RARUS'S GALLERY

Историко-дидактический очерк инженера Арнольда Регель. СПб.: Г.Б. Винклер, 1896. 2, XII, 448 с., ил. В издательском коленкоровом переплете с полихромным тиснением по передней крышке. 29 х 22,5 см. Множество иллюстраций в тексте и на отдельных вклейках. Узорные форзацы.

 

 

 

 

 

Арнольд Эдуардович Регель - яркий представитель прославленной династии, внесшей огромный вклад в развитие садоводства в России. Выдающийся ученый и садовый инженер, знаток лучших мировых образцов садово-паркового искусства, А.Э. Регель создал уникальный труд - "Изящное садоводство и художественные сады", - который вот уже более ста лет имеет статус классического. В нем он обобщил и систематизировал многовековую историю садоводства и разработал стройную систему ценных практических рекомендаций. На эту книгу до сих пор ссылаются признанные мастера современной ландшафтной архитектуры.

Регель, Арнольд Эдуардович (1856—1917) — российский садовод и дендролог. По образованию инженер. Сын Эдуарда Людвиговича Регеля, директора (1875—1892) Петербургского Ботанического сада. Известно также, что Эдуард Регель основал Русское общество садоводов и явился основателем журнала «Вестник садоводства». Сын — ученый, теоретик, знаток художественного садоводства и его страстный служитель; в течение пятнадцати лет собирал материалы для своей книги и задуманное предприятие с успехом осуществил. Занимался паркостроением, ландшафтной архитектурой. Основатель фирмы «Регель и Кессельринг», занимавшейся планировкой частных садов. Спроектировал и создал парк в имении «Случайное» генерала Д.В. Драчевского в долине реки Мзымты в 3 км от Адлера (современный сочинский парк совхоза «Южные культуры»). Занимался устройством сада усадьбы Ала-Кирьола. В 1896 году был опубликован труд А.Э. Регеля «Изящное садоводство и художественные сады», в котором обобщена и систематизирована история садоводства и разработана система практических рекомендаций.

В средневековой России, до XVI в. включительно, первое место в ряду садов — как и на Западе, до итальянского Возрождения — занимают монастырские сады. «В старые годы, в прежние, в те времена первоначальные», в России, как и во всей Западной Европе, обитель была не только нравственным и политическим убежищем, открытым всемогущею Церковью всем, кто нуждался в ее покровительстве или защите не только житницею и сокровищницею, куда стекались несметные сокровища; не только архивом для летописей и рассадником теоретического и практического знания, — но и примерным сельскохозяйственным учреждением, имевшим значительное влияние на весь окрестный люд. Забелин, Дубенский, Тонин и многие другие положительно утверждают, что греческие миссионеры, отправившиеся в «обширную Скифию и страну Гипербореев проповедовать христианство, были в то же время и создателями русских садов. Это не совсем точно: судя по многим археологическим памятникам, монахи, будучи провозвестниками общей цивилизации и бесспорно принесшие огромную пользу в смысле агрономического развития, тем не менее вовсе не создали русского садоводства: уже до них, каждый древний славянин, из мало-мальски зажиточных, имел свой «оград», но монастыри придали садам несколько иное значение. Древнеславянские «ограды» были, в сущности, тем, что теперь принято называть огородом — т.е. овощником; для прогулок служил лес. Монастыри впервые начали разводить цветники и, руководствуясь примером Библии, назвали их раем или рай-городом. Таких рай-городов — которыми тогда же обзавелись и князья — Ходановский насчитывал шесть на пространстве от Новгорода Северского до Моравии; в Судомирском воеводстве, в XVI в., также известен был «райский двор с колодцем»; в Киеве, за Днепром, Юрий Долгорукий владел усадьбой, именовавшейся раем. Монастырям же, по всей вероятности, древне-славянский язык обязан словом верт, варт или вертище, обозначавшим сад; по догадкам Снегирева, «верт» происходит от латинского виретум или Вертумнуз. Слова «верт» и "оград" соединились в вертоград, т. е. огороженный верт; это, собственно, и были сады, — самое же слово «сад» иногда употреблялось в смысле зверинца, как доказывает следующая цитата из славянского перевода Библии: «Сотворих ми вертограды и сады» (Экклезиаст, XI, 5), т. е. наделали себе садов и зверинцев. Значение сада в смысле зверинца следует, однако, понимать не как звериный парк, а в смысле садка. Дело в том, что старинные хозяева содержали и разводили в саду не только овощи и плодовыя деревья, но и рыбу, для которой имелись особые пруды. Так, например, в делах Окружной палаты 1746 г. встречается на Преоне «Государев рыбный сад»; Котошихин упоминает, что живую рыбу для царского обихода держать на Москве «в садах». Следовательно, выражение «садовницы» (садовники), встречающееся в грамоте В.К. Симеона 1341 г., явно обозначает рыбаков и сторожей при рыбных садках. В сказанной грамоте садовник поставлен наравне с «конюшими и сокольничим путем»; в грамоте князя Владимира Андреевича (1400)—с бортниками, псарями и бобровниками; наконец, в грамоте 1496 г. упоминается о «садовниках ястребья», т. е. о лицах, сажавших ястребов.

