Антикварная книжная торговля в России. П.П. Шибанов. ГИЗ, Москва-Ленинград, 1925.

Глава первая.

АНТИКВАРНОЕ КНИЖНОЕ ДЕЛО В МОСКВЕ ДО ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ XIX ВЕКА.

Возникновение антикварного книжного дела в Европе должно отнести к середине XVI столетия. Родина его — Германия, где уже в 1564 году появились первые каталоги старых и новых книг, продававшихся на ярмарках в Лейпциге и Франкфурте. Начиная с этого времени, важно было бы проследить шаг за шагом развитие и рост антиквариата в каждой стране по городам, а в городах — по местным производителям. При этом недостаточно, конечно, было бы удовольствоваться перечнем лиц, производивших торговлю, но важно дать и характеристику издававшихся каталогов. Материал для изучения антикварного дела на Западе, особенно в Германии, где обладают полными исчерпывающими обзорами своей книжной производительности, издаваемыми на протяжении более 300 лет периодически; где история и успехи библиографии находятся в неразрывной связи с судьбами книжной торговли, настолько обширен, что его не уложить и в целую большую книгу. Размеры отведенного для этой статьи в настоящей книге места не дают возможности осуществить это. К тому же, есть область гораздо менее, если совсем не обследованная, которой прежде всего надо заняться, это — положение книжного дела в России. Антикварное книжное дело теснее, чем какая-либо другая отрасль книжной торговли, связано с обликом людей, ведущих эту работу и вкладывающих в нее свои знания, стремления и вкусы. Говоря об отдельных антиквариях, можно не только дать общий очерк развития антикварного дела в России, но попутно охарактеризовать их приемы, затронуть ряд вопросов, связанных с антиквариатом, и сделать выводы, имеющие практическое значение. Поэтому мы считаем нужным попытаться последовательно рассказать о всех наиболее выдающихся антикварах, о которых до нас дошли точные сведения. Начало антикварного книжного дела в России. Антикварное книжное дело началось в России в XVIII веке. Но мы так мало знаем XVIII век. Мы совсем не знаем, кто составлял библиотеки для знаменитого деятеля по просвещению Н.И. Новикова, или для не менее знаменитого библиографа Евгения Волховитинова, а что они у них были, и обширные, это нам известно доподлинно. Мы имели бы только самые отрывочные сведения и о нашем первом (если он действительно первый) книгопродавце-антикварии Игнатии Ферапонтовиче Ферапонтове, если бы Калайдович не подарил нас о нем книжкой, выпущенной в 1811 году (1). А между тем это был замечательный человек своего времени и для нас он особенно дорог, так как с него начинается эра не только московского, но и всероссийского, так сказать, профессионального антиквариата. Другого мы пока не знаем. Из деятельности Николая Ивановича Новикова (1744 – 1818) и из всей сети организованных им пунктов для продажи книг как в Москве, Петербурге, так и в провинции не видно, чтобы он занимался продажею старинных книг и древних рукописей. Дошедшие до нас «росписи» XVIII столетия как книгопродавцев, так и переплетчиков также свидетельствуют только о вновь выходящих изданиях. И только Сопиков, открывший торговлю в Петербурге в 1788 году, первый обратил внимание на редкие книги и то не тогда, когда имел лавку и издавал свои росписи вновь выходящим книгам, а лишь тогда, когда, прекратив торговлю, сделался библиотекарем Императорской Публичной Библиотеки и начал издавать свой знаменитый «Опыт».

Первый русский антикварий Ферапонтов. Итак, обратимся к Ферапонтову. Родился он в 1740 году, так что Калайдович в 1811 году застает его уже «почтенным старцем», давно торгующим старинными русским письменными и печатными книгами. Лавка его помещалась близ Кремля у Спасских ворот «на Спасском мосту», там же, где была и новиковская лавка. Что это был за мост, на котором, судя по публикациям того времени, был расположен ряд лавок, определить трудно. Ученые москвоведы делают посылку такого рода, что это был не только мост от Спасских ворот через ров, но позднее и помост, тянувшийся вплоть до Лобного места, по сторонам этого помоста был расположен ряд лавок и было тут самое торговое место. Название же «моста» сохранилось преемственно, как и Кузнецкого моста. На этом же Спасском мосту были и лавки с «фрязьскими», т.е. лубочными картинками иностранного изделия. На Калайдовича Ферапонтов произвел впечатление как любитель и знаток русских древностей, к голосу которого прислушивались посещавшие его тогдашние ученые и собиратели. Профессора Московского университета Барсов, Синьковский, Баузе пользовались собранными Ферапонтовым драгоценностями для своих ученых исследований. Коллекционеры гр. А.И. Мусин-Пушкин, гр. Ф.А.Толстой, П.Л. Бекетов через него обогащали свои собрания. Проф. Баузе, крупнейший из собирателей того времени, обязан Ферапонтову многими драгоценными приобретениями и среди них знаменитым «Прологом», писанным уставным письмом на пергаменте в Великом Новегороде в 1229 году, Библией Скорины и многими другими.

Собирательство на Руси в XVIII веке. Почтенный старик, собирая древности с невероятною ревностью, нередко сам покупал дорогою ценою. По уверению Калайдовича, «не было такой печатной книги до времен Петра,, которой бы Ферапонтов не имел в своих руках; он заслуживает общую благодарность за то, что без его старания, быть может, многие бы сотни важных книг пропали совершенно от нерадения, ибо лет за 40 перед этим весьма немногие думали о собирании оных». Это заключение Калайдовича очень важно для нас. Никто так близко не вращался среди коллекционеров своего времени, как Калайдович, и если он говорит, что за сорок лет перед сим собиратели представляли единицы, то, стало быть, собирательство на Руси началось приблизительно с 1770-х годов. Но кто его обслуживал? О своем времени он говорит, что «теперь, когда умножились охотники и уменьшились редкости, следует обратить государственным хранилищам внимание на собрание Ферапонтова, которым они могли бы обогатиться; и теперь еще библиотека его обильна памятниками веков, протекших».

Большаков Т.Ф. Вскоре после Ферапонтова, в первой четверти XIX столетия в Москве возникла еще одна книжная торговля старинными книгами при исключительной обстановке. В Зарядье, в Юхотном ряду, среди торговцев кожевенным товаром, была и кожевенаая лавка Т.Ф. Большакова. Но вот, мало-по-малу, в левой стороне лавки стало образовываться собрание древних рукописей и старопечатных книг и, параллельно с юфтью, завелся торг и памятниками старины. Благодаря начитанности, хотя и без малейшего образования, и любви к старине, Тихон Федорович скоро привлек к себе внимание всех жаждавших просвещения. В его лавке можно было встретить, наряду с сапожником и крестьянином, пришедшими за подошвами и голенищами, и юношу-студента, и ученого, и коллекционера. Первым он отпустит нужный им материал, со вторыми сразу заговорит о русской науке, преимущественно о старине, об отдаленной истории и ее памятниках, об этих древних рукописях и книгах, обильно украшавших полки его лавки. Калайдович, Ундольский, Снегирев, Изм. Ив. Срезневский, Строев, Уваров и многие другие были его постоянными посетителям И.М. П. Погодин с ним советуется о разных спорных вопросах в древней письменности; университет награждает его званием корреспондента, а Румянцевский Музей делает своим комиссионером; ученые общества избирают его своим членом. Его трудами составлялись многие библиотеки как общественные, так и частные. Известная библиотека Хлудова обязана Большакову многими своими богатствами,— он был главным ее поставщиком по части древних рукописей и старопечатных книг. