RARUS'S GALLERY

Опыт теории партизанского действия. Сочинение Дениса Давыдова. Москва, в типографии С. Селивановского, 1821, XV, 217, [2], 5 л.л. иллюстраций с 6-ю чертежами. В п/к переплете эпохи с тиснением золотом на корешке. Формат: 23х14 см. Первая книга прославленного гусара Отечественной войны 1812 года, поэта и писателя! Редкость!

Библиографическое описание:

1. Смирнов–Сокольский Н.П. «Моя библиотека», Т.1, М., «Книга», 1969. №659 — только 2-е издание 1822 года!

2. Книжные сокровища ГБЛ. Выпуск третий. Отечественные издания XIX- начала XX веков. Каталог. Москва, 1980, №8.

3. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920. Harvard-Cambrige, 1959 — отсутствует!

4. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. Аннотированный каталог. Москва, 1989 — отсутствует!

5. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова. Библиографическое описание. Москва, 1975, №546 — «великокняжеский вариант» в темно-зеленом марокене с тройным золотым обрезом!

Давыдов, Денис Васильевич — потомок Минчака Касаевича, из числа выходцев Золотой Орды, который считается родоначальником рода Давыдовых, родился 16 июля 1784 г. в Москве. В 1793 году, отец его командовал Полтавским легкоконным полком, который представился на смотр Суворову. Оставшись доволен полком, Суворов принял приглашение командира полка и заехал к нему на дом. Шутя с мальчиком, которому было в то время 9 лет, он при отъезде перекрестил его и сказал: — «Tы выиграешь три сражения!» Слова эти запали в душу резвого мальчика, только и мечтавшего о сабле да о коне, которые были его любимыми игрушками. Но, продолжая свои забавы, мальчик прилежно учился, причем и на его светское воспитание обращалось тщательное внимание. Ловкость в танцах, хорошие манеры и, вообще, светский лоск им усвоивались легко. Так, до 17-летнего возраста, Давыдов провел детство в деревне, не забывая учения и любя веселиться. Подходило время поступать на службу. В начале 1801 года он прибыл в Петербург, желая определиться в кавалергардский полк, как самый блестящий кавалерийский гвардейский полк, в который выбирались рослые и видные нижние чины. Но Давыдов был роста небольшого, хотя крепкого сложения, и это обстоятельство служило препятствием его зачисления в кавалергарды. Только 28 сентября 1801 года он успел, наконец, поступить в этот полк эстандарт-юнкером, так как получил лишь домашнее образование и не был подготовлен к военной службе. Этот пробел в своем образовании Давыдов сам сознавал и решился пополнить его со свойственною ему энергией. Счастливые умственные способности облегчили дело. В особенности полюбил Давыдов военную историю. Примеры личной храбрости, воинской доблести и великодушия, пренебрежение к личной опасности для спасения других увлекали до страсти юное воображение. Находясь в таком настроении, Давыдов обстоятельно изучил историю всех войн, как времен отдаленных, так в особенности, и новейших и, в этом отношении, был одним из образованнейших военных людей своего времени. Обладая пылким воображением и сарказмом, Давыдов любил поэзию вообще и часто сам, в свободные минуты, набрасывал, иногда экспромтом, стишки из военного быта, задевая едкой сатирой все и всех, что казалось ему смешным. Стишки эти вызывали веселый смех у его товарищей, и озлобляли тех, которые узнавали себя в сатире; это и не обходилось юному поэту без неприятных последствий. 9-го сентября 1802 г. Давыдов был произведен в корнеты, 2-го ноября 1803 г. в поручики, а 13 сентября 1804 г., за свои сатирические стихи, переведен из кавалергардского полка в новосформированный тогда Белорусский гусарский (потом гусарский короля нидерландского) полк, стоявший тогда в Киевской губ., в окрестностях Звенигородки.

