RARUS'S GALLERY

Пг., издательство Б. Клецина - Viner Farlag fun B.A. Kltzkin, 1917. 30 с., 8 л. ил. В издательской иллюстрированной обложке. 16х12 см. Чрезвычайная редкость!

Несколько слов о состоянии дел в еврейской книжной графике в начале XX столетия. Значительное отставание в этой области было особенно заметным на фоне достижений европейского и русского книжного искусства того времени. Создание оригинальной еврейской иллюстрированной книги было провозглашено одной из существенных задач национальной художественной культуры...». Особенно важное значение придавалось оформлению книги детской, ведь новое национальное сознание должно было прививаться с самых юных лет; система светского образования на идиш еще не имела устойчивых традиций и нуждалось в ярких, запоминающихся визуальных образах. Проблемы иллюстрирования детских изданий занимали не только художников, но и теоретиков. Например, видный деятель Культур-Лиги И. Добрушин опубликовал в 1919 г. статью «Еврейский художественный примитив и художественная книга для детей», в которой доказывал необходимость обращения прежде всего к фольклорным истокам еврейской культуры, обращал внимание на явное сходство стилистики детских рисунков с образным строем народного творчества. Автор утверждал: «Не может быть никакого сомнения в том, что основой, краеугольным камнем, на которых следует создавать художественную книгу для еврейских детей, является старинный еврейский художественный примитив, так называемый „лубок". Пластические искусства обладают собственным фольклором—художественным примитивом, то есть: сказкой, мифом изобразительного искусства, народной стадией живописи, скульптуры, графики. И в этой сфере изобразительного искусства такой фольклор нужно использовать как материал для детей, так же как и литературный фольклор...». Одной из первых очевидных удач в области оформления еврейской детской книги можно считать рисунки М. Шагала к «Истории о петухе» (1917) Дер Нистера. Эта работа заметно отличалась по стилистике от шагаловской станковой графики, что было отмечено критикой. «Шагал уже вышел к иллюстрации. Он создал прелестную графическую оправу к детским сказкам. Таким Шагала мы не знали раньше, — писал А. Эфрос. — Лист словно бы проглотил жидкую и мятущуюся лаву его черных масс. Четко и даже скупо разбросались грани и пятна, напоминая сухой узор ветвей на вечернем небе. Перо Шагала стало лаконично и ясно. Он подчинил его себе, ибо сам подчинился тексту сказок». Пластический язык иллюстраций предельно прост и ясен, но в то же время у зрителя не остается сомнений в том, что перед ним — люди и животные не столько бытового, сколько сказочного, мифологического происхождения. Эти образы — неизменные спутники художника, постоянные герои его графических циклов и живописных полотен. «Я использовал в своих картинах животных, людей, петухов и провинциальную российскую архитектуру как источник форм, потому что они — часть данной страны, страны, откуда я родом, — признавался Шагал в годы эмиграции. — Все эти названные объекты оставили, несомненно, более глубокий след в моем сознании, нежели все остальные впечатления, полученные мной когда-либо позже». Индивидуальная манера мастера, его уникальное умение поэтизировать прозу жизни, включать бытовые подробности в эпический контекст, создавать собственную, оригинальную мифологию, безусловно, оказали сильное влияние на многих его коллег. «Козочки и заборчики, черты еврейского быта, требующие нескольких страниц перечислений, найдены Шагалом и только ему принадлежат, — отмечал Б. Аронсон. — Молодежь выросла на элементах его живописи, и следы шагаловского влияния видны в каждом из них».

Так получилось в истории советского детского книгопечатания, что гонимые и расстрелянные НКВД поэты, писатели и художники, создали наиболее значимые шедевры детской полиграфии. Это и Хармс, и Пастернак, и Мандельштам, и Клуцис, и Ермолаева и др. В нашем случае и Пинхас Каганович прошел свой крестный путь Гулага до конца …

Сказка была написана на идиш советским писателем Пинхасом Кагановичем, работавшим под псевдонимом Дер Нистер («нистер» на иврите — «скрытый»). Впрочем, жители Бердичева с их религиозной законсервированностью, сложнейшими иерархическими взаимоотношениями, исступленными танцами и неудобными одеждами представляются совсем не менее экзотичными, чем древние викинги. В Бердичеве родился и вырос Пинхас Каганович (1884–1950), единственный значительный советский писатель на идише, чьи произведения практически не переводились на русский и чье имя, а точнее, литературный псевдоним Дер Нистер осталось неизвестным не только русскоязычному читателю, но и исследователям советской культуры. Каганович вырос в благополучной хасидской семье, а среди его предков были как набожные и ученые каббалисты, так и простые деревенские труженики. Старший брат Пинхаса Арон увлекся хасидизмом и примкнул к последователям рабби Нахмана, а его младший брат Мотл стал скульптором, уехал в Париж и собрал значительную коллекцию импрессионистов и постимпрессионистов, выставленную сейчас в специальном зале в парижском Музее д’Орсе. Сестра Хана стала врачом и жила в Киеве. Пинхас получил основательное хасидское воспитание. В 1905 году он переехал в Киев и в течение двенадцати лет жил под чужими именами, скрываясь от призыва в армию. Возможно, что этот опыт наложил определенный отпечаток на его личность и навел его на мысль о выборе псевдонима – «Нистер» означает на иврите «скрытый». У этого понятия есть и мистический смысл: так называют цадика, который еще не «открылся» миру своим учением и чудесами. Как объясняет Дэвид Роскес, американский исследователь творчества писателя, «взяв псевдоним Дер Нистер, столь звучно напоминающий о каббале и еврейской эзотерической традиции, автор сразу заявил о своей принадлежности целой вселенной». Как многие молодые еврейские писатели, Дер Нистер начал писать на иврите, но вскоре переключился на идиш. Дохода литература не приносила, и он зарабатывал преимущественно преподаванием иврита в школе для девочек и частными уроками. В Киеве Дер Нистер сблизился с молодыми прозаиками и поэтами – Давидом Бергельсоном, Давидом Гофштейном, Лейбом Квитко, Ошером Шварцманом и другими, – которые впоследствии вошли в историю еврейской литературы как «киевская группа». Однако литературный стиль и манера поведения Дер Нистера резко выделяли его на общем фоне. Его стихотворные и прозаические тексты были насыщены мистической символикой, запутаны по сюжету и лишены связи с реальным миром. В отличие от большинства еврейских писателей, он ориентировался не на массовую «народную» аудиторию, а на узкий круг образованных читателей, знакомых с новейшими течениями европейского и русского модернизма.

После революции нашел работу в Москве, вернее, в Подмосковье в еврейской трудовой школе-колонии для сирот-беспризорников «III Интернационал» в Малаховке, оставшихся после погромов Гражданской войны, С одним из коллег — учителем рисования Марком Шагалом у него завязалась дружба, правда, скорее мучительная, чем радостная. В начале 1920-х практически одновременно с Шагалом Дер Нистер уехал в Европу. В 1922 году он поселился в Берлине, ставшем в этот момент мировым центром еврейской литературы. В 1924 году он переехал в Гамбург, где работал в советском торговом представительстве, а в 1926 году вернулся в СССР. Двадцатые годы стали временем расцвета символизма в творчестве Дер Нистера. Его таинственные рассказы, сказки и притчи этого времени собраны в сборники «Гедахт» («Фантазии», Берлин, 1922–1923, и Киев, 1929) и «Фун майне гитер» («Из моих поместий», Харьков, 1928). В начале 1920‑х годов в прозе Дер Нистера доминировал оптимизм. Его героями были загадочные существа, напоминающие фольклорные персонажи, но при этом живущие в мире, сконструированном воображением писателя-модерниста. Они стремились к высоким целям и бывали близки к их достижению; даже при неудачах эти герои не теряли бодрости духа и веры в будущее и продолжали идти вперед. При желании мистические фантазии Дер Нистера, насыщенные каббалистическими образами, но лишенные национальной окраски, можно было истолковать как своего рода революционный символизм. Вероятно, поэтому до конца 1920-х годов среди поклонников писателя были влиятельные марксистские критики, связанные с «киевской группой», Исаак Нусинов и Моисей Литваков, ценившие его изысканный стиль и оригинальную фантазию. По мере того как идеологическое давление на литературу становилось все сильнее, тон символистской прозы Дер Нистера становился все мрачнее, а разрыв между реальностью и фантазией все глубже. Скандал разразился в 1929 году после публикации рассказа «Под забором» в харьковском журнале «Ди ройте велт» («Красный мир»). Героем этого рассказа был немолодой ученый-аскет, покинувший своего учителя и ставший цирковым акробатом под началом жестокой молодой красавицы Лили. Напоминающий по логике своего построения кошмарный сон, рассказ в символической форме воспроизводил мрачную атмосферу преследований, предательств, публичных разбирательств и общественных судов, которая к этому времени стала частью литературной жизни в СССР.

