RARUS'S GALLERY

Как известно, титулярник - справочная книга, содержащая перечень титулов русских и иностранных царствующих особ и крупных политических деятелей. «Большая государева книга или Корень российских государей», известная также как «Царский титулярник» — созданная в 1672 году рукопись, богато иллюстрированная портретами русских монархов и гербами русских земель, самый знаменитый и роскошный из титулярников (русских справочников-письмовников по титулам русских и иностранных царствующих лиц и политических деятелей, составлявшихся в XV—XIX вв. в качестве пособия в дипломатической переписке). Является бесценным историко-культурным источником – ведь внешний облик царствующих особ от Рюрика до Московских царей мы знаем лишь благодаря «Титулярнику». Над книгой составленной дипломатическим ведомством XVII в. трудились лучшие мастера Оружейной палаты и Посольского Приказа: Иван Максимов, Дмитрий Львов, Макар Потапов, Федор Юрьев, золотописцы Григорий Благушин, Федор Лопов, Матвей Андреев. Текст "Титулярника", составленный двумя служащими Посольского Приказа, - переводчиком Н.Г. Милеску - Спафарием (1625-1709) и подъячим П.В. Долгово (ум. 1678), распадается на на три тематических блока: царское родословие, призванное подчеркнуть преемственность династии Романовых по отношению к Рюриковичам; история русской церкви, написанная на основе "Сказания о поставлении на патриаршество Филарета Никитича"; очерк дипломатических отношений России с окрестными государствами. В 1790-х годах текст "Титулярника" издавался дважды. Портреты 30 русских великих князей и царей, 11 Вселенских и Московских патриархов, 22 иностранных монархов – современников царя Алексея Михайловича написаны художниками И. Максимовым и Д. Львовым. Внешний облик, к примеру, Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Бориса Годунова, Василия Шуйского или патриарха Филарета известен в основном именно по этой книге. (Прижизненных портретов трех последних вообще не сохранилось). Полагают, что авторы портретов в титулярниках опирались на недошедший до нас более ранний материал — в иконах, фресках, «подлинниках» (сборниках образцовых описаний или изображений для иконописцев). Все помещенные в нем изображения русских великих князей от Рюрика до Василия III включительно являются, без сомнения, по большому счету плодом фантазии художника. Портретные образы русских государей следуют «реалистической» технике, незадолго до этого введенной в иконографию, и традициям русского портрета, не так давно заложенным Симоном Ушаковым. Эти миниатюры — практически первые образцы русских не парсунных портретных изображений, выполненных в технике, демонстрирующей польское и западноевропейское влияния, уж не говоря о влиянии школы Ушакова. «Царский титулярник» в отечественной науке часто называется первым русским гербовником. Тем не менее, этот почётный титул подчас оспаривается. Проблема связана с тем, что гербы «Титулярника», обладая уже всей иконографической полнотой и богатством сюжетов, тем не менее, не несут в себе черты стилистической чистоты. По-видимому, лишь условно их можно отнести к гербам; скорее это рисунки эмблем, ибо в них отсутствуют стилизация, присущая гербу, определенная геральдическая ориентация фигур, геральдическая цветовая гамма. Книга была изготовлена в трех (или же, как указывается, в четырех) экземплярах. Один хранится в Центральном Государственном архиве древних актов, другой — в Государственном Эрмитаже, и еще один экземпляр — в РНБ. Портреты одного и того же исторического персонажа могут отличаться по стилю.

Мастера Оружейной палаты и Посольского приказа.

«Царский титулярник» («Большая государева книга или Корень российских государей»),

титульный лист из экземпляра Эрмитажа) с заглавием, вписанным в круг, 1672,

александрийская бумага, акварель, позолота.

Более полное название "Царского титулярника":

«Книга, а в ней собрание, откуда произыде
корень великих государей царей и великих
князей российских, и как в прошлых годех
великие государи цари и великие князи
российские писали в грамотах ко
окрестным великим государям християнским
и к мусульманским по нынешней по 180-й
год, и какими печатми грамоты печатаны,
и как к предком их государским и великим
государем царем и великим князем
российским окрестные великие государи
християнские и мусульманские имянованья
и титла свои пишут, и каковы которого
государя их государские персоны и гербы.
Состроена сия книга повелением великого
государя царя и великого князя Алексея
Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя
Росии самодержца в нынешнем во 170-м году».

Первые проблески реализма в живописи были поддержаны начинавшимся культурным переломом в жизни Русского государства. У кормила государственной власти оказываются люди типа А. Л. Ордын-Нащокина или Б. М. Хитрово, всемерно содействующие распространению светского просвещения и культуры. С именем Хитрово связано превращение старой царской Оружейной палаты в своего рода «Академию художеств XVII века», где рядом со специалистами по многообразным отраслям прикладного искусства работают и русские иконописцы. Здесь ростки реализма крепнут; Хитрово стремится ничем не стеснять творческих стремлений художников, знакомящихся с новым для них искусством приезжих мастеров. С 1643 г. в Оружейной палате работал «живописных дел мастер» голландец Ганс Детерсон, обучивший за 12 лет трех учеников-русских. Здесь же работали и одновременно учили смоленский шляхтич Станислав Лопуцкий (с 1656 г.), «греченин города Афины» Апостол Юрьев (с 1659 г.) и «иноземец цысарския земли» Даниэль Вухтерс (с 1667 г.) и др.

Портрет Ивана Грозного.

Многочисленные «парсуны» (портреты) кисти этих мастеров свидетельствуют о посредственных талантах большинства из них; наиболее сильным был Д. Вухтерс, написавший групповой портрет патриарха Никона. Однако самый факт приглашения иностранцев и щедрая оплата их труда говорят о пробудившемся интересе к европейской живописи и, в первую очередь, к наиболее реалистичному из жанров — портрету. Сильнее всего в этом плане ощущался интерес к искусству Голландии, тесные связи которой с Россией подготовили затем ее роль в период реформаторской деятельности Петра I. Голландская реалистическая живопись этого времени была ведущим искусством Европы. В XVII в. голландцы — сознательные и последовательные защитники реалистических принципов, доведшие до высшего совершенства искусство портрета, жанра, пейзажа и натюрморта. Это была эпоха Франса Гальса, Гонтгорста, Ластмана, Рембрандта. С Оружейной палатой была связана и деятельность знаменитого русского художника Симона Ушакова; к 1664 г. он уже был «жалованным иконописцем» и пользовался большим доверием и почетом. Он родился в 1626 г. Его художественная индивидуальность складывалась тогда, когда реалистические поползновения русской живописи были слабы, а официальная эстетика продолжала поддерживать архаизирующие тенденции в живописи.

Симон Ушаков. Древо государства Московского (Похвала Богоматери Владимирской). 1668.

Талант Ушакова созрел, когда проблема реализма и идеализма, «плотского» и «горнего» стала предметом ожесточенной борьбы почти политического характера. В протесте против реализма в иконописи слились голоса и Никона и ревнителя старины Аввакума. Воспитанный в двойственной среде Оружейной палаты, успешно делавший свою придворную карьеру, «государев иконописец и дворянин московский, грешный Пимин по прозванию Симон Ушаков» не мог стать смелым новатором в искусстве и самоотверженным борцом за новые идеи, способным на сопротивление реакционным течениям. Поэтому его произведения противоречивы и нерешительны, новое в них сплетается со старым. Не случайно сам же Ушаков позднее был уполномочен правительством контролировать иконописное искусство и бороться с новшествами. Имевший помощников и учеников, Ушаков обычно писал только лики, предоставляя своим сотоварищам «доличное».

Страница из экземпляра РГАДА. «Титулярник» открывается

изображением золотого двуглавого орла под тремя коронами,

со скипетром и державой в лапах (без ездеца на груди).

Подпись под рисунком гласила «Московский» —

то есть двуглавый орел представлялся как герб Московской земли —

сердца объединенного российского государства —

и, соответственно, общий символ всей России.

Это разделение труда особенно затемняет его творческий облик. Человеческое лицо привлекало главное внимание художника, поэтому его любимым сюжетом стал лик Христа — «Нерукотворный Спас», «Великий архиерей», «Вседержитель». В трактовку этой узкой церковной темы Ушаков вложил всю меру своих реалистических наклонностей. Мягкая плавящаяся лепка лица, со спокойным переходом света и тени, была резко противоположна отвлеченному лику Христа, который закрепила вековая традиция. В раннем произведении Ушакова «Великий архиерей» лик Христа имеет усталое, вялое выражение; образ божества приобретает человеческий характер, становится «плотским». Но этим и ограничивалось продвижение вперед. Ушаков спокойно допускал сочетание реалистических ликов с условностью плоскостной трактовки и композиции целого; таков «Вседержитель», к ногам которого припадают миниатюрные молящиеся. В большой иконе «Древо Московского государства» элементы реализма почти отсутствуют, выражаясь лишь в конкретности архитектурного ландшафта и относительной портретности царя Алексея. Двойственный в своей художественной практике, Ушаков был более последователен в своих теоретических взглядах на искусство.

Портрет Кристиана V, короля Дании. Миниатюра из экземпляра РНБ.

Они отражены в его сочинении «Слово к люботщателям иконного писания», написанном в ответ на письмо Ушакову его сотоварища «изуграфа» Иосифа Владимирова. Дом Симона Ушакова в Китай-городе, где находилась и его мастерская, был средоточием художественной жизни Москвы. Здесь собирались его друзья и ученики, здесь решались теоретические вопросы искусства. Из разговоров в доме Симона Ушакова об искусстве, в которых принимал участие и защитник старого традиционного иконописания сербский поп Иоанн Плешкович, родилось около 1664 г. энергичное и горячее «Послание изуграфа Иосифа» о живописи. В этом послании, противопоставляя иконопись живописи, Иосиф Владимиров приводит ряд аргументов в защиту реалистических тенденций в живописи. При этом Иосиф Владимиров использует постановления Стоглавого собора об иконописании, направляя их против неискусных и невежественных иконописцев, отождествляя с ними всех представителей старой иконописной школы и расценивая типические черты иконописи XVII в. — темноту красок, подчеркнуто аскетические тела святых — как проявления упадка и грубости. Послание изуграфа Иосифа делится на две части:

1) «О премудрой мастроте живописующих, сиречь о изящном мастерстве иконописующих и целомудренном познании истинных персон и о дерзостном лжеписании неистовых образов» и

2) «Вспак на уничижающая святых икон живописание, или возраз к некоему хульнику Иоаннови вредоумному».

Нигде в других странах, — говорит Иосиф, — не видно такого бесчинства, как ныне у нас. «Премудрое иконное художество» терпит уничижение от ремесленников и невежественных иконописцев. По деревням прасолы и щепетинники иконы крошнями таскают. Писаны эти иконы «ругательно».

Земельные эмблемы: киевская,

владимирская, новгородская.

Изображенные на них святые походят на диких людей. Крестьяне Шуи, Холуя и Палеха оптом продают их по деревням, меняют на яйцо, луковицу, как детские дудки. Негодуя на грубописателей, Иосиф советует им заниматься вместо иконописи гончарством. Иосиф протестует против темных и «очаделых» ликов святых, указывая, что темноту и очадение бог возложил только на дьявола. «Где таково указание изобрели несмысленные любопрители, которые одною формою, смугло и темновидно, святых лица писать повелевают? Весь ли род человеческий во едино обличье создан? Все ли святые смуглы и тощи были? Какой же бес позавидовал истине и такой ков на светообразные персоны [портреты] святых воздвиг? Не сих ли ради вин зазирают нам языцы [народы], не иконы святообразныя хулят, ниже образом святых ругаются, но смеются плохописанию и неразсмотрению истины». Иосиф Владимиров приводит веский аргумент против обычного в XVII в. различения живописи и иконописи: если портреты царей пишутся похоже, то и изображения небесного царя надо писать тем же образом. Иосиф призывает перенести в иконопись приемы портретного искусства. «Какая бо честь была земному царю если бы кто от неискусства или невежества образ его неистовым лицом написал, и на честь принес бы в царские чертоги? Не приял ли бы таковой, вместо мзды, мучение многое, за то, что не подоболепно царский образ написует? Небесного же царя образ, нимало рассмотрев, приемлем!». Иосиф требует от живописцев изображения «существа вида» и называет юродством защиту традиционных приемов иконописи. О композиции «Благовещение» Иосиф пишет, что «архангелово лицо» должно изображаться «световидно и прекрасно, юношеское, а не зловидно и темнообразно». О деве Марии Иосиф говорит, что у ней должно быть изображено «лицо девичье, уста девичьи и прочее строение девичье». В композиции «Рождества» лицо младенца должно быть «бело и румяно», а в композиции «Распятие» «пишется образ Христов мертв, с сомкнутыми очами и увядшими чувствами». Говоря о Сусанне и ее красоте, на которую «разожглись» старцы, Иосиф пишет: «Прекрасна была она видением, и многия таковыя древле обретались.

Великий князь Владимир Святославич.

А вот в наши времена, в последнем роде, ты, Плешкович, завещаешь изографам писать образы мрачные и неподоболепные, и противно древнему писанию учишь нас лгать!». Этими и подобными аргументами Иосиф защищает «подоболепное», «живоподобное» и «благообразное» живописание и ставит в основу живописи «натуру» — подражание природе. Премудрый художник, — заявляет Иосиф, — «начертывает в образах или лицах» то, что он видит или слышит «и согласно слуху и видению уподобляет». В этом превознесении красоты живого человеческого тела (Сусанны, Марии, младенца Христа и т. д.), в протесте против «очаделых» ликов иконописи, в требовании писать «согласно слуху и видению», т. е. доверяя органам чувств, в самом противопоставлении портретной живописи иконописи — сказалась настоящая защита новых реалистических позиций в искусстве. Благодаря этим требованиям значение «Послания» Иосифа Владимирова выходило за пределы одной живописи. Изложенная в этом своеобразном «манифесте» артистическая теория имела общее значение для всех искусств. Послание изуграфа Иосифа Владимирова вызвало ответное произведение Симона Ушакова: «Слово к люботщателем иконного писания», начатое им с такого же, как у Владимирова, указания на важность этого искусства: иконописание ведет свое происхождение от самого бога. Так же как и Иосиф Владимиров, Ушаков говорит о том «небрежении», с которым многие творят «художества». Ушаков пытается дать классификацию искусств и говорит о той пользе, которую приносит живопись: «образы суть живот памяти, память поживших времен свидетельство, вещание добродетели, изъявление крепости, мертвых возживление, хвалы и славы бессмертие, живых к подражанию возживление, действ воспоминание». Исключительный интерес имеет указание Симона Ушакова на свойство зеркала отражать предметы: в зеркале, в воде, на мраморе и иных предметах, «добре углаженных», отражаются образы вещей, — не бог ли сам учит этим «художеству иконописания»? — спрашивает Ушаков.

Монархия великого Российского царства великих государей, царей,

и великих князей Российских, произошедших от Августа кесаря.

Всякая вещь «предивную» имеет силу отражаться в зеркале: «в ней свой образ написует». В этом указании на свойство отражения как на идеал искусства, с совершенной точностью был сформулирован принцип реалистических тенденций живописи XVII в. Однако эта прямолинейная защита точного вопроизведения «живства», т. е. натуры, оставалась на бумаге. Ни Иосиф Владимиров, ни даже Симон Ушаков не дали в полной мере практических образцов применения собственных принципов, оставаясь в значительной мере на позициях компромисса. «Слово» Симона Ушакова получило большое распространение. Некоторые списки его дошли со значительными добавлениями Кариона Истомина — одного из наиболее культурных русских людей конца XVII в. Симон Ушаков не был исключением в русской живописи XVII в. Сходный характер носило творчество и двух других крупных художников второй половины XVII в. — Ивана Безмина и Богдана Салтанова. В последнем может быть даже сильнее чем в ком бы то ни было другом сказались новые веяния. Именно к нему ближе, чем к Ушакову, подходит недоброжелательная, но в общем меткая характеристика новой живописи, данная Аввакумом: «пишут Спасов образ Еммануила, лице одутловато, уста червонныя, власы кудрявыя, руки и мышцы толстыя, персты надутыя, тако же и у ног бедры толстыя, и весь яко немчин брюхат и толст учинен, лишо сабли-той при бедре не написано...». «Посмотри-тко на рожу ту и на брюхо-то, никонианин окаянный, — писал Аввакум, — толст ведь ты! Как в дверь небесную вместитися хощешь! Узка бо есть, и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот. Нужно бо есть царство небесное, и нужницы восхищают е, а не толстобрюхие. Воззри на святыя иконы и виждь угодившия богу, како добрые изуграфы подобие их описуют: лице и руце, и нозе и вся чувства тончава и измождена от поста и труда, и всякия находящия им скорби. А вы ныне подобие их переменили, пишите таковых же, яко вы сами: толстобрюхих, толсторожих, и ноги и руки яко стулцы у кажнова святаго».

Великий Государь, Святейший Филарет Никитичь патриарх Московский и всея Руси.

Новые течения в русской живописи встретили протест и руководящих сфер русской церкви. Сам Никон, которого Аввакум за его якобы новшества в иконописании называл «кобель борзой Никон», публично уничтожал иконы нового письма. Еще в 1654 г. в неделю православия Никон читал беседу об иконах, затем взял новые иконы, поднимал их и бросал на железные плиты пола. Расколотые иконы Никон приказывал сжечь. Стоявший тут же царь «с открытою головою, с видом кротким», тихим голосом просил патриарха: «нет, отче, не сжигай их, но пусть их зароют в землю». Стрельцы и люди Никона носили по городу отобранные у владельцев «латинствующие» иконы, грозя наказанием тем, кто будет писать по их образцу. Привыкшие к новому письму москвичи называли Никона «иконоборцем», а осенью того же года чуть не подняли бунт. Моровая язва в августе 1654 г. была понята населением, как божья кара за надругательство Никона над иконами нового письма. «Когда я ходил с государем царевичем и великим князем Алексеем Алексеевичем в Калязин монастырь, — писал Никон, — и в ту пору на Москве многия люди к лобному месту собирались и называли меня иконоборцем, что многие де иконы я имал и драл, и за то де хотели меня убить, и я имал иконы латинские, которым нельзя поклонятися, а вывез тот перевод немчин из немецкой земли».

Святейший Гермоген, патриарх Московский и всея Руси.

Чрезвычайно характерно, что протест против разрушения устоев древнерусского церковного искусства, в котором сошлись непримиримые идейные и политические враги — Аввакум и Никон, глубоко противоречил их собственным внутренним устремлениям. Яростно хуля реализм в живописи, Аввакум в своем «Житии» дал непревзойденный для XVII в. образец реалистического стиля и ввел в литературу простой и красочный образный и меткий народный язык. Никон, сжигая иконы, проникнутые духом западного искусства, и стремясь возродить невозвратно ослабевший эстетический авторитет греческой церкви, сам был заказчиком своих импозантных «парсун», писанных приезжими голландцами. Царские портретные изображения вводились в состав храмовых росписей (московский Новоспасский и Ипатьевский монастыри). Царь Алексей Михайлович постоянно заказывал свои портреты лучшим русским и иностранным живописцам, в частности С. Ушакову, И. Безмину, Б. Салтанову. Портреты висели в приемных покоях царя и московских бояр, в постельных палатах, даже в московских приказах. В этих глубоких противоречиях эстетических взглядов различных кругов образованного общества находили выражение социальные противоречия, вызывавшие колебания и двойственность в решении выдвигавшихся жизнью вопросов. Тревогу руководителей церкви и государства в не меньшей мере вызывал процесс приобщения к делу «иконотворения» широких слоев живописцев-ремесленников; с ними в церковное искусство вторгались отступления от канонических норм содержания и формы, элементы народных взглядов на вопросы религии. Это был процесс в известной мере аналогичный тому, который переживала церковная архитектура XVII в., испытывавшая сильнейшее воздействие свободного от догматических оков гражданского зодчества.

Святейший Иосааф патриарх Московский и всея Руси.

История создания Титулярника. Книга была составлена русским дипломатическим ведомством в царствование Алексея Михайловича. Она стала подарком, преподнесенным царю главой Посольского приказа боярином Артамоном Матвеевым 23 мая 1672 г. (или же была создана по приказу царя). После преподнесения её царю она была оставлена в Посольском приказе и являлась официальным справочником, содержащим информацию дипломатического характера. После гибели Матвеева в 1682 г. текст «Титулярника» пытались продолжить, с ним знакомили наследников престола, на него ссылались, копировали и издавали в XVIII в., кроме того, он стал de facto первым гербовником России. Как уже отмечалось выше, известно 3 экземпляра «Титулярника». Согласно имеющимся сведениям, первый экземпляр был оставлен в Посольском приказе и для руководства в работе, и для показа приезжающим иностранцам, так как Алексея Михайловича не устроил слишком большой размер «Титулярника», и он приказал, скопировав, сделать «в Верх» еще два экземпляра, так же украшенных, но меньшего размера. Один предназначался для царевича Фёдора Алексеевича, а другой для самого царя. Книги были созданы в течение нескольких последующих лет. Миниатюры рукописей отличимы, в первую очередь, по разнице в орнаментированных цветочных рамках.

Святейший Иоф, патриарх Московский и всея Руси.

