RARUS'S GALLERY

Аллигат: 1. Пушкин А. С. Руслан и Людмила. Поэма в шести песнях. Соч. А. Пушкина. Санкт-Петербург, в тип. Н. Греча, 1820. 142 с., включая и заглавный лист и шмуц-титул. Гравированный фронтиспис с несколькими сценами из поэмы. Рисовал И. Иванов. Гравировал М. Иванов. Монограмма «А.О.» (А. Оленина). Цена 10 р. Первая книга поэта! Обложка: печатной не было. Книга продавалась в так называемой «немой» цветной обертке. В 1822 году к остатку тиража была напечатана обложка, на передней стороне которой текст в наборной рамке: «Руслан и Людмила. Поэма А. Пушкина. Продается в книжном магазине Сленина. Спб, 1822». В центре обложки типографская виньетка-лира. На последней с. обложки, в такой же наборной рамке, типографская виньетка-музы. В нашем экз. эти обложки 1822 года отсутствуют. Цензурное разрешение: 15 мая 1820 года; цензор Ив. Тимковский. Дата выхода в свет - между 23 июля и 10 августа 1820 года-определяется на основании заметки в «Сыне отечества» 1820 г. (ч. 63, № 33, с. 326): «Мы ограничиваемся в нынешней книжке известием о выходе в свет сего прекрасного произведения, в будущем напечатаем подробный разбор ее. Поэму сию можно получать в тип. издателя Сына Отечества и в книжных лавках г.г. Плавильщикова и Сленина. Цена ей на белой бумаге в цв. обертке 10 рублей».

2. Пушкин А. С. Кавказский пленник, повесть. Соч. А. Пушкина. Санкт-Петербург, в тип. Н. Греча, 1822. 53 с., включая и заглавный лист и шмуц. Вторая книга поэта! Обложка: на передней стороне, в наборной рамке, напечатано: «Кавказский пленник», повесть. Соч. А. Пушкина. Спб. 1822, посредине типографская виньетка - лира, маски; на посл. стр., в такой же рамке - типографская виньетка - щит, меч, доспехи. В нашем экз. обе обложки в отличном состоянии. Гравированный фронтиспис: портрет Пушкина в юности, гравированный C. Гейтманом. Цензурное разрешение: 12 июня 1822 года; цензор Александр Бируков. Дата выхода в свет - последние числа августа или 1-2 сентября 1822 года. Основанием датировки служит заметка в «Русском инвалиде» от 2 сентября № 207, в котором говорится: «Кавказский пленник, повесть. Соч. А. Пушкина. Спб., 1822, продается на Невском Проспекте, в доме принадлежащем Императорской Публичной Библиотеке, в квартире Н.И. Греча. Цена экземпляру - 5 рублей». В неказистом ц/к преплете того времени с тиснением золотом на корешке. Состояние удовлетворительное. Формат: 24х15 см. С большими полями. Оригинальные форзацы под «мрамор» того времени. Появление такого экземпляра на антикварно-букинистическом рынке целое событие!

Alligat: Pushkin, Aleksandr Sergeevich (1799-1837).
1. «Ruslan and Luidmila». A poem in six cantos. Mock-epic fairy tale by A. Pushkin. St. Petersbourg, in N. Grech’s printing-house, 1820. 142 p.p., including a title-page and a bastard-title. Engraved frontispiece with several stages from a poem. I. Ivanov drew. M. Ivanov engraved. The monogram «А.О.» (A.Olenin). The price 10 r. The first published book of the poet! Cover: was not printed.The book was on sale in a so-called "mute" color wrapper. In 1822 to the rest of circulation (tirage) the covers had been printed. The text in a type-setting framework.on front cover: «Ruslan and Lyudmila. A. Pushkin's poem. Is on sale in Slenin’s bookshop. SPB, 1822». In the center of a cover is a typographical vignette-lyre. On the back cover, in the same type-setting framework, is a typographical vignette-muse. These covers of 1822 are absent in our copy.The acceptable sanction: on May, 15th, 1820; censor Iv. Timkowskii. Date of issue - between July, 23rd and on August, 10th 1820-is defined on the basis of a note in «the Son of fatherland» 1820 (part 63, №33, p. 326): «We are limited in the present book to news about issue of this fine product, in the future we shall print its detailed analysis. This poem can be received in the publisher of the Son of Fatherland’s printing-house and in book-stores of Plavil’shikov and Slenin. Its price is 10 roubles, it is on a white paper and in a colour wrapper.