Садостроительная деятельность византийских монахов началась, конечно, с центра православия, с «купели Российского Государства» — с Киева; уже в XI веке, при каждом монастыре, даже при пустынях, возникли сады, в которых монахи и обученные ими послушники выводили вишни, яблоки, груши, сливы, смородину, малину, «берсеню» (крыжовник) и пр. Отсюда садоводство распространилось и в монастырских вотчинах, где только дозволяла почва; вместе с тем, по личной просьбе князей и княгинь, монахи строили сады и при княжеских теремах. О монахе-садовнике Микуле, находившемся в Вышгороде (предместье Киева), упоминается в «Повестях временных лет» преподобного Нестора-летописца (1055—1115), в житии Св. Бориса и Глеба. Монахи же, по всей вероятности, развели в Киеве виноград: Н. Сементовский («Киев, его святыни, древности, и достопамятности и т. д.») указывает, что близ шелковичного сада, в котором Петр I собственноручно насадил множество тутовых деревьев в 1708 г., с глубокой древности находился виноградный сад; а Кальнофойский, в сочинении «Тератургима», изданном в 1638 г., показал виноградный сад на плане дальних Киево-Печерских пещер. С другой стороны, Н. Закревский («Очерки истории города Киева») поясняет ошибку, сделанную несколькими историками по поводу слова «лоза». В летописи Харат под 1161 г. значится: «И пришед Кыеву, и ста на Болоньи в лозах, противу Дорогожичи». Оболонью или Болоньем называлось луговое пространство, верст на 17 длины, от Подола до с. Вышгорода, между Днепром и горами; меньшая часть, ближе к городу, дает прекрасный сенокос, но большая — почти сплошь покрыта болотами, поросшими ивовым кустарником. Летописец, как и теперешние киевляне, называет ивовый кустарник «лозами»; а Карамзин (II, примеч. 400), не зная топографии Киева, предложил, что на Оболонье растет виноград; промах этот, конечно, попал и к тем, кто почерпнул свои сведения исключительно из «Истории Государства Российского». Особою знаменитостью пользовался Киево-Печерский «Яблонный сад», один из старейших во всей России, так как Киево-Печерский монастырь основан при Ярославе Великом св. Антонием, по возвращении с Афонской горы, в 1051 г.

В первой половине XII столетия состоялось преобладание северо-востока России: когда Юрию Долгорукому не удалось занять Киевский престол, тогда он удалился в будущий центр русского самодержавия и поселился здесь навсегда, захватив с собою из Киева греческих монахов, опытных в различных промыслах— зодчестве, иконописи, литейном и каменном деле, в торговле и садоводстве. С этих пор монастырские сады и угодья стали появляться в суровом, медвежьем крае — в Суздале и Владимире. Сын Юрия, Андрей Боголюбский, причисленный к лику святых, во второй половине XII столетия развел сад при своем загородном тереме, в Боголюбове (ныне село и монастырь), в 10 верстах от Владимира, при слиянии рек Нерли и Клязьмы. С этих пор сады процветают во всей Владимиро-Суздальской области, и особенно в городах Владимире, Суздале, Вязниках, Муроме и Гороховце. В Боголюбове и Владимире поныне сохранились и каждое лето зеленеют колоссальные, дуплистые вязы и липы, по преданию, насаженные самим великим князем Андреем Боголюбским; но особою славою, до сих пор не утраченною, пользуются «вишенники», т.е. вишневые сады, разведенные в вышеупомянутых местах, и специально владимирские, вплоть до половины текущего столетия культивировавшиеся совершенно так же, как за 700 лет назад. Самые лучшие, но и самые нежные из владимирских вишен, не выносящие даже близкой перевозки, называются «Васильевскими» и растут в «Патриаршем» саду, название сада и сорта относят к тому, что вишни эти, по преданию, перенесены сюда в начале XVII столетия неким грузинским патриархом, а взяты с родины св. Василия Кесарийского; второй сорт — «родительская» вишня темная, почти черная, более выносливая; только этот сорт и поступает в продажу. Самые сад Патриарший, а также Добросельский,— разведены московскими митрополитами Петром в Алексеем, первоначально пребывавшими во Владимире; при них же, кроме поименованных садов, особенно развились Ярополье и Спасо-Евфимиевский сады. Яблонными садами славились Курск, Тула, Орел и другие, более лесные места; в Пскове, в Опочецком конце церкви Св. Николая Чудотворца, посадили яблонный сад в 1473 г.

