа обретены и перенесены сюда в правление новгородского архиепископа Иоанна".

Сотрудники графа Румянцева внесли еще одну лепту в решение спорного вопроса. Они нашли в Новгороде в библиотеке Софийского собора рукопись, в которой содержится указание на основание монастыря старцем Сергием в 1329 году: "...В лето 6837 (1328/29 гг.) нача жити на острове на Валамском во езере Ладоском старец Сергий".

Но при том, что источниковый материал накапливался, историческая наука не внесла ясности о времени основания Валаамского монастыря и его основателях Сергий и Германе. И все же крайне скудный, но притягательный материал, разбросанный по разным коллекциям, привлекал внимание археографов и историков, а вместе с ними рос и общественный интерес к валаамским древностям. Дальнейшая работа над изысканиями валаамских древностей обещала многие открытия для исторической науки. По всей видимости в обществе сформировалось уже представление о значительной роли Валаамского монастыря в истории северо-западной порубежной области России. Похоже, с таким представлением прибыл на Валаам и Александр I. И неожиданное превращение Сергия и Германа в общерусских святых в значительной степени объясняется этими взглядами. Монастырь, еще в 60—70-х годах прошлого века находившийся "за штатом" и на грани исчезновения, становился "российской святыней".

В середине 20-х годов XIX века на Валаам прибыл сотрудник графа Румянцева —языковед, фольклорист и этнограф А. М. Шегрен. Имея рекомендательное письмо графа к руководству монастыря, Шегрен посетил обитель, чтобы решить весьма важный для археографии вопрос. Не древности Валаама привлекали внимание Шегрена, а сосланный сюда известный китаевед Н. Я. Бичурин. Шегрен вел с Н. Я. Бичуриным переговоры о приобретении собранных им в Китае старинных документов и издании его трудов. Научная общественность была заинтересована в монахе Бичурине — отце Иакинфе, оказавшемся в опале церковного главенства. Благодаря поддержке влиятельных лиц Бичурин вскоре после визита Шегрена был вызволен из ссылки и переведен в Петербург, где смог заняться научной работой.

Ценные древние рукописи далекой восточной страны, которые находились в стенах древней северной обители, не обладавшей подобным материалом о своем прошлом — согласимся, любопытный штрих к портрету Валаама. В истории археографии Валаам остался скорее как место ссылки Н. Я. Бичурина, чем как объект внимания археографов. Впрочем, в то время как на Валааме занимался разработкой проблем китаеведения отец Иакинф, образы древнего Валаама, наверняка, вызревали в голове другого, впоследствии не менее "знаменитого" археографа-любителя, отставного офицера, владельца одной из самых крупных в России частных коллекций древних рукописей и документов, а также крупнейшего фальсификатора рукописных памятников — Аркадия Ивановича Сулакадзева.

Появление А. И. Сулакадзева на Валааме, как считает профессор Л. Я. Резников в своей книге "Валаам раскрывает тайны", было вызвано мечтой валаамских игуменов о каком-либо древнем документе, удостоверявшем древность Валаамского монастыря. Сулакадзев объявил, что в его коллекции имеется некая наидревнейшая рукопись о Валааме. Игумен Иннокентий пригласил Сулакадзева на Валаам и предоставил ему в 1827 году возможность работать в монастырской библиотеке над составлением истории острова и монастыря с использованием этого своего "наидревнейшего" документа...

...Своеобразный итог работы Сулакадзева подвел в 1889 году известный книговед и палеограф, знаток древностей, член-корреспондент Петербургской АН профессор Илья Александрович Шляпкин. В журнале "Библиограф" он рассказал, как ознакомился с "трудом" Сулакадзева во время изучения рукописной коллекции Валаамского монастыря. Его сообщение особенно интересно потому, что в дальнейшем рукопись Сулакадзева была утрачена. Как считает профессор Л. Я. Резников, она компрометировала монастырь в глазах просвещенной публики, мнение которой монахам было, естественно, небезразлично.

