RARUS'S GALLERY

Сулакадзев, Александр Иванович (1771 - 1830) — наиболее известный отечественный фальсификатор исторических источников, «творчеству» которого посвящен не один десяток специальных работ. К этому необходимо добавить, что он наиболее масштабный фабрикант подделок. По меньшей мере, три обстоятельства дают нам основания для такого заключения: непостижимая дерзость в изготовлении и пропаганде фальшивок, размах и «жанровое» или видовое разнообразие изделий, вышедших из-под его пера. В случае с Сулакадзевым исследователь фальсификаций неизбежно вынужден не только обратить внимание на мотивы, технику изготовления подделок, но и попытаться пристально всмотреться в личность их автора, по-своему неординарную, которой были присущи погоня за знаниями, бессистемная любознательность, романтическое фантазерство и в то же время дилетантизм, стремление выдавать желаемое за действительное, решение проблем не столько с помощью знаний, сколько самоуверенным напором и остроумными выдумками.

Фильм об Александре Сулакадзеве можно увидеть здесь!

Ты у него увидишь груды

Старинных лат, мечей, посуды...

Тут шлемы старые, гребенки,

Два телескопа,

Горшки для каши и солонки

Времен потопа.

Р. Бернс

Есть умы столь лживые, что даже истина, высказанная ими, становится ложью.

П. Я. Чаадаев. Отрывки и афоризмы

Если верить автобиографическим записям Сулакадзева, он был потомком грузинского князя Г. М. Сулакидзе. Его отец, уже обрусевший грузин И. Г. Сулакадзев (1741—1821), воспитывался в одной из гимназий при Московском университете, занимал ряд канцелярских должностей, а с 1782 г. (до увольнения в 1808 г. в чине титулярного советника) служил рязанским губернским архитектором и, как не без гордости сообщал Сулакадзев, «весь город перестроил и даже в уездах многое». В 1771 г. И. Г. Сулакадзев женился на дочери рязанского полицмейстера С. М. Боголепова — Е. С. Боголеповой. В том же 1771 г. у молодых супругов в их небольшом сельце Пехлеце Ряжской округи Рязанской губернии и родился сын — А. И. Сулакадзев.У Сулакадзева, видимо, были хорошие возможности для самообразования (о том, где он учился, нам неизвестно). Его дед по матери вел, по свидетельству внука, «записки своей жизни, кои весьма драгоценны, о царствованиях и происшествиях». Эти «записки» до нас не дошли, но, как увидим ниже, они повлияли на творчество и интересы Сулакадзева. Любопытна и личность отца. Он имел значительную библиотеку рукописей и печатных книг, о чем свидетельствуют штампы на дошедших до нас книгах и рукописях: «Сулакадзев. 1771». Рано овдовев, отец Сулакадзева в 1778 г. вновь женился на некоей Е. Д. Сахновской. Сам Сулакадзев какое-то время служил в гвардии, был женат на С. Шредер и с начала XIX в. обосновался в Петербурге, где и умер в 1832 г. От отца и деда Сулакадзев унаследовал неуемную жажду познания и интерес к различным областям науки. Вслед за дедом он, например, занялся сбором сведений о «воздушных полетах» в России и других странах. Продолжая увлечения отца, Сулакадзев активно пополнял библиотеку печатными книгами и рукописями. В течение многих лет он кропотливо и систематически вел дневник, а затем «Летописец» наиболее интересных современных происшествий. Сохранившиеся фрагменты за 20-е гг. XIX в. позволяют говорить о них как о примечательных, во многом уникальных документах эпохи. Так, ознакомившись уже в 1826 г. с «Горем от ума» А. С. Грибоедова, он записал: «Притом есть и колкости», а далее мстительно вспоминает: «Разные случаи неблагодарности, против меня разных званий людьми оказанные». Впрочем, здесь не много записей о личной жизни автора, зато содержатся тщательные, скрупулезные выписки из газет и журналов (русских и иностранных) о политических событиях в стране и мире, известия об открытиях в астрономии, химии, физике, мореплавании, воздухоплавании, сведения о ремеслах, театре, музыке, живописи, книгопечатании. Кажется, нет ни одной области знаний и искусств, которые бы не интересовали Сулакадзева.

Титульный лист рукописи драмы А.И. Сулакадзева

"Волшебная опера Карачун".

Среди многочисленных увлечений Сулакадзева особо следует отметить его фанатический интерес к театральному искусству. Дневники Сулакадзева пестрят записями о новостях театральной жизни Москвы, Парижа, Берлина, Петербурга. Их автор и сам пробовал свое перо в драматургии. Известны три пьесы, написанные Сулакадзевым в 1804—1805 гг. Одна из них — «Чародей-жид», где в качестве действующих лиц фигурируют Астролог, Анфан Лев, волшебник Эллим, куманская старуха Сивилла и т. д. Герои другой пьесы — «Волшебная опера Карачун» — волхв Карачун, чародей Полкан, молодая славянская волшебница Лада, ее соперница Мода, Кикимора, варяжский рыцарь Преал и др. Герои обеих пьес действуют в мире колдовства и романтической любви. Третья пьеса Сулакадзева была написана им на тему русской истории. Это была драма «Московский воевода Иоанн». Специалистам в области истории театрального искусства еще предстоит, очевидно, профессионально оценить эти ранее неизвестные произведения Сулакадзева. Мы же заметим со своей стороны, что историческая драма Сулакадзева «Московский воевода Иоанн» является таковой лишь по названию. Ее герои живут и действуют все в том же мифическом мире, однако в пьесе легко просматриваются и бытовые реалии начала XIX в. Для нас же важно другое: склонность Сулакадзева к театральным эффектам явно связана с его другими увлечениями, в том числе и с фальсификациями исторических источников. Пытался постичь Сулакадзев и сферу политики. Вот образец его размышлений по этому поводу, зафиксированных в дневнике за 1825 г.: «И я вернейшим чту, что Россия овладеет Константинополем и всею европейскою частию (доколе можно) (далее неразборчиво) или восстановит правление независимое..., а потом, усилясь, овладеет всем возможным. Ее сила возрастает, и когда она остановит рост свой — тогда страсть укрепляться будет, но слабеть будет вера...» Но вместе с тем уже из дневника и «Летописца» видно, что увлечения Сулакадзева неизменно несли на себе печать дилетантизма.

Титульный лист драмы А.И. Сулакадзева

"Московский воевода Иоанн".

Им руководило не столько желание разобраться в сути явлений и событий, сколько стремление к чему-то таинственному, загадочному, от чего он получал какое-то восторженное удовольствие. Тщательно записывая сведения об открытиях в самых различных областях естествознания, Сулакадзев тут же серьезно рассуждает о смысле увиденных им снов, хиромантии; он верит в колдовство, восхищается графом Калиостро. Сулакадзева можно видеть в кругу известных, просвещенных людей его времени, среди членов научных обществ, но в то же время один из современников вспоминает: «В Петербурге было одно, не очень благородное общество, члены которого, пользуясь общею, господствовавшею тогда склонностью к чудесному и таинственному, сами составляли под именем белой магии различные сочинения, выдумывали очистительные обряды, способы вызывать духов, писали аптекарские рецепты курений и т. п. Одним из главных был тут некто Салакидзи, у которого бывали собрания, и в доме его в одной комнате висел на потолке большой крокодил». Итак, перед нами мистик и хиромант, сумевший достать для отправления магических действий даже такой экзотический для России начала XIX в. предмет, как чучело крокодила. Это была одна жизнь Сулакадзева. Но не следует впадать в предубеждение относительно личности этого человека. Помимо занятий хиромантией и магией у Сулакадзева было много других интересов. Они составляли как бы еще две его жизни. И одна из них была в высшей степени благородной. Как и отец, Сулакадзев был страстным коллекционером, или, как тогда нередко говорили, «археологом» — собирателем всевозможных древностей. Среди современников о коллекции Сулакадзева ходили самые невероятные слухи. По словам С. П. Жихарева, в марте 1807 г. Г. Р. Державин сообщил в кругу своих друзей, что у Сулакадзева «находится большое собрание русских древностей, между прочим, новгородские руны и костыль Иоанна Грозного». «Мне давно говорили,— возразил тогда археолог А. Н. Оленин Державину,— о Сулакадзеве, как о великом антикварии, и я, признаюсь, по страсти к археологии не утерпел, чтобы не побывать у него. Что же, вы думаете, я нашел у этого человека? Целый угол наваленных черепков и битых бутылок, которые выдавал он за посуду татарских ханов, отысканную будто бы им в развалинах Сарая; обломок камня, на котором, по его мнению, отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы, престранную кипу старых бумаг из какого-нибудь уничтоженного богемского архива, называемого им новгородскими рунами; но главное сокровище Сулакадзева состояло в толстой уродливой палке, вроде дубинок, употребляемых кавказскими пастухами для защиты от волков,— эту палку выдавал он за костыль Иоанна Грозного...». В свидетельстве Жихарева можно усомниться, поскольку в нем чувствуется воздействие рассказа Вальтера Скотта «Антикварий», стремление найти «русского мистера Олдбока». («На огромном старомодном дубовом столе,— писал В. Скотт,— грудой лежали бумаги, пергаменты, книги, всякие мелочи и безделушки, мало чем примечательные, кроме ржавчины и древности, о которой эта ржавчина свидетельствовала... Ловелу была показана увесистая дубинка с железным шипом на конце. Ее недавно нашли в поле, на земле Монкбарнаса, неподалеку от старинного кладбища. Дубинка была чрезвычайно похожа на те палки, которые берут с собой гайлэндские жнецы, когда раз в год спускаются с гор. Однако ввиду ее своеобразной формы мистер Олдбок был весьма склонен считать, что это — одна из тех палиц, которыми монахи снабжали своих крестьян вместо более смертоносного оружия».) Известны и более авторитетные высказывания о коллекции Сулакадзева. А. X. Востоков, которому Н. П. Румянцев в 1823 г. поручил осмотреть ее для возможного приобретения, в 1850 г. вспомнил, что «покойный Сулакадзев, которого я знал лично, имел страсть собирать древние рукописи и вместе с тем портить их своими приписками и подделками, чтоб придать им большую древность...» П. М. Строев в 1832 г. писал Н. Г. Устрялову: «Еще при жизни покойника (Сулакадзева) я рассматривал книжные его сокровища, кои граф Толстой намеревался тогда купить. Не припомню там списка Курбского, но подделки и приправки, впрочем, весьма неискусные, на большей части рукописей и теперь еще мне памятны. Тогда не трудно было морочить». Столь суровые, скептически-уничижительные оценки коллекции Сулакадзева тем не менее далеко не во всем оказались справедливыми. За годы своей жизни он сумел собрать действительно большую и ценную коллекцию печатных и рукописных материалов. Основу ее, как уже говорилось, составили библиотека и рукописное собрание деда и отца. В дальнейшем она пополнялась покупками, дарениями, а возможно, и изъятиями при подходящих случаях из церковных и государственных хранилищ и библиотек. Сулакадзев, например, получил в дар ряд книг и рукописей из библиотеки своего, как он пишет, «приятеля» — писателя, публициста, путешественника Ф. В. Каржавина, а затем, после смерти того, приобрел всю или большую часть его библиотеки. Загадочным путем в его коллекцию попали уникальные документы — реестры рукописей, присланных в конце XVIII в. в Синод по указанию Екатерины II (до начала XIX в. они хранились в делопроизводстве Синода). В настоящее время известна рукопись, числившаяся в коллекции под номером 4967, что говорит о минимуме письменных и печатных материалов собрания. На одной из рукописей Сулакадзев записал, что у него «более 2 тысяч рукописей всякого рода, окромя писанных на баргаментах». Трудно проверить в настоящее время достоверность этих свидетельств: сохранившиеся каталоги библиотеки называют от 62 до 294 славянских и западноевропейских рукописей, в том числе до 12 пергаменных. Сегодня известно местонахождение более 100 рукописей, принадлежавших Сулакадзеву. Их состояние заставляет с сомнением отнестись к приведенному выше сообщению Жихарева о небрежном отношении владельца к своим раритетам. Наоборот, Сулакадзев явно не жалел времени и средств на то, чтобы привести их в порядок. Он составлял сборники из разных рукописей, тщательно переплетал их, ставил своеобразный «экслибрис» («Манускрипт бумажный») и обязательно номер по каталогу. Многие рукописи испещрены многочисленными библиографическими справками, всевозможными заметками владельца с оценкой их содержания, демонстрирующими несомненную его любознательность и широкую начитанность. Так, в одном из сборников, озаглавленном самим владельцем «Источником», он сделал характерные записи: «О вампирах-кровососах — умелое сочинение и любопытное», «Письмо китайского императора 1712 г.— любопытное», «Грозного Курбскому письмо 1564 единственно любопытное», «Стихи Масленнице 1746 глупо-забавные». Здесь же мы можем встретить его выписки о ведьмах, свод известий об истории изобретения пороха и оружия и т. д. Рукописно-книжное собрание Сулакадзева, к сожалению, постигла участь многих коллекций его времени: оно было распылено после смерти владельца, а значительная часть, по-видимому, вообще оказалась утраченной. Немалую роль в этом сыграл сам Сулакадзев, отпугнувший коллекционеров своими фальсификациями, а также убедивший жену, наследовавшую рукописи и книги, в их огромной ценности. В 1832 г., после смерти владельца, Устрялов с нескрываемым изумлением писал Строеву: «Я был у вдовы его с К. М. Бороздиным..., хочет, чтобы купили все ее книги, и притом за 25 тысяч рублей». Непреклонность наследницы, видимо, сыграла свою печальную роль: и петербургские и московские коллекционеры, поначалу проявившие живой интерес к коллекции Сулакадзева, вскоре объявили вдове едва ли не бойкот. Наследнице не удалось продать полностью рукописи и книги. Часть их была приобретена известными петербургскими коллекционерами П. Я. Актовым и А. Н. Кастериным (последний распродавал их еще в 1847 г.). О печальной судьбе другой, по-видимому, большей части рукописей и книг в 1887 г. рассказал библиограф Я. Ф. Березин-Ширяев. В декабре 1870 г. на Апраксином дворе в Петербурге в книжной лавке он увидел «множество книг, лежавших в нескольких кулях и на полу. Почти все книги были в старинных кожаных переплетах, а многие из них даже в белой бараньей коже... На следующий день я узнал, что книги, виденные мною в лавке Шапкина, принадлежали известному библиофилу Сулакадзеву, они сохранялись несколько лет, сложенные в кулях где-то в сарае или на чердаке и куплены Шапкиным за дешевую цену. В числе этих книг было много брошюр и рукописей, которым Шапкин, вероятно, не придавал особой ценности, и продал их на вес в соседнюю бумажную лавку». По свидетельству Березина-Ширяева, в этой лавке ему удалось купить несколько рукописей, в том числе дневник Сулакадзева за 1822—1824 и 1828 гг., несколько латинских, французских рукописей, а у купца Шапкина — «все иностранные книги, которых было более ста томов, а также часть и русских», в том числе издания сочинений Раймонда Люли 1566 г., Генриха Корнелия Агриппы 1567 г. и др., ряд рукописей. Как пишет Березин-Ширяев, незадолго до его покупок часть коллекции (по меньшей мере 70 номеров рукописей) приобрел профессор математики Н. П. Дуров (ширяевские и дуровские рукописи собрания Сулакадзева сохранились полностью). В настоящее время «осколки» рукописного собрания Сулакадзева находятся более чем в двадцати пяти коллекциях, разбросанных в разных хранилищах страны и за рубежом. Среди спасенных материалов Сулакадзева много рукописей исторического содержания. Это «История о Казанском царстве» в списке XVII в., Хронографическая Палея XVI в., Сказание А. Палицына, Хронограф южно-русской редакции, отрывок Никоновской летописи в списке XVII в., сборники, списки переводов исторических сочинений Вебера («Переменившаяся Россия»), Вольтера («История России при Петре I» — перевод с местами, исключенными в печатном издании цензурой), Страленберга, труды русских историков (А. И. Манкиева, М. В. Ломоносова и др.), сборник материалов XVIII в. о Е. И. Пугачеве. Из коллекции Сулакадзева сохранились публицистические сочинения С. Яворского, С. Полоцкого, В. Н. Татищева. Известны рукописи коллекции литературного содержания: список «Горя от ума» Грибоедова, три сборника пародийных стихотворных произведений XVIII в., в том числе знаменитый «Сборник Ржевского», переводы «Потерянного рая» Мильтона, «Орлеанской девы» Вольтера, языковые словари. Среди рукописей широко представлены мистические, масонские, каббалистические сочинения. Сохранилось не менее десяти рукописных книг по домоводству, сельскому хозяйству, фортификации, навигации, геодезии, пиротехнике. Наконец, известно несколько памятников церковно-славянской и русской письменности — уставы, евангелия, жития святых, патерики, молитвенники в списках XIII—XVI вв., в том числе пергаменные. Собрание включало, если верить библиографическим запискам Сулакадзева на дошедших до нас рукописях, большую и ценную коллекцию печатных книг по истории, естественным наукам, литературе, запрещенные издания, едва ли не полную подборку «Санкт-Петербургских ведомостей», в том числе петровского времени (материалы из нее печатались Сулакадзевым в журналах начала XIX в.). И по объему, и по ценности рукописных и печатных материалов коллекция Сулакадзева в его время была одной из наиболее заметных в России. Даже несмотря на ее трагическую судьбу после смерти владельца, она могла бы принести ему истинную славу. Можно сказать, что если бы Сулакадзев не занимался фальсификацией исторических источников, его с благодарностью вспоминали бы сейчас как известного коллекционера, немало сделавшего для собирания и сохранения рукописно-книжных богатств. Но Сулакадзев одновременно с увлечением коллекционированием выбрал и еще одно занятие — изготовление и «открытие» фальшивых, никогда не существовавших памятников письменности, безудержное, прямо-таки маниакальное «исправление» подлинных памятников, фабрикацию своеобразных реестров, описей, каталогов исторических материалов по отечественной и всемирной истории. Корни этой «страсти» (или третьей жизни) Сулакадзева следует искать в общественной и научной атмосфере первых десятилетий XIX в. Начало века было ознаменовано замечательными открытиями в славянской и русской литературе и письменности: в 1800 г. вышло в свет первое издание «Слова о полку Игореве», спустя три года стал известен Сборник Кирши Данилова, еще через четыре-пять лет — Остромирово Евангелие. На страницах периодики появились сенсационные известия о книгах Анны Ярославны, «древлянских рукописях», писанных руническими буквами, славянском кодексе VIII в., обнаруженном в Италии, и т. д. Все эти подлинные и мнимые открытия будоражили умы современников Сулакадзева. Казалось, что прошлое отечества, все больше и больше отодвигаясь в глубь веков, начинает щедро приоткрывать свои тайны. Энтузиазм первооткрывательства неизвестных источников поддерживался оптимизмом, надеждой и даже уверенностью, что от взора исследователей скрыто еще немало памятников, способных перевернуть все исторические знания. Несомненно, и Сулакадзев испытывал энтузиазм и оптимизм первооткрывателя. Его записи на сохранившихся рукописях коллекции говорят, что их владелец серьезно увлекался поисками заинтересовавших его памятников, проявляя при этом немало энергии и деловитости. Он с жадностью ловил каждый, в том числе и невероятный, слух о находках в области древней письменности. В дневнике за 1825 г. Сулакадзев, например, записал сенсационную, но далекую от действительности новость: «25 генваря слышал от Григория Ивановича Лисенки, что в Москве в Сергиевом монастыре найден до 13 века на пергамине летописец Несторов, хотя не оригинал, но близкий к тому веку и весьма любопытный, найденный монахом в ризнице Троицкого Сергеева монастыря в забитом шкафике, и свитки найдены любопытные и номоканоны древние необыкновенно». А попавшие к нему реестры рукописей, присланные в конце XVIII в. по указу Екатерины II в Синод, он не случайно озаглавил «Где есть рукописи». В этих реестрах он увидел надежное справочное пособие по розыску древних памятников. Но с неменьшим энтузиазмом Сулакадзев использовал свою энергию и для фальсификации исторических источников.

Запись Ф.В. Каржавина в Соннике. Начало XIX в.

Как фальсификатор Сулакадзев, судя по воспоминаниям Жихарева, становится известным в Петербурге около 1807 г., когда он сообщил Державину об имевшихся у него «новгородских рунах». Спустя три года тому же Державину, работавшему в это время над «Рассуждением о лирической поэзии», он предъявил выписки из якобы найденной им «Бояновой песни Славену», или «Гимна Бояну», а также известие о «Перуна и Велеса вещаниях», или «Произречениях новгородских жрецов». Отрывки из первого сочинения были даже опубликованы Державиным в 1812 г. в его собственном переводе. Еще до этой публикации Державин поделился известием о находках Сулакадзева с А. Н. Олениным и Евгением Болховитиновым. Оба тотчас выразили сомнение в их подлинности. «Вы ездили,— писал Оленин К. М. Бороздину и А. И. Ермолаеву,— по белу свету отыскивать разные материалы к российской палеографии и едва нашли остатки какого-нибудь XI-го, а может быть, только и XII века.

Запись А.И. Сулакадзева в Соннике, продолжающая запись Ф.В. Каржавина.

А мы здесь нашли человечка, который имеет свиток, написанный во времена дяди и тетки Олега и приписанный Владимиром первым, что доказывает существование с приписью подьячих с самых отдаленных веков Российского царства... Если же вам этого мало, то у нас нашелся подлинник Бояновой песни...». Болховитинов же написал Державину: «Славянорунный свиток и провещания новгородских жрецов лучше снести на конец, в обозрение русских лириков. Весьма желательно, чтобы вы напечатали сполна весь сей гимн и все провещания жрецов. Это для нас любопытнее китайской поэзии? Сулакадзев или не скоро, или совсем не решится издать их, ибо ему много будет противоречников. А вы как сторонний и как бы мимоходом познакомите нас с сею диковинкою, хотя древность ее и очень сомнительна. Особливо не надо вам уверять читателя о принадлежности ее к I-му или V-му веку». В письме к одному из своих приятелей в январе 1811 г. Болховитинов еще более решительно высказался на этот счет: «Сообщаю вам при сем петербургскую литературную новость. Тамошние палеофилы или древностелюбцы отыскали где-то целую песнь древнего славянорусского песнопевца Бояна, упоминаемого в Песни о полку Игореву, и еще оракулы древних новгородских жрецов. Все сии памятники писаны на пергаменте древними славяноруническими буквами задолго якобы до христианства». В 1812 г. Болховитинов сообщил присланную ему Державиным выписку из «Гимна Бояну» Н. М. Карамзину в разгар работы того над «Историей государства Российского». Заинтригованный открытием, Карамзин немедленно просил своего корреспондента объяснить: «Кто имеет оригинал, на пергаменте писаный, как сказано? Где найти и давно ли известно? Кто переводил?» — а заодно выражал желание получить «верную копию с Гимна Боянова, действительного или мнимого». В 1816 г., готовя второе издание своего «Рассуждения», Державин просил писателя В. В. Капниста обратиться к Сулакадзеву и взять у него «окончание песни Бояновой Одину»: «Скажи ему от меня, что я его прошу убедительно еще ссудить меня списком с той песни и с ответов новогородских жрецов, ибо та песнь у меня между бумагами моими завалилась, что не могу найти; а ответов новогородских жрецов, хотя и обещал мне список, но еще от него их не получал, и мне все эти редкости хочется внесть в мое рассуждение для любопытства охотников, но не под моим именем, а под его, как и в книжках "Беседы" напечатано». Многие годы текст «Гимна Бояну» полностью не был известен. Ю. М. Лотман нашел его список в архиве Державина в 60-х гг. нашего столетия. Свой оригинал Сулакадзев здесь описывает следующим образом: «Рукопись свитком на пергамине, писана вся красными чернилами, буквы рунические и самые древние греческие». Список разделен на два столбца: левый заполнен «руническими письменами», а правый содержит перевод «рунического» текста. Весьма показательна приписка Сулакадзева: ссылаясь на отсутствие «древних лексиконов», он сообщает читателю, что его перевод «может быть и неверен». Воспользуемся примером, приведенным Лотманом, который дает возможность получить представление о «подлинном» тексте «Гимна Бояну» и его переводе.

Меня видоч косте зратаив

Ряду деля славенся стру

Оже мылъ мне изгоив

Ладиме не переч послухъ

Отличный самовидец сражений

Для ради престарелого Славена

И ты возлюбленный новопоселенец

Подлаживай, без противности слушателям

Данный образец «рунического» текста красноречиво показывает, что в нагроможденных здесь псевдоанахронизмах, образованных от корней славянских слов, бесполезно искать какой-либо смысл. «Рунический» текст, по замыслу Сулакадзева, должен был подтвердить древность «Гимна Бояну» — чем темнее, непонятнее такой текст, чем больше в нем заумных слов, искусственных архаизмов («удычь», «кон уряд умыч кипня», «Очи вды кнен клу точи» и т. д.), тем более древним должен представляться источник. По словам Лотмана, древность памятника, в понимании Сулакадзева, состояла не просто в непонятности его текста для читателя нового времени, а в принципиальной непонятности. Но если «рунический» текст, написанный к тому же изобретенными самим Сулакадзевым буквами, отразил достаточно примитивные представления фальсификатора о признаках древности славянских письменных памятников, то его перевод «Гимна Бояну» вызывает куда больший интерес. Как отметил Лотман, это «произведение, не имеющее сюжета, а состоящее из отдельных отрывочных изречений». С этим можно согласиться в том смысле, что в «Гимне Бояну» нет действия. Однако краткие изречения явно объединяет фигура древнерусского певца Бояна. «Гимн Бояну» представлен как чудом сохранившийся «остаток» «песнотворений» древнерусского поэта и певца. Не случайно фальсификатор озаглавил его: «Песнь, свидетельствующая Бояновы прославления престарелому Славену и младому Умилу, и злому Волхву врагу». В этой песне рассыпаны многочисленные исторические реалии «седой древности», как они представлялись Сулакадзеву. Здесь фигурируют князь Славен и его старшины, мужественные воины, прославившие в сражениях свои мечи еще до легендарного князя Кия, упоминаются некие «Сигеевы дела», Валаам (с ним мы еще не раз встретимся), который «злато хранит», и т. д. И вместе с тем «Гимн Бояну» содержит еще один, пожалуй, основной пласт информации. Он раскрывает загадочную фигуру «песнотворца Бояна», к которой было приковано общественное внимание России начала XIX в. в связи с очень неясным и единственным упоминанием о нем в поэме «Слово о полку Игореве». Прежде всего в «Гимне Бояну» подробно представлено родословное древо певца. Оказывается, Боян — «Славенов потомок», внук певца Злогора, память о котором «волхвы истребили», сын Буса, «охранителя младого Волхва». Одновременно рассказано и о самом Бояне. Это — старый воин, очевидец многих сражений, едва не погибший от «дальних народов», человек, потерявший в битвах слух, не раз тонувший, а теперь воспевающий «Сигеевы дела». Иначе говоря, «перевод» «Гимна Бояну», несмотря на свою бессюжетность, представлял известную цельность. Подделка вводила в общественный оборот образец творчества реально существовавшего, но малоизвестного и загадочного исторического лица, содержала вымышленные факты его биографии, рассказывала о событиях древней истории. Более того, «Гимн Бояну» знакомил еще с одним, даже более древним поэтом и певцом — Злогором. Несмотря на отсутствие в «Гимне Бояну» хронологии событий, очевидно, что повествование ведется о глубокой древности. Подделка пропагандировала идею высокого уровня развития славянского народа, к которому принадлежал Боян: в обществе, описанном здесь, существовали суды, славившиеся своей справедливостью, развитые денежные отношения (оплачивался даже труд стихотворца), были высокая письменная культура и «песнотворчество». На первый взгляд перед нами — пример бессознательной модернизации фальсификатором общественных отношений древности, а также плод «оссианического поветрия», охватившего Европу после известных подлогов Д. Макферсона. Однако дело вряд ли сводилось только к этому. Смутные представления Сулакадзева, почерпнутые им из книг, о «варварском» периоде в истории народов, почему-то не побудили его развивать тему жизни своих героев того времени, когда их согревали, как сказано мимоходом в «Гимне Бояну», только «звериные меха». Наоборот, в патриотическом воодушевлении он последовательно раскрывает тему славы, победоносных походов славян. Это вряд ли можно признать случайным — фальсификатор по-своему интерпретировал научные споры XVIII — начала XIX в. об уровне общественного и культурного развития славян. Своим изделием он явно преследовал цель пополнить доказательствами ту точку зрения, согласно которой славяне оказались едва ли не преемниками Древнего Рима, опережая по своему развитию все остальные народы Европы. В этом смысле Сулакадзев действовал по логике Д. Макферсона и В. Ганки, хотя, разумеется, и не столь умело. Тем не менее «Гимн Бояну» первоначально произвел сильное впечатление на современников-непрофессионалов. Об этом можно судить и по переводу Державина, по тому, что подделка как вполне достоверный исторический источник использована в биографии Бояна, опубликованной в 1821 г. в «Сыне Отечества». «В сем гимне,— писал литератор Н. И. Греч,— довольно подробно сам Боян о себе рассказывает, что он потомок Славенов, что родился, воспитан и начал воспевать у Зимеголов, что отец его был Бус, воспитатель младого Волхва, что отец его отца был Злогор, древних повестей дольный певец, что сам Боян служил в войнах и неоднократно тонул в воде». Впрочем, как мы могли убедиться выше, в научных кругах к «Гимну Бояна» сразу же сложилось недоверчивое и даже откровенно скептическое отношение, поддерживавшееся тем, что владелец так и не осмелился опубликовать полностью свою «драгоценность». Окончательный приговор этой подделке был произнесен Болховитиновым. Касаясь изобретения славянской письменности и отметив, что некоторые из западных ученых хотели оспорить первенство Кирилла и Мефодия в изобретении славянского алфавита, относя его возникновение даже к IV в., Болховитинов далее продолжал: «Некоторые и у нас хвалились также находкою якобы древних славено-русских рунических письмен разного рода, коими написан Боянов гимн и несколько провещаний новгородских языческих жрецов, будто бы пятого века. Руны сии очень похожи на испорченные славянские буквы, и потому некоторые заключали, якобы славяне еще до христианства имели кем-нибудь составленную особую свою рунную азбуку и что Константин и Мефодий уже из рун сих с прибавлением некоторых букв из греческого и иных азбук составили нашу славянскую!.. Такими славено-русскими рунами напечатана первая мнимого Боянова гимна и один оракул жреца... Но и сие открытие никого не уверило». Читатель, однако, ошибется, если подумает, что разоблачение фальсификации «Гимна Бояну» смутило Сулакадзева. Отнюдь нет, оно лишь подвигло его на более продуманные и осторожные действия, а главное — на поиск иных форм и видов подачи и изготовления подделок исторических источников. Более того, постелено он перешел на поточную фабрикацию подделок. Одна из них всплыла лишь спустя много десятилетий после ее изготовления. В 1923 г. винницкий архиепископ Иоанн Теодорович во время объезда своей епархии в «глухом углу Подолии» приобрел пергаменную лицевую рукопись на 113 листах. Рукопись поразила архиепископа своей древностью: в ней имелись даты 999 г. и 1000 г. от Рождества Христова. Ее поля, свободные места были сплошь заполнены многочисленными приписками известных и ранее неизвестных исторических деятелей Руси X— XVII вв. В их числе фигурировали первый новгородский епископ («Иоаким от Корсуни»), первый российский митрополит Леон, патриарх Никон, в библиотеке которого в 1652 г. находилась рукопись, некие Оас, Урса, Гук, Володмай, чернец Наленда-«псковит» и т. д. Но, пожалуй, наиболее замечательны в обнаруженной рукописи две приписки. В первой говорилось, что настоящим молитвенником новгородский посадник Добрыня благословил великого князя Владимира («Благословлю Володимряю. Добрыня въ свя темъ Хрещении Василию»). Вторая приписка представляла собой дарственную запись Владимира, согласно которой он возвращал молитвенник Добрыне для поминания его грешной души. Приписки свидетельствовали об обнаружении самой древней из известных до этого русских рукописей, восходящей к великокняжеской библиотеке, а затем бережно сохранявшейся православным духовенством вплоть до патриарха Никона, после которого она попала к некоему Михаилу Чечетке. Иоанн Теодорович не стал делать секрета из своей находки. Она вызвала огромный интерес среди украинской интеллигенции. Спустя два года «молитвеннику» великого князя Владимира, как он стал с тех пор называться, был посвящен специальный доклад И. И. Огиенко на заседании научного товарищества имени Т. Г. Шевченко во Львове, на основе которого автор затем опубликовал специальную статью. Доклад и статья Огиенко вносили существенные поправки в слухи о сенсационном открытии. Знакомство с рукописью показало, что она включала действительно молитвенник, однако была новгородского происхождения и создана не ранее XIV в. Констатировав эти бесспорные обстоятельства, Огиенко тем не менее отнюдь не дезавуировал ее значения. Оставляя в стороне палеографический анализ наиболее важного в рукописи — приписок, он решительно заявил, что «молитвенник» представляет собой северорусскую копию подлинной рукописи 999 г. украинского происхождения, которая зафиксировала и все имевшиеся в оригинале X в. приписки. Однако и столь хитроумная интерпретация, призванная хоть как-то поддержать значимость «молитвенника» как древнего памятника украинской письменности, не смогла спасти его от уничтожающего разоблачения. В 1928 г. разбору статьи Огиенко посвятил свою работу М. Н. Сперанский. Проведя детальный палеографический анализ приписок, Сперанский легко и убедительно показал, что и речи не может идти об их сколько-нибудь значительной исторической ценности. Напомнив, что рукопись «молитвенника» была известна еще в 1841 г. как происходящая из собрания Сулакадзева, Сперанский логично связал фальсификацию ее приписок с этим лицом. Перед нами, писал Сперанский, «подлинная рукопись новгородского происхождения XIV в., но с поддельными приписками, сделанными позднее, притом по письму, подражающему с палеографической точки зрения неудачно письму древнему,— обычная манера Сулакадзева...» Ко времени развенчания фальшивки Сперанский имел все основания при атрибуции ее автора ссылаться на «обычную манеру Сулакадзева» в подделках письменных источников. И из литературы, и самому Сперанскому уже были хорошо известны несколько подобных изделий Сулакадзева, в которых подлинные рукописи «удревнялись» фальшивыми приписками. Судьба таких рукописей оказалась во многом аналогичной судьбе «молитвенника» великого князя Владимира. Еще в 1881 г. князь П. П. Вяземский сослался в своей работе о монастырях на Ладожском и Кубенском озерах на пергаменный «вселетник» новгородского митрополита XI в. Иллариона как на вполне достоверный источник. В нем под 1050 г. говорилось: «Се лето принесоша съ Валаама Новуградъ Великий преподобныхъ Сергия и Германа у трети разъ». Сперанский разыскал эту рукопись, представляющую собой церковный устав в списке XV в. Здесь, как и в «молитвеннике», на свободных местах киноварью более темного цвета, чем в подлинной рукописи, Сулакадзевым все в той же безыскусной манере письма «под древность» (примитивным уставом) сделан ряд приписок. Первая из них сообщала, что рукопись написана иноком Ларионом в память пребывания в Печерском монастыре в 1050 г. Вторая приписка повествовала, со ссылкой на «древнее письмо», о путешествии апостола Андрея Первозванного в Киев, Смоленск, Новгород, Грузино, на Валаам. Сперанский обнаружил еще две части этой рукописи, разделенной Сулакадзевым. В них также имелись фальсифицированные приписки. В одной части сообщалось, как можно понять из крайне туманного текста, о поминании в 1050 г. княгини Ирины Ярославны и «окрещенных костею» Ярополка и Олега. Вторая часть той же рукописи содержала запись о ее написании игуменом (очевидно, церкви Святого Михаила) Сильвестром при киевском князе Владимире Всеволодовиче с устава митрополита Иллариона, написанном Ранко Ухичем. В руках Сперанского побывало и еще несколько подлинных рукописей с приписками Сулакадзева, содержащими вымышленные факты прошлого. Одна из них представляла пергаменную рукопись XIII—XIV вв., в которой Сулакадзев сделал две приписки: 1367 г. «Зуты посадницы» и 1116 г. «Жарослава». Последний молился за ладожского посадника Павла и просил Бога помочь закончить строительство церкви Богородицы и печи в монастыре на острове Валааме не по образцу, имевшемуся на «Ярославле дворе», а «баннюю», как в Варяжске устроил игумен Антоний «по-печерному». Вторая — бумажная рукопись конца XVII в.— содержала приписку, где заверялось, что рукопись еще в XII в. принадлежала князю Игорю. В третьей рукописи (на бумаге начала XVIII в.) в пространной записи, сделанной Сулакадзевым, говорилось, что написана она в 1280 г. инокиней, бывшей женой князя Ярослава Ярославича, в знак поминания его души. Здесь же сообщалось, что в этот год скончался митрополит всероссийский Кирилл, были «громи мнози», упоминались дети Ярослава — Святослав, Михаил и Ярослав. В четвертой рукописи — Хронографе в списке XVI в.— Сулакадзев фальсифицировал запись о ее создании в 1424 г. Не обошел своим вниманием Сулакадзев и другие рукописи. Так, сборник XVIII в., содержащий материалы по экономическим вопросам, он назвал «Сокровище известных тайн и экономии земской и о должности пахотного человека», что в целом соответствовало содержанию, но не утерпел и отнес время его создания к 1600 г. Аналогичным образом Сулакадзев поступил и еще с одной рукописью XVIII в. Наконец, церковный устав в списке XIII—XIV вв. фальсификатор удревнил припиской на последнем листе — записью о его принадлежности великой (?) княгине Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха I. Подлинных рукописей, фальсифицированных приписками Сулакадзева, сохранилось много, только их перечисление заняло бы не одну страницу. Но и приведенные нами примеры красноречиво говорят о мотивах, которыми руководствовался фальсификатор. В первую очередь — это стремление «состарить» рукописи, польстить самому себе как коллекционеру и продемонстрировать такие «раритеты», которые могли вызвать изумление и восхищение современников. Однако целый ряд фальсифицированных приписок содержат не только даты, но и любопытнейшие по своей значимости и уникальности исторические факты. Для чего же они были нужны петербургскому коллекционеру? Заметим, что «деятельность» Сулакадзева надо рассматривать в общем контексте исторических поисков, которые вели ученые начала XIX в., причем по проблемам, носившим дискуссионный характер, будь то знаменитая журнальная полемика о «банном строении» или споры о существовании так называемого Реймского Евангелия Анны Ярославны. Как человек начитанный, Сулакадзев своими фальсификациями пытался вмешаться в такие споры и даже поставить в них точку «новыми» историческими данными. Но дело не ограничивалось только этим. Сулакадзев выступил еще и на поприще «историописательства», создания исторических сочинений, в которых «раритеты» его собрания занимали важнейшее место. В своем дневнике за 1825 г. Сулакадзев оставил любопытные заметки: «Мои мысли об истории России и о прочем». Пусть не погневается читатель на обширную выписку из этих «мыслей» — они по-своему любопытны и характеризуют круг увлечений и планы фальсификатора: «Сколько мне в жизни моей не случалось читать рукописей на пергамине и бумаге, шелковильной и хлопчатой и тряпичной разных веков и после об оных рецензии, критики, своды о них извлечений, но за всеми разысканиями в оных нахожу малое число тех мест, на кои бы можно было определительно положиться, а особливо в тех предметах, кои меня интересовали, но как видеть можно, многое пропало или не открыто еще, чему есть и примеры, ибо всякий историк открыл многое. Татищев сказал нам многие рукописи, Щербатов сообщил извлечения из римских библиотек выписки Альбертранди и прочих. Карамзин отыскал многие важные источники, Общество древностей печатает также многое любопытное и открывает оное в рисунках. Архив Коллегии иностранных дел, печатая грамоты и договоры на основании богатого дателя своего графа Н. П. Румянцева, издал в лист части I, II, III и сообщил любопытные акты многие. Издатель журнала П. П. Свиньин многое сообщил драгоценное. Северный архив А. Ф. (вместо Ф. В.) Булгарина по возможности открывает полезное для истории, Вестник Европы также иногда помещает до истории касающееся, а равно и частные издатели многое открыли, а особливо преосвященный Евгений Болховитинов. Я извлекаю из всех источников о монетах русских, о оружиях, платьях (т. е. одежде), кушаньях (т. е. пище), названиях смесей оных при столах княжих и царских, увеселениях до христианства и по христианстве, суевериях, обрядах, жертвоприношении, поминовении тризненных, коммерции во всех ее видах в России, путешествиях во всех веках, а особливо до XIII века. Песни древние Кирши Данилова я считаю все новыми XVII века, ибо в них весь стиль и действия не древние, даже имена являют смесь выдуманного с мнимыми названиями, схожими на старинные. У меня собраны многие прибавочные имена славянские, мужские и женские, и к оным нравственные или приуроченные, в сходство физиогномии, телосложения. И лице-изображения и даже уродливости, так давали имена, чему многие есть примеры в истории и летописях». «Мысли» красноречиво характеризуют личность Сулакадзева. Перед нами, с одной стороны, человек, который, несомненно, хорошо осведомлен в делах современной ему исторической науки. С другой стороны, поражают апломб, самоуверенность его суждений и оценок. Особенно замечательно критическое рассуждение Сулакадзева о достоверности песен Сборника Кирши Данилова, по поводу которых в научной литературе его времени разгорались споры. Заслуживает внимания и свидетельство о творческих планах Сулакадзева. Оказывается, перед собой он поставил задачу создания свода известий о древнерусском быте, торговле, обрядах и т. д. В свете этого становятся понятными те многочисленные библиографические заметки, приписки, поправки фальсификатора, которыми испещрены принадлежавшие ему рукописи. Сохранилось и несколько его исторических упражнений. Это уже упоминавшееся сочинение «О воздушном летании в России», а также «Хождения или путешествия россиян в разные страны света» (с упоминанием путешествий Бояна в I в. и Люмира в X в. и со ссылками на собственные подделки: «Боян. Повесть I века, ходил повсюду. Песнь его. На пергамине свитком. У Сулакадзева в библиотеке. 1823»; «Люмир. Певец X века в Вышеграде. О нем в песне Забоя и Славоя...»), «История изобретения пороха и оружия для оного», «О древней иконописи и живописи в России». Красноречивым образчиком подобных произведений Сулакадзева стал и «Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря». Основу этого сочинения составил труд иеромонаха Мисаила «Историограф Валаамского монастыря, или Разыскание о его древности и показание настоящего его положения», имевшийся в коллекции Сулакадзева и послуживший источником некоторых его фальсификаций. В «Опыте» наряду со ссылками на подлинные источники широко цитируются уже упоминавшиеся «Гимн Бояну», в котором обещается воспеть Невское (Ладожское) озеро, «вселетник» митрополита Иллариона с рассказом о перенесении в 1050 г. с Валаама в Новгород мощей преподобных Сергия и Германа и путешествии Андрея Первозванного на Валаам. В «Опыте» Сулакадзев впервые привел и выписки из «древо-славянских проречений на пергамине V века», где говорилось, что Андрей Первозванный «от Иерусалима прошел Голяд, косог, Роден, скеф и скиф и славян смежными лугами». Иначе говоря, в работе Сулакадзева по истории Валаамского монастыря его прежние фальсификации стали играть уже роль не просто «раритетов», а исторических источников — важных «свидетельств» давней истории духовной обители Севера. Более того, автор «Опыта» использовал еще одну свою фальсификацию. Здесь он впервые сослался на принадлежащую ему рукопись «Оповеди». В ней, по его словам, рассказывается о возникновении Валаамского монастыря в X в. и о крещении тогда же преподобным Сергием некоего лица «во имя Куанта». Сулакадзев привел из «Оповеди» и рассказ о путешествии на Валаам Андрея Первозванного, который поставил здесь крест и «мужа камени содела». «Оповеди», как и ряду других фальсификаций Сулакадзева, была суждена долгая жизнь, хотя у многих едва ли не сразу она вызвала и сомнения. Например, игумен Валаамского монастыря Дамаскин в 1850 г. писал Востокову: «Титулярный советник Александр Иванович Сулакадзев, трудившийся много лет над составлением истории Валаама, приводит в рукописи, хранящейся в нашем монастыре, следующее заимствованное им из рукописной "Оповеди":

