Жуковский В.А. Певец во стане русских воинов. Спб., 1813.

Певец во стане русских воинов. Сочинение В. Жуковского. В Санкт-Петербурге, в Морской типографии, 1813. 25 стр. В ц/к переплете эпохи с тисненной золотом наклейкой на передней крышке. Формат: 21х13 см. Первое издание (без виньеток). Редкость!

Библиографическое описание:

1. Смирнов–Сокольский Н.П. «Моя библиотека», Т.1, М., «Книга», 1969. №708 — только второе издание!

2. Бурцев А.Е. «Обстоятельное библиографическое описание редких и замечательных книг», Спб., 1901, том V, №1668 — очень редка!

3. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920. Harvard-Cambrige, 1959 — отсутствует!

4. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. Аннотированный каталог. Москва, 1989 — отсутствует!

5. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова. Библиографическое описание. Москва, 1975, №623.

6. Мезиер А.В. «Русская словесность с XI по XIX столетия включительно», Спб., 1899, №7641.

7. Русские книжные редкости. Библиографический список редких книг. Составил Александр Бурцев. Спб., 1895, №588 — очень редка!

Год рождения Жуковского определяется его биографами различно. Однако, несмотря на свидетельства П.А. Плетнева и Я.К. Грота, указывающих на рождение Жуковского в 1784 г., нужно считать, как и сам Жуковский считает, годом его рождения 1783 год. С.П. Шевыревым и в «Истории русской словесности» Греча также 1783 г. обозначается годом рождения поэта; кроме того в метрической книге Белевского уезда, села Мишенского, хранящейся в архиве Тульской духовной консистории, записано, что Жуковский родился 26 января 1783 г., а крещен 30. Таким образом год рождения поэта устанавливается официальными документами, но день до сих пор представляет предмет спора. В метрике, как мы видим, показано 26 января, сам же Жуковский и его окружающие всегда утверждали, что он родился 29 января. Эту дату считают верной ряд биографов поэта — П. Загарин, К.К. Зейдлиц и другие. Родина Жуковского — село Мишенское, находящееся в трех верстах от уездного города Белева, в Тульской губернии. Отцом его был довольно состоятельный помещик Афанасий Иванович Бунин. Материал для обрисовки детства Жуковского дают воспоминания его близкой родственницы, Анны Петровны Зонтаг, с которой, рос и воспитывался поэт. Эти воспоминания были написаны по следующему поводу. Когда наступало 50-летие литературной деятельности Ж. редактор «Москвитянина» М.П. Погодин просил A.П. Елагину, как близкую родственницу Жуковского, написать о нем воспоминания. Елагина отказалась и передала предложение М.П. Погодина своей сестре А.П. Зонтаг, которая и прислала М.П. Погодину статью, напечатанную им в №9 за 1849 г. «Москвитянина» под заглавием — «Несколько слов о детстве Жуковского». В 1852 г. после смерти поэта статья эта, значительно дополненная тем, что по разным соображениям в 1849 г. было выпущено, была вновь помещена в №5 «Москвитянина». Более полные воспоминания А.П. Зонтаг были напечатаны по рукописи в «Русской Мысли», 1883, №2. К.К. Зейдлиц отнесся к этим воспоминаниям осторожно, так как у него возникал вопрос, не «украшены ли они поэзией давнишних воспоминаний». Еще менее достоверным документом считает воспоминания А. II. Зонтаг профессор Н.С. Тихонравов. Профессор B.И. Резанов в своем недавно вышедшем исследовании, представляющем последние итоги изучения Ж., берет под свою защиту воспоминания А.П. Зонтаг и доказывает, что они вовсе не так малодостоверны, как думал. H.C. Тихонравов. Конечно, трудно решить, соответствуют ли истине воспоминания А.П. Зонтаг во всех деталях, но нет оснований заподозрить ложность наиболее крупных фактов. В этих воспоминаниях, правда, много «поэтичности», но если мы освободим факты от субъективного освещения, от «поэтичности», то получим довольно ценный документ. На основании этих-то воспоминаний и приходится биографу главным образом обрисовывать детство Ж. Афанасий Иванович Бунин был женат на Марии Григорьевне Безобразовой. У них было одиннадцать человек детей — мальчик и десять девочек. Из этих детей семеро умерли, остались четыре девочки: Евдокия, родившаяся в 1754 г., Наталья, родившаяся в 1756 г., Варвара, родившаяся в 1768 г. и Екатерина, родившаяся в 1770 г. Вскоре после рождения последней дочери на горизонте Мишенского появились две турчанки, родные сестры: Сальха и Фатима. О их появлении существует довольно правдоподобный рассказ. К 1770-1771 гг. относятся русские походы против турок. «Мещане города Белева и крестьяне помещичьи ездили за нашей армией маркитантами, — рассказывает К.К. Зейдлиц. — Один из крестьян села Мишенского также собрался в маркитанты: когда он пришел проститься со своим барином, старик Бунин шутя сказал ему: «Привези мне, братец, хорошенькую турчанку; видишь, жена моя совсем состарилась!» Покорный крестьянин серьезно понял эти слова и в самом деле привез барину двух турчанок, родных сестер, попавших в плен при взятии крепости Бендер». Турчанки поселились в доме Бунина. Фатима вскоре умерла. Сальха была определена няней малолетних детей Буниных: Варвары и Екатерины. Сальха была стройной, привлекательной, только что расцветшей молодой женщиной: ее муж был убит под стенами Бендер. Ко всему этому она была очень доброй и кроткой. В короткое время она вполне освоилась с новыми условиями жизни, крестилась, получив имя Елизаветы Дементьевны, выучилась хорошо говорить по-русски и даже читать. Перед экзотическими чарами турчанки Афанасий Иванович не мог устоять; она в свою очередь отвечала тем же чувством и охотно предоставила своему барину молодость и ласки. Связь Афанасия Ивановича с турчанкой скоро обнаружилась: явился плод любви — девочка. Жена Бунина встретила роман мужа весьма недоброжелательно, но воспрепятствовать связи мужа с турчанкой не могла. К этому времени Елизавета Дементьевна сделалась главной домоправительницей. Ей было отведено боковое строение, где и поселился Афанасий Иванович. Таким образом, произошел открытый разрыв между супругами. Получалось как бы два дома — большой и малый. Марья Григорьевна строго запретила своим дочерям посещать Елизавету Дементьевну, и она не имела права сообщаться с большим домом и являлась туда только для приказаний. Вслед за первой девочкой у Елизаветы Дементьевны родились еще двое, но все девочки жили очень недолго. 29 или 26 января 1783 г. она родила мальчика, который и был знаменитым поэтом. В доме Бунина жил его хороший приятель, Андрей Григорьевич Жуковский. Он согласился быть не только восприемником ребенка, но и дать ему имя и усыновить его. После рождения мальчика в отношениях Марии Григорьевны к мужу и Елизавете Дементьевне произошла перемена. Этому способствовали обстоятельства личной жизни Марии Григорьевны. К этому времени дочь Евдокия вышла замуж за Дмитрия Ивановича Альтова, Наталья за Николая Ивановича Вельяминова. Выйдя замуж, дочери уехали с мужьями. Евдокия Афанасьевна, отправившись в Кяхту, где муж ее служил в таможне и занимал пост директора ее, упросила мать отпустить к ней сестру Екатерину Афанасьевну. Таким образом, Мария Григорьевна, потрясенная изменой мужа, и чувствуя, что ее личное счастье кончено, осталась жить с одной только дочерью Варварой. Зажила ли личная рана Марии Григорьевны или любовь к недавно умершему в 1781 г. взрослому сыну, студенту Лейпцигского университета, повлияла на то, что Мария Григорьевна смягчилась, примирилась со своим положением, приняла близко к сердцу рождение ребенка и разрешила дочери своей Варваре Афанасьевне крестить его вместе с Ж. Ребенка принесли к Марии Григорьевне и крестили при ней. «С этого момента, — говорит К.К. Зейдлиц, — она безмолвно усыновила его в своей душе». После этого произошло соединение двух домов — большого и малого; две семьи стали жить опять вместе. Ребенок сделался предметом самых внимательных забот: к нему был приставлен целый штат няней, он пользовался всеобщей любовью. Мария Григорьевна полюбила его, как родного сына. Перемена отношений Марии Григорьевны, ее любовь к чужому ребенку сначала озадачили Елизавету Дементьевну: ее азиатская натура не могла понять, как может Мария Григорьевна относиться так к ней, Елизавете Дементьевне, первому, по ее понятию, своему врагу, как возможно полюбить ребенка своего врага! Но убедившись в искренности чувств Марии Григорьевны, Елизавета Дементьевна полюбила ее со всей силой азиатской натуры, привязалась так, как умеют привязываться лишь азиатки. Таким образом, с самых ранних лет Жуковского окружали заботы и любовь. Общество, в котором находился ребенок, было главным образом женское. В 1785 г. Варвара Афанасьевна вышла замуж за Петра Николаевича Юшкова и жила в Туле, и здесь у нее преждевременно родилась дочь. Мария Григорьевна взяла к себе это хилое недоразвитое дитя. Это была Анна Петровна, в замужестве Зонтаг. Кроме нее Мария Григорьевна взяла к себе ребенка своей умершей дочери Натальи Афанасьевны Вельяминовой: он был также девочкой. Вот с этими-то девочками и рос Ж. В 1789 г., когда Жуковскому минуло шесть лет, к нему был приглашен гувернер-немец. Как и большинство гувернеров того времени, он не имел ничего общего с педагогией: он был по профессии портной. Вот что рассказывают биографы об этом «гувернере». «Он более занимался кузнечиками, — говорит П. Загарин, — нежели своим воспитанником. По непонятной страсти к этим насекомым, он тщательно собирал их, помещал в картонных и бумажных домиках, составлял из них хоры и наслаждался их голосами; ученика же своего за малейшую ошибку в чтении или незнании урока сек, бил линейкой по пальцам или ставил на горох на колени. Мальчик терпеливо переносил все это, не жалуясь на своего мучителя. Только благодаря слуге, рассказавшему об этих истязаниях, наконец, Якима Ивановича (т.е. учителя) отослали в Москву обратно. Несколько иначе говорит другой биограф поэта К.К. Зейдлиц: «Учитель почитал главными педагогическими средствами розги и другое наказание — ставить своего питомца голыми коленями на горох. Васенька, избалованный любимец всего дома, поднял страшный крик при первом же применении такого способа воспитания. Крестный отец и Мария Григорьевна не могли перенести подобной суровости обхождения. Якима Ивановича посадили в кибитку и отправили в Москву». Когда гувернер был изгнан, учить ребенка принялся его крестный отец, Андрей Григорьевич Жуковский, но учение шло туго, и ребенок делал очень слабые успехи. То же самое случилось и тогда, когда Бунин в 1790 г., переехав в Тулу, отдал ребенка в пансион Христофора Филипповича Роде. Он был довольно хорошим педагогом, и его пансион славился в то время. Но ребенок оказывался малоспособным, и все старания X.Ф. Роде не приводили ребенка к успехам в науках, несмотря даже на то, что ему был нанят хороший репетитор, Феофилакт Гаврилович Покровский. Бунин прожил только год в Туле: в марте 1791 г. он умер. А.И. Бунин завещал свое имение дочерям, а сыну и Елизавете Дементьевне он не оставил ничего, но поручил их жене своей, сделав ее пожизненной владетельницей имений. Здесь уместно отметить характерный штрих для обрисовки личности М.Г. Буниной: она свято выполнила волю мужа и до конца дней заботилась о В.А. Ж. и Елизавете Дементьевне. Учение ребенка шло малоуспешно, на что много оказывало влияния то обстоятельство, что семья Буниных постоянно перемещалась из деревни в Тулу, из Тулы в деревню, нисколько не сообразуясь с учебными занятиями. Скоро М.Г. Бунина сознала, что постоянные переезды из Тулы в деревню и обратно плохо сказываются на школьных успехах ребенка и что пора более серьезно подумать о его образовании. Как мы уже отметили, дочь Марии Григорьевны Буниной, Варвара Афанасьевна,. вышедшая замуж за Петра Николаевича Юшкова, постоянно жила в Туле, где служил ее муж. Мария Григорьевна решила поселиться в деревне и ребенка оставить у Юшковых. Так как в 1793 г. пансион Роде прекратил свою деятельность, то Ж. отдали в Главное народное училище, представлявшее собою в то время тип будущей гимназии. Обращаясь к характеристике дома Юшковых, мы прежде всего видим, что общество, окружавшее Ж., составляли по-прежнему женщины всех возрастов, начиная с маленьких девочек, кончая взрослыми девицами лет по 17. Всех женщин было 15, и только один мальчик. Атмосферу, царившую в доме Юшковых, К.К. Зейдлиц, хорошо знавший этот дом, характеризует так: «В доме Юшковых собирались все обыватели города и окрестностей, имевшие притязания на высшую образованность. Варвара Афанасьевна была женщина по природе очень изящная, с необыкновенным дарованием к музыке. Она устроила у себя литературные вечера, где новейшие произведения школы Карамзина и Дмитриева, тотчас же после появления своего в свет, делались предметом чтения и суждений. Романами русская словесность не могла в то время похвалиться. Потребность в произведениях этого рода удовлетворялась лишь сочинениями французскими. Романсы Нелидинского повторялись с восторгом. Музыкальные вечера у Юшковых превращались в концерты; Варвара Афанасьевна занималась даже управлением тульского театра. Такая обстановка рано пробудила в ребенке литературные интересы, которые всецело его поглотили в то время. В своем дневнике за 1806 г. Ж. набрасывает схему автобиографии, в которой между прочим мы находим: «Учение у Роде. Первые сочинения...». Таким образом первые литературные опыты Ж. относятся к самому раннему детству, когда ему не было 10 лет. В той же схеме для автобиографии мы читаем далее: «Выход из Родева пансиона. Отъезд в Мишенское... Отъезд в Тулу... Учение в училище... Сочинения... выход из училища...»:

... Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки, —

Что вашу прелесть заменит?

В одном из стихотворений 1816 года мы находим:

О, родина, все дни твои прекрасны.

Где бы ни был я, но все с тобой душой...

Зимой 1795 г., когда Жуковскому шел 12 год, он написал целую трагедию: «Камилл, или Освобождение Рима» и поставил ее на сцене. Он был сам режиссером, сам устроил театр, приготовил костюмы и руководил представлением. Тут, конечно, сказалось влияние Варвары Афанасьевны Юшковой, которая, как мы уже знаем, была большой любительницей театра и руководила им в Туле. О трагедии и представлении ее мы имеем сведения в воспоминаниях А.П. Зонтаг, которая сама принимала в нем участие. Роль Камилла выполнял сам Ж., консула Люция Мнестора — Анна Петровна Зонтаг, вестника Лентула — Евдокия Петровна Елагина, остальные дети были сенаторами. «О сюжете трагедии говорить нечего, — рассказывает А.П. Зонтаг, — и я не очень помню ее ход, но памятно мне только, что я сидела в большом курульном кресле, на президентском месте, окруженная сенаторами, сидевшими на стульях... Сцена была устроена в зале; вместо кулис была поставлена ширма и стулья. Я, консул Люций Мнестор, сказала какую-то речь сенаторам о жалком состоянии Рима и о необходимости заплатить Бренну дань; но, прежде чем почтенные сенаторы успели промолвить свое мнение, влетел Камилл с обнаженным мечом и в гневе объявил, что не соглашается ни на какие постыдные условия и сейчас идет сражаться с галлами, обещая прогнать их... Тотчас по его уходе явился вестник Лентул с известием, что галлы разбиты и бегут. Не успели мы, отцы Рима, изъявить своего восторга, как вбежал победитель и красноречиво описал нам свое торжество...». Трагедия заканчивается появлением смертельно раненой ардейской царицы Олимпии, которая способствовала победе римлян. Олимпия умирает на сцене. Говоря о детской трагедии Ж., очень важно остановиться на вопросе, каков был ее источник. Разрешить этот вопрос вполне категорично весьма трудно. Сам Ж. не указал этого источника. Сведения о репертуаре тульского театра, которым руководила В. А. Юшкова и который, вполне вероятно, посещал Ж., могли бы открыть источник, так как можно предположить, что ребенок написал трагедию под влиянием и по примеру виденной в театре, — но познакомиться с этим репертуаром едва ли есть надежда, так как архива театра не сохранилось. Этот сложный вопрос об источнике детской трагедии Ж. и ранних на него литературных влияний рассматривает новейший исследователь биографии Ж., профессор В.И. Резанов. Хотя ему не удалось определенно решить этот вопрос, но тем не менее исследователь сделал ряд довольно удачных и заслуживающих внимания догадок. Проф. Резанов указывает, что в основе этой трагедии лежит легенда о Камилле, который, по преданию, спас Рим во время нашествия галлов, при помощи жителей Ардеи, которая была древней столицей рутулов. Что же касается источника, из которого сделалась известна легенда Ж., то проф. Резанов делает догадку, что не из плутарховской ли биографии Камилла, с которой Ж. мог познакомиться, как по-французски (например «Oeuvres de Plutarque traduites du grec par Jacques Amyot», Paris, 1784), так и в русском переводе Глебова (»Жития славных в древности мужей, писанные Плутархом». Перевод с французского, 2 ч., СПб., 1765). Проф. Резанов высказывает еще одно заслуживающее также внимания предположение.»Но повлияли ли на выбор Ж. сюжета — говорит исследователь — и не доставили ли ему отчасти материал сцены «Публий Сципион после сражения при Каннах» Мейснера, напечатанные в журнале «Приятное и полезное препровождение времени» за 1795 г. ч. 5-я. Мейснер (Август Готлиб, 1753—1807), как известно, был автором драм, в которых он отчасти подражает французам. В его сценах «Публий Сципион» взят момент, аналогичный «Камиллу»: Рим после поражения, нанесенного при Каннах римскому войску Ганнибалом; первая сцена открывается совещанием военных трибунов и офицеров: речь идет о тяжких обстоятельствах, постигших Рим; Лентул рассказывает о подробностях битвы. Военный трибун Публий Сципион обращается к окружающим с горячим призывом спасать отечество; читаем между прочим следующее: Сципион. ... Называйте Канны Аллией, именуйте Ганнибала Бренном! Пусть он свирепствует до стен римских, до гробов галльских; ну разве нет у отечества нашего Камиллов? Разве мы не внуки оных героев? Не равны с ними в мужестве, добродетели и патриотизме?

Все. Равны, равны!

Один голос. Будь ты Камиллом.

Все. Будь нашим Камиллом! Повелевай! Предписывай! Веди нас куда тебе угодно! ...

Это место и могло обратить внимание Ж. на Камилла и побудить обработать легенду о нем в подражание пьесам, виденным на сцене тульского театра. Пылкие речи Сципиона очень удобно могли быть перефразированы Ж. и вложены в уста Камилла». По словам А.П. Зонтаг, «Камилл» прошел на сцене домашнего театра с большим успехом. Это ободрило маленького трагика, и вскоре он уже написал другую пьесу: «Г-жа де ла Тур», заимствовав одержание из пользующейся тогда большим успехом сентиментально-идиллической повести Бернарда де Сен-Пьера — «Павел и Виргиния». Пьеса была поставлена на домашней сцене, но, по словам А.П. Зонтаг, не имела успеха, что сильно подействовало на юного драматурга. «Первая литературная неудача — говорит К.К. Зейдлиц — подействовала на Ж. решительно. Он сохранил долго после того какую-то робость и не спешил предавать свои сочинения гласности, представляя их наперед на строгое обсуждение избранному кругу своих подруг и друзей». Таким образом, мы видим, что атмосфера, царившая в доме Юшковых, оказала сильное влияние на ребенка: он горячо увлекся литературой и театром, пренебрегая классным учением. Кроме двух пьес Ж., по словам А.П. Зонтаг, написал ряд мелких произведений. Конечно, при таких условиях учение мальчика в народном училище не могло быть успешно, и он скоро был удален из него «по неспособности». Главным наставником Тульского народного училища в эпоху пребывания в нем Жуковского, был Феофилакт Гаврилович Покровский, который был домашним учителем Юшковых и репетировал Жуковского, когда он учился в пансионе Роде. По выходе Жуковского из училища Ф.Г. Покровский продолжал учить его дома, но учение по-прежнему шло очень плохо. Так как Покровский был долгое время наставником Жуковского и оказывал на него влияние, то биограф поэта обязан выяснить, что представлял собою Покровский, чтобы сделалось ясно, под каким воздействием слагался нравственный и интеллектуальный облик поэта. Особенно важно выяснить этот вопрос еще потому, что Покровский был деятельным членом кружка Юшковой, влиял на направление происходящих в доме литературных вечеров, оказавших, как мы видели, громадное влияние на Жуковского. Две наиболее обстоятельные биографии Жуковского — П. Загарина и К.К. Зейдлица — затронули этот вопрос мимоходом. Характеристика Покровского, сделанная Загариным, ограничилась лишь замечанием, что Покровский был «образованным человеком своего времени». Очень мало говорит о нем и К.К. Зейдлиц. Один только Н.С. Тихонравов понял необходимость обратить самое серьезное внимание на личность Ф.Г. Покровского. В своей известной рецензии на книгу П. Загарина, указывая, как на один из крупных недостатков его книги, то, что он прошел мимо личности Ф.Г. Покровского, Н.С. Тихонравов дает обстоятельную характеристику Ф.Г. Покровского. Н.С. Тихонравов ознакомился с формулярным списком педагога, хранящимся в архиве Московского Университета, и изучил его литературные труды, которые печатались в журнале «Приятное и полезное препровождение времени», под псевдонимом «Философ горы Алаунской, живущий при подошве горы Утлы». Это был типичный гуманист XVIII века, солидно по тому времени образованный. Основой всей жизни он считал нравственность; умственное развитие имеет ценность лишь тогда, когда она связана с нравственностью. Природа — лучшая воспитательница человека: ничто не может сравниться с тем счастьем, которое дает природа, жизнь на ее лоне — вот идеал Покровского. Города, на его взгляд, — тюрьмы: они уродуют нравственный мир человека. Ф.Г. Покровский, держась просвещенных воззрений, влияя в этом направлении на своего ученика, крайне отрицательно относился к крепостному праву. Мы уже сказали, что занятия Жуковского по выходе из училища, несмотря на то, что их вел опытный педагог, каким был Покровский, шли очень плохо. Единственно в чем он преуспевал, был французский язык, немецкий ему не давался. Со дня рождения Жуковский, как это практиковалось в то время, был записан в армию. П. Загарин указывает, что Жуковский был записан в Нарвский пехотный полк, в котором служил его отец и который стоял в КексгольмЕ.А.П. Дитмар в биографии Жуковского, одобренной сыном поэта, говорит, что при рождении Жуковский был записан в гусарский полк, в 1789 году произведен в прапорщики и назначен номинально младшим адъютантом к генералу Кречетникову, но по каким-то обстоятельствам ребенок был «уволен в отставку по прошению и без награждения чином». В 1795 г. майор Дмитрий Гаврилович Посников предложил свезти Жуковского в Кексгольм в Нарвский полк (К.К. Зейдлиц называет Рязанский). М.Г. Бунина выразила согласие, и Жуковский был снаряжен в путь. О жизни поэта в Кексгольме дают сведения его письма к матери, довольно интересные для характеристики Жуковского и отношений его к матери. Судя по письмам, Жуковский в Кексгольме не занимался ничем серьезно. Вот перечисление занятий Жуковского на основании разных его писем: «Я со многими офицерами свел знакомство и много обязан их ласками. Всякую субботу я смотрю развод, за которым следую в крепость... Еще скажу вам что я перевожу с немецкого и учусь ружьем...», «Недавно у нас был граф Суворов, которого встречали пушечной пальбой со всех бастионов крепости. Сегодня у нас маскарад и я также пойду, ежели позволит Дмитрий Гаврилович (т. е. Посников)...», «У нас здесь, правду сказать, очень весело: в Крещенье был у нас Иордан, куда ходили с образами, и была пушечная пальба и солдаты палили из ружей». Вот те немногие факты из жизни Жуковского в Кексгольме, которые отмечаются им в письмах к матери. В Кексгольме Жуковский попал в совершенно новую среду: из общества девочек он попал сразу в компанию холостых офицеров. Такая резкая перемена могла сказаться на Жуковском, но не сказалась: он остался таким же чистым и целомудренным ребенком, как и был раньше. Что же касается отношения к матери, то, судя по письмам, Жуковский очень любил ее. К.К. Зейдлиц говорит, что Жуковский прожил в Кексгольме несколько недель, Загарин утверждает, что «не менее двух месяцев». Второй биограф вернее определил время пребывания Жуковского в Кексгольме: из сохранившихся писем к матери первое помечено 20 ноябрем, второе — 20 декабрем и третье относится к началу января 1796 года. Вступивший на престол в 1796 году Павел I запретил зачислять в армию номинально детей, но еще ранее Жуковский вместе с Посниковым вернулся в Тулу. Касаясь 1796 года, биограф не может не остановиться на следующем факте. Некоторые относят к этому году появление Жуковского в печати. «В 1796 году, — говорит H.И. Греч, — И. И. Мартынов издавал в Санкт-Петербурге журнал «Муза», в котором ... между прочим напечатаны прекрасные стихи двенадцатилетнего поэта на рождение ныне благополучно царствующего Государя: этот отрок поэт был Жуковский». H.И. Греч указывает здесь на следующие «Стихи на случай рождения Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Павловича», подписанные буквами В. P.:

