RARUS'S GALLERY

Предлагаемый вниманию читателей диалог между ныне покойным действительным членом Академии педагогических наук СССР, доктором физико-математических наук Алексеем Ивановичем Маркушевичем (1908-1979) и заведующим Отделом редких книг Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина, доктором исторических наук, профессором Евгением Львовичем Немировским был записан несколько лет назад, тогда же был просмотрен его участниками и подготовлен к печати. Принимая решение о публикации беседы, редколлегия исходила из того, что в современном библиофильском движении принимает участие немало людей, недостаточно хорошо осведомленных о принципах определения редкости и ценности печатного издания, об основах обращения с раритетами и их хранении в домашних условиях, а также других немаловажных вещах. Вероятно, не все мысли, высказанные участниками диалога, бесспорны. Мы тем не менее убеждены в полезности этих размышлений для наших читателей — знатоков, ценителей и собирателей книги.

А.М.: Евгений Львович, у нас с вами довольно трудная задача: мы должны разобраться в том, что такое редкая книга на полке книголюба, как с этой редкой книгой поступать и как к ней относиться. Прежде всего надо выяснить, что же все-таки такое редкая книга. Некоторые употребляют эпитет «редкая» в самых разнообразных смыслах. Спорщики никак не могут договориться между собой: один считает, что редкая книга — это та, которая редко встречается и сохранилась в ничтожно малом количестве экземпляров; другой утверждает, что это — книга необыкновенной судьбы или высокого уровня полиграфического и художественного мастерства; третий полагает, что редкая книга хранит автографы замечательных людей, и так далее. Давайте прежде всего договоримся о терминах. Позвольте, я в нескольких словах поясню свою точку зрения. Я думаю, что все эти качества, которые делают книгу дорогой в глазах книголюба, лучше было бы характеризовать другим словом, не столь многозначным: например, ценная. Произнося слово «ценная», нужно иметь в виду не стоимость в рублях или, скажем, долларах, а содержание книги, ее красоту, обстоятельства ее сложной судьбы, те особенности, которые отличают этот экземпляр от множества других книг того же издания. Прежде всего мы должны договориться, что эпитет «ценная» или «редкая» неприложим ко всему изданию целиком. Если все издание описывать в соответствии с общепринятыми принципами библиографии, то там, собственно говоря, эта характеристика — «редкая», «ценная» — отсутствует. Соответствующий эпитет присущ лишь данному экземпляру издания или, может быть, всем сохранившимся экземплярам издания, дошедшим до наших дней. Развивая эту тему перед различными категориями любителей и специалистов, и в устной форме и в письменной, я каждый раз говорил, что если брать слово «редкая» в его буквальном смысле, то ничего другого, кроме количественной характеристики книги, оно не выражает. «Редкая» в буквальном смысле этого слова — это книга, которая в настоящее время во всех библиотеках мира, общественных и частных, находится в очень небольшом количестве экземпляров. Потому ли, что с самого начала книга была издана небольшим тиражом, потому ли, что тираж не полностью дошел до нас. Последнее обстоятельство характерно для многочисленных учебных книг, для азбук и букварей прошлого времени, которые все сделались редкостями. Сама по себе эта характеристика — «редкая» — мало о чем говорит, потому что книжка может оказаться ничтожной по содержанию.

Е.Н.: То есть нельзя ставить перед собой задачу — собирать только редкие книги...

А.М.: Вот именно! Я как-то говорил о том, что собиратель, который обрекает себя на это, умрет от духовного голода. Собирать надо книги, ценные с точки зрения истории культуры, истории искусства, социально-политической жизни общества, развития науки и техники... Подобные издания, даже если они количественно и не столь уж малочисленны, приобретают в наших глазах высокий авторитет. Я думаю, что Отдел, который вы возглавляете в Библиотеке имени Ленина, — Отдел редких книг, вероятно, и далее так будет называться — по традиции. На самом же деле это отдел ценных книг. Ценных для всего человечества и в особенности, конечно, для советских людей, которые являются наследниками всего лучшего в области культуры.

Е.Н.: Алексей Иванович, наш Отдел в официальных документах, между прочим, так и называется — Отдел редких и особо ценных изданий.

А.М.: Вот и прекрасно! И мне особенно важно выслушать ваше мнение.

Е.Н.: Н.И. Березин, автор «Русских книжных редкостей» (М., 1902-1903), считал, что всякая книга, которая сохранилась в количестве до 100 экземпляров, — это редкая книга. Знаменитый библиофил Д.В. Ульянинский снизил эту цифру до 60. Мне представляются очень интересными те критерии, которые вы в свое время предложили на страницах «Альманаха библиофила». Если же говорить о второй группе оценок, то они зависят от содержания книги, от общекультурной, общеисторической ее ценности.