Ондреи отерслима пребреде голиди

к соуги родени скефи скифи

и словени и рели соумнежни.

Бреде на емленее паки скофи

словенсти влики адлгу вланде.

Боури хринславе окроужи нево

и наваламо измъичли сюду и

союду иже и први хрсти пстави

камении моужа камени содела.

...Сколь вероятно это сказание и находится ли оно в печатном издании?» Ответ Востокова был категорическим: «Что касается приведенной вами в письме вашем выписки из сочинения Сулакадзева, то она не заслуживает никакого вероятия... эта так называемая им "Оповедь" есть такого же роду собственное его сочинение, исполненное небывалых слов, непонятных словосокращений, бессмыслицы, чтоб казалось древнее». После рассказанного в предшествующих главах, да и в этой, читатель уже не удивится, узнав, что «Оповедь» не исчезла как важное «свидетельство» древности Валаамского монастыря. В 1841 г. ее данные вошли в «Материалы для статистики Российской империи», в 1852 г. в книге «Остров Валаам и тамошний монастырь» она преподнесена как зафиксировавшая достоверное «местное предание» о существовании на острове уже в X в. иноческой обители, основанной преподобным Сергием, греком по происхождению, от которого принял крещение Герман, в язычестве называвшийся Мунгом. В четырех первых изданиях «Описания Валаамского монастыря», начиная с 1864 г. и вплоть до 1904 г., когда вышло пятое издание, «Оповедь» использовалась как подлинный исторический источник. А не так давно ее опять попытались ввести в круг исторических свидетельств: «Журнал Московской Патриархии» со ссылкой на нее упомянул о пребывании в Карелии Андрея Первозванного, советский историк В. Б. Вилинбахов сослался на это сочинение, как подтверждающее путешествие Андрея Первозванного на Валаам. «Опыт» Сулакадзева, написанный им, очевидно, накануне прибытия в Валаамскую обитель в 1819 г. Александра I, пришелся по сердцу церковнослужителям, особенно Валаамского монастыря. Во-первых, в нем «документально» подтверждалась легенда о приходе на Русь Андрея Первозванного. Вокруг легенды бушевали страсти, причем ее опровержение рассматривалось подчас, говоря словами известного публициста и общественного деятеля начала XIX в. В. Н. Каразина, как «легкомысленные усмешки кощунов над религией». Во-вторых, сочинение Сулакадзева подтверждало древность Валаамского монастыря, его знатность и богатство в прошлом. С помощью фальсифицированных источников Сулакадзев доказывал в своем труде, что Валаам издревле был заселен не карелами и финнами, а славянами, создавшими здесь государство двенадцати князей по типу новгородского, имевшее связи даже с римским императором Каракаллой. «Опыт» имел вполне определенную идейную направленность. Он оказался несвободным и от примитивного угодничества. Об этом свидетельствует тот факт, что в выдуманном маршруте путешествия Андрея Первозванного Сулакадзев упомянул о местечке Дроутино, трактуя его как «Грузино». В селе Грузино находилось имение графа А. А. Аракчеева. Легендарное известие Степенной книги о путешествии Андрея Первозванного с упоминанием «Друзино» (оно было приведено еще в 1784 г. в книге Манкиева) с имением всесильного временщика попытался соединить не только Сулакадзев, но и Каразин. В 1816 г. он в письме к Аракчееву сообщал об этом «великой важности» известии, полагая, что оно дает «селу сему преимущество пред всеми селами и городами Российской империи». «Не говорю,— заключал Каразин,— чтобы оный (анекдот, как назвал автор письма известие Степенной книги) был для нас в нынешнее время столько же достоверен, как, например, события при Петре Великом и при Екатерине Второй,— историческая истина не бывает математическою. Довольно, что он весьма вероятен, что он не противоречит ни разуму, ни истории..., что его нельзя проходить молчанием или отвергать, яко очевидное изобретение». Как видим, льстя Аракчееву, Каразин все же счел необходимым как-то оговориться относительно достоверности этих данных. Сулакадзеву даже таких оговорок не требовалось — он смело использовал недостоверное известие Степенной книги в «Оповеди», превратив его в древнее сообщение. «Аппетит приходит во время еды» — эта поговорка точно характеризует не только масштабы, но и характер подделок Сулакадзева: «аппетит» будоражил его фантазию, подталкивая на новые фальсификации, подчас чрезвычайно оригинальные. В последние годы жизни Сулакадзев уже не мог удовлетвориться составлением отдельных подделок — его едва ли не болезненная страсть требовала большего размаха. Так, в его воображении постепенно созревает замысел подделки целого корпуса источников — их коллекций. Этот путь был подсказан Сулакадзеву самим развитием исторической науки. Именно в период расцвета его «творчества» в России появляются справочные пособия по рукописным и книжным собраниям. В 1825 г. издается и первое печатное описание частной коллекции рукописей, принадлежавших графу Ф. А. Толстому, а в последующие годы — продолжение этого описания". Подготовленное известными археографами и библиографами того времени К. Ф. Калайдовичем и П. М. Строевым, оно было составлено по всем требованиям науки — здесь указывались важнейшие палеографические признаки рукописей и книг, время их создания, названия произведений и т. д. Описание библиотеки Толстого, ряд других ценнейших печатных описаний стали для фальсификатора незаменимыми источниками всевозможных сведений. Под их воздействием у Сулакадзева созрел замысел создания каталога или реестра, в котором можно было бы назвать рукописные и печатные редкости, неизвестные ни собирателям, ни ученым. Так возникло его сочинение под названием «Книгорек, то есть каталог древним книгам как письменным, так и печатным, из числа коих по суеверию многие были прокляты на соборах, а иные в копиях созжены, хотя бы оные одной истории касались; большая часть оных писаны на пергамине, иные на кожах, на буковых досках, берестяных листах, на холсте толстом, напитанном составом, и другие». Таким образом, «Книгорек» обещал перечень потрясающих по древности и уникальности содержания произведений, написанных на пергаменте, холсте, бересте и буковых досках (ниже мы увидим, как позднее трансформировались эти самые «буковые доски» в одну из подделок другого лица, принадлежащего другому времени). Фантастическая ценность таких памятников подчеркивалась и разделами «Книгорека»: «Книги непризнаваемые, коих ни читать, ни держать в домах не дозволено», «Книги, называемые еретические», «Книги отреченные» и т. д. «Книгорек» упоминал ряд реально существовавших, но не известных в оригиналах или списках произведений отечественной и славянской письменности. Ученые мечтали разыскать их. О них Сулакадзев узнал из Стоглава, «Истории» Карамзина, книги Калайдовича «Иоанн, экзарх Болгарский» (1824 г.), впервые включавшей сочинения С. Медведева «Оглавление книг, кто их сложил» и «О книгах истинных и ложных». Кстати, именно последние и подтолкнули Сулакадзева на использование этой жанровой разновидности в своих подделках. Но фантазия фальсификатора оставила позади «Оглавление книг, кто их сложил» и «О книгах истинных и ложных». При знакомстве с «Книгореком» читатель неизбежно должен был быть повергнут в состояние даже не столько восторга, сколько нервного потрясения. Здесь назывались:

«1) Синадик, или Синодик, на доске вырезанной, был в Нове городе в Софийском соборе, всех посадников и вклады их, предревней;

2) Даниил, игумен черниговский, книга Странница 1105 года;

3) Криница 9 века, Чердыня, Олеха вишерца, о переселениях старожилых людей и первой вере;

4) Жидовин, рукопись одиннадцатого века киевлянина Ради-поя о жидах-самарянах и других, кто от кого произошел;

5) Патриарси. Вся вырезана на буковых досках числом 45 и довольно мелко: Ягипа Гана смерда в Ладоге IX века о переселенцах варяжских и жрецах и писменах, в Моравию увезено;

6) Адам. Заключает: жития святых Новгородских] замученных] от идолопоклонник[ов]: холмоградскых XIII века в Сю-зиомках, сочине[ние] Деревской пятины купца Дымки;

7) Ексох. Рукопись VIII века о видениях и чудесах, есть с нее и копия у раскольников волховских;

8) Исаино видение, рукопись 14 века, Плотинского конца тысячника Янкаря Оленича, множество чудес, видений Древнего и Нового Завета;

9) Лоб Адамль, X века, рукоп[ись] смерда Внездилища, о холмах новгородских, тризнах Злогора, Коляде вандаловой и округе Буривоя и Владимира, на коже белой;

10) Молниянник, 7 века Яна Окулы, о чудных сновидениях и наветы о доброй жизни;

11) Месяц окружится, псковита Лиха;

12)       Коледник V века дунайца Яновца, писанный в Киеве о поклонениях Тройским горам, о гаданиях в печерах и Днепровских порогах русалами и кикимрами;

13) Волховник... рукопись VI века колота Путисила, жившего в Русе граде, в печере;

14) Путник IV века;

15) Поточник VIII века, Солцеслава;

16) О Китоврасе, басни и кощуны... на буковых досках вырезано и связаны кольцами железными числом 143 доски, 5 века на славенском...»