Московское садоводство начинается с первых лет XIV столетия, с эпохи перенесения великокняжеского престола и водворения метрополии в Москве; тогда, вместе с монастырями, стали распространяться и сады, и не только в Москве, но и под Москвой — в Замоскворечье (или, по-старинному, в Заречье); случилось это всего больше вследствие того, что сады — если не грех так выразиться —попали в моду. Дело в том, что митрополиты развели у себя сады, повсеместно прославившиеся своею красотой, т. е. изобилием роскошных плодов и множеством благоухающих цветов, которыми были засажены келий и ограды; одним из лучших в Москве считался сад Газского митрополита Паисич Лигарида, разведенный в Кремле, на Спасо-Семеновом подворье у Никольских ворот. За Москвой славился Кудринский патриарший сад, ведший начало от времени Всероссийских патриархов, владетелей села Кудрина; известим были также Троице-Сергиевский, Воробьевский, Московское Донской, Новоспасский и Николо-Угрешский монастырские сады (последний монастырь особенно известен тем, что в Троицым день он оделяет букетами всех богомольцев но красой всем садам были Крутицкие вертограды, с цветиками и прудами до того изящными, что сад этот, по тогдашнему выражению был «как некий рай».

В истории древнерусского садоводства XVII век играет самую видную роль: в это время, если не создалось в принципе, то по крайней мере развилось и дошло до апогея «красное» садоводство, высший проблеск старинного русского садоводства дореформенной эпохи.

Начнем с главного — с «прохлад». Выражение «прохлада» имело в древности переносное значение: вероятно, русский человек, подобно восточным людям, не мог представить себе ни чего лучшего, как сидеть в знойный день под сенью дерева или беседки, на холодку; отсюда и проистекло понятие о прохладен в смысле комфорта, — «жить прохладно» обозначало жить в свое удовольствие; в «Домострое» сказано: «А летом (хозяин) прохлаждаетца: ест дыни, стручье (горох), морковь, огурцы и всякий овощь»; наконец, в просторечье и поныне слышится слово: «прохлажаться», когда хотят обозначить несвоевременное сибаритство или пустяшную, неподходящую забаву: «Чаво проклажаисси с бабьем-то? ходь на работу» — прочел я, не помню в каком рассказе из народного быта. Прохладно жил в старину тот, у кого дом был полною чашей, т.е. у кого не только было всего Припасено вдоволь, но все нужное делалось или приготовлялось дома же, так что на рынке, «на торгу», покупать ничего не приходилось (такой покупки домовитый хозяин, вообще, совестился); идеалом же довольства — даже для царского хозяйства — являлась возможность накапливать лишнее, и этот избыток возить на рынок. Черту эту — помимо всяких реестров, счетов и иных официальных документов — красноречиво подтверждает Петрей, посетивший Москву в начале XVII столетия; в то время полагали на Западе, что Русь православная была дикою пустыней, в которой ничего достать нельзя, Петрей опровергает это мнение:

«Некоторые думают и пишут, — замечает он,—что в России не растет ни плодовых деревьев, ни зелени; они грубо ошибаются: там не только разводятся различные деревья, но и сеются всякого рода семена, так что в России легче достать плодов, чем в ином месте, как, например, яблок, слив, вишен, маленьких слив, крыжовнику, смородины, дынь, моркови, свеклы, петрушки, хрену, редьки, редиски, тыквы, огурцов, серой и белой капусты, луку, чесноку, шалфею, ноготков, фиалок разноцветных, мирры, гвоздики, иссопу, майорана, тимьяна, базилики, перца и других тому подобных плодов, упоминать о которых считаю здесь лишним».

«Садики-виноградики» — заносный плод: природным среднерусским виноградом можно считать разве что крыжовник да рябину; начало южнорусским виноградникам положено в Астрахани, в первое десятилетие XVII века, и именно монахом, который, раздобывшись персидскими лозами, насадил их в сем монастыре, близ города; лозы принялись, и, в 1613 г., по царскому приказу, тот же монах устроил целый виноградник. Затем дело пошло с таким успехом, что в 1636 г., когда Олеарий навестил Астрахань, там уже не было дома, в котором бы не занимались этим производством, оказавшимся до того выгодным, что иной виноградник приносил до 50 р. дохода; в то время — очень большие деньги. На севере первый виноградник был разведен в селе Измайлове, при Алексее Михайловиче, а в самой Москве виноград разводился в верховых садах.

