RARUS'S GALLERY

Так случилось, что рассказ о подделках мы начинаем с упоминания имени Н. М. Карамзина — автора знаменитой «Истории государства Российского», ученого, немало сделавшего для разоблачения фальсифицированных источников. Увы, неисповедимы, сложны и удивительны бывают судьбы не только людей, но и книг, рукописей да и идей. По иронии судьбы именно труд Карамзина послужил толчком и ценным источником для изготовления ряда подделок — великие произведения всегда порождают и эпигонов, и зоилов, а нередко и грубых плагиаторов. Авторитет имени Карамзина как бы помог ввести в общественный оборот подделку, которая не вызывала у критически настроенного историографа никаких подозрений. Работая над «Историей государства Российского», Карамзин широко пользовался документами различных хранилищ Москвы и Петербурга. Вне его внимания не остались и материалы Московского архива Коллегии иностранных дел. Среди рукописей этого архива историограф обнаружил сборник XVII в., основную часть которого занимал список Степенной книги. Как установил Карамзин, сборник попал в архив в начале 40-х гг. XVIII в. из библиотеки одного из сторонников опального Артемия Волынского — А. Ф. Хрущева, очевидно, уже после казни последнего в 1740 г. С легкой руки Карамзина Степенная книга, находившаяся в нем, с тех пор стала называться Хрущевским списком Степенной книги.

Фильм о Хрущевском списке СК можно посмотреть здесь!

Ты не умеешь обращаться с Зазеркальными пирогами,-

заметил Единорог—

Сначала раздай всем пирога, а потом разрежь его!

Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес

Список содержал известия, обычные для того вида Степенной книги, который появился на грани XVI—XVII вв. Однако, знакомясь с ним, Карамзин обнаружил текст любопытного источника — пересказ речи Ивана Грозного на Лобном месте в 1550 г. перед людьми «из городов всякого чину». Этот эпизод не был известен Карамзину из других источников. И в настоящее время мы знаем о нем только из Хрущевского списка Степенной книги. Опубликовав в примечаниях к своему труду почти полностью текст этой речи, Карамзин рассказал о ней и в основном тексте «Истории». Вот как выглядело сообщение Хрущевского списка в интерпретации и пересказе историографа. «Юное, пылкое сердце его (Ивана Грозного) хотело открыть себя пред лицом России: велел, чтобы из всех городов прислали в Москву людей избранных, всякого чина или состояния, для важного дела государственного.

Фрагменты текста Хрущевской Степенной книги.

Они собралися — и в день Воскресный, после Обедни, царь вышел из Кремля с духовенством, с Крестами, с Боярами, с дружиною воинскою, на лобное место, где народ стоял в глубоком молчании. Отслужили молебен. Иоанн обратился к Митрополиту и сказал: “Святый Владыко! знаю усердие твое ко благу и любовь к отечеству: будь же мне поборником в моих благих намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери; а Вельможи не радели о мне: хотели быть самовластными; моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ — и никто не претил им. В жалком детстве своем я казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных, и не было обличения в устах моих! Вы, вы делали, что хотели, злые крамольники, судии неправедные! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилося? Я чист от сея крови! А вы ждите суда Небесного!..”

