RARUS'S GALLERY

СПб., издание Русского Чтения, 1906. 12 с. с ил. В цветной издательской литографированной обложке. 33,7х26 см. Первая книга, целиком оформленная и иллюстрированная Георгием Нарбутом!

В этот период Георгий Нарбут создал иллюстрации к еще двум сказкам — «Снегурочка» и «Горшеня». Вероятно, и в этих случаях выбор сюжетов не был случайным. Нежная, прекрасная, с чуткой душой Снегурочка могла ассоциироваться с любимой девушкой, а Горшеня, хотя и не был графиком, но прекрасным мастером и именно глуховским, — уезд издавна славился своими гончарными промыслами, неподалеку, в селе Волокитино, была знаменитая фарфоровая фабрика Миклашевских (кстати, о ней написал монографию П.Я. Дорошенко). Страницы альбома 1906—1907 годов позволяют судить о процессе работы над иллюстрациями. Художник набрасывает детали будущих композиций: для «Снегурочки» пишет акварелью заснеженную сосенку, для «Горшени» выискивает профиль «осударя Ивана Васильевича», горбоносого, с бородкой, курьезно торчащей вперед, постепенно трансформируя в лицо латинскую букву «R». Буквы для Нарбута равноценны живой натуре!

Для «Войны грибов» он рисует, подражая Билибину, сказочный город на горке, самостоятельно изобретает образ грибного самодержца, одутловатого, похожего на портреты царя Алексея Михайловича, а кроме того, невольно ассоциирующийся с крепеньким боровичком. С натуры в 1906 году он не рисует ничего. Преуспев в художестве, Нарбут, наконец-то, и гимназию окончил. Получив аттестат зрелости, заполненный почти одними тройками, он мог вздохнуть с облегчением. Немедля мечтой устремился в столицу. «Одно — мечты, иное — действительность, — досадует глуховский мирискусник. — Целое лето мне пришлось воевать за право ехать в Петербург... Мой отец, на иждивении которого я воспитывался, ни за что не хотел пускать туда ни меня, ни моего брата Владимира, окончившего одновременно со мной ту же гимназию». Владимир тоже стремился в Петербург: он пробовал свои силы в поэзии, увлекался символистами, в отличие от Георгия интересовался политикой. Тайком от отца братья послали заявления о приеме в Петербургский университет, на факультет восточных языков. Выбор специальности характерен: с одной стороны, не надеялись, что на какой-то другой, более популярный факультет примут, с другой — как-никак экзотика, возможность блеснуть оригинальностью. Риск себя оправдал — в конце августа 1906 года их уведомили о зачислении. «Отец, под влиянием матери, которая молча держалась нашей стороны, — продолжает Нарбут, — как-то покорился; просто говоря ему было безразлично, куда мы поедем, он только хотел поставить на своем». Так мечты стали явью. Страшновато было ехать, но еще в большей мере радостно. Забавный штрих: по дороге у братьев возник соблазн осмотреть Москву, но воздержались, «боясь заблудиться в лабиринтно - запутанных улицах „белокаменной».

Дурная погода, дороговизна квартир, то, что, сняв, наконец, какую-то комнату, были обокрадены «почти до нитки», — вот их первые впечатления от столицы. Ни малейшего восторга не вызвали ее архитектурные красоты, роскошь магазинов, оживленность улиц, вечерами сиявших разноцветными огнями. В университете Нарбут сразу же с восточного факультета перевелся на филологический, думал было, по его словам, взяться за науку, но отвлекло от нее другое, более интересное дело: нашел среди студентов таких, как он, художников-любителей (в их числе был Н.П. Сычев, впоследствии крупный специалист по древнерусскому искусству), организовал в вечерние часы занятия рисунком. Владимир вошел в тогда же образовавшийся литературный «Кружок молодых». Проработав некоторое время без руководителей, студенты-художники устроили выставку своих произведений. Обсуждали, кому бы из профессионалов показать ее. Пригласили А. Н. Бенуа, А.П. Остроумову-Лебедеву, Е.Е. Лансере, К.А. Сомова, М.В. Добужинского, И.Я. Билибина. «Мастера действительно, как обещали, посмотрели эти наши «произведения», — отмечает Нарбут, — и тепло отнеслись к нашему кружку, советовали учиться». Выбор приглашенных художников ясно указывает на то, что «Мир искусства» не для одного глуховчанина представлялся самой передовой группой. Здесь следует сделать оговорку: с 1904 года издание журнала и выставки «Мира искусства» прекратились, официально объединения не существовало, но «группа Бенуа», войдя в состав «Союза русских художников», сохраняла свою обособленность и сплоченность. Эта группа, в чем Нарбуту повезло особенно, как раз в 1906 году проявляла повышенный интерес к проблемам обучения молодых художников. В свое время Бенуа вообще считал академическое образование неприемлемым и сам нашел возможным обойтись без него. «Брось ты быть школьником, прилежно и доверчиво слушающим то, что говорят ему тупицы-учителя. Будь художником и учись на самом искусстве!» — писал он в 1895 году Е.Е. Лансере. Теперь же со страниц нескольких петербургских газет и журнала «Золотое руно» прозвучал «голос художников» (статью подписали Добужинский, Сомов, Бенуа и Лансере), между прочим указывавший императорской Академии художеств на необходимость «улучшения и расширения художественно-технического обучения». При этом Бенуа полагал само собой разумеющимся, что ему и его группе в «будущей идеальной академии должны принадлежать решающие голоса». Вот почему мастера, приглашенные студентами, не только отнеслись к их студии с сочувствием, но даже обещали вести ее занятия. Однако не успехи в рисовании с натурщиков, которому посвящались занятия студии (на них несколько раз приходили Билибин, Лансере и Добужинский), привлекли к Нарбуту особое внимание Бенуа и его друзей. «В один из вечеров, которые в туманном Петербурге осенью так рано начинаются, — вспоминал художник, — я с душевным трепетом и тревогой пошел к мастеру (И.Я. Билибину) с целью поговорить с ним и показать ему для критики свои работы. Он принял меня поначалу не без насмешки, спросив, едва ли не с первого слова — „Вы малоросс?", но затем мы как-то разговорились, он посмотрел мои рисунки, дал кое-какие советы». Узнав горестную историю с квартирной кражей, Билибин сдал ему одну из своих комнат за «совсем незначительную плату». Сам по себе этот факт, обыгранный едва ли не во всех воспоминаниях и статьях о Нарбуте, нельзя считать актом признания необычайного таланта художника. По словам сына Билибина, его родители, имея большую квартиру и будучи совсем небогатыми людьми, обычно «брали одного или двух жильцов». И все же в будущий успех своего жильца Билибин поверил, несмотря на откровенную подражательность его графических опытов.

