RARUS'S GALLERY

Москва, 7-я типография «Мосполиграф», бывшая Мамонтова, октябрь 1922. 45 с. Издание отпечатано на правах рукописи в количестве 260 нумерованных экземпляров, причем титул – в две краски.  В мягкой издательской обложке.  Формат: 22х17 см. Экземпляр № 3 на хорошей бумаге и отличной сохранности. Яркое библиофильское издание!

 

 

 

Еще огнем сквозят твои черты,
Еще твое лобзанье неутомно,
Но ты уже полна своей огромной,
Отягчена прозрачной тайной ты.

В доверчивом бесстыдстве наготы,
В порыве ласки, бурной и нескромной,
Ты вдруг замрешь, и точно облак темный
Тебя овеет тенью с высоты.

Мгновенный след заботливо стирая,
Ты снова льнешь, сплетаясь и лобзая,
Но в очи мне мерцает мир иной:

Глухая ночь, светильник, и спросонка
Ты, брызнувшая млечною струей
На розовое личико ребенка.

Как переводчик Абрам Эфрос начал с того, что переложил библейскую "Песнь Песней Соломона" (СПб, Пантеон, 1909, 272 с.), издал сборник "Эротические сонеты", показавшийся современникам порнографией, в 30-е годы возглавлял редакции в издательствах "Асаdemiа" и ГИХЛ. "Новая жизнь – Vita nova" Данте с великолепными гравюрами на дереве В. Фаворского, вышедшая в 1934 году, вызвала весьма ироническое отношение у современников; в архиве сохранился пародийный цикл откликов Марка Тарловского на это издание "По Пушкину", "По Блоку", "По Гумилеву" и т.д. Вот отзыв "По Блоку":

На перевод взирая косо,

Веду рублям построчный счет.

Тень Данта с профилем Эфроса

О "Новой жизни" мне поет.

А вот куда более злой - "По Пушкину":

Суровый Дант не презирал Эфроса,

И, в знак того, что чтит его труды,

В свой барельеф раствором купороса

Втравил он профиль жидкой бороды.

А за год до смерти в издательстве «Художественная литература» вышла в его переводе и с его комментариями проникновенная «Избранная лирика» Франческо Петрарки с иллюстрациями А. Гончарова. Эфрос переводил Петрарку, Микеланджело, - хотя его переводы переиздаются и по сей день, в "состязании" Эфрос обычно проигрывал: сравнительно вялая техника делала его уязвимым. Но сонет "с двумя хвостами" хорош почти в любом переводе.

Не вол, влекущий плуг по целине,
Не лань, летящая нагорным склоном,
Но ты, скользящая легчайшим лоном
По темному и огненному мне...

Скользи, скользи! В летейской стороне,
Под вечным миртом, нежным и зеленым,
Не так ли духи телом воскрыленным
В прозрачном сопрягаются огне?

Глухой прибой медлительных касаний
Не разведет сплетенных этих дланей,
Пока в огне не загорится день,

И мне в глаза взглянув, как в мир зеркальный,
Очнешься ты, и задрожишь, и в тень
Укроешь лик, поблекший и печальный.

Ни пурпур губ, ни глаз размыто-серых
Прикрытый блеск, ни золото волос;
Ни под глазами знамень тайных гроз,
Ни стана взлёт, что нас томит в гетерах;

Ни трепет в этих нежных полусферах,
Сосцами взостренных, как жалом ос;
Ни тонкое томленье этих поз,
Расчисленных в обличиях и мерах;

Ни вздох внезапный, пламенный и тёмный: —
Ничто, ничто мечты моей нескромной
Так не пьянит, как бурное вино.

Моих надежд: бродя запретным брегом,
Вдруг вжечься ртом в заветное руно,
Цветущее неистовым побегом.

Едва зажжёт твоё прикосновенье
Во мне огнеподобную струю,
И плоть начнёт слепое нисхожденье
В слепую восприемницу свою, -

Любовных чувств высокое томленье
Перегорает в лёгкий дым. Я лью
В тебя, в себя, - лишь злое исступленье,
Я ужасом бесформенным горю.