2. «The captive of the Caucasus». («A Prisoner of the Caucasus»). A tale. St. Petersbourg, in N. Grech’s printing-house, 1822. 53 p.p., including a title-page and a bastard-title. Engraved portrait-frontispiece of the author by S. Geitman. The second published book of the poet! Cover: on the front cover, in a type-setting framework, it is printed: «The captive of the Caucasus», the story by A. Pushkin. Спб. 1822, in the middle - a typographical vignette - lyre, masks; on the back cover, in the same framework - typographical vignette - a shield, a sword, an armour. In our copy both covers are in an excellent condition. Frontispiece: Pushkin's portrait in a youth, engraved by S. Geitman. The acceptable sanction: on June, 12th, 1822; censor Alexander Birukov. Date of issue - last dates of August or on September, 1-2st, 1822. As the basis of dating the note serves in the «Russian Invalid » from September, 2nd 1822 in which it is spoken: «The Caucasian captive», the tale by A. Pushkin. Спб., 1822, is on sale on the Neva Prospectus, in the house belonging to Imperial Public Library, at N.Grech’s apartment. The price to a copy - 5 roubles». Contemporary not much to look at full leather binding with gold lettering on the spine, which is slighty worn and stained. Format: 24х15 cm. with greater fields. Contemporary original fly-leaves-marble. The occurrence of such a copy in the antique bookmarket is a whole event! Extremely rare! Pushkin has been credited, moreover, with having created the modern Russian literary language and remains the «national poet» and this concerns his place at the center of the «Golden Age» of Russian literature.

Постраничная роспись содержания поэмы "Руслан и Людмила":

Стр. 5: Предисловие («Для вас, души моей царицы...»).
Стр. 7—31: Песнь первая («Дела давно минувших дней...»).
Стр. 33—57: Песнь вторая («Соперники в искусстве брани...»).
Стр. 59—80: Песнь третия («Напрасно вы в тени таились...»).
Стр. 81—97: Песнь четвертая («Я каждый день, восстав от сна...»).
Стр. 99—123: Песнь пятая («Ах, как мила моя княжна...»).
Стр. 125—142: Песнь шестая («Ты мне велишь, о друг мой нежной...»).

Препринты:
Отрывок из третьей песни поэмы «Людмила и Руслан». — Сын отечества. 1820. Ч. 61. №XV. С. 120—128.
Отрывок из первой песни поэмы «Руслан и Людмила». — Невский зритель. 1820. Ч. I. Март. С. 44—52.
Отрывок из третьей песни поэмы «Людмила и Руслан» (окончание). — Сын отечества. 1820. Ч. 61. №XVI. С. 160—165.
Прибавления к поэме «Руслан и Людмила». — Сын отечества. 1820. Ч.64. №XXXVIII. С. 229—231.

Переиздания:
Руслан и Людмила. 2-е изд. СПб., 1828.
Поэмы и повести. Часть первая. СПб., 1835.

Перепечатки фрагментов:
Из поэмы «Людмила и Руслан». — Греч Н. И. Учебная книга Российской Словесности... СПб., 1820. Ч. III. С. 308—318.
Отрывок из поэмы «Руслан и Людмила». — Новое собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах. СПб., 1821. Ч.2.. С. 144—148.

