RARUS'S GALLERY

[Пушкин А.С.] Борис Годунов. Санкт-Петербург, в типографии департамента народного просвещения, 1831. Шмуцтитул, титул, лист посвящения + 142 стр. Дата выхода в свет — 22-23 декабря — определяется на основании объявления в «Северной пчеле» №153 23 декабря 1830 года: «Поступила в продажу в книжном магазине А.Ф. Смирдина трагедия Борис Годунов…». Цена 10 рублей, с пересылкой 11 рублей. В более позднем ц/к переплете с тиснением золотом на крышках и корешке. Оригинальные под «мрамор» форзацы. Тираж 2000 экземпляров. Формат: 20х13 см.

Библиографические источники:

1. Смирнов-Сокольский Н.П. «Моя библиотека», Москва, 1969, №1011.

2. Смирнов-Сокольский Н.П. «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина». Москва, 1962, стр. 248-262.

3. Смирнов-Сокольский Н.П. «Рассказы о книгах». Издание второе. Москва, 1960, стр. 335-340.

4. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920.Harvard-Cambrige, 1959, №884

5. Пушкин в печати. 1814-1837. Составили Н. Синявский и М. Цявловский. Москва, 1914, №713

6. Университетская Пушкиниана. Прижизненные публикации и издания А.С. Пушкина. Каталог. Москва, 2000, №522 — 4 экземпляра!

7. Книжные сокровища ГБЛ. Выпуск 3. Отечественные издания XIX- начала XX веков. Каталог. Москва, 1980, №24.

8. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. Москва, 1989, №1885.

9. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова. Москва, 1975, №1375.

10. Мезиер А.В. «Русская словесность с XI по XIX столетия включительно». Ч.1-2, Спб., 1899, №15101.

11. The Paul M. Fekula collection. A Catalogue. Published by the Estate of Paul M. Fekula. Alexis P. Fekula & Walter P. Fekula — administrators. Vol.I-II. New York city, 1988, №5059. Этот экземпляр был продан на аукционе: Christie’s. The Russian Library of an American Collector comprising Literature, Travel, History, Theology, etc. New York, June 8, 1994, Lot №301 — 4025$. Достаточно высокая цена для 1994 года!

12. Дар Губара. Каталог Павла Викентьевича Губара в музеях и библиотеках России. Москва, 2006, №2.

Н.П. Смирнов-Сокольский очень подробно описал историю издания великой трагедии:

«Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить... но

Живая власть для черни ненавистна,

Они любить умеют только мертвых».

«Борис Годунов» написан Пушкиным в селе Михайловском и окончен 7 ноября 1825 года. Первоначальное заглавие было: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и Гришке Отрепьеве — летопись о многих мятежах и прочее — Писано бысть Алексашкою Пушкиным в лето 7333 в городище Вороничи». В день окончания трагедии Пушкин написал Вяземскому письмо с таким извещением об этом событии: «Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедией, в ней же первая персона — Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!». Богатый фактический материал для своей трагедии Пушкин почерпнул в «Истории государства Российского» Карамзина. Ознакомление с использованными Карамзиным первоисточниками — русскими летописями — дало Пушкину возможность, как писал он в набросках предисловия к трагедии, угадать «образ мыслей и язык тогдашнего времени». Опираясь на драматургический опыт Шекспира, Пушкин создал глубоко самостоятельное произведение — первую подлинно национальную русскую трагедию. Отбросив монархическое освещение событий «смутного времени», присущее Карамзину, Пушкин дал им свое социально-историческое толкование. Главный двигатель исторических событий в его трагедии — народ. В этом ее коренное отличие от исторических хроник Шекспира. Неприятие самовластия, глубокое сочувствие угнетенному народу пронизывают трагедию Пушкина. В картинах мятежной Руси, развернутых в «Борисе Годунове», Пушкиным отражены политические настроения кануна восстания декабристов. В трагедии можно обнаружить ряд прямых аналогий с современностью. Годунов, пришедший к власти через убийство царевича Дмитрия, напоминал о ненавистном Пушкину Александре I, участвовавшем в заговоре против своего отца Павла I, убийство которого и стало для него ступенью к престолу. Призыв «Народ! Народ! В Кремль, в царские палаты!..» в канун декабрьского восстания звучал необычайно остро. Слова Бориса Годунова «Противен мне род Пушкиных мятежный», несомненно, имели и другой, важный для самого поэта смысл. Пушкин понимал, что его аналогия старины с сегодняшним днем легко могла быть раскрыта, и из осторожности, несмотря на просьбы друзей, долгое время не посылал им текста трагедии. В письме Вяземскому, в котором он уведомлял его об окончании работы, он писал: «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!». Незнакомый с трагедией, Жуковский искренне был убежден, что Пушкин написал нечто «верноподданническое», что в положении высланного Пушкина казалось старому царедворцу-поэту вполне естественным. Жуковский даже запросил у Пушкина через Плетнева текст трагедии в качестве материала для лекций, которые он читал тогда великой княгине Елене Павловне. Пушкин отвечал на это Плетневу около 7 марта 1826 года: «Какого вам Бориса, и на какие лекции? В моем Борисе бранятся по-матерну на всех языках. Это трагедия не для прекрасного полу» . Лишь после известного «прощения» его Николаем I Пушкин, пребывая в Москве, послал Бенкендорфу рукопись трагедии и одновременно дал напечатать отрывок из нее в журнале «Московский вестник». Отрывок цензуру прошел, но сама трагедия была возвращена Пушкину 14 декабря 1826 года со следующей резолюцией царя: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал Комедию свою в историческую повесть или роман, на подобие Вальтер Скота». На эту издевательскую резолюцию Пушкин ответил 3 января 1827 года почтительно, но с полным достоинством: «Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как государь император изволил заметить. Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное». Таким образом, трагедия была запрещена. Пушкину осталось неизвестным, что произведение его Николай I сам не читал, а поручил Бенкендорфу найти «какого-нибудь верного человека», который бы изучил трагедию, сделал соответствующие замечания и выводы и представил бы их на просмотр «его величеству». Как вполне убедительно установлено Г. О. Винокуром, таким «верным человеком» оказался Фаддей Булгарин, который, дав царю неблагоприятный отзыв о трагедии, однако, сам соблазнился темой, использованной Пушкиным, и, ничуть не стесняясь, сфабриковал роман под названием «Дмитрий Самозванец». Ничего этого не подозревавший Пушкин, уезжая на Кавказ, решил еще раз попытать счастье и отдал рукопись своей трагедии Жуковскому с тем, чтобы тот, руководствуясь замечаниями якобы самого царя, исправил «Бориса» и опять представил его на рассмотрение Бенкендорфу. Жуковский вместе с Плетневым выполнили просьбу поэта, и в июле 1829 года исправленная трагедия вновь лежала на столе Бенкендорфа. Никаких мотивов для ее запрещения в это время у Бенкендорфа уже не было, но он и, в особенности его фактотум и правая рука Фон-Фок, оба ненавидевшие Пушкина, решили «попридержать» «Бориса Годунова» с тем, чтобы дать дорогу рукоделию своего агента Булгарина. Булгарин надеялся, что если его «Дмитрий самозванец» появится в печати ранее «Бориса Годунова», то он будет иметь основания обвинить Пушкина в заимствовании. Однако оправдываться в плагиате пришлось самому Булгарину. Еще до выхода в свет «Бориса Годунова» распространились слухи, что Булгарин обокрал Пушкина. В середине февраля 1830 года автор «Дмитрия Самозванца» написал поэту такое письмо: «С величайшим удивлением услышал я от Олина, будто вы говорите, что я ограбил вашу трагедию Борис Годунов, переложил ваши стихи в прозу и взял из вашей трагедии сцены для моего романа! Александр Сергеевич! Поберегите свою славу! Можно ли вводить на меня такие небылицы? Я не читал вашей трагедии...». Цитировать письмо дальше не имеет смысла, поскольку последнее заявление его автора было ложью: Булгарин не только читал трагедию, но, как мы уже знаем, написал секретный разбор ее для Николая I. Началась известная нам журнально-газетная война между Пушкиным, его друзьями и Булгариным. Рассвирепевший «Видок» — Булгарин — пробовал все дозволенные и недозволенные способы нападения. В частности, он придумал форму неких якобы «китайских анекдотов», в которых иносказательно, но весьма прозрачно для читателей, обливал грязью поэта и его друзей. Пушкин не оставался в долгу. В своем, ненапечатанном при его жизни «Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений», поэт написал пародию на один такой булгаринский «китайский анекдот». В этом анекдоте-пародии он очень прозрачно рассказал всю историю кражи Булгариным темы его трагедии. Анекдот этот таков:

«Недавно в Пекине случилось очень забавное происшествие. Некто из класса грамотеев, написав трагедию долго не отдавал ее в печать — но читал ее неоднократно в порядочных пекинских обществах и даже вверял свою рукопись некоторым мандаринам. Другой грамотей (следуют китайские ругательства) или подслушал трагедию из прихожей (что говорят за ним важивалось), или тихонько взял рукопись из шкатулки мандарина (что в старину также с ним случалось), [и] склеил на скору руку из довольно нескладной трагедии чрезвычайно скучный роман». Из этого «китайского анекдота» видно, что для Пушкина не было секретом отношение «мандаринов» к доверенным им рукописям: они не старались скрыть их от глаз плагиаторов. Зато с разрешением трагедии к печати «мандарины» никак не торопились. Рукопись «Бориса Годунова» продолжала лежать в Третьем отделении, и Пушкин по-прежнему получал оттуда либо туманные обещания, либо такие уведомления Бенкендорфа: «Возвращая при сем два рукописных экземпляра Комедии Вашей о царе Борисе, покорнейше прошу Вас, милостивый государь, переменить в оной еще некоторые, слишком тривияльные места; тогда я вменю себе в приятнейшую обязанность снова представить сие стихотворение Государю Императору». Наконец, незадолго до свадьбы Пушкина П.А. Вяземский написал поэту: «Мне кажется, что тебе в твоем положении и в твоих отношениях с Царем необходимо просить у него позволения жениться. Жуковский думает, что хорошо бы тебе воспользоваться этим обстоятельством, чтобы просить о разрешении печатать Бориса, представив, что ты не богат, невеста не богата, а напечатание трагедии обеспечит на несколько времени твое благосостояние. Может быть, царь и вздумает дать приданое невесте твоей». Дельный этот совет либо несколько опоздал (он был написан 26 апреля 1830 года), либо Пушкин ранее уже слышал его от самого Жуковского, только еще 16 апреля поэт обратился к Бенкендорфу с подробным письмом, в котором, уведомляя его о своей предстоящей женитьбе, говорит о «ложном и сомнительном» своем положении в обществе, а, главное, просит разрешить напечатать «Бориса Годунова». Напомнив, что еще в 1826 году трагедия его была представлена на рассмотрение Государю и что в то время государево «внимание привлекли также два или три места, потому что они, казалось, являлись намеками на события, в то время еще недавние,— писал Пушкин,— перечитывая теперь эти места, я сомневаюсь, чтобы их можно было бы истолковать в таком смысле. Все смуты похожи одна на другую. Драматический писатель не может нести ответственности за слова, которые он влагает в уста исторических личностей. Он должен заставить их говорить в соответствии с установленным их характером. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано все сочинение, на то впечатление, которое оно должно произвести. Моя трагедия — произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркнуть того, что мне представляется существенным». Это смелое письмо поэта, своего рода «урок царям», посланное через Бенкендорфа Николаю I, возымело успех, и глава Третьего отделения вынужден был сообщить в своем ответе, между прочим, и следующее: «Что же касается трагедии вашей о Годунове, то его Императорское Величество разрешает вам напечатать ее за вашей личной ответственностью». Так кончилась пятилетняя борьба Пушкина за «Бориса Годунова». В первых числах мая 1830 года Пушкин из Москвы пишет Плетневу: «Милый! победа! Царь позволяет мне напечатать Годунова в первобытной красоте». В письме Н.М. Языкова А.М. Языкову имеется любопытное сообщение: «Пушкин ускакал в Петербург печатать «Годунова». Печатал трагедию, конечно, Плетнев. Этому имеется доказательство в письме министра народного просвещения князя Ливена Бенкендорфу от 24 декабря 1830 года, в котором говорится, что «...типография департамента народного просвещения, отпечатав драму г. Пушкина, выпустила экземпляры по его поручению г. Плетневу». Однако иметь дело с книгопродавцами, давать им экземпляры на комиссию и ждать денег у Пушкина, действительно, не было возможности: предстоящая женитьба требовала средств. И вот, несмотря на то, что «Борис Годунов» был первой книгой, которая уже не подлежала действию известного нам условия, заключенного со Смирдиным, Пушкин предпочитает продать ему тираж и этого издания. В том же письме, где поэт сообщает Плетневу о полученном разрешении царя печатать «Бориса Годунова», он спрашивает его: «Не продать ли Смирдину и трагедию?» Смирдин оплатил все расходы по напечатанию книги и принял готовый тираж за десять тысяч рублей гонорара автору. Имеется документальное подтверждение этой суммы в письме Плетнева от 25 июля 1831 года, где он, отчитываясь перед Пушкиным, сообщал ему:

«Деньги за Бориса (всего 10000) употреблены следующим образом: 5 000 отдано долгу Дельвигу, 4000 переслано тебе в Москву (в два срока по 2000) и 1 000 отдано баронессе за твой портрет».

Баронесса — это жена Дельвига, а портрет, о котором идет речь,— известный портрет работы Ореста Кипренского 1827 года, сделанный по заказу Дельвига. В процессе печатания «Бориса Годунова» возник вопрос о предисловии и посвящении трагедии. По первому вопросу Пушкин спрашивал у Плетнева:

«Думаю написать предисловие. Руки чешутся, хочется раздавить Булгарина. Но прилично ли мне, Александру Пушкину, являясь перед Россией с Борисом Годуновым, заговорить об Фаддее Булгарине? кажется, неприлично. Как ты думаешь? реши». Плетнев отвечал категорически, что «не стоит тебе якшаться с ним в этом месте», и Пушкин послушался: предисловие к трагедии напечатано не было, хотя в черновиках поэта найдены наброски разных его вариантов. Что касается посвящения трагедии, то Пушкин, находясь во время ее печатания в Болдине, писал оттуда Плетневу:

«Я хотел ее посвятить Жуковскому со следующими словами: я хотел было посвятить мою трагедию Карамзину, но так как нет уже его, то посвящаю ее Жуковскому. Дочери Карамзина сказали мне, чтоб я посвятил любимый труд памяти отца. Итак, если еще можно, то напечатай на заглавном листе:

«Драгоценной для Россиян памяти Николая Михайловича Карамзина

Сей труд, Гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностью посвящает

А. Пушкин».