Грозам ли древо всколебать,

Корнями в Норде укрепленно?

Для вечных отраслей рождено —

Дерзнуть ли громы устрашать.

К этим стихам редакция сделала такое примечание: «Сочинитель сей аллегории маленький крошечный стихотворец. Какой луч надежды блестит на заре его?». Н.С. Тихонравов и А.Н. Неустроев также категорически считают это стихотворение написанным Жуковским. П. А. Ефремов в редактируемом им издании сочинений Жуковского поместил это стихотворение лишь как приписываемое Жуковскому, удивляясь, что он никогда не вспоминал об этом стихотворении. Новейший исследователь биографии Жуковского, проф. Резанов, также с осторожностью отнесся к этому стихотворению. «По тону, стилю, по от звуку нашей громкозвучной лирики ХVІII в. четверостишие, — говорит исследователь, — пожалуй, похоже на строфы торжественных од юноши Жуковского, но это еще слабое основание для того, чтобы можно было приписывать ему четверостишие категорически, с уверенностью». Таким образом, вопрос остается открытым, но во всяком случае, на наш взгляд, нельзя так категорически приписывать стихотворение Жуковскому, как это сделали H.И. Греч, Н.С. Тихонравов и А.Н. Неустроев. Гораздо осторожнее поступили П. А. Ефремов и проф. Резанов. В Туле Жуковскому пришлось жить недолго: в январе 1797 года Мария Григорьевна отвезла Жуковского в Москву и определила в Университетский благородный пансион. С этого времени начинается новый период его жизни.

К младенчеству ль душа прискорбная летит,

Считаю ль радости минувшего?.. Как мало!

Московский университет, как известно, был учрежден в 1755 г. Для подготовки к университету были основаны при нем две гимназии: дворянская и разночинная. В то время сословные соображения играли видную роль в жизни школы. И объем курса в обеих гимназиях не был тождественен: в дворянской он был намного шире, чем в разночинной. Возникновение при дворянской гимназии Благородного Пансиона было обусловлено следующими обстоятельствами. Некоторые дворяне выразили желание отдать детей в гимназию за собственные средства на полное содержание. Университет согласился. Когда же таких пансионеров стало очень много, то университет в 1779 году выделил их из дворянской гимназии в особый Благородный пансион. «На первое время, — говорит Н.С. Тихонравов, —воспитанники университетского вольного пансиона были вместе и учениками дворянской гимназии университета, — т. е. занимали в последней такое же положение, как и пансионеры теперешних гимназий: от программы преподавания, от учебного плана, до личностей преподавателей. С течением времени число воспитанников университетского благородного пансиона увеличилось; классы университетской гимназии стали для них тесны. Чувствовалась необходимость выделить пансионеров из классов гимназии, дать им особых преподавателей, словом — создать новое учебное заведение, вполне независимое от университетской гимназии». В 1790 году пансион был перемещен в особое здание, в 1791 году во главе его был поставлен А.А. Прокопович-Антонский. Им вводится новая программа, отличающаяся от программы дворянской гимназии. Гимназия при университете была классической и имела целью подготовлять к университету. Эта задача отпадает совершенно от задач Благородного пансиона, древние языки уничтожались, а выдвигались естественная история, затем «знания физические и математические», родной и иностранные языки. Круг предметов расширялся постепенно, и наконец, отличительной чертой пансиона явилась многопредметность. Таким образом, мы видим, что именно представлял собою в смысле программы Московский Благородный пансион, когда туда поступил Жуковский. Теперь посмотрим, какая царила в пансионе атмосфера. H.C. Тихонравов совершенно верно отметил, что «реакция философским идеям и литературному движению, которые предварили французскую революцию, дала известную окраску направлению преподавания в Университетском пансионе». Н.С. Тихонравов дает лишь общую характеристику атмосферы, царящей в пансионе. Чтобы ознакомиться с ней подробнее, остановимся на обрисовке личности А.А. Прокоповича-Антонского, стоявшего во главе пансиона и дававшего ему тон. Антон Антонович Прокопович-Антонский представлял довольно интересную личность. В 1779 году знаменитый профессор Московского университета И.Г. Шварц основал при университете «педагогическую семинарию», имевшую целью подготовлять хороших педагогов. В 1782 году И.Г. Шварцем была основана «филологическая переводческая семинария», ставившая задачу выработать хороших переводчиков. В этом же году инициаторы учреждения этих семинарий образовали «Дружеское ученое общество», в которое вошли такие личности, как И.В. Лопухин, Гамалей, И.П. Тургенев, Херасков, Чулков, Майков, князья Трубецкие, Черкасские и другие. Большинство членов общества были масоны. «Дружеское ученое общество» на свой счет содержало несколько студентов. Между прочим общество снеслось с духовными семинариями и академиями и предложило им рекомендовать лучших воспитанников, которые и поступили в университет, как стипендиаты «Дружеского ученого общества». В числе этих лиц и был Антон Антонович Прокопович-Антонский, рекомендованный в 1782 году Киевской духовной академией. Прокопович-Антонский сразу же сделался горячим приверженцем И. С. Шварца и уже в 1784 году был председателем учрежденного им в 1781 году «Собрания университетских питомцев», представлявшего литературное общество. Окончив курс медицинского и философского факультетов, А.А. Прокопович-Антонский занял в 1788 году в Московском университете кафедру энциклопедии и натуральной истории, а в 1791 году, как мы уже сказали, стал во главе Благородного пансиона. Краткие биографические данные об А.А. Прокоповиче-Антонском нам были важны для того, чтобы указать, под чьим влиянием сложилось его миросозерцание. Влияние Шварца и его единомышленников было весьма значительно на А.А. Прокоповича-Антонского. Его воззрения всего ярче выразились в речи: «О воспитании», произнесенной на университетском акте в 1798 году. Педагог придавал громадное значение воспитанию. Дурные и добрые свойства человека зависят от воспитания, — говорит он, — судьба целых народов зависит от воспитания молодых людей». Предметом воспитания, по мнению педагога, должно быть «образование телесных и душевных способностей человека». Школа обязана внимательно относиться к личности ребенка, давать возможность проявлять ей наклонности. На первый план А.А. Прокопович-Антонский, как мы уже знаем, выдвигал историю, физические и математические науки и языки. Изучение иностранных языков важно, по его мнению, оттого, что они «обогащают нас многими высокими, тонкими, прекрасными мыслями, кои в переводах или обезображиваются, или совсем пропадают». Придавая большое значение изучению языков, А.А. Прокопович-Антонский считал особенно важным изучение родного языка. «Преимущественно же, — говорит он, — должно заниматься отечественным языком и употреблять все старания и средства для достижения в нем правильного, твердого, основательного знания». «Как таланты самые превосходные, так и все знания, самые обширные и глубокие, — говорит А.А. Прокопович-Антонский, — не только не достигают благой своей цели, но более зловредны, пагубны, если не освящает их чистота нравов, невинность сердца. Просвещение без чистой нравственности и утончение ума без образования сердца есть злейшая язва. Христианство — вот основание, на котором должно утверждаться все нравственное учение, преподаваемое детям. Должно внушать детям чувства благодарности, соболезнования, благотворительности; должно стремиться сделать их правдивыми, честными, бескорыстными. Мудрость! Добродетели! но что оне, если религия не озарит их, религия, освящающая все наши дела, желания, мысли; религия, преобразующая, обновляющая человека, возносящая его над всем бренным, ничтожным, и отверзающая пред ним врата неба! Ею, сладким и спасительным ее учением да напоится жаждущее сердце юноши; да внидет в душу его тот страх Господен, тот священный страх, который есть начало премудрости, основание и утверждение всякой добродетели; да проникнет все существо его благость, могущество, всеведение и правота Существа Высочайшего! Не фанатизм, не суеверие и мрачную лжесвятость должно внушать ему; но благоговение, сыновнюю преданность и чистейшую веру в Зиждителя миров». Мы остановились на речи А.А. Прокоповича-Антонского потому, что она дает представление о характере Благородного пансиона: то, что выражено в речи, проводилось Прокоповичем-Антонским в жизни. Главнейшей заботой его было развить в питомцах нравственное чувство, религиозность; усвоение наук стояло на втором плане. Вместе с этим, в пансионе не было нивелирующей дисциплины: личности ребенка давалась возможность проявить себя, следовать наклонностям. Придавая громадное значение изучению языков, особенно родного, и умению выражать свои мысли на бумаге, А.А. Прокопович-Антонский обратил на это громадное внимание, поощрял и культивировал литературные занятия. Они стояли на первом плане, им уделялось очень много внимания. По речи А.А. Прокоповича-Антонского мы можем составить представление, в каком направлении шло нравственное развитие воспитанников Благородного пансиона. H. С. Тихонравов совершенно верно определил это направление, как «реакцию философским идеям и литературному движению, которые предварили французскую революцию». Действительно, в воззрениях А.А. Прокоповича-Антонского это выступает ярко. Главнейшей идеей, внушаемой воспитанникам, была та, что образования ума недостаточно, что ум вовсе не имеет абсолютной ценности, что без нравственности умственное развитие не благо, а зло. Вместе с этим, дискредитировался скептицизм и атеизм; ученикам усиленно внушалось, что религия есть основа жизни, что без религии немыслимо жить. Чтение для воспитанников выбиралось в том же направлении. Главным чтением для воспитанников были два сочинения, без сомнения, оказавшие громадное влияние на Жуковского. Первое сочинение представляло издание, выпущенное в Москве в 1787-89 гг. Типографической компанией, которая являлась продолжением «Дружеского ученого общества». Издание носило такое заглавие: 1) «Беседы с Богом или размышления в утренние часы на каждый день года»; 2) «Беседы с Богом или размышления в вечерние часы на каждый день года» и 3) «Размышления о делах Божиих в царстве натуры и Провидения на каждый день года». Каждое сочинение заключалось в 4 частях. — Первые три части каждого сочинения появились в 1787 году, в 1788-89 гг. вышли четвертые части всех трех сочинений. Вопрос об этом издании до сих пор мало выяснен, хотя Н.С. Тихонравов и В.И. Резанов, много способствовали освещению этого вопроса, особенно проф. В.И. Резанов, который подробно ознакомился с сочинением по полному экземпляру, сохранившемуся в библиотеке Киевской духовной академии. В своем официальном показании H.И. Новиков заявил, что «помянутое периодическое издание (Беседы с Богом) есть перевод с немецкого языка, одна сочинение Штурма, другая сочинение Тиде и третья без имени автора». Проф. В.И. Резанов так характеризует это издание: «Восемь частей «Бесед с Богом», — говорит исследователь, — однородны, довольно однообразны по своему тону; это — пиэтическое сочинение, представляющее покаянные размышления автора о собственных грехах и несовершенстве, выражение преданности к Богу, особенно И. Христу, стремления к благочестию, добродетели, желанию исправить свои недостатки, бороться со страстями, совершенствоваться; такое содержание и объясняет то уважение, каким сочинение пользовалось y московских мистиков: эти последние находили здесь немало точек соприкосновения с духовно-нравственной стороной своих воззрений и немало страниц, которыми они могли прямо воспользоваться в своей борьбе против легкомысленного отношения тогдашнего русского общества к религии, знанию, против распущенности нравов и т. д., — в своих стремлениях к глубокому самоанализу, самоусовершенствованию, строгой нравственности». «Размышления о делах Божьих в царстве натуры и Провидения на каждый день» также проникнуты религиозным чувствоМ.Н.С. Тихонравов характеризует эту часть издания, как «популярную естественно-историческую энциклопедию, проникнутую от начала до конца религиозной мыслью». Религиозное чувство тесно связано с мистицизмом, которым проникнута почти каждая страница. Кроме того, сочинение одушевлено любовью к природе, наполнено поэтическими картинами природы. Второй книгой, особенно пользовавшейся расположением А.А. Прокоповича-Антонского и составлявшей одно из главных чтений воспитанников, был перевод книги англичанина Роберта Додсли: «The Economy of human life, translated from an Indian manuscript, written by an ancient Bramin». Эта книга, приписываемая долго лорду Честерфилду и выданная за извлечения из древнеиндийской рукописи, переводилась частями у нас в России не раз; первая часть книги была переведена еще в 1762 году. В 1786 она была переведена деятельным членом «Собрания университетских питомцев» В. С. Подшиваловым полностью под заглавием: «Книга Премудрости и Добродетели или состояние человеческой жизни» и издана Типографической компанией. Эта книга также проникнута убеждением в высоком значении нравственности, проповедует, что развитие ума стоит на втором плане, что прежде всего необходимо сделаться «добродетельным». Как мы уже отметили, эти книги были изданы Типографической компанией (»Дружеским ученым обществом») и по своему общему направлению вполне соответствовали идеям масонства. Введение их в пансион А.А. Прокоповичем-Антонским, без сомнения, является выражением влияния на него И.Г. Шварца и масонства. С этими книгами Жуковский особенно хорошо должен был ознакомиться, как видно из сохранившихся документов. В 1798 году Жуковский и С. Костомаров были признаны заслуживающими «титла первых во благонравии и прилежании». Ввиду этого, их обязанностью делалось помогать воспитателям и влиять на нравственное развитие своих товарищей. В «Наставлении», данном А.А. Прокоповичем-Антонским Костомарову и Жуковскому, мы читаем: «Вечерние молитвы давайте лучшим из старшего возраста. Избранные места из Священного Писания и из других хороших нравственных книг, каковы: «Утренние и вечерние размышления на каждый день года»; «Книга премудрости и добродетели» и пр., читайте сами или поручайте чтение сие отличнейшим большим питомцам. Все сие послужит к величайшей вашей пользе, к назиданию вашего сердца». Упомянутые нами книги, с которыми должен был, как мы видели сейчас, быть хорошо знаком Жуковский, без сомнения, оказали на него влияние. Первым из исследователей биографии Жуковского ясно понял это Н.С. Тихонравов, который заявил, что эти сочинения, проникнутые мистицизмом, согретые религиозным чувством и богатые поэтическими страницами — «должны были оставить свой след в душе Жуковского». Н.С. Тихонравов отметил этим очень важный факт, что «религиозный мистицизм коснулся Жуковского уже в школе».

Как мы уже говорили, А.А. Прокопович-Антонский придавал большое педагогическое значение литературным занятиям воспитанников. Кроме задачи приучить их литературно выражать свои мысли, А.А. Прокопович-Антонский думал путем литературных занятий влиять на нравственное развитие воспитанников. С этою целью им давались темы такого характера, как «На благость», «Гимн истине», «На невинность» и т. п. Преподаватель русского языка Михаил Никитич Баккаревич разделял воззрения своего начальника на важное педагогическое значение литературных занятий — он горячо их поощрял. М.Н. Баккаревич был довольно талантливым человеком, увлекался литературой и напечатал ряд литературных трудов. Воспитавшись на старых литературных вкусах, М.Н. Баккаревич преклонялся пред ложноклассицизмом и с восторгом относился к Ломоносову и Державину. Они были его главными авторитетами при преподавании предмета, и ученики воспитывались им на ложноклассических образцах. Но увлекаясь ложноклассицизмом, М.Н. Баккаревич не менее горячо увлекался новым литературным направлением — сентиментализмом, восторгаясь Карамзиным. Центром сосредоточия литературного интереса было учрежденное воспитанниками пансиона под руководством А.А. Прокоповича-Антонского и М.Н. Баккаревича литературное общество под названием «Собрание воспитанников Благородного пансиона». Принимая деятельное участие в нем, А.А. Прокопович-Антонский имел в виду путем его влиять на нравственную сторону учащихся. «Это общество, — говорит в своих воспоминаниях М.А. Дмитриев, — собиралось раз в неделю, по средам, там читались сочинения и переводы юношей и разбирались критически, со всею строгостью и вежливостью. Там очередной оратор читал речь, по большей части о предметах нравственности. Там в каждом заседании один из членов предлагал на разрешение других вопрос из нравственной философии или из литературы, который обсуживался членами в скромных, но иногда жарких прениях. Там читали вслух произведения известных уже русских поэтов и разбирали их по правилам здравой критики». M. A. Дмитриев совершенно верно обрисовал общий характер заседаний общества. В уставе общества, утвержденном 9 февраля 1799 года, цель общества формулируется так: «исправление сердца, очищение ума и вообще обрабатывание вкуса». Литературные задачи соединялись с чисто нравственными. В § 14 главы I мы читаем: «Польза и честь места, где члены воспитываются, есть такой предмет, которого никогда не должны они выпускать из виду. Итак, они непременным и святым долгом своим поставят непрестанно возбуждать всех вообще товарищей своих, как примером, так и дружескими советами к надлежащему исполнению их обязанностей, то есть, чтобы все они хранили как драгоценное сокровище чистоту нравов; чтобы они были прилежны, кротки, послушны, учтивы не только к высшим, но и к равным и низшим себя; словом, чтобы благородные воспитанники были прямо благородны и сердцем и умом. Сверх того каждый из членов возьмет особенно в свои руки одного, а если можно и двух из младших воспитанников и будет руководствовать их, уделяя им некоторую часть своего времени и вспомоществуя всеми знаниями своими в классических их упражнениях, наблюдая при том и за нравственными их поступками». § 4 главы II указывает, что «всякий член должен внимательно слушать и стараться не упустить без замечаний, если какие найдутся погрешности против здравого рассудка, против святой религии, против чистоты нравов, благопристойности или против свойства русского языка». Таким образом мы видим, что характер «Собрания воспитанников Благородного пансиона» вполне гармонировал с общим направлением педагогической системы А.А. Прокоповича-Антонского: чисто нравственные задачи занимали одинаковое место с литературными. Распространение литературных произведений воспитанников не ограничивалось стенами пансиона, а они предавались гласности. А.А. Прокопович-Антонский любил устраивать торжественные акты, на которых воспитанники произносили речи, читали свои произведения и переводы. Литературные произведения воспитанников Благородного пансиона печатались в журналах, а также выпускались сборниками. Так в 1787 г. появился «Распускающийся Цветок», выпущенный под редакцией преподавателя пансиона В. С. Подшивалова, впоследствии редактора журнала «Полезное и приятное препровождение времени», в 1789 году был выпущен сборник «Полезное упражнение юношества». В 90-х годах сборников не выходило, литературные труды воспитанников Благородного пансиона печатались в журналах, главным образом, в «Приятном и полезном препровожедении времени», редактируемом Подшиваловым. С 1800 года стали выходить сборники под названием «Утренняя Заря». Царившая в пансионе литературная атмосфера сразу же захватила Ж., дала сильный толчок развитию его литературных наклонностей, которые проявились уже, как мы видели, в детстве. Ж. принял самое деятельное участие в литературных увлечениях пансиона. В период пребывания в пансионе Ж. были написаны следующие произведения: в 1797 г. 19 декабря на акте Ж. прочитал оду — «Благоденствие России, устрояемое великим ее самодержцем Павлом Первым». В этом же году написаны — «Майское утро» и «Мысли при гробнице»; к 1798 г. относятся два стихотворения под заглавием «Добродетель», одно из которых было произнесено на акте 22 декабря 1798 г., «Мир и Война», «Жизнь и источник» и речь на акте 14 ноября 1798 г. В 1799 году написаны «М. М. Хераскову», ода «Могущество, слава и благоденствие России», произнесенная на акте 21 декабря. Наконец, к 1800 г. относятся — «Стихи на новый 1800 г.», «К Тибуллу», «Мир», произнесенный на акте 1800 г., «Платону неподражаемому», «Герой», «К надежде», «Мысли на кладбище» в «Приятном и полезном препровождении времени», «Утренней Заре» и в отчетах об актах пансиона, выпускаемых отдельными брошюрами. Во всех этих произведениях выразилось влияние окружающей в то время поэта среды, тех воздействий, которым он подвергался. Ввиду этого, прежде чем обратиться к рассмотрению литературных произведений Ж. пансионского периода, остановимся на чрезвычайно важном воздействии, которому в то время подвергался поэт. Как мы уже отметили, в том направлении воспитания в Благородном пансионе, которое придал ему А.А. Прокопович-Антонский, отразились идеи кружка, группировавшегося около проф. И.Г. Шварца, H.И. Новикова и созданного ими «Дружеского ученого общества». Это влияние на Ж. усиливалось еще тем обстоятельством, что он тесно сблизился с семьей Ивана Петровича Тургенева, с которой были дружны Бунины и Юшкова. Это обстоятельство имело громадное значение в жизни Ж., в его духовном развитии, что впервые замечательно ясно сознал Н.С. Тихонравов. Ввиду этого остановимся на характеристике семьи И.П. Тургенева. Тесно примыкая к московскому масонскому кружку, группировавшемуся около «Дружеского ученого общества», И.П. Тургенев подвергся тем гонениям, которые были открыты против «мартинистов» в 1792 г., и был выслан в свое симбирское поместье. Возвращенный Павлом I, он 15 ноября 1794 г. был назначен директором Московского университета. И.П. Тургенев был весьма религиозным и высоконравственным человеком; кроме этого, он отличался общительностью, любовью к детям и горячей преданностью просвещению и литературе. Дом Тургенева являлся таким же литературным центром в Москве, каким был дом Юшковых в Туле. В доме Тургенева собиралось лучшее общество, представители литературы и искусства. Сыновья Тургенева, Александр и Николай, учились в пансионе. Ж. особенно подружился с Александром и Андреем, который был в 1799 году уже студентом университета. И.П. Тургенев горячо привязался к товарищу своих сыновей, в котором сразу почувствовал литературный талант. Отец имел сильное влияние в формировании духовного склада своих детей и его сыновья были также проникнуты нравственными идеями. Вспоминая время учения в пансионе, Ж. в 1818 г. в послании к «Ал. И. Тургеневу» говорит:

Где время то, когда наш милый брат

Был с нами, был всех радостей душою?