У Н. П. Смирнова-Сокольского читаем:

Первая книга великого Пушкина внешне не очень красива. Даже менее красива и менее изящна, чем другие прижизненные издания поэта. Печатавшая ее типография Николая Греча, издателя журнала «Сын Отечества», была далеко не лучшей типографией своего времени. Шрифт, которым набрана книга, слишком обыкновенен и чуть-чуть «усталый». Это шрифт-«работяга». Не очень продуман и формат книги. Он мал для издания, претендующего на парадность, и великоват для книги, единственным украшением которой является скромность и простота. Приложенная к изданию гравированная картинка очаровательна по выдумке и исполнению, но она именно «приложена» и не кажется неотъемлемой частью книги. Но все эти придирчивые размышления книголюба разлетаются в прах, когда до сознания доходит, что в руках у вас первая книга Пушкина, что гравюрка, приложенная к ней,— это первая иллюстрация к его произведениям. И когда вы прочтете первые строчки бессмертных стихов поэта, вы сразу начинаете понимать, что они-то и есть изумительное украшение книги. Это — алмазы в нарочито простой оправе. И вам становятся дороги и шрифт, и бумага, и обложка, и переплет этой пушкинской книги, начавшей свою жизнь в его время, в его эпоху. Невеселое это было время, мрачное, пожалуй, самое мрачное в истории России. Детство, юность и молодость Пушкина протекали в годы царствования Александра I. Это был один из тех русских монархов, которые, по словам В. И. Ленина, «то заигрывали с либерализмом, то являлись палачами Радищевых, и «спускали» на верноподданных Аракчеевых». «Заигрывание с либерализмом», или «дней Александро¬вых прекрасное начало», продолжалось, как мы знаем, весьма недолго. Разбуженное войной 1812 года политическое самосознание общества, возникшие в передовых кругах дворянской молодежи глубокие симпатии к народу-герою, народу-победителю, породили после войны недовольство самодержавно-полицейским режимом и, в особенности, бесправным положением крепостного крестьянства. Это заставило Александра I и его правительство стать на путь все усиливающейся реакции. Последнее десятилетие александровского царствования — это период аракчеевщины, организации военных поселений и нестерпимого политического гнета. В ответ на волнения крестьян, вызванные новой жестокой формой их закабаления, «царь-батюшка» изволил заявить, что «военные поселения будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова». Александр I, этот «плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой», безмерно увлекся импонировавшей ему ролью «освободителя Европы» и все внимание уделял международным делам. Он возглавил так называемый «Священный союз», объединявший европейских «венценосцев». Задачей этого союза было подавление революционно-освободительного движения народов Европы. Все управление собственной империей царь доверил «без лести преданному» временщику Аракчееву. Враждебное отношение к правительству внутри России росло. Наступило время роста революционных настроений среди передового дворянства. Организовались тайные общества будущих декабристов. Несмотря на различие политических программ, общества были объединены общими идеями борьбы с самодержавием, крепостничеством, административным произволом. Эти идеи питали и русскую передовую литературу того времени. Несмотря на жестокий цензурный гнет, тогда стали выходить журналы и альманахи, в которых развивались свободолюбивые мысли. Поборником свободолюбивых идей приехал в Петербург окончивший 9-го июня 1817 года лицей Александр Пушкин.

