RARUS'S GALLERY

Pushkin A.S. History of the Pugachev rebellion [Istoriya Pugachevskago bunta]. Part I-II. St. Petrsburg. [V Tipografii II Otdeleniya Sobstvennoi E.I.V. Kantseliarii], 1834. First edition. Two parts in one volume. One of 3000 copies. In-8°, 26x17 cm.

Pt. I: half-title, title-page, [2], 168 + 10 p.p. + [2], [5], [7], Pugachev’s portrait-frontispiece [very rare!], folding map of provinces of Russian Empire, plate with image of Pugachev’s seal & 4 plates with facsimile of various signatures.

Pt. II: half-title, title-page, [3], [2], 336 p.p.

The name of the author is not on the title-page, but signed to the introduction and signed by ink on the title-page, which lightly repaired. The last pages of first part contain reproductions of map, Pugachev’s seal and of various signatures. Binding: contemporary brown leather, front and back covers with the gilt arms, gilt edges (lightly rubbed). Provenance: from the library of prince Mosal’skii, «Rurikid». More ...

Ч.1: [6], 2, 168, 110 («Примечания»), [2], 5 с.; фронтиспис (портрет), 6 л. карт, факсимиле

Ч.2: [4], 3, [2], 336 с.

Библиографические источники:

1. Смирнов-Сокольский Н.П. «Моя библиотека», Москва, 1969, №1018.
2. Смирнов-Сокольский Н.П. «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина». Москва, 1962, стр. 346-371.
3. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920.Harvard-Cambrige, 1959, №887
5. Пушкин в печати. 1814-1837. Составили Н. Синявский и М. Цявловский. Москва, 1914, №№982-983
6. Университетская Пушкиниана. Прижизненные публикации и издания А.С. Пушкина. Каталог. Москва, 2000, №№630-631 — 3 экземпляра!
10. Мезиер А.В. «Русская словесность с XI по XIX столетия включительно». Ч.1-2, Спб., 1899, №15175.
12. Дар Губара. Каталог Павла Викентьевича Губара в музеях и библиотеках России. Москва, 2006, №№16-17.

Пугачев, Емельян Иванович, умер в 1775 году — предводитель народного движения, названного по его имени пугачевщиной. Время рождения его неизвестно; при допросе 4 ноября 1774 года Пугачев показал Шешковскому, что ему от роду 30 лет — значит, родился он около 1744 года. Родиной его была Зимовейская станица в Области Войска Донского. В молодости Пугачев вместе с отцом занимался хлебопашеством; раскольником он никогда не был. 17-ти лет был определен на службу и вскоре женился на дочери казака Софье Дмитриевне Недюжевой. Через неделю после свадьбы Пугачев был послан, вместе с другими казаками, в Пруссию, под начальство графа З.Г. Чернышева. Походным атаманом донских полков в армии был полковник Илья Денисов. Он взял Пугачева к себе в ординарцы. Раз ночью, во время тревоги, Пугачев упустил одну из лошадей, принадлежавших Денисову, за что и был наказан «нещадно» плетью. По возвращении из Пруссии, Пугачев прожил полтора года в Зимовейской станице, затем был командирован в отряд казаков в Польшу, а когда команда была распущена, снова прожил дома года три или четыре. В это время у него родились дети. Во время турецкой войны Пугачев, уже в чине хорунжего, служил под начальством графа П.И. Панина и находился при осаде Бендер. Затем он заболел какой-то злокачественной болезнью («гнили у него грудь и ноги»), был отправлен домой, ездил потом в Черкасск хлопотать об отставке, a из Черкасска приехал в Таганрог навестить свою сестру, которая была замужем за донским казаком Симоном Павловым. Павлов стал жаловаться Пугачеву на тяжесть своего житья и выразил намерение бежать. Как ни уговаривал его Пугачев, Павлов все-таки бежал и заставил Пугачева перевезти его, вместе с другими беглецами, через Дон. Впоследствии, когда Павлов снова вернулся домой и был арестован, он выдал Пугачева. Боясь преследования, Пугачев ушел из дому и скитался некоторое время по станицам, а в конце 1771 года ушел на Терек и был принят в терское семейное