О разводке тутовых деревьев особенно заботился Алексей Михайлович: в «Записк. Отд. Русск. и Слав. Археологии» помещена целая инструкция на имя Астраханского воеводы, князя Якова Никитича Одоевского, относительно описи тутовых деревьев и отправки их в Симбирск, с мастером Ларионом Льговым, а также о приобретении хороших семян и о найме «виноградных, арбузных и тутовых садов садовников, самых добрых». В конце XVII столетия тутовые деревья появились уже в Измайлове (К. Арсеньев: «Статистический очерк России»); но практическое русское шелководство создалось в России не раньше времен Петра I, пожелавшего, чтобы астраханские армяне — до этого торговавшие персидским шелком — развели тутовые деревья у себя и сами же выводили шелковичных червей.

Относительно овощей, Успенский («Опыт повествования о древних русских») указывает на факт, совершенно однородный с тем, который мы уже встретили в средневековой Германии: до XVII столетия русские люди не сеяли салата, говоря про иностранцев, употреблявших салат в пищу, что «немцы полевую траву жрут как скоты»; Де-Брёйн, упоминая о том, что салат и сельдерей разведены в Москве иностранцами, а раньше не были там известны, не указывает, употребляли ли москвичи его в пищу или нет; но уже при Олеарии они начали входить во вкус салата, так что со второй половины XVII столетия не было порядочного московского дома, где бы не растилась спаржа.

Спаржу и артишоки развели в Москве голландские и немецкие купцы, и уже во времена Олеария спаржа росла там в изобилии и достигала толщины в палец; но во времена Де-Брёйна как спаржа, так и артишоки употреблялись в пищу только иностранцами. В большом употреблении была капуста, составлявшая почти единственную пищу бедных людей, которые ели ее по два раза в день. Огурцы также очень любили; ели их как яблоки и груши (у простолюдинов это и теперь в ходу, а с медом — во всем Западном крае) и во множестве заготовляли впрок. Много росло чесноку — любимой приправы старинных яств; в изобилии рос хрен, употреблявшийся как приправа к рыбным и мясным блюдам; «луковники» образовали целую корпорацию; репа различных сортов, красная и цветная капуста, морковь, пастернак и свекла — по свидетельству Де-Брёйна, были издавна разведены иностранцами. Этому указанию можно, пожалуй, и не совсем поверить: что некоторые исключительные сорта репы, свеклы, моркови, красной и цветной капусты привезены из-за границы — спора нет; но что обычные сорта этих овощей разведены прежде всего монахами, а не кем иным — тоже едва ли подлежит сомнению. Арбузы появились на севере в XVII столетии: в 1660 г. вышел указ, повелевавший разводить арбузы в Чугуеве, а когда поспеют — присылать их в Москву; но московских арбузов Де-Брёйн не хвалит:

«Есть арбузы огромной величины, но весьма водянистые и похожие на наши огурцы».

На юге же арбузами всего больше славилась Астрахань, садовые плоды которой вообще пользовались большой известностью, и особенно яблоки, персики и дыни; специально культурой арбузов на бахчах занимались татары, привозившие их в город целыми возами и продававшие пару (иногда 3— 4 штуки) по одной копейке.

Выражение «красный» — как и ныне еще «прекрасный», т.е. усиленная степень того понятия — обозначало в старину нечто красивое: красное солнышко, окно, крыльцо, место, красный день, угол, красные ворота, и т. д.; например, в старинной народной песне поется: «Красна девица-душа не для утешенья, все для слез же меня, добра молодца, полюбила»; поэтому и цвет, наиболее нравящийся всем народам, кроме китайского (предпочитающего желтый), назван красным. «Красными» назывались на Руси такие сады, которые отличались особою красотой цветов и насаждений, и возможно изящным — т.е. пестрым, узорчатым — убранством. Такие сады считались «потешными», т. е. они соединяли в себе все, что могло услаждать вкус и взор, обоняние и слух, как мы увидим далее; но утилитарной цели они при этом нимало не утратили и, в сущности, были не более, как несколько отдаленными плодовыми садами,— только что разбиты они были не как-нибудь, а по более или менее правильному плану.

В садах — все равно каких — преимущественно культивировались фруктовые деревья, ягодные кусты, огородные овощи и лекарственные травы.