Дер Нистер стал жертвой идеологической критики, преимущественно со стороны минских адептов пролетарской еврейской культуры Яши Бронштейна и Хаскла Дунеца, обвинивших его в мелкобуржуазном национализме и клерикализме. Он был лишен возможности публиковать художественную прозу, но остался в литературе как переводчик и журналист, получая скромную денежную поддержку от брата из Парижа. Переживаемый писателем кризис имел не только внешнюю сторону. К концу 1920‑х годов Дер Нистер все больше ощущал, что символизм исчерпал себя как художественный метод. Он пришел к выводу, что должен написать большой реалистический роман. В 1934 году он писал брату: «Я должен написать свою книгу. Если я этого не сделаю, это будет мой конец. Если я этого не сделаю, я буду вычеркнут из литературы и из жизни живых. Главы из романа «Семья Машбер» начали печататься в советской еврейской периодике в 1935 году, а в 1939 году в издательстве «Дер эмес» вышла отдельной книгой его первая часть. Советские критики отзывались о романе положительно, и автор даже получил значительный гонорар в 25 тыс. рублей, позволивший ему работать над продолжением. Следующее издание, содержавшее уже опубликованную первую часть и половину второй, вышло в 1941 году. Напечатанный в мае в Вильнюсе тираж книги не успел разойтись из-за начала войны и был в основном уничтожен, так что даже сам автор не видел этого издания до освобождения Вильнюса в 1944 году. Дер Нистер продолжал работу над романом в эвакуации, и в окончательной редакции роман увидел свет в двух томах (1943 и 1948 годы) в нью-йоркском издательстве «ИКУФ» под редакци­ей Нахмана Майзеля, давнего киевского поклонника Дер Нистера и пропагандиста советской еврейской литературы. Во время и после войны Дер Нистер написал серию новых рассказов и репортажей, темой которых было героическое сопротивление евреев нацистам и их пособникам. В 1947 году он отправился с эшелоном переселенцев в Биробиджан, чтобы описать возрождение еврейской жизни на новой земле. Верный своему псевдониму, Дер Нистер вел скромный и даже скрытный образ жизни. В отличие от своих более знаменитых киевских коллег, таких, как Квитко, Фефер, Гофштейн, Маркиш и Бергельсон, он не занимал высоких постов и не получал государственных наград. Однако это не спасло его от репрессий, постигших советскую еврейскую культуру в 1948 году. Дер Нистер был арестован 19 февраля 1949 года, приговорен к 10 годам заключения и отправлен отбывать наказание в «санитарный» лагерь в поселке Абезь республики Коми, вместе с такими выдающимися людьми, как философ Л.П. Карсавин, искусствовед Н.Н. Пунин, поэт С.З. Галкин. Шансов выжить в лагере у больного писателя практически не было. Он умер от заражения крови после неудачной операции в тюремной больнице 4 июня 1950 года.

Украинское еврейство – жители Галиции, Волыни, Подолии, Киевщины – дало миру несколько знаменитых писателей, таких, как Агнон, Шолом-Алейхем, Бергельсон. Самым значительным вкладом евреев Украины в еврейскую и мировую культуру стал хасидизм – религиозное течение, совмещавшее мистическую веру, этическое учение и практический образ жизни. Среди первых учителей хасидизма – цадиков – были рабби Леви-Ицхак Бердичевский (1740–1810) и рабби Нахман Браславский (1772–1811), представлявшие два различных взгляда на мир и человека. Рабби Леви-Ицхак родился в Галиции, но прославился как городской раввин Бердичева, где он поселился в 1785 году и провел последние 25 лет своей жизни. Рабби Леви-Ицхак совмещал должность городского раввина с менее формальной, но не менее влиятельной позицией хасидского ребе, соединяя в одном лице юридическую власть и духовный авторитет в еврейской общине. В отличие от Леви-Ицхака и большинства других цадиков, рабби Нахман сознательно избегал формального признания и престижа. Он не создал династии и не занял важного положения в какой-либо общине. Проповедуя аскетизм и самоотречение как подготовку к приходу Мессии, он собрал вокруг себя небольшую группу преданных учеников. Он учил, что по своей природе человек склонен к сомнениям и единственный путь к их преодолению лежит через веру, а не через разум. Для объяснения своего учения он использовал традиционный жанр хасидской проповеди, основанной на толковании отдельных мест Библии и Талмуда, а также сказки и притчи. Он рассказывал их на простом разговорном идише, но тайный мистический смысл этих простых историй был доступен только посвященным ученикам.