Он был зачислен на грошовое жалованье в Коллегию иностранных дел в чине коллежского секретаря. Приехал молодым, но отнюдь не начинающим поэтом. Его уже «заметил старик Державин». Имя Пушкина было многим известно по стихотворениям, печатавшимся в журналах еще с 1814 года. У него крепли дружеские связи с В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым, Н. М. Карамзиным, братьями А. и Н. Тургеневыми, П. Я. Чаадаевым, П. А. Плетневым, П. А. Вяземским, И. А. Крыловым, А. Н. Олениным. Он был членом литературного общества. «Арзамас», по обычаю которого получил там шутливое прозвище «Сверчок», стал членом общества «Зеленая лампа», где собирались люди, имевшие прямое отношение к будущим декабристам. П. А. Вяземский писал об этих годах петербургской жизни поэта: «Хоть он и не принадлежал к заговору, который приятели таили от него, но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулканической атмосфере». Очень скоро могучий поэтический талант Пушкина, направленный по вольнолюбивому руслу, сделал его имя знаменитым. В эти годы Пушкин написал оду «Вольность», в которой, перекликаясь   с  одноименным  произведением  Александра Радищева,   выразил  ненависть   к  тирании.   До  нас   дошел только один «Ноэль» — песенка, высмеивающая непосредственно Александра I. Таких более чем смелых «Ноэлей» было несколько. В 1819 году Пушкин пишет проникновеннейшее   стихотворение   «Деревня»,   направленное   против крепостного права, против бесчеловечности и жестокости помещиков,    присвоивших    себе    насильственным    путем «и труд, и собственность, и время земледельца». Любимейшим произведением всех  поколений русских революционеров становится написанное в эти же годы пушкинское «Послание к Чаадаеву», заканчивающееся словами: Товарищ, верь: взойдет она, Звезда  пленительного   счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена! Можно вспомнить еще ряд смелых и злых эпиграмм на Александра I, Аракчеева и других царских прислужников. Множество язвительнейших намеков «насчет небесного царя», а иногда насчет земного содержится в других,, кроме чаадаевского, «Посланиях» Пушкина друзьям. Все это, разумеется, не могло быть напечатано, но в бесчисленных списках расходилось по рукам, окружая имя Пушкина ореолом борца за свободу, ореолом поэта-гражданина. Роль рукописной литературы, распространяемой потаенно, была в то время огромна. Позже, в 1860 году, соратник Герцена Н. П. Огарев писал по этому поводу: «Наступило время пополнить литературу процензурованную, литературой потаенной, представить современникам и сохранить для потомства ту общественную мысль, которая прокладывала себе дорогу, как гамлетовский подземный крот, и являлась негаданно, то тут, то там, постоянно напоминая о своем присутствии и призывая к делу. В подземной литературе отыщется та живая струя, которая давала направление и всей белодневной, правительством терпимой литературе, так, что только в их совокупности ясным следом начертится историческое движение русской мысли и русских стремлений». Великая книга А. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» 1790 года была сожжена, но многочисленные рукописные копии с нее сделали то, что — Радищев, рабства враг — цензуры избежал. Это писал сам Пушкин, и именно таким же образом «избежали цензуры» собственные его вольнолюбивые стихотворения и эпиграммы. И не так уже важно характеризовать точно политическую позицию поэта в этих произведениях. Тот же Н. П. Огарев писал о Пушкине: «В чем заключалась гражданская свобода — Пушкин не мог сказать: дело поэзии было выразить настроение и направление, создание же самих учреждений, вывод формулы, входит в иной разряд человеческой деятельности; поэзия могла выразить отношение человека к задаче, а не самую задачу и ее решение». Ничего большего нельзя было требовать от Пушкина в эти годы. Отнюдь не упрощая вопроса, но учитывая историческую обстановку, в которой зазвучали вольнолюбивые стихи молодого поэта, их должно рассматривать как призыв к борьбе с деспотизмом и крепостничеством. За каждое такое свое стихотворение Пушкин мог легко угодить на каторгу и чуть было не угодил, если бы не заступничество друзей. Пушкин нарочито подчеркивает свое вольнодумство, ведет себя более чем неосторожно. В театре, при всех, он демонстративно показывает портрет Лувеля, заколовшего кинжалом герцога Берийского, сына наследника французского престола. На портрете была крупная надпись «Урок царям». В театре же, громко, чтобы все слышали, Пушкин кричал друзьям: «Теперь самое безопасное время — на Неве лед идет!». Все понимали, что это намек на то, что из-за ледохода не посадят в Петропавловскую крепость. В Царском селе в саду сорвался с привязи медведь. Он мог наброситься на прогуливавшегося Александра I и растерзать его. Пушкин немедленно пустил остроту по