Мы привели лишь малую часть уникумов «Книгорека». Сочинив столь необычный документ, Сулакадзев, кажется, и сам поверил в его подлинность. Он включил в эту фальшивку и ряд своих более ранних изделий, а потом напротив этих «произведений» с гордостью отметил, что они есть в его собрании. И все же «Книгорек» мы вправе рассматривать как промежуточный этап в «деятельности» Сулакадзева. Ее итогом стал «Каталог книг российских и частью иностранных, печатных и письменных, библиотеки Александра Сулакадзева». Он составлен, по всей видимости, в последние годы жизни фальсификатора и был рассчитан на то, чтобы привлечь внимание к его библиотеке с целью ее продажи, то есть преследовал чисто коммерческий интерес. Существовало не менее двух редакций этого каталога. Список первой (пространной) редакции, ныне утраченный, содержал перечень свыше 1438 книг и рукописей. Второй список, являющийся сокращенным вариантом первого, упоминал 290 рукописей и непосредственно перечислял. «Каталог» знаменовал «новый шаг» в освоении автором методик фальсификации источников. Он составлен с учетом многих принципов, разработанных учеными в первые десятилетия XIX в. при подготовке справочных пособий. «Драгоценности» библиотеки распределены в нем по двум разделам: «На пергамине книги и свитки» («Рукописи на пергамине») и «Рукописи в книгах на бумаге». Каждая рукопись имеет в нем свой порядковый номер, выделенное заглавие, указывается количество ее листов, материал, на котором она написана, сообщается об имеющихся приписках, даются библиографические и иные сведения о входящих в нее сочинениях и т. д. Показательно и внимание Сулакадзева к палеографическим признакам рукописей. Об одной рукописи он сообщает, что «паргамент тонкий и, как атлас, гладкий, какой с 10-го века редко попадается»; о другой пишет, что в ней «буквы в паргамент врезало»; в третьей отмечает — «паргамент и почерк дают мысль точно XI века»; в четвертой — «паргамент старый, и видно много лет была эта рукопись в употреблении»; в пятой — «письмо старинное без всяких правил и без расстановок»; в шестой — «в ней самый слог древнеславянский, церковный, всякого палеографа и археолога удовлетворить может» и т. д. В «Каталоге» фигурирует даже рукопись из числа тех, «которые были кидаемы в огонь в 642 году по повелению калифа Омара, из Александрийской библиотеки», и далее, не удержав свою фантазию, Сулакадзев отмечает, что на ней сохранились «признаки сжения сверху». «Каталог» содержит перечень как действительно имевшихся в коллекции подлинных рукописей и произведений, в том числе с приписками Сулакадзева, так и полностью сфабрикованных им. Среди них — «Сборостар», «Родопись», «Ковчег русской правды», «Идоловид», уже известные нам «Гимн Бояну», «Перуна и Белеса вещания», «Молитвенник великого князя Владимира», «Вселетник» 1050 г., «Уставник», «Причник», «Канон» 1280 г. и др. «Каталогу» не было суждено сыграть ту роль, на которую рассчитывал автор. Стремившийся поспевать за развитием научных исторических знаний, Сулакадзев все-таки к концу жизни отстал от них безнадежно. В начале 30-х гг. было уже невозможно столь примитивно дурачить не только специалистов — знатоков рукописной литературы, но и сколько-нибудь образованного читателя, знакомого хотя бы с «Историей государства Российского» Карамзина. «Каталог» так и остался памятником примитивной изобретательности его автора. Сулакадзев, как мог убедиться читатель,— один из главных «героев» нашей книги. Именно поэтому интересно проследить за мотивами и приемами изготовления его подделок. Из сказанного выше видно, что фальсификатор страстно желал видеть в коллекции «раритеты». Под последними он прежде всего подразумевал древние рукописи, а также источники со свидетельствами об их принадлежности историческим лицам. Сулакадзев также выдумывал события, лица, факты, стремясь с их помощью разрешить дискутировавшиеся в науке вопросы, а то и откровенно польстить кому-либо, будь то церковнослужители Валаама, Державин или Аракчеев. Можно спорить относительно того, что преобладало в его мотивах: честолюбие, меркантильные интересы или болезненное убеждение в своих возможностях с помощью фальсификаций установить историческую истину. Скорее же всего «творчеством» Сулакадзева руководили все эти, а может быть, и иные, неизвестные нам соображения. Нельзя не признать зато целого ряда оригинальных моментов в его приемах фабрикации подделок. «Кни-гореком» и «Каталогом» он как бы связал серию своих фальсификаций в единое целое, от чего должно было создаться впечатление их большей достоверности. Безусловно, от подделки к подделке Сулакадзев совершенствовал отдельные элементы техники своего производства с учетом реальных достижений науки. Его первая большая подделка — «Гимн Бояну» — в качестве первоочередного признака древности содержала бессмысленное слогонагромождение. То же самое можно сказать и относительно других фальсификаций, например «Оповеди». Иначе говоря, какое-то время Сулакадзев не придавал решающего значения палеографическим приметам, отдавая предпочтение «непонятности» текста, что открывало больше возможностей для его вольной и фантастической интерпретации. Но время шло, и действительные открытия в русской и славянской письменной старине, успехи исторической науки заставляли фальсификатора быть осторожнее. Евгений Болховитинов, например, дал блестящий палеографический анализ подлинного памятника — грамоты князя Мстислава новгородскому Юрьеву монастырю, создав, по существу, целый трактат — пособие по палеографии64. Палеографические снимки почерков рукописей, филиграней стали неотъемлемой частью научных публикаций Румянцевского кружка. В 1823 г. появляется первое отечественное пособие по филигранологии — труд вологодского купца Ивана Лаптева «Опыт в старинной русской дипломатике», вскоре издается ряд аналогичных пособий. И Сулакадзев становится более изобретательным. Он все шире начинает прибегать к фальсифицированным припискам на недатированных рукописях, надеясь, что с помощью научных приемов анализа его «художества» не скоро обнаружатся. Он настолько уверовал в это, что без стеснения относит рукопись, например, XVIII в., написанную скорописью, к XII в., когда скорописи просто не существовало. Сами приписки Сулакадзев старается стилизовать под почерк подлинной рукописи, хотя делает это, как правило, в высшей степени неискусно. В этой связи необходимо упомянуть еще один его труд: «Буквозор самых древних, средних и последних времен... азбуки и письма». В данном случае нельзя не отдать должного Сулакадзеву. В то время, когда ученые приступили к целенаправленному и систематическому сбору и публикации палеографического материала, он также решил не «отстать» от науки. Его замысел был не лишен остроумия: поняв, что неискусные подделки под древний почерк грозят возможным разоблачением, фальсификатор решил поставить изготовление своих фабрикаций на «научную» основу. В «Буквозоре» старательно срисованы наиболее характерные начертания букв разных времен и систем алфавита. По сути дела, им была составлена своего рода палеографическая таблица реальных графем. С ее учетом Сулакадзев старался подражать почеркам разного времени и даже изобретал никогда не существовавшие системы письма, в том числе и «рунического». О том, что фальсификатор в конце концов осознал важное значение палеографических примет и других данных в удостоверении «подлинности» изделий, красноречиво говорит, например, то, как постепенно им усложнялась характеристика «Гимна Бояну». В описании, представленном Державину, фигурировал пергаментный свиток, исписанный красными чернилами «руническими» и греческими буквами. В «Книгореке» к произведению дается уже подробная аннотация и вводятся новые палеографические признаки: «Боянова песнь в стихах, выложенная им, на Словеновы ходы, на казни, на дары, на грады, на волхвовы обаяния и страхи, на Злогора, умлы и тризны, на баргаменте разном, малыми листами, сшитыми струною. Предревнее сочинение от I -го века, или II-го века». В «Каталоге» «Гимн Бояну» расцвечен новыми подробностями и признаками достоверности: «Боянова песнь Славену — буквы греческие и рунические. Время написания не видно, смысл же показывает лица около I века по P. X. или позднейших времен Одина. Отрывки оной с переводом были напечатаны Г. Р. Державиным под заглавием: "Чтение в Беседе Любителей Русского Слова", 1812 г., в книге 6-й, стр. 5 и 6. В "Записках" же императрицы Екатерины II на стр. 10, изд. 1801 г. изъяснено: "Славяне задолго до Рождества Христова письмо имели", а по сказаниям Нестеровым и иным видно, что они древние истории письменные имели. Равномерно в сочинении Зизания 1596 г. (в Вильне) — "Сказание, како состави св. Кирилл азбуку по языку словенску" на стр. 29 значится: "Прежде убо словяне суще погани (язычники) чертами читаху и гадаху". Драгоценный сей свиток любопытен и тем, что в нем изъясняются древние лица, объясняющие русскую историю, упоминаются места и проч.» Как видим, теперь Сулакадзев снабдил описание «Гимна Бояну» уже целым «ученым трактатом», в котором для удостоверения подлинности фальшивки фигурируют такие авторы, как Зизаний, Екатерина II и Державин. На этом можно было бы и завершить наш рассказ о Сулакадзеве, воздав ему должное за страсть к коллекционированию, осудив за фальсификации и подивившись странной, если не болезненной, увлеченности его этими делами. И все же рассказ будет неполным, если не остановиться на феномене, который можно назвать «синдромом Сулакадзева». Давняя народная мудрость гласит: «Единожды солгав, кто тебе поверит». Увы, в случае с Сулакадзевым эта мудрость подтверждается по меньшей мере трижды — именно столько нам известно случаев, когда Сулакадзеву легко и бездоказательно приписывали подделки, возможно, и польстившие бы его честолюбию, но... принадлежавшие другим авторам. Среди многочисленных увлечений Сулакадзева особое место занимал интерес к воздухоплаванию и его истории. Фрагменты дневника фальсификатора, дошедшие до нас, наполнены выписками из газет и журналов начала XIX в. о воздушных полетах в разных странах и в разные времена. Видимо, в какой-то момент Сулакадзев решил систематизировать накопленные им факты, создать если не специальный труд, то своеобразный справочник о всех известных ему полетах. Так возникла рукопись «О воздушном летании в России с 906 лета по P. X.», присоединенная им к другому аналогичному по характеру сведений и форме труду — «Хождения или путешествия россиян в разные страны света». К реализации своего замысла Сулакадзев подошел со свойственным ему размахом. К «воздушным летаниям» он отнес даже данные фольклорных записей Сборника Кирши Данилова, например о полете Змея Тугариновича. Старательно штудируя публикации древнерусских источников, он выписывал из них все, что хотя бы в малейшей степени имело отношение к полетам — будь то сказание, легендарные сюжеты или реальные факты, имевшие место в прошлом. В рукописи есть данные о попытках воздушных полетов в России в XVIII в., извлеченные Сулакадзевым из дел рязанской воеводской канцелярии, а также ссылки на записки его деда Боголепова. Аккуратно написанная, с минимальным числом поправок, рукопись Сулакадзева производит впечатление вполне добросовестного свода таких свидетельств. Благодаря наличию ссылок на использованные при ее подготовке материалы можно легко проверить каждый приводимый Сулакадзевым факт о воздушных полетах в России. Исключение составляют лишь дела Рязанской воеводской канцелярии и ныне неизвестные записки Боголепова. Приведем несколько образцов таких записей Сулакадзева. «992 года Тугарин Змеевич вышиною 3-х сажен, умел палить огнем. У Сафат реки замочило Тугарину крылья бумажные (?!). Падает Тугарин со поднебеси.— Древние российские стихотворения, 1804 г.»; «1724 года в селе Пехлеце Рязанской провинции: приказчик Перемышлева фабрики Островков вздумал летать по воздуху. Сделал крылья из бычачьих пузырей, но не полетел... Из записок Боголепова»; «1745 года из Москвы шел какой-то Карачевец и делал змеи бумажные на шестинах, и прикрепил к петле. Под него сделал седалку и поднялся, но его стало кружить, и он упал, ушиб ногу и более не поднимался. Из записок Боголепова». Эту работу Сулакадзева обнаружил в библиотеке известного коллекционера Березина-Ширяева историк воздухоплавания А. А. Родных. В 1901 г. он приобрел ее у наследников Березина-Ширяева и затем опубликовал в журнале «Россия». Публикация не привлекла особого внимания. Зато спустя девять лет, когда все тем же Родных труд Сулакадзева был опубликован вторично, теперь уже фототипически, он получил более широкий резонанс: в том же году фотокопии отдельных страниц рукописи были выставлены в Мюнхенском музее истории науки и техники. В опубликованной рукописи сенсационным оказалось известие о том, что «1731 года в Рязане при воеводе подьячей нерехтец Крякут-ной фурвин сделал как мячь большой, надул дымом поганым и вонючим, от него зделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив, его выгнали из города, он ушел в Москву и хотели закопать живого в землю, или сжечь. Из записок Боголепова». Особый интерес к этой записи вполне понятен: речь шла о первой отечественной попытке устройства воздушного шара и полете на нем, попытке, опередившей более чем на пятьдесят лет аналогичные опыты братьев Монгольфье. Именно так сулакадзевское известие и было интерпретировано в предисловии Родных, подчеркнувшего, что Россия имела славные страницы в истории воздухоплавания, опережала в этом деле другие страны, но к началу XX в. оказалась в числе отстающих из-за препятствий, чинимых энтузиастам воздушных полетов. Тетрадь Сулакадзева «О воздушном летании в России» стала использоваться как вполне авторитетное первое справочное пособие по истории отечественного воздухоплавания. Долгое время не вызывало никаких сомнений и приведенное здесь известие о полете Крякутного. Его имя вошло в одно из изданий Большой Советской Энциклопедии; в пору борьбы с «космополитизмом» он стал национальным героем, утвердившим отечественный приоритет в воздухоплавании. 225-летнему юбилею «полета» Крякутного была посвящена специальная почтовая марка, в Нерехте у памятника подьячему принимали в пионеры.