Тут Государь поклонился на все стороны и продолжал: “Люди Божии и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду, соединимся все любовию Христианскою. Отныне я судия ваш и защитник”. В сей великий день, когда Россия в лице своих поверенных присутствовала на лобном месте, с благоговением внимая искреннему обету юного Венценосца жить для ее счастия, Иоанн в восторге великодушия объявил искреннее прощение виновным Боярам; хотел, чтобы Митрополит и Святители также их простили именем Судии Небесного; хотел, чтобы все Россияне братски обнялися между собою; чтобы все жалобы и тяжбы прекратились миром до назначенного им срока. В тот же день он поручил Адашеву принимать челобитные от бедных, сирот обиженных, и сказал ему торжественно: “Алексий: ты не знатен и не богат, но добродетелен. Ставлю тебя на место высокое, не по твоему желанию, но в помощь душе моей, которая стремится к таким людям, да утолите ее скорбь о несчастных, коих судьба мне вверена Богом! Не бойся ни сильных, ни славных, когда они, похитив честь, беззаконствуют. Да не обманут тебя и ложные слезы бедного, когда он в зависти клевещет на богатого! Все рачительно испытывай и доноси мне истину, страшася единственно суда Божия”. Речь Грозного, достаточно точно переданная в литературной обработке Карамзина, содержала массу чрезвычайно важных и ответственных для характеристики ситуации середины XVI в. данных. Во-первых, становилось известно о первом Земском соборе. Тем самым отодвигалась вглубь история сословно-представительных учреждений в России. Во-вторых, прямо указывалось на организацию особого учреждения во главе с А. Ф. Адашевым для рассмотрения челобитных, то есть о Челобитенном приказе, возникновение которого до этого относили к более позднему времени. В-третьих, обращали на себя внимание покаяние царя, его обвинения в адрес бояр, заверение царствовать справедливо и т. д. Показание Хрущевского списка Степенной книги хорошо укладывалось в концепцию Карамзина, согласно которой Иван Грозный правил в первые годы «без тиранства и прихотей». Оно ярко рисовало торжественный момент начала реформ середины XVI в.: молодой царь кается в своем легкомыслии, обещает восстановить справедливость, наказать лихоимцев, предлагает примирение всем сословиям, наконец, жалует незнатного, но честного слугу и дает ему ответственное поручение общегосударственного значения. Может быть, поэтому увлеченный попавшим в его руки источником Карамзин не обратил внимания на ряд палеографических особенностей рукописи, о которых пойдет речь ниже. Правда, историограф заметил два несоответствия речи Грозного с показаниями других источников. «В сей Степенной книге,— писал он,— сказано, что Иоанну было тогда 20 лет: не 20, а 17, если он говорил эту речь после бывшего пожара». А касаясь пожалования Адашева отметил: «Алексей Адашев по списку Бояр и чиновников Двора... был пожалован в окольничие уже в 1555 году». Речь Грозного на Лобном месте в 1550 г. из Хрущевского списка Степенной книги казалась в начале XIX в. настолько важным и не подверженным сомнениям источником, что была включена даже во вторую часть авторитетнейшей в то время публикации — «Собрания государственных грамот и договоров», подготовленную сотрудниками архива, где хранился список Степенной книги. Здесь она названа «воззванием» и трактуется как документ, имевший в середине XVI в. общегосударственное значение,— «О прекращении вопиющих притеснений, налогов и несправедливостей, в судах укоренившихся, от управления государством бояр, в продолжении малолетства государева; о строгом наказании за подобные впредь злодеяния и о пожаловании в окольничии Алексея Адашева для принятия челобитен от обидимых и для защиты немощных от руки сильных». Как видим, заголовок, данный источнику в «Собрании», так же как и у Карамзина, подчеркивал серьезность и важность намерений самодержавной власти в середине XVI в. устранить всевозможные злоупотребления, которые распространились во время малолетства Ивана Грозного. Правда, в отличие от Карамзина, издатели «Собрания» оказались более внимательными к палеографической стороне Хрущевского списка Степенной книги, впервые указав, что «воззвание» публикуется ими по списку, то есть отметили, что листы, на которых рассказывалось о речи Грозного, представляли собой копии неизвестного им оригинала. Освященная авторитетом Карамзина и «Собрания», речь Грозного с тех пор в течение долгого