А.М.: От содержания и полиграфических особенностей книги...

Е.Н.: Видимо, надо говорить о значимости книги, о той роли, которую она сыграла в общественно-политической, социально-экономической, культурной жизни человечества. Наиболее категоричную оценку дал покойный Павел Наумович Верков, который, как вы сейчас, отвергал понятие «редкой книги», говорил, что понятие это — анахронизм и надо говорить лишь о ценных книгах... Александр Иустинович Малеин в начале 20-х годов прочитал на курсах книговедения лекцию «Что такое книжная редкость». Он дает здесь следующую дефиницию: «Редкой может быть признана та книга, которая существует абсолютно в малом числе экземпляров и имеет научное значение». Правда, понятие «научное значение» он толкует своеобразно. Речь, по-видимому, идет не столько о научном, сколько о практическом значении. По его мнению, например, первое издание «Опыта российской библиографии» В. С. Сопикова считать редкой книгой нельзя. Почему? Да потому, что существует переиздание этого труда, подготовленное В.Н. Рогожиным, и исследователю, естественно, удобнее работать с ним, а не с первым изданием Сопикова. На мой взгляд, этот пример неудачен, да и оценка тоже неправильная. Получается так, что сейчас, когда появилось великое множество репринтов и факсимильных воспроизведений старых изданий, — вообще редких книг нет. Существует, например, превосходное факсимильное издание 1912 года сорокадвухстрочной Библии Иоганна Гутенберга. По Малеину выходит, что гутенберговская Библия перестала быть редким изданием. Ваша точка зрения близка и мне — в первую очередь надо идти от общекультурной ценности книги. Правда, окончательно отказаться от количественной оценки, видимо, было бы неправильно. В практической деятельности Отдела редких книг по комплектованию наших фондов мы испытываем серьезные трудности, причина которых в отсутствии общепринятой дефиниции книжной редкости. В настоящее время у нас в Отделе 1 миллион 300 тысяч единиц хранения, считая и печатные изоиздания (гравюры, плакаты, экслибрисы). Естественно, находятся люди, и таких немало, которые говорят: что же это за редкие книги, редкие издания, которых 1 миллион 300 тысяч! В самом деле. Если посмотреть наши фонды, мы увидим, что те критерии, которые существовали в 40-х, в 50-х годах и которыми мы руководствовались при отборе книг для Отдела, в настоящее время уже устарели. Отобранные в соответствии с ними книги в какой-то мере «засоряют» наш фонд. В профиле комплектования Отдела есть такой пункт: первые, прижизненные, особо ценные издания великих русских писателей. Сразу возникает вопрос: кого считать великим. Ну, Пушкин, Лермонтов, Гоголь — тут спора нет. А вот Бенедиктов или Веневитинов, Козлов или Полежаев?.. Выдающиеся это писатели или великие? В литературе и в науке, как известно, табели о рангах не существует. Когда мы говорим, что у нас по сей день нет четкого определения редкого или особо ценного издания, это в какой-то мере влияет на практическую деятельность по комплектованию фондов. Сейчас, по наблюдениям зарубежных исследователей, действует своеобразный «эффект репринта». Читатель сплошь и рядом предпочитает приобретать репринт, а не оригинальное издание. Причем за репринт он часто платит в десять раз дороже, чем стоит на рынке оригинальное издание. Это, конечно, касается не изданий XVI-XVII веков или инкунабулов, а книг более позднего времени. Эффект этот сохраняет силу и поныне...