Вот старинный перечень цветов, культивированных в Красном верховом саду: «Пионы махровые и семенные, «коруны», или цветы-венцы, тюльпаны, лилии белые и желтые, нарчица (нарцисс) белая, рожи (мальвы) алые, мымрис, орлик, гвоздики душистые и репейчатые, филорожи, касатис, калуфер, девичья красота, рута, фиалки лазоревые и желтые, пижма, иссоп» и т. д. Подобные же цветы водились и в остальных, не только кремлевских, но и загородных садах.

В продолжение летнего времени, во всех верховых садах висели клетки с канарейками, рокетками, соловьями и попугаями; но любимой птицей была «пелепелка» (перепел), сидевшая в шелковых клетках не только в комнатных, но и в набережных садах. Специально о попугаях встречается такого рода известие. По поручению Алексея Михайловича, иноземные гости Андрей Виниюс и Иван Марсов, 22 августа 1654 г., привезли в Архангельск различные военные припасы — латы, ружья, пистолеты, шпаги, сукно — и тут же 19 деревьев «садовых заморских овощей», да четырех попугаев. Деревья были следующие: «2 дерева аранжереевых яблок, 2 д. лимонных, 2 д. винных ягод, 4 д. перзиковых слив, 2 д. абрикозовых яблок, 3 д. шпанских вишень мореллен, 2 д. миндальных ядер, 2 д. больших слив». Военные припасы были отправлены в Москву, а деревья и птицы иноземцы повезли сами. Во время путешествия по Двине «маленький попугайчик, словет (зовется) паракита, кой ден 12 яфимков, занемог и помре».

Забелин дает несколько интересных указаний относительно водопроводной системы, существовавшей в Кремле до Троицкого пожара. Водовзводная машина была устроена в 1633 г. англичанином Головеем, в угловой Кремлевской башне, прежде называвшейся Свибловой, а с этого времени получившей название «Водовзводной». В нижнем этаже помещался белокаменный колодезь с трубой, проведенной из Москвы-реки; вода поднималась лошадьми (вероятно — топчаком) в верхний колодезь, выложенный свинцом; отсюда она отводилась посредством труб в водовзводную палатку, стоявшую у Верхнего набережного сада, подле Старого Денежного Двора. Из палатки вода шла по трубам, лежавшим в земле, по разным направлениям: в верховые сады, на Сытный, Кормовой, Хлебенный, Конюшенный и Потешный Дворы, на поварни и в различные «приспешные палаты», в которых помещались особые водоемы — «водовзводные лари», выложенные свинцом и опаянные английским оловом. С 1683 г. подрядчиком водовзводного дела был мастер Галактион Никитин, получивший за производство работ и починку труб и всяких снастей по 200 рублей в год. Никитин дожил до Троицкого пожара и указал, где именно помещались свинцовые трубы.

По переписи 1702 года царскому обиходу принадлежало 52 сада, в которых, кроме множества яблонь, груш, слив и вишен — росли грецкие орехи, терн, черешня, пихты, кедры, кипарисы и виноград. Виноградные кусты были посажены в особые срубы и на зиму укутывались соломой, войлоком и рогожей. Все «слетье» царских садов шло на продовольствие Двора, а что оставалось — поступало в продажу. Садами руководили тогда уже не простые рабочие, а известные мастера, частью русские, частью иностранцы — Иван Телятевский, Тит Андреев, Николай Алмон, Яков Бошман и др. В число этих садов входили не только городские (между которыми, по словам Петрея, уже при Михаиле Федоровиче было несколько увеселительных), но и подмосковные «загородные дворы», — не грандиозные виллы в смысле имперского Рима, а фермы в смысле короля Рената. Такие фермы помещались в селах Коломенском, Воробьеве, Покровском (Рубцове) и т. д.

«Тишайшего» монарха сады эти не удовлетворяли: благочестивый государь искренне любил не только сады, но и все сельскохозяйственное дело вообще,— это был один из выдающихся типов тогдашнего домовитого хозяина, в лучшем смысле слова; вместе с тем Алексей Михайлович, подобно умному, образованному Борису Годунову, имел страстное желание пользоваться западной культурой и услугами иностранных мастеров, и пользовался ими, насколько дозволяли коренные нравы, обычаи и взгляды того времени. Специально садами иностранными он интересовался черзвычайно и, отправляя послов, обязывал их непременно присылать обстоятельные доклады о со- стоянии заграничных садов. В силу этого Лихачев, ездивший в 1659 г. посланником во Флоренцию, присылает воодушевленное описание садов «Флоренского князя»; там он, между прочим, видел «яблока предивныя», «лимоны двои, величеством по шапке», да «иные люди (автоматы) сами играют на органе, а никто им не движет», — «а водок нет никаких, только лишь яковитка, пуще тройного вина»; «а красоту в садах нельзя описать, потому что не бывает у них зимы и снега ни одного месяца. Рыбных садов много же, а рыбы дикия, бесчешуйныя... А много описать неумет: потому, кто чего не видал, тому и в ум не прийдет».