Петербургу: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь!» Все это повторялось во всех гостиных, дополнялось выдумками. Кроме того, поэту стали приписывать анекдоты, которых он не рассказывал, эпиграммы, которых он не писал. В начале апреля 1820 года министр внутренних дел Кочубей получил донос В. Н. Каразина (помощника председателя «Вольного общества любителей российской словесности») и дал предписание генерал-губернатору Петербурга М. А. Милорадовичу сделать обыск у Пушкина и арестовать его. Милорадович — боевой генерал, воспетый Жуковским, большой барин и либерал — хотел пощадить молодого поэта. Не прибегая к аресту, он решил ограничиться обыском и секретным изъятием рукописей. С этой целью на квартиру поэта был послан переодетый полицейский агент. Он предлагал дядьке Пушкина Никите Козлову какие-то деньги за право «почитать», что пишет его молодой хозяин. Дядька денег не взял и сообщил об этом «визите» Пушкину. Поэт ночью сжег все рукописи, которые могли бы послужить основанием для обвинений. На утро Пушкина вызвали к генерал-губернатору. Ф. Н. Глинка, состоявший при Милорадовиче чиновником по особым поручениям, так рассказывает об этом «свидании»: «Часа через три и я явился к Милорадовичу... Милорадович, лежавший на своем зеленом диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу: «Знаешь, душа моя! У меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги: но я счел более деликатным пригласить его к себе и уж от него самого вытребовать бумаги. Вот он и явился, очень спокоен, с светлым лицом, и когда я спросил о бумагах, он отвечал: «Граф! Все мои стихи сожжены! У меня ничего не найдется в квартире, но, если вам угодно, все найдется здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги; я напишу все, что когда-либо написано мною, разумеется, кроме печатного, с отметкою, что мое и что разошлось под моим именем». Подали бумаги, Пушкин сел и писал, писал... и написал целую тетрадь... Вот она (указывая на стол у окна), полюбуйся! Завтра я отвезу ее государю. А знаешь ли? Пушкин пленил меня своим благородным тоном и манерою обхождения.... На другой день я пришел к Милорадовичу поранее. Он возвратился от государя и первым словом его было: «Ну, вот дело Пушкина и решено». И продолжал: «Я подал го¬сударю тетрадь и сказал: «Здесь все, что разбрелось в пуб¬лике, но вам, государь, лучше этого не читать». Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал по-дробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно и, наконец, спросил: «А что же ты сделал с автором?» — «Я? Я объявил ему от имени вашего величества прошение!» Тут мне показалось, что государь слегка нахмурился. По¬молчав, он с живостью сказал: «Не рано ли?» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу и, с соблюдением' возможной благовидности, отправить его на службу на юг!». Весь этот эпизод несомненно идеализирован, но конец его соответствует действительности: Пушкина выслали из Петербурга под видом служебного назначения. Дело, конечно, не только в заступничестве Милорадовича. Хлопотавшему за Пушкина бывшему директору лицея Е. А. Энгельгардту царь сказал: «Пушкина надобно сослать в Сибирь. Он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает...» Кроме Энгельгардта, за поэта вступился и Н. М. Карам¬зин. Он писал И. И. Дмитриеву: «Служа под знаменем либералистов, он (Пушкин) написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч. Это узнала полиция еtс. Опасаются следствий. Хотя я уже давно истощил все способы образумить эту беспутную голову, предал несчастного року и Немезиде, однако ж из жалости к та¬ланту замолвил слово, взяв с него обещание уняться. Не знаю, что будет...» Хлопотать за Пушкина стали также В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, А. Н. Оленин и непосредственный началь¬ник поэта по службе его в Коллегии иностранных дел граф И. А. Каподистрия. Энергичный напор влиятельных друзей поэта увенчался успехом: было решено перевести Пуш¬кина на юг. Старый сослуживец Милорадовича и друг Каподистрии, генерал И. Н. Инзов ведал в то время колонистами Юж¬ного края России. К нему в Екатеринослав и был отправ¬лен опальный поэт в качестве внештатного чиновника. 6 мая 1820 года Пушкин в сопровождении верного своего дядьки Никиты Козлова выехал из Петербурга на юг. Расставание со столицей не было особенно тягостным: и Пушкин, и его друзья прощались убежденными, что это ненадолго…На самом деле, Пушкин вновь увидел Петербург только через семь лет. В Петербурге Пушкин, по его собственным словам, вел «рассеянный» образ жизни, но это не помешало ему, помимо лирических стихов и сатирических эпиграмм, создать одно из самых замечательных своих произведений — поэму «Руслан и Людмила», начатую им еще в лицее. На черновой рукописи стоит дата окончания поэмы 26 марта 1820 года. В этот день В. А. Жуковский подарил автору ее свой портрет с надписью:

«Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 года марта 26, великая пятница».

Пушкин не успел еще даже отредактировать и перебелить свою поэму. Разразившаяся над ним гроза была внезапной, и поэт выехал из Петербурга, оставив рукопись «Руслана и Людмилы» на попечение друзей. П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу 5 мая 1820 года:

«Участь Пушкина решена. Он завтра отправляется курьером к Инзову и останется при нем. Мы постараемся отобрать у него поэму, прочитаем и предадим бессмертию, то есть тиснению».

До 1936 года считалось, что «Руслана и Людмилу» издал Н. И. Гнедич, поэт и переводчик «Илиады». Было также известно, что Гнедич уплатил Пушкину за поэму всего только 500 рублей. На самом деле с изданием «Руслана и Людмилы» все обстояло несколько иначе. В 1936 году профессор Ю. Г. Оксман опубликовал найденную в бумагах В. А. Жуковского расписку отца Пушкина, Сергея Львовича, такого содержания:

«1820-го года Майя 17-го дня я нижеподписавшийся получил от Василия Андреевича Жуковского тысячу рублей, за издаваемою поэму, Руслан и Людмила, для пересылки сыну моему Александру Пушкину. В Екатеринослав. Пятого класса Сергей Пушкин».

Имеются документальные подтверждения (письмо почт-директора К. Я. Булгакова к брату от 19-го мая 1820 года) о переводе этой суммы поэту. Таким образом, В. А. Жуковский явился инициатором издания поэмы. Н. И. Гнедич выполнял лишь «комиссию» Жуковского, взяв на себя техническую сторону: печать, продажу книги, сношение с книгопродавцами и прочее. В приведении в порядок рукописи поэмы ему помогали брат Пушкина — Лев и друг поэта — С, А. Соболевский, который впоследствии рассказывал, что «много было труда разбирать шестую песнь, не перебеленную сочинителем». Н. И. Гнедич и до этого выполнял «комиссии» Жуковского по делам различных изданий. По поводу же «Руслана и Людмилы» имеется его письмо Жуковскому, носящее как бы «отчетный» характер. В письме говорится: «Пушкина поэма — finis! Только окончится виньетка, которую рисовал Алек. Н. Оленин (Эге? А ты друг и не подозревал) и которая уже гравируется». Действительно, А. Н. Оленин «сочинил» к книге фронтиспис с «крокадами» из «Руслана и Людмилы». Картинку нарисовал И. Иванов, гравировал М. Иванов. Она украшена монограммой «А. О.», доказывающей участие в работе самого А. Н, Оленина. Картинка к выходу книги опоздала, и по этому поводу в объявлениях о продаже поэмы говорилось: «Принадлежащая к ней виньетка, на которой изображены все липа и главнейшие явления поэмы, еще не кончена. Она нарисована весьма удачно, гравируется искусным художником, и купившим поэму раздаваться будет безденежно». Этим, кстати, объясняется, что на позднейшем антикварном рынке экземпляры «Руслана и Людмилы», крайне редкие и высокоценимые вообще, особенно редки с приложением гравюрки. Сам Пушкин не ожидал такого скорого прохождения поэмы через цензуру и быстрого выпуска ее из типографии. С юга он посылал кое-какие дополнения и исправления, которые уже смогли войти только во второе, значительно более позднее издание поэмы. Впрочем, печатный экземпляр своего первенца сам автор получил позже всех. Только 24 марта 1821 года он писал Гнедичу:

«Платье, сшитое по заказу вашему на Руслана и Людмилу, прекрасно; и вот уже четыре дня как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного «А. О.»; эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности».