Текст. Рукопись считается не только выдающимся памятником древнерусского изобразительного и прикладного искусства, но и значимым произведением исторической и политико-дипломатической мысли. Текст «Титулярника» представляет собой краткие сведения по русской истории, а также справочную информацию о титулах зарубежных государей, гербах и печатях. Его написали дипломат и писатель, выходец из Молдавии Николай Гаврилович Милеску-Спафарий и подьячий Посольского приказа Петр Долгово. Тематику и идейное содержание книги составляет доказательство законности и преемственности династии Романовых от рода Рюриковичей, а также её богоизбранность. Как отмечают советские историки, «перед нами откровенная проповедь идей формирующегося абсолютизма». Также авторы текста касаются таких тем, как церковная власть на Руси (патриархи и патриаршество), а также дела посольские. «В целом дипломатическая история России прослеживается, начиная от правления последнего Рюриковича Федора Ивановича и до Михаила Федоровича Романова, но минуя царствование Бориса Годунова и Смуту. Тем самым еще раз подчеркивалась связь царствующего дома с предшествующей династией, растущее всемирно-историческое значение России. Можно сказать, что „Титулярник“ — это не только справочно-информативное издание, но к тому же и первая книга по истории внешней политики России». Основой для описания исторических событий и взаимоотношений с иностранными государствами создателям «Титулярника» послужил богатый архив Посольского приказа. Также использованы другие источники, традиционные для авторов 2-й пол. XVII века: «Степенная книга», «Тверденная грамота 1613 г. об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова», «Новый летописец», «Сказание о поставлении на патриаршество Филарета», акты земских соборов, сказания и повести о Смутном времени и князьях Владимирских, статейные списки (отчеты) русских послов и различные летописцы. Исследователи отмечают особое внимание, уделённое авторами Крымскому и Ногайскому ханствам, в том числе их современному состоянию и политике в отношении России.

Герб Московский.

Иллюстрации. Иллюстрации включают портреты русских князей и царей, патриархов, иностранных государей, изображения российских и иностранных гербов и печатей, а также многочисленные заставки и инициалы. Над украшением «Титулярника» трудились лучшие художники и золотописцы Оружейной палаты и Посольского приказа, в том числе жалованный иконописец Иван Максимов (ученик Симона Ушакова), «золотописец» Григорий Благушин, патриарший иконописец Дмитрий Львов, а также Федор Лопов, Матвей Андреев, специально вызывавшийся из Твери в Москву для написания «персон» Макарий Митин-Потапов и многие другие. Книга выполнена в стиле московского барокко. Все портреты написаны акварелью с применением золота и серебра и заключены в роскошные орнаментальные рамки. Портреты:

• 30 портретов русских великих князей и царей (от Рюрика до Алексея Михайловича)
• 11 портретов Вселенских и Московских патриархов
• 22 портрета иностранных монархов, современников Алексея Михайловича

Царь и великий князь Михаил Фёдорович.

Гербы: Гербы (по сути, еще «рисунки эмблем») русских 33 земель, названия которых были включены в большой государев титул Алексея Михайловича. Это Киев, Владимир, Новгород, Казань, Астрахань, Сибирь, Псков, Великое княжество Литовское, Смоленск, Тверь, Волынь, Подолье, Югра, Пермь, Вятка, Волжская Болгария, Нижний Новгород, Чернигов, Рязань, Полоцк, Ростов, Ярославль, Белозерск, Удорский и Обдорский края, Конда, Витебск, Мстиславль, Северная страна, Иверская земля, Карталия и Грузия, Кабарда, Черкассия. Гербы 16 иностранных государств. В описании гербов использованы силлабические вирши, что является одним из ранних примеров на отечественной почве.

Царь и великий князь Алексей Михайлович.

Значение портретов. Книга является уникальной, так как является самым древним источником, из которого дошли до нас многие из изображений русских правителей. Внешний облик, к примеру, Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Бориса Годунова, Василия Шуйского или патриарха Филарета известен в основном именно по этой книге. (Прижизненных портретов трех последних вообще не сохранилось). Полагают, что авторы портретов в титулярниках опирались на недошедший до нас более ранний материал — в иконах, фресках, «подлинниках» (сборниках образцовых описаний или изображений для иконописцев).

Людовик ХV, король Французский.

Портретные образы русских государей следуют «реалистической» технике, незадолго до этого введенной в иконографию, и традициям русского портрета, не так давно заложенным Симоном Ушаковым. Эти миниатюры — практически первые образцы русских не парсунных портретных изображений, выполненных в технике, демонстрирующей польское и западноевропейское влияния, уж не говоря о влиянии школы Ушакова.

«Эти иллюстрации отличаются тонким искусством и замечательной остротой психологических характеристик. Здесь и упрямое, с злыми глазами, энергичное лицо патриарха Никона; и пресыщенное, немного рыхлое лицо датского короля Кристиана; и франтоватый, избоченившийся герцог флорентийский Фердинанд. Этнографически точно переданы изображения хана Бухарского, турецкого султана, грузинского царевича Николая Давыдовича и других. Но наряду с этими, проникнутыми чертами реализма „портретами“, мы видим и глубоко традиционные и шаблонные изображения московских святителей и некоторых русских государей и князей». Кроме того, галерея изображений князей и царей послужили важнейшим иконографическим источником для мастеров XVII и XVIII веков, создававших произведения на тему родословия русских правителей по образцу, заданному «Титулярником» (например, Чесменская серия медальонов Федота Шубина, костяная пластина с царским родословием работы Якова Шубина, серия портретов, резаная мастером Иоганном Доршем и проч.).

Значение гербов. «Царский титулярник» в отечественной науке часто называется первым русским гербовником. Тем не менее, этот почётный титул подчас оспаривается. Проблема связана с тем, что гербы «Титулярника», обладая уже всей иконографической полнотой и богатством сюжетов, тем не менее, не несут в себе черты стилистической чистоты. «По-видимому, лишь условно их можно отнести к гербам; скорее это рисунки эмблем, ибо в них отсутствуют стилизация, присущая гербу, определенная геральдическая ориентация фигур, геральдическая цветовая гамма». В оформлении гербов-эмблем в «Титулярнике» были использованы лишь определенные геральдические приемы, а, например, щит, на котором помещены символические фигуры, имеет нестандартную — круглую форму. Противники концепции «первого гербовника» также указывают, что «во-первых, создание рукописи не было связано с обобщением именно эмблем и гербов; они, наряду с портретами правителей, выполняли только функцию иллюстраций. Во-вторых, сами изображения, символизировавшие русские земли и княжества, нельзя однозначно трактовать как гербы. Они сочетают геральдические (например, наличие щита) и негеральдические (несоблюдение правила сочетания цветов, иконописное изображение фигур и др.) признаки, и их логичнее определить как протогербы. „Титулярник“, являясь ценным геральдическим источником, не гербовник ни по содержанию, ни по цели создания». Как бы то ни было, именно в «Титулярнике» эмблемы русских городов и регионов приобретают характер завершенности и почти без изменений появляются в создаваемых затем городских гербах, поскольку он послужил главным источником вдохновения сочинителей гербов последующих поколений: когда при Петре I местным административным органам было приказано иметь печати с региональной символикой, именно «Царский титулярник» послужил источником для большинства гербов, использующихся до сегодняшнего времени. Созданная в 1722 году по инициативе императора особая Герольдмейстерская контора, которая должна была заниматься наблюдением за тем, чтобы российские гербы соответствовали мировым, находилась под руководством графа Франциска Санти, «товарища герольдмейстера». Он разослал в российские губернии запросы об их административной символике, большинство из которых оказались неудовлетворенными. «Даже из владимирской и вятской канцелярий пришли ответы, что никаких гербов у этих городов нет. А ведь они были еще в „Титулярнике“, составленном во времена Алексея Михайловича!». Поэтому материал имеющегося под рукой «Титулярника», который прислали в Герольдмейстерскую контору из Коллегии иностранных дел (бывш. Посольский приказ) по распоряжению Сената, оказался весьма необходимым. Санти отредактировал многие фигурировавшие эмблемы согласно европейским геральдическим правилам, и они стали называться гербами — и действительно соответствовать этим названиям. Так, оттуда заимствованы изображения для гербов Ростова (олень), Рязани (стоящий человек в стрелецкой, затем в княжеской шапке, с саблей или мечом в одной руке и ножнами — в другой), Вятки (выходящая из облака рука с луком, заряженным стрелой), Перми (идущий медведь несет на спине Евангелие) и т. д. Таким образом, эмблемы земель, изображенные в «Титулярнике», со временем превратились в официальные гербовые символы, а сам «Царский титулярник» все же фактически оказался первым русским гербовником: «Титулярник явился для создателей городских гербов основным источником, который использовали, начиная с составителей первого знаменного гербовника, все герботворцы. В Титулярнике появились и новые эмблемы, употребляемые впоследствии как городские». Этот памятник, созданный в изысканном стиле «Московского барокко», украшенный миниатюрами, заставками и инициалами и сегодня остается непревзойденным шедевром русской рукописной книжности XVII века. В 1903 году Петербургский археологический институт издал в натуральную величину все изображения  московского экземпляра "Титулярника" в фототипических снимках и частично в технике хромолитографии.