Итак, на рубеже веков еврейская жизнь в местечковой России группируется вокруг трех идеологических течений: социализма, бундизма и сионизма. Эти течения возникают одновременно: в 1897 году прошли первый съезд РСДРП в Минске, учредительный съезд Бунда в Вильне и первый сионистский конгресс в Базеле. Крутиков демонстрирует партийную программу Бунда и показывает, как в формулировках агитки бундисты противопоставляют себя сионистам: они отвергают «узкий национализм», «религиозный туман», «экономическое гетто», «господскую благотворительность» (т.е. требуют государственной поддержки своих начинаний); стремятся к национально-культурной автономии. Сионисты — за создание национального государства в Палестине, за скупку земель на деньги крупных меценатов, за школу на иврите. Бундисты, естественно, — против палестинского проекта и за школу на идише, который становится частью их политической программы (вплоть до того, что некоторым лидерам Бунда приходится выучивать этот язык с нуля). И идишисты, и гебраисты стремятся создать новую еврейскую культуру, которая была бы модернистской и в то же время оперировала накопленным культурным багажом. Речь идет как о еврейской культуре, так и о культуре мировой; как о корпусе классических текстов на иврите, так и о традиционной культуре. Последнюю на рубеже веков начинают заботливо собирать: очевидно, что через некоторое время она исчезнет, и необходимо ее зафиксировать, чтобы потом творчески осмыслить. С.М. Дубнов создает Еврейское историко-этнографическое общество, под эгидой которого прошли экспедиции Ан-ского, бундисты организуют Общество изучения еврейской музыки, художники Киевской группы — Культур-Лиги — организуют экспедиции по местечкам и создают зарисовки орнаментов синагог и изображений на традиционных надгробиях. Саму себя эта культура воспринимает как новаторскую, подчеркивая момент рождения нового, рассвета: недаром основной альманах Культур-Лиги называется «Багинен» («рассвет»), а альманах гебраистов — «Брейшис» («в начале» — это древнееврейское название книги Бытие). Самым успешным проектом идишистов оказалась Культур-Лига, созданная в 1918 году в Киеве как творческое объединение литераторов (О. Шварцман, Д. Гофштейн, Д. Бергельсон, Л. Квитко, П. Маркиш, Дер Нистер и другие) и позже разросшаяся до целого министерства по еврейским делам при сменявших друг друга правительствах. Появились художественное и педагогическое отделения, была запущена масштабная программа литературных переводов и книгоиздания. Деятелям Культур-Лиги удалось грамотно использовать политическую конъюнктуру: сначала украинское правительство поддержало их в рамках борьбы с доминирующей русской культурой, а в дальнейшем советская власть предоставила им право формировать «национальную по форме, социалистическую по содержанию» еврейскую культуру. Отделения Культур-Лиги открываются повсюду на Украине, а также в Белоруссии, Литве, на Дальнем Востоке, в Берлине, Париже, Варшаве, в США; действует успешная сеть идишеязычных школ. Конкурирующая организация создает сеть гимназий на иврите — «Тарбут». И та и другая версии претендовали на статус единственной еврейской культуры, возможной в новых обстоятельствах. Соперничество между ними, изначально выдержанное в духе творческой конкуренции, в середине 1920-х обернулось драмой. Культура на иврите перестала получать государственную поддержку, прекратилось образование и официальное книгоиздательство на иврите. И причиной тому, по мнению лектора, стала не вина иврита — «языка клерикалов и эксплуататоров» — перед советской властью, а давний антагонизм между гебраистами и идишистами: последним удалось использовать государство для борьбы со своим старым идеологическим врагом. В результате этой бескомпромиссной борьбы мы и получили на много ни мало Еврейский Ренессанс в книжной графике.

