RARUS'S GALLERY

Пятьдесят лет тому назад (в 1872 г.) появилась небольшая книжка Г.Н. Геннади «Русские книжные редкости», 20 лет тому назад (в 1902 и 1903 г.) вышли, под тем же заглавием, два выпуска работы Н.И. Березина, псевдоним которого давно раскpыт. Одновременно с Березиным, над тем же вопросом работал известный московский книголюб Дм. Вас. Ульянинский, который посвятил выяснению понятия «книжной редкости» около десятка страниц в своих интересных очерках: «Среди книг и их друзей. Часть первая» (и, к сожалению, единственная), изданных в Москве в 1903 году. Несмотря на то, что литература о книжных редкостях имеет у нас такую почтенную давность и что в решении спора об этом, кроме вышеупомянутых лиц, принимали участие и некоторые другие, «воз и ныне там», т.е. до сих пор мы не пришли еще к единодушному мнению, в чем же действительно заключается редкость книги. Если я позволяю себе сегодня еще раз поднять этот вопрос, то делаю это, конечно, не потому, что надеюсь разрешить его единолично. Мне кажется даже, что главная вина предшествующих исследователей и заключалась в том, что они брались за дело единолично. Нет, я желал бы выслушать по этому делу авторитетное мнение своих сочленов, так кaк все мы обладаем библиотеками, а, кроме того, многие из нас ими заведуют или в них служат, и все мы уверены, что в составе этих библиотек у каждого из нас имеется большее или меньшее количество редкостей. Поэтому всякому из нас приходилось задумываться над этим вопросом, и в решении его все мы заинтересованы. Было бы очень желательно, если бы мы могли столковаться по этому поводу и потом заявить свое мнение от лица Русского Библиологического Общества. Я позволяю себе оставить в стороне иностранные труды по данному вопросу, так кaк на Западе учено-литературная деятельность развивалась, по большей части, при несколько иных условиях; а затем, что самое главное, если судить о редкости книги по тем замечаниям, которые имеются по этому поводу, например, в такой общедоступной книге, кaк руководство по библиотековедению Грээля, то тамошние выводы почти совпадают с общепринятыми у нас. В России первым теоретическим решением вопроса должна быть признана статья Г.И. Геннади в №№ 129 и 130 «Спб. Ведомостей» 18S2 г. (опять, если угодно, юбилейная дата, 70 лет тому назад), перепечатанная им с дополнениями во введении к упомянутому труду: «О редких книгах, в особенности русских». К этой работе Геннади у нас принято относиться с некоторым пренебрежением. Создалось даже, кaк известно, особое выражение «библиографы Геннадиевского толка» для означения лиц, охотящихся за перечисленными в упомянутой книжке редкостями. Из числа таких особенно рьяных поклонников Геннади следует, прежде всего, отметить И.М. Остроглазова, «Книжные редкости» которого печатались в «Русск. Архиве» (1891 и 1892 г.г. и отд., не оконч.), и А.Е. Бурцева, который во вступлении к своему «Описанию редких российских Книг» (Спб. 1897 сл.) перепечатал статью Геннади. Но нельзя отрицать, что все последующие библиографы, занимающиеся вопросом о книжных редкостях, не исключая Д.B. Ульянинского, который иронически говорит про «Геннадиевцев» и называет собрание одних только книжных раритетов «достоянием библиомана-маньяка, а не разумного библиофила», исходят в определении и обозрении материала от Геннади. Ульянинский довольно наивно объясняет причины этой зависимости в следующих выражениях: «Начальное рассуждение Геннади о редких книгах вообще, а о русских в особенности, остается неизменной схемой для всех последующих библиографов по той простой причине, что в вопросе этом приходится наталкиваться на одни и те же данныя». Я бы добавил к этому, что Геннади, был несомненно, человеком европейски образованным и, во всяком случае, недурно знал подлежащую иностранную литературу. Почтенный московский библиограф заимствовал даже иногда у Геннади его примеры. К сожалению, изложение, а особенно определение редкости у самого Геннади очень расплывчато, а потому позволим себе оставить его в стороне, так как последующие исследователи вопроса, повторяя данныя Геннади, передают их гораздо более сжато, и обратиться прямо к тем авторам, Которые формулировали свои взгляд на редкие книги вполне точно и определенно, именно к Н.И. Березину и Д.В. Ульянинскому. Первый из них делит книжные раритеты на следующие 6 отделов:

1) Книги, которые печатались в ограниченном количестве экземпляров и не поступали в продажу.

2) Книги, которые были истреблены по кaкому бы то ни было случаю.

3) Оттиски из журналов, в большинстве издаваемые в количестве 100 экземпляров.

4) Издания, напечатанные в отдаленной провинции.

5) Родословные или генеалогические исследования, как предназначенные только для родных и знакомых, издаваемые большею частью в очень малом количестве экземпляров не для продажи.

6) народные и так называемые летучие издания, печатавшиеся к какому-нибудь событию, например, на войны: 1812, 1854, 1877 г.г., по случаю царского приезда, коронации и на множество других событий».

Легко видеть отсюда, что отдел 5-ый целиком, а отдел 3-ий в значительной доле входят, кaк составные части, в первый; затем отдел 4-ый допускает в своем применении самый широкий произвол; в отделе 2-м выражение «истреблены» слишком сильно и обще. В самом деле, так называемые инкунабулы, признаваемые всеми за редкость, могут, с точки зрения Березина, попасть только в этот отдел, а ведь про них неудобно сказать, что они были истреблены. Д.В. Ульянинский в общем правильно заметил по поводу книжки Березина, что «большая часть его списка занята изданиями только распроданными». Обратимся теперь к самому Ульянинскому. Признаком «подлинной редкости» он считает «абсолютно малое число существующих экземпляров». Исходя из этого основного положения, он делит книжные раритеты на 5 следующих отделов:

