RARUS'S GALLERY

М., издание В.Г. Готье, 1892. [2], XII, 392, II, [4] с.; 1 л. портр. - офорт; 12 л. ил. - офорт. 29х18,2 см. Тираж 1000 нумерованных экземпляров: №№ 1-150-на толстой японской бумаге с двумя разрядами гравюр avant и avec la lettre, №№ 151-1000 – на веленевой. Под номером экземпляра - факсимиле издателя. Наш экземпляр № 17. В п/к красном марокеновом переплете эпохи с тиснением золотом на корешке и крышках. Известно, что маленькая часть тиража издания вышла в роскошном оформлении: на японской бумаге, в п/к переплете (темно-зеленая или красная кожа типа марокена). Корешок с бинтами, тисненным золотом цветочный орнаментом и шрифтом. "Золотоя головка". Цветные вощенные форзацы типа "павлиний глаз". Издательские обложки сохранялись в переплете. Недостатком же остальной, большей части тиража, можно считать отсутствие твердого издательского переплета. Хотя попадаются экземпляры владельческих переплетов очень известных переплетных мастерских рубежа XIX и XX веков. Золотой фонд русских библиофильских изданий!

 

Замечательная поэзия и всемирно известная драматургия А.К. Толстого порой отодвигают на второй план его роман «Князь Серебряный». Однако читательский успех—успех, бесспорно заслуженный,— неизменно сопутствует произведению. Задуманный в конце 40-х гг. еще молодым поэтом, а завершенный спустя почти два десятилетия уже зрелым художником, «Князь Серебряный» неотделим не только от писательской судьбы, но и от приватной биографии Алексея Константиновича Толстого. Давно замечена психологическая близость самоотверженного и правдивого Никиты Серебряного и писателя, привлекавшего современников «чистой душой» (А.А. Фет), «искренней простотой» (артист А. А. Нильский), «рыцарским благородством» (художник Лев Жемчужников). Конечно, простодушный князь Серебряный отнюдь не портрет поэта, однако связь этого образа с гражданским идеалом Толстого несомненна. Произведенный во флигель-адъютанты, глубоко опечаленный необходимостью безотлучно быть при дворе расположенного к нему Александра II, Толстой писал:

«В этой общей тьме одна мысль является передо мной лучом света; может быть, я сумею из этой ночи вывести на свет божий какую-нибудь правду, идя напролом и с мыслью, что пан или пропал!»

Очевидно, этой мыслью движим и князь Серебряный, когда держит ответ перед Грозным за нападение на царского опричника:

«— За то, государь, что сам он напал на безвинных людей. Не знал я тогда, что он слуга твой

— А кабы знал ты, что они мои слуги, побил бы ты их тогда?

— И тогда побил бы, государь,— сказал он простодушно,— не поверил бы я, что они по твоему указу душегубствуют!»

По словам современника Толстого, поэт при дворе «имел за собой право всегда правдивого и всегда смелого и откровенного голоса». Вспоминается и изречение самого Толстого, иронизировавшего в духе Козьмы Пруткова над рабским верноподданничеством:

«Преданный человек равняется пробке: он охотно затыкает всякое отверстие. Все, чем затыкают отверстия, равняется преданному человеку».

Толстой создал дерзкую книгу; как ни странно—дерзкую книгу о верном царю дворянине. Чтобы она увидела свет, понадобилось покровительство императрицы. «Я, когда писал,— признавался Толстой позднее,— старался забыть, что существует цензура, и дал себе полную волю». Воинствующую независимость проявил автор и при подготовке книги к изданию.

«В отношении к тексту самого романа — я непреклонен и прошу Вас,— обращался он к печатавшему роман М.Н. Каткову,— возвратить мне рукопись в случае каких бы то ни было цензурных придирок».

Толстой, как видно, чрезвычайно дорожил романом и, ожидая немалого успеха, писал знакомому:

«Я закончил и всюду его таскаю с собой.

Он, я думаю, будет нравиться...»

Но в печати роман был принят недоброжелательно. Судя по довольно многочисленным, порой весьма темпераментным откликам, «Князя Серебряного» читали, и читали увлеченно. Но отзывались недвусмысленно резко.

«В нем все — сочинение, нередко и искусное, но чаще всего искусственное».

Этот приговор, завершивший разбор романа в журнале «Время», выражал общее мнение. Критики единодушно отказали «Князю Серебряному» в художественных достоинствах. «Жеманно, лишено чувства, безжизненно, неистинно!» — восклицал рецензент «Отечественных записок». Несколько примиряло критиков лишь обращение автора к далекому прошлому. Хотя Толстого порицали за недостаточно «широкий исторический взгляд», само по себе внимание к эпохе Грозного вызвало общее сочувствие. В те годы интерес к истории вышел далеко за пределы ученых кругов, и рецензенты были рады возможности высказать собственное отношение к мрачному царствованию. Свежая память о николаевских временах придавала этой теме особую остроту. Но именйо здесь, в толстовском подходе к истории—несмотря на видимое совпадение авторских интересов и устремлений критиков—коренились подлинные причины ледяного приема, встретившего «Князя Серебряного».

«Так зачем же он забыл время, для которого пишет,— время строгой мысли, а не пестрого суеверия?»

В этом упреке сквозит характерное для людей 60-х гг. ощущение значимости переживаемой эпохи и собственных убеждений. Однако не «время, для которого пишет», а воззрения этого времени «забыл» Толстой. Его восприятие истории решительно шло вразрез со взглядами многих современников, особенно тех, кто был на поколение или два моложе. Для поэта Россия — «таинственная отчизна», и в ее прошлом он видит не только факты и события; ему «иное слышится значенье, видна иная красота». Его волнует мысль о предопределенности национальной судьбы — туманной, лишь иногда смутно проступающей:

Мы летим во весь опор

К цели неизвестной.

Чем окончится наш бег?

Радостью ль? Кручиной?

Полученным из прошлого импульсом незримо определяется характер национального развития. Задача художника— уловить это направление, подслушать ритм истории. Для подобной цели вовсе не обязательны ни прозрачные аллюзии, ни историческая точность, ни бытовое правдоподобие— все то, чего критики требовали от исторического романиста. Смысл истории выразительнее открывался Толстому в памяти народа, запечатлевшей события далекого прошлого в песнях, духовных стихах, былинах, легендах. Толстой испытывал поразительное доверие к фольклорному материалу, воспринимая события прошлого сквозь призму бытующих в народе преданий. Потому так органичны в его романе переходы от жизнеподобных зарисовок к подчеркнуто условной стилистике.

«— Стой, Малюта! — повторил Серебряный и, нагнав Скуратова, ударил его в щеку рукою могучей».

Четкие контуры этой вполне конкретной сцены размываются, приобретая черты былинного гиперболизма:

«Силен был удар Никиты Романовича. Раздалася пощечина, словно выстрел пищальный; загудел сыр-бор, посыпались листья; бросились звери со всех ног в чащу...»

Глубинной подосновой романа стала сказка. По ее законам сцепляются отдельные звенья сюжета (запрет— нарушение запрета — беда— козни врагов — единоборство героя и злодея), распределяются функции персонажей (герой, его антагонист, добрый помощник). От сказки— занимательность «Князя Серебряного», эффектность сюжетных ходов. Скорые на приговор критики явно промахнулись. Роман, воспринятый ими как глубоко чуждый эпохе, во многом был ей созвучен: характерной для 60-х гг. тенденции к демократизации культуры отвечала приближенность «Князя Серебряного» к фольклорной образности, к сказочному мышлению. Эта особенность определила поразительный успех книги у простонародного читателя. Уже один из самых враждебных первых рецензентов вынужден был признать:

«Роман читается, удовлетворяет любопытству массы, волнует ее воображение, даже несколько учит ее».

Время подтвердило это наблюдение. Несколько десятилетий спустя, когда уже начала прорисовываться читательская судьба «Князя Серебряного», известный ученый С.А. Венгеров, в целом скептически оценивший роман, все же сделал существенную оговорку:

«Он несомненно пригоден как чтение для юношества и для народа».

И действительно, одна за другой — выпущенные то типографией Общества распространения народных книг, то Сытиным, то иными, менее известными издателями— появлялись брошюры с картинками, содержащие адаптированный и сокращенный, снабженный историческими пояснениями текст романа. Хотя книга вовсе не выигрывала от упрощений, само по себе тяготение к ней красноречиво свидетельствовало о подлинном успехе. И убедительное тому подтверждение — оценка человека, исключительно требовательного к литературе для народа. В 1888 г. А.А. Фет сообщал вдове писателя:

«Вчера вечером зашел к нам Лев Толстой, прося меня написать вам о следующем. Ввиду того, что простой народ с таким увлечением льнет к «Князю Серебряному», не найдете ли вы возможным подарить этот роман народному изданию?»

Вместе с тем «Князь Серебряный» бытовал и бытует не только в кругу малоподготовленных читателей. И у А.К. Толстого достаточно было поводов в этом убедиться. Летом 1865 г. в Карлсбаде к нему подошел незнакомец: «Он начал говорить, что читал «Серебряного» в Риме, в кругу художников, и что все они восхищены»,— рассказывал Толстой в письме к жене. Литературно искушенного читателя в романе привлекали и прелесть сказочного повествования, и светлый образ Серебряного. Но— и нечто другое, недоступное простонародной аудитории. Начитанный человек воспринимал «Князя Серебряного» сквозь призму литературных ассоциаций, частично подсказанных автором. Первые рецензенты, с досадой писавшие о романе как о «подновлении произведений Загоскина», ни словом не обмолвились, однако, о самом важном — об ориентации Толстого на Пушкина и Лермонтова. Мало сказать, что между «Князем Серебряным» и «Капитанской дочкой» обнаруживается множество сюжетно-тематических перекличек (важнейшие из них связаны с центральными героями: Серебряный во многом похож на прямодушного и доброго Петрушу Гринева, и тот и другой, попав в водоворот истории, сохраняют верность долгу и человечность). Эти переклички складываются в систему, и роман Толстого воспринимается как тонкая аранжировка пушкинского. Проницательному взгляду открывается в «Князе Серебряном» особый смысловой слой, связанный с пушкинской концепцией истории, дворянства, народного бунта. Есть в романе и другой, не менее значимый пласт повествования, восходящий к лермонтовской «Песне про царя Ивана Васильевича...» Начиная с главы «Пир», рисующей мрачное веселье опричников за царским столом, и вплоть до сцены единоборства опричника с боярином, отстаивающим правду в чистом поле, на глазах Ивана Грозного и всего «честного народа», читатель ощущает напряженную соотнесенность толстовского романа с поэмой Лермонтова. Полушутя Толстой признался однажды, что в творчестве любит «укрываться под сень некоего предания». «Предания», далеко друг от друга отстоящие во времени, и смысловые пласты, связанные с ними, слиты в романе воедино. Стремясь постичь суть национальной истории, уловить направление ее развития, Толстой как бы одним взглядом прозревает ее всю, собранную в едином фокусе. Тем самым автор «Князя Серебряного» добивается высокой смысловой насыщенности, казалось бы, бесхитростной сказки. Может быть, потому высоко ценил роман и пророчил ему блестящее будущее один из самых строгих литературных судий И.А. Гончаров. Про «Князя Серебряного» он говорил, что это — подвиг и что создателя его по-настоящему оценят лишь в будущем. Остается добавить, что 125-летняя жизнь романа подтвердила провидение великого писателя. Автор статьи: О. Майорова.