времени рассматривалась как важный, хотя и не во всем ясный источник сведений о начале реформ середины XVI в. Ее, например, безусловно принимали историки С. М. Соловьев, К. Н. Бестужев-Рюмин, активно поддерживали потомки последнего владельца рукописи Степенной книги — Хрущева, связывая с одним из своих предков даже саму запись речи Грозного. Такое отношение к памятнику объяснялось и тем, что после Карамзина и издания в «Собрании» никто не обращался непосредственно к оригиналу — рукописи, хранившейся в Московском архиве Коллегии иностранных дел. Особые обстоятельства созыва этого собора, казалось, подтверждали идею о том, что в России самодержавная власть в борьбе с боярством пыталась использовать земское представительство. Первым усомнился в речи Грозного В. О. Ключевский. Однако и он, отметив наличие в ней противоречий с показаниями других источников, в целом не решился признать ее полностью недостоверной, а тем более фальсифицированной. По его мнению, собор 1550 г. с речью на нем Ивана Грозного — это «потерянный факт» в политической истории России XVI в. из-за искажения известий о нем в Хрущевском списке Степенной книги. Близкую точку зрения высказал и Н. П. Лихачев. Не сомневаясь, что такой эпизод в русской истории середины XVI в. имел место, он лишь сожалел о его «искажении» в единственном дошедшем до нас списке, повествующем об этом. Перелом в отношении к фактам, изложенным в Хрущевской Степенной книге, произошел несколько позже и оказался связанным со статьями С. Ф. Платонова и его ученика П. Г. Васенко. Правда, и Платонов не избежал влияния общераспространенной точки зрения. В своей статье 1883 г. «Заметки по истории московских соборов» он еще не сомневался в подлинности речи Грозного на соборе 1550 г., равно как и в реальности самого собора. Но уже в статье, опубликованной в 1900 г., Платонов решительно отрицает подлинность речи Грозного в записи по Хрущевскому списку Степенной книги. Аргументы Платонова сводились к следующему. Во-первых, историческая ситуация 1550 г. не дает основания утверждать, что такой собор должен был произойти и на нем пришлось выступить Грозному. Во-вторых, речь Грозного нам известна из одного, сравнительно позднего списка, каким является Степенная книга Хрущева. Впервые после многих лет обратившись к оригиналу Хрущевского списка Степенной книги, Платонов обнаружил, что запись речи в нем находится на вставных листах более позднего, чем весь список Степенной книги, времени. По мнению Платонова, интерполяция этих листов с речью произошла в период между концом XVII в.— 1742 г. Выводы Платонова были развиты Васенко11. Знаменитая речь Грозного оказалась написанной на бумаге, отличной от остальной части рукописи Степенной, к тому же листы с речью были вставлены позднее, вместо удаленных из рукописи оригинальных листов. Почерк вставных листов резко отличался от почерка всей рукописи. Но на этом сюрпризы Хрущевской Степенной книги не кончились. Ученый обнаружил в ней еще две вставки. Первая, написанная на той же бумаге и тем же почерком, что и вставка речи Грозного, рассказывала о сватовстве великого князя Литовского Александра к дочери Ивана III Елене. Факт этот общеизвестный и реальный в русской истории. Однако вставка сообщала ряд неизвестных подробностей. Согласно ей, великий князь после совета с митрополитом Симоном решил провести обручение в Москве. А «во второе лето» княжна в сопровождении боярина Якова Захарьича «со товарищи» была отправлена в Вильну «до венчания и о укреплении, чтоб жить в любви, и греческой веры не отымать». Яков Захарьич затем возвратился в Москву, а в Литву сопровождать княжну отправились дворянин Иван Андреевич Чевкин-Дурново «со товарищи», игумен из Переславля-Залесского, протопоп, два попа и два дьякона. Прибыв туда, Чевкин-Дурново сообщил великому князю о требовании его зятя, чтобы Елена отказалась от греческой веры и перешла в католичество. Далее повествовалось о смерти Елены и сообщалось, что «Иван Чевкин и иже мнози от нужды помроша». Опечаленный великий князь пожаловал родственников умершего дворянина, в том числе «Иванова сына Чевкина Михаила волостью в Кашире и иными различными милостьми в утешение и глагола им: “мне вашего горше яко дщерь свою погубил. Вам же аз мздовоздам за смерть отцов ваших, и матерей, и дядей и братий”». Вторая вставка представляла собой подлинные листы текста Хрущевского списка Степенной книги, механически