А.М.: Я никак не могу согласиться с расплывчатой, ненаучной, в моем представлении, позицией Малеина. Каждая книга — сложное и многообразное явление, для которого редкость — лишь одна из черт, одна из характеристик. Чтобы получить полное представление о книге, с точки зрения ее ценности, нужно было бы заполнить нечто вроде анкеты. Так вот, в этой воображаемой анкете редкость будет далеко не важнейшим пунктом... Что же касается оценки редкости — можно использовать и предложенные мною критерии, о которых вы упомянули. Я предложил относить к первому классу редкости те книги, которые сохранились во всех библиотеках мира в одном-двух экземплярах, ко второму — в четырех, к третьему — от четырех до восьми, и так далее — до восьмого класса, в который входят наименее редкие книги, — до 256 экземпляров. С точки зрения этой классификации, львовская Азбука Ивана Федорова 1574 года относится к первому классу редкости, ибо известен лишь один экземпляр, находящийся в библиотеке Гарвардского университета в США. Острожская Библия Ивана Федорова отойдет к восьмому классу, потому что, если судить по вашим работам, известно свыше двухсот экземпляров этой замечательной книги. И даже больше... Причем, повторяю, отнесение книги к тому или иному классу никаких окончательных заключений о ее ценности не дает. Надо посмотреть, что значится в других графах нашей анкеты, какова роль книги в истории данного народа, в истории мировой культуры, в истории науки, в истории литературы, учесть особые судьбы если не всего издания, то этого экземпляра, принять во внимание записи, маргиналии, которые присущи ему, переплет книги, другие ее особенности. Если всю анкету заполнить — выяснится истинная ценность книги, хотя в количественном отношении она может и не быть очень редкой.

Е.Н.: Ваша оговорка относительно того, что редкость книги не связана прямо с научной ценностью, а кстати, и с ценностью коммерческой, очень важна. Многие книги с самого начала издаются таким небольшим тиражом, что сразу же становятся количественно редкими. Это и всевозможные ведомственные издания, и, например, авторефераты диссертаций. Если бы мы ценили книгу только по ее редкости, то сплошь и рядом издания, предположим, Ивана Федорова или Иоганна Гутенберга, были бы менее ценны, чем ведомственные издания...

А.М.: ...и те, которые в XIX и в начале XX века печатали в нескольких экземплярах, чтобы порадовать главу какой-то фирмы или его семейство... Теперь мне хотелось бы перейти к следующей проблеме — о частных и общественных собраниях, их роли в сбережении ценных, редких книг. Можно отметить и плюсы, и минусы частного собирательства. Одно из его преимуществ — это многообразие, распространенность. Собиратель может жить далеко от большого города, где имеются крупные книжные хранилища. Встречаясь с людьми, он может приобрести здесь экземпляры ценных книг, — а без его вмешательства они могли бы исчезнуть из поля зрения исследователей, попасть в такие условия, где их ждет верная гибель от сырости, либо от мышей, либо от пожара. Словом, такого рода собиратель может оказаться человеком, который обнаружил ценную книгу и спас ее, а потом сберег. Нужно помнить, что со временем все ценные личные собрания втекают словно ручейки в государственные книгохранилища или музеи. Тогда уже они по-настоящему служат своей стране. Вместе с тем, конечно, надо помнить, что в домашних условиях сохранить ценную коллекцию довольно сложно. Мы знаем, как отдельные замечательные собрания крупнейших русских собирателей погибали. Один из трагических примеров — гибель в московском пожаре 1812 года собрания А.И. Мусина-Пушкина, в котором был драгоценнейший уникальный список «Слова о полку Игореве»... Но ведь такого рода стихийные бедствия возможны и в государственных хранилищах. Одно хочу подчеркнуть, сам будучи страстным собирателем книг и рукописей: если уж ценная книга попала в руки собирателя, знающего свое дело, влюбленного в книгу, то она окружается им такой заботой, которую в государственных хранилищах, по крайней мере в прошлых десятилетиях, не находила. Мы знаем, например, что когда В.А. Верещагин — не художник, а библиофил — в конце прошлого века составлял каталог русских иллюстрированных изданий, он в Петербургской Публичной библиотеке почти не нашел русских книг, сохранивших полный комплект гравюр и других иллюстраций, литографий, потому что посетители библиотеки, пользуясь отсутствием хорошо организованного надзора, вырывали оттуда полюбившиеся им картинки.

Е.Н.: Хочу напомнить следующий случай. Д.А. Ровинский, известный исследователь русской графики, покупал книги, но так как собирал лишь гравюры, то вырывал иллюстрации, а книги выбрасывал.

А.М.: Я вовсе не хочу оправдывать Д.А. Ровинского. Его заслуги перед русским искусством, русской книгой известны. Вероятно, в данном случае мы имеем дело с курьезом.

Е.Н. : К сожалению, Алексей Иванович, и сегодня есть немало горе-собирателей; некоторые из них покупают книгу только для того, чтобы снять с нее книжный знак для своей коллекции. Они не понимают, что тем самым бесследно уничтожается доказательство принадлежности книги библиотеке, нередко принадлежащей человеку, жизнь и труды которого иногда представляют и большую культурную ценность.