Хуже обстояло дело у автора с получением гонорара за его первую книгу. Получив от Гнедича 500 рублей и от Жуковского 1000, в дальнейшем Пушкин не получал уже более ничего или получал какие-то копейки. Любопытно проследить переписку поэта по этому поводу. 27-го июня 1822 года Пушкин в письме к Н. И. Гнедичу робко спрашивает: «Нельзя ли потревожить и Оленина, если он купил остальные экземпляры Руслана?». По-видимому, до этого письма Гнедич сообщил Пушкину, что экземпляры поэмы сданы на комиссию (или проданы) петербургскому книгопродавцу Ивану Оленину. Примерно через месяц после письма к Гнедичу, Пушкин спрашивает у брата Льва (21-го июля 1822 года из Кишинева) : «...что мой Руслан? не продается? не запретила ли его цензура? Дай знать... Если же Оленин купил его, то где же деньги? а мне в них нужда». 4-го сентября 1822 года поэт пишет брату: «...скажи Оленину чтоб он мне прислал Сукина Сына Отечества (так Пушкин называл журнал «Сын Отечества»), 2-ю половину года. Может вычесть, что стоит, из своего долга». Наконец, в октябре 1822 года, из того же Кишинева, он еще раз пишет брату: «Друг мой, попроси И. В. Слёнина, чтоб он за вычетом остального долга, прислал мне 2 экз. Людмилы, 2 экз. Пленника, один Шилъонского узника, книгу Греча и Цертелова древние стихотворения. Поклонись ему от меня». Последнее письмо написано уже в то время, когда Гнедич издал вторую книгу поэта — «Кавказский пленник» 1822 года, рассчитавшись за нее с автором, столь же неблаговидно, как и за первую. От Слёнина же Пушкин вообще получал гроши и то лишь книгами или подпиской на журналы. Поэт явно нуждался. Ничего не понимавший в комбинациях Гнедича, П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы: «Кишиневский Пушкин... написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша. Кто в Петербурге заботился о печатании его «Людмилы»? Вся ли она распродана, и нельзя ли подумать о втором издании. Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты». Но со вторым изданием «Руслана и Людмилы», тем паче через посредство Гнедича, Пушкин уже не торопился. На предложение Гнедича, поэт ответил 13-го мая 1823 года из Кишинева:

«Если можно приступить ко второму изданию Руслана и Пленника, то всего бы короче для меня положиться на вашу дружбу, опытность и попечение; но ваши предложения останавливают меня по многим причинам. Уверены ли вы, что цензура, поневоле пропустившая в 1-й раз Руслана, нынче не опомнится и не заградит пути второму его пришествию? Заменять же прежнее новым в ее угоду я не в силах и не намерен».