войско, так как там не знали, что он был беглый казак. Различными обещаниями Пугачеву удалось склонить тамошних казаков избрать его своим атаманом, но 9 февраля 1772 года он был пойман при выезде из Моздока, посажен на гауптвахту и прикован цепью к стулу. На цепи он просидел три дня, после чего ему удалось бежать. Пугачев вернулся на родину; здесь, с его согласия, жена его донесла начальству о возвращении мужа. Он был арестован и отправлен в Черкасск. Дорогой он встретил знакомого казака Лукьяна Худякова, представил ему дело в таком виде, что он страдает от гонения на него старшин, клялся, что серьезного дела за ним нет, и просил взять его на поруки. Худяков поверил и вызвался, под своею порукой, отвезти Пугачева в Черкасск. На другой день он велел своему сыну оседлать две лошади и ехать с Пугачевым. По дороге Пугачев бросил сына Худякова и убежал на реку Койсуху, где поселены были выведенные из Польши раскольники. Здесь, в слободе Черниговке, Пугачев искал человека, который бы свез его к казачьей команде. Ему указали на раскольника Ивана Коверина. С пасынком его, Алексеем Ковериным, Пугачев и отправился в путь. Дорогой он заявил Алексею, что собственно не к команде он едет, а хочется ему пожить для Бога, да не знает он, где бы сыскать богобоязливых людей. Алексей свез его на хутор к раскольнику Осипу Коровке, из Кабаньей слободы Изюмского полка. Коровка отнесся сначала с недоверием к Пугачеву, но последнему удалось убедить его, что в Кременчуге у него осталось серебро и платье, так как, при возвращении его из-под Бендер, их не пропустили вследствие чумы, и что возле Бендер населяются новые слободы и жить там свободно. У Пугачева не было паспорта, но Коровка послал с ним сына, дав ему свой паспорт. Пугачев, вместе с сыном Коровки, отправились в Кременчуг, оттуда в Крюков и далее к Елизаветинской крепости, но по дороге они узнали, что никаких поселений под Бендерами нет, и решили ехать в Стародубские слободы. Приехали они сначала в Климову слободу, затем в стародубский монастырь, к старцу Василию. Пугачев открылся ему, что он беглый казак, и спрашивал, где бы лучше пожить. Василий посоветовал ему перейти в Польшу, а затем явиться на Добрянский форпост и сказаться польским выходцем, так как выходцев этих велено было селить где угодно, по их желанию. 15 недель прожили Пугачев с Коровкой в Климовой слободе, пока явилась возможность перебраться через границу в Ветку. В Ветке Пугачев оставался не более недели, затем явился на Добрянский форпост и объявил себя польским уроженцем Емельяном Ивановым сыном Пугачевым. Его продержали 6 недель в карантине, а затем выдали паспорт. Здесь Пугачев познакомился с беглым солдатом 1-го гренадерского полка Алексеем Семеновым Логачевым; они признались друг другу и решили вместе идти на Иргиз, в дворцовую Малыковскую волость. Не имея средств на дорогу, они обратились к благотворительности добрянского купца Кожевникова, который, узнав, что они идут на Иргиз, поручил им передать поклон отцу Филарету. Впоследствии Пугачев широко воспользовался этим поручением Кожевникова. Из Добрянки Пугачев с Логачевым отправились в Черниговку к Коровке, но уже без сына последнего. Пробыв у него некоторое время, они пошли на Дон в Глазуковскую станицу, а оттуда через Камышенку и Саратов прибыли в Симбирскую провинцию, в дворцовое село Малыковку (теперь город Вольск). С разрешения управителя этим селом они остались там несколько дней. Отсюда они ездили за 100 верст в Мечетную слободу (теперь город Николаевск Самарской губернии) искать раскольничьего старца Филарета, которого и нашли в скиту Введения Богородицы. Филарет очень обрадовался Пугачеву и в разговоре, между прочим, сообщил ему о происшествиях на Яике и о положении казаков. Под влиянием этих рассказов у Пугачева явилась мысль, показавшаяся