А.М.: Вы правы, экслибрис — это паспорт книги. А собиратель экслибрисов, бывает, смотрит на книгу с вожделением не ради самой книги, а ради книжного знака. Вот он и старается экслибрис оторвать, положить в папку, а книга ходит потом без метрического свидетельства, разобраться в ее пути становится очень трудно... И все же собиратели редкостей, исходящие из беззаветной любви к книге, просвещению, культуре, науке, делают доброе дело и для своего народа, для своей страны, для человечества. Возьмите ту же Азбуку Ивана Федорова 1574 года. Если бы она в свое время не попала в руки С.П. Дягилева, весьма просвещенного собирателя книг, может быть, эта мало значащая в чужих глазах славянская книга, бог знает как оказавшаяся за рубежом, погибла бы и мы никогда не узнали о ее существовании. Конечно, очень жаль, что эта Азбука не у нас, но тут можно вспомнить о репринтах. Мы имеем очень хорошее воспроизведение этой книжки, позволяющее ученым извлечь из нее всю ту пользу, которая в ней потенциально заключена.

Е.Н.: Мне хотелось бы подчеркнуть в дополнение к тому, что вы сказали, еще одну черточку, которая характеризует книголюбов и которая делает для нас очень ценными собрания некоторых из них. Если книголюб интересуется каким-нибудь вопросом, он собирает по этой теме все — не только книги, но и любые печатные материалы в комплексе.

А.М.: Его не очень смущает, что это — книга или не книга... Это могут быть проспекты, афиши, указы...

Е.Н.: ...пригласительные билеты, программки, художественные открытки и так далее. Сейчас есть немало таких собирателей, которые коллекционируют материалы по какой-то определенной теме. Ни одно государственное книгохранилище этого не делает и делать не может. Поэтому-то в дальнейшем в государственное книгохранилище попадают в комплексе материалы, которые кроме как из частных собраний ниоткуда поступить не могут. В свое время на секции книги в Московском Доме ученых я показывал конволют, который совершенно случайно купил в Ленинграде. За основу конволюта взято юбилейное издание журнала «Обзор графических искусств» 1883 года, посвященное трехсотлетию со дня кончины первопечатника Ивана Федорова. Собиратель — некий Г. Троцкий, работавший в петербургской типографии О.А. Лемана, переплел вместе с журналом различные материалы: вырезки из газет, программы всевозможных юбилейных мероприятий, что делает сейчас его очень ценным. В свое время так поступал и книголюб-библиограф П.А. Ефремов. Недавно вместе с собранием Н.П. Смирнова-Сокольского в Государственную библиотеку СССР имени В.И. Ленина поступило двухтомное издание сочинений А.Н. Радищева, которое в свое время принадлежало П. А. Ефремову. Книголюб переплел издание, включил в него вырезки из газет и журналов, некоторые рукописные материалы, многие из которых, конечно, пропали бы, если бы он в свое время не собрал их. Если искать эти материалы по газетам и журналам, надо затратить уйму времени. Благодаря же ефремовскому конволюту исследователи могут очень быстро и легко получить их. К слову, необходимо позаботиться о том, чтобы библиотеки таких квалифицированных собирателей, какими в свое время были Д.В. Ульянинский или П.А. Ефремов, не дробились, а поступали бы в государственные хранилища. Таких собирателей и сегодня немало. В этом важном деле большую роль могло бы сыграть Всесоюзное добровольное общество любителей книги — в полном соответствии с Законом СССР об охране и использовании памятников истории и культуры. Местные организации Общества должны брать на учет и всячески охранять наиболее примечательные личные библиотеки.

А.М.: Здесь мы особенно сходимся во взглядах. Мы высоко оцениваем деятельность частных собирателей, но не рассматриваем ее как самоцель. Это чрезвычайно важная ступень и, если хотите, непременное условие для того, чтобы ценная книга, ценное издание, ценный документ были сбережены для потомства. Они рано или поздно попадают в государственное книгохранилище, находят место среди себе подобных и наилучшую обстановку для сбережения. Любопытный вопрос, который вы уже отчасти затронули, — воспроизведение редких книг. В самом деле, во всех странах мира и у нас редкие книги, ценные книги и, прежде всего, справочные издания — на первом месте все-таки они — начинают воспроизводиться факсимильно. Я, например, часто пользуюсь универсальной многотомной биографией Мишо. У меня, к счастью, имеется оригинальное, второе издание середины прошлого века, но мне известно, что одна из голландских фирм том за томом сейчас воспроизводит эту библиографию и продает ее. Труды Д.А. Ровинского, которого мы с вами упоминали, сделанное им знаменитое описание гравюр Рембрандта неоднократно перепечатывались и таким образом служат большому количеству собирателей и искусствоведов. Я думаю, что любой библиофил, если только он не заядлый ретроград, обеими руками проголосует за воспроизведение ценных книг, чтобы они обслуживали не какую-то горсточку людей — элиту, а были бы доступны всем любителям искусства. Надеюсь, что воспроизведение ценных изданий по хорошо продуманному плану найдет у нас широкую полиграфическую базу. И тогда случаев, о которых у нас шла речь, то есть, что копия обходится покупателю дороже оригинала, уже не будет. Если мы этим займемся как следует, то будут воспроизводиться безусловно хорошие, по-настоящему ценные книги и по доступным для советских людей ценам.

