RARUS'S GALLERY

Мысли и факты из области книжного собирательства:

С какою жадностью, как плотно я приник

К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг,

И увидал сквозь них просторы и сиянья,

Лучей и форм безвестных сочетанья,

Услышал странные, родные имена...

Брюсов В.Я.

— Так говорит о книгах и их значении современный русский поэт, повторяя в новой форме бесконечную цепь суждений о книге всех времен и народов. Если бы заняться собиранием эпитетов, которыми книга снабжалась, то одно перечисление их заняло бы многие страницы. Разнообразные, мельчайшие оттенки этих эпитетов не могли бы, однако,. скрыть того общего, что находили в книге все о ней говорившие. Книга — друг, собеседник, имеющий мертвое тело и неувядаемую, бессмертную душу. Пушкин, отметивший эту двойственность книг в строфах:

Друзья мне—мертвецы...

и далее:

Над полкою простою

Под тонкою тафтою

Со мной они живут...

более, чем кто-либо другой, подчеркнул живой дух книги и в своем противопоставлении, не зная, вероятно, того, повторил далекого своего собрата, арабского поэта и историка XIII века, оставившего такой афоризм о книгах: Если ты скажешь: «они—мертвецы!», то не ошибешься, А если скажешь: «они—живут!», тебя нельзя будет опровергнуть. Книга—друг, требующий уединения, книга—собеседник в одиночестве. Одиночество в обществе книг—вторая тема говоривших о книгах. Начиная. опять-таки с Пушкина:

Укрывшись в кабинет,

Один я не скучаю,

И часто целый свет

С восторгом забываю...

или в другом месте:

В уединеньи величавом

Слышнее ваш отрадный глас...

и кончая поэтами наших дней:

Когда опускается штора,

И ласковый ламповый свет

Умеряет усталые взоры—

Мне слышится счастья привет...

Со мной любимые книги...

(Брюсов)

или:

Старую книгу читаю я в долгие ночи

При одиноком и тихо дрожащем огне...

(Бунин)

длинный ряд поэтов и прозаиков воспевают одиночество среди любимых книг. Книга—друг в одиночестве. Отсюда неминуемо должно было появиться желание собрать друзей. Такое желание возникло у людей одновременно с появлением книги. Исследователи истории библиотек находят собирателей книг в глубокой древности-и в Ассирии, и в Египте, и в Малой Азии и, само собой разумеется, в Греции и Риме. Стремление собрать возможно большее количество книг, которые, быть может, за короткую человеческую жизнь и не удастся прочесть все, стало, таким образом, обычным спутником книголюбцев. Еще великий Петрарка пытается осудить чрезмерную жадность собирающих хорошие книги кучами, считая более полезным чтение их. Однако, вряд ли что-либо могло и может ограничить страсть библиофила, его желание" безграничного собирания книг ради простого ими любования, ради сознания, что данная книга или книги находятся в его обладании. Не чтение, а непосредственное общение с книгами, знакомство с их внешним видом, рытье в них доставляет библиофилу наслаждение, просвещая его ум и сердце. Державин так именно и сказал об этой страсти:

В книгах рыться я люблю,

Мой ум и сердце просвещаю...