Не он ли нас приятной остротою

И нежностью сердечной привлекал?

Не он ли нас тесней соединял?

Сколь был он прост, не скрытен в разговоре!

Как для друзей всю душу обнажал!

Как взор его в глубь сердец вникал.

Высокий дух пылал в сем быстром взоре.

Бывало, он, с отцом рука с рукой,

Входил в наш круг — и радость с ним являлась:

Старик при нем был юноша живой;

Его седин свобода не чуждалась...

О нет! он был милейший нам собрат;

Оп отдыхал от жизни между нами,

От сердца дар его был каждый взгляд,

И он друзей не рознил с сыновьями...

В примечании к этому стихотворению Ж. пишет о И.П. Тургеневе: «Любовь его к детям была товариществом зрелого опытного мужа с юношами, привязанными к нему свободною доверенностью, сходством мыслей и чувств и самою нежною благодарностью... Он был живой юноша в кругу молодых людей, из которых каждый готов был сказать ему все, что имел в сердце, будучи привлечен его прямодушием, отеческим участием, веселостью, кротостью...». Об Андрее Ивановиче Тургеневе Ж. в этом же примечании говорит: «Он умер в полном цвете жизни. Ум необыкновенно проницательный, острый и ясный; чистое, исполненное любви к прекрасному сердце... Жизнь его можно назвать прекрасною не исполнившеюся надеждою: в нем созревало все, что составляет прямое достоинство человека». Замечательные душевные качества, отзывчивость, гуманность отмечает Погодин и в другом сыне И.П. Тургенева, Александре Ивановиче Тургеневе. Семья Тургеневых сильно повлияла на развитие в Ж. гуманности, религиозности тех воззрений и настроений, которые прививал ребенку в Туле Феофилакт Гаврилович Покровский. О характере влияния на Ж. Андрея И. Тургенева яркое понятие дает лирическое предисловие к повести «Вадим Новгородский», написанной в 1803 г. «Я не зрел твоей могилы, — говорит Ж., — в отдаленном краю осыпает ее весна цветами, но тень твоя надо мною; она собеседница безмолвных часов моих, незримый хранитель моего сердца! — Так! в ее священном присутствии, прахом твоим любезным, драгоценным остатком милой жизни клянусь быть другом добродетели. Грозным и разъяренным да узрю тебя пред собою, если порок услышит хвалу мою и гордый возвеличится моим унижением. Тихая муза моя непорочна, как сама природа: не бросит цветов на стезю недостойного; в венце из роз и ветвей дубовых она скитается по тихим дубравам и с томным журчанием потоков соединяет свои песни простые, нестройные». В этих словах очень выпукло выступает характер влияния А. И. Тургенева на Ж. и важность этого влияния. Влияние семьи Тургеневых на Ж. еще более усиливалось влиянием знаменитого масона И.В. Лопухина, который был очень дружен с семьей Тургеневых и постоянно бывал у них, и с которым сблизился Жуковский. И.В. Лопухин был также высоконравственным человеком, глубоко проникнутым любовью к человечеству, в своих сочинениях старавшимся всеми силами подействовать на общественную нравственность. Влияние тех воздействий, которым подвергался Ж. в пансионский период его жизни, обнаружилось и в его литературных произведениях этой эпохи. Прежде всего, произведения Ж. проникнуты теми нравственными идеями, которые проводились в педагогической системе А.А. Прокоповича-Антонского, которыми были проникнуты семья Тургеневых и И.В. Лопухин. Миросозерцание Ж. того времени очень ярко выразилось в его речи на акте 14 ноября 1798 г. Отметим наиболее характерные мысли поэта. Прежде всего для Ж. на первом плане в жизни стоит «добродетель», нравственность. «Священная добродетель! — восклицает Ж., — не ты ли основание прямого нашего счастья? Не ты ли блюститель нашего спокойствия? не ты ли тот чистый неиссякаемый источник, из коего почерпаем мы все истинные свои наслаждения, все радости, восторги, удовольствия? И блажен тот, кто исполняет священные твои уставы! Блажен тот, кто воинствует под победительным знаменем твоим! Блажен! ибо никакие сопротивные силы не поколеблют его, никакие действия и страдания не одолеют его. Душа его светла и безмятежна, как покоящаяся при вечере нива. Любезные товарищи! мы все ищем пути к счастью: он в добродетели». Затем, рисуя «добродетельных» людей, Ж. хочет показать, что нравственные поступки дают глубокое моральное удовлетворение. Бедный человек, по мнению Ж., глубоко счастлив, если он «добродетелен»; счастье — не во внешних условиях жизни, а в душевном состоянии. Нарисовав душевное счастье бедняка, лишенного одежды, пищи, пристанища, но богатого «добрым сердцем», Ж. рисует образ «невинно заключенного узника». Он не испытывает страданий, а наоборот, сердце его полно душевной радости, дух бодр; и это происходит потому, что совесть его спокойна, что он знает, что не сделал ничего противонравственного. И это сознание дает ему бодрость и душевное спокойствие. Счастье, таким образом, не зависит от внешнего положения человека. Затем рисуется образ «доброго честного поселянина». Опять-таки он счастлив, хотя жизнь его — сплошная работа, тяжелый физический труд, счастлив потому, что он «добродетелен». Здесь ярко выступает идеализация жизни крестьянина на лоне природы. Речь заканчивается весьма характерными строками: «Что просвещение без добродетели? Медь звенящая, кимвал бряцаяй, нечистый, заразительный источник. Просвещение и добродетель! — соединим их неразрывным союзом; да царствуют они совокупно в душах наших. К сему должны стремиться все мысли и дела наши. Сего ожидает от нас отечество, ожидают благотворные наши попечители, которые в награду за всю свою к нам нежность, за всю любовь, за все труды о нас прилагаемые, ничего больше не желают, как только видеть нас просвещенными, добрыми и прямо счастливыми». По этой речи нетрудно видеть, что миросозерцание Ж. в пансионский период находилось всецело под влиянием идей А.А. Прокоповича-Антонского, И.П. Тургенева, И.В. Лопухина и тех книг, которые составляли чтение воспитанников. Проф. В.И. Резанов приводит ряд аналогий между мыслями Ж. и теми книгами, которые составляли чтение воспитанников, наконец, между взглядами Ж. и И.В. Лопухина. Влияние книг и проводимых А.А. Прокоповичем-Антонским идей сказывалось не только на одном Жуковском, но, как можно судить по исследованию проф. В.И. Резанова, и на большинстве учеников пансиона. Мысли, отмечаемые нами сейчас у Жуковского, можно найти и в произведениях других питомцев пансиона. Мысли, ярко проявившиеся в рассматриваемой нами речи Жуковского, высказываются им и в других произведениях пансионского периода, например, в двух стихотворениях 1708 года, носящих заглавие «Добродетель», и в статье этого же года «Жизнь и источник». Описывая кладбище в стихотворении «Добродетель», поэт говорит, что прекрасные надгробные памятники разрушатся, что жизнь их уничтожит. «Увы! несчастен, — восклицает поэт, — кто оставил лишь их — и более ничего!» Замечая, что памятники погибнут, Жуковский говорит:

...... останутся нетленны

Одни лишь добрые дела.

Ничто не может их разрушить,

Ничто не может их затмить.

Пред Богом вас они прославят,

В одежду правды облекут;

Тогда мы с радостью явимся

Пред трон всемощного Творца.

О сколь священна, добродетель,

Должна ты быть для смертных всех!

Рабы, как и владыки мира,

Должны тебя боготворить...

На что мне памятники горды?

И скиптр, и посох — все равно:

Равно под мрамором в могиле

Равно под дерном прах лежит.

Те же идеи выступают и в другом стихотворении под тем же заглавием:

Кто правды, честности уставы,

В течении дней своих блюдет,

Тот к счастью обретет путь правый,

Корабль свой в пристань приведет,

Среди он бедствий не погибнет,

В гонении рока он возникнет,

Его перун не устрашит!

Когда и смерть к нему явится,

То дух его возвеселится,

К блаженству спешно полетит.