1) инкунабулы XV и XVI веков безусловно, а «первенцы гражданской печати» Петровского времени с большими ограничениями. Но позволю себе забежать несколько вперед. Причина, по которой почтенный библиограф считал инкунабулы за редкость, довольно своеобразна. Говоря о своей пятой категории, т.н. фактических редкостях, считаемых за таковые на основании «данных опыта и любительской практики», автор замечает: «К этой же категории (фактических редкостей) должны были бы, в сущности, относиться и инкунабулы, но, в виду того почета, которым повсеместно окружаются общемировые и собственные национальные колыбельные издания, инкунабулы всеми библиографами выделяются в особый самостоятельный отдел книжных редкостей, выдвигаемый обычно вперед всех других». Конечно, инкунабулы должны цениться не потому, что это общепринято, а в виду их важного научного значения, как источников для истории книгопечатания, начала которого и вообще, и у каждого почти народа в отдельности, представляют столько неясного и противоречивого, что всякая книга, принадлежащая к этой категории, должна быть подвергаема внимательному обследованию. К тому же экземпляры одного и того же первоначального издания, в силу различных условий, часто сильно отличаются друг от друга. Наконец, на инкунабулах бывают нередко рукописные пометы прежних владельцев или лиц, работавших над книгой, например, так называемых раскрашивателей - иллюминаторов, и эти пометы помогают точнее установить время выхода издания в свет. Вторая категория книжных редкостей у Ульянинского совпадает с первой у Березина, а именно: «Книги, печатанные в заведомо малом числе экземпляров, не свыше, например, 60, причем, чем отдаленнее год их выхода, тем они, конечно, реже, так как часть с течением времени неминуемо утратилась. Почти все издания этой категории не назначаются в продажу». Таким образом, Д.В. Ульянинский определяет количество экземпляров раритета (конечно, совершенно произвольно) 60-ю, а не сотней, Как Березин, обнаруживая в этом, как и всюду, в своем рассуждении, похвальное стремление, возможно, ограничить понятие «книжной редкости». К этому же разряду он причисляет, далее (там же), «издания, выпущенныe из не профессиональных, любительских типографий. Сюда принадлежали также многие правительственные и общественные издания, печатавшиеся по разным специальным поводам для тесного кpyra прикосновенных должностных лиц, часто с отметкою «секретно» или «конфиденциально», и большая часть родословий дворянских фамилий». Здесь, в конце, совершенно верно исправлена ошибка Березина, который относил эти генеалогические разыскания в особый отдел. Что касается первой части упомянутой цитаты, то для библиографической точности следовало бы добавить, что подобными сказанным пометами были еще «доверительно», «совершенно секретной, «совершенно доверительно», и эти последние обозначения были наиболее важными. Вероятно, были и другие аналогичные пометы, Которые следовало бы собрать и классифицировать. Затем, у Ульянинского речь идет об оттисках для которых, как мы видели, Березин отводил особый отдел. Д.В. Ульянинский высказывает опасение, что количество редкостей этой категории будет все более и более возрастать и, «наряду с ничтожностью содержания массы их и при незначительной (за немногими исключениями) цене попадающих на рынок экземпляров», в число книжных раритетов попадет много лишнего балласта. Здесь меня поражает упоминание о цене. Неужели почтенный автор требовал, чтобы редкость непременно стоила дорого? В конце концов Д.В. Ульянинский мирился на следующем: «Более смело из числа оттисков можно причислить к редкостям оттиски из старых журналов и газет, например до 60-х годов прошлого ХIХ века, и оттиски из «Журнала Министерства Народного Просвещения», издаваемые, по большей части, в малом (около 50) числе экземпляров и представляющие произведения научно-литературного или исторического содержания. То же в общих чертах надо сказать и о диссертациях». Причину такого благосклонного отношения к этим произведениям печатного станка автор добродушно поясняет в примечании: «Я лично большой любитель оттисков и диссертаций». Нo кто же из нас не любит оттисков, особенно теперь, когда, по неизбежным условиям переживаемого времени, мы стеснены и «кубатурой», и многомиллионными платами за квартиру, и страшной дороговизной транспорта, в случае перемены местожительства, так что нам становится совершенно не под силу держать у себя громоздкие серии журналов, в каждой книжке которого нас может непосредственно интересовать обычно не более одной трети содержания и все-таки вряд ли оттиски могут быть причислены к редкостям. Прежде чем, однако, вести дальнейшее рассуждение по этому предмету, я позволю себе сделать существенное, Как кажется, дополнение к словам Ульянинского, именно, что надо понимать под оттискoм. Я не сомневаюсь, что и сам почтенный автор разумел под оттиском переверстку журнальной статьи, снабженную к тому же обложкой. Иначе подобных редкостей-оттисков, в виде вырезок, каждый может наделать сколько угодно сам из любой книжки журнала. А оговорку эту необходимо сделать потому, что в «Журнале Министерства Народного Просвещения» кык раз и была такая практика, что 50 экземпляров вырезок давались всем авторам бесплатно, а при желании получить большее количество оттисков той или другой статьи автор должен был уже оплатить их стоимость, и тогда статья обычно подвергалась переверстке и снабжалась обложкой. Затем ограничение редкости оттисков одним «Журналом Министерства Народного Просвещения» также совершенно произвольно. Разве нас всех не заинтересовали бы многие оттиски, например, из «Вестника Европы», «Исторического Вестника, «Русской Мысли» и им подобных, так называемых толстых журналов? Наконец, что касается диссертаций, то мнение о печатании их в малом количестве (до 60 экземпляров) совершенно ошибочно. В то время, когда писал Д.В. Ульянинский, один лишь университет, где защищалась диссертация, требовал себе не менее 60 экземпляров, а обычно до 100 и даже более, и, кроме того, диссертация за месяц до диспута должна была иметься в продаже. Поэтому печатать менее 200 экз. было невозможно,и, значит, эти книги следует исключить из разряда редкостей. Что касается оттисков из старых газет, то, кoнечно, это редкость, но вопрос, что более редко, сама газета или оттиск из нее. Во всяком случае сохранить № газеты или даже вырезку из нее гораздо труднее, чем оттиск. Мало того, всякую книгу, в том числе и оттиск, мы должны оценивать, прежде всего, со стороны содержания, и с этой точки зрения надо признать, что текст всякого оттиска существует в достаточном количестве экземпляров. Действительно, помимо нахождения в журнале, многие статьи помещаются авторами затем еще в сборниках своих мелких произведений (opuscula) собрании сочинений и т.п., зачастую в дополненном и исправленном виде, отчего первоначальный журнальный текст теряет всякую цену. Важны только те оттиски, в которых журнальный текст подвергается существенным изменениям и дополнениям, но такие оттиски переиздаются обычно не в малом количестве экземпляров. Вот почему заграницей, где количество оттисков, даваемых из журналов, не превышает 10, 15, максимум 20, они никогда не отмечались, кaк редкости. Поэтому никоим образом нельзя одобрить и искусственное создание подобных редкостей, кaк это практиковал и сам Д.В. Ульянинский, напечатавший даже без переверстки, но с обложкой, в 1913 г. из описания своей библиотеки 10 нумерованных отдельных оттискoв под заглавием «Библиотеки отдельных лиц. (Материалы печатные и рукописные)». Наконец, при суждении о количестве печатаемых экземпляров следует коснуться и того щекотливого вопроса, что обозначаемый на книге тираж издания не всегда совпадает с действительностью. Иногда бывает так, что истинного количества экземпляров не знают и сами авторы. Taк, В.Л. Модзалевский сообщил Д.В. Ульянинскому, что оттиск статьи первого «Письма Н.И. Лобачевского к И.Е. Великопольскому» напечатан Казанским физико-математическим обществом в количестве 50 экземпляров, тогда как, по официальным данным, их было сто. Конечно, это надо, объяснить совершенно неумышленной случайностью. Но гораздо чаще такие недоразумения должно относить на счет издателей, для придания ценности книге. И эта практика существует не только у нас, где, к сожалению, она особенно развилась за последнее время, но и за границей, Как свидетельствует остроумный французский фельетонист J.Richаrd в своей бойко написанной книжке «L'art de former une bibliotheque» (Paris, 1883, р.84): «Jе connais un Sottisier dе Voltaire qui... а toujours l'аir d'etre le dernier exemplaire а vendre chez un libraire que je pourrais nommer. Се dernier exemplaire est d'ailleurs inepuisable».

Типичными редкостями второй категории Д.В.Ульянинский считает книги, оттиснутые в одном или двух экземплярах, и в качестве таковых приводит описанный уже у Губерти (Материалы для русской библиографии, т.I, №103) и лишь считаемый за уник, чего Ульянинский не упоминает: «Карманный календарь Е.И.В.Павла Петровича на 1761 год» и затем указанные у Геннади (Русск. книжн. редкости, стр. 9, и литература pyccкoй библиографии, стр. 82-83 и 155) — по два экземпляра каждая: 1) На память о девятом июне 1867 г. (сборник, поднесенный барону М.А.Корфу). 2) Таблица, представляющая цены главнейших книг И.Публичной Библиотеки, на французском языке (Tableau comparatif des encheres de 1854 avec les prix de librairie et ceux des ventes precedentes) и 3) Catalogue de la bibliotheque de ma Sophie (граф. С.Г.Чернышевой) Noscou. 1828. Но, кроме этого, в печати есть упоминание еще о двух книгах, напечатанных у нас в единственном экземпляре. Оба указания эти имеются в журнале «Библиограф». Именно, 30 апреля 1888 года, при чествовании пятидесятилетнего юбилея литературной деятельности А.Н. Майкова, ему поднесена была книга, со всеми приветственными стихотворениями, присланными на праздник, изданная для юбиляра в единственном экземпляре (Библиограф, 1888, №5—6, стр.257). Точно так же 28 февраля 1886 года 35 сотрудников «Нового Времени», по случаю десятилетия со дня существования этои газеты, поднесли ее издателю, А.С. Суворину, свои автобиографии, напечатанные в одном экземпляре. Эта книга подробно и тщательно описана в «Библиографе» за 1892 г., №12, стр.430-431; здесь же воспроизведено fac-simile обложки этого любопытного издания, которое я видел у Н. Лиcoвcкoro и с которого он заказал самую точную рукописную копию, строка в строку и буква в букву. Дальнейшее рассуждение Д.В. Ульянинского также нуждается в некоторых оговорках и дополнениях: «К редкостям второй категории», говорит он, «надо причислить также особые экземпляры обычных книг, печатаемых с какими-нибудь особенностями, в малом всегда числе: на цветной бумаге, бристольской, картоне, пергаменте, шелку с огромными полями, цветным шрифтом, с особыми бордюрами или украшениями, с большим, чем обыкновенно, числом снимков или других приложений, и, кроме того, корректурные экземпляры многих книг, часто представляющие немало вариантов и пропусков (курсив мой) против изданного впоследствии текстах. Мне кажется, что гораздо интереснее экземпляр, представляющий лишнее по сравнению с обычным текстом. Например, думаю, всем нам было бы очень интересно прочесть те сцены «Войны и Мира», которые Толстой пропустил в угоду своей супруге. Наконец, здесь же не упомянута Д.В. Ульянинским одна действительно большая и ценная редкость, это так называемый Hand-exemplar автора, к которому он обычно делал разного рода дополнения и исправления, перекладывал его для этой цели нередко белыми страницами. Так, А.В. Амфитеатров рассказывал (в «Звере из бездны»), что у него имеется экземпляр диссертации проф. В.И. Moдестова «Тацит и его сочинения» (Спб. 1864), сначала до конца переработанный автором для нового издания; равным образом Я.Ф. Березин-Ширяев в своих воспоминаниях о М.H. Лонгинове передает, что видел у него настолько дополненный экземпляр его известного труда «Новиков и мовсковские мартинисты» (M. 1869), что при втором издании автор предполагал напечатать книгу в двух томах («Библиограф», 1892, №2, стр.52). Дальнейшие примеры излишни, так как, думаю, все мы охотно делаем такие прибавки к своим сочинениям, особенно к тем из них, которыми остаемся довольны более других.