Такова роль книги в жизни человека, так появилась любовь к книге, так выросла страсть к их собиранию, так народился библиофил. Библиофил — человек, любящий и собирающий книги,—явление, сказали мы, очень давнего происхождения, но тем не менее до сих пор не поддающееся точному определению и классификации. Прост и понятен человек, собирающий книги ради того определенного и нужного человеку знания, которое дают они. Для такого человека библиотека его, его собрание книг являются только необходимым для него аппаратом, необходимой для него лабораторией, которые помогают ему в его работе. И обычно такой собиратель не замечает и не ценит книги в ее материальной оболочке, не является библиофилом, ибо для последнего, раз книга его—его друг, важно не только ее содержание, а не менее,— иногда и более, — важна ее форма, совершенная, гармоничная. Но не только содержание и форма книги—ценны в представлении библиофила. Для него, столь ревниво к книге относящегося, быть может, главным образом, важно сознание, что его книга—исключительная, ни у кого другого не имеющаяся. Такая книга особенно дорога библиофилу, ее он только и может считать истинным своим другом, ибо в таком случае ему не приходится делить любовь к ней с кем-то другим или, еще хуже, с другими, также такую же книгу имеющими. Таким образом, третий, и наиболее важный для библиофильства элемент — редкость книги. Содержание, форма, редкость книги—три элемента библиофильства. Содержание, надо заметить—и не к укору библиофила, не всегда является для него необходимым элементом. В книге библиофил, сплошь и рядом не интересуясь ее содержанием, ищет и находит исторические, художественные, культурные ценности, каковые неминуемо запечатлевает она, являясь отражением творчества духа эпохи и места. Форма—внешность книги и редкость ее в большинстве случаев тесно связаны. Редкою может считаться только та книга, которая наряду с другими признаками и по форме своей исключительна. С другой стороны, книга исключительная по форме вместе с тем почти всегда бывает и редкою. Важно и интересно отметить, что среди тех, кто любит книгу, форма книги не мертва, не отделима от содержания, живет вместе с ним. Ведь иначе Пушкин, вспоминая о рассказах няни, с детства затверженных, но всегда прекрасных, не сравнил бы рассказы эти со страницами Любимой книги, в коей знаешь, Какое слово где стоит... Ведь не даром же Некрасовский букинист, знающий, что отразившаяся на внешности книги прошлая жизнь ее увеличивает ее ценность и правильно учитывающий с этой точки зрения библиофильский спрос, говорит:

Одно заметил я давно,

Что, как зазубрина на плуге,

На книге каждое пятно—

Немой свидетель о заслуге.

И, наконец, если бы оно не было столь длинно, целиком следовало бы привести стихотворение Aп. Григорьева «Старая книга», как лишнее подтверждение того, что мертвая, казалось бы, форма книги всегда жива, всегда отражает прошлую, богатую событиями жизнь ее. Книги, совершенные по форме (с точки зрения гармонии шрифта, бумаги, обложки, иллюстраций), всегда привлекали внимание библиофилов, равно как внимание это привлекалось и книгами, резко отклоненными от совершенной формы (книги уродливой, неправильной формы и размера, не обычной бумаги—цветной, не с обычным распределением шрифта, принятого, например, в русских футуристических изданиях), но, однако, одна внешность книги сама по себе не способна в большинстве случаев возбудить библиофильского интереса. Основным элементом для библиофила является редкость книги. Какую же книгу в конце концов можно и должно считать редкою? Все попытки русских библиофилов и библиографов, начиная с Геннади и кончая Обольяниновым, дать точное определение понятия редкости кончались неудачею. Дело обычно ограничивалось классификацией книг на разряды: книги редкие, книги очень редкие, книги чрезвычайно редкие, редчайшие и т. д., сравнительно с их продажною стоимостью по каталогам букинистов. И в конечном итоге составители таких разрядов редкостей должны были сознаться, что вообще понятие редкости — относительно. В виду этого каждый последующий исследователь в этой области с успехом опровергал своего предшественника, и сам давал исчерпывающий материал для соответствующих опровержений в будущем. Основным критерием для определения редкости книги является малое количество сохранившихся экземпляров ее. Чем меньше экземпляров данной книги существует, тем она реже. Но к этому, надо сказать-общепринятому положению, следует внести добавление, которое обычно забывается и которое, вместе с тем, может дать правильное направление вопросу о редкости книги. Дело в том, что небольшое, даже самое малое, единичное количество оставшихся экземпляров книги само по себе не всегда является интересным для библиофила. С развитием книгопечатания и появлением большого количества книг, немало среди них явилось таких, которые были никому не нужны, не находили спроса. Они гнили в подвалах, их на бумажных фабриках снова обращали в чистые листы бумаги, их оставалось крайне малое количество. Бывало и так, что такая непризнанная в свое время при выходе книга находила впоследствии всеобщее признание, и тогда немногие оставшиеся экземпляры ее становились величайшею редкостью, и, если даже такая книга вновь переиздавалась, то все же первое ее издание, на котором, казалось, лежал отпечаток ее былых неудач, не теряло своей ценности. Но чаще, в значительном большинстве случаев, никому не нужные книги исчезали, не оставляя ни следа, ни сожаления, ни желания сохранить не¬многие оставшиеся экземпляры. Таким образом, малое количество оставшихся экземпляров не может служить единственным основанием для определения редкости книги. Необходимо для признания данной книги редкой, чтобы, помимо оставшегося небольшого тиража ее, она была для кого-нибудь интересна, нужна. Итак, в понятие редкости необходимо ввести интерес, спрос на книгу, но учесть этот интерес, конечно, нет никакой возможности. Можно с большей или меньшей вероятностью перечислить те виды книг, которых сохранилось малое количество и которые в виду этого могут считаться редкими, как это и делается в описаниях редких книг, но сказать, куда направится интерес какого- нибудь библиофила или кружка библиофилов — интерес, сплошь и рядом появляющийся и исчезающий под влиянием моды,—нельзя даже предположительно.