Уклончивый ответ поэта Гнедичу носил характер вежливого отказа. Вяземскому поэт писал гораздо откровенней. Так еще 2 января 1822 года он сообщал ему: «...меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает у меня охоту к изданиям...». Стоит поставить вопрос, какую же сумму сам Гнедич заработал на издании «Руслана и Людмилы»? Цена за книгу была назначена 10 рублей, на веленевой бумаге — 15. Веленевых экземпляров печаталось обычно не более сотни, и значительного влияния на выручку от издания они не имели. Тираж, по моим расчетам, не мог быть более одной тысячи экземпляров. Книжный рынок того времени был нищ, и убог и, кроме того, прилагаемая гравированная картинка, в какой-то мере, диктовала именно такой тираж: большего количества тиснений доска-гравюра не выдерживала. Если считать на круг по десять рублей за экземпляр, валовая выручка за книгу равнялась десяти тысячам. Печать, бумага, гравирование картинки и книгопродавческая скидка (15 — 20%) —все это вместе укладывалось, примерно, в четыре тысячи рублей. Следовательно, Гнедичу должно было остаться около шести тысяч. Если он из этой суммы вернул Жуковскому тысячу, которую получил Пушкин в виде аванса, и сам дал автору пятьсот рублей, то чистый заработок Гнедича надо считать не менее четырех тысяч. Таким образом, «дружеская услуга» Гнедича обошлась Пушкину довольно дорого, а следующая, при издании «Кавказского пленника», как мы увидим далее, еще дороже. Это было вполне в нравах того времени. Авторский труд не ценился. Сами писатели смотрели на свою работу как на «литературную забаву». Считалось, что деньги как бы принижали «жрецов Аполлона». Предприимчивые дельцы нещадно их эксплуатировали.Тот же Гнедич, еще в 1817 году, издавая «Опыты в стихах и прозе» поэта К. Н. Батюшкова, мало того, что заставил нести его всю материальную ответственность в случае неуспеха издания, но и тогда, когда издание это неожиданно и быстро было распродано, дал автору всего две тысячи рублей, выручив сам около пятнадцати. Первое издание «Руслана и Людмилы» имело огромный успех и разошлось весьма быстро, хотя и не столь «феерически», как об этом принято думать. Дело в том. что первое издание «Руслана и Людмилы» 1820 года было выпущено без печатной обложки, в так называемой «немой» цветной обертке. Это подтверждается тем обстоятельством, что мне (а до меня М. А. Цявловскому и другим), несмотря на тщательные поиски, не удалось обнаружить экземпляра в печатной обложке ни в одном из книгохранилищ Москвы и Ленинграда. Везде имеются экземпляры либо в однотипных переплетах, либо именно в цветной «немой» обертке. Из последних экземпляров особенно важен хранящийся в Государственном литературном музее в Москве. Экземпляр этот в «немой» обертке, на обороте передней стороны которой имеется рукописный экслибрис Н. И. Тургенева. Здесь, так сказать, налицо уже неоспоримое свидетельство современника. И, однако, в собрании Пушкинского дома имеется особый (по-видимому, уникальный) экземпляр в печатной обложке, на которой в красивой наборной рамке под текстом заглавия «Руслан и Людмила» значится год издания не 1820-ый, а 1822-ой. Во всем остальном экземпляр этот абсолютно одинаков с обычными экземплярами, и на титульном листе его год издания указан прежний — 1820-ый. По-видимому, книгопродавец Сленин, главный комиссионер Гнедича, к моменту выхода второй книги Пушкина «Кавказский пленник» 1822 года, имел на складе какой-то остаток тиража «Руслана и Людмилы» и решил «освежить» его путем напечатания красивой обложки с новым, более современным годом издания. Это давало возможность продавать сразу обе книги Пушкина как «только что вышедшие». Прием этот для книгопродавцев того времени был не новым и подобное «освежение» изданий практиковалось довольно часто. Подобный факт с книгой Пушкина «Руслан и Людмила» 1820 года заставляет несколько критически отнестись к сообщению «Московского телеграфа», который несколькими годами позже, при втором издании поэмы в 1828 году писал: «Руслан и Людмила... явилась в 1820 году, тогда же она была вся распродана и давно не было экземпляров ее в продаже. Охотники платили по 25 рублей и принуждены были списывать ее». Все это правда, если только слова «тогда же» не принимать буквально, в значении: в том же году. Даже пять лет спустя после выхода книги, в 1825 году, книгопродавец Сленин опубликовал в «С.-Петербургских ведомостях» (26 мая, № 42) объявление о продаже в его лавках «Руслана и Людмилы» в первом издании. Таким образом, не «тогда же», а в несколько более длительный срок, первое издание этой поэмы Пушкина действительно было все распродано, и охотники приобрести книгу могли платить по 25 рублей за экземпляр. О большой редкости этой книги на позднейшем антикварном рынке (в особенности с гравюркой) я уже говорил. Появление «Руслана и Людмилы» в 1820 году было огромным литературным событием. В журналах и газетах разгорелась полемика. Поэма Пушкина по-новому .разрешала вопросы литературного языка и стиля и давала образец русской национально-самобытной поэзии. Духом борьбы с ханжеской моралью «литературных староверов» проникнуто все это произведение поэта. Нет ничего удивительного, что на «Руслана и Людмилу» и ее автора накинулись рутинеры, обвиняя поэму в «безнравственности», называя ее «мужицкой», «лапотной», напоминающей «гостя с бородой в армяке», забравшегося в «Московское благородное собрание». Наоборот, передовые писатели и читатели с восторгом приняли «Руслана и Людмилу», высоко ценя в этом произведении именно его доступность, народность и национальность, угадывая, кроме того, иронические намеки Пушкина на современность. Характер нападения критиков-рутинеров на Пушкина был таков, что даже И. А. Крылов, в эти годы уже не принимавший участия в литературных спорах, выступил с эпиграммой:

Напрасно говорят, что критика легка:

Я критику читал «Руслана и Людмилы».

Хоть у меня довольно силы,

Но для меня она ужасно как тяжка.

Сам Пушкин не оставался в долгу перед критиками и злыми эпиграммами, хотя и издалека, язвил своих противников. Иметь первую книгу Пушкина, поставившую его имя на первое место в русской литературе,— заветная мечта всех истинных поклонников поэзии и собирателей-книголюбов.