ОПИСАНИЕ КНИГИ

Иллюстрации к книге выполнены выдающимся художником - передвижником академиком живописи Клавдием Васильевичем Лебедевым (1852-1916). К.В. Лебедев окончил Строгановское училище и Московское училище живописи, ваяния и зодчества, входил в объединение передвижников. Его картины были посвящены историческим сюжетам и жанровым сценам. Художник участвовал в иллюстрации знаменитого издания Н. Кутепова «Царская и императорская охота на Руси». Одаренный мягкой, нежной душой, человек исключительной доброты и безупречной честности — он так же честно относился к любимому делу, с такой же любовью и щепетильной добросовестностью штудировал каждую мелочь — узор на платке бабы или боярском костюме, складки на тулупе мужика, орнамент на старинной чаре, — и если эта кропотливая филигранная работа не бросается в глаза и не останавливает на себе внимания в ущерб главному, что составляет существенную задачу картины, то это является следствием большого мастерства художника, умения управлять собою и вполне владеть своими средствами», — так писал художник В.Е. Маковский в 1916 году, прощаясь со своим ближайшим другом, единомышленником и соратником Клавдием Васильевичем Лебедевым. К.В. Лебедев был одним из интереснейших русских исторических живописцев рубежа XIX–XX веков. «Вышедший из народа», «натерпевшийся нужды и лишений, потративший немало усилий, характера и воли», он «крепко верил в себя». Вера и знание, любовь к «своему» кровному, родному позволили ему создать разнообразные по технике исполнения и сюжетам работы (картины, рисунки, иллюстрации), в которых нет «ничего надуманного, фальшивого, подчеркнутого». Яркий колорит древнерусской жизни, красочность нарядов, архитектура наших старинных городов, эпические характеры людей далекого прошлого — вот что характерно для творчества художника. В его акварелях и холстах предстают самые значимые события отечественной истории, важнейшие этапы в развитии государства. Историко­этнографические зарисовки мастера и художественно‑изобразительное прочтение им родной истории позволяют нам воочию представить повседневную жизнь русских людей XVI–XVII веков. Исторические полотна Лебедева, по словам И.Н. Крамского, «предлагали зрителю намотать себе что-нибудь на ус». Они стали одновременно и подтверждением и продолжением важной мысли, высказанной в 1862 году И. Е. Забелиным: «Выводы науки, даже события современной жизни с каждым днем все больше раскрывают истину, что домашний быт человека есть среда, в которой лежат зародыши и зачатки всех так называемых великих событий его истории, зародыши и зачатки его развития и всевозможных явлений его жизни, общественной и политической или государственной. Это в собственном смысле историческая природа человека, столько же сильная и столько же разнообразная в своих действиях и явлениях, как природа его физического существования». К.А. Савицкий считал, что Лебедев «главенствовал в развитии исторического жанра».

Типичным подражанием французским библиофильским изданиям являются издания "Капитанской дочки" (1891; тираж - 1150 экз.) и "Евгения Онегина" (1893; тираж - 2100 экз.) А.С.Пушкина, выпущенные московским книгопродавцем В.Г. Готье с прекрасными реалистическими иллюстрациями П.П. Соколова (в первом случае они воспроизведены в технике гравюры на меди, во втором - фототипией). Часть тиража изданий вышла в роскошном оформлении: на веленевой бумаге, в переплетах из сафьяна с золотым тиснением и золочеными обрезами (вместо издательской обложки в экземплярах массового характера), имела нумерованные экземпляры и продавалась по высокой цене, доступной только богатым собирателям из буржуазной среды. В 1892 году тиражом 1000 нумерованных экземпляров (в том числе №1-150 - на толстой японской бумаге и №151-1000 - на веленевой) Готье выпустил хорошо известное библиофилам и букинистам библиофильское издание "Князя Серебряного" А.К. Толстого с гравированными на меди иллюстрациями К.В. Лебедева (гравер А. Лалоэ). Готье, Вольдемар Габриэль (Владимир Владимирович) (1843-1896) известен отечественным любителям книги и как популярный букинист, и как издатель библиофильской литературы. Книготорговая фирма французской семьи Готье была основана в 1801 году в Москве для продажи книг на иностранных языках. Первоначально она находилась на Кузнецком Мосту, но со временем ее местоположение несколько раз менялось. В 1873 году семейное дело перешло к тридцатилетнему Владимиру, которому долгое время сопутствовала коммерческая удача. Он торговал книгами и музыкальными инструментами, а в 1874 году открыл антикварный отдел. Свою антикварную деятельность Готье начал с покупки в Лейпциге знаменитой библиотеки С.А. Соболевского, насчитывавшей около 3000 русских книг с первоклассными редкостями. Затем в течение достаточно короткого времени им были приобретены крупные книжные и графические собрания Н.П. Дурова, О.М. Бодянского, В.С. Требинова и др. С этого момента покупка сразу целых библиотек стала основным принципом его работы со старой книгой. Ящики с приобретёнными Готье книгами обычно открывались в магазине в присутствии приглашённых именитых покупателей (И.М. Остроглазова, Д.В. Ульянинского и др.). Выбранные ими фолианты тут же оценивались «на глазок» и раскупались, что, естественно, было крайне привлекательно для библиофилов. Лишь после этого остатки книжных собраний описывались и публиковались в «Каталоге большей частью редких и замечательных русских книг» антикварного отдела книжного магазина В.Г. Готье. В общей сложности начиная с 1887 года вышло 30 таких каталогов. В последние годы жизни Готье активно занялся издательской деятельностью. Книг им было выпущено немного, но 5 библиофильских изданий, увидевших свет в 1891-1895 годах, прочно вошли в золотой фонд российских библиофилов. Это «Капитанская дочка» и «Евгений Онегин» А.С. Пушкина с рисунками и виньетками П.П. Соколова, «Иллюстрированный альбом к роману “Евгений Онегин” А.С. Пушкина» с 48 не издававшимися ранее рисунками того же П.П. Соколова, «Князь Серебряный» А.К. Толстого с 12 рисунками К.В. Лебедева и «Типы из поэмы Н.В. Гоголя “Мёртвые души”, рисованные художником Петром Михайловичем Боклевским». Тиражи их колебались от 200 экземпляров (альбомы П.П. Соколова и П.М. Боклевского) до 2100 экземпляров («Евгений Онегин»). Все они издавались на хорошей бумаге и имели необходимые атрибуты библиофильских книг: нумерацию каждого экземпляра либо особой части тиража, двойную сюиту для некоторых экземпляров, как правило — именных. Альбомы дошли до нашего времени в издательских переплётах, а издания художественных произведений обычно переплетались владельцами по своему вкусу. После смерти В.Г. Готье его антикварный отдел был куплен известным букинистом П.П. Шибановым. История династии Готье закончилась вместе с XIX веком.

Над «Князем Серебряным» А.К. Толстой работал более десяти лет, с конца 1840-х до 1861 г. Привлекший его образ Ивана Грозного он разрабатывал в своих балладах, славил добродетели неповинно загубленных бояр и служилых людей. Образ Князя Серебряного имеет легендарные корни. Его прообразом является князь Никита Романович - отважный заступник за правду, герой, часто встречающийся в русском былинном и песенном эпосе. Наиболее известная русская народная песня, прославляющая честность и героизм Никиты Романовича (о том, как Никита Романович спасает от Малюты старшего сына Ивана Грозного и дает Малюте пощечину), включена Толстым в роман (гл. 14). Сходство с Никитой Романовичем подчеркивается еще и тем, что Князь Серебряный имеет то же имя и отчество. Сохранив внешние признаки эпического героя, Князь Серебряный утратил в романе его активность - препятствием в ряде случаев оказывается для него покорность царской воле. Смерть Николая I и наступление предреформенного периода «либерализма» значительно ускорили работу над романом. Главной опорой во время художественного воссоздания средневековой русской жизни для А.К. Толстого была «История» Н.М. Карамзина. А для описания народного быта, внутреннего, духовного мира людей Московской Руси, постижения исторического языка А.К. Толстой изучал популярные в его время труды И.П. Сахарова «Сказания русского народа», «Песни русского народа», «Русские народные сказки». Писатель активно пользовался ценными исследованиями и собраниями текстов, появившимися к середине XIX в.: П.А. Бессонова «Калики перехожие», В. Варенцова «Духовные стихи», А.В. Терещенко «Быт русского народа». Зачин романа таков: по дороге в Москву в деревне Медведевке происходит столкновение князя Никиты Романовича Серебряного и его свиты с отрядом опричника Хомяка, что кладет начало всем распрям Серебряного с опричниной и самим царем Иваном Грозным. Князь лишь впоследствии узнает, что все бесчинства в Медведевке санкционированы новой политикой Ивана Грозного, получившей название «опричнина». По возвращении с Ливонской войны князь Серебряный столкнулся с бесчинствующей шайкой опричников и понял, что в русском государстве творится что-то неладное. Дальнейшие бесчинства он встречает при дворе Ивана Грозного в Александровской слободе. Несмотря на глубокое отвращение к преступному окружению царя во главе с Малютой Скуратовым, князь сохраняет верность государю. Романтическая линия связана с суженой князя Серебряного, Еленой, в которую влюблён главарь опричников, Афанасий Вяземский. Желая положить конец его домогательствам, Елена вышла замуж за пожилого боярина Морозова. В условиях опричнины головы летят направо и налево. И муж и преследователь Елены гибнут на плахе, сама она принимает постриг, князь Серебряный бросает царский двор и уезжает биться с татарами. В «Князе Серебряном» поражает тесная связь и взаимная перекличка между всеми эпизодами, точная и яркая характеристика героев, сохраняющих на всем протяжении романа свою определенность. Ни один эпизод не пропадает даром: он непременно получает отклик в последующих событиях. Сюжет романа мастерски скомпонован, развивается с захватывающим драматическим интересом, с переплетающимися нитями интриг. А.К. Толстой сумел найти правильный стиль исторического повествования: он с большим вкусом сочетал нормы современного ему русского языка, чтобы произведение было понятным, с нормами языка героев для передачи исторического колорита, благодаря чему мы действительно чувствуем себя погруженными в эпоху Ивана Грозного. А.