Е.Н.: Должен сказать, начало этому уже положено. Госкомиздат СССР принял специальное решение о выпуске факсимильных изданий. Типография №5 по заказу издательства «Художественная литература» и Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина выпустила факсимиле известного издания петровской эпохи «Юности честное зерцало». Первое издание этой книги сохранилось всего в одном полном экземпляре, который находится у нас, в Отделе редких книг, и послужил основой для воспроизведения. По нашему же экземпляру та же типография изготовила факсимиле миниатюрного издания «Басен Ивана Крылова» (Спб., 1835). Хорошо известны ученым репринты зарубежных изданий А. И. Герцена, которые на протяжении многих лет выпускает издательство «Наука». Вы уже говорили о факсимильном воспроизведении Азбуки 1574 года Ивана Федорова, выпущенном в 1964 и в 1974 годах Киевским издательством «Днипро». В издательстве «Книга» недавно создана специальная редакция — миниатюрных и факсимильных изданий. Предполагается, в частности, что она выпустит в свет репринты известных библиографических трудов Н.М. Лисовского и А.В. Мезьер.

А.М.: Вы привели очень хорошие примеры. Естественно, что люди, которые занимаются историей культуры, историей просвещения в нашей стране, очень заинтересованы в такого рода репринтах. Но конечно, можно было бы назвать еще очень много фундаментальных справочных изданий по всем вопросам искусства, литературы, науки, в которых нуждаются и студенты, и аспиранты, и преподаватели высшей школы и которые невозможно достать даже в библиотеках многих крупных университетов страны. Такого рода справочные издания, по-моему, особенно важны. Будь моя воля, я бы дал «зеленую улицу» воспроизведению важнейших, количественно редких и ценных изданий справочного характера по всем вопросам литературы, науки и искусства.

Е.Н.: Полностью согласен с вами, Алексей Иванович. Мне бы хотелось затронуть еще один вопрос. Вы говорили о большой пользе частных библиофильских собраний для формирования фондов государственных книгохранилищ. Хотелось бы этот вопрос рассмотреть и с иной точки зрения. Поговорить о долге государственных книгохранилищ, об их обязанности по отношению к частным собраниям, по отношению к библиофилам. У нас со стародавних времен сложилась, на мой взгляд, неправильная практика. Частные библиотеки, которые сплошь и рядом сами по себе являются памятниками культуры, памятниками своей эпохи, своего времени, попадая в государственные хранилища, не хранятся комплексно, а рассортировываются по различным помещениям...

А.М.: ...то есть как библиотеки, как собрания они погибают.

Е.Н.: Совершенно верно! Даже такой культурный и интеллигентный библиотекарь, как Алексей Егорович Викторов, который основал Отдел рукописей и старопечатных книг в Московском Румянцевском музее, не считал для себя зазорным брать из разрозненных старопечатных изданий неполные экземпляры и комплектовать из них один полный экземпляр, а то, что оставалось, продавать или менять с другими хранилищами. В результате очень важные для науки, для истории книгопечатания вкладные и владельческие записи сейчас приходится искать в разных местах. Начало записи, положим, в экземпляре, который находится у нас в Отделе редких книг, середина — в экземпляре Публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, а конец — опять-таки у нас. Я мог бы назвать, пожалуй, одно только хранилище — Государственный исторический музей, в котором фонды содержатся комплексно, книги в них имеют те же самые инвентарные номера и индексы, под которыми они были у собирателей. Там, например, цельными хранятся собрания И.Н. Царского, А.С. Уварова, П.В. Щапова, А.Д. Черткова, И.Е. Забелина и других книголюбов и ученых. Мне думается, что в дальнейшем к наиболее значительным личным собраниям, которые сейчас поступают в государственные хранилища, надо относиться точно так же. Это уже делается. Пример тому — собрание Н.П. Смирнова-Сокольского, поступившее в Государственную библиотеку СССР имени В.И. Ленина. Или собрание русской поэзии И. Н. Розанова, которое хранится в Музее А.С. Пушкина в Москве. Было бы, мне кажется, очень и очень полезно, если бы мы попытались реконструировать некоторые старые библиотеки, которые были выдающимися памятниками культуры своего времени. Это сделано, например, с библиотекой М.В. Ломоносова и А.С. Пушкина. В настоящее время Отдел редких книг совместно с Университетской библиотекой Хельсинки реконструирует библиотеку государственного деятеля петровской эпохи А.А. Матвеева.