Литература и книгопечатание. На возросшую потребность в просвещении, на потребность в книге указывает в середине XVII в. расширяющаяся деятельность Московского печатного двора. В 1649 г. в разных отраслях типографского дела на нем работало уже 165 человек. Кроме богослужебной и церковной четьей литературы, по нескольку раз за 40-е — 50-е годы издавалась азбука, учебная псалтырь, учебный часослов, Грамматика славянская Мелетия Смотрицкого (с изменениями и дополнениями по сравнению с виленским изданием 1619 г.) и ряд других книг практического назначения. С 1657 по 1665 г. на Валдае в Иверском монастыре работала типография Кутеинского (близ г. Орши) монастыря, переиздававшая свои старые издания, которые, впрочем, не внесли ничего нового в привычный репертуар церковно-богословской литературы, бытовавший и в рукописной русской книжности того времени. Печатные книги продавались и непосредственно на Печатном дворе и в «Овощном» ряду в Москве, а в провинциальных городах — в торговых рядах (сохранились, например, сведения о книжной торговле в Новгороде, Енисейске); отпускала книги покупателям и «книгохранительная казна» некоторых, наиболее богатых книгами, монастырей. Кроме изданий Московского печатного двора, продолжали распространяться книги «литовской» печати. Несмотря на запрещение патриарха Филарета (стр. 14), далеко не все они были изъяты из обращения. В середине XVII в. были известны на Руси преимущественно культовые или четьи церковные книги украинских и белорусских типографий. Вероятно, дошел до русского читателя Киево-Печерский патерик (в киевском издании 1661 г.), в рукописной копии сохранился и «Лексикон славенороссийский и имен толкование» Памвы Берынды (с киевского издания 1627 г.). Наплыв украинско-белорусских книг, имевших общеобразовательное и литературное значение, начался в Москве только с 1660-х годов. По инициативе патриарха Никона при Московском печатном дворе с 1650-х годов собирается значительная библиотека, состоявшая из рукописных и печатных книг на разных языках. В связи с работой по исправлению культовых книг была произведена мобилизация сохранившихся пергаменных рукописей их, затребованных главным образом из монастырских библиотек и оставшихся с тех пор в Москве. Так, например, псковско-новгородские пергаменные рукописи церковно-богослужебных книг сосредоточились в типографском книгохранилище (Печатного двора). Часть греческих богослужебных и богословских рукописных и печатных книг была вывезена в Москву Арсением Сухановым с Востока, часть принадлежала сотруднику патриарха Никона по исправлению книг — Арсению Греку. Некоторые издания греческих и латинских культовых и богословских книг были выписаны патриархом из Рима, Венеции, Парижа. Сохранились оригиналы некоторых книг, переведенных в это время с латинского и немецкого языков. Однако иностранная часть Типографской библиотеки сложилась в основном уже в последние тридцать лет XVII в., когда в состав ее вошли в значительном количестве книги, принадлежавшие профессорам Московской академии. В помощь при изучении греческого и латинского языков трижды (1642, 1650 и 1685) переведен «Dictionarium linguarum» Amborsii Calepini; Епифаний Славинецкий перевел Io. Scopulae «Lexikon graeco-latinum»; для переводчиков с польского языка был составлен «Лексикон языков польского и словенского скорого ради изобретения и уразумения бывающыя в недоведомых вещех и неискусства языков», основанный главным образом на польско-греческом словаре Gregorii Cnapii (изд. в Кракове в 1621 и 1643 гг.). Накануне Северной войны появился «Лексикон российско-латино-шведский». Значительный шаг вперед сделало изучение славянского языка благодаря переизданию в 1648 г. славянской грамматики Мелетия Смотрицкого. В распоряжении русского читателя до издания этой грамматики были многочисленные рукописные статьи грамматического содержания, основанные на старых сведениях, собранных у Иоанна, экзарха Болгарского, Константина Философа, Максима Грека и других средневековых авторитетов. В этих статьях излагались правила грамматического разбора слов на основе статьи о восьми частях слова, давалась классификация гласных и согласных, сообщались законы написания и произношения отдельных звуков («где говорити дебело и тоностно, и где с пригибением уст и где с раздвижением и где просто...»), сведения о надстрочных знаках и знаках препинания, о разных почерках. Но совершенно отсутствовал, например, синтаксис. Мелетий Смотрицкий, поставив в центре внимания своей «Грамматики славенския правильное Синтагма» орфографию, просодию и этимологию славянского языка, включает сюда и вопросы синтаксиса. Основная цель Смотрицкого заключалась в том, чтобы установить нормы славянского языка как литературного языка своего времени. Пользуясь грамматическими категориями, установленными в трудах греческих и латинских филологов (преимущественно Альвара), Мелетий Смотрицкий дает развернутую характеристику славянского языка. Касаясь синтаксиса, он рассматривает его в связи со стилистикой. Заключительная часть грамматики Смотрицкого посвящена теории метрического стихосложения, в возможности применения которой к славянскому языку он не сомневался. Эта грамматика долгое время была основным учебником славянского языка на Украине, в Белоруссии, а затем и в России, выдержала несколько изданий и не раз перерабатывалась. По ней учился М. В. Ломоносов, который называл ее, наряду с «Псалтырью рифмотворной» Симеона Полоцкого и арифметикой Магницкого, «вратами своей учености». В 1775 г. Грамматика Смотрицкого была переиздана в Валахии для сербов и болгар. По обстоятельности и самостоятельности разработки многих вопросов, Грамматика Смотрицкого долго служила основанием для дальнейшей научной разработки славянского языка; она нашла, например, отражение в знаменитой работе И. Добровского «Institutiones linguae slavicae» (1822). Расширение сношений с Европой и Востоком поддержало в середине XVII в. особый интерес к географии. На основе известных уже географий (или на языке того времени «Космографий») была составлена обширная «Книга глаголемая космография», где в 76 главах содержится «описание всего света земель и государств великих». Впрочем, эта Космография, основанная преимущественно на сведениях Меркатора и Мартина Бельского, уже значительно отставала от новейших работ по географии, отражая уровень знаний XVI в. Более свежие сведения получили русские читатели через переводы голландских изданий. Голландскими купцами, видимо, был привезен в Москву атлас Блеу, переведенный частично на русский язык под заглавием «Позорище всея вселенныя или Атлас новый». Из многотомного голландского сочинения были переведены в Москве, по приказу патриарха Никона, учеными монахами (Епифанием Славинецким, Арсением Сатановским и Исаией) первые четыре книги текста, приложенного к картам. Перевод сделан с латинского издания 1645 г. В этих томах содержится описание европейских стран, Азии, Африки и Америки, причем, как и в географических сочинениях XVI в., на первом плане — вопросы социально-экономической жизни, хотя и описанию природы уже уделяется большое внимание. География Луки де Линда с особой полнотой характеризует общественно-политическую жизнь всех стран, преимущественное внимание отдавая европейским государствам. Атлас Блеу и География де Линда принесли в Москву первые сведения об астрономии Коперника. Более отчетливо