Обращаемся к установленной Д.В.Ульянинским третьей категории редких книг: «Издания, уничтоженные по распоряжению правительства, суда или цензуры, истребленные самими авторами, погибшие во время пожаров, наводнений, в море и пр.» (стр. 24). Следующий далее пример группового уничтожения изданий времени Иоанна Антоновича заимствован у Геннади (Pyccк. кн. редк., стр.11-12). В числе уже новый книжных редкостей этой категории, «противополагаемых», кaк пишет автор, «Геннадиевским и Остроглазовским», Ульянинский упоминает три книги, при чем для первой дает неверное заглавие: «Летурно. Происхождение нравственности», тогда как на самом деле книга называлась: «Прогресс нравственности» (см. М.К.Лемке, «Вестник Права», 1905, кн.3, стр.129; он же, «Книга и Революция», 1920, №5, стр.76; С.Р.Минцлов, «Редчайшие Книги». Спб., 1904, стр. 26). Вторая из названных Ульянинским книг—биография Каткова, написанная Р.И.Сементковским, была перепечатана в собрании его сочинений и потому редкости не представляет. Конечно, теперь, с открытием архивов цензурных и особенно Главного Управления по делам печати, число подобных редкостей должно быть значительно умножено, и заняться специальным описанием их было бы весьма благодарной и полезной задачей, тем более, что подготовительные работы, в виде 2 названных статей М.К. Лемке и книжки С.Р. Минцлова, уже имеются. Наконец, в эту же категорию автор относит книги, у которых впоследствии, уже по выходе в свет, были перепечатаны или уничтожены те или иные страницы. Примером их так же, кaк у Геннади, служит IV том Сопикова с пресловутыми Радищевскою и Пономаревскою страницами. Конечно, и здесь новое время давало также немало материала, в доказательство чего стоит только пересмотреть упомянутую книжку С.Р.Минцлова. Напомню также, что прежде очень ценился роман Д.Л. Мордовцева «Знамения времени» (Спб. 1870) с неперепечатанной страничкой о качающемся трупе.

К четвертому разряду Ульянинским причисляются издания недопечатанные и вообще несостоявшиеся. Понятно, что теперь, в силу пережитых нами государственных переворотов, можно набрать великое множество примеров на раритеты такого рода, но в те мирные времена, когда писал московский библиофил, он считал, что «все почти известные редкости этого рода принадлежат к области прежнего времени и довольно подробно описанны у Геннади и Остроглазова». Из нового времени Д.В.Ульянинский приводил два примера: Каталог библиотеки Нежинского Историко-Филологического Института (1882-83 гг.; автор ошибочно пишет «Лицея») и II том труда Н.В.Воскресенского «Пятидесятилетие Воронежских Губернских Ведомостей» (Воронеж, 1901). Но он мог бы добавить сюда упоминаемые им в I томе описания своей библиотеки (№314) примечания Н.С.Тихонравова к «Русским драматическим произведениям 1672-1725 гг.», кaк известно, весьма гибельно повлиявшие на судьбу диссертации П.О. Морозова по истории древнего русского театра. Вообще, за промежуток времени между изданием «Среди книг» и описанием своей библиотеки, Д.В. Ульянинский приобрел довольно изрядное количество сведений по библиографии и, если бы он написал свои заметки после составления каталога своего книгохранилища, то они много бы выиграли в своей обстоятельности.