перенесенные в другое место. Характеризуя первые две вставки, Васенко заметил, что «почерк всех вставок — грубый полуустав исхода XVII в., идентичный и не встречающийся ни в каком другом месте рукописи. Для помещения вставок употреблялись одинаковые приемы: вырезали листы рукописи и вместо них пришиты или приклеены новые, причем 7 листов старого текста заменены 9 листами вновь написанного». Васенко обратил внимание и на существенные искажения исторических реалий в изложении событий во вставке о замужестве великой княжны Елены: обручение княжны произошло не при митрополите Симоне, а при Зосиме, преемником которого стал Симон (уже после отъезда Елены в Литву). В данном случае автор вставки повторил ошибку, содержавшуюся в том же Хрущевском списке Степенной книги. Отсюда же заимствовано и показание о Якове Захарьиче, который, по другим источникам, никогда не ездил в Вильну. Автор вставки допустил и еще один промах: отнес смерть Елены ко времени княжения Ивана III, тогда как даже в самом Хрущевском списке говорилось, что она скончалась при Василии III. Отсюда и вымысел речи Ивана III по этому поводу. Явно преувеличена, по Васенко, и роль при дворе Чевкина-Дурново, о котором вообще не упоминают другие источники. Платонов и Васенко обратили внимание на то, что в конце XVII в. владельцем Степенной книги был окольничий С. С. Колтовский, подвергнувшийся в 1691 г. опале за учиненное им «непослушание много и противность». Поскольку еще в XVII в. род Колтовских вел свое начало от Чевкиных, Васенко связал вставку с именем С. С. Колтовского, который, по его мнению, сделал ее «в интересах возвеличивания рода Колтовских». Из этого вытекало и общее отношение Васенко к речи Грозного. Характеризуя ее, исследователь отмечает наличие анахронизмов, «невыдержанность в композиции», «несоответствие тона обращения царя к боярам с настроением Иоанна в 1550 г.», близость ряда выражений речи к тексту Стоглава, переписке Грозного с Курбским, «Истории» Курбского и т. д. Речь Грозного, заключал Васенко, как и вставка о замужестве княжны Елены, не имеет значения исторического источника. По мнению ученого, вставку о речи Грозного также можно связать с именем Колтовского (тем более, что обе вставки написаны одним почерком). «Можно отметить некоторое сходство в положении России в малолетство Грозного и во время правления царицы Натальи Кирилловны», когда Колтовский был подвергнут опале и мог придумать созвучную политической ситуации конца XVII в. грозную речь царя на соборе 1550 г. Статьи Платонова и Васенко сыграли определяющую роль в дальнейшем отношении к показаниям Хрущевского списка Степенной книги. Было безусловно доказано, что речь Грозного, как и показание о замужестве великой княжны Елены, является по меньшей мере интерполяцией в Степенную книгу, причем более позднего, чем весь список, времени. Установление же недостоверности вставки о Чевкине-Дурново, написанной той же рукой, что и речь Грозного, ставило на твердую основу подозрение в недостоверности и последней. Доверие к Хрущевскому списку Степенной книги было серьезно подорвано. Речь шла уже не просто об источнике, неясном по происхождению, не просто позднем или недостоверном. И  Платонов и Васенко прямо связали вставки в Хрущевский список Степенной книги с фальсификацией, продиктованной генеалогическими соображениями и политической конъюнктурой конца XVII в. Однако восприятие статей этих ученых оказалось далеко не однозначным, даже в научных кругах, не говоря уже о популярных работах, где речь Грозного предоставляла прекрасную возможность порассуждать о начале сословного представительства в России, рассказать о смелом решении молодого царя найти опору в борьбе с боярством, бюрократическими злоупотреблениями, покончить с несправедливостью, укоренившимися во время его малолетства. Выводы Платонова и Васенко казались излишне решительными. И удивительное дело: в аргументах противников их точки зрения все чаще и чаще смещались акценты — речь постепенно пошла не об отношении к показанию Степенной книги Хрущева, а о том, мог или не мог быть собор в 1550 г., мог или не мог выступить на нем Иван Грозный. В следующей главе мы убедимся в том, что подобный подход к фальсификациям, когда проблему подлинности источника подменяют проблемой достоверности какого-либо содержащегося в нем факта, отнюдь не единичное явление. На основании анализа источников исследователи все-таки