...Доклады эти крайне интересовали государя, так как он уже с 1663 г. приводил в исполнение давно взлелеянную мечту— строил обширный загородный двор, в котором соединил все, что тогдашняя Русь могла либо сама производить, либо из-за моря достать нового, лучшего, прекрасного и великолепного по части садоводства. Двор этот — любимая резиденция Алексея Михайловича, которую он постоянно посещал хоть раз в неделю — был знаменитый Измайловский двор, образец тогдашнего хозяйственного хутора.

Село Измайлово, с проселками и пустошами, было старинной вотчиной Никиты Ивановича Романова, по смерти которого поступило в казну. Место это образовывало обширную равнину, в высшей степени удобную для сельского хозяйства. Царь раскинул для своей будущей загородной резиденции план, в состав которого... входило несколько садов: большой сад на итальянский манер, с четырьмя высокими воротами и пресловутым «вавилоном»; громадный зверинец (лесной парк), обнесенный забором и наполненный различными животными; весьма красивая аптека с ботаническим садом; виноградник; наконец, несколько участков для разведенья винограда, травы «марины» (марены), хлопка, кедров, яблонь, тутовых деревьев (шелковицы) и т.д. и т.д. Первая выписка последовала из Астрахани: 30 августа 1665 г. астраханский садовник Василий Никитин привез в Москву первые виноградные кусты, а также семена арбузные, дынные и «бумажныя». За «тутовым деревьем» послан 21 октября того же года сокольник Дмитрий Раков; результаты неизвестны, но вероятно— отрицательные. В следующем, 1666 г., 28 января в Симбирск же был отправлен другой сокольник, Елисей Батогов, тоже за тутом, но уже в виде черенков, а Раков послан в Киев за плодовыми деревьями, и весною привез оттуда «деревья с кореньем, венгерских дуль и слив, и фиговых, и виноградные кусты». Часть присланных растений, между которыми имелись еще черенки и деревья груш, орехов «волоских», черешни, «дерени», «бросвины» — сдана 23 апреля в Кремлевские сады, а остальное отправлено в Измайловские сады. Вместе с деревьями прибыл из Киева виноградный садовник Межигорского монастыря, старец Филарет, назначенный быть главным руководителем в уходе за черенками. Филарету определено было жить в Чудовом монастыре, а в Измайлово ездить с полковником и головою стрелецким, боярином Артемоном Сергеевичем Матвеевым — будущим «другом царя и народа». С того же времени начинается ряд поручений, данных астраханскому садовнику Лариону Льгову и нескольким другим лицам о переписи тутовых деревьев У астраханских и сибирских обывателей, о сборе спелых шелковичных ягод («а за ягоды давать деньги», приписано собственной рукой царя на подлежащей грамоте, о приобретении всякого рода семян и «ядер» (косточек), между прочим 24 золотника каких-то ягод «инде»; наконец о найме и привозе следующих мастеров — опытных виноградарей и садовников, красильщика, «чтобы краски знал в травах и красить умел киндяки», «канатного мастера, чтобы делал из травы плакуна»; еще требовалось «привезти такова человека, кто бывал в Трухменах и в Хиве и в Балхе и в Бухарах», наконец «разведать подлинно, чем красят Кизылбаши и где объемлют краски, покупают ли или трав и из каких трав делают, и имена проведать и образцы привезти травам»; а в дополнение к статье о плакуне сказано, чтобы «и иных таких же трав доведываться тайно, из которых бы были канаты и иные прядены». Деревья и кусты, семена и зерна усердно собирались всюду, где они лучше всего произрастали—у частных лиц, у дворцовых крестьян, у стрельцов, из которых многие отличались в качестве отменных садовников; пятнадцати московским стрельцам было поручено объездить раннею весною 1666 г. некоторые центры, славившиеся садами, а затем их приставили в Измайлово «строить всякие деревья», и в то же время позаботились о свозке навоза с Государева «Осожья», где прежде существовала большая царская конюшня.

Сад, в котором рассажены были виноградные черенки и плодовые деревья, получил название «Виноградный»; летом в него провели воду из пруда, посредством машины, исполненной по модели «часовника» Моисея Терентьева. Виноградный сад, занимавший пространство в 16 десятин, был окружен «заборы в столбы, а в заборе четверы ворота с калитками, крыты тесом, верхи у ворот шатровые». Среди сада находилось «три терема со входы и с красными окнами, кругом их перила; около теремов пути, между путей столбцы точеные. Теремы, столбцы и грядки писаны красками. В том же саду помещались отдельные участки: «грушевый сад и дули» длиной и шириной по 80 саж.; «сливный», имевший 100 кв. саж., «два сада вишневых» один в 100 кв. саж., другой в 150 саж. длины при 45 саж. ширины. Кроме того, при саде имелось два пруда, «плотины крадены дерном, сливные места дубовые». Виноградные черенки садились в творилах, обнесенных тесом, а от стужи покрывались циновками, тогда же разводили виноград и из семян... В 1667 г. возник «Новый сад»: царь выбрал лучшее место в Измайловской усадьбе, в самой середине садов, выстроил здесь дворец, а выбранное место обвел широким каналом; таким путем получился остров, самый сад стал называться «Сад, что на острову», а усадьба — Измайловским Островом... в Измайловских садах все садовые работы производились по вольному найму. Рабочие были обязаны исполнять различные работы — чистить дорожки, готовить гряды, полоть немецкие цветы и травы. Растения подвязывались лыками и мочалами, от птиц защищались неводами и проволочными сетками. Поливка производилась из жестяных леек.

Пруды служили преимущественно для хозяйственных и гигиенических нужд: для мытья, полосканья, катанья на лодках, купанья, поливки, а также в качестве живорыбных садков; но имели они и иную цель: с одной стороны, посредством прудов сушили топь, а с другой — вынутая земля шла на устройство погребов. Именно дренажным целям обязаны своим существованием некогда знаменитые Пресненские пруды. В начале XVII столетия вся местность от Новинского до Москвы-реки, Ходынки и до границы земли Тверских ямщиков, принадлежала Ковенскому патриаршему монастырю и состояла частью из болот, частью из лесов, а частью из пахотной земли; все угодье заключало в себе одну деревушку и 15 пустошей. Патриарх Иоаким задумал высушить земли, примыкавшие к реке Пресне, в тех видах, чтобы сделать их удобнее для заселения; 21 мая 1683 г. Иоаким ходил на Иордан и указал место, где быть первому (верхнему) пруду; в 1684 вокруг верхнего пруда разбит сад, и тут же отведено место под жилье служебным садовникам. В настоящее время ни Пресни, ни прудов более не существует, так же как множества других прудов (напр. в Трехпрудном переулке) и реки Неглиной: все это завалено и сглажено с лица земли, и там, где во время оно проворно шныряли золотистые караси и мирно ютились прожорливые карпы, ленивые лещи и задорные окуни, да горделиво выплывали величавые лебеди, черные и белые, там уже давным-давно высятся громадные каменные дома и тянутся парки и бульвары...

Лекарственные травы — прямое народное средство, ценив шееся и еще ценящееся у русских не менее высоко, чем у какого-либо другого народа; в силу этого понятно, что такими травам отводили в русских садах такое же почетное место, как в древнегерманских. Когда медицина приняла в России несколь- ко более прочное, более рациональное основание, тогда и лекарственные зелья стали культивировать в особых огородах которые так и назывались «аптекарскими». В них разводил» отечественные корни, цветы и травы — иссоп, шалфей, мяту цикорий, латук, мак, тмин, укроп, портулак, петрушку, зорю розмарин, божье дерево, черноголовник, шиповник, красные белые и желтые розаны, и т. д. и т. д. Полный перечень имеетсяя у Дерикера («Опыт номенклатуры простых средств»), у В. Рихтера («История медицины в России») и у других авторов. Что и не росло на данном месте, выписывалось из другого: так, например, Алексей Михайлович повелел воеводам различных областей собирать лекарственные растения и присылать их ко Двору, в виде особой подати. В силу этого указа привозили в Москву, для царского обихода, солодковый корень из Астрахани и Поволжья, бадьян — из Сибири, ревень — из Болгарии. Ревень долгое время продавался от казны. Особое развитие получили московские аптекарские огороды с учреждением Аптекарского приказа, из истории которого мы узнаем, что в Москве, уже в начале XVII века, существовало четыре аптекарских огорода: главный — на Болгородке, на берегу речки Неглинной, возле старого Каменного или Троицкого моста, между Боровицкими и Троицкими воротами, около Лебяжьего двора (кажется, адрес достаточно подробен); второй—у Флоровских (ныне Мясницких) ворот; третий — в Немецкой слободе, почему и назывался «аптекарским огородом, что под Новонемецкой слободой»; наконец, четвертый — у Придворной аптеки в Китае, у восточной стены Кремля. Последний огород сгорел вместе с аптекой в 1737 г.

Лекарственные травы — прямое народное средство, ценившееся и еще ценящееся у русских не менее высоко, чем у какого-либо другого народа; в силу этого понятно, что такими травам отводили в русских садах такое же почетное место, как в древнегерманских. Когда медицина приняла в России несколько более прочное, более рациональное основание, тогда и лекарственные зелья стали культивировать в особых огородал которые так и назывались «аптекарскими». В них разводил» отечественные корни, цветы и травы — иссоп, шалфей, мяту цикорий, латук, мак, тмин, укроп, портулак, петрушку, зорю розмарин, божье дерево, черноголовник, шиповник, красные белые и желтые розаны, и т. д. и т. д. Полный перечень имеется у Дерикера («Опыт номенклатуры простых средств»), у В. Рихтера («История медицины в России») и у других авторов. Что и не росло на данном месте, выписывалось из другого: так, например, Алексей Михайлович повелел воеводам различных областей собирать лекарственные растения и присылать их ко Двору, в виде особой подати. В силу этого указа привозили в Москву, для царского обихода, солодковый корень из Астрахани и Поволжья, бадьян — из Сибири, ревень — из Болгарии. Ревень долгое время продавался от казны. Особое развитие получили московские аптекарские огороды с учреждением Аптекарского приказа, из истории которого мы узнаем, что в Москве, уже в начале XVII века, существовало четыре аптекарских огорода: главный — на Болгородке, на берегу речки Неглинной, возле старого Каменного или Троицкого моста, между Боровицкими и Троицкими воротами, около Лебяжьего двора (кажется, адрес достаточно подробен); второй—у Флоровских (ныне Мясницких) ворот; третий — в Немецкой слободе, почему и назывался «аптекарским огородом, что под Новонемецкой слободой»; наконец, четвертый — у Придворной аптеки в Китае, у восточной стены Кремля. Последний огород сгорел вместе с аптекой в 1737 г.

Забелин и Тонин приводят довольно подробный перечень (но только поименный) московских вельможеских красных садов XV, XVI, XVII столетий; о садах этих имеется пока довольно мало указаний, известнее всего то, что они часто соединялись с настоящими огородами, что даже в Китай-городе помещались митрополичьи (в XVII ст. — патриаршие), и что вообще вся Москва изобиловала огородами... Память прежних садов и огородов сохранилась в названиях старинных московских урочищ: «Большие, Средние, Малые Садовники», «Берсеневка», «Гороховое поле», «Огородники» и т. д. Старинные слободы — Садовая и Огородная — принадлежали Дворцовому ведомству, были учреждены еще при первых Московских князьях, в виде оброка слобожане обязаны были ставить во дворец всякий огородный овощ и всякое слетье; кроме того, староста — всегда искуснейший садовник, — ежегодно подносил Государю «новь»: ранние дыни (в начале августа), огурцы (в начале июня), редьку, свеклу, морковь, репу и пр. За каждую новинку полагалось по 4 аршина сукна на кафтан, но лучший лук имелся не в Москве, а у знаменитых Верейцев-Луковников. О картофеле понятия не имели: он введен в России лишь в 1787 г. по указу Екатерины Великой. Зато капустой и морковью славились поселяне Воробьевых гор... При Воробьевском дворце велось прекрасное огородничество, которому вскоре обучились и местные крестьяне, — с этих пор и пошла в ход «воробьевская капуста с морковью». О занятиях стрельцов в качестве огородников я уже упоминал, коснусь иного сословия — ямщиков. В начале XVII столетия, московских ямщиков всех пяти слобод, «за верную службу Государеву», наделили землей на окраинах города; впоследствии часть эта вошла в черту столицы. При дешевом навозе и при постоянном спросе на овощи лучшее назначение ямских земель определилось само собой: тут быстро развилось и стало процветать огородничество, и в скором времени огороды заполнили все боковые переулки по Тверской, Ямской, к Грузинам, у Крестовой заставы и т. д. Цветоводство — которое сначала показалось смешным — также развилось довольно быстро, а затем москвичи пристрастились к садам и бульварам, Цветам и фонтанам до такой степени, что московские цветные рынки пользовались известностью даже за границей. Особенно же развилась акклиматизация и выводка лекарственных и дорогих заморских растений, за которые как за новинку платили сначала баснословные суммы, впоследствии ими обзавелся почти каждый сад. Такому подъему садового дела правительство содействовало по мере сил, и со времен Алексея Михайловича начинается ряд распоряжений, направленных к развиткю садоводства не в одной только Москве, но и во всей России.