RARUS'S GALLERY

Издательство Общины Святой Евгении. Санкт-Петербург,  литография А. Ильина, 1904. Набор из 12 хромолитографированных открыток в оригинальном издательском конверте. Вкладыш с описанием. Размеры: 14,2 x 9,1 см. Один из важнейших художественных документов эпохи модерна в России, одна из самых знаменитых театральных работ Леона Бакста.

 

 

 

 

Костюмы:

1. Фея кукол.

2. Англичанка.

3. Ее дочь.

4. Кукла Испанка.

5. Кукла Китаянка.

6. Кукла Японка.

7. Кукла Француженка.

8. Одна из фарфоровых кукол.

9. Горничная.

10. Костюм кордебалета.

11. Почтальон.

12. Денщик.

«Фея кукол». Балет в одном действии и 2-х картинах. Музыка И. Байера. Представлен первый раз на сцене Эрмитажного театра в Санкт-Петербурге 7-го февраля 1903 г. Шел в Мариинском театре. Балетмейстер Николай Легат. Художественное оформление Льва Бакста.

 

 

Община Св. Евгении опубликовала две серии театральных костюмов к «Фее кукол» (12 шт.) и «Карнавалу» (4 шт.), а также специально исполненные художником рисунки «Любимый поэт» (1902), «Гостиный двор», «В мастерской художника» (1907). Кроме того, Община выпускала оформленные им конверты «Вместо визита» (1902), силуэты для почтовой бумаги (1905) и воспроизведения живописных и графических работ.

Бакст, Леон Николаевич (настоящее имя — Лейб-Хаим Израилевич, или Лев Самойлович Розенберг; 1866—1924) — легендарный русский художник, сценограф, книжный иллюстратор, мастер станковой живописи и театральной графики, один из виднейших деятелей объединения «Мир искусства» и театрально-художественных проектов С.П. Дягилева. Лев Розенберг родился 8 февраля (27 января) 1866 года в Гродно в небогатой еврейской семье учёного-талмудиста. После окончания гимназии учился вольнослушателем в Академии Художеств, подрабатывая иллюстрацией книг. На первой своей выставке (1889) принял псевдоним Бакст — укороченную фамилию бабушки (Бакстер). В начале 1890-х годов выставлялся в Обществе акварелистов. В 1893—1897 годах жил в Париже, часто возвращаясь в Санкт-Петербург. С середины 90-х примыкал к кружку писателей и художников, формировавшемуся вокруг Дягилева и Александра Бенуа, который позднее превратился в объединение «Мир Искусства». В 1898 году совместно с Дягилевым принимает участие в основании одноименного издания. Графика, изданная в этом журнале, принесла Баксту славу. Продолжил заниматься станковой живописью, создав портреты Малявина (1899), Розанова (1901), Андрея Белого (1905), Зинаиды Гиппиус (1906). Также преподавал живопись детям великого князя Владимира. В 1902 году в Париже получил заказ от Николая II на Встречу русских моряков. В 1898 году Бакст показал работы на организованной Дягилевым «Первой выставке российских и финских художников»; на выставках «Мира Искусства», на выставке «Secession» в Мюнхене, выставках Артели русских художников, и проч.

Портрет Л.П. Гриценко. 1903 год.

В 1903 году перешёл в лютеранство ради брака с вдовой художника Гриценко Любовью Павловной. Любовь Павловна была дочерью именитого купца, большого знатока и собирателя живописи основателя всемирно известной галереи П.М. Третьякова. В 1907 году у Бакста родился сын Андрей (Бакст Андрей Львович, художник театра и кино, умер в 1972 году в Париже ). Брак оказался непрочным. В 1909 году Леон Бакст ушёл из семьи. Развод не отразился на отношениях с бывшей женой. Они оставались неизменно дружескими. Когда в 1921 году Любовь Павловна, вместе с сыном, уехала из России, Леон Бакст до конца своих дней поддерживал их материально. Во время революции 1905 года Бакст работал для журналов «Жупел», «Адская почта», «Сатирикон», позднее в художественном журнале «Аполлон». С 1907 года Бакст жил в основном в Париже и работал над театральными декорациями, в которых произвёл настоящую революцию. Он создал декорации для греческих трагедий, а с 1908 году вошёл в историю как автор декораций для дягилевских Ballets Russes («Клеопатра» 1909, «Шахерезада» 1910, «Карнавал» 1910, «Нарцисс» 1911, «Дафнис и Хлоя» 1912). В 1910 развёлся с Гриценко и вернулся к иудаизму.

Всё это время жил в Европе, поскольку, будучи иудеем, не имел вида на жительство вне черты оседлости. Во время визитов в Санкт-Петербург преподавал в школе Званцевой. В период 1908—1910 годов одним из его учеников был Марк Шагал, но в 1910 году они разорвали отношения. Бакст запретил Шагалу ехать в Париж, поскольку, по его мнению, это пошло бы во вред искусству Шагала, а в финансовом отношении привело бы молодого художника к голодной смерти (Шагал не рисовал театральных декораций). Шагал тем не менее поехал, не умер с голоду и нашёл свой стиль живописи. В 1914 году Бакст был избран членом Академии художеств. В 1918 году Бакст окончательно разорвал отношения с Дягилевым и Ballets Russes. Рассорившись с Дягилевым, несколько лет работал самостоятельно, а в 1921, возобновив свою старую дружбу, оформил для него балет «Спящая красавица» П.И. Чайковского, последнюю свою крупную постановку, которую многие считают лучшим его театральным проектом. Под впечатлением этого спектакля финансист Д. Ротшильд заказал ему для своего особняка в Лондоне цикл панно на тот же сюжет (семья Ротшильдов выступает в этих панно в качестве героев сказки). В последние годы жизни он работал как модельер вместе с французским художником Р. Дюфи и С. Делоне, оформлял спектакли в “Гранд-опера” и в труппе И. Рубинштейна. 27 декабря 1924 года умер в Париже от отёка лёгких. Племянник Леона Бакста (сын его сестры Розы Самуиловны Розенберг) — советский историк Альберт Захарович Манфред.

Ярче всего выразился талант Бакста в его театральных постановках; они поражают богатством и силой колористической фантазии, разнообразием и изысканностью костюмов; он обдумывает каждую деталь и руководит всем ensemble'ем, он делает самые серьезные археологические изыскания, но не губит при этом непосредственного настроения, поэзии драмы (Александр Бенуа). В театральных постановках Бакст чрезвычайно разнообразен: строги и стильны его античные трагедии: "Ипполит" (1902) и "Эдип в Колоне" (1904), изящны его балеты "Фея Кукол" (1903) и "Карнавал" (1911), живописны "Саломея" (1909) и "Вакханалия" (1909). Наибольшей красоты и силы Бакст достиг в своих театральных постановках в Париже, где, по предложению С.П. Дягилева, ставил в 1909 году в театре Chatelet балет "Клеопатру", в 1910 году в Большой Опере балеты "Карнавал" и "Шехеразаду", в 1911 году снова в Chatelet балет "Нарцисс". Эти постановки вызвали восторженные отзывы парижской театральной и художественной критики своей сказочной роскошью, утонченной изысканностью костюмов, новыми и смелыми сочетаниями красок. В 1911 году Бакст поставил в Париже "Le martyre de St. Sebastien", мистерию Габриель Д'Аннунцио. В композициях Б. часто видны греческие мотивы, например в "Vision Antique" (1906), "Креон" (1906) и "Антигона" (1904). Он много занимается архаикой. В 1907 году он посещает Грецию и Крит и привозит оттуда огромный художественный материал; в 1909 году выставляет свою громадную картину "Terror Antiquus" с архаической Афродитой на первом плане, а в 1910 году - "Дорогу в Аид".

Свои взгляды на взаимоотношения современного искусства и древности Бакст высказал в статье: "Пути классицизма в искусстве" ("Аполлон", 1909 год, № 2 и 3). Большая часть произведений Бакста находится в частных коллекциях в России и за границей; в Третьяковской галерее в Москве имеются его пейзаж "Вечер в Алжире, "Элизиум", эскиз занавеса для театра Коммиссаржевской, портреты В. Розанова, Балакирева и Ляпунова ; в музее императора Александра III в Петербурге - портрет Александра Бенуа, несколько головок и портрет В. Нувеля. - См. М. Волошин "Архаизм в русской живописи" ("Аполлон", 1909 год, № 1); Вячеслав Иванов "Древний ужас" ("Золотое Руно", 1909 год, № 4), 33 снимка с произведений Л.С. Бакста ("Золотое Руно", 1906 год, № 4); С. Маковский "Страницы художественной критики", т. II; Александр Бенуа "История русской живописи в XIX веке"; его же "Русская школа живописи" (1904). С. Ростовцева.

Воспоминания М. Добужинского

Леон Бакст

По тому огромному месту, которое занял театр в культурной жизни Европы сейчас, как это было в эпоху конца XVIII в. в Италии и Франции, он — один из наиболее живых нервов современности. И это необычайное явление — проникновение искусства в жизнь через рампу, отражение театра в повседневной жизни, влияние его на область моды — сказалось в том глубоком впечатлении, которое сопутствовало блестящим триумфам “Русских сезонов” Дягилева в Париже. Общественный поворот вкуса, который последовал за этими триумфами, в величайшей степени обязан был именно Баксту, тем новым откровениям, которые он дал в своих исключительных по красоте и очарованию постановках, поразивших не только Париж, но и весь культурный мир Запада. Его “Шехеразада” свела с ума Париж, и с этого начинается европейская, а затем и мировая слава Бакста. “Восток” “Шехеразады”, покоривший Париж, был замечателен именно вдохновенной интерпретацией Бакста. Понимая и чувствуя, как редко кто из стилистов, всю магию орнамента и чары красочных сочетаний, он создал свой особый, бакстовский стиль из той “полу-Персии — полу-Турции”, которая его вдохновляла. Этот пряный сказочный Восток пленял необычайным размахом фантазии. Изысканность ярких цветов, роскошь тюрбанов с перьями и затканных золотом тканей, пышное изобилие орнамента и украшений — все это настолько поражало воображение, настолько отвечало жажде нового, что воспринято было и жизнью. Ворт и Пакэн — законодатели парижских мод — стали пропагандировать Бакста. Его признал и “короновал” сам изысканный и капризный Париж, и что удивительно, несмотря на калейдоскопическую смену кумиров, изменчивость парижских увлечений, несмотря на все “сдвиги”, вызванные войной, на новые явления в области искусства, на шум футуризма, — Бакст все-таки оставался одним из несменяемых законодателей “вкуса”. Постановки его вызвали бесконечное подражание в театрах, его идеи варьировались до бесконечности, доводились до абсурда, докатились до “Folies Bergères”, в котором даже еще в прошлом году ставилось “Revue” “под Бакста” в невероятной по роскоши постановке. Париж уже забыл, что Бакст иностранец, что он “корнями” своими в Петербурге, что он художник “Мира искусства”. Леон Бакст — стало звучать как наиболее варяжское из парижских имен. Разумеется, не в этом блеске, которым было окружено имя Бакста, не в его популярности и влиянии все значение его искусства. Им сделан действительно громадный вклад в область театрального искусства. Замечательно разностороннее декоративное дарование Бакста не ограничилось одним “Востоком” в “Шехеразаде” и в следующих за ним “Клеопатре” и “Саломее”; он уходит еще в большую фантастичность и изысканность созданного им мира. Еще в ранней своей “Фее кукол”, а у Дягилева в “Карнавале” Шумана и в “Spectre de la rose” [“Видении розы” (франц.).] он показывает все очарование и грацию 30-х и 40-х годов [XIX в.], в “Св. Себастьяне” с Идой Рубинштейн — строгость и четкость quatrocento, а в “Joseph”'e P. Штрауса — пышность венецианского “веронезовского” Ренессанса — и в то же самое время во многих других декоративных работах неизменно возвращается к своему первому и, может быть, самому серьезному увлечению — к архаической Греции — увлечению, которому он отдавался еще в далекие годы его петербургской жизни. С Бакстом я познакомился в 1902 г., войдя тогда впервые в круг моих будущих друзей по “Миру искусства”. В этом году открылось в Петербурге (еще очень преждевременно, чтобы быть по-настоящему оцененным) “Современное искусство”. По инициативе Грабаря, фон Мекка и кн. Щербатова и по проектам Александра Бенуа, Лансере, Бакста, Коровина и Головина было сделано убранство ряда комнат с мебелью, панно, люстрами и каминами, каждая отразившая индивидуальность художника, и Бакст создал необыкновенно красивый будуар, белый с розовым, весь в трельяжах, зеркалах и хрустале, отразивший его тогдашнее (общее для всех) увлечение XVIII веком. Вскоре он вместе с Серовым совершил путешествие по Греции и вернулся настоящим энтузиастом микенского