И. А. Шляпкин писал:

"Любопытна еще новая рукопись..., доставившая нам неожиданное развлечение, но раньше сделаем маленькое к ней введение,— готовил читателя к сенсационному сообщению ученый. — Просматривая книгу "Валаамский монастырь" СПб 1864, я обратил внимание на многие, странные, чтоб не сказать более, сведения о начале Валаамского монастыря в Х в.: упоминается рукопись Оповедь по изложению г. Сулакадзева, гласящая о крещении в Х в. преподобным Сергием некоего Мунга... который впоследствии поставил над могилой преподобного каменный крест, воздвигнутый еще святым апостолом Андреем Первозванным. ...Рукопись под заглавием "Опыт древней и новой истории Валаамского монастыря" разрешила мои сомнения... Сулакадзев... знаменитый в свое время подделыватель древностей, особенно рукописных, "Хлестаков археологии", имел непостижимую дерзость выдумывать непостижимый вздор, которому быть может он и сам верил, и под именем "летописи" подносил его доверчивым бытописателям монастыря, конечно, горячо дорожившим всякую крупицею сведений о родной обители, о существовании которой за XI—XIV век имеются весьма скудные знания. И вот Сулакадзев с изумительною и в то же время забавною дерзостию и равным невежеством выдумывал новые и переиначивал старые предания, ссылаясь на всевозможные фантастические памятники".

Итак, "наидревнейшая" рукопись о Валааме, которой похвалялся перед игуменом Иннокентием Сулакадзев, называлась "Оповедь" и, как справедливо заключил И. А. Шляпкин, являлась подделкой, плодом фантазии набившего на этом деле руку Аркадия Ивановича.

Сам игумен Иннокентий, по-видимому, не был склонен доверять утверждениям Сулакадзева. По крайней мере идеи Сулакадзева с древней истории Валаама не нашли отражения в рукописной книге об истории Валаамского монастыря, создававшейся в это же время под руководством Иннокентия или его непосредственного приемника Ионафана. Но в дальнейшем рукопись Сулакадзева ("выдуманные новые и переиначенные старые предания") ввела в заблуждение валаамских монахов и представителей исторической науки и значительно повлияла на формирование самой исторической традиции Валаамского монастыря.

В то время, когда И. А. Шляпкин возмущался и одновременно веселился на страницах журнала "Библиограф", уже готовился материал к очередному тому авторитетнейшего справочника, энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона (этот том был выпущен в 1893 году), в котором была помещена статья "Герман — основатель Валаамского монастыря". Вот что говорится в ней об основателях монастыря: "Местные предания называют Сергия одним из учеников апостола Андрея, который... прибыл на озеро Ладогу, где благословил пустынный Валаамский остров каменным крестом. К этому прибавляют, что после ухода апостола, Сергий поселился на острове и крестил там множество язычников, в числе которых был некто Мунг, впоследствии преподобный Герман". Т. е. выдумка Сулакадзева считалась уже МЕСТНЫМ ПРЕДАНИЕМ! Уже кто-то додумался связать сулакадзевского Мунга со святым Германом! И этот образ Германа сохранился в современной православной церкви Финляндии, члены которой считают Германа карелом...

Да, наделал дел "своей непостижимой дерзостью" веселый человек Аркадий Иванович Сулакадзев, не забывший, кстати, по окончании своей работы над чудо-рукописью за заслуги перед обителью внести свое имя для поминания в древний синодик Валаамского монастыря.

Столь привлекательно-непривлекательная фигура Сулакадзева заставляет вдуматься в смысл его "дерзости". И оказывается, что трактовка Сулакадзевым сподвижника святого Сергия Мунга имеет глубокую историческую сущность. Образ Мунга, благодарного последователя Сергия, твердо держащегося апостольского креста, был, вероятно, навеян представлениями Сулакадзева об историческом пути православного карельского народа, каким он виделся просвещенному гражданину России в 20-е годы XIX века. Понятно, почему признанный авторитет по истории и культуре Карелии финский профессор X. Киркинен не отвергает такую трактовку образа Германа как полнейшую бессмыслицу. Оказывается, наконец, что культ новгородского монаха Сергия и "карела" Германа олицетворяет собой историко-культурное единение русского и карельского народов.

Кроме того, воображение Сулакадзева имело, как кажется, некоторую культурную подоснову. Думается, имя Мунг было взято не "с потолка", а из шведского или финского языка — "мунг" по-шведски означает "монах", то же, что и финское слово "мункки".