В частности, в России всегда, в сущности, был мал интерес к редким книгам, библиофильство почти не было развито, во время войны и революции оно исчезло окончательно и едва ли скоро возродится. Зародыши библиофильства появились у нас очень поздно и шли обычно по неправильному пути, выливаясь в уродливые формы собирания без знания, без умения, без любви, ради одного тщеславия иметь У себя исключительный экземпляр книги с исключительной, допустим, опечаткою на заглавном листе. Яков Федулович Березин-Ширяев является ярким представителем русских библиофилов подобного типа. За свою жизнь он собрал огромную библиотеку, стремясь наполнить ее возможно большим количеством редкостей, причем признаки редкости обнаруживались собирателем в тех областях, которым культурные библиофилы не придают особого значения. Для характеристики Березина - Ширяева и собирателей его толка показательной является судьба одной из книг его библиотеки, рассказанная Д. В. Ульянинским (Библиотека Д. В. Ульянинского. Библиографическое описание. Том II. Москва. 1912. Стр. 488-491). Книгой этой,— оттиск статьи С. А. Соболевского из «Русского Архива» «Новые явления в русской библиографии» (Москва. 1869 г.), написанной по поводу изданного Березиным - Ширяевым описания своей библиотеки, — Березин - Ширяев очень гордился, как единственным экземпляром, напечатанным на цветной бумаге и в котором на 15-ой странице слово «неряшеств» было заменено точками. По мнению собирателя, цветная бумага и точки в его экземпляре чрезвычайно увеличивали значение этой уники. С. А. Соболевский, создавший эту унику для Березина - Ширяева, предпослал ему рукописное «предисловие к сему единственному экземпляру», в котором, как и в своей статье, отдал должное собранию Березина - Ширяева, считая собрание это не библиотекою, — она «предполагает в собирателе некоторую разумную цель»,—а бессистемным сборищем книг и самого собирателя не библиофилом, -разумным существом, а библиоманом — лицом, свихнувшемся с ума на пункте: собирать книги. В том же любопытном предисловии Соболевский различает три разряда книголюбов—библиофилы, библиоманы и «охотники до книг» или, как называют их французы, curieux—и дает следующее определение каждому из этих разрядов. Библиофил, говорит Соболевский, «ценит книги не потому, что их в известный момент нет на рынке—в продаже, не потому, что они недавно запрещены или встречаются редко в данной местности, а по совокупному достоинству их содержания, красоты издания, сохранности экземпляра и изящности переплета, при чем главное условие, чтобы непременно касались тех ветвей науки, или литературы, для изучения которых библиотека эта собрана и—колико, возможно, чтобы эти книги пополняли эту ветвь». Библиоман, по определению Соболевского, «свозит к себе без всякого разбора все то, что покажется ему редкостью, воображая себе, что все запрещенное, всякий инкунабул (Инкунабулы—первопечатные книги, вышедшие от начала печатания подвижными буквами до 1501 г. и сохранившие большое сходство с книгами рукописными; альды—издания итальянского типографа Альда Мануция и его потомков; эльзевиры— издания голландских типографов Эльзевиров. В изданиях Альдов и Эльзевиров (XVI века) были впервые введены более удобные и изящные шрифты, более удобные форматы вместо прежних неуклюжих фолиантов, что сделало их книги, вообще изданные с исключительным тщанием, крайне редкими) , всякий Эльзевир и Альд—в каком бы они ни были виде и каково 6ы ни было содержание—драгоценная находка!» И, наконец, «охотники до книг не собирают обдуманно библиотек и не навозят бессознательно всякой книжной всячины, а смотрят на книги, как на другую вещь, т. е. знают — действительно ли она редка, хорошо ли она сохранена, какие могут быть в ней недостатки и которые из этих недостатков присущи или отсутствуют, что и когда за нее платили, словом—их собрания, вообще не многочисленные, представляют только книги прочной, всегдашней и всюду заявленной редкости, в прекраснейших экземплярах, но содержания смешанного».