Наконец, к V разряду редкостей Ульянинским отнесены «Издания, более или менее старые, которые сделались редкими по условиям времени и которые» автор называет «фактическими редкостями». Основанием для этого служат «данныя опыта и антикварно-любительской практики». Книги этого разряда не попадаются на книжном рынке, редко находимы не только в частных, но и государственных библиотеках и вообще известны самому ограниченному кpyгy лиц. Лeгкo признать, что эта категория — самая неудачная по своему определению, начиная с заглавия. Почтенный автор, видимо, сознавал это и сам и потому старался возможно точнее и яснее обосновать свое положение. Он рассуждал так: «С одной стороны, редкость настоящей категории обусловливается или малым числом напечатанных экземпляров, или уничтожением издания, или совершенным невыходом его в свет, но только мы этого до поры, до времени не знаем»... «С другой стороны, сюда же относится большинство изданий, зачитанных и уничтоженных временем (старинные песенники, сказки, календари, азбуки, детские книжки, книжные росписи XVIII столетия, лубочные романы и повести), или старинные же летучие издания, посвященные, большею частью, злобам дня, с знаменитыми Ростопчинскими афишами и Наполеоновскими прокламациями во главе». К этой же категории, кaк было сказано выше, должны были бы, по мнению автора, собственно относиться и инкунабулы. Таким образом, эта категория редкостей как бы подразделяется на две части: к первой принадлежат раритеты, считаемые таковыми по неизвестным причинам и потому числящиеся здесь временно, с тем, чтобы по выяснении причины своей редкости попасть на надлежащее место в категории 2-ую, 3-ью или 4-ую. Поэтому, кажется, Ульянинский не совсем прав, полемизируя против Геннади, который признавал так называемые «условные» редкости. Ульянинский возражал Геннади так: «Каждую условную редкость всегда можно отнести, по надлежащем исследовании, к известной категории», а шестью страницами ниже должен был сам же признать: «Пока же (т.е. до выяснения причин редкости) они являются редкостями, так сказать, фактическими» (курсив автора). Разница между Геннади и им заключается поэтому только в терминологии.

Что касается 2-го отдела V групп, т.е. изданий, «зачитанных и уничтоженных временем», то категорий их, разумеется, может быть насчитано гораздо больше, чем перечисляет автор. Так, сюда должны были бы входить отчеты о деятельности разных обществ, особенно акционерных, благотворительных и т.п., имеющие чисто злободневный характер и потому обычно бросаемые после их утверждения на годовом собрании в мусорную корзину; далее, разного рода правила и программы для поступления в учебные заведения, которые также никому не приходит в голову хранить по миновании в них надобности; наконец, если Д.В.Ульянинский признает «редкостями» старые азбуки, то почему не считать таковыми же и все вообще вышедшие из употребления учебники, тем более, что в Германии существует практика уничтожать их на бумагу, а затем и первые издания тех руководств, которые выходили потом несколько десятков раз, подвергаясь новым переработкам и усовершенствованиям? Если стать на эту точку зрения, то число «книжных редкостей» этой категории может дойти до ужасающих пределов. Повидимому, Д.В. Ульянинский так и думает, потому что пишет: «Число фактических редкостей постепенно, с течением времени должно увеличиваться, как это вполне логически вытекает из самого порядка вещей, и здесь приходится значительно расширять прежние рамки и добавлять ряд новых изданий». Вместе с тем признание за редкости многих книг данного отдела противоречит тому определению этого понятия, из которого Ульянинский исходил в своем рассуждении, так как весьма многие сочинения, сюда входящие, печатались в большом количестве экземпляров. Наконец, непонятно, почему московский библиофил относил к редкостям только «старинные летучие и злободневные издания». Березин, как мы видели, отводил для них особую категорию. Что подобные издания становятся редкостями, так сказать, на наших глазах, это видно из того, что вряд ли мы можем похвастаться теперь многими полными коллекциями сатирических журналов 1905 и 1906 гг. и еще менее имеем право сказать, что собрали целиком злободневную революционную литературу 1917 и 1918 гг.