Письмо это написано было всего за два месяца до выхода трагедии из типографии, но Плетнев успел напечатать указанное посвящение на отдельном, следующем за заглавным, листе книги. Имя Пушкина в книге напечатано только под этим посвящением и на обложке, на заглавном листе его нет. Издатель Смирдин, несмотря на то, что оплачивал все расходы по печатанию и платил вперед гонорар автору, своей издательской марки на книге не поставил. Выше я уже говорил, что он всегда поступал так, когда являлся только покупателем тиража книги, а не ее непосредственным издателем. На обложке «Бориса Годунова» напечатано только объявление, что книга продается в магазинах Смирдина и его московских и иногородних контрагентов. В эти годы Смирдин расширял свою торговлю путем отправки книжного товара в провинцию. Пушкин очень интересовался всеми мелочами, касающимися издания «Бориса Годунова». В начале сентября он писал Плетневу: «Что моя трагедия? Я написал эллегическое маленькое предисловие, не прислать ли тебе его? Вспомни, однако ж, что ты обещал мне свое: дельное, длинное. А цена трагедии? 10 или 12?». Предисловия, как уже говорилось, не было напечатано ни пушкинского, ни плетневского, а цена установлена не 12, а 10 рублей за экземпляр. По цене не трудно догадаться о тираже «Бориса Годунова». Обычный тираж в 1 200 экземпляров по десять рублей при валовой стоимости в 12000 рублей не дал бы Смирдину возможности уплатить Пушкину гонорар в десять тысяч. Ясно, что тираж был минимум 2000 экземпляров. Вот из двадцати тысяч рублей всей стоимости издания, как это уже несколько раз отмечалось, Пушкин и на этот раз потребовал себе половину. Остальная половина должна была покрыть расходы и дать законную книгопродавческую прибыль Смирдину. Надо думать, что сверх обусловленного и сдаваемого Смирдину тиража, Плетнев напечатал сотню-другую экземпляров для Пушкина и его друзей.

Уже в январе 1831 года Пушкин писал из Москвы Плетневу: «Пришли мне, мой милый, экземпляров 20 Бориса для московских прощалыг, не то разорюсь, покупая его у Ширяева». Сам Смирдин на этот раз не остался в накладе: торговый успех «Бориса Годунова» оказался необычайным. В первое же утро по выходе книги было распродано более 400 экземпляров. Об этом весьма ярко рассказал Гоголь в ненапечатанной при его жизни статье «Борис Годунов. Поэма Пушкина»:

«Книжный магазин блестел в бельэтаже улицы; лампы отбивали теплый свет на высоко взгроможденные стены из книг, живо и резко озаряя заглавия голубых, красных, в золотом обрезе, и запыленных, и погребенных, означенных силою и бессилием человеческих творений. Толпа густилась и росла. Гром мостовой и экипажей с улицы отзывался дребезжанием в цельных окнах, и, казалось, лампы, книги, люди — все окидывалось легким трепетом, удвоявшим пестроту картины. Сидельцы суетились. «Славная вещь! Отличная вещь!» — отдавалось со всех сторон. «Что, батюшка, читали Бориса Годунова, нет? Ну ничего же вы не читали хорошего»,— бормотала кофейная шинель запыхавшейся квадратной фигуре. Каков Пушкин?» — сказал, быстро поворотившись, новоиспеченный гусарский корнет своему соседу, нетерпеливо разрезывавшему последние листы.— «Да, есть места удивительные!» — «Ну вот, наконец дождались и Годунова!» — «Как, Борис Годунов вышел?» — «Скажите, что это такое Борис Годунов? Как вам кажется новое сочинение?» — «Единственно! Единственно! Еще бы некоторой картины... О, Пушкин далеко шагнул!» — «Мастерство-то, главное — мастерство; посмотрите, посмотрите, как он искусно того...» — трещал толстенький кубик с веселыми глазками, поворачивая перед глазами своими руку с пригнутыми немного пальцами, как будто бы в ней лежало спелое прозрачное яблоко. «Да, с большим, с большим достоинством!—твердил сухощавый знаток, отправляя разом полунции табаку в свое римское табакохранилище.— Конечно, есть места, которых строгая критика... Ну, знаете... еще молодость... Впрочем, произведение едва ли не первоклассное!» «Насчет этого позволите-с доложить, что за прочность,— присовокупил с довольным видом книгопродавец,— ручается успешная-с выручка денег...». А самое то сочинение действительно ли чувствительно написано?» — с смиренным видом заикнулся вошедший сенатский рябчик. «И, конечно, чувствительно!» — подхватил книгопродавец, кинув убийственный взгляд на его истертую шинель,— «если бы не чувствительно, то не разобрали бы 400 экземпляров в два часа!» Между тем лица беспрестанно менялись, выходя с довольною миною и книжкою в руках». Статья была посвящена П. А. Плетневу, и далее в ней следовали философские рассуждения Гоголя о величии пушкинского творения. Приведенный отрывок особенно любопытен тем, что дает нам живую картину знаменитой книжной лавки Смирдина в день выхода в свет «Бориса Годунова». Крайне разноречивые отзывы о трагедии не помешали ее успеху, который явился несколько неожиданным для Пушкина. В начале января 1831 года он писал Плетневу:

«Пишут мне, что Борис мой имеет большой успех. Странная, непонятная вещь! По крайней мере я того никак не ожидал. Что тому причиною? Чтение Вальтер Скотта? голос знатоков, коих избранных так мало? крик друзей моих? мнение двора? — Как бы то ни было — я успеха трагедии моей у вас не понимаю. В Москве то ли дело? Здесь жалеют о том, что я совсем, совсем упал; что моя трагедия подражание Кромвелю Виктора Гюго; что стихи без рифм не стихи; что Самозванец не должен был так неосторожно открыть тайну свою Марине, что это с его стороны очень ветрено и не благоразумно — и тому подобные критические замечания». В письме этом чувствуется глубокая горечь. Поэт видел, что политический смысл его трагедии, где главным героем показан русский народ, не был понят ни критиками, бранившими ее, ни теми, кто расточал ей похвалы. Молодой В. Г. Белинский, рецензируя некую пасквильную брошюрку о «Борисе Годунове», выпущенную в 1831 году, дал точную картину того, что произошло с трагедией Пушкина после ее запоздалого выхода в свет. Он писал:

«Странная участь Бориса Годунова! Еще в то время, когда он неизвестен был публике вполне, когда из этого сочинения был напечатан один только отрывок, он произвел величайшее волнение в нашем литературном мире. Люди, выдающие себя за романтиков, кричали, что эта трагедия затмит славу Шекспира и Шиллера; так называемые классики, в грозном таинственном молчании двусмысленно улыбались и пожимали плечами; люди умеренные, не принадлежащие ни к которой из вышеупомянутых партий, надеялись от этого сочинения многого от нашей литературы. Наконец «Годунов» вышел, все ожидали шума, толков, споров — и что же?». Далее Белинский отмечает появление всего лишь нескольких путаных и маловразумительных отзывов, в частности, Н. Полевого, Н. Надеждина, кое-кого еще и, наконец, рецензируемую пасквильную брошюрку злопыхательского характера. Опоздав на пять лет, «Борис Годунов» потерял для современников свою остроту, и гениальное творение Пушкина не очень хорошо поняли даже такие близкие друзья поэта, как В.К. Кюхельбекер или П.А. Катенин. Пушкина это очень раздражало, и в черновиках его сохранилось несколько попыток написать объяснение своего замысла и своего взгляда на русскую трагедию вообще. Подлинное понимание и верная оценка «Бориса Годунова» пришли значительно позже. Успех первого издания трагедии Пушкина, столь ярко выраженный в дни появления книги, стал постепенно падать, и в сороковых годах она замелькала в книготорговых реестрах Смирдина даже со скидкой против номинала. Позже, в семидесятые годы, в связи с появлением оперы Мусоргского «Борис Годунов» первые прижизненные издания трагедии Пушкина подобрались любителями, и на антикварном рынке книга эта стала одной из редчайших среди книг, напечатанных при жизни поэта. «Борис Годунов» встречался в годы моего собирательства либо в обыкновенных переплетах без сохранения печатных обложек, либо (гораздо реже) в издательском картонаже, с обложками, наклеенными на крышке книги. Экземпляры просто в печатных обложках я видел всего дважды, и оба с автографом Пушкина. Очевидно, они из той сотни экземпляров, которые Плетнев напечатал специально для Пушкина, дарившего их своим друзьям.