ему легко исполнимой — воспользоваться неудовольствием казаков, подготовить их к побегу и сделаться их атаманом. Он высказал ее Филарету, и тот ее одобрил. Чтобы получить свободу действий, Пугачев хитростью отделался от своего спутника Логачева, а сам отправился к Яицкому городку, расспрашивая по дороге о положении казаков и разведывая о том, согласятся ли они переселиться с своими семействами на Кубань и отдаться, таким образом, турецкому султану. Пугачев обещал за это по 12 рублей на человека, говоря, что у него есть на 200 тысяч товару на границе. Сведения, полученные Пугачевым, были благоприятны для его замысла. Верстах в 60 от Яицкого городка, в Сызранской степи, Пугачев остановился в Таловом умете (постоялом дворе), который содержал пахотный солдат Степан Оболяев, прозванный «Ереминой Курицей». Оболяев был человек доверчивый, добродушный и близко принимавший к сердцу все утеснения яицких казаков, вследствие чего он, помимо своей воли, много сделал для подготовления пугачевщины. Оболяев рассказал Пугачеву подробнее об яицких происшествиях. Оказалось, что там же, недалеко, ловили в степи лисиц два приезжих яицких казака, Григорий и Ефрем Закладновы. При посредстве Ереминой Курицы Пугачев познакомился с Григорием и от него узнал, что среди яицких казаков ходит мысль о переселении и что они охотно переселятся, если Пугачев возьмется их проводить. После этого Пугачев отправился в Яицкий городок, куда прибыл 22 ноября 1772 года и остановился в доме казака Пьянова, как посоветовал ему Григорий Закладнов. Это было как раз тяжелое время для яицких казаков. 17 сентября 1772 года закончила свою работу следственная комиссия по делу об убийстве генерала Траубенберга , и казаки ждали решения своей участи. По городу между тем ходил слух о том, что в Царицыне появился какой-то человек, который называет себя царем Петром Федоровичем. Когда, в разговоре наедине, Пьянов сообщил Пугачеву об этом слухе, последний решил воспользоваться им для осуществления своей заветной мечты — увести казаков за Кубань. Пугачев подтвердил Пьянову слух и прибавил, что объявившийся человек действительно государь Петр Федорович, что он спасся раньше в Петербурге, а теперь в Царицыне, где поймали и замучили кого-то другого, Петр же Федорович ушел. На этом пока разговор и кончился. Далее начали говорить о положении казаков, причем Пугачев называл себя купцом и обещал на выход каждой семьи по 12 рублей. Когда Пьянов с удивлением слушал Пугачева и недоумевал, откуда у него взялись такие деньги, которыми может располагать только государь, Пугачев как бы невольно, увлекаясь, сказал: «Я ведь не купец, я государь Петр Федорович; я-то был и в Царицыне, да Бог меня и добрые люди сохранили, а вместо меня засекли караульного солдата». Далее Пугачев рассказал целую басню о том, как он спасся; ходил в Польше, в Царьграде, был в Египте, а теперь пришел к ним, на Яик. Пьянов обещал поговорить со стариками и передать Пугачеву то, что они скажут. При таких обстоятельствах, совершенно случайно, Пугачев принял на себя имя Петра III: до того времени ему никогда не приходило в голову назваться этим именем. Правда, на первых допросах Пугачев показал, что мысль выдать себя за императора Петра III внушена ему раскольниками Коровкой, Кожевниковым и Филаретом, но, после очных ставок с ними, Пугачев, встав на колени, заявил, что он оклеветал этих людей. В Яицком городке Пугачев пробыл с неделю, и вместе со своим спутником Филиповым, отправился обратно в Мечетную. По дороге Филиппов отстал и надумал рассказать все властям. Пугачева арестовали, отправили сначала в симбирскую провинциальную канцелярию, a затем в Казань, куда он и прибыл 4 января 1773 года. После допроса его посадили под губернской канцелярией в так называемых «черных тюрьмах». Пугачев повел себя