считают, что такой собор мог иметь место между 1547—1550 гг. Даже Платонов, после того как в 1921 г. было опубликовано так называемое «Продолжение Хронографа редакции 1512 г.» в рукописи рубежа XVII—XVIII вв., где сообщалось о собрании в царской палате в феврале 1549 г., скорректировал свою точку зрения на показание Хрущевского списка Степенной книги, полагая, что редакция 1512 г. послужила основой для записи речи Ивана Грозного на Лобном месте в Хрущевской Степенной книге. Однако мы не будем углубляться в вопрос, был или не был в середине XVI в. собор, о котором рассказано в Хрущевском списке. Нам важно все-таки разобраться, что же собой представляет сама вставка о речи Грозного, кто, когда и какими мотивами руководствовался при ее составлении. И здесь надо сказать, что работы Платонова и Васенко не сняли проблему. С. В. Бахрушин, например, изготовление вставки относил к середине XVII в. и связывал ее с городскими восстаниями 1648 г.16 А. А. Введенский констатировал, что вставка была сделана человеком, пропагандировавшим продолжение практики земских соборов. С. О. Шмидт высказал мысль о том, что речь Грозного вставлена в Хрущевский список Степенной книги в 30-х гг. XVIII в., то есть не одновременно со вставкой о замужестве великой княжны Елены. С. Б. Веселовский повторил за Платоновым и Васенко, что вставки были сделаны по генеалогическим соображениям, но не Кол-товским, а кем-то из Хрущевых. Его точку зрения разделил и Н. И. Павленко. Столь противоречивые мнения специалистов настоятельно диктовали необходимость вновь вернуться к самой рукописи Хрущевского списка Степенной книги. Это было сделано В. Н. Автократовым. Развивая выводы Платонова и Васенко, Автократов сделал ряд новых важных наблюдений, которые сводятся к следующему. Все памятники, вошедшие в Хрущевский список Степенной книги, не могут быть датированы ранее первой половины XVII в. Время составления Хрущевского сборника в целом относится к периоду правления царя Алексея Михайловича (1645— 1676), так как в списке Степенной книги он упоминается как здравствующий. Филиграни вставок в Степенную книгу показывают, что они написаны на бумаге 80-х гг. XVII в. Сам сборник попал к Хрущевым, очевидно, в составе приданого жены А. Ф. Хрущева — А. Н. Колтовской, внучки Колтовского. Первая вставка — о Чевкине-Дурново — сделана после 25 июня 1686 г., когда Колтовские в связи с отменой местничества подали родословную роспись, в которой никакой Чевкин еще не фигурирует. В то же время она не могла быть сделана в начале XVIII в., когда петровские указы окончательно положили конец местническим спорам и генеалогические доказательства потеряли всякий смысл. Вставка преследовала цель обосновать права Колтовских, которые ошибочно считали себя потомками Чевкина, на земельные владения в Каширском уезде, а заодно прославить древность и известность их рода. Она связана с именем Колтовского, у которого после опалы 1691 г. имелись реальные причины для возвеличивания своего рода. При изготовлении второй вставки — речи Грозного — автор использовал Хрущевский список Степенной книги, одно из мест которой (описание событий после смерти царицы Екатерины Глинской) натолкнуло его на мысль о сходстве ситуаций середины XVI в. и конца XVII в. Вставка имела публицистический характер. Выдумав речь Грозного, автор сознательно в фальсифицированном пересказе события середины XVI в. отразил свои взгляды на политическую ситуацию конца XVII в.: отметил тяжелое положение страны, главной причиной которого считал личные качества Петра I, мздоимство правительственных кругов и близких к ним лиц; выступил с программой улучшения положения дел в государстве, основными пунктами которой были требования созыва Земского собора для наказания лихоимства, организации праведного суда, привлечения к руководству страной дворянства, в том числе неродовитого, и возвышения церкви как духовного наставника нации. Эта программа, подчеркивает исследователь, в целом носила консервативный характер, идеализировала земское представительство и несомненно отрицала тот поворот, который намечался в политике Петра I, отражая недовольство его политическим курсом части господствующего класса. Тщательно и впервые изучив жизненный путь Колтовского, Автократов определенно связывает вставку речи Грозного с его именем: Колтовский был участником последнего Земского собора 1684 г., в 1691 г. оказался в опале. Говоря о времени