И мнится мне, - не я приник устами,
Не я вонзаюсь хладными перстами,
Не я душу объятием глухим,

Но существо без имени и склада,
Быть может - изведённое из ада,
Чтоб мир забрызгать семенем своим.

Эфрос, Абрам Маркович (1882—1954) — искусствовед и художественный критик, приобретший имя еще до революции и вполне преуспевавший еще лет двадцать после таковой. Абрам Эфрос родился 3 мая (21 апреля - ст.ст.) 1888 года в Москве. Русский искусствовед, литературовед, театровед, переводчик. В 1907-1911 годах учился на юридическом факультете Московского университета. В 1919-1920 годах преподавал во 2-х Государственных свободных художественных мастерских, в 1940-1950-е годы - в ГИТИСе (Москва), в Среднеазиатском университете (Ташкент) и др. Переводы А.М. Эфрос публиковал с 1909 года - "Песнь песней", Данте, Ф. Петрарка. В 1917-1929 годах был музейным работником. С 1911 года он выступал как художественный критик и эссеист. Излюбленным жанром Эфроса стал критический "портрет", раскрывающий характерные черты творчества и личности художника, писателя, актера. В 1930-е годы в переводах или под редакцией Эфроса были изданы литературные тексты и документы Дж. Вазари, П.П. Рубенса, В. ван Гога, Леонардо да Винчи, А.Г. Венецианова, Сильвестра Щедрина. Огромная роль принадлежит ему в исследовании рисунков А.С. Пушкина. Известны также "Эротические сонеты" Абрама Эфроса. Умер в Москве 19 ноября 1954 года. В 1937-м его «замели», репрессировали, но на редкость милостиво: выслали в Новгород Великий — старинный, очень провинциальный город, разрешив даже печататься; он находясь в ссылке выпустил две книги, одну — перевод сонетов Микеланджело. Мандельштам, вернувшись из воронежской ссылки и узнав об Эфросе, сказал: это не Новгород Великий, это Эфрос Великий. Вторично Эфрос пострадал в годы так называемой борьбы с космополитизмом: как было пройти мимо человека с таким именем, да еще тонкого эстета? Выгнали со всех работ (а между прочим одно время Эфрос был хранителем Третьяковской галереи), давали что-то читать внештатно в каких-то музыкально-автодорожных техникумах и в конце концов послали в Ташкент — художественным консультантом на строительстве оперного театра. Там опять же издал книгу переводов — сонеты Петрарки. Все-таки в Москву незадолго до смерти вернулся, пережил Сталина. Когда Эфроса гнобили за космополитизм, его главным грехом посчитали припомнили книгу «Профили» — 1930 года издания. Книга эта — критические портреты русских художников — замечательна, читать ее — редкое эстетическое наслаждение. Эфрос не просто дает тонкий анализ выдающихся русских художников — он сам замечательно пишет. Даю пример — о книжном графике Георгии Нарбуте (не путать с его братом поэтом Владимиром Нарбутом):

Он книжник, он книжная личинка; книга его родина, книга его прихлопнула, в ней он жил, и другого облика для Божьего мира у него не было. В этом смысле он прямо-таки гофманическое существо; он был одержим книжными недугами; у него кровь была смешана с типографской краской; он пропах запахом наборных, печатных и переплетных; каждый его рисунок всегда вызывает в нас ощущение новой книги, только что оттиснутой и сброшюрованной, зеркально-чистой и свежепахнущей.

Эфрос видит в картинах то, чего никакой, и даже просвещенный, зритель без него не увидит. Так, например, в знаменитых портретах Серова, в именитых его моделях он — Эфрос — увидел… животных. Костюмы, мебель и прочие декорации у Серова — ерунда, пишет Эфрос, на его картины нужно смотреть как на рентгеновские снимки, в людях он видит манекенов, марионеток: старуха Цетлина — жаба, Гиршман — остов индюка, графиня Орлова — гусыня, а Ида Рубинштейн — каркас куклы. О серовском портрете московского богача Гиршмана:

Гиршмана он заставляет навек застыть в движении лже-барина, запустившего пальцы в жилетный карман, чтобы извлечь мелкую монету на чай прислуге.