Или вот сулакадзевский сюжет о древнерусском Бояне, нашедший место в "Оповеди". И. А. Шляпкин удивлялся тому, что фальсификатор приплел к истории Валаама даже Бояна:

"Говоря о Ладожском озере — Нево, он приводит крючки им самим выдуманные, выдавая их за руны и цитируя совсем серьезную транскрипцию: "НЕВ ВМ ВПЬЮ", т, е. "НЕВО ВАМ ВОСПОЮ". Это имеется в виду намерение Бояна воспеть песнь о Ладожском озере. Утверждая, что Боян пел такую песню, Сулакадзев ссылается на некий документ — "свиток Боянов на пергамене первого века"! (судя по всему Боян пел песнь Андрею Первозванному).

Этот сюжет "Оповеди", действительно, превосходит самые смелые ожидания. Имя Бояна могло стать известным Сулакадзеву по недавней первой публикации "Слова о полку Игореве", но что же подтолкнуло фальсификатора использовать в истории Валаама это громкое имя? Мы предполагаем, что Аркадий Иванович, будучи на архипелаге, узнал о существовании в ряду валаамских островов — острова Баена (иначе его называли и Байоном, и Баенным, и Байонным). И увлек его этот остров своим названием, созвучным мифическому острову славян-язычников; вспомнились народные предания о том, что земля первоначально возникла из воды в виде острова Буяна, на котором живут все буйные, вечно деятельные силы, к которым и доселе обращаются в народных заговорах за помощью. Может быть, поэтому заставил Сулакадзе своего Бояна воспеть нам Нево?

Обратим внимание также на то, что впоследствии руничиские письмена монахи на острове "нашли", а одна из российских энциклопедий в начале XX века сообщила читателям о том, что находятся они в северо-восточной части острова Валаам, выбитые на камнях берега.

Проведенное нами обследование береговой линии северо-восточной части острова Валаам показало, что за рунические письмена бессознательно принимались или сознательно выдавались трещины, выбоины и особые формы камней, образовавшиеся в результате выветривания и вымывания волнами наиболее рыхлых участков прибрежных камней. В разных местах таким образом встречаются весьма похожие на рукотворные — знаки и "рисунки" зверей, рыб и даже личины человека. Монахи же, которые, якобы, находили письмена и рисунки других обитателей островов, тщательно приглядывались к природному окружению монастыря и, вследствие развитого воображения, могли принимать созданное природой за рукотворную деятельность людей.

Еще одна легенда, родившаяся в голове Сулакадзева — это посещение Валаама Андреем Первозванным. В качестве собственно монастырского предания она широко приводится в популярной литературе и современными авторами. Сулакадзев поступил просто — взял да поправил "Повесть временных лет", так сказать, дополнив основной текст, в лучших традициях переписчиков летописей, своими вставками. Путь Андрея по маршруту Днепр — Волхов — Ладожское озеро — Нева он продолжил до Валаама. Апостол, таким образом, дал крюк всего верст в 200. Монастырь широко использовал эту легенду для подтверждения своей древности и укрепления авторитета в христианском мире. Многочисленным почитателям Валаамского монастыря хотелось в нее верить — не мог, дескать, апостол не завернуть на Валаам.

Андрей Первозванный, по Сулакадзеву, был не единственным далеким заморским гостем Валаама. Здесь, оказывается, укрывались изгнанники римского императора Каракаллы. Созрел ли этот плод воображения в призрачном свете известного финского предания, которое гласило, что во времена Римской империи на побережье Финляндии обосновалась колония древних римлян? Нацеленный в своей деятельности на исторические сенсации, Сулакадзев мог быть знаком с этим преданием. Или, может быть, прообразом к созданию этого исторического анекдота послужило предание о древнейшем новгородском монастыре — Антониевом? Этот монастырь был основан в начале XI века преподобным Авраамием Римлянином, выдворенного из Рима в период гонения на православие и спасавшегося 40 лет в своем Новгородском монастыре. Впрочем, что можно сказать определенного о историческом, так сказать, подсознании автора "Оповеди"?

Сулакадзев и сам, видимо, использовал монастырские предания и представления монахов о древнем Валааме. Так, пещерное житие первых насельников Валаама было явно навеяно "пещерой" валаамских чудотворцев на острове Святом.