хитро, сказался раскольником и стал говорить, что он страдает без вины, за «крест и бороду». Раскольники приняли в нем участие. Узнав случайно, что в Казань прибыл заказывать иконы старец Филарет, Пугачев сумел передать ему письмо, прося защиты и помощи. У Филарета в Казани был знакомый купец Щелоков, но он был как раз в это время в Москве. Уезжая в свой скит, Филарет оставил Щелокову письмо, но Щелоков отнесся довольно небрежно к просьбе Филарета и ничего не сделал в пользу Пугачева. В это время, вследствие перестройки черных тюрем, Пугачева вместе с другими колодниками перевели на тюремный двор, где колодники пользовались относительно большей свободой и под присмотром выпускались из тюрьмы для прошения милостыни. Сговорившись с бывшим купцом пригорода Алата, Парфеном Дружининым, Пугачев отпросился к знакомому попу и убежал вместе с Дружининым; с ним же убежал один из конвойных, а другого напоили мертвецки пьяным. Побег Пугачева произвел в Петербурге сильное впечатление; строго было предписано принять все меры к его поимке, но поймать его не удалось. Между тем Пугачев направлялся к Яицкому городку, бросив по дороге своих товарищей, и пришел в умет к Оболяеву (Ереминой Курице). Пробыв несколько дней, Пугачев был однажды вместе с Оболяевым в бане. Здесь Оболяев обратил внимание на оставшиеся у Пугачева на груди после болезни знаки. Пугачев сначала промолчал, но по выходе из бани заявил Оболяеву, что это царские знаки. Еремина Курица сначала отнесся к этим словам с недоверием, но когда Пугачев стал кричать на него, то сомнения у него рассеялись. С согласия Пугачева, Оболяев открыл Григорию Закладнову, что Пугачев — не кто иной, как император Петр III. Закладнов с улыбкой проговорил на это: «Что за диво такое — конечно, Господь нас поискал». Как раз в это время в Яицком войске приводился в исполнение приговор по делу об убийстве Траубенберга, и казаки были недовольны. Это создало благоприятную почву для распространения слуха о том, что Петр III жив. Рассказы о первом посещении Пугачевым Яицкого городка принимали легендарный характер. Несколько казаков решились ехать в умет к Оболяеву проверить слух об императоре. Пугачев принял их с важностью, обласкал, обещал всяческие милости войску. «Я даю вам свое обещание, — говорил он, — жаловать ваше войско так, как Донское, по двенадцати рублей жалования и по двенадцати четвертей хлеба; жалую вас рекою Яиком и всеми протоками, рыбными ловлями, землею и угодьями, сенными покосами безданно и беспошлинно; я распространю соль на все четыре стороны, вези кто куда хочет и буду вас жаловать так, как и прежние государи, а вы мне за то послужите верой и правдой». Вообще Пугачев обещал все то, о чем всегда мечтали яицкие казаки. Приезжавшие казаки были в полной уверенности, что Пугачев — император. Сам он едва не попался в это время, отправившись в Малыковку, в доме своего кума. Ему удалось уйти от погони и скрыться в Иргизских лесах. Еремина же Курица был арестован, и Пугачев без него прибыл в Таловый умет, где его ожидали яицкие казаки: Чучков, Караваев, Шигаев , Мясников и Зарубин. Последний был известен под именем Чики, а впоследствии назывался графом Чернышевым. Свидание произошло в степи; Пугачев старался уверить казаков, что он император, но они все же сомневались, в особенности Зарубин. Результатом свидания было, однако, присоединение означенных казаков к самозванцу. Казаки эти знали, что Пугачев не император. На сомнения Чики Караваев говорил: «Пусть это не государь, а донской казак, но он вместо государя за нас заступит, а нам все равно, лишь бы быть в добре». Позже Зарубин (Чика) прямо спросил Пугачева об его происхождении, и Пугачев, как показал Чика на следствии, сделал ему признание, что он действительно донской казак, и что, услышав по донским городам молву, будто