пропагандировала систему Коперника в том ее виде, какой она приобрела в трудах Кеплера и Галилея, «Селенография» Гевелия, переведенная с латинского подлинника 1647 г. Эта «Книга о луне и о всех планетах» излагает общую теорию солнечной системы по Копернику и теорию лунных движений. Конечно, резко противоречившая астрологии средних веков, согласованной с Библией, теория Коперника в XVII в. была еще достоянием лишь отдельных немногих читателей, и даже в XVIII в. церковь враждебно относилась к ней. Но уже самый факт перехода новейших достижений астрономической науки в книжность Русского государства середины XVII в. имел большое значение. Прямыми предшественниками петровских изданий по военному делу были переводы книг Вальгаузена «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» и «Голландский воинский устав о наказаниях». Первая книга была напечатана в Москве в 1647 г. с гравюрами русского художника Благушина. К известным уже в русской книжности книгам по всеобщей истории прибавился перевод всеобщей древней истории — «История четырех монархий» (Вавилонской, Персидской, Греческой и Римской). Оригиналом была латинская книга I. Sleidani «De quatuor summis monarchiis libri tres», которую в Европе перепечатывали еще в середине XVII в. Описанию современной автору — ксендзу Старовольскому (первому биографу Коперника) — жизни при дворе турецкого султана посвящена книга «Двор турскаго салтана и о чину и о строении его во Царегороде», напечатанная в Кракове в 1646 г. и привезенная из Польши дьяком Григорием Кунаковым в 1649 г. Это сочинение в конце XVII в. было переведено на русский язык еще пять раз. Политические отношения с Турцией и войны обостряли, видимо, интерес к жизни этого государства. В значительном количестве переводятся отдельные заметки из иностранных газет и летучих листков. Часть их сохранилась не только в составе придворных курантов, но и в особых списках. Через такой перевод стала, например, известной русскому читателю в 1663 г. легенда об Агасфере. С 1670-х годов приток иностранных, главным образом западноевропейских, книг в Москву заметно усиливается, и в книгохранилище Московского печатного двора сосредоточивается значительное количество рукописных и печатных книг — культовых, церковно-учительных, изданий классиков, исторических, грамматических, медицинских, философских, естественно-исторических, лексиконов. Многие из них переданы были сюда справщиками, профессорами «еллино-греческой» академии, Посольским приказом и Приказом Большого дворца. Рядом со средневековыми богословско-философскими трактатами, астрономическими и астрологическими статьями, переводятся сочинения, касающиеся истории Турции и Польши (повесть о турках, повторно — «Двор турского салтана», «Хроника» Стрыковского, летопись Пясецкого, повесть о короле Владиславе). Не сохранился сделанный Епифанием Славинецким с латинского издания 1649 г. перевод рассказа о казни Карла I, короля английского; философии истории посвящены сочинения «О государстве» Андрея Модржеевского и «Причины гибели царств»; с польского печатного издания повторно переводится «История иудейской войны» Иосифа Флавия. Попрежнему интересуют описания путешествия (по Индии, Алжиру, Персии, Палестине). Очерк истории знаменитых мореплаваний и сделанных во время их открытий, доведенный до первых десятилетий XVII в., представляет «Перевод с книги, именуемой Водный мир, сиречь краткое описание обретения первого морского корабельного ходу и новых незнаемых земель, также описание о всех государствах». Географическая часть этого очерка сообщает конспективно, почти в виде перечня, сведения о Европе, Азии, Африке и Америке. Возобновившиеся в 1670-х годах попытки русского правительства завязать торговые сношения с Китаем вызвали перевод двух латинских книг о Китае (Мартиниуса и Кирхера). Кроме того, свод сведений о Китае из сочинений западноевропейских путешественников и иезуитов, в качестве миссионеров тщательно изучавших Китай, читается в «Описании первыя части вселенныя, именуемой Азии, в ней же состоит Китайское государство с прочими его городы и провинции». Это описание было составлено греком Николаем Спафарием, который в 1675 г. был назначен главой официальной экспедиции, отправленной московским правительством с тем, чтобы описать новые русские владения в Сибири, собрать сведения о наиболее безопасном и коротком пути в Китай и, наконец, познакомиться основательно с «государством Китайским». Спафарий писал книжным языком, но просто и деловито, а богатое содержание его книги выгодно отличало ее от случайных бессистемных заметок, какие привозили в Москву «служилые и торговые люди», ездившие в XVII в. с государевыми грамотами в Пекин. Во многом описание Спафария не утратило своей ценности и до сих пор. Спафарию принадлежит также составление отчасти по греческим, отчасти и по русским источникам двух исторических компиляций, где излагались жизнеописания государей четырех великих монархий древности и «великих князей и государей царей российских», которых род Калиты признавал своими предками («Хрисмологион» и «Василиологион»). Обе книги связываются общим взглядом на божественное происхождение царской власти и призывают к борьбе с Турцией. Элементы новой европейской науки передавались в русскую книжность последней трети XVII в. через переводы медицинских книг — например, через «Анатомию» Везалия, где рядом с воспроизведением античных сведений Галена, есть уже и новейшее описание анатомии человека и данные по физиологии. Несколько сочинений, переведенных в конце XVII в., касались техники и сельского хозяйства. Значительно возросло количество переводов с европейских газет и летучих листков. Посредством «курантов», которые составлялись все регулярнее, европейские события быстро становились известными при дворе Алексея Михайловича. Сохранились сделанные для него и для царя Федора выписки из голландских, немецких почтовых недельных ведомостей, из гамбургских, «цесарских», краковских газет и листков. Новинкой для Москвы было появление во второй половине XVII в. большого количества «фряжских» печатных листов, которыми торговали в Овощном ряду и у Спасских ворот. Эти иллюстрированные листы давали некоторые сведения по естественной истории, географии, всеобщей истории и т. п.; по образцу их стали печатать лубочные картинки в Московской типографии и особо в «Верхней» или придворной типографии (где уже в 1677 г. был «станок деревянной печатной печатать фряжские листы»). Начали распространяться западные «чертежи», т. е. живописные географические карты, которые, с птичьего полета, изображали здания, горы, леса, реки, жителей и т. п. По типу этих чертежей делали карты и в Москве («чертеж всего света», «новой Сибирской чертеж» и другие). С западных гравюр царские живописцы срисовывали иллюстрации для «потешных книг» царским детям. Здесь были картинки, относящиеся к военному и гражданскому быту, сельскому хозяйству, охоте, но воспроизводились и фантастические чудовища средневековых космографий — морской человек и морская девица, чудовищные животные и пр. В конце XVII в. заново переводятся и некоторые знакомые уже читателю памятники. Кроме названной выше «Истории иудейской войны», внимание переводчиков привлекают басни. С польского языка «синбирский ротмистр Каминский» переводит еще раз басни Эзопа (в языке остались следы польского оригинала — слова: «хорый», «цноты», «женатый