Осенью 1906 года он снабдил Нарбута рекомендательным письмом к Н.К. Рериху, возглавлявшему школу Общества поощрения художеств, в котором писал следующее: «Этот Нарбут снял у меня одну комнату. Я познакомился с ним только недавно. По-моему, он очень способный малый, но пока еще (по юности) совершенно без индивидуальности. Он подражает моим первым сказкам, от которых я сам давно отказался, и не может еще, кажется, понять, насколько они не то, чем они должны были бы быть. Я все время твержу ему, чтобы он искал себя... Потом он не умеет рисовать. Он хочет поступить в Вашу школу. Мне кажется, что это хорошо. Пусть порисует». Рисовал ли Нарбух под руководством Рериха? Если и рисовал, то очень недолгое время. Так или иначе, в композициях своих и в 1907 году он рабски подражает Билибину. Под впечатлением набросков и фотографий Билибина, привезенных из поездки в Соловецкий монастырь, он рисует и раскрашивает акварелью пейзажи «Соловки. Стена» (ГМУИИ) и «Соловки. Башня» (собр. Г. Е. Климова, Москва), не смущаясь, ставит свою подпись под совершенно несамостоятельными произведениями. Они так и остались неопубликованными, зато Владимир, наслышавшись рассказов Билибина, не постеснялся напечатать очерк о «своей» поездке на Соловки — оба брата на редкость восприимчивы. Впрочем, с технической точки зрения акварели Нарбута довольно «чисто» сделаны и приятны по колориту, сведенному к немногим цветам. Белые пятна бумаги, не тронутой кистью (снег, облака), черные контуры придают им сходство с цветным эстампом. Владимир вскоре оставил Петербург, дурно влиявший на его здоровье. Георгий остался.

С чувством признательности вспоминал он о своем благодетеле: «Жизнь моя у Билибина мне очень нравилась и принесла огромную пользу. Не будучи его учеником, я фактически у него учился. Когда он работал у себя в мастерской, то почти всегда звал и меня «в кумпанию» за свой стол рисовать. Он же нашел мне и заработок: по его протекции издатель газеты «Русское чтение» Дубенский купил у меня для напечатания иллюстрации к сказкам «Снегурочка» и «Горшеня», потом заказал мне несколько графических работ для своего журнала (обложку, рисунки загадок и концовки). Помню, как я, получив от Дубенского первый гонорар — сто рублей, — ощущал себя Крезом». Да, Крезом он мог себя ощутить, поскольку до этого зарабатывал гроши, продавая в магазин Фельтена акварельки, писанные на открытках, и мог позволить себе тратить в день на еду не более копейки. Кроме того, он мог испытывать радость и гордость, видя свои рисунки безукоризненно воспроизведенными на отличной бумаге. При этом его книжка печаталась в той же самой типографии Экспедиции заготовления государственных бумаг, в которой печатались и поразившие его воображение сказки Билибина. Этот факт сам по себе возводил его в ранг «настоящего мастера», не последнего даже в столице.

Обложка первой сказочной книжки Нарбута скомпонована только из надписей на цветных прямоугольничках, как бы наклеенных на сплошной парчовый узор. Надписи читаются хорошо, но выглядят аляповатыми «этикетками» — колористической гармонии в обложке нет. В иллюстрациях, разумеется, очень похожих на билибинские, фигуры глупого боярина-толстяка, хитрого Горшени, царя, Снегурочки нарисованы несколько лучше, чем персонажи «Егория Хороброго». Снова рамочки из цветочков, пейзаж с розовеющим небом. В оформлении последней страницы чувство меры и книжной специфики решительно изменяет художнику. Красные квадратики «вышивки» с диковинными одногорбыми верблюдами, два инициала, расцвеченных желтым, голубым, серым, коричневым, концовка с уродиком-человечком, пестрая и вдобавок с золотом, — чего здесь только нет! Но работа ведь еще глуховская, петербургские впечатления в ней пока не сказались.