император Петр Федорович жив, и решил принять его имя. «Под его именем, — продолжал Пугачев, — я могу взять Москву, ибо прежде наберу дорогой силу и людей будет у меня много, а в Москве войска никакого нет». Это же признание Пугачев, по его собственным словам, сделал Караваеву, Шигаеву и Пьянову. «Итак, — замечает исследователь пугачевщины, Дубровин, — происхождение и личность Пугачева для яицких казаков не имели никакого значения; им необходим был человек чужой среды, никому не известный в войске, человек такой, который, воспользовавшись уверенностью русского народа, что Петр III жив, провозгласил бы себя государем и возвратил войску яицкому все его права, привилегии и вольность». После свидания в степи, возле Талового умета, принадлежавшего Ереминой Курице, казаки разъехались. Шигаева и Караваева Пугачев послал в Яицкий городок за знаменами и оповестить войско о появления Петра III, а сам с Зарубиным, Мясниковым и Чучковым отправился в степь, к Узени. По дороге они расстались: Чучков поехал на Узень, а Пугачев с Мясниковым и Зарубиным (Чикой) — через Сырт, степью, к Кожевниковым хуторам. Здесь Пугачева приняли сначала с большим недоверием, но, при помощи сопровождавших его товарищей, это недоверие скоро рассеялось, и слух о появлении императора стал распространяться по хуторам. Из Кожевниковых хуторов Пугачев отправился на Усиху. Его сопровождали 6 человек. Шигаев и Караваев, равно как и вся партия, их посылавшая, деятельно работали в пользу Пугачева в Яицком городке и приготовляли знамена. В числе ревностных приверженцев Пугачева был и казак Яков Почиталин, впоследствии первый секретарь самозванца. Все происходившее не могло долго оставаться неизвестным старшине и коменданту Симонову: они отправили на реку Усиху отряд, чтобы схватить самозванца, но приверженцы Пугачева успели известить его, и отряд не нашел его на прежнем месте. Вместе со своею свитой, в составе которой был теперь и Почиталин, Пугачев отправился на Бударинские зимовья в хутор Толкачева. Медлить теперь было нельзя. По дороге, в поле, Почиталин, как единственный грамотный человек, написал первый манифест Пугачева. Пугачев был неграмотен, не мог его подписать, но отговаривался какой-то «великой причиной», которая будто бы до Москвы мешает ему подписывать бумаги собственноручно. 17 сентября 1773 года в хуторе Толкачева манифест был прочитан перед собравшимися казаками, число которых достигло уже 80-ти человек. «И которые, — говорилось, между прочим, в этом манифесте, — мне государю, амператорскому величеству Петру Федаровичу, винные были, и я государь Петр Федарович во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья и землёю, и травами и денежным жалованьем, и свинцом и порахам и хлебным провиянтам, я, великий государь амператор, жалую вас Петр Федарович...». После этого развернули знамена и двинулись к Яицкому городку. По хуторам были разосланы гонцы собирать людей к государю. Так началась пугачевщина. Далее эстафету подхватывает великий русский поэт А.С. Пушкин. «История пугачевского бунта» - великий политический и творческий подвиг поэта. К созданию этого монументального произведения Пушкин шел сложным и трудным путем. Получив в конце 1831 года доступ в государственные архивы для работы над историей Петра I (именно для этой «благой цели» и было дано разрешение), Пушкин пускает слух о якобы возникшем у него намерении написать историю полководца А.