Однажды В.И. Ленин сказал: «Я, знаете, в искусстве не силен… Искусство для меня это… что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его – дзык! дзык! – вырежем. За ненужностью… Вообще к интеллигенции, как вы, наверное, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг «ликвидировать безграмотность» отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. Ликвидировать безграмотность следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель вполне практическая. Только и всего». Сразу после октябрьского переворота не последнее место в борьбе за становление современных пластических искусств занимали мастера еврейского происхождения. Объявленное властями еврейское равноправие, отмена каких бы то ни было дискриминирующих факторов в проявлении общественной активности способствовало тому, что они раньше других вырвались на творческую свободу и смогли создать первые национальные союзы деятелей культуры. В области изобразительного искусства наиболее значительные объединения еврейских мастеров действовали впервые послереволюционные годы в Киеве и в Витебске. В Киеве успехи еврейской культуры связываются с именем крупного литературоведа-идишиста Нахмана Майзеля, основавшего в 1917 г. издательство «Киевер фарлаг» и заложившего основы ассоциации культуры на идиш – «Культур-Лиги». Культур-Лига (по документам – Лига еврейской культуры) объединяла достаточно много еврейских культурно-общественных организаций, действовавших в межвоенный период в нескольких странах Европы. Идеологию этого движения заложила Черновицкая конференция, которая состоялась еще в 1908 г. и провозгласила идиш наряду с ивритом «одним из национальных языков еврейского народа». С этого момента идишизм стал национальной идеологией восточноевропейских ашкеназов, численность которых к этому времени достигла почти 11 млн. чел. Вопрос не был таким простым, как он выглядит с первого взгляда. В отличие от иврита, идиш многие десятилетия у самих евреев не считался оригинальным еврейским языком, представляя собой всего лишь «жаргон», хотя для ашкеназских евреев он был разговорным языком протяжении последнего тысячелетия. Но во 2-й половине XIX в. со всей очевидностью выяснилось, что с этим языком связан значительный культурный пласт. Более того, еврейская эмиграция привела к возникновению центров идиша в ряде стран Европы и Северной Америки. К началу ХХ в. идиш по числу говорящих и по объему накопленной оригинальной литературы на нем занимал первое место среди всех еврейских языков. Признание национальной значимости (читай: равноправия) идиша привело к тому, что такое же место заняли и все формы культурной деятельности на этом языке. В результате он стал символом самостоятельного направления в еврейской культуре. Как национальная идеология идишизм составил альтернативу сионизму, а точнее, тому его крылу, который отрицал существование условий для нормального развития еврейского народа в диаспоре и объявлял единственным путем к национальному возрождению только репатриацию в Эрец-Исраэль. Когда 8 января 1918 г. Центральная рада Украины провозгласила еврейскую национально-культурную автономию, а идиш был объявлен одним из государственных языков, Культур-Лига стала самой значительной организацией, объединявшей всех национально ориентированных мастеров литературы и искусства. Возникла некая форма идишизма, названная «культур-лигизмом», концепция которой заключалась в идее создания новой национальной (на основе разговорного языка) культуры, носящей светский и демократический характер. Народные массы, дескать, национальны независимо от того, осознают они это или нет: они живут «органической» национальной жизнью и «стихийно» создают национальные культурные ценности на «народном» языке. «Сделать массы мыслящими, – призывала Культур-Лига в 1919 г. в своей декларации, – сделать наших мыслителей еврейскими». Вскоре в Киеве были открыты народный университет, еврейская гимназия, учительская семинария и курсы подготовки учителей, было создано издательство, начал издаваться журнал «Шул ун лебн», в 1920 г. открылся Еврейский музей. В городах и местечках возникло более ста отделений Культур-Лиги с большой сетью библиотек, начальных школ и детских садов. В середине 1920 г. в Москве открылось Центральное бюро Культур-Лиги, которое возглавило работу секций в ряде городов России, а также Белоруссии: в Гомеле, Минске, Бобруйске и Витебске. Однако как самостоятельная организация Культур-Лига просуществовала недолго: с установлением в Киеве советской власти ее подмяла под себя местная Евсекция. 17 декабря 1920 г. декретом Киевского губревкома руководящие органы Культур-Лиги были коммунизированы, Центральный комитет ликвидирован, а вместо него создан Организационный комитет. Монополизировав всю власть в области культуры, Евсекция быстро превратила Культур-Лигу в обычный бюрократический орган. Уходя от этого диктата, ее руководство уже в конце 1920 г. перебралось в Варшаву. К 1924 г. все открытые ранее Культур-Лигой учреждения народного образования были либо переданы Наркомпросу, либо просто расформированы. Функционировало лишь издательство, но и его в 1930 г. закрыли. Однако в области изобразительного искусства Культур-Лига успела достигнуть определенных успехов. Во всяком случае, организованные ею три художественные выставки (две в Киеве и одна в Москве) оставили значительный след в истории еврейского искусства. В последней из них (Москва, весна 1922 г.) – «Выставке трех» – приняли участие Натан Альтман, Марк Шагал и Давид Штеренберг. Следует отметить, что двое из них – Н. Альтман и Д. Штернберг – на тот момент занимали серьезное положение в административных органах, ведающих вопросами культуры, возглавляли отделы изобразительного искусства и художественного образования Наркомпроса. М. Шагал к этому времени уже успел от административной работы отойти, покинув витебский центр еврейской художественной культуры, который возглавлял полтора года.