вставки речи Ивана Грозного, Автократов обращает внимание на то, что автор подделки в завуалированной форме сам оставил указание на это. Анахронизм вставки в определении возраста Ивана Грозного (20-й год вместо 17-го) был подмечен еще Карамзиным. Именно в 1691 г. Петру I шел 20-й год. Следовательно, заключает Автократов, между октябрем 1691 г. (время опалы Колтовского) и январем 1692 г. (время снятия с Колтовского опалы) и была изготовлена фальшивая речь Грозного. Казалось бы, статья Автократова ставила если не все, то большинство точек над «i» в отношении вставок в Хрущевский список Степенной книги. Однако аргументацию Автократова приняли далеко не все исследователи. Ряд контрдоводов был выдвинут академиком М. Н. Тихомировым, а затем и С. О. Шмидтом. Понятно, что названные и другие ученые уже не могли отрицать факта позднейшей интерполяции в Хрущевский список Степенной книги. Однако, по мнению Тихомирова, палеографический анализ не дает оснований утверждать, когда была проведена такая интерполяция. Ученый полагает, что она могла быть сделана даже в XVIII в., причем не кем-то из Колтовских, а одним из Хрущевых. Более того, в основе вставки с речью Ивана Грозного лежал реальный исторический источник — летописная запись, вышедшая в середине XVI в. из официальных московских кругов, близких к Адашеву, для оправдания его возвышения. Речь Грозного не характерна для позднейших (т. е. XVIII в.) подделок, наоборот, она «соответствует риторическим приемам Грозного и даже его фразеологии». Трудно также предположить, продолжает Тихомиров, чтобы фальсификатору конца XVII — начала XVIII в. пришла в голову мысль взять за основу своей подделки «малоизвестные факты XVI в., которые сделались более или менее ясными только исследователям XX века». Точку зрения Тихомирова считает «наиболее вероятной» и Шмидт. Он обратил внимание на то, что Хрущевы находились в дальнем родстве с потомками Адашева. «Вполне уместно предполагать», пишет он, что среди окружения и потомков Адашева сохранились предания или даже записи о политических событиях середины XVI в., которые затем и послужили источником вставки в Хрущевский список Степенной книги. С другой стороны, «имеются данные для предположения» о том, что в основе вставки могло быть «не дошедшее до нас публицистическое сочинение, близкое по времени к описываемым событиям». Оно в конце XVII в. или позже с некоторыми изменениями и могло быть внесено неизвестным автором в Хрущевский список Степенной книги. Результат этих исследований, возможно, разочарует читателя. В самом деле, где же истина? Можно ли считать вставки в Хрущевский список Степенной книги подделкой, или же перед нами все-таки источник, хотя и позднейший, но важный для характеристики политической истории России середины XVI в.? Увы, случай со вставками в Хрущевский список Степенной книги лишний раз подтверждает, что грань между подлинным источником и подделкой оказывается подчас неуловимой не только с позиций объективных реалий, но и в восприятии исследователей. Факт признания или отрицания ими подделки нередко зависит от их убежденности, исследовательского мастерства и научной добросовестности. В отношении к вставкам в Хрущевский список Степенной книги столкнулись две серьезно аргументированные точки зрения. Каждый вправе присоединиться к любой из них — в настоящее время наука не имеет возможности однозначно сформулировать свое отношение к этому сложному по происхождению и содержанию источнику. Если же читателя интересует мнение автора настоящей книги, то он, включив этот источник в свою работу о подделках, вполне однозначно выразил свое отношение к нему. По нашему мнению, любая точка зрения на проблему предполагает аргументированный разбор иных точек зрения. К сожалению, в данном случае мы не видим такого анализа со стороны тех, кто считает вставки с речью Ивана Грозного отражением реального события или факта, взятого из существовавшего, но не дошедшего до нас источника середины XVI в. В работах Платонова, Васенко, Автократова, на наш взгляд, имеется стройная, подтверждаемая реальными фактами конца XVII в. аргументация: конкретно выявлены мотивы, время, автор, источники вставок, то есть предложено решение тех вопросов, которые неизбежно возникают при разоблачении подделок исторических источников. Для обоснования иного вывода необходимо доказать, что вся их аргументация неубедительна. А этого пока не сделано.