В. Суворова, принимавшего участие в подавлении пугачевщины. Это обмануло не только современников Пушкина, но и многих позднейших исследователей его творчества, долгие годы поддерживавших легенду о «случайности» обращения поэта к истории Пугачевского бунта. Не сразу и далеко не полностью Пушкину были предоставлены документы по делу Пугачева, не сразу образ «мужицкого царя» лег в основу его нового исторического труда. Надо было иметь огромное мужество, чтобы в эпоху Николая I, когда волнения среди крестьян не только не утихали, а наоборот, стали столь частым явлением, что в обществе поговаривали о «второй пугачевщине», выступить с книгой, посвященной крестьянской войне при Екатерине II, событию для тех дней совсем недавнего прошлого. Соблюдая все внешние цензурные предосторожности, Пушкин совершенно гениально, иногда только путем подбора цитат из показаний очевидцев или людей, близких по времени к событиям, а также официальных документов, в виде манифестов и указов, добытых из архивов, сумел развернуть подлинную картину, а главное, показать подлинные масштабы «пугачевщины». При этом, «образ Пугачева дан Пушкиным без тени какой бы то ни было фальшивой идеализации, во всей его суровой, больше того — жестокой реальности». Вместе с тем Пушкин изображает Пугачева с явным сочувствием, отнюдь не как «злодея и изверга», а как выразителя народных чаяний, вождя угнетенных масс, отличающегося вольным и мятежным духом, героическим хладнокровием и удалью. Одновременно Пушкин осуждает и высмеивает претензию Пугачева выдать себя за царя Петра III. Так, искусно и осторожно поворачивая своего героя то светлой, то теневой сторонами, Пушкин проводит смелую мысль о том, что «не Пугачев важен, важно общее негодование», породившее пугачевщину. Негодование народа против угнетения, столь грозно выраженное при Екатерине II, не уменьшилось и при Николае I. Эта идея заложена и в «Истории пугачевского бунта», и в романе «Капитанская дочка», которые он писал почти одновременно. Роман этот — одно из самых значительных творений Пушкина. Не довольствуясь одними официальными документами., добытыми в архивах, Пушкин искал материалы для обоих произведений в беседах с И. А. Крыловым, И. И. Дмитриевым и другими людьми, более или менее близкими по возрасту к событиям. Кроме того, поэт предпринял длительную поездку по местам, в которых эти события протекали. В сопровождении В.И. Даля Пушкин объехал и осмотрел всю оренбургскую линию крепостей, неутомимо собирая рассказы и предания о Пугачеве. Работа Пушкина — образец писательской добросовестности. Среди многих источников, привлеченных Пушкиным для создания своей «Истории пугачевского бунта», нельзя не отметить книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Известно, что эта запретная и редчайшая книга имелась в библиотеке Пушкина в первом издании 1790 года. Экземпляр этот сохранился. Он в красном сафьяновом переплете, с пометами, принадлежащими, как говорят, самой Екатерине II. На книге собственноручная надпись Пушкина: «Экземпляр, бывший в Тайной канцелярии, заплачено двести рублей. А. Пушкин». Отнюдь не сравнивая точки зрения Радищева и Пушкина, во многом весьма различные, надо сказать, что в «Истории пугачевского бунта» они достигли наибольшего сближения. Чем смелее, тем опаснее для автора была эта работа. В октябре 1833 года Пушкин, на обратном пути из поездки по пугачевским местам, останавливается в Болдине, где пишет несколько новых произведений, но, главное, приводит в порядок рукопись «Истории пугачевщины», как: он первоначально хотел назвать свой труд, и который потом переименовал в «Историю Пугачева». Однако и этому названию, как мы увидим далее, не суждено было появиться на заглавном листе книги. Вернувшись в Петербург, поэт; представляя царю свою рукопись, писал Бенкендорфу (б декабря 1833 года):

«Я думал некогда написать исторический роман, относящийся ко времени Пугачева, но нашед множество материалов, я оставил вымысел и написал Историю Пугачевщины. Осмеливаюсь просить через ваше сиятельство дозволения представить оную на высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен: для его величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных».