А.М.: Вы затронули очень важные вопросы. В примере, который вы привели, речь шла не только о разрушении состава библиотеки, но и о разрушении отдельных экземпляров. Здесь двух мнений быть не может. Конечно, всяческого уважения заслуживает человек, который всю жизнь посвятил собиранию библиотеки. У него был какой-то замысел, представляющий не только индивидуальную ценность, но и ценность общественную, а это, за редким исключением, очень часто совпадает. Такой человек, конечно, заслуживает того, чтобы его библиотека рассматривалась как нечто целое, как архитектурное сооружение, которое нельзя разъять на отдельные кирпичики. Попробуйте вынуть книгу, и цельность библиотеки будет потеряна. Вы знаете, какая различная судьба постигла библиотеки французских писателей и мыслителей XVIII века — Вольтера и Дидро. И та и другая были приобретены Екатериной И. Но библиотека Вольтера дошла в цельности и сохранности до наших дней и являет собой величайшую культурную и историческую ценность. А если ее расчленить, ничего замечательного она не представляла бы: Вольтер не был библиофилом в нашем смысле слова. А библиотеку Д. Дидро исполнительный и очень добросовестный библиотекарь, не помню сейчас его имени, сразу же распределил по различным отделам. Сегодня чрезвычайно трудно составить даже приблизительное представление о том, какие книги любил, среди каких книг жил, откуда черпал информацию один из величайших умов XVIII века Дидро! Или возьмите библиотеку М.В. Ломоносова. Обретение ее — пусть не в полном объеме — мы все с радостью недавно пережили. А ведь она почти перестала существовать. После того как она была пожертвована Гельсингфорсскому университету, тогдашние библиотекари, не особенно задумываясь о ее происхождении, распределили все книги по различным отделам. На сегодня выявлены лишь несколько десятков книг, относительно которых можно с уверенностью сказать, что они принадлежали Ломоносову. Конечно, собиратели личных библиотек далеко не всегда могут идти в сравнение с именами, которые я здесь называл. Но тут, если я вас правильно понимаю, речь идет вовсе не об увековечивании имен собирателей — они сделали доброе дело и память о них сохранится — а именно о том, чтобы сберечь для потомства книжные богатства. Но и здесь нужно избегать крайностей... Как-то я посетил в Париже музей, составленный преимущественно из частных пожертвований, музей, в котором собраны картины импрессионистов. Когда вы ходите по залам этого музея, вам бросается в глаза: здесь распалась связь времен. Чтобы получить представление о Пабло Пикассо определенного периода, надо побывать и в одном зале, и в другом, и в третьем, потому что одна картина Пикассо есть в частном собрании мадам такой-то, другая картина — в собрании месье такого-то. Каждый из них требовал, чтобы его собрание картин сохранялось в целостности. Для посетителя музея такая система хранения создает определенные трудности. Может быть, в дальнейшем придется идти двумя путями: для коллекции, которая действительно имеет высокое книговедческое, историко-культурное значение, добиваться статуса заповедника, какой, например, приобрело для нас собрание Н.П. Смирнова-Сокольского в Библиотеке имени В.И. Ленина. Для других же, менее значительных, можно также пользоваться условным значком, позволяющим восстановить принадлежность книг, но распределять их по отделам для того, чтобы облегчить пользование ими. Я думаю, что такие два принципа в разумном сочетании окажутся достаточно гибкими и будут отвечать интересам как отдельных собирателей, так и государственных библиотек.

Е.Н.: Я с вами совершенно согласен, Алексей Иванович, но мне бы хотелось подчеркнуть разницу между экспонированием отдельных коллекций в музеях и комплексным хранением личных собраний в библиотеках. Посетитель библиотеки никогда не обозревает частное собрание целиком. Он имеет дело лишь с отдельными книгами. Другое дело, что комплексное хранение собраний создает немалые трудности для библиотек. Хотелось бы затронуть и другой вопрос. «Альманах библиофила» адресован широкому кругу читателей. Ну, а они ждут от нашей беседы ответа на следующие вопросы: что им собирать; могут ли они рассчитывать на то, что в их собрания попадут редкие книги, и нужно ли им вообще коллекционировать редкие книги?