Хрущев, Андрей Федорович [1691 — 27 VI (8 VII) 1740, Петербург]. В 1705—1712 обучался в московских немецкой и французской школах Э. Глюка, О. Гагена, И. Вернера как своекоштный ученик «без жалованья, на своих доволствах». В 1712 был отправлен в Голландию для изучения «навигацких наук». В 1720 вернулся в Россию, служил в Адмиралтейств-коллегии в звании поручика, затем капитана (с 1721), с 1726 — советник при Адмиралтейской конторе. В марте 1734 был назначен помощником В. Н. Татищева и направлен в Сибирь для надзора за рудокопными заводами. По возвращении в Петербург Хрущев сблизился с А. П. Волынским и его «конфидентами» — П. М. Еропкиным и Ф. И. Соймоновым, составлявшими оппозиционную по отношению к правительству группу. В 1739 г. Андрей Хрущев принимал активное участие в составлении Волынским «Генерального проекта о поправлении внутренних дел государства» и, видимо, знакомил его с иностранной политической литературой, так как он не знал языков. В 1739 г. А.П. Волынский был единственным докладчиком у императрицы по делам кабинета. Вскоре, однако, главному его противнику Остерману удалось вызвать против Волынского неудовольствие императрицы. Хотя ему удалось, устройством шуточной свадьбы кн. Голицына с калмычкой Бужениновой (которая исторически верно описана Лажечниковым в "Ледяном Доме"), на время вернуть себе расположение Анны Иоанновны, но доведенное до ее сведения дело об избиении Тредьяковского и слухи о бунтовских речах Волынского окончательно решили его участь. Остерман и Бирон представили императрице свои донесения и требовали суда над Волынским; императрица не согласилась на это. Тогда Бирон, считавший себя оскорбленным со стороны Волынского за избиeниe Тредьяковского, совершенное в его "покоях", и за поношение им действий Бирона, прибегнул к последнему средству: "либо мне быть, либо ему", - заявил он Анне Иоанновне. В первых числах апреля 1740 года Волынскому было запрещено являться ко двору; 12 апреля, вследствие доложенного императрице дела 1737 года о 500 рублях казенных денег, взятых из конюшенной канцелярии дворецким Волынского, Василием Кубанцем, "на партикулярные нужды" его господина, последовал домашний арест, и через три дня приступила к следствию комиссия, составленная из семи лиц. Первоначально Волынский вел себя храбро, желая показать уверенность, что все дело окончится благополучно, но потом упал духом и повинился во взяточничестве и утайке казенных денег. Комиссия искала и ждала новых обвинений, и из них самое большее внимание обратила на доносы Василия Кубанца. Кубанец указывал на речи Волынского о "напрасном гневе" императрицы и вреде иноземного правительства, на его намерения подвергнуть все изменению и лишить жизни Бирона и Остермана. Допрошенные, также по доносу Кубанца, "конфиденты" Волынского подтвердили во многом эти показания. Важным материалом для обвинения послужили, затем, бумаги и книги самого Волынского, рассмотренные Ушаковым и Неплюевым. Между его бумагами, состоявшими из проектов и рассуждений, напр. "о гражданстве", "о дружбе человеческой", "о приключающихся вредах особе государя и обще всему государству", самое большое значение имел его "генеральный проект" об улучшении в государственном управлении, писанный им по собственному побуждению, и другой, уже с ведома государыни, проект о поправлении государственных дел. Правление в Российской империи должно быть, по мнению Волынского, монархическое с широким участием шляхетства, как первенствующего сословия в государстве. Следующей правительственной инстанцией после монарха должен быть сенат, с тем значением, какое он имел при Петре Великом; затем идет нижнее правительство, из представителей низшего и среднего шляхетства. Сословия: духовное, городское и крестьянское получали, по проекту Волынского, значительные привилегии и права. От всех требовалась грамотность, а от духовенства и шляхетства более широкая образованность, рассадниками которой должны были служить предполагаемые Волынским академии и университет. Много предлагалось реформ для улучшения правосудия, финансов, торговли и т. д. При дальнейшем допросе Волынский (с 18 апреля уже в тайной канцелярии) его называли клятвопреступником, приписывая ему намерение произвести переворот в государстве. Под пыткой Хрущев, Еропкин и Соймонов прямо указывали желание Волынского самому занять российский престол после кончины Анны Иоанновны. Но Волынский и под ударами кнута в застенке отвергал это обвинение и всячески старался выгородить Елизавету Петровну, во имя которой будто бы, по новым обвинениям, он хотел произвести переворот. Не сознался Волынский в изменнических намерениях и после второй пытки. Тогда, по приказу императрицы, дальнейшее разыскание было прекращено и 19 июня назначено для суда над Волынским и его "конфидентами" генеральное собрание, которое постановило: 1) Волынского, яко начинателя всего того злого дела, живого посадить на кол, вырезав у него предварительно язык; 2) его конфидентов - четвертовать, и затем отсечь им головы; 3) имения конфисковать и 4) двух дочерей В. и сына сослать в вечную ссылку. 