В условиях русской жизни библиофильство в большинстве случаев вырождалось в библиоманство. Культурных собирателей было не много, большинство же было подобно Березину - Ширяеву и получило меткую кличку «собиратели редкостев». Между тем культурное библиофильство, тщательно собирая исчезающие книги, делает большое культурное дело. Величайшие публичные библиотеки, этого не надо забывать, возникли и выросли в большинстве случаев из скромной и незаметной работы библиофилов, составлявших неустанными трудами и поисками свои собрания. История возникновения и развития Российской Публичной Библиотеки может служить красноречивейшим доказательством такового значения библиофильства. В основание ее было положено собрание польского государственного деятеля Иосифа-Андрея Залусского (род. в 1702 г., ум. в 1774 г.), который, начав собирать книги с юных лет и продолжая это собирание до конца жизни, употреблял на приобретение книг все свое состояние, отказавшись от всяких жизненных удобств и до крайности ограничив свои потребности. Собрание Залусского заключавшее 300 тысяч томов книг и 100 тысяч рукописей, сделалось главною основою Публичной Библиотеки, пополнявшуюся и в дальнейшем, главным образом, частными собраниями библиофилов (Краткое, но в достаточной мере показательное и внушительное перечисление частных собраний, вошедших в состав Российской Публичной Библиотеки, дается в брошюре д-ра Минцлова: «Прогулка по С.-Петербургской Публичной Библиотеке». С.-Петербург. 1872. Стр. 6—14). В России, говорили мы, библиофильство развито мало, у нас почти нет библиофилов, следовательно, нет интереса к исчезающим книгам, нет заботы о них. Но, без сомнения, интерес к собиранию книг неминуемо должен появиться вместе с общим культурным ростом страны. По каким путям пойдет русское библиофильство—предсказать, конечно, невозможно, как невозможно предугадать вкусов и стремлений будущих собирателей. Однако, как 6ы ни был ветвист путь собирательства, на сколько бы притоков ни распадался общий поток его, уже сейчас можно с уверенностью сказать, что будущий библиофил не пройдет мимо трех видов книг—книг старинных, в особенности иллюстрированных, первых изданий русских писателей и в особенности поэтов, книг художественных. Старинная книга-общепризнанная категория редких книг. Действительно, с точки зрения и основного своего тиража, и тем более сохранившегося, она является редкостью несомненной. Столь же несомненна ее редкость с точки зрения интереса к ней. Каковой бы ни была токая книга, чему 6ы ни была посвящена она, на ней подлинные зазубрины времени, след минувшей эпохи,—эти условия, дающие такую реальную связь с минувшим, всегда в области коллекционерства заманчивым, ставят старинную книгу в первые ряды книжных редкостей,- в том, однако, только случае, если современность не положила на нее своего отпечатка, не уничтожила следы старины. Чем книга имеет большую сохранность, другими словами, чем она более сохранилась такою, как вышла из типографского станка или из рук современного ей читателя, оставившего на ней следы своего обладания в виде exlibris'oв, переплетов, тем большую редкость имеет она. Если книга старинная носит на себе отпечаток минувшей эпохи, то другая категория книг не менее носит—во всяком случае, мы стараемся найти в них—отпечаток людей, ценимых нами как деятели слова. Первые издания произведений того или иного писателя, появляющиеся обычно тогда, когда писатель этот не получил еще общего признания, когда он эти первые книжки выпускал с особым волнением, с особой заботой о своих первенцах, не могут не быть овеяны личностью и духом их автора. Подобные издания являются конечно, чрезвычайно редкими. Интерес к ним несомненен, поскольку несомненна любовь и интерес к литературе вообще. Что же касается тиража, то тираж первых изданий обычно не бывает большим, ибо начинающий автор, конечно, не может рассчитывать на большой сбыт своих книг. К тому же очень часто почти все изданные книги, не найдя покупателя, погибают или уничтожаются самими разочаровавшимися авторами. Такова была, например, судьба первых книг Гоголя, Некрасова и Чехова. Гоголь под псевдонимом В. Алов, издал в Петербурге в 1829 году идиллию в стихах «Ганц Кюгельгартен». Критика того времени отнеслась к этому первому стихотворному опыту Гоголя крайне отрицательно, и это так повлияло на автора, что он сжег изданную книгу, от которой уцелело единичное количество экземпляров. Та же судьба постигла и сборник стихотворений Некрасова «Мечты и звуки», изданный им в Петербурге в 1840 году под инициалами H. H. Также под влиянием критики, неудовлетворенный своим сборником, Некрасов систематически скупал и уничтожал его. Первому сборнику рассказов Чехова вообще не удалось увидеть света. Сборник этот был задуман Чеховым совместно с братом-художником Николаем Павловичем, взявшим на себя иллюстрирование его, в начале 80-х годов. Однако, денег на расплату с типографией не хватило, издание было прервано, и отпечатанные семь листов сборника исчезли, за исключением одного экземпляра, сохранившегося в семье Чехова (Об этом сборнике интересная статья Вл. Каллаша «Первый сборник А. П. Чехова» с воспроизведением иллюстраций к нему Н. П. Чехова помещена в изданном «Русской былью» сборнике, посвященном А.П. Чехову. Москва. 1910 г. Стр. 166-181). Художественные издания, третий из указанных нами видов книг, привлекающих внимание библиофилов, особенно популярны среди собирателей, стремящихся, с одной стороны, удовлетворить бескорыстную страсть собирательскую, с другой—поместить деньги в вещи, отнюдь не падающие, а, наоборот, в цене повышающиеся. Редкость художественных изданий крайне относительна. По тиражу своему художественная книга не может считаться редкою. Как бы ни был мол тираж, художественная книга все же не покрывает, в виду ее дороговизны, обычно спроса на нее, и к тому же, если вообще велик процент погибающих в обращении книг, процент художественных книг, погибающих в обращении, конечно, очень не велик, ибо им в виду их ценности обеспечено сугубо бережное отношение.