Станиславский у Серова — череп обезьяны:

Станиславский — гениальный урод из семьи орангутангов, ошибка обезьяньей породы, обмолвившейся человеком.

Вот едва ли не сильнейшее впечатление от Эфроса: он не только дает проникновенный художественный анализ, но и пропечатывает на каждом художнике запоминающийся афоризм. Шагал: визионерство в пределах быта, детская сказка с важнейшим словом «вдруг»; Альтман — роялист с манерами якобинца, Филипп Эгалите модернизма; Ольга Розанова — мышь, шуршащая по уголкам и подпольям, домоводка, вся среди чашек и ложек, в папу, позднейшее беспредметничество совсем ей не идет; Чехонин — ювелир, эмальер, фарфорщик, виньеточник и миниатюрист, создавший советскую геральдику: серп и молот и «пентаграмму»: Сомов — циник, Бенуа — иронист, Добужинский — сентименталист, а Чехонин — трибун! Статья Эфроса о Чехонине написана, как цветаевская статья о Брюсове, и ей-богу не хуже. Павел Кузнецов — русский Гоген, нашедший истину в киргизской степи — самом философическом месте на земле, художник, искавший тему и приемы в родильных приютах, наблюдая рожавших баб; и он, а не дочка Ольга — Розанов русской живописи:

Он вопрошал небо и принимал младенцев… У художников такой сугубо нутряной жизни, как Кузнецов, творчество всходит на легких дрожжах юродства. Они ждут примет, как старомосковская салопница перед выходом на улицу.

Но едва ли не самое интересное в «Профилях» — о Сурикове. Эфрос пишет, как он старался каждому культурному иностранцу, водимому им по Третьяковской галерее, объяснить «Боярыню Морозову». Не понимал никто, все вежливо кивали головой. Он не выдержал и Стефану Цвейгу сказал: это Толстой русской живописи. Опять же вежливая улыбка.

Сурикова Западу уступить нельзя. Его нельзя выдать даже потомкам…

Суриков — это последнее слово искусства о том прошлом, которое мы еще можем считать своим. Дальше начинается может быть лучшее и более молодое — но другое…

Если слово «национальное искусство» может иметь действительное бытие, если художественная форма способна стать глубочайшим проявлением народности, если русская история закончилась и переливается в советскую, если в искусстве еще можно слышать ее последние шаги, — тогда Суриков тот, кто сообщает подлинный смысл понятию «русская живопись». Эфрос пишет, что работники Третьяковской всякий раз, проходя мимо «Боярыни Морозовой», задерживаются — это душевная потребность. Интересно о «Суворове в Альпах»:

Суворов — гренадер, похабно веселящий товарищей, скатывающихся на задницах с Альп.

Если бы Эфрос не написал ничего другого, кроме этой фразы, я бы и тогда внес его в мою персональную кумирню. У Эфроса было интеллигентское хобби — пописывал стихи. В 1922 году выпустил ограниченным изданием «Эротические сонеты». Процитирую один триолет:

О, я б хотел, как в нору входит зверь,
Всем естеством в твою живую дверь,
Всем бытием, просящим страстной доли,

Войти, взыграть и источать твой зной,
Чтоб, голося от сладости и боли,
Ты, как младенцем, набухала мной.

Стихи так себе, «Песня песней» лучше (Эфрос, кстати, сделал новый ее перевод с древнееврейского- 2-е издание, исправленное и дополненное, СПб, Пантеон, 1910, 266 с.). И все-таки среди библиофилов его прославили «Эротические сонеты», и помнить Абрама Эфроса будут только за эти «Сонеты» …

Неопытным решением небес,
Иль тайным их влеченьем к злодеянью,
Вы оплатить должны кровавой данью
Первины брачных, ласковых чудес.

И буйствуя, в нетронутый ваш лес
Вникаем мы, и как жрецы над ланью -
Над милым телом, преданным закланью,
Творим обряды жесточайших месс.

Страстная жертва страстного полона,
Так ты лежишь, закланница моя,
Затихшая без дрожи и без стона;

И над тобою приподнявшись, я
Гляжу - и каплет на девичье лоно
Кровь с моего живого лезвия.