Правка неизвестного в рукописи А.И. Сулакадзева

по истории воздушных полетов в России.

Фотоснимок сделан в инфракрасных лучах.

В работе историка русской науки и техники Б. Н. Воробьева сообщение тетради Сулакадзева уже дополнялось новыми драматическими подробностями атеистической направленности. «Необходимо,— писал он,— разыскать... документ из истории русского воздухоплавания, хранившийся до 1935—1936 гг. в одной из церквей города Пронска (Рязанской области). В этой церкви хранилась особенная книга, относящаяся к XVIII в. По ней в известные дни провозглашалась "анафема" (проклятие) согрешившим чем-либо против религии. В данной книге в числе подлежавших анафеме значился и подьячий Крякутной, совершивший "греховную" попытку летать». В сферу научного изучения тетрадь Сулакадзева с записью о Крякутном вновь попала в начале 50-х гг. нашего века, когда она поступила в Рукописный отдел Библиотеки Академии наук СССР. Тетрадь оказалась как нельзя кстати в связи с развернутой тогда работой над фундаментальным изданием сборника документов «Воздухоплавание и авиация в России до 1917 г.». При непосредственном знакомстве с рукописью составители сборника и сотрудники Библиотеки Академии наук обнаружили исправление в записи о Крякутном. Результаты фотоанализа показали, что первоначально здесь вместо «нерехтец» читалось «немец», вместо «Крякутной» — «крщеной» (то есть крещеный), вместо «фурвин» — по всей видимости, фамилия крещеного немца — «Фурцель». Итак, первоначальная запись, оказывается, имела совсем иной смысл: некий крещеный немец, по имени Фурцель, поднялся в Рязани на воздушном шаре, наполненном дымом. Прочитанная заново подлинная запись, конечно, наносила болезненный удар по патриотизму составителей сборника «Воздухоплавание и авиация в России до 1917 г.». Приходилось выбирать: или в интересах науки прямо сказать, что не существовало подьячего Крякутного, или, как в свое время Родных, умолчать об имеющихся в рукописи исправлениях. Составители нашли иной и прямо-таки достойный восхищения выход: в примечании к публикации записи о Крякутном они невинно заметили, что в «записи за 1731 г., рассказывающей о подъеме рязанского воздухоплавателя (все так — и Фурцель, и Крякутной могут быть названы "рязанским воздухоплавателем"), имеются некоторые исправления (и это так), затрудняющие прочтение части текста, относящейся к лицу, совершившему подъем (а это уже, мягко говоря, натяжка, граничащая с недобросовестностью)». Но уже спустя два года после выхода названного сборника появилась статья сотрудника Рукописного отдела Библиотеки Академии наук, в которой все было поставлено на свое место. Правда, легендарный Крякутный и после этого регулярно всплывал на свет божий в качестве реального исторического лица (например, в романе В. Пикуля), хотя эпизод с рукописью Сулакадзева стал классическим примером фальсификаций в лекциях и пособиях по палеографии. И все же на этом история с рукописью «О воздушном летании в России» не заканчивается. В. Ф. Покровская, автор статьи о результатах фотоанализа, вполне определенно заявила, что исправления в рукописи были сделаны самим Сулакадзевым. Однако такой вывод не подтвержден палеографическим анализом. В данном случае сработал «синдром Сулакадзева». Не может быть использован в качестве довода и аргумент о мотивах подделки. Главная цель очевидна: автор стремился доказать приоритет россиянина в полетах на воздушном шаре. Однако в равной мере этим могли руководствоваться и Сулакадзев, и позднейшие владельцы его рукописи, например Родных. В предисловии мы упомянули о «Влесовой книге», или «Дощечках Изенбека». Примечательно, что автор первой статьи в нашей стране, разоблачившей эту фальшивку,— JI. П. Жуковская — заявила о ее принадлежности перу Сулакадзева. В той или иной степени этой точки зрения придерживались долгое время и другие ученые, пока не стало ясно, что «Влесова книга» — изделие ее комментатора и издателя Ю. П. Миролюбова. И в этом случае сыграл свою роль «синдром Сулакадзева». Пожалуй, единственное, что связывает «Дощечки Изенбека» с Сулакадзевым — это фальсифицированная запись в «Книгореке» о «буковых досках», которая и могла послужить толчком для подделки Миролюбова. Наконец, третий раз «синдром Сулакадзева» заявил о себе в статье историка Н. Н. Воронина о подделанном «Сказании о Руси и о вещем Олеге». Этой подделке посвящена специальная глава нашей книги, поэтому здесь мы лишь скажем, что Воронин, определяя авторство «Сказания», уверенно, но без каких-либо оснований связал его с именем Сулакадзева. Таким оказался своеобразный авторитет этого фальсификатора, и сегодня невольно довлеющий над исследователями. Случается, что и с помощью подлогов можно оставить о себе память в истории. Кому что нравится — скажем мы в заключение.

Почтовая марка, посвящённая полёту Крякутного, 1956 год.

Аксенова Г. В. Петербургский коллекционер А.И. Сулакадзев - "фабрикант подделок"