Переход от блестящей петербургской жизни к Звенигородке, с ее деревенской простотою, притом накануне событий 1805 года, когда вся гвардия принимала участие в последовавших с 1805-1807 гг. войнах с Наполеоном, сильно не нравился Давыдову. Он замкнулся в свою полковую семью, избрав нескольких друзей между товарищами, с которыми и делил постоянно свое время и — «пустился плясать с польками мазурку», как говорил он. К этому времени относится несколько его стихотворений. Одно из них: «Призыв Бурцову на пунш» превосходно изображает мирную жизнь гусара того времени. Это характерное послание начинается словами:

«Бурцов, ера, забияка,

Собутыльник дорогой!

Ради рома и арака,

Посети домишко мой!»

В Белорусском полку Давыдов оставался недолго, и 4 июля 1806 года был переведен в гвардейский гусарский полк, стоявший в Павловске. В Белорусском полку, при его мирной стоянке, Давыдов нашел, по его же словам, «более дружбы, чем службы, более рассказов, чем дела, более золота на ташках, чем в ташках, более шампанского, чем печали…». Там все были «всегда веселы и всегда навеселе!..» Такая жизнь не удовлетворяла сжигаемого честолюбием юношу. Вернувшись в гвардию, только что возвратившуюся с полей сражений, он говорил: «От меня пахло молоком — от нее несло порохом; я говорил о моем рвении — мне показывали раны». Но вот в конце 1806 г. Россия снова начинает войну с Наполеоном. Фельдмаршал граф Михаил Федотович Каменский, несмотря на его старость, был назначен главнокомандующим армии, выставленной против Наполеона. Не имея рекомендаций и сгорая лишь желанием попасть на войну, гусарский поручик Давыдов, в четвертом часу пополуночи 16 ноября, является без доклада к фельдмаршалу, заявляя, что имеет настоятельную потребность его видеть. Давыдов сам рассказывает подробности этого, более чем странного обращения к фельдмаршалу, который, придя в понятное изумление от подобной выходки, спросил: «Да кто вы такой?» Тот назвал себя. — «Какой Давыдов?» Узнав имя отца Давыдова, фельдмаршал смягчился, припомня свою приязнь к отцу и даже к деду Давыдова, и обещал ему назначение в армии, что и последовало 3-го января 1807 г.: его назначили адъютантом к кн. Багратиону, который командовал авангардом действующей армии, что наиболее согласовалось с желанием Давыдова — быть ближе к неприятелю. Произведенный 14 января, по старшинству, в штаб-ротмистры, Давыдов прибыл в Морунген, к началу выступления армии в поход. 24 января он уже участвовал в деле под Вольфсдорфом и впервые «окурился порохом», по его словам. Но в этом же первом боевом крещении личная отвага едва не стоила ему плена, о чем он рассказывает в своей статье: «Урок сорванцу». Как известно, сбивчивые и нерешительные распоряжения фельдмаршала, который не мог даже сидеть на коне, бесцельное передвижение войск с места на место, причем они лишь заграждали друг другу путь, все это было до того ни с чем не сообразно, что Наполеон, имевший всю свою армию в полном сборе, мог бы нанести нам страшный удар. Но эта-то путаница и спасла нашу армию: получая верные сведения о всех наших передвижениях и не понимая их смысла, Наполеон приостановил готовившееся наступление до получения новых сведений, могущих ему разъяснить наши цели и намерения. Удобное для него время было потеряно, а, между тем, главное начальство над русской армией передано генералу Беннигсену, который сумел дать нашим операциям определенное направление. Бывший авангард кн. Багратиона обратился теперь в арьергард нашей армий, и, под его защитою, армия наша могла отступить через Ландсберг к Прейсиш-Эйлау, где в двухдневном бою, 26 и 27 января, не только дала сильный отпор Наполеону, но и заставила его изменить начертанный им план кампании.