младенец», и т. д.). Другой тип сборника басен представляет переведенный А. Виниусом в 1674 г. с немецкого языка сборник «Зрелище жития человеческого, в нем же изъявлены суть дивные беседы животных со истинными к тому приличными повестями в научение всякого чина и сана человеком». Здесь помещены 133 басни, с обширными нравоучениями. Центр внимания перенесен именно на эти нравоучения, обильно уснащенные ссылками на классических и средневековых писателей. С немецкого же языка переведены были известные лишь в одном списке конца XVII в. восточные басни — «Премудраго Лохмона издивительные склады и примеры». Эта книга, повидимому, распространения не получила, как и находящиеся в той же рукописи два рассказа Саади («Персицкий крыньный дол» и «Персицкого деревнаго саду первая книга»). Так же мало внимания привлек к себе, видимо, и перевод «Метаморфоз» Овидия, сохранившийся в одном списке конца XVII — начала XVIII в. Возможно, что перевод сделан был уже в начале петровского времени. «Книги первые метаморфосеон се есть преображений или перемен, Публием Овидием Насоном стихами описанных» представляют собой прозаический перевод с польского издания 1638 г., сделанный русским языком, с славянизмами и полонизмами, местами мало вразумительный. Воссоединение с Украиной и продолжавшаяся ориентация правительственной политики в 1670-х — 1680-х годах на юг содействовала тому, что именно в эти годы усилилось и культурное общение с Украиной. Один за другим приезжают в Москву культурные и литературные деятели, выполнявшие попутно и дипломатические миссии (Иоанникий Галятовский, Иннокентий Гизель, Лазарь Баранович и др.). В истории русского просвещения знакомство с украинско-белорусской культурой проявилось особенно заметно с конца 60-х годов. Даже консерваторы из представителей высшего духовенства и монашества признали, по практическим соображениям, латинизированное богословие Киевской академии и хоть внешне усвоили формы школьной литературы, выросшие в этой академии. Еще до открытия в Москве «еллино-греческой» академии, с конца 1660-х годов, проводниками украинско-белорусской культуры становятся преимущественно воспитанники Киевской академии, писатели и проповедники, учителя и переводчики, справщики Печатного двора. Они помогали в организации переводческой работы и книгопечатания, привозили с собой книги «литовской» печати, на этот раз не только культовые и богословские, но и исторические, повествовательные, ораторские, школьно-учебные издания. В 1663 г. переселился в Москву побывавший здесь уже в 1660 г. белорусс, учитель Полоцкой братской школы, Симеон Петровский-Ситниянович (получивший в Москве прозвание Полоцкий). Вскоре он приобрел здесь большую известность как проповедник, полемист и первый в Москве придворный поэт. В 1666 г., по вызову московского правительства, приехал на церковный собор один из наиболее известных украинских писателей второй половины XVII в., черниговский епископ Лазарь Баранович и привез сборник своих проповедей «Меч духовный», отпечатанный со множеством рисунков и с посвящением царю Алексею. В 1669 г. архимандрит Киево-Печерской лавры Иннокентий Гизель привез в Москву свою книгу «Мир с богом человеку», а через несколько лет здесь получил широкое распространение (отпечатанный в Киево-Печерской лавре в 1674 г.) приписываемый ему «Синопсис или Краткое собрание от разных летописцев о начале славяно-российского народа». Это был первый по времени опыт прагматического изложения основных событий истории Киевской Руси, Украины и, частично, Русского государства, основанный в значительной степени на данных польских хронистов XVI—XVII вв. Излагая события из истории Московского княжества, автор Синопсиса особенно много внимания уделил Куликовской битве и подвигам Дмитрия Донского; он развил в этой части московскую идею о преемстве власти московских князей от Владимира Мономаха. Изложение доведено до 1674 г. В свое время этот обзор русской и украинской истории пользовался большой популярностью и на Украине и в России. В XVII в. Синопсис был пять раз издан, причем русский материал в нем расширялся; в конце XVII в. книга была переведена на греческий язык, а затем, по приказу Петра, и на латинский. Даже после выхода в свет «Краткого летописца» Ломоносова Синопсис служил одним из основных учебных руководств по русской истории (в XVIII и в первой половине XIX в. он неоднократно переиздавался). Многие историки XVIII в. испытали на себе влияние этого обзора (А. Манкиев в книге: «Ядро Российской истории», 1715, П. Захарьин в «Новом Синопсисе», 1738 и др.). Написанный занимательно, не без беллетристического таланта, Синопсис дал ряд сюжетов повествовательным произведениям и классической трагедии (например, из Синопсиса Ломоносов заимствовал сюжет для своей трагедии «Тамира и Селим»); отголоски его зашли и в лубочную литературу и даже в народную сказку (о Мамае безбожном). В 1670 г. приехал в Москву Иоанникий Галятовский, автор популярного на Украине сборника проповедей «Ключ разумения», сборника дидактических новелл «Небо новое» и полемического трактата «Мессия Правдивый». Наибольшую известность из этих трех книг в Русском государстве получил сборник «Небо новое» (изд. во Львове в 1665 и в 1666 гг. и в Могилеве в 1699 г.), переведенный в 1677 г. «на истинный широкословенороссийский диалект» монахом Саввы Сторожевского монастыря Феофаном. «Небо новое» — сборник рассказов преимущественно о чудесах богородицы. Большинство этих рассказов заимствовано И. Галятовским из католических сборников легенд. Вошли в состав «Неба нового» и некоторые местные предания (например, о том, как татары напали на икону холмской богородицы и «за тое послепли и головы им завернулися»; как в 1630 г. польское войско хотело взять Киево-Печерский монастырь, но было поражено огненным дождем). Некоторые легенды «Неба нового», повидимому, уже в XVII в. вошли в повествовательную часть Синодика: легенда о распутном юноше, воскрешенном богородицей; о говорящей голове, просившей исповеди; о разбойнике Домицелле и др. В XVIII в. многие легенды сборника вошли в лубочную литературу и отчасти в фольклор. Не меньший успех у русских читателей выпал на долю «Книги житий святых» Дмитрия Туптало, будущего митрополита Ростовского. Начатая еще в 1684 г., эта книга (в четырех частях) издавалась Киево-Печерской лаврой с 1689 по 1705 г. В состав «Книги» вошли жизнеописания почти всех святых греко-российской церкви, расположенные в календарном порядке дней их церковного празднования. В основу сборника легли «Великие Четьи Минеи» митрополита Макария, но автором были использованы также польские и латинские жития из сборников: «Acta sanctorum» болландистов, «Legenda aurea» Якова де Ворагине, «Zywoty swíętych» Петра Скарги и др. Написанная в легкой беллетристической манере, «Книга житий святых» читалась еще и в XIX в.; перечитывал ее Пушкин, собирая материал для «Бориса Годунова»; Герцен обработал взятое из «Книги житий» житие Федора и Феодоры. Не только украинская книга, но и украинское народное творчество становится в последние десятилетия XVII в. известным в Москве, притом в самых разнообразных слоях читателей. Так, несколько украинских народных песен записал в 1680-х годах московский дворянин, с 1685 г. — стольник царицы Прасковьи Федоровны, Петр Андреевич Квашнин. Украинская народная песня проникала в Москву не только устным путем. В