Фальшивки Сулакадзева были продуктом исторической культуры современного ему общества. Историческая наука делала тогда лишь первые шаги. Воображение, субъективное восприятие компенсировали отсутствие исторических источников и памятников прошлого. Созданные фантазией Сулакадзева, хотя и не лишенные некоторой культурной подосновы, призраки основателей и первых насельников Валаама, маячившие на линии воображаемого исторического горизонта, конечно, не могли удовлетворить руководителей монастыря. Но монахи и публика ожидали новых открытий, и Аркадий Иванович Сулакадзев "открыл" им свой Валаам.

В Валаамском монастыре в XIX веке имелось еще одно предание, являвшееся составной частью Валаамской исторической традиции. Книжки, издаваемые монастырем, излагали его следующим образом: мощи Сергия и Германа были обретены на Валааме в глубокой древности, но четырежды вывозились монахами с Валаама в Новгород в связи с опасностью шведского нападения — так валаамцы спасали свои реликвии. В третий раз мощи вывозились в 1050 году, затем были вновь возвращены на Валаам. В четвертый и последний раз они были вывезены в 1164 году и возвращены "по имновению опасности" в 1180 году. С этого времени они покоятся на Валааме.

Что касается первых трех раз, то, кажется, эту версию со ссылкой на "наидревнейшие" рукописи подбросил монахам Сулакадзев. А вот версия о четвертом путешествии мощей в Новгород и обратно принадлежит не ему.

В 1798 году в монастыре были написаны два живописных полотна, на которых были запечатлены перенос мощей Сергия и Гармана из Валаама в Новгород в 1164 году и из Новгорода на Валаам в 1180 году. Таким образом, в монастыре был создан художественный образ этого легендарного события. Легендарного постольку, поскольку документальные источники ничего не сообщают об этом событии. Имя художника осталось неизвестным, но ясно, что вдохновили его на создание этого образа либо Назарий либо Иннокентий. Причем, признавая приоритет Иннокентия во всем, что касается культа Сергия и Германа, следует именно его признать наиболее вероятным вдохновителем написания этих картин.

Любопытно отметить также то, что за три года до написания картин была издана "Российская летопись по Софийскому списку" (1795), которая не могла пройти мимо таких просвещенных церковников как Назарий и Иннокентий. Эта летопись содержала следующее известие: "В лето 6671 (1162/63)... мощи достойных отцов наших Сергия и Германа обретены и перенесены сюда в правление новгородского архиепископа Иоанна". Иначе говоря, монастырь получил документальную информацию о времени обретения мощей Сергия и Германа.

Валаамские издания, излагая предание о перенесении мощей Сергия и Германа, прибавляли к нему следующую легенду. Когда судно, доставившее мощи Сергия и Германа из Новгорода на Валаам, вошло в бухту Валаама, оно, якобы пристало к небольшой скале, куда были выгружены святые останки, а затем они были подняты на гору, где и упрятаны "под спудом". На месте захоронения, сообщают книжки, вырос сам монастырь, а на скале, к которой пристало судно, стоит сейчас Покровская часовня.

Покровская часовня была построена в 1820-х годах — в период, когда монастырем руководил Иннокентий или его преемник Ионафан. В 1823 году Иннокентий, будучи в весьма преклонном возрасте, оставил настоятельскую должность. Но никак нельзя сказать, что он отошел от руководства монастырем. Александр I, кстати, именовал Иннокентия и Ионафана "обоими игуменами". Наиболее вероятным строителем часовни являлся Иннокентий но, наверняка, Ионафан также принимал в этом участие.

Попробуем разобраться в том, какое символическое содержание вкладывали строители часовни в этот памятник, отмечавший "знаменитое" место.

Установление праздника Покрова Божьей матери связано с событиями 1164 года. Тогда суздальский князь Андрей Боголюбский, одержавший значительную победу над волжскими болгарами, приписал свою победу чудесной помощи иконы Богоматери, принесенной суздальцами на поле битвы. В честь ее был установлен праздник Покрова Богоматери. Праздник быстро завоевал популярность на Руси, а икона Богоматери Покрова стала считаться покровительствующей защитникам русской земли. В Русских летописях сообщение об установлении праздника в 1164 году дополнялось еще одним радостным известием для русских. В этом же году новгородцы отбили нападение шведов, вторгнувшихся на Ладожское озеро и в Новгородские земли.