23 июня этот приговор был представлен императрице, и последняя смягчила его, указав головы В., Еропкина и Хрущева отсечь, а остальных "конфидентов" по наказании сослать, что и было исполнено 27 июня 1740 г. Возвращенные из ссылки на другой год после казни, дети Волынского с разрешения императрицы Елизаветы Петровны, поставили памятник на могиле своего отца, похороненного вместе с Хрущевым и Еропкиным близ ворот церковной ограды сампсониевского храма (на Выборгской стороне). В 1886 г., по почину М. И. Семевского, на пожертвования частных лиц, был воздвигнут на могиле Волынского, Еропкина и Хрущева новый памятник. Большая библиотека Хрущева, состоявшая преимущественно из книг на французском языке, в 1742 поступила в Библиотеку СПб. Академии наук. В 1719 в Амстердаме Хрущев перевел на рус. язык известнейшее произведение назидательной литературы европейского Средневековья — трактат Фомы Кемпийского «О подражании Христу» (нач. 1420-х гг.) под загл. «Утешение духовное, или Книга следования Иисуса Христа» (Хрущев считал свой перевод на рус. язык первым, но в действительности он был третьим). Беловой список перевода он поднес княгине И. П. Долгорукой, которая находилась тогда в Голландии. В предисловии Хрущев изложил историю самой книги и свои принципы перевода, новые для русской литературы: «Переводил я не от слова до слова, то б была на русском языке французская книга, но изъяснил всякое авторово мнение простыми словами», однако при переводе цитат из Библии Х. точно следовал ее слав. переводу, а главы, трактующие догматические вопросы, «переводил с великим смотрением, осторожностью и страхом, чтоб не погрешить против самой церкви». Из всех русских переводов XVII—XVIII вв. этот перевод был самым распространенным в рукописной традиции и сохранился в десятках списков; в 1799 И. Михайлов издал первые две части перевода Хрущева под заглавием «Лекарство для болящия души...», модернизировав язык. Еще в Голландии Хрущев начал, а по возвращении в Россию в 1724 закончил «Похождение Телемака» — первый рус. перевод книги Ф. Фенелона, трижды изданный в XVIII в. (1747; 3-е изд. 1782; во всех изданиях указана ошибочная дата перевода: 1734). В рукописных списках и в печатных изданиях имя переводчика отсутствует, перевод атрибутируется Хрущевым на основании свидетельств С. А. Порошина и Я. Я. Штелина. В издание не вошло предисловие переводчика, в котором изложена история книги и причины, побудившие Х. перевести ее. Предположение об участии М. В. Ломоносова в подготовке издания 1747 в качестве переводчика и атрибуция ему рукописного предисловия ошибочны. В. К. Тредиаковский в предисловии к «Тилемахиде» (1766) о переводе Х. писал, что «уже изданный тиснением “Тилемах” наш не весьма исправен», а И. С. Захаров в предисловии к своему переводу (1786) высказался еще резче: «Кто читал сию книгу на французском языке, тот, конечно, найдет, что она в российском переводе много от начальных красот своих утратила, и так, что едва следы ее видны. Нет ни единого описания, ни единой картины, ниже простого повествования, которые б не были наполнены великими ошибками, пропусками и даже лишены в некоторых местах всякого смысла, имена самые перепорчены». Однако А. Т. Болотов считал книгу Фенелона в переводе Х. «первым камнем, положенным в фундаменте всей моей будущей учености». Во второй половине 1720-х гг. Хрущев перевел с французского языка «Второй трактат о правлении» Дж. Локка — «О правлении гражданском». Перевод сочинения об управлении, основанном на принципе парламентской монархии, был выполнен, вероятно, по поручению кн. Д. М. Голицына и был одним из шагов по ознакомлению правящих кругов рус. общества с новейшими западноевроп. политическими доктринами. На двух французских книгах из библиотеки Хрущева, приобретенных им в Амстердаме (хранятся в БАН), имеются его записи: на книге Ф. Фенелона «О воспитании девиц» («L’Education des filles», 1697) — «Переведена на русский язык 1738 года во время печали», на книге И. де ла Шетарди (de la Chetardie; 1636—1714) «Наставление юной княжне» («Instruction pour une jeune Princesse», 1697) — «Переведена на русский язык 1738 году в декабре». Эти переводы не обнаружены.