искусства. Кносс и чудеса, виденные им на Крите, были постоянной темой его рассказов: он был весь под впечатлением искусства архаической Эллады. К этому времени относится его известная картина “Terror antiquus”. Постановка “Ипполита” в Александрийском театре, а также “Феи кукол” в Мариинском (если не считать эрмитажного спектакля) были первыми его выступлениями в театре, сразу же открывшими “настоящего” Бакста. Как живописец он уже выступал и до первых выставок дягилевского журнала “Мир искусства”; тогда это был иной Бакст— хороший реалист и отличный акварелист. На первых выставках “Мира искусства” он появился уже как пейзажист (“Версаль”), замечательный портретист (портреты Ал. Бенуа, Дягилева с няней и др[угие]) и миниатюрист. Его графические работы в журнале “Мир искусства” (большей частью на античные мотивы), сделанные тончайшим пунктиром и частью силуэтные, были поразительно декоративны, полны особенной загадочной поэзии и очень “книжны” [Говоря о его графике, следует упомянуть его работы по шрифтам. Впервые он, Лансере и Головин стали делать художественные надписи для журналов, рисовать буквы и обложки — зародыш будущей целой области графики в расцвете книжного искусства.], но так отдаться книге, как другие его товарищи, ему не пришлось — он отдается всецело театру и портрету. Эти разносторонность, универсальность, “ретроспективизм”, это чувство стиля — все то, самым характерным для той группы художников, за которой утвердилось название “Мира искусства”. В 1906—1908 гг. мы с ним руководили занятиями в художественней школе (Е.Н. Званцевой), где в числе учеников был Шагал, рано скончавшаяся поэтесса Гуро, Нарбут и многие другие, ставшие потом выдающимися художниками. Бакст, как отличный рисовальщик, давал ученикам чрезвычайно много ценного, требуя прежде всего ясной и твердой линии (эта “линия” была его излюбленным “коньком”, что вызывало часто горячие споры с друзьями). Вскоре Бакст уехал навсегда в Париж. Только один раз он приезжал в 1913 г. в Петербург на один блестящий костюмированный бал (у гр. Клейнмихель), где фигурировало несколько его удивительных восточных костюмов. В 1914 г. мне пришлось снова встретиться с ним в Париже. В этом сезоне в Большой опере поставлен был балет Шумана “Papillons” с костюмами Бакста и в моих декорациях. Тогда же у Дягилева шла необыкновенно эффектная постановка “Иосифа” Р. Штрауса с совершенно умопомрачительными костюмами Бакста, взволновавшими уже достаточно пресытившийся тогда Париж. Бакст весь ушел в работу, до переутомления, и не успел сделать декораций к “Мидасу” Штейнберга, и неожиданно пришлось взяться за эту постановку мне. После этого сезона, летом перед войной, он серьезно заболел от переутомления; здоровье его уже тогда было изрядно надорвано. Затем война, а потом революция надолго отрезали его от петербургских друзей. В глухие годы пришел слух в далекий Петербург о его смерти. К счастью, он оказался тогда ложным. Год назад, после десятилетнего перерыва, я наконец снова встретился с ним в Париже. В маленьком ресторане, а потом часто у него, в его чудесном ателье на бульваре Малерб, со мной был опять наш прежний Бакст. Припоминаю, как он неистово ругал футуристов, много и забавно рассказывал про Америку, жаловался на усталость от вечного круга заказов и хотел слышать мнение старого друга о своих последних работах... Часто говорят о “преждевременной” смерти. И именно смерть художника, музыканта и поэта мучает всегда этой мыслью, мыслью о тех произведениях, которые с ними умерли, не родившись. На моей памяти так было, когда во цвете лет умер Серов, погиб гениальный Чюрленис и только что расцветший в своем таланте Нарбут. Бакст, конечно, далеко не дал всего, что мог дать его исключительный художественный дар. Его “знаменитость” была его трагедией. Вспоминаю последнюю встречу с ним и его слова о том, что нет времени отдаться тому, что он хочет. И слава обязывала: Бакст уже должен был оставаться Бакстом. А между тем многие вещи, которые были известны, может быть, только его друзьям, говорили о его неожиданных обещаниях.