Иннокентий, вне всякого сомнения, неоднократно задумывавшийся и пытавшийся разобраться во всех перипетиях основания Валаамского монастыря, хорошо знал политическую обстановку второй половины XII века, на фоне которой происходило обретение мощей (по сообщению летописи по Софийскому списку). Еще в 1155 году шведы-крестоносцы совершили свой первый поход в Финляндию, огнем и мечом обращая финнов в католическую веру. С этого времени на протяжении многих столетий интересы католической Швеции и православного Новгорода сталкивались в соперничестве за свое влияние в Финляндии и Карелии. И, по всей видимости, Иннокентий подстраивал историю Валаамского монастыря к событиям в Новгородской земле в 1164 году.

Иннокентий, построивший Покровскую часовню как символ чудесного покровительства Русской земли, очевидно не случайно выбрал этот символ. Следуя логике летописных известий и сообразуясь с историческим фоном второй половины XII века, год 1164 мог быть выделен как важная веха в истории самого монастыря. Действительно, в 1162 году состоялось обретение мощей, но нападение шведов на Новгород в 1164 году создало угрозу Валаамскому монастырю — с этим временем некое валаамское предание связывает перенесение мощей в Новгород, вызванное угрозой шведского нашествия. Наконец, "по миновению опасности" в 1180 году мощи были возвращены на Валаам.

Таким образом, в узком смысле Покровскую часовню можно считать памятником событиям 1164 года, когда валаамские реликвии были счастливо спасены от иноверного врага, а в широком — памятником обретению мощей и образованию Валаамского монастыря. Выбор места для строительства часовни тоже не был случаен. Она отмечала легендарную скалу, к которой из Новгорода были доставлены мощи Сергия и Германа в 1180 году.

От стен монастыря к Покровской часовне ведет тропинка, круто спускающаяся вниз. Сейчас она называется "древней дорогой водоносов" — она действительно использовалась для этой цели в XVIII веке. На тропе, на скальном выступе, преемник Иннокентия Ионафан вырубил православный восьмиконечный крест и надпись "Высечен сей памятный знак в 1829 году при игумене Йонафане". Назначение этого "памятного знака" можно понять лишь в совокупности с Покровской часовней и "древней дорогой водоносов". Вспомним легенду. Святые останки Сергия и Германа выгружают с судна на скалу — в честь этого события строится Покровская часовня. Затем мощи поднимают наверх — этот путь станет "древней дорогой водоносов". Наконец, мощи прячут в скалу, на которой поднимается монастырь. Восьмиконечный крест, освещавший святость горы, куда были упрятаны мощи, и являлся "памятным знаком" этому событию.

Но откуда все же взялась эта легенда, будто со слов свидетеля-очевидца, описывающая все происходящее в XII веке? Не покидает ощущение, что почерк создателя легенды нам уже знаком. Кажется, сам строитель часовни, увидевший во сне (как это было при строительстве церкви во имя Сергия и Германа) или наяву древнее судно, подплывающее к скале, увидевший, как выгружают святые останки и затем поднимают на гору, вырубают глубокую могилу и прячут их "под спудом", увидевший, как на этой горе вырастают стены древнего монастыря, — и создал легенду — предание на основании своего видения. Трудно отдать авторство кому-либо кроме игумена Иннокентия.

Но как же так, ведь есть и другой остров, претендующий на место, где был основан монастырь? Это островок, названный Ефремом "Старый Валаам", где "сохранилась" даже пещера — якобы первая монастырская постройка времен Сергия и Германа. Получается, что Ефрем, как весьма вероятный создатель самой пещеры, имел другое, отличное от Иннокентия, представление о начале Валаамской обители. Иначе говоря, версии о месте строительства обители двух замечательных валаамских игуменов разошлись.

Иннокентию (или его ближайшим преемникам) не оставалось ничего другого, кроме как "выселить" Сергия и Германа, и переселить в оказавшийся "пустующим" памятник другого замечательного валаамского подвижника прошлого, святого Александра Свирского. К началу 40-х годов XIX века "пещера" была твердо закреплена за Александром.