В этом бою у нас было убито и ранено до 26000 чел., а французы потеряли еще больше. Только потому, что Беннигсен отступил далее, Наполеон приписывал себе победу; мы же с большим основанием приписываем ее себе, так как наш план, после боя, не изменился, Наполеон же должен был значительно изменить свои предположения. Находясь неотлучно при князе Багратионе, Давыдов был, следовательно, в самых опасных пунктах боя. — «Черт знает, какие тучи ядер пролетали, гудели, сыпались, прыгали вокруг меня, рыли по всем направлениям сомкнутые громады войск наших, и какие тучи гранат лопались над моею головою и под ногами моими! То был широкий ураган смерти...» говорит он по поводу Эйлауской битвы. То же можно сказать и о других, хотя и не столь кровопролитных битвах 1807 г., как при Гутштадте (25 мая), под Деппеном (26 мая) и в бою при Гейльсберге (29 мая), где русские также имели право считать себя победителями. 2-го июня произошел случайный и крайне кровопролитный бой при Фридланде.

Страдая сильным припадком мочекаменной болезни, Беннигсен, почти в бессознательном состоянии приехал в Фридланд, имея в виду найти там ночью удобное помещение для себя. Для его охраны в местечко были введены некоторые части войск армии, долженствовавшей продолжать отступление на Тильзит. Местность у Фридланда чрезвычайно невыгодна была для нас в тактическом отношении, чем Наполеон не упустил случая воспользоваться и принудил нас к бою. Доблесть русского солдата и боевые качества таких генералов, как князь Багратион, на долю которого выпало опять самое трудное дело: своею стойкостью дать возможность остальным войскам переправиться через реку, бывшую у них в тылу, — дали, однако, возможность избежать окончательной катастрофы. Наибольшие потери выпали и тут на войска князя Багратиона. За отличия в делах 1807 г. Давыдов получил ордена: св. Владимира 4-й ст. с бантом, св. Анны 2-й ст., золотую саблю с надписью: «за храбрость», прусский крест — «за заслуги», золотой крест, установленный за Эйлауское сражение, имевшее решительное влияние на заключение Тильзитского мира. Видя в русской армии опасного врага, Наполеон предпочел вступить в дружеские отношения с Императором Александром и заключить с ним тесный союз. Война 1807 года окончилась. Оставаясь адъютантом кн. Багратиона, Давыдов возвратился в Петербург и скоро поехал в отпуск в Москву, где предался вполне шумной, светской жизни. Но в начале 1808 г., уже готовилась новая война на севере — война в Финляндии. Князь Багратион с его отрядом должен был занять г. Або с 21 пехотной дивизией, тогда как главные военные действия происходили уже в северной части Финляндии, куда отступали шведские и финские войска. Давыдов, при первых слухах о войне, поспешил из Москвы и прибыл в Або, где никаких военных действий не предвиделось, и где оставалось только «веселиться». Поэтому Давыдов просил о назначении его к Раевскому и Кульневу, преследовавшим неприятеля на севере Финляндии, по направлению к Улеаборгу. Кульнев находился в авангарде армии, куда и назначен был Давыдов. Находясь постоянно при Кульневе, с которым братски подружился, Давыдов участвовал в делах при Пихаиоки и Сикаиоки, откуда началось отступление наших войск. 12 апреля, ему, с эскадроном гусар и сотнею казаков, было поручено сделать поиск на Карлое, что он и исполнил с полным успехом; затем, под начальством Кульнева, он участвовал в делах при Лаппо (26 июня), у Перхо (28 июня) и снова при Лаппо 1-го и 2-го июля. По прибытии нового главнокомандующего, графа Каменского 2-го, назначенного вместо Раевского, Давыдов участвовал в делах при Кухаламби, в преследовании неприятеля до Куортане, и в упорном бою при этом местечке 20 августа, закончившегося делом при Сальми, только на третий день, 22 августа. Наконец, 2-го сентября, произошел упорный бой при Оравайсе, где Кульнев, не дождавшись приближения главных сил, бывших от него в расстоянии перехода, атаковал неприятеля с одним своим авангардом, ранее назначенного ему для атаки часа, и тем едва не испортил дела. Несмотря на чудеса храбрости, он должен был отступить, и только прибытие главных сил дало возможность поправить дело, и преследовать шведов далее Гамле-Камлеби. Затем последовала Олькиоская конвенция, по которой Финляндия была уступлена России. Но война с Швецией не была закончена.