рукописных сборниках украинских виршей, псальм и литературных песен, которые в большом количестве распространялись среди русских читателей, изредка находятся и записи народных песен. От XVII—XVIII вв. сохранилось немало русских копий таких сборников; материал из них встречается и среди русских виршей и вообще стихотворных упражнений безымянных поэтов того времени. Приезжавшие в Москву украинские культурные деятели находили, в лице царя Алексея Михайловича, щедрого покровителя: им разрешалось беспрепятственно продавать свои сочинения; нередко у них принимали в государеву казну все привезенные ими книги по цене, которую они сами назначали; давали бумагу для печатания. Им покровительствовали, однако, не только из уважения к их литературным заслугам: многие из них не раз оказывали правительству немаловажные политические услуги, например, И. Гизель и Л. Баранович, которые у себя на Украине пользовались большим влиянием и даже приглашались гетманом на Раду. С 1670-х годов началась, с разрешения правительства, организованная продажа книг «литовской» печати. Этим занялась преимущественно Киево-Печерская лавра, присылавшая целые партии изданий своей типографии. В 1672 г. два «мастера» этой типографии открыли первую в Москве книжную лавку, куда с 1673 г. стали привозить книги и львовских типографий. Торговали в Москве книгами украинских типографий и киевские мещане и комиссионеры Лазаря Барановича. Привозя в Москву книги своих типографий, украинцы и белоруссы изредка перепечатывали здесь свои издания. В Иверский монастырь, как указано (стр. 143), была переведена вся кутеинская типография. В 1681 г. в «Верхней типографии» в Москве было переиздано кутеинское издание «Гистории албо Правдивого выписаня святого Иоанна Дамаскина о житии святых преподобных отец Варлаама и Осафа, и о наверненю индиан» — с подновлением языка, стихотворным предисловием — похвалой и молитвой Иоасафу Симеона Полоцкого; книга была украшена гравюрами, сделанными по рисункам царского живописца Симона Ушакова. Московские издания оказывали воздействие на украинские. Характерна, например, судьба одного памятника, который в русских рукописях известен с XV в., а на Украине был напечатан впервые в Остроге в 1607 г. — «Тестамента Василия царя Греческого». В 1680 г. в «Верховней типографии», при содействии Симеона Полоцкого, «повелением царя Федора Алексеевича и с благословения патриарха Иоакима, с рукописного текста, бытовавшего в северно-русских списках XV—XVI вв. (например, Софийский Новгородский № 1444), были напечатаны «Главы наказателны царьскии Василиа, царя Греческого, к сыну его и царю Льву», так называемый «Тестамент Василия царя Греческого, сыну своему Льву Философу» (очерк общественной и частной морали, какой она представлялась верхам византийского общества IX в.). К тексту было приложено стихотворное «Увещание к читателю», составленное Симеоном Полоцким. Интересно, что на этот раз Симеон не воспользовался имевшимся уже в Острожском издании текстом «Тестамента», а взял русскую рукопись. Московское издание было через два месяца перепечатано в Киево-Печерской лавре, причем к тексту было присоединено новое предисловие и добавлен «Стослов» Геннадия. Культурное общение с Украиной-Белоруссией вызвало сопротивление консервативных кругов. Во главе противников «латинской» учености киевлян с 1674 г. стал патриарх Иоаким, убежденный грекофил. Киевлян начали обвинять даже в политическом «шатании». Для книг «литовской» печати была возобновлена духовная цензура, и к продаже в Москве стали допускаться только такие книги, относительно которых было установлено, что никаких «сумнительств» они не содержат; из некоторых книг, по приказу патриарха, вырывали целые листы. Церковный собор 1690 г., по настоянию патриарха Иоакима, осудил не только «еретические» высказывания некоторых киевских богословов и их русских учеников, но и запретил ряд сочинений крупных украинских писателей (Кирилла Транквиллиона, Петра Могилы, Сильвестра Коссова, Иннокентия Гизеля, Лазаря Барановича, Иоанникия Галятовского) и даже Симеона Полоцкого. Такую политику по отношению к украинцам продолжал и патриарх Адриан, который в 1699 г. запретил типографии Киево-Печерской лавры печатать книги на украинском языке, назвав его «наречием» (кроме «малых книг», рассчитанных на распространение только на Украине). Вся украинская печатная продукция подвергалась предварительной цензуре московских духовных властей. Несмотря на эти меры, «латинская» образованность киевлян продолжала пользоваться авторитетом в передовых кругах московской интеллигенции, и украинская книга приобретала все большее число читателей. Сами сторонники старозаветной традиции иногда обращались к украинской литературе: патриарх Иоаким читал в Успенском соборе поучения из «Учительного евангелия» Кирилла Транквиллиона, чудовской инок Евфимий пользуется трактатом И. Гизеля. И, наконец Московская академия — очаг грекофилов — по совету Стефана Яворского, реорганизуется по типу Киево-Могилянской академии. Исторически-прогрессивное значение перехода в Русское государство некоторых достижений украинско-белорусской культуры несомненно. Хотя «наука», принесенная украинско-белорусскими литераторами, была по преимуществу богословской, но, во-первых, богословием она не ограничивалась, а во вторых, и в богословском методе украинцев и белоруссов были те новые элементы рационализма, которые поддержали народившийся в некоторых кругах русского общества скептицизм в отношении к вопросам религии (особенно в области обряда). В последней трети XVII в. значительно расширилось изучение латинского языка, бывшего еще языком международного научного общения. Это открывало русскому читателю доступ к тем разнообразным научным (и наукообразным) книгам, которых к этому времени немало накопилось в книгохранилищах Москвы. Для жанрового и стилистического обновления русской литературы в последней четверти XVII в. плодотворным оказалось использование ею опыта украинско-белорусской литературы. Оно познакомило с новыми литературными жанрами (стихотворные — эпические и лирические произведения, школьная драма), с новой стихотворной и повествовательной техникой и с новым литературным стилем, условно называемым некоторыми исследователями «барокко», по внутренней связи его с аналогичным стилем в архитектуре. Проникнув на Украину в сложившемся уже виде (в польском и неолатинском выражении), этот стиль не был поддержан соответствующими историческими условиями и потому был воспринят формально. Здесь он вступил в сочетание со старой славяно-византийской традицией и, укрепившись в школьной литературе (в Киево-Могилянской коллегии), приобрел просветительский характер. Греко-римская мифология, ученые экскурсы в область истории, философии, географии и естествознания служили в украинской литературе пропаганде науки и элементов античных и европейских литератур. Аллегоризм нового типа и привычные аллегории-символы, усвоенные еще через славяно-византийскую традицию, неразделимо иногда сплетаются в украинской литературе так называемого «барокко». Характерные черты этого литературного стиля через украинскую литературу усваиваются некоторыми русскими писателями последней трети XVII в.; формалистический и вместе с тем просветительский дух украинского «барокко» сохраняется и в русской литературе, где этот стиль также не был органическим продуктом литературного развития.