Сулакадзев, Александр Иванович – один из самых ярких персонажей XIX века, прославившийся как очень оригинальный коллекционер, подделывавший древности, причем не для продажи, а для удовлетворения собственного честолюбия. Согласно автобиографическим данным, Александр Иванович Сулакадзев был потомком грузинского князя И.Г. Сулакидзе, получившего воспитание в одной из гимназий при Московском университете. Отец Александра Ивановича находился на службе в России, служил рязанским губернским архитектором. Вышел в отставку в чине титулярного советника в 1808 г. Его жена Е.С. Боголепова была дочерью рязанского полицмейстера. Он имел значительную библиотеку, состоявшую как из печатных, так и рукописных книг. Александр Иванович родился в 1771 г. в селе Пехлеце Ряжской округи Рязанской губернии. Где и какое он получил образование – не известно. Какое-то время служил в гвардии, был женат. В начале XIX в. обосновался в Петербурге. Всю свою жизнь А.И. Сулакадзев собирал библиотеку, пополняя отцовскую коллекцию новыми печатными и рукописными книгами. Как собиратель был известен императорам Павлу I и Александру I. Интереснейшие события, очевидцем которых он был, и факты из своей жизни он записывал в дневнике, фрагменты которого сохранились. Многочисленные дневниковые записи, выписки из газет и журналов свидетельствуют о разносторонних интересах А.И. Сулакадзева: здесь и воздухоплавание, и астрономия, мореплавание, театр, музыка, живопись, книгопечатание и т.д. Его притягивали таинственные, загадочные явления, хиромантия, магия. Совершенно особенным было увлечение театром. В 1804-1805 гг. он написал пьесы «Чародей-жид», «Волшебная опера Карачун», «Московский воевода Иоанн». Есть мнение, что обращение Сулакадзева к сочинению именно театральных пьес ярко продемонстрировало его «склонность к театральным эффектам» и связано с фальсификациями исторических источников. Более всего А.И. Сулакадзев интересовался стариной, собственно историей и предметами старины. Он читал все, что публиковалось по археологии и истории и был осведомлен в делах современной ему исторической науки. Свидетельством тому могут служить сохранившиеся дневниковые записи за 1825 г., где помещены «Мои мысли об истории России и о прочем». Эти записки говорят о хорошем знании трудов Щербатова, Татищева, митр. Евгения (Болховитинова), Карамзина, публикаций договоров и грамот Н.П. Румянцева, изданий Ф.В. Булгарина. Сулакадзев писал: «Я извлекаю из всех источников о монетах русских, о оружиях, платьях, кушаньях, увеселениях до христианства и по христианстве, суевериях, обрядах, коммерции во всех ее видах в России, путешествиях во всех веках…». А.И. Сулакадзев пытался заниматься историческими исследованиями. Известен факт составления им истории острова Валаама и Валаамского монастыря. По поводу этих исторических изысканий М.Н. Сперанский отметил, что «они были полны тех же фантазий, какими снабжал Сулакадзев и другие свои рукописи». К историческим упражнениям можно отнести и известное сочинение А.И. Сулакадзева «О воздушном летании в России», «О древней иконописи и живописи в России», «История изобретения пороха и оружия для оного». Разнообразие и многоплановость интересов А.И. Сулакадзева влияли на его собирательскую деятельность. Он приобретал много различных предметов и книг и «формировал» свой «Музей редкостей», разнообразный по составу входивших в него предметов. Известный исследователь Д. Языков в своей статье «Оригинальный русский антиквар», посвященной коллекционеру А.И. Сулакадзеву, привел рассказ А.Н. Оленина о посещении музея. В музее Оленин нашел «целый угол наваленных черепков и битых бутылок, которые выдавались за посуду татарских ханов, отысканную будто бы им в развалинах Сарая; обломок камня, на котором отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы; престранную кипу старых бумаг; но главное сокровище Сулакадзева состояло в толстой уродливой палке, вроде дубины… - костыль Ивана Грозного». Довольно точно охарактеризовал Сулакадзева историк В.П. Козлов, размышляя о тайнах фальсификации. Он написал о нем, как о «по-своему неординарной личности, которой были присущи погоня за знаниями, бессистемная любознательность, романтическое фразерство и в то же время дилетантизм, стремление выдавать желаемое за действительное, решение проблем не столько с помощью знаний, сколько самоуверенным напором и остроумными выдумками». Безудержное желание А.И. Сулакадзева иметь в своем собрании уникальные предметы и книги и отсутствие при этом необходимых средств и возможностей для их приобретения заставляли его идти на различные подлоги и прибегать к «сочинительству». Подобное «морочение» современников породило недоверие и к самому коллекционеру и его собранию. Благодаря отзывам А.Х. Востокова, Н.П. Румянцева, П.М. Строева, видевших собрание, в обществе стала утверждаться скептически-уничижительная оценка коллекции. Что не вполне соответствовало действительности. За годы своей жизни А.И. Сулакадзев пополнил доставшееся ему по наследству от отца хорошее собрание печатных и рукописных книг. Проиллюстрировать собирательскую деятельность, а также послужить одним из доказательств того, что в библиотеке находились интересные книги, может следующий факт: в дар от писателя, публициста и путешественника Ф.В. Каржавина Сулакадзев получил ряд книг и рукописей, а после его смерти приобрел большую часть его библиотеки. Исходя из номеров, проставленных на сохранившихся книгах из собрания, оно насчитывало более 5 000 единиц. По словам владельца, из 5 000 две тысячи составляли «рукописи всякого рода». В настоящее время известно 100 рукописных книг, входивших в собрание Сулакадзева. Они дают яркое представление о составе и значимости коллекции. Наиболее ценные из сохранившихся рукописей – богослужебные книги и агиография. Среди них Церковный Устав XIII-XIV вв. на пергамене, Евангелия, Молитвенники, Патерики, Жития святых. Здесь много рукописей исторического содержания: История о Казанском царстве XVII в., Хронографическая Палея XVI в., Сказание Авраамия Палицына XVII в., переводы сочинения Вольтера «История России при Петре I», труды А.И. Манкиева, М.В. Ломоносова, Сборник материалов XVIII в. о Е.И. Пугачеве. Сохранились рукописи литературных произведений А.С. Грибоедова, Дж. Мильтона, Вольтера, сочинения С. Яворского, Симеона Полоцкого, В.Н. Татищева. В собрании были широко представлены мистические, масонские, кабалистические сочинения. Имелись рукописные книги по геодезии, фортификации, навигации, сельскому хозяйству. После смерти А.И. Сулакадзева в 1832 г. его коллекцию стала распродавать жена, убежденная в величайшей ценности продаваемого. За все собрание она запросила 25 000 рублей. Но одиозная личность умершего владельца и непреклонность наследницы отпугнули многих антикваров и коллекционеров. Полностью коллекция так и не была продана и стала расходиться по частям, что, естественно, способствовало ее распылению и стало, в настоящее время, невосполнимой утратой для русской науки. После смерти А.И. Сулакадзева часть коллекции купили П.Я. Актов, А.Н. Кастерин (петербургские коллекционеры). В 1870-е гг. огромную часть материалов библиотеки по дешевке купил Шапкин и продавал в своем магазине. Там было множество «брошюр и рукописей, которым Шапкин, вероятно, не придавал особой ценности, и продал их на вес в соседнюю бумажную лавку». Часть из находившихся в магазине материалов купил библиограф Я.Ф. Березин-Ширяев и профессор математики Н.П. Дуров. В итоге коллекция А.И. Сулакадзева была распылена и разошлась более чем по 25 собраниям (В.М. Ундольского, И.А. Шляпкина, П.А. Овчинникова, В.П. Науменко, Е.Е. Егорова, Н.П. Дурова, Яворского, Михайловского, В.О. Ключевского и др.), но значительная часть, очевидно, оказалась утраченной. Если бы Сулакадзев «не занимался фальсификацией исторических источников, его с благодарностью вспоминали бы сейчас как известного коллекционера, немало сделавшего для собирания и сохранения рукописных книжных богатств». Так что же фальсифицировал «Хлестаков от отечественной археологии», как назвал его В.П. Козлов, - Александр Иванович Сулакадзев? Среди сфальсифицированных рукописей Номоканон, «Боянова песнь Словену», «Перуна и Велеса вещания в Киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим», Библейские книги («Амана и Мардохея История, или полнейшая книга Эсфири библейской»), Временник Георгия мниха, Молитвенник св. великого князя Владимира, Вселетник 1050 г., Уставник, Месяцеслов с Уставом, Причник. Евангелие Иисуса Христа, Роспевник, «О Маковеих» Слова Григория Богослова, Сборник молитв и заамвонных, Приточник Варфоломея, посадника Новгородского, Таинственное учение Ал-Корана, Календарь християнский в кругу, Канон, Печерский Патерик, Сборник житий, Слово о Святогорском монастыре, Хронографическая Палея, Устав Владимира, Алфавитослав Пимена, «Ковчег русской правды», соч. А. Курбского, История о казаках Запорожских, «Сокровище известных тайн экономии земской и о должности пахотного человека». Как же А.И. Сулакадзев создавал фальсификации и фальсифицировал материалы, входившие в его собрание, к каким средствам он прибегал? Прежде всего, он делал вымышленные приписки, маниакально «исправляя» подлинные памятники, придумывал новые названия к уже известным текстам, сочинял собственные произведения и выдавал их за древние. Первым направлением его так называемого «творчества» стало «препарирование» текстов. Оно заключалось, прежде всего, в том, что подлинные рукописи снабжались пространными записями «владельцев» на полях, различными приписками, случайными заметками, которые могли бы указать на древность книги или на дату ее создания. Почти всем рукописям «устанавливалась» точная дата (но фальсификатор не всегда понимал, что время создания памятника и время составления рукописи, в которой живет памятник, могут быть различны). Так, например, при изучении описания библиотеки Сулакадзева, М.Н. Сперанский обратил внимание на «Временник» Георгия Амартола от 942 г., «Таинственное учение Ал-Корана» 601 г. К другим курьезам удревнения стоит отнести, например, запись Церковном Уставе XIII-XIV вв. о принадлежности его княгине Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха I. На бумажной рукописи Каноник XVII в. сделана приписка о принадлежности ее в XII в. князю Игорю, на Хронографе в списке XVI в. он сфальсифицировал запись о ее создании в 1424 г., на бумажной рукописи XVIII в. «Сокровище известных тайн…» «выставлен 1600 г.» и т.п. Другим направлением фальсификаторской деятельности, стало придумывание Сулакадзевым новых названий к давно известным древнерусским текстам. Так, например, Церковный Устав XV в. он разделил на три отдельных памятника и назвал: одну - «Вселетником», другую – «Уставником», третью – «Месяцесловом». Выделив из Церковного Устава «Вселетник» А.И. Сулакадзев «препарировал» его датирующей записью, в которой сообщалось, что книга написана иноком Ларионом в память пребывания в Печерском монастыре в 1050 г. Классический Каноник был назван «Распевником», Отрывок из Евангелия – «Приточником»; Сборник, состоящий из шести частей – «Шестоделом» и т.д. Но на придумывании нового заголовка фальсификатор не останавливался. Он еще «препарировал» тексты подобных книг различными приписками. Наиболее ярким из подобного рода «произведений» стал «Молитвенник князя Владимира», которым новгородский посадник Добрыня благословил в 999 г. князя Владимира и который князь в 1000 г. с дарственной надписью вернул посаднику. «Благословлю Владимиряю Добрыня в святемъ хрещении Василию» – гласит первая запись. «Вдаю сю свиту книгы стрыи нашему Добрыни на поминание мя грешна раба Божия…» – говорится во второй приписке. Третье направление деятельности, принесшее наибольшую печальную славу А.И. Сулакадзеву и вызвавшее негативное отношение к его книжному собранию, - это «изготовление» (сочинительство) никогда не существовавших памятников письменности. Самыми печально известными стали «Боянова песнь словену» (или «Гимн Бояну») и «Перуна и Велеса вещания» (или «Произречения новгородских жрецов»). Об этих сочинениях Сулакадзев сообщил Г.Р. Державину, и тот отрывки из «Гимна Бояну» в собственном переводе опубликовал в 1812 г. в своих знаменитых «Рассуждение о лирической поэзии». Незадолго до публикации великолепные знатоки русских древностей и блестящие ученые – А.Н. Оленин и митрополит Евгений (Болховитинов) высказали сомнение в подлинности этого памятника славянской письменности и предлагали Державину опубликовать его в качестве любопытного курьеза в примечаниях. «Весьма желательно, чтобы вы напечатали сполна весь сей гимн и все провещание жрецов, – писал митрополит Евгений. – Это для нас любопытнее китайской поэзии? …Вы как сторонний и как бы мимоходом познакомите нас с сею диковинкою, хотя древность ее очень сомнительна». Сомнения в подлинности «Гимна Боянова» возникали и у Н.М. Карамзина, работавшего в то время над «Историей государства Российского». Выражая желание получить это произведение, он попросил митрополита Евгения достать «верную копию с Гимна Боянова, действительного или мнимого». Оригинальной фальсификацией А.И. Сулакадзева, помнению историка В.П. Козлова, стала «Оповедь», рассказывавшая о возникновении Валаамского монастыря в X в. и включавшая в себя рассказ о путешествии на Валаам апостола Андрея Первозванного. В 1850 г. А.Х. Востоков, отвечая на запрос игумена Валаамского монастыря Дамаскина о подлинности «Оповеди», категорически утверждал, что «“Оповедь” есть такого же роду собственное его сочинение, исполненное небывалых слов, непонятных словосокращений, бессмыслицы, чтоб казалось древнее». Несмотря на разоблачения «Оповедь» использовали как подлинный исторический источник вплоть до 1904 г. Разоблачения подделок только стимулировали творчество А.И. Сулакадзева, заставляло его придумывать все новые и новые ходы и, в итоге, он уже не мог (да и не хотел) прекратить свой процесс изготовления фальсификатов и даже пришел к идее подделки «целого корпуса подделок». Что же отличало «древние» сочинения А.И. Сулакадзева? На что ориентировался фальсификатор, создавая их? Что, с его точки зрения, должно было вселить уверенность в окружающих, что перед ними подлинные, а не поддельные «древности»? Первое и самое главное – это непонятность текста, которая должна была создаваться при помощи «рун», псевдоанахронизмов, заумных, темных и непонятных слов и словосочетаний. Он считал, что используемые им древние буквы и словарный запас отражают представления и знания общества о древности и являются признаками древности. Но это было глубокое заблуждение А.И. Сулакадзева, поспособствовавшее довольно быстрому разоблачению его фальсификации. Митрополит Евгений (Болховитинов), прекрасно знавший палеографические особенности древнего письма, в «Словаре исторический о бывших в России писателях духовного чина» отмечал: «Руны очень похожи на испорченные славянские буквы…». Постоянные указания исследователей на палеографические ошибки А.И. Сулакадзева при создании древних текстов привели его к мысли о сборе и систематизации палеографических данных и необходимости изучения особенностей древнего письма. В итоге это желание привело к созданию нового сочинения-фальсификата – «Буквозор». В нем были представлены старательно срисованные наиболее характерные начертания букв разных времен, т.е. он составил своего рода палеографическую таблицу реальных начертаний. Второе отличие – это использование в своих сочинениях и приписках имен реально существовавших, но малоизвестных и загадочных исторических лиц, и в добавление – знакомство с «новыми историческими» (а на самом деле, вымышленными) персонажами. Это, безусловно, подкупало читающую и коллекционирующую древности публику, имевшую еще не столь глубокие познания в средневековой истории, только открывавшей свои тайны. Был велик соблазн, узнать о том, кто такой Боян, какие книги принадлежали митрополиту Илариону и Анне Ярославне. Производство фальсификатов А.И. Сулакадзев, по словам В.П. Козлова, поставил на поток. Создавая новые оригинальные сочинения, он ссылался на предыдущие свои сочинения, как на древние оригиналы. Работая над «Опытом древней и новой летописи Валаамского монастыря» он, ссылаясь на подлинные источники, широко цитировал «Гимн Бояну» и «Вселетник», а также ссылался на «Оповедь». Для усиления впечатления о достоверности записей в имевшихся у него рукописей, о подлинности «открытых» им древнерусских сочинений и «препарированных» текстов А.И. Сулакадзев прибегнул к очень оригинальному способу доказательства. Он создает каталог рукописных и печатных редкостей, не известных ни собирателям, ни ученым и называет его «Книгорек, то есть каталог древним книгам как письменным, так и печатным, из коих по суеверию многие были прокляты на соборах, а иные в копиях сожжены…». Приведенный в «Книгореке» перечень потрясающих по древности и уникальности произведений, написанных на пергамене, бересте, буковых досках, холсте, должен был служить доказательством подлинности входивших в коллекцию А.И. Сулакадзева созданных им рукописей. Так, например, в «Книгореке» назывались «Криница 9 века, о переселениях людей и правой вере», «Волховник, рукопись IX века», «Путник IV века», «Поточник VIII века, Солнцеслава» и т.п. Завершая размышления о масштабной фальсификаторской деятельности А.И. Сулакадзева, стоит еще раз подчеркнуть, что он, как коллекционер, своими подделками, с одной стороны, хотел доказать значимость своего собрания, с другой – мысля себя историком, пытался вмешаться в научные споры и даже поставить в них точку «новыми» историческими данными.