В статье «Жизнь и источник» Жуковский также высказывает, что счастье человека — в нравственности и добродетели. Кроме отмеченной уже нами основной идеи, в произведениях Жуковского ярко выступают религиозность и патриотизм, особенно последний. А.А. Прокопович-Антонский был восторженный патриот, не видевший темных сторон тогдашней русской действительности. Свои патриотические настроения он стремился передать воспитанникам, которые и прониклись этими идеями, о чем вполне определенно можно судить по их литературным произведениям. Воспитанниками был написан ряд произведений, проникнутых тем патриотическим оптимизмом, которым был проникнут и А.А. Прокопович-Антонский. Особенно это ярко сказалось в оде Семена Родзянки «Любовь к отечеству». Влияние в этом отношении А.А. Прокоповича-Антонского обнаружилось довольно сильно и на Жуковском: им были написаны две большие оды: «Благоденствие России, устрояемое великим ее самодержцем Павлом Первым» (1797) и «Могущество, слава и благоденствие России» (1799), проникнутые в высшей степени патриотическим оптимизмом. В них Россия выставляется страной, полной всяческих естественных богатств, высококультурной, вызывающей зависть у иностранцев, находящейся на вершине военного могущества. Патриотическое чувство, воспитываемое пансионом, поддерживалось в Жуковском влиянием И.В. Лопухина, который горячо проповедовал повиновение и покорность царской власти. В восторженном поклонении пред Павлом также нельзя не видеть воздействия И.П. Тургенева и И.В. Лопухина. Как известно, Павел I ознаменовал свое царствование смягчением участи мартинистов: с И.В. Лопухина был снят полицейский надзор, и он был назначен сенатором; И.П. Тургеневу, как мы уже сказали, было разрешено покинуть свое имение, куда он был сослан, и вскоре он был назначен на пост директора Московского университета. И.В. Лопухин и И.П. Тургенев остались на всю жизнь благодарны Павлу І, и их отношение к императору, без сомнения, сказалось на Жуковском. Если на содержании и идеях пансионских произведений Жуковского проявилось воздействие окружающей обстановки и людей, то это сказалось и на чисто литературной стороне этих произведений, на их стиле и форме. Прежде всего в них обнаружилось влияние тех литературных авторитетов, которые господствовали в школе. В ней в эту эпоху в полной мере господствовал ложноклассицизм; преподаватель русского языка М.Н. Баккаревич, как мы уже отметили, был горячим поклонником Ломоносова и Державина. Воспитанный в эпоху господства ложноклассицизма, М.Н. Баккаревич был горячо проникнут им, произведения Ломоносова и Державина были образцами, которым должны были подражать ученики. Естественно, что в произведениях Жуковского этого времени, представляющих в большинстве случаев школьные сочинения на заданные темы, сильно обнаруживается влияние Ломоносова и Державина. Проф. В.И. Резанов выполнил весьма ценную работу, подробно указав в ранних произведениях Жуковского влияние Ломоносова и Державина. Исследование установило большую зависимость произведений Жуковского от Ломоносова и Державина; молодой поэт заимствовал от них образы, выражения, иногда целые пассажи. Влияние классицизма, исходящее из школьной системы преподавания, сказалось на сочинениях всех воспитанников Благородного пансиона. Увлечение воспитанников пансиона ложноклассицизмом ярко обнаружилось в том факте, что Жуковский в сотрудничестве с С. Родзянкой перевели в 1799 году оду Державина «Бог» на французский язык и преподнесли Державину. В письме к нему они между прочим писали: «Читая с восхищением «Фелицу», «Памятник герою», «Водопад» и проч., сколь часто обращаемся мы в мыслях к бессмертному творцу их... Плененные редкими, неподражаемыми красотами вашей оды «Бог», мы осмелились перевести ее на французский язык». Но наряду с влиянием ложноклассицизма, в пансионских произведениях Жуковского проявилось влияние нового течения — сентиментализма. Этому влиянию, как мы уже отметили, подвергся Жуковский еще во время жизни у Юшковых. Мы знаем уже, что литературный кружок Юшковых внимательно следил за всеми новейшими произведениями школы Карамзина и Дмитриева. Сентиментализм, как мы уже упоминали, сказался в пьесе «Г-жа де ла Тур». Влияние сентиментализма, обнаружившееся еще в детстве, сильно проявилось в пансионских произведениях. Мы знаем, что М.Н. Баккаревич, наряду с преклонением пред Ломоносовым и Державиным, не остался чужд новому литературному движению, он с восторгом относился к Карамзину и сам писал кое-что в сентиментальном духе. Новое течение оказывало сильное влияние на воспитанников пансиона через журнал, который составлял любимое чтение воспитанников и в котором они печатали свои произведения. Это было «Приятное и полезное препровождение времени», издававшееся с 1794 по 1798 год, и составляющая его продолжение «Ипокрена, или Утехи любословия», выходившая с 1799 по 1801 год. Журналы эти были всецело проникнуты новым литературным течением. Воздействие журналов было столь сильно, что, как показал проф. В.И. Резанов, можно даже указать прямые влияния отдельных статей на произведения Жуковского. Сильно обнаруживается влияние на поэта Оссиана и Юнга. Всего полнее выразилось влияние сентиментализма в «Мыслях при гробнице». Жуковский называл своим первым учителем в литературе И. И. Дмитриева, например в письме к нему от 11 декабря 1823 г., в стихотворении «К И. И. Дмитриеву» (1831 г.), и некоторые биографы, основываясь на показаниях самого поэта, говорят о влиянии на его раннее творчество И. И. Дмитриева, но проф. В.И. Резанов, специально изучивший вопрос о ранних литературных влияниях на Жуковского, пришел в выводу, что непосредственного влияния И. И. Дмитриев на Жуковского в первый период его литературной деятельности не оказал. Для А.А. Прокоповича-Антонского на первом плане, как мы знаем, стояло воспитание, образование же отодвигалось на второй. Увлеченный «насаждением добродетели» А.А. Прокопович-Антонский очень мало обращал внимания на образовательную сторону пансиона. Жуковский учился в пансионе очень хорошо: в 1797 году он получил серебряную медаль, в 1798 — золотую, в 1799 — был по словам официального документа «признан первым воспитанником»; окончил пансион Жуковский блестяще. Но несмотря на это обстоятельство, Жуковский почти не вынес из пансиона никаких знаний. Об этом он сам свидетельствует в своих письмах. Как мы уже отметили, одна из дочерей Бунина, Наталья Афанасьевна, вышла замуж за Николая Ивановича Вельяминова. Он служил в Московской Соляной конторе, и при его посредстве туда определился и Жуковский по выходе из пансиона в 1802 году. Мы знаем, что поэт вынес очень мало из пансиона. Это сразу же почувствовалось Жуковским, и он усиленно стал заботиться о своем самообразовании. «В списке книг его, — говорит биограф, — мы видим, кроме большой французской Энциклопедии Дидро, множество французских, немецких и английских исторических сочинений, переводы греческих и латинских классиков, стихотворения и другие произведения изящной словесности на иностранных языках, полные издания Шиллера, Гердера, Лессинга и прочих. Наряду с самообразованием, Жуковский усиленно занимался переводами, которые еще в пансионе служили ему материальной подпорой. В 1801 году Жуковский перевел сентиментальную повесть Коцебу «Geprüfte Liebe», которую назвал «Мальчик у ручья». Мы уже знаем, что Жуковский в пансионскую эпоху был дружен с семьей Тургеневых, особенно с Андреем Ивановичем. Эта дружба продолжается и после выхода из пансиона. Андрей Иванович Тургенев являлся самым доверенным другом поэта. Служа в Соляной конторе, Жуковский принимает деятельное участие в «Дружеском литературном обществе». Учредителями этого общества, кроме Жуковского, были М. Кайсаров, Андрей и Александр Тургеневы, Александр Воейков, Семен Родзянка, A. Мерзляков, А. Кайсаров и А. Офросимов. Устав общества был утвержден 12 января 1801 года. О характере общества дают представление его «Законы», напечатанные И. С. Тихонравовым в «Сборнике Общества любителей Российской Словесности на 1891 год». Общество, по «Законам», должно было представлять товарищеский кружок, членов которого должен соединять «дух благий дружества, сердечная привязанность к своему брату, нежное доброжелательство к пользам другого». Целью общества было — служить «Добродетели и Истине», развивать способность, трогать и убеждать других словесностью». Предмет занятий общества составляли «философские и политические сочинения и переводы, беллетристические сочинения и переводы, критика и опровержение философских и беллетристических пьес», а также «чтение лучших иностранных и национальных авторов». Ал. И. Тургенев в своих воспоминаниях так характеризует «Дружеское литературное общество». «Несколько молодых людей, большей частью университетских воспитанников, получали почти все, что в изящной словесности выходило в Германии, переводили повести и драматические произведения Коцебу, пересаживали, как умели, на русскую почву цветы поэзии Вилланда, Шиллера, Гете, и почти весь тогдашний новейший немецкий театр был переведен ими». Личная жизнь Жуковского во время службы в Соляной конторе ознаменовалась любовным увлечением. Долгое время считали, что предметом первой любви Жуковского была М.А. Протасова. Академик А.Н. Веселовский в своей книжке о Жуковском указал, что первые любовные увлечения поэта относятся еще ко времени его службы в Соляной конторе. Предметом увлечения были одновременно две женщины. Первой была дочь Натальи Афанасьевны Буниной, в замужестве Вельяминовой, Мария Николаевна, бывшая замужем за Свечиным. Вторым предметом увлечения являлась Анна Михайловна Соковнина, сестра Сергея Михайловича Соковнина, хорошего знакомого Тургеневых и Жуковского и члена Дружеского литературного общества. Во время службы поэта в Соляной конторе Александр и Андрей Тургеневы не жили в Москве, — Александр учился в Геттингене, Андрей жил в Петербурге. Роман Жуковского был тесно связан с романами братьев Тургеневых; Александр был влюблен в Анну Михайловну Соковнину, а Андрей в ее сестру Екатерину Михайловну. Предмет любви Жуковского, М.Н. Свечина, жила в Петербурге, Екатерина Михайловна Соковнина жила в Москве. Жуковский, живший в Москве, вел сердечные дела Андрея Тургенева, тот же в свою очередь был поверенным Жуковского в Петербурге. Увлечения как Жуковского, так и Андрея Тургенева носили сентиментальный характер. Очень метко их называет А.Н. Веселовский «романами в письмах». Идеалистическая сентиментальная окраска увлечений и давала возможность Жуковскому иметь два предмета мечтаний. Отношение Жуковского к М.Н. Свечиной и А. М. Соковниной не было любовью в полном смысле слова; это была, как удачно выразился А.Н. Веселовский, — «сентиментальная amitié amoureuse». Хорошо характеризует увлечение Жуковского М.Н. Свечиной знавший об этом увлечении Алек. И. Тургенев, который в 1803 году, живя за границей, записал в своем дневнике под 13—25 января: «Сегодня Бутервек на лекции описывал характер Петрарки и платоническую любовь его к Лауре. Какое разительное сходство с характером Жуковского! Кажется, что если б мне надобно было изобразить характер Жуковского, то бы я то же повторил, что Бутервек говорил о Петрарке. И Жуковский точно в таком же отношении к Свечиной, в каком Петрарка был к его Лауре или к М-mе de Sade». М.Н. Свечина, A. M. и Е. M. Соковнины были всецело во власти сентиментальных настроений, прониклись ими и в этом отношении они вполне гармонировали с Жуковским и братьями Тургеневыми. Служба в Соляной конторе, конечно, была в тягость сентиментально-идеалистически настроенному юноше-поэту. Весной 1802 года Жуковский покинул службу и вскоре переселился из Москвы в Мишенское. Еще в 1801 году Жуковский перевел элегию Грея «Сельское кладбище». В 1802 году он перевел ее вторично и передал Карамзину. Она очень понравилась последнему, и он напечатал ее в редактируемом им тогда «Вестнике Европы». «Сельское кладбище» произвело впечатление в обществе и сразу же выдвинуло Жуковского. 1802-1804 годы он живет то в Мишенском, то у Карамзина, в Кунцове. 8 мая 1803 года скончался Андрей Тургенев, что сильно огорчило Жуковского. В это время им написано прекрасное стихотворение: «На смерть Андрея Тургенева». За 1802-1804 гг. Жуковский пишет мало. В 1804 году он переводил переделку «Дон Кихота» Ж.П. Флориана. В 1805 году произошла перемена в жизни Жуковского. Одна из дочерей Буниных, Екатерина Афанасьевна, вышла замуж за Андрея Ивановича Протасова. Картежная игра разорила его. В 1805 году он умер, оставив большие долги. Жена с большим трудом расплатилась с ними и, потеряв имения, поселилась в Белеве, недалеко от Мишенского, с двумя дочерьми: Марией (род. 1793 г.) и Александрой (род. 1795 г.). Видя стесненное положение Протасовой и трудность при ее средствах нанять хорошего учителя, Жуковский предложил заниматься с ее дочерьми. Протасова согласилась. Жуковский горячо увлекся этим делом, составил обширный план занятий, имеющий целью не только сообщить ученицам знания, но и развить их нравственные качества. Конечно, идеалом воспитания было то самое, которое являлось идеалом самого Жуковского, проникнутого сентиментализмом. Как мы видели, потребность любви, женской ласки была сильна в сентиментально настроенном Жуковском уже по выходе из пансиона. Если Анна Михайловна Соковнина и Мария Николаевна Свечина гармонировали с сентиментальным настроением Жуковского, то еще более соответствовали настроению его ученицы, девочки, нежной души которых не успела еще коснуться жизнь. И Жуковский горячо привязался к девочкам, особенно к старшей, Марии. Любовь поэта к девочке носила идеально-сентиментальный характер, Жуковский думал сформировать из неразвитой еще духовно и умственно девочки жену, такую, как она рисовалась в его воззрениях. И Жуковский глубоко был уверен в удаче задуманного, воображая, что он сам создаст себе счастье. Любовь к Марии Андреевне окрасила весь дальнейший период жизни Жуковского, имела чрезвычайно важное влияние на его психическое состояние и творчество. О любви Жуковского к Марии Андреевне, характере их отношений, наконец о настроениях и миросозерцании поэта в рассматриваемый нами теперь период его жизни, дают ценный материал его дневник и произведения. По дневникам можно составить себе ясное представление о душевном облике, настроении и взглядах Жуковского в эту эпоху. Прежде всего в дневниках 1805—1807 годов ярко выступает отчужденность Жуковского от всего того, что не касается непосредственно его личности. Он всецело занят собою, вся его душевная работа направлена на самоанализ: поэт с величайшим вниманием анализирует свое душевное настроение, стремится этим путем выработать в себе твердые нравственные принципы, осмыслить свое отношение к жизни, религии, выработать свое этическое credo. Душевный мир Жуковского, судя по дневникам, представлял в то время лабораторию, в которой лихорадочно кипела сложная работа самоопределения. Все те воздействия, которые до сих пор влияли на Жуковского, собрались теперь как бы в фокусе, систематизировались; происходила окончательная формулировка его душевного облика. Идеал Жуковского — тихая семейная жизнь. «Я не требую слишком многого, — пишет он в дневнике в июне 1805 г. — Хочу спокойной, невинной жизни. Желаю не нуждаться. Желаю, чтобы я и матушка были не несчастны, имели все нужное. Хочу иметь некоторые удовольствия, возможные всякому человеку, бедному и богатому, удовольствия от занятий, от умеренной, но постоянной деятельности, от спокойной, порядочной семейственной жизни. Почему бы этому не исполниться? Проведя три года в путешествии, в свободе самой неограниченной, возвращусь домой, начну трудиться, трудом получать свое пропитание и вместе удовольствие; чтение, садоводство и если бы дал Бог — общество верного друга или верной жены будут моим отдохновением. Иногда, в положенное время, буду ездить в Москву, если не переселюсь в нее совершенно, для свидания с знакомыми или для дел своих и проч. Избави меня Боже, от больших несчастий, и я не буду искать большого счастья! Спокойная, невинная жизнь, занятия, для меня и для других полезные или приятные, дружба, искренняя привязанность к моим близким друзьям и, наконец, если бы было можно, удовольствие некоторых умеренных благодеяний — вот все мои требования от Провидения!». Это счастье, думает Жуковский, вполне может дать ему Мария Андреевна Протасова. «Я был бы с нею счастлив, конечно! — говорит в дневнике поэт. — Она умна, чувствительна, она узнала бы цену семейственного счастья и не захотела бы светской рассеянности». В дневнике от 9 июля 1805 года Жуковский верит, что родные М.А. Протасовой не воспрепятствуют его счастью и Мария Андреевна будет его женой, но вскоре выяснилось обратное. Настроение поэта под влиянием этого обстоятельства делается пессимистическим. Перемена настроения уже определенно обнаруживается в дневнике за 26 августа 1805 года. «Теперь я в очень дурном расположении, — пишет Жуковский, — голова тяжела: в уме такая пустота и недеятельность; прошедшее мне кажется очень дурным, а настоящее скучным; от будущего не ожидаю ничего; все мои планы исчезли; даже нет во мне желания делаться лучше, образовать и ум, и характер». К влиянию на настроение Жуковского отношения к нему матери М.А. Протасовой присоединялись и другие обстоятельства личной жизни поэта. Выше мы говорили о том, что некоторые исследователи указывают, что особенность положения в семье Буниных и Юшковых больно чувствовалась Жуковским, была источником его душевных мук. Мы думаем, что это справедливо лишь в отношении к рассматриваемому нами теперь времени. В детстве эта особенность положения не чувствовалась остро ребенком, а если и чувствовалась иногда, то растворялась во всеобщей любви и баловстве, наконец, ребенок по своему развитию не мог еще ясно сознавать эту особенность своего положения. Лишь только по окончании пансиона Жуковский остро стал чувствовать особенность своего положения, и это обстоятельство в данное время, а не в детстве, усиливало пессимистическое настроение, обусловленное отношением Е.А. Протасовой. Жуковский чувствует себя одиноким; Мария Андреевна, горячо любимая им, была еще мала, чтобы быть другом поэта в полном смысле слова, т. е. понимать вполне его искания и мысли. «Одиночество, — пишет Жуковский в дневнике на 26 августа 1805 года, — совершенный недостаток в приятных связях, отдаление тех людей, которые бы могли меня оживлять и ободрять в искании всего хорошего, совершенное бессилие души, ненадеянность на самого себя — вот что меня теперь мучит. Я один; в самом себе не нахожу довольно прибежища; чувствую, что один мало могу для себя сделать; мне не достает ободрения. Все мои теперешние работы кажутся мне цепью, которой я к одному месту прикован. Один не могу ни о чем думать, потому что не имею никакой материи для мыслей; переводы не всякий день идут удачно, от этого и расстройка моя делается большею, и все будущее становится неудачным. К тому же не умею мыслить в связи, это для меня утомительно, и в теперешнем моем расположении не чувствую даже и нужды мыслить: такие минуты очень похожи на ничтожество и еще хуже ничтожества, потому что чувствуешь неприятное. Самое добро, самое желание быть добрым не имеет в эту минуту ничего для меня привлекательного. Сам с собой я недоволен и скучен, потому что не могу ни о чем порядочно думать и не имею еще этой привычки; с теми, кто вокруг меня, я не связан (что этому причиной не знаю, но должен узнать), следовательно, не приятно занят; самое общество матушки, по несчастию, не может меня делать счастливым; я не таков с нею, каков должен быть сын с матерью; это самое меня мучит, и, мне кажется, я люблю ее гораздо больше заочно, нежели вблизи. Я не был счастлив в моей жизни, кажется, и не буду счастливым». В 1805 г. Ж. написано было очень мало; в следующем году он работает продуктивно. К этому году относится много стихотворений самого разнообразного характера — элегии, эпиграммы, переводы басен Лафонтена. Из крупных произведений можно назвать «Вечер» и «Песнь Барда над гробом славян победителей». Последнее произведение было откликом военных событий — войны с Наполеоном. Ж. горел желанием быть полезным отечеству. «Теперь всякий обязан идти на службу, — пишет он в письме к Ал. Тургеневу и Блудову в половине декабря 1806 года, — и я чувствую свою обязанность; но служить надобно для того, чтобы принести пользу. Вы знаете мои способности; скажите, что мне делать? А я не желал бы оставаться в бездействии тогда, когда всякой должен действовать, но желал бы действовать так, чтобы принести пользу...». «Отвечай мне скорее: что я должен делать и что могу сделать? — обращается Ж. к Ал. И. Тургеневу. — Об этом ты можешь сказать что-нибудь решительное. Если надобно будет идти, то нельзя ли будет получить такое место, где бы я мог употребить в большую пользу свои способности, а именно, нельзя ли будет найти случай втереться в штат которого-нибудь из главнокомандующих областных для письменных дел, и не можешь ли ты для меня это сделать? Я стал бы работать и душой, и телом. Впрочем и во фрунт идти не откажусь, если нужно будет идти, хотя за способности свои в этом случае не отвечаю. Подумай за меня хорошенько, любезный друг; сообщи мне свои мысли немедленно... Теперь всякий желающий может быть хотя несколько полезен, но чем больше, тем лучше; итак, надобно искать места по способностям». Выражением патриотического настроения Ж. и была «Песнь Барда над гробом славян победителей», напечатанная в конце 1806 г. в «Вестнике Европы». Это стихотворение произвело сильное впечатление на общество. «После этой песни Ж. полюбили», говорит Вигель. В 1807 г. Ж. работал опять мало. На поэзию времени 1805-1807 гг., как мы уже сказали, наложило печать личное настроение Ж. В его поэзии можно найти отголоски личного чувства поэта к M.A. Протасовой. Характерно для обрисовки идеалов Ж. следующее стихотворение:

Младенцем быть душой;

Рассудком созревать;

Не тела красотою,

Любезностью пленять...

Быть в дружбе неизменной;

Любя, душой любить;

Супруга сан священной

Как дар небес хранить...

Вот счастье, друг бесценный,

Другого счастья нет.

В 1807 г. в стихотворении «Маше на Новый год при подарке книги» Ж. пишет:

На Новый год в воспоминанье

О том, кто всякий час мечтает о тебе!

Кто счастье дней своих, кто радостей исканье

В твоей лишь заключил, бесценный друг, судьбе!

Яркое представление о душевном состоянии Ж. дают два стихотворения — «Вечер», написанное в июле 1806, и «К Филалету» (Блудову), написанное в 1807 г., но напечатанное в 1809 г. Нарисовав картину природы Мишенского вечером, поэт говорит в «Вечере»:

Сижу, задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем...

О, дней моих весна, как быстро скрылась ты,

С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули всех радостей струи?

О, вы, погибши наслажденья!

В стихотворении «К Филалету» мы находим такие мотивы:

Как часто о часах минувших я мечтаю!

Но чаще с сладостью конец воображаю,

Конец всему — души покой,

Конец желаньям, конец воспоминаньям,

Конец боренью и с жизнью, и собой...

Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям!

Не знаю... но мой друг, кончины сладкий час

Моей любимою мечтою становится...

И сердце с горестным желаньем ожидает,

Чтоб Промысла рука обратно то взяла,

Чем я безрадостно в сем мире бременился,

Ту жизнь, в которой я так мало насладился,

Которую давно надежда не златит.

Весной 1807 г. Ж. решил отправиться путешествовать по России. Его друг Блудов отправлялся в Казанскую губернию в свое имение; Ж. собрался его сопровождать, но в 20 верстах от Москвы опрокинулась коляска, Ж. ушиб руку и принужден был возвратиться. В конце 1807 г. Ж. уезжает в Москву: с 1808 г. он принял на себя редактирование «Вестника Европы». «Вестник Европы», перейдя в 1804 г. от Карамзина к П.П. Сумарокову, стал терять значение, приобретенное при Карамзине. М.Т. Каченовский, приобретя журнал от П.П. Сумарокова, несколько поднял значение журнала. Ж., начавший уже пользоваться известностью, был приглашен с целью поднять журнал на ту высоту, на которой он находился при Карамзине. До сих пор все для Ж. сосредоточивалось на своей личности. Мы познакомились с идеями и настроениями его, как человека. Теперь он выступает пред нами, как редактор, как общественный деятель. Каковы же были его воззрения в этой области, что представлял он собою, как редактор, как общественный деятель? О credo Ж. в этой области дает наиболее определенное представление «Письмо из уезда к издателю», напечатанное в ХХХVІІ томе «Вестника Европы» за 1808 г. Эта статья, написанная Ж., представляет будто бы письмо к издателю «Вестника Европы», излагающее воззрения некоего «Стародума». Прежде всего устанавливается тот факт, что современное общество ищет в литературе лишь занимательного, а потому все свое внимание сосредоточивает на чтении романов, не дающих никакой здоровой пищи ни уму, ни сердцу. Это явление очень печально, и журналистика должна бороться с ним. Она обязана привить обществу высокие идеи, приучить его искать в книге не одно развлечение. «В России, — читаем мы в статье, — при такой сильной охоте читать и таком нестрогом выборе чтения — хороший журнал мог бы иметь самые благодетельные действия. Обязанность журналиста под маскою занимательного и приятного скрывать полезное и наставительное». Журнал, по мнению Ж., имеет громадное общественное значение». Без некоторой особенной готовности, без некоторого приобретенного навыка размышлять и пленяться изящным, не можем пользоваться дарами ума и искусства; в таком случае хороший журнал может служить приготовлением. Нередко полезная книга или совсем, или очень долго не выходит из лавки книгопродавца: ее не читают, потому что не ищут; она действует исподволь, на некоторых частных людей, и очень медленно; напротив, хороший журнал действует вдруг и на многих; одним ударом приводит тысячи голов в движение. Прочесть толстую книгу от доски до доски, не упуская ни на минуту продолжительной нити идей, и так, чтобы, закрыв ее, можно было дать самому себе отчет, какою дорогою дошел до последней мысли писателя, есть важный подвиг, на который, по мнению моему, не всякий, привыкший к легким или приятным трудам, способен решиться. Сочинения, обыкновенно помещаемые в журналах, не требуют такой утомительной работы внимания; они вообще кратки, привлекательны своею формою; трудишься, не чувствуя труда, следуешь за автором без всякой усталости, не замечая неволи, с приятностью, потому что видишь вблизи конец своего поприща; такие легкие, часто возобновляемые усилия открывают дорогу к труднейшим и более продолжительным: ум в движении, любопытство возбуждено, воображение и чувства пылают. Таким образом, на журнал Ж. смотрит как на проводник в общество гуманности и нравственности. В этом воззрении ярко обнаруживаются те влияния, под воздействием которых формировались воззрения поэта — влияние Пансиона, Тургеневых, Лопухина. Идея высокой общественной роли журналиста, лежащая в основе «Письма к издателю», проводится и в других журнальных статьях Ж., особенно в статье «О нравственной пользе поэзии», напечатанной в «Вестнике Европы» в XLIII томе за 1809 год. Таким образом, мы видим, что Ж. очень серьезно относился к задачам журналиста, не ушел совершенно в свою личность, а обнаружил понимание потребности времени, ясно сознал общественную роль журналистики. В этом направлении Ж. и вел журнал, горячо проводя в своих статьях идеи гуманности, общественной солидарности и прогресса. Конечно, характер этих идей зависел от того общего сентиментального и идеалистического миросозерцания и настроения, которые были выработаны разными воздействиями на поэта, отмеченными нами выше. Ж. удалось поднять значение журнала, расширить его программу, сделать довольно живым. О поднятии значения и интереса в обществе к «Вестнику Европы» во время редактирования его Ж,. свидетельствует такой современник, как П. А. Плетнев. Время редактирования Ж. «Вестника Европы» ознаменовалось большой литературной продуктивностью. Перечислим лишь наиболее крупные произведения — поэтические, здесь напечатанные: 1808 — «Стихи, сочиненные для альбома М. В. П.», «Песня», «К Нине»; 1809 — «К Филалету», «На смерть фельдмаршала графа Каменского»; 1810 — «К Блудову». К этому времени относится ряд переводов из Шиллера — «Тоска по милом», «Кассандра», «Счастие», «Путешественник», из Томпсона — «Гимн», из Гете — «Моя богиня», из Мильвуа — «Песнь араба над могилой коня» и, наконец, несколько подражаний, из которых особенно надо отметить «Людмилу», подражание Бюргеровой «Леноре». В «Вестнике Европы» Ж. поместил ряд прозаических статей, критических заметок: в 1808 г. «Письмо из уезда к издателю», «Три сестры», «Кто истинно добрый и счастливый человек?», «О новой книге», «Училище бедных» Ле пренс де Бомона, «Писатель в обществе», «Три пояса» (русская сказка), в 1809 — «Марьина роща», «Два слова от издателя», «Печальное происшествие», «О басне и баснях Крылова», «Московские записки», «О критике», «О сатире и сатирах Кантемира». В этих произведениях, конечно, отразилось личное настроение поэта, его любовь к М.А. Протасовой. Особенно сильно высказалось чувство Ж. к М.А. Протасовой в стихотворении «Песня». Чтобы получить представление о силе чувства поэта, приведем несколько стихов:

Мой друг, хранитель-ангел мой,

О ты, с которой нет сравненья,

Люблю тебя, дышу тобой;

Но где для страсти выраженья?

Во всех природы красотах

Твой образ милый я встречаю;

Прелестных вижу — в их чертах

Одну тебя воображаю.

Беру перо — им начертать

Могу лишь имя незабвенной;

Одну тебя лишь прославлять

Могу на лире восхищенной:

С тобой, один, вблизи, вдали,

Тебя любить одна мне радость;

Ты мне все блага на земли:

Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость...

Оставив редактирование «Вестника Европы», Ж. возвратился в 1811 г. в Мишенское. В этом году умерли Мария Григорьевна Бунина и мать поэта Елизавета Дементьевна. Екатерина Афанасьевна Протасова предприняла постройку дома в своем имении Муратове, Орловской губернии. Ж. составил смету, руководил постройкой. Чувствуя потребность быть близко к предмету своей любви, Ж. на доставшиеся после смерти М.Г. Буниной 10000 рублей купил недалеко от Муратова небольшое имение. Он сблизился на новом месте с жившей в 40 верстах от Муратова в Черни, Тульской губернии, семьей Плещеевых. А.А. Плещеев был очень живым человеком, прекрасным музыкантом и страстным театралом, любил общество, и в его доме постоянно кипела жизнь. Жена А.А. Плещеева, Анна Ивановна, обладала прекрасным голосом. Ж. очень подружился с этой поэтической семьей: А.А. Плещеев сочинял музыку на романсы Ж., Анна Ивановна пела их. Это знакомство несколько оживило Ж., он принял горячее участие в домашних спектаклях в доме Плещеевых. Об оживлении Ж. свидетельствуют его произведения, особенно одна пьеса, написанная для домашнего театра. О том, что Ж. писал пьесы для домашнего театра, было известно лишь из слов князя Вяземского, который упоминает две пьесы. Одна из них была впервые напечатана проф. А. С. Архангельским в 1902 г. в редактируемых им сочинениях Ж. Пьеса проникнута юмором и носит заглавие — «Коловратно-курьезная сцена между господином Леандром, Пальясом и важным господином доктором». Эта пьеса интересна как показатель, что настроение поэта оживилось: он пишет юмористические произведения. Творчество Ж. в 1811 г. по-прежнему отражает его личное настроение. Любовь к Марии Андреевне Протасовой наложила свою печать на «Жалобу», «К Батюшкову», «Пловца» и другие. Из крупных произведений в 1811 г. написаны большой критический разбор трагедий A. Грузинцева — «Электра и Орест» и первая часть «Двенадцати спящих дев» — баллада «Громобой». Наконец, в этом году было закончено издание «Сборника лучших русских стихотворений», над которым Ж. работал давно. Первые намеки Жуковского Е.А. Протасовой на желание жениться на Марии Андреевне относятся еще к 1806 г., но решительно поэт потребовал от матери руки дочери в 1811 г. Е.А. Протасова наотрез отказала Ж., и биографы говорят, что на это повлияло строгое соблюдение Е.А. Протасовой церковных уставов. Ж. указывал на то, что по церковным книгам он не значится братом E. A. Протасовой и, значит, нет формальных препятствий для брака, но она твердо стояла на своей точке зрения. Е.А. Протасова не только отказала Ж. в руке дочери в настоящий момент, но отняла у него всякую надежду когда-либо получить согласие; она требовала, чтобы поэт никогда даже не заговаривал с кем-либо об этом. Но Ж. не потерял надежды. Один случай привел к крупному разладу с Е.А. Протасовой. 3 августа 1812 г. у Плещеевых праздновался день рождения хозяина дома. Ж. спел своего «Пловца», положенного на музыку Плещеевым. Это стихотворение исполнено надеждой, что так страстно ожидаемое счастье придет. Е.А. Протасова ужасно рассердилась на то, что поэт не оставил своей надежды, которую она требовала, чтобы он оставил совершенно. Произошел острый конфликт и поэт был принужден покинуть деревню. Как мы уже отметили, Ж. еще при начале военных действий русских войск хотел поступить в действующую армию; указанные личные обстоятельства ускорили решение: 12 августа поэт уже числился в рядах московского ополчения в чине поручика. 26 августа в Бородинскую битву Ж. в рядах Мамоновского полка находился в тылу главной армии. Впоследствии в письме к великой княгине Марии Николаевне от 5 сентября 1839 г. Ж. так описывает свое участие в Бородинской битве: «Мы стояли в кустах на левом фланге, на который напирал неприятель; ядра невидимо откуда к нам прилетали; все вокруг нас страшно гремело; огромные клубы дыма поднимались на всем полукружии горизонта, как будто от повсеместного пожара, и, наконец, ужасною белою тучею обхватили половину неба, которое тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями. Во все продолжение боя нас мало-помалу отодвигали назад. Наконец, с наступлением темноты, сражение, до тех пор не прерывавшееся ни на минуту, умолкло. Мы двинулись вперед и очутились на возвышении посреди армии... Но мы не долго остались на месте: армия тронулась и в глубоком молчании пошла к Москве». Вскоре через своего товарища по пансиону, Андрея Сергеевича Кайсарова, директора полковой типографии в главной квартире, и его брата, полковника Паисия Сергеевича, Ж. был причислен к штабу Кутузова, при канцелярии, где занимался составлением военных бюллетеней. В начале октября 1812 г. в лагере перед Тарутином Ж. написал «Певца в стане русских воинов». В этом стихотворении поэт прекрасно схватил настроение русского образованного общества и народа. Ввиду этого стихотворение было принято с энтузиазмом, популярность поэта достигла больших размеров. Громадное впечатление «Певец» произвел на Императрицу Марию Феодоровну. Она выразила желание получить от поэта автограф этого стихотворения и приглашала Ж. в Петербург. Поэтом был послан Государыне автограф и специально написанное стихотворение «Государыне Императрице Марии Феодоровне». «Певец во стане русских воинов»- стихотворение, которым, по словам И. Лажечникова, Жуковский «сделал эпоху в русской словесности и — в сердцах воинов». По замечанию И.Н. Розанова, после «Сельского кладбища» Жуковский стал известен литературной элите, после «Светланы» — широкому кругу читателей, а после «Певца» — всей России. «Певец» был напечатан в двух последних номерах (23 и 24) «Вестника Европы» за 1812 год с подзаголовком: «Писано после отдачи Москвы перед сражением при Тарутине»; в начале 1813 г. стихотворение вышло отдельным изданием. П.А. Ефремов упоминает об отдельном издании 1812 года, напечатанном будто бы в походной типографии Кутузова, но видеть его не удалось и ему…

RARUS'S GALLERY

Fine Books,Prints,Photographs & Icons

Забавная библиография

Сейчас на сайте

Ваше мнение

Жуковский В.А. Певец во стане русских воинов. Спб., 1813.

Книжные сокровища России

Листая старые книги

Ваш прогноз