А.М.: Поскольку речь идет о моем мнении, хочу сказать, что собирать книги стоит лишь тому, кто понимает, что не делать этого он не может. И когда у него есть такое внутреннее убеждение, он решает для себя, какую тему или творчество какого автора предпочитать. На протяжении жизни программа собирательства может меняться, могут меняться интересы. На каком-то этапе, вы помните, знаменитый Д.В. Ульянинский собирал художественную литературу, в частности прижизненные и первые издания русских писателей, потом он охладел к этому и занялся библиографией, стал избавляться от книг, ставших для него лишними. Я вполне допускаю, что в разные периоды жизни у человека могут быть разные увлечения...

Е.Н.: Можно ли попросить вас сослаться на собственный пример?

А.М.: Мой пример, наверное, не очень показателен, потому что с точки зрения очень многих моих уважаемых коллег-книговедов я принадлежу к устаревшему типу библиофилов XIX века, которые собирали так называемые универсальные библиотеки. В настоящее время такого рода собрания редки. В наше время высоко ценятся библиотеки узкого профиля, где представлены книги, рукописи, автографы, снимки — все, что относится, допустим, к А.С. Пушкину, Ф.М. Достоевскому, С.А. Есенину или А.А. Блоку. Иногда таким собирателям удается, благодаря необыкновенной требовательности, энтузиазму, глубоким познаниям, достичь того, чего иная крупная библиотека сделать не может. Но есть и люди с очень широким спектром интересов. Понимая, что собрать все книги невозможно, они стараются выбирать лучшие — не по внешнему виду, конечно, а по их авторитетности, научной значимости. По мере того как такая библиотека собирается, книголюб убеждается, что может находить в ней ответы не только на многочисленные вопросы, которые у него возникают повседневно, но и когда он предпринимает то или иное исследование — сегодня в одной области знаний и культуры, завтра в другой. Иметь под руками в своей библиотеке важнейшие источники, справочники, первые издания тех авторов, с которыми вы хотите беседовать... Вот примерно по такому принципу собиралась моя библиотека. К этому можно добавить, что я никогда не был равнодушен к полиграфическим и художественным качествам издания. У меня рядом с книгой, скромной по внешности, но являющейся своего рода библией в истории точных наук, скажем, первым изданием «Математических начал натуральной философии» И. Ньютона (в нашей стране, по-моему, имеется самое большее три экземпляра этого первого издания), вы можете найти, например, издание сочинений Вергилия, осуществленное Баскервилем, одним из крупнейших мастеров книжного искусства XVIII века, в великолепном сафьяновом переплете того времени. Короче говоря, меня в моей библиотеке всегда влечет и содержательная сторона, и сторона образная. В этой библиотеке можно выделить, как составную часть, целый музей книги. Мое давнее желание, — его разделяла моя покойная жена, — когда в Библиотеке имени В.И. Ленина откроется Музей книги, передать ядро моего собрания. Думается, оно окажется там небесполезным.

Е.Н.: Ядро вашей библиотеки, Алексей Иванович, будет небесполезным и в Отделе редких книг. Мне бы хотелось еще раз поблагодарить вас за прекрасную коллекцию инкунабулов, которую в 1977 году вы передали нам. В 1979 году к нам поступило ваше собрание славянских старопечатных книг. Мы надеемся, что и остальные жемчужины вашей библиотеки поступят в Отдел редких книг. А сейчас мне хотелось сказать, что определенный стержень есть и в вашей библиотеке. Было бы все-таки неправильно называть ваше собрание универсальным. Мне кажется, что цель, которую вы перед собой ставили, собрать наиболее характерные образцы искусства книги, образцы, которые иллюстрируют поступательное развитие книжного дела с первых его шагов и до настоящего времени.

А.М.: Это одно из начал, определяющих формирование моей библиотеки, но не единственное. Вот, скажем, получил я несколько лет назад через покойного Николая Ивановича Сахарова предложение участвовать в сборнике ,,500 лет после Гутенберга». Выбрал тему: ранняя научная книга в Западной Европе. Но обнаружил, что на полках моей библиотеки мало оригинальных изданий, относящихся к западноевропейской научной книге XVII и XVIII веков. Во всяком случае, много замечательных вещей, которые мне бы просто хотелось держать в руках, чтобы писать по первоисточникам, я не обнаружил у себя. И я потратил около полутора лет на приобретение недостающих книг. В результате мое собрание научной книги, бывшее довольно скромным, возросло в несколько раз... Необходимость иметь под рукой источники, справочную литературу, первые издания, относящиеся к той области, которая в данный момент занимает, — это один из мощных побудителей в расширении состава и в пополнении библиотеки.