Сулакадзев, Александр Иванович (1771, с. Пехлеца Рязан. губ. — 3(15).IX.1830, Петербург) — коллекционер, историк и археограф-дилетант. Отец — И. Г. Сулакадзев, рязан. губерн. архитектор (см. составленный А. Сулакадзевым «Летописец рязанский от 860 до 1818 окт. 11», хранящийся в ГПБ, ф. 96, дело 14, л. 35), был потомком груз. выходцев — дворян Цулукидзе, по-видимому, прибывших в Россию при Петре I с царевичем Вахтангом VI. Он учился в Моск. университ. гимназии вместе с Фонвизиным и Новиковым. Фамилия Сулакадзева писалась различно — Селакаций, Селакадзев, Салакадзев, Суллакадзи, Соликадзев, но подлинная его подпись — Сулакадзев. Сулакадзев (сын) в 1825 был чиновником Комиссии погашения долгов; в 1827 представлен к чину титулярного советника. Жена его, Софья-Вильгельмина Шредер имела в Петербурге деревянный дом — № 35 в первой роте 4 квартала Семеновского полка. На этом основании, вслед за Г. Р. Державиным, принято было считать Сулакадзева отставным гвардейцем, однако это не подтверждается никакими документами. Сулакадзев известен как коллекционер древностей и рукописей. Его собр. интересовались Державин, А. Н. Оленин, А. Х. Востоков, Н. М. Карамзин, П. М. Строев, А. С. Шишков, И. И. Дмитриев, Н. П. Румянцев, А. И. Ермолаев, Н. Г. Устрялов. Сохранился каталог книг б-ки Сулакадзева (ГБЛ, собр. В. М. Ундольского, № 871), где наряду с подлинными древнерус. рукописями перечислены фантастич. названия, сочиненные владельцем собр. После смерти Сулакадзева его рукописи разошлись по разным коллекциям и сейчас встречаются во мн. хранилищах, в том числе в Москве и Петербурге; в РГБ (ГБЛ), РНБ (ГПБ), БАН, в ФИРИ РАН. А. Н. Пыпин в 60-х прошлого века приобрел более полный список книг Сулакадзева под названием «Книгорек, то-есть каталог древним книгам, как письменным, так и печатным, из числа коих по суеверию многие прокляты на соборах, а иные в копиях сожжены, хотя бы оные одной истории касались; большая часть оных писаны на пергамине, иные на кожах, на буковых досках, берестяных листах, на холсте толстом, напитаном составом, и других». Ценя в древнерусской письменности лишь свидетельства о глубокой древности, Сулакадзев снабжал подлинные рукописи собств. приписками, фальсифицировал тексты, писал имена древних владельцев. Напр.: «Лоб Адамль, X века, рукопись смерда Внездилища, о холмах новгородских, тризнах Злогора, Коляде вендаловой и округе Буривоя и Владимира на коже белой», или Церковный устав XIII—XIV в., в конце которого Сулакадзев приписал, что рукопись принадлежала Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха I. Сулакадзев выступал и как дилетант-драматург. До нас дошли тексты его произведений — комедии «Чародей», оперы «Карачун», драмы «Московский воевода Иосил», напис. в 1804—05 (Архив ФИРИ РАН, ф. 238, № 149/1). Предпринимал он и ист. исследования, составил «Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря», где ссылался на выдуманные им памятники. Таким же соч. была «Боянова песнь Словену», назв. в «Книгореке» более подробно «Боянова песнь в стихах выложенная им, на Словеновы ходы, на казни, на дары, на грады, на волхвовы обаяния и страхи, на Злогора, умлы и тризны, на баргаменте разными малыми листками, сшитыми струною. Предревнее сочинение от 1-го века, или 2-го века». Боянова песнь, или Боянов гимн, как его было принято называть, сочинен был ок. 1810, т. е. уже после публикации С., откуда было заимствовано имя Бояна. Как отметил Ю. М. Лотман, Боян «прочно и безоговорочно вошел в литературу раннего русского романтизма»; «в Бояне видели великого скальда древности, стремясь воссоздать его биографию и облик, или нарицательное имя, обозначающее древнерусских поэтов вообще». Боян Сулакадзева похож на сканд. скальда: это суровый воин, одетый в звериные шкуры, лишившийся в битвах слуха. Гимн состоит из довольно бессвязных отрывочных предложений, из которых можно почерпнуть сведения о Бояне — потомке Словена, сыне Буса, внуке Злогора. Этот образ хорошо был знаком читающей публике по Оссиановым песням. Верный своей склонности к таинственным и малопонятным письменам, Сулакадзев создал особый шрифт, который определил как «буквы рунические и самые древние греческие». Текстом Боянова гимна заинтересовался Державин, приведя фрагмент из него в своем «Рассуждении о лирической поэзии или об оде», напечат. в «Беседе любителей русского слова» (1812. № 6). Незадолго до смерти Державин вновь обратился к тексту гимна, но не смог отыскать его списка среди своих бумаг. В письме от 8 июля 1816 он просит В. В. Капниста сходить к Сулакадзеву и попросить у него новый список. Таково, вероятно, происхождение обнаруженного Лотманом в бумагах Державина полного текста Боянова гимна, напис. Сулакадзевым на бумаге кон. XVIII в. (ГПБ, архив Г. Р. Державина, ф. 247, т. 39, л. 172—174). В заголовке Сулакадзев сообщает, что оригинал — «рукопись свитком на пергамине писана вся красными чернилами». Экз. Державина писан в два столбца: на левой стороне — «рунические» письмена, на правой — перевод на совр. яз. Перевод Сулакадзева выглядел так: «Умочи Боянъ сновъ удычъ» — «Умолкни, Боян, снова воспой», «А комъ плъ блгъ тому» — «Кому воспел, тому добро», и пр. Др. соч. этого же рода, напечат. Державиным, были «Перуна и Велеса вещания в Киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим» (у Державина они превратились в новгородских жрецов). На таком же псевдодревнерус. яз. были написаны «Оповеди» по истории о-ва Валаам. Тем не менее некоторое время не только Державин, но и такие знатоки древнерус. письменности, как Е. Болховитинов и Карамзин, допускали возможность существования подобных древних соч. Пожалуй, только Оленин с самого начала с иронией отзывался о Бояновом гимне (см. его письмо Ермолаеву и К. М. Бороздину от 21 марта 1811). По мнению Н. Н. Воронина, Сулакадзев является автором еще одного соч., найденного в архиве крестьянина, «ростовского летописца XIX в.» А. Я. Артынова, рукою которого оно переписано под названием «Сказание о Руси и о вечемъ Олзе списано съ харатейнаго листа ветхости его ради а списано верно тожь. Сказание о томъ како уставися прозвание Руси». В дошедшем до нас тексте о вещем Олеге не говорится ничего. Первая часть соч. посвящена истории древних славян и каким-то священным курганам Ярилы, скрывающим сокровища. Эта часть мало понятна, написана крайне сумбурно, полна явно сочиненных слов и плохо поддающихся толкованию фраз. Сопоставление этого текста с Бояновым гимном и Оповедью о начале Валаамского монастыря дало основание Воронину атрибутировать «Сказание» Сулакадзева. Вторая часть соч. — «Сказание о Крепкомысле» — старейшине новгородском и о происхождении имени Русь — стилистически отличается от первой и представляет собой более связный рассказ. Воронин определил источники этой фальсификации — «Русскую правду», С. и какой-то более поздний памятник, типа «О истории еже о начале Руския земли и создании Новаграда». Реминисценции из С. в первой части «Сказания» очевидны: «Въ ты веки начатные, въ ты рокы усобные, в ты леты не плодные. Был страхъ и по градом старым и по градомъ Ладогам и страх был от меча и огня и быша дивь знамени во облацехъ...», «Словены бегоша неторными дорогами, а болоты и лесами, и когда объстраняшесь от лютой карны они на пути биша и ланей къмолыхъ и буй туровъ рогатыхъ...» и пр. Из С. почерпнуты образы мифол. и животного мира (Див, Хорс, Карна), отд. слова и обороты. Воронин отмечает более высокий «источниковедческий» уровень этой подделки по сравнению с др. фальсификациями Сулакадзева. Если брать в расчет иронич. высказывания Оленина о «музее» Сулакадзева, анекдоты современников о возглавляемом им об-ве «белой магии» и большом чучеле крокодила, висящем на потолке в его доме, то перед нами предстанет фигура невежественного обманщика. С др. стороны, б-ка, которую Сулакадзев собирал 30 лет, насчитывала 1438 рус. книг, 212 нем., 198 франц., 76 лат., 9 польск., 6 англ. и др. Он знал латынь и греческий, несколько европ. яз. Его записные книжки-дневники (11 — в ГБЛ, ф. 96, д. 27, 87; ф. 344, д. 314, 1817—22, 1825—27; 4 — в ФИРИ РАН, ф. 238, оп. 2, № 149/2, 1821, 1824, 1828; 1 — в ГПБ, собр. Михайловского, О. № 96, 1828) содержат выписки из различных журналов, записи событий, анекдотов, собранные суждения. Они свидетельствуют о широких интересах Сулакадзева — сюда относятся история, междунар. отношения (дела турецкие), нумизматика, химия, горное дело, ономастика, этимология. Таким образом, Сулакадзев был довольно образованным для своего времени человеком. Но как собиратель древнерус. рукописей он оставался дилетантом и, к несчастью, не понимал подлинного их значения. Он не отличал оригинала от списка и на рукописи XIV в. ставил дату X в. Искажая подлинные приписки, Сулакадзев фабриковал сенсации, например, сведения о воздухоплавании в России XVIII в. (БАН, Собр. текущих поступлений, № 637). Пыпин так охарактеризовал мотивы деятельности Сулакадзева: «По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи; вывести на сцену самого Бояна, о котором лишь неясно говорило „Слово о полку Игореве“; объяснить древние события, о которых не осталось никаких сведений... Древность представлялась Сулакадзеву в таинственных и фантастических очертаниях: без сомнения, до него дошли творения Оссиана; ему помнилось „Слово о полку Игореве“». В. Ф. Покровская считает, однако, что действовал Сулакадзев далеко не бескорыстно, предлагая доверчивым людям купить его подделки. Писания Сулакадзева являются примером того, как представляли себе древнерусские памятники даже интересующиеся прошлым люди на рубеже XVIII и XIX вв.

Сулакадзев, Александр Иванович (1771, село Пехлец, Рязанская губерния — 3 (15) сентября 1830), предположительно Санкт-Петербург) — отставной поручик, коллекционер рукописей и исторических документов, историк и археограф-любитель, известный многочисленными фальсификациями. Согласно его автобиографическим записям, был потомком грузинского князя Г. М. Сулакидзе, приехавшем в Россию с царём Грузии Вахтангом шестым. Его отец, обрусевший грузин И. Г. Сулакадзев (1741—1821), воспитывался в одной из гимназий при Московском университете, занимал ряд канцелярских должностей, а с 1782 г. (до увольнения в 1808 г. в чине титулярного советника) служил рязанским губернским архитектором. В 1771 г. И. Г. Сулакадзев женился на дочери рязанского полицмейстера С. М. Боголепова — Е. С. Боголеповой. Сам Александр Сулакадзев какое-то время служил в лейб-гвардии Семёновском полку, вышел в отставку в чине поручика. Был хранителем большого собрания рукописей и диковин, признающихся многими учёными поддельными. Значительная часть библиотеки после смерти хозяина была утрачена. Женат был А. И. Сулакадзев на Софии Вильгельмовне Шрёдер, которая сбежала с Альбертом фон Гочем и нанесла удар по слабому здоровью Александра Сулакадзева, от чего он и умер через месяц после происшествия. Сулакадзеву принадлежат многочисленные исторические подделки. Когда Пётр Дубровский в 1800 году привёз собранную им во Франции коллекцию ценных рукописей в Петербург, то ни императорскую семью, ни двор она поначалу не заинтересовала. В связи с этим Дубровский решил пойти на фальсификацию и заявил, что часть древнерусских рукописей из коллекции — это остатки библиотеки дочери Ярослава Мудрого Анны Ярославны, которая впоследствии стала женой французского короля Генриха I, и таким образом якобы эти рукописи попали во Францию. Для доказательства этого утверждения Сулкадзев по просьбе Дубровского сделал на одной из рукописей на кириллице надпись от имени Анны Ярославны. Это было выполнено, подделку не распознали и в 1805 г. коллекцию приняли в дар в Императорскую публичную библиотеку и Эрмитаж. Только впоследствии удалось доказать, что запись от имени Анны Ярославны была сделана на сербской рукописи XIV века, тогда как Анна Ярославна жила в XI веке. Сулакадзеву принадлежат и другие подложные приписки к подлинным рукописям, удревняющие их (самая известная — «молитвенник князя Владимира», в действительности новгородская рукопись XIV в.). Ряд этих фальсификаций Сулакадзева выдержан на достаточно высоком уровне. Менее удачную судьбу имели созданные Сулакадзевым стилизованные псевдоязыческие тексты: «Гимн Бояна», «Вещания славянских жрецов», «Лоб Адамль», «Удотрепетник», упомянутая «Оповедь». В этих текстах Сулакадзев применяет язык с псевдославянскими формами, и они были разоблачены вскоре после появления славянского сравнительно-исторического языкознания в середине XIX века. Рукопись Сулакадзева «О воздушном летании», где содержится упоминание о вымышленном полёте подьячего Крякутного на воздушном шаре  (в первоначальном варианте — «крещеный немец Фурцель», исправление на «Крякутной» сделано, по-видимому, другим фальсификатором) — стала сюжетом для советской почтовой марки, выпущенной в 1956 году. Благодаря другой его фальсификации — книги «Оповедь» — история Валаамского монастыря удревняется до Х века. Сулакадзев также составил каталог собственной библиотеки — так называемый «Книгорек». Историк имел большую библиотеку, в которой хранилось около 290 рукописей и около шестисот других книг. Часть из них была подлинными рукописями (нередко в них имелись вставки самого владельца или по крайней мере младше рукописи), другая часть этого каталога признаётся почти всеми историками целиком сфальсифицированной. Среди них было, в частности, «Таинственное учение из Ал-Корана на Древнейшем арабском языке, весьма редкое — 601 года», то есть созданная якобы за десятилетия до появления не только Корана, но и самого ислама в современном виде. Сулакадзев оказал большое влияние на поэта Г. Р. Державина, приводившего примеры из «новгородских жрецов» в «Рассуждении о лирической поэзии». В XX веке лингвистические и археографические изыскания Сулакадзева становились предметом исследования литературоведов. Л. П. Жуковская, Б. А. Рыбаков и некоторые другие связывали с Сулакадзевым историю знаменитой «Велесовой книги», псевдославянский язык которой достаточно напоминает «языческие» подделки Сулакадзева; кроме того, в «Книгореке» Сулакадзева фигурируют сочинения жреца на буковых досках IX века (что близко к описанию публикаторов Велесовой книги).