В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть очевидную роль игумена Иннокентия в формировании исторической традиции Валаамского монастыря.

В ее основе находится рукопись "Валаамских бесед" и ряд летописных известий. Но, безусловно, именно Иннокентию, интерпретирующему эти сообщения и дополнившему их своими собственными умозрительными заключениями и воображаемыми событиями, принадлежит заслуга ее наиболее полного по тому времени оформления. В том числе и в письменном виде — мы имеем в виду рукописную книгу Флегонта Звонарева "Краткое описание Валаамского общежительного монастыря как о древности оного так и о новейших достопамятностях собрано из различных печатных летописцев и древних рукописей, хранящихся в монастыре, какия именно достопамятности", созданную в 1827 году. Кто как не Иннокентий руководил написанием этой книги?

В ней, в частности, говорится, что Сергий и Герман оба родом были из Греции. Такое представление об основателях монастыря перекликается и с составленной при Иннокентии церковной службой в честь вновь канонизированных общерусских святых. Там сказано, что пустыннолюбивые иноки пришли на Валаам "от восточных стран". И лишь впоследствии благодаря господину Сулакадзеву, как уже было отмечено, Германа стали представлять как карела.

Взгляды и соображения Иннокентия о многократном перенесении мощей Сергия и Германа на Валаам из Новгорода и обратно, его представление о валаамских чудотворцах как "просветителях Карелии", выбравших Валаам опорным пунктом своей деятельности, отнесение Валаамского монастыря к числу наиболее древних обителей на Руси (как следует из "Краткого описания...", старше самой Киево-Печерской лавры), — все это стало составной частью Валаамской исторической традиции.

При Иннокентии в историю Валаама были вписаны имена Авраамия Ростовского, Арсения Коневецкого, Савватия Соловецкого и других знаменитых святых — сведения из их житий также были интерпретированы в "Кратком описании...". В дальнейшем они послужили основанием для отыскания на Валааме мест, связанных с их пребыванием. Последующие игумены, продолжавшие дело Ефрема и Иннокентия, в этих местностях в честь преподобных, приносящих монастырю авторитет, ставили часовни, церкви, поклонные кресты и скиты, давали безымянным островам архипелага их имена.

Роль Иннокентия в восстановлении былого авторитета монастыря и превращения его в подлинный центр православной культуры приладожской Карелии была заглавной.

Иннокентий не имел возможности, да, очевидно, и не стремился осуществить критику источников, дававших ему материал для размышлений. Он пытался отыскать свидетельства глубокой древности монастыря на Валааме — "удревняя" историю родной обители, игумен радел за укрепление ее авторитета среди православных России. Стремясь понять намерения и деяния Иннокентия (о них, понятно, мог бы рассказать лишь сам Иннокентий) и оценивая их, мы не руководствовались критическими настроениями. Мы изначально стремились лишь понять то "историческое содержание", которое было заложено в памятных сооружениях Иннокентием и другими их создателями.

Появление "пещеры" Сергия и Германа, Покровской часовни, могилы Магнуса, Всехсвятского скита и других памятников было вызвано благородным стремлением их создателей сохранить память об историческом прошлом монастыря и православия в Карелии. Эти сооружения могут по праву считаться историческими памятниками, ибо они создавали хотя и легендарные, но полноценные исторические образы, навеянные взглядами валаамских игуменов, глубоко задумывающихся над историческим прошлым знаменитого "рассадника" православия.

Как во время их создания, так и многие десятилетия спустя эти памятники оказывали большое влияние на историческую культуру общества. Ведь те многие тысячи богомольцев, для которых, кстати, и была построена Покровская часовня, проплывая мимо нее в монастырь, ощущали себя на пути Сергия и Германа и тем самым становились сопричастны истории монастыря, который в свою очередь являлся свидетелем и участником богатой истории Карелии. Исторические образы Валаама, воплощенные в культовых сооружениях, оказывали глубокое влияние на гражданские чувства людей — русских, карелов, финнов, всех тех, кто так или иначе принял непосредственное участие в судьбе монастыря в XIX веке.