Есть еще одна категория книг, на которые хотелось 6ы обратить внимание собирателя. Продукты вольного русского типографского станка (прокламации, листовки, брошюры), в виду условий своего нелегального производства, частых правительственных разгромов, конфискаций, уничтожений и правительством, и частными лицами, к которым они попадали и которые, боясь ответственности, нередко стремились от них избавиться,—эти произведения печати, являясь несомненно редчайшими, представляют огромный интерес в качестве материалов по истории России. Библиофил, поставивший их целью своего собирания, имел бы широкое поле для применения своих коллекционерских способностей и сделал бы большое культурное дело по сохранению этих величайшей важности документов. Библиофил, гоняющийся без системы и плана за редкостями, никогда не сделает свое собрание сколько-нибудь значительным, хотя 6ы в его библиотеке и было изрядное количество редкостей. Собрать всего с исчерпывающей полнотой, очевидно для каждого, невозможно. А между тем только то собрание может считаться законченным, в котором достигнута исчерпывающая полнота. Исчерпывающая полнота, — необходимое условие для всякого собрания, — предмет постоянных стремлений библиофила, отсутствие в его библиотеке недостающей книги причиняет ему постоянное беспокойство. Вот почему, раз невозможно собрать всего, приходится ограничить свои стремления определенными рамками и в пределах их стремиться к исчерпывающему пополнению своей библиотеки. Изложив здесь основные принципы книжного собирательства, я не могу не указать, что работа библиофила более, чем какого-либо коллекционера в других областях, полна различными тяготами, сомнениями. Прежде всего, сам он вызовет их, если забудет, что не мертвые, бездушные вещи собирает он, а облеченные в мертвую плоть плоды бессмертного человеческого духа, если забудет, что в собирании книг он осуществляет великую задачу их охранения. Бот почему, считая эту задачу библиофильства основной, я и заканчиваю свою книжку известным стихотворением Бунина:

Молчат гробницы, мумии и кости,

Лишь Слову жизнь дана.

Из древней тьмы на мировом погосте

Звучат лишь письмена.

И нет у нас иного достоянья!

Умейте их беречь,

Хоть в меру сил: в дни злобы и страданья

Нам дар бессмертный—речь.