К. Толстой показывает, что среда боярской аристократии была плодотворной почвой для возникновения сильных, волевых характеров, независимых мнений, благородства, мужества. Поэтому естественно, что вокруг Серебряного группируются добрые и храбрые люди из других сословий, служащие ему верой и правдой. Роман написан прекрасным, поэтичным и живым языком, таким чудесным, журчащим, что я снова вспомнила, как люблю нашу родную словесность. Певучий, живой, ласковый, озорной - это язык русского человека, красивый и игривый. И столько в нем любви ко всему миру! В присказках, поговорках, шутках и песнях. И любовь эта сквозит из всего текста, несмотря на то, что поднимаются в нем мрачные и горькие темы, поток этой нежности выливается на тебя, так что потом самому хочется отдавать ее окружающим. Русь и народ ее нарисованы так ярко и с такой душою, что поднимается болезненная патриотическая волна, поджимает к горлу, и ты думаешь не о том, что сейчас все плохо, но о том, какое у нас прошлое, какие основы и истоки, какой менталитет у русского человека. Да и слово-то "менталитет" сюда кажется неправильным, это то самое сердце, самое что ни на есть живое, сильное, гордое, бьющееся. Конечно, на страницах показано много людей плохих, жалких, уродливых, но все равно, все равно, что бы вы ни говорили, как бы ни тыкали в Малюту или в Басманова в качестве примера, есть оно, это общее сердце. Чистое. Потому что во всех есть какие-то проблески этой чистоты. Кровопийца Малюта душой мается за сына; в жеманном Федьке Басманове проглядывают иногда мужественные и человечные черты; Вяземский страдает такой больной русской любовью, что волей-неволей жалеешь его. И если хотите послушать, как бьется это общее сердце - приложите ухо к груди князя Серебряного, Никиты Романовича. И хоть показано время смутное, мрачное, страшное, все равно, книга почему-то оставила впечатление оставила самое светлое. Может потому, что многое наверняка было идеализировано. Возможно. Только вот это сделано не для чего-нибудь, не чтобы покривить душой и показать что-то, чего нету и в помине; это - просто авторская попытка счистить немного грязи с монеты, которая внутри-то действительно такая сияющая, как он рисует. Просто многие без его помощи могли бы блеска-то и не углядеть. Образы, нарисованные автором, красивы все, даже портреты тех, кто уродлив и отвратителен: красивы тем, насколько живыми и настоящими они кажутся. Никита Романович, храбрый сердцем князь, горячая голова - его просто обнять и плакать. Такой он чудесный, ясноокий добрый молодец, который ради правды да в борьбе за справедливость душой не покривит даже перед лицом смерти. Который, не моргнув глазом, пойдет на верную гибель, если так велит его совесть. Который верует чистой верой и в Бога, и в царя, и в людей. Дружина Морозов, Максим Скуратов и Васька Перстень - тоже чистые и хорошие люди, сильные, со стержнем внутри. Прикипаешь сердцем к каждому, понимаешь, что не одинок Никита Романович в своем деле. Многие другие характеры очень неоднозначны. И Басманов, и сам государь Иван Васильевич, и разные скользкие типы, все они выписаны широкими мазками: и плохими, и хорошими, и темными, и яркими - мол, ты, читатель, сам погляди и сам суд верши, не буду я вместо тебя людей делить на грешных и праведных. А там поделить-то ой как сложно. Может, потому что книжка хорошая, непростая?..