Таким образом, пятая категория книжных редкостей оказывается у Ульянинского очень растяжимой. Обратим внимание еще на одну странность: старинная азбука — редкость, а напечатанная в ограниченном количестве экземпляров и вышедшая из обращения ученая книга по математике раритетом не считается. Что это действительно так, показывает рассуждение Д.B. Ульянинского на 21-й стр. «Затем наша библиофильская практика не признает и среди книг, существующих в малом количестве экземпляров, за редкости все сочинения по части математики и входящих в ее цикл прикладных наук, техники, медицине и естествознания». Конечно, книги по прикладным наукам, технике и медицине, в виду гораздо более быстрого прогресса их, чем нayк гуманитарных, скорее стареют, теряют свое значение и, тaк сказать, сходят на нет. Но что в области математики и естествознания существуют подлинные книжные редкости, в этом можно легко убедиться, если дать себе труд перелистовать соответственные отделы даже в таком доступном пособии, кaк изданная под редакцией покойного И.И. Янжула «Книга о Книгах» (М. 1892). Причину тaкoro незаслуженно пренебрежительного отношения библиофилов к произведениям по математическим и естественным наукам можно видеть, главным образом, в том, что при изучении гуманитарных наук книги являются в огромном большинстве случаев почти единственным пособием, и потому преобладающее количество библиофилов принадлежит именно к представителям этих знаний, тогда кaк естественник, наряду с книгами, имеет настоятельную нужду и в своих препаратах, а математик должен прибегать и к своей низменной спутнице — доске с мелом. Но если мы не знаем математических и естественных нayк, то из этого, конечно, далеко не следует, чтобы мы должны были отрицать у них наличность книжных редкостей. Я нарочно остановился с большими подробностями на мнении о редкости книг, высказанном Д.В. Ульянинским, потому что, кaк, неоднократно, отмечалось в предшествующем изложении, он старался возможно сузить это понятие и избежать тех крайностей, в которые впадали многие другие наши библиофилы, особенно Я.Ф. Березин-Ширяев, который и получил за это, может быть, даже чересчур резкие упреки от С.А. Венгерова. Однако, если стать и на точку зрения Ульянинского, то книжными редкостями станут и текст, напечатанный на более широкой бумаге, и никому не нужный оттиск, имеющийся в количестве 10 экземпляров, и порнографическая книжка, задержанная до издания на основании прежней 1001-й статьи, и Апостол 1564 г., и увидевшая свет, чтобы быть сейчас же уничтоженной, «История новейшей русской литературы» [Спб. 1885) С.А. Венгерова. Не знаю, кaк вам, а мне такое сопоставление кажется для двух названных в конце книг в высшей степени обидным, и, во всяком случае, следует признать, что все упомянутые книги — величины отнюдь не равноценные. Очевидно, что в вышеприведенное определение книжной редкости надо внести кaкую-то поправку или, правильнее говоря, дальнейшее ограничение. На основании неоднократных намеков, рассеянных в предшествующем изложении, я позволяю себе высказать это определение в следующей форме: Редкой может 6ыть признана та книга, которая существует абсолютно в малом числе экземпляров и имеет научное значение. Если стать на эту точку зрения, то число книжных редкостей должно быть подвергнуто значительному сокращению. Taк, например, Д.В. Ульянинский убедительно доказывает редкость имеющейся у него книги С.В. Руссова «Библиографический каталог российским писательницам». Но научного значения эта Книжка не имеет никакого, так как целиком вошла в аналогичный труд Кн. Н.Н. Голицына (Спб. 1889). Равным образом, не могут считаться редкостями и такие старые книги, кaк первое издание «Опыта Российской библиографии» Сопикова, потому что для cnpaвoк гораздо удобнее, полнее и научнее обработка В.Н. Рогожина. Книги, подобные первому изданию «Опыта», напоминают мне старую мебель, на которую мы с любопытством и, может быть, даже с умилением смотрим в музеях, но дома предпочитаем пользоваться современными креслами, стульями и диванами. Конечно, должны считаться редкостями существующие в абсолютно малом числе экземпляров все издания наших классиков, вышедшие при их жизни, так как огромное большинство этих изданий прошло через авторскую корректуру, и, равным образом, те издания классиков, редакторы которых обращались к подлинным рукописям и первопечатным изданиям писателей или снабдили их текст учеными примечаниями. Если мне удалось хоть сколько-нибудь сдвинуть ходячее определение книжной редкости с той мертвой точки, на которой оно покоится, я буду считать себя вполне удовлетворенным.