Так очень осторожно, называя свой труд всего-навсе го-«историческим отрывком», Пушкин подал «Историю Пугачева» царю, не питая особых надежд на ее разрешение. Однако ни Николай I, ни его приближенные не поняли скрытого смысла нового труда Пушкина. Их обманула нарочитая сухость изложения, ученый тон беспристрастного историка, которыми Пушкин мастерски прикрыл истинную сущность истории пугачевщины. Царя, видимо, устраивало, что приводимые Пушкиным официальные документы, а они-то только и занимали его внимание, подтверждают якобы, что пугачевщина была чисто местным явлением, бунтом, отнюдь не носившим характера какого-то «народного волнения», «крестьянской революции», как об этом писали за границей. Сделав несколько не очень существенных замечаний в рукописи, царь позаботился в первую очередь изменить название: вместо «Истории Пугачева» он начертал «История пугачевского бунта». По-видимому, Николай I вообще придавал немалое значение именно названиям. Известно, что оперу Глинки «Иван Сусанин» он «изволил собственноручно» .перекрестить в «Жизнь за царя». Во всем остальном Николай I пошел навстречу Пушкину и далее выдал ему беспроцентную ссуду в 20000 рублей на печатание «Истории пугачевского бунта». Очевидно, царь еще не терял надежды, что Пушкин в будущем станет его собственным историографом. Ни царь, ни Бенкендорф не обратили внимания на то, что будущий «историограф» Пушкин начал свои труды с истории «разбойника» Пугачева. Не смутило царя и то обстоятельство, что автор «Истории пугачевского бунта» просил разрешения напечатать свой труд в той же типографии, в таком же формате и на такой же бумаге, как печаталось «Полное собрание законов Российской империи», полный экземпляр которого совсем недавно «его величество изволило» (в феврале 1832 года) передать в дар поэту. Подарок с материальной точки зрения был довольно ценным, но имел явно символическое значение, оскорбительно напоминая Пушкину о законах империи, нарушать которые именно ему не рекомендовалось. Проглотив обиду, Пушкин выждал время и своеобразно дополнил «Полное собрание законов Российской империи» своими двумя томами «Истории Пугачева», напоминающими, что крестьянское восстание, руководимое «вором и разбойником» из народа, потрясло империю. Далеко не все остались в блаженном неведении относительно сущности этого исторического труда Пушкина. Поэт сам записывает у себя в «Дневнике»: «Уваров [министр народного просвещения] большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении». Уваров, конечно, был подлецом — это вне сомнения. Но что он был умнее Николая I и со своей крепостнической позиции сумел разглядеть подлинную тенденцию «Истории пугачевского бунта» — тоже вне всякого сомнения. Счастье Пушкина, что Николай I считал себя непререкаемым авторитетом во всех вопросах и руководствовался только собственным мнением, ни чьим больше. Остается добавить, что огромное количество материалов, собранных Пушкиным по делу Пугачева, далеко не полностью вошло в напечатанные в 1834 году два тома «Истории». Кое-что сверх этого Пушкин представил царю в рукописи «для личного сведения его величества». Полная публикация всех собранных им материалов состоялась только недавно, в 9 томе академического собрания сочинений поэта. Количество этих материалов показывает, что Пушкин, написавший «Историю Пугачева», совершил не только политический подвиг, но проделал титаническую работу. Даже то, что было им напечатано в двух томах современники оценили чрезвычайно высоко, определив «Историю Пугачева» Пушкина ,как «пером Тацита писанную на меди и мраморе». Как известно, императорскую беспрцентную ссуду поэт получает от государственного казначейства 21 марта 1834 года и приступает к печатанию «Истории» в типографии 2-го отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии, директором которой был в то время друг Пушкина Михаил Лукьянович Яковлев. Тираж объявли в 3000 экземпляров. Сама ссуда очень обрадовала поэта, которому деньги были нужны не только на напечатание своего труда, но и на возможность «перевернуться» в крайне тяжелых материальных обстоятельствах. Трехтысячный тираж «Пугачева» печатался отнюдь не сразу, а небольшими частями, или «заводами», как тогда говорили.Тираж доставлялся на казенных подводах на квартиру Пушкина. Это подчеркивает всю примитивность «самоиздата» Пушкина и удостоверяет, что склад сего мероприятия был прямо на квартире у автора.Кстати сказать, там же после его смерти и было обнаружено В.А. Жуковским около 1750 экземпляров непроданной «Истории», которая явно не имела успеха на книжном рынке. Хотя сам Пушкин был уверен, что это издание принесет ему 40000 рублей прибыли. Но рынок распорядился по своему. Продав 1250 экземпляров, примерно по 13 рублей каждый, Пушкин успел собрать только 17000 рублей, сумму, которая не дала ему возможности даже вернуть полученную на издание ссуду. На том рынке тон задавали булгарины, гречи и сенковские, да и сам Пушкин называл его «вшивым»!