Е.Н.: Значит, вы приобретаете книги, которые вас интересуют с точки зрения их содержания, оформления и исполнения, — а не вообще любую книгу только в силу ее редкости?

А.М.: Ну, конечно, избави бог!..

Е.Н.: Вернемся к вопросу об универсальности. В свое время филателисты собирали так называемые генеральные коллекции марок Европы, Азии, отдельных стран... Сейчас это делать труднее, поскольку старых марок в продаже нет, а если и есть, то стоят они очень и очень дорого. Поэтому ныне филателисты, особенно начинающие, переходят к тематическому коллекционированию. Мне кажется, что нечто подобное наблюдается и в библиофильстве. Если в XIX веке М.П. Погодин, В.М. Ундольский, И.П. Каратаев, А.Н. Кастерин могли надеяться собрать более или менее полную коллекцию славянских старопечатных книг, то сейчас ни один книголюб, какими бы средствами он ни обладал, не в силах составить сколько-нибудь полную коллекцию славянских старопечатных изданий или, допустим, русских книг XVIII века, или изданий Альда Пия Мануция. В свое время Н.Н. Бирюков составил превосходную коллекцию изданий нидерландских типографов Эльзевиров; теперь такой возможности у собирателей нет. Поэтому мне представляется, что генеральной линией библиофильства должно стать тематическое собирательство, то есть собирание книг по вполне определенной и достаточно узкой теме. Это полезно и в том отношении, что человек, который собирает книги по какой-то узкой теме, становится специалистом в этой области.

А.М.: Евгений Львович, я отношусь с уважением к таким книголюбам, но я не считаю тематическое собирательство ни генеральной линией библиофильства, ни единственно возможной, во всяком случае. Я думаю, что в наше время, когда перед каждым человеком стоит задача непрерывного образования — учиться всю жизнь от колыбели до могилы, — все большее значение приобретают домашние библиотеки широкого профиля, которые содержали бы в себе произведения классиков художественной литературы, как отечественной, так и зарубежной, советских авторов, основную общественно-политическую литературу и, конечно, важнейшую литературу по специальности. Будучи педагогом, приверженцем всесторонне развитого человека, я очень хочу, чтобы в домашней библиотеке, скажем, техника имелись бы книги и по географии, и по философии, и по истории искусств, и по многим другим отраслям знания. Однако я вовсе не хочу противопоставить мой идеал семейной библиотеки вашей характеристике специализированных собраний, может быть, очень богатых, в какой-то мере даже рекордных по своему богатству. Мне кажется, что такие библиотеки, в которых удастся собрать все о немногом, возможно, интересны, но их нельзя рассматривать как типичные, как массовые... С моей точки зрения, типичная, массовая семейная библиотека будущего — это библиотека универсального профиля, с тем чтобы семья могла брать все самое дорогое, самое ценное из унаследованного человечеством в области литературы, искусства, общественно-политических идей, в области науки и техники. Очень важно иметь возможность в любой момент снять с полки томик, восстановить в памяти, свериться, получить какой-то толчок, какую-то зарядку для своего общения с товарищами, а может быть и для непосредственного использования в своей работе.

Е.Н.: Алексей Иванович, не видите ли вы одну из причин существующего в стране книжного голода в стремлении иметь по возможности в каждом доме собрание любимых книг?

А.М.: Я думаю, что вы правы. Но совершенно ясно, что это в то же время и показатель возросших культурных устремлений советских людей. Надо изыскать реальные меры для того, чтобы удовлетворить возрастающий спрос на книги. Одна из них — реализуемое уже несколько лет решение Госкомиздата СССР: выпускать в привлекательных мягких обложках классическую отечественную и переводную литературу. Проводимая Всесоюзным обществом книголюбов линия на привлечение литературы из личных собраний в общественное пользование также помогает решить нелегкую проблему, возникшую вокруг книги.

Е.Н.: Будем надеяться, что некоторые соображения, высказанные нами в ходе беседы, окажутся полезными для владельцев книжных богатств. Ведь мы, как мудро заметил патриарх советского библиофильства Алексей Алексеевич Сидоров, — владельцы книжных сокровищ лишь на краткое время нашей жизни.