В марте 1809 года, решено было перенести войну в пределы самой Швеции, для чего отряд князя Багратиона получил приказание двинуться по льду Ботнического залива и занять Аландские острова. Давыдов поспешил возвратиться к кн. Багратиону и особенно отличился при овладении островом Бене. Природа Финляндии, с ее озерами и дикими скалами, где приходилось быть и «в снегу по колено» зимою, и «на раскаленных летним зноем скалах» летом произвела сильнейшее впечатление на поэтическую натуру Давыдова «После жизнь уже не дышала для меня такою поэзиею!» говорит он в своих воспоминаниях. Одновременно с войною на севере велась война России с Турцией, начавшаяся еще в 1806 году. В 1809 году, главнокомандующий русскими войсками в Турции, престарелый князь Прозоровский, был заменен князем Багратионом, как только закончилась война с Швецией. Давыдов, как адъютант князя Багратиона, отправился с ним вместе в Турцию и участвовал в делах при взятии Мачина и Гирсова, в бою при Рассевате и при блокаде крепости Силистрии. В следующем году, граф Каменский 2-й, герой шведской войны, был назначен главнокомандующим нашей армии в Турции, и Давыдов просил оставить его при Кульневе, с которым сблизился еще в 1807 г. в Восточной Пруссии, а в 1808 и 1809 гг. в Финляндии и затем в 1810 г. в Турции. Приязнь эта «достигла истинной, так сказать, задушевной дружбы», которая продолжалась всю жизнь. Принимая участие в боях при взятии крепости Силистрии и при блокаде Шумлы в 1810 г., Давыдов был награжден бриллиантовыми украшениями к ордену св. Анны 2-й ст., но, после неудачного штурма Рущука, когда, ввиду ожидавшейся новой войны с Наполеоном, было приступлено к замирению с Турцией, возвратился к князю Багратиону, получившему начальство над армией, собранной на Волыни и в Подолии, с главной квартирой в Житомире. С наступлением 1812 г., когда война с Францией считалась неизбежной, гвардии ротмистр Давыдов просил о переводе его в Ахтырский гусарский полк, предназначавшийся в передовые войска, для предстоящих военных действий против французов. 8 апреля 1812 г., Давыдов был переименован в подполковники и назначен в Ахтырский гусарский полк, расположенный в окрестностях Луцка, получив в команду 1-й батальон полка (в полку было 2 батальона, по 4 эскадрона в каждом). 18 мая Ахтырский полк выступил в поход к Брест-Литовску, в авангарде, состоявшем под начальством генерал-адъютанта, князя Васильчикова. Между тем, армии Наполеона, дурно обеспеченные средствами продовольствия, питались мародерством и реквизициями; но жители разбегались, брать было нечего, а продовольственные транспорты двигались без охраны, которую трудно было организовать на громадной тыловой базе неприятеля, уже приближавшегося к Смоленску. Это обстоятельство и получаемые сведения о непрочности тыловой базы французов, внушили подполковнику Давыдову мысль просить в свое распоряжение особую команду доброконных кавалеристов, для поисков на тыл французских войск, с целью уничтожения их продовольственных транспортов. Горячо преследуя эту цель, Давыдов обратился к князю Багратиону с просьбою, о дозволении доложить ему свои мысли о партизанской войне. Августа 21 он был принят князем Багратионом и, между прочим, сказал ему: «Что делают толпы казаков при авангарде? (т. е. перед фронтом противника). Пустите часть их в середину каравана, следующего за Наполеоном: они истребят источники силы и жизни неприятельской армии». Мысль эта понравилась князю Багратиону, и он доложил о том Кутузову, который, соглашаясь с предложенною ему мыслью, но признавая опасность ее выполнения, дозволил употребить для этой цели только 50 чел. гусар и 150 казаков; но в действительности Давыдову дали только 50 гусар и 80 казаков. Давыдов доказывал, что этого слишком мало, чтобы сделать что-нибудь заметное. — «Дайте мне 1000 казаков, говорил он, и вы увидите что будет!» — «Я дал бы тебе с первого раза 3000, ибо не люблю ощупью дела делать», сказал князь Багратион. Но всегда осторожный Кутузов, опасаясь за судьбу выделяемой в тыл неприятеля партии, решился не увеличивать ее состава. Таким образом Давыдову принадлежит и мысль и ее первое применение, в вопросе о развитии партизанских действий в 1812 г., направленных на коммуникационные пути неприятеля, что так сильно влияло потом на бедственный для французов исход этой кампании, особенно с наступлением сильных морозов. Партизанская война развивалась чрезвычайно успешно. Получив разрешение, Давыдов предпринял обходное движение на Медынь и появился в тылу французов в селе Скугореве. Пораженные появлением русских мундиров среди французских войск, местные жители были уверены, что это переодетые французы, и прежде чем убедились в противном, встречали партию и отдельных от нее лиц, выстрелами или ударом топора. Этому недоразумению немало способствовала и гусарская форма, в которой являлся перед жителями и сам Давыдов и бывшие при них гусары, мундиры которых — «бают на их одежду схоже, а у них всякого сбора люди есть» — говорили они. Поэтому Давыдов отпустил бороду и надел крестьянский зипун и в таком виде заручился полным доверием жителей, советуя им нападать на неприятельские небольшие партии и сообщать ему о всех движениях противника. Результаты не замедлили появиться. Так, 2-го сентября, в тот день когда Наполеон вступал в Москву, Давыдов узнал, что в селе Токареве находятся французские мародеры. Налетев на них, разбил прикрытие, охранявшее обоз с награбленными у жителей припасами, отбил все награбленное и взял 90 чел. в плен. В тот же день он отбил другой обоз и захватил в плен 70 чел., затем вечером того же числа он уже появился у Царева-Займища, где дневал следовавший в Москву неприятельский транспорт, под прикрытием 250 чел. конницы. Внезапным нападением Давыдов отбил транспорт, взял в плен 2-х офицеров и 119 рядовых, а также 10 фур с провиантом и одну с патронами. Раздавая жителям ружья от пленных и отбитые патроны, выбрал нескольких лиц потолковее и объяснил им, что они должны нападать на отдельно встречаемых французов и мелкие партии противника, а перед сильными партиями отступать в разных направлениях, с целью раздробить неприятеля на мелкие партии, завлекать в засады и т. п. Почти не проходило дня, чтобы где-нибудь не был отбит или неприятельский транспорт, или обоз с награбленным французами провиантом. Случалось приводить в плен разом до 250 чел. Образовались по пути отступления французской армии другие партизанские отряды: графа Орлова-Денисова, Сеславина, Фигнера и др., которые соединялись иногда вместе, составляя отряд до 1200 и более человек. 27 октября, под Ляховцами, они присоединились к отряду гр. Орлова-Денисова, состоявшему из псковского драгунского полка и 6 казачьих полков, атаковали отряд генерала Ожеро и принудили его сдаться, с 2000 рядовых и 60 офицерами. Вслед за тем Кутузов усилил отряд Давыдова двумя казачьими полками, что придало еще больше самостоятельности его действиям. Под Красным партизаны взяли в плен генералов Альмерона и Бюрта, множество обозов и до 200 нижних чинов. 9 ноября Давыдов напал при Копысе на неприятельский кавалерийский склад, охраняемый 3000 человек, разбив их наголову, овладев складом и, взяв 285 человек в плен, вплавь переправился через Днепр и выслал партии к Шклову и Староселью. После переправы через Березину, Кутузов поручил Давыдову сделать быстрый набег на Гродно и захватить собранные там припасы, под охраною 4000 отряда венгерцев при генерале Фрейлихе, из корпуса князя Шварценберга. Давыдов послал Фрейлиху письмо, предлагая сдать город. Полагая, что отряд Давыдова есть авангард русской армии, австрийский генерал сдал Гродно, со всеми запасами ценностью, более чем на миллион рублей. За свои подвиги в 1812 году, Давыдов был награжден орденами: св. Георгия 4-й ст. за дело при Копысе, и за другие дела чином полковника, и орденом св. Владимира 3-й степени. В 1813 году, по переходе через границу, отряд полковника Давыдова вошел в состав корпуса генерал-адъютанта Винценгероде, и участвовал в поражении под Калишем саксонцев 1 февраля. Привыкнув к самостоятельности своих действий, он, не испросив особого разрешения, сделал с казаками набег на столицу Саксонии, Дрезден, и занял половину ее (Нейштадт), 10 марта, заключив капитуляцию с французским генералом Дюрютом. Это сочли самовольством, и Давыдов был лишен командования отрядом. Но, говорит он, «справедливость Царя покровителя была щитом беспокровного». Такого бойца, как Давыдов, нельзя долго держать без дела, и его вскоре отправили в отряд генерал-майора Ланского, удалив из корпуса Винценгероде, который сам собирался было овладеть Дрезденом и не мог простить предупредившему его в этом деле Давыдову. Состоя в отряде Ланского, Давыдов участвовал в делах под Пределем, Гартой, Эцдорфом, Насеном, Юбигау, Дрезденом (27 апр.), Бауценом, Рейхенбахом и в других делах, до заключения перемирия. По возобновлении военных действий 15 августа, он снова участвует в делах и боях: под Риотау, Люценом, Цейцом, Альтенбургом, Пенигом, Хемницом, Наумбургом, в битве под Лейпцигом (4 и 6 окт.), Кезеном, и почти во всех авангардных делах, до берегов Рейна, получив за то Высочайшее благоволение. В 1814 г., в пределах Франции, Давыдов командовал Ахтырским гусарским полком и находился при армии прусского фельдмаршала Блюхера, и участвовал со своим полком в делах при Бриенне и Ларотьере, за которое после (21 дек. 1815 г.) был произведен в генерал-майоры. Затем был в делах при Монмирале, Шато-Тьери, Меро, Эперне; в трехдневном бою при Лаоне и под Фершампенуазом, и, наконец, после битвы при Краоне, командуя гусарской бригадою, вступил 19 марта, вместе с другими войсками, в Париж. По возвращении в пределы России, Давыдов отправился в отпуск в Москву и затем состоял, в 1815 г., при начальнике 1-й драгунской дивизии, потом, в 1816 г., при начальнике 2-й конноегерской дивизии, при начальнике 2-й гусарской дивизии; 7 ноября назначен командиром 1-й бригады той же дивизии; 19 февр. 1818 г. назначен начальником штаба 7-го пехотного корпуса, а в 1819 г. на таковую же должность в 3-м пехотном корпусе; а 14 ноября 1823 г., за болезнью, уволен от службы с мундиром. Частые служебные перемещения Давыдова показывают, что он не находил себе места для служебной деятельности в мирное время. Живя в деревне или в Москве, он занялся составлением записок, посвященных партизанской войне, с целью показать ее важное значение на ход стратегических операций целых армий. Этот свой первый научный труд: «Опыт о партизанах» — Давыдов посвятил имени Императора Александра I с надписью на рукописи: «Je ne suis qu'un soldat et je n'ai que du zèlе». Эта рукопись хранилась в библиотеке Главного штаба и в 1821 году вошла в изданное в Москве более обширное сочинение Давыдова под названием: «Опыт теории партизанского действия». В предисловии к этой книге автор говорит: «Занимаясь словесностью на коне и в куренях солдатских, я чувствую, сколь необходимы для меня советы писателей. Вижу также, что многие из предложений моих требуют и дополнения, и развития, а может быть и совершенного исключения. Прошу всякого, кто не равнодушен к пользе службы, объявить мне замечания свои в журналах или письмами. Он чрез то удостоит меня сотрудничеством в усовершенствовании одной из немаловажных отраслей военного искусства, более приличной Российским, нежели других государств легким войскам». Несмотря на такую скромность писателя, в 1-й части названного труда (взятой из рукописи, о которой мы говорили), весьма обстоятельно изложены партизанские действия в войнах—1618, 1742, 1809 и 1812 гг. В двух остальных частях изложены системы партизанских действий, трактуется и о прикрытии тыла армии. Это сочинение сразу выдвинуло Давыдова в ряды талантливых писателей по военному искусству, доказав его начитанность и оригинальность мышления в применении теории к практике. Давыдов доказывал, что Россия имеет огромное преимущество в организации казацких войск, мало стоящих казне, способных к быстрым передвижениям и отважным по натуре и представляюших громадную боевую силу, способную действовать на сообщение неприятельской армии, важную для рекогносцировок и прикрытия собственного тыла армии. Мысль эта высказывалась настойчиво в статьях Давыдова в «Отечественных Записках» где он помещал «Дневник партизанских действий» своих. Высказанные знаменитым партизаном мысли приобретают даже теперь все большее число сторонников, и в последнее время, создается новая боевая сила из киргизской конницы, организуемой по образцу казацкой и столь же пригодной для партизанской войны, принесшей столько пользы русским войскам в борьбе с Наполеоном. Понятно поэтому, что Давыдов был глубоко поражен словами Наполеона, в его корреспонденции, где он отрицает пользу, принесенную нам нашими партизанами в борьбе с французами. Это вызвало в 1825 году ответ Давыдова, вышедший отдельною книжкою (65 страниц) под названием: «Разбор трех статей в Записках Наполеона». В этих «Записках Наполеона», между прочим, сказано: «Ни один больной, ни один отсталый, ни одна эстафета, ни один подвоз не были взяты в течение кампании от Майнца до Москвы; не проходило дня без получения известий из Франции, не проходило дня без того, чтобы Париж не получал писем из армии». Далее Наполеон говорит, что «во время движения на Москву он никогда не имел в тылу своем неприятеля. Во время двадцатидневного пребывания в Москве ни одна эстафета, ни один транспорт с зарядами не были перехвачены; ни одна укрепленная почтовая станция не была атакована; артиллерийские транспорты и военные повозки дошли беспрепятственно». Наконец, в тех же корреспонденциях Наполеона говорится: «Во время Аустерлицкой, Йенской, Фридландской и Московской кампаний ни одна эстафета не была перехвачена, ни один обоз с больными не был взят». Против этих-то слов и возражал Давыдов, как партизан 1812 года: «Я считаю себя», говорит он, «рожденным единственно для рокового 1812 года». Известно, что Наполеон даже неудачи свои любил объявлять официально победами и не стеснялся вводить Францию в заблуждение. Даже поход его из Москвы 1812 года, он объявлял «переменою квартиры армии, так как для зимы русские жилища не пригодны». Французы ему верили, потому что не смели не верить, да и не хотели из патриотизма. Ho Давыдов, считая «дерзостью» опровергать голословно великого человека, приводит из французских же бюллетеней доказательства, что действия русских партизанов в 1812 г. наносили большой вред французской армии. То же, по его словам, можно сказать и о действиях наших партизанских партий в 1807 в восточной Пруссии, хотя действия этих партий были делом лишь частной инициативы и не входили в расчеты главнокомандующих. Так, в декабре 1806 года, Беннигсен, после сражения при Пултуске, двинулся к нижней Висле против корпуса Бернадота, занимавшего Эльбинг. Наполеон, оставив в январе 1807 г. Варшаву, двинулся за Беннигсеном, намереваясь опрокинуть его в Фриш-Гафе. «Но», говорится в самих корреспонденциях Наполеона — «казаки схватили офицера главного штаба Бертье; взятые на нем депеши известили о движении», и Беннигсен отступил к Аленштейну. То же было сказано и в Монитере, официальном органе войны; «начальник главного штаба (Бертье) извещал Бернадота о намерении Императора и предписывал ему отступать до самого Торна, чтобы заманить далее неприятеля. Посланный офицер был схвачен казаками и не успел уничтожить депеши». Были перехвачены и другие курьеры, между прочим, Монтескиу, ординарец Наполеона, и в том же 1807, году при Гутштадте (24 мая) и при Анкендорфе (25 мая), не только больные корпуса Нея, но обозы, парк, канцелярия и экипаж Нея достались в добычу казаков Платова, переплывших р. Алле и Пасаргу. В 78 бюллетенях французской армии в деле при Анкендорфе сказано: «наш урон состоял из 160 чел. убитых, 200 раненных и 250 взятых в плен. Большая часть последних были схвачены казаками, которые поутру, прежде атаки прошли в тыл армии». Кроме того, в 53 бюллетенях говорится, что, проездом через Штеттин, генерал Виктор, командир 2-го корпуса армии и его адъютант, — «были схвачены партиею производившей в той стороне поиски и состоявшей из 25 гусар». В 60 бюллетенях сказано, что 3000 пленных русских, близ Вилленберга, были освобождены партиею казаков из 1000 чел. Но и это далеко не все. 13-го января Бернадот, разбив наш авангард при Морунгене, преследовал его, оставив все обозы в Морунгене. По собственной инициативе, флигель-адъютант кн. Михаил Долгоруков, взяв 3 эскадрона драгун из своего Курляндского полка и граф Петр Пален — 2 эскадрона из Сумского гусарского полка, зашли в тыл Бернадота и уничтожили все, что находилось в Морунгене. Все — «до последней рубашки самого Бернадота» досталось нам в добычу. Что касается до действий наших партизанских отрядов в 1812 году, то об этом уже было сказано. Факты налицо: в главном штабе Императора Александра хранилось много бумаг, отбитых у французов, в Москве сохраняется даже походная кровать самого Наполеона, — все это отбито партизанами. В самих бюллетенях великой армии имеются доказательства в пользу наших партизанов: — «Казаки рыщут на наших флангах (бюлл. 23-й). «Неприятель выказывает много казаков, которые беспокоят кавалерию». Своими учеными трудами Давыдов занимался на досуге, пока не началась, в 1826 г., война в Персии. В день священного коронования своего в Москве, Император Николай обратился к присутствовавшему на выходе Давыдову, с вопросом: «может ли он служить на действительной службе»? Получив утвердительный ответ, он изъявил желание послать его в Грузию. В августе 1826 г., Давыдов отправился на Кавказ и был назначен временным начальником войск, расположенных на границе эриванского ханства. После первой встречи с неприятелем, 19 сент. у селения Атымлы и после постройки крепостцы Джелал-Оглу, он отправился, для поправления расстроенного здоровья, на Кавказские минеральные воды. В 1827 г. он уже возвратился в Россию и снова предался семейной жизни до польского мятежа 1831 года. 12 марта он прибыл в главную квартиру нашей армий в местечке Шенице и затем в Красностав, где принял начальство над отрядом из трех казачьих и одного драгунского полков. 6 апреля он взял приступом город Владимир Волынский и уничтожил шайку мятежников; после того, соединясь с отрядом графа Толстого, Давыдов отбросил корпус Хржановского на батареи Замостья, а затем командовал авангардом и отдельными отрядами в корпусе генерала Ридигера, за что был награжден чином генерал-лейтенанта, орденами Св. Анны 1-й ст. и Св. Владимира 2-й ст. По окончании войны, Давыдов снова отправился в свое имение Симбирской губернии, где и скончался 23 апреля 1839 года. 1812 год окажется не только поворотным в судьбе «краснобая с кругленьким брюшком», но и вечным пристанищем самого певца, который будет возвращаться к этой поре. Есть много доказательств, что план партизанской войны был предложен раньше Давыдова. Но он так напористо доказывал свое право именоваться «отцом» партизанского движения, что жизнь сдалась перед легендой: в сознании современников и последующих поколений именно Давыдов стал тем героем, который одним из первых осознал народный характер войны. Это было близко к истине: Давыдов практически доказал возможность военных действий в глубоком тылу врага. Он отпустил густую бороду, надел мужицкий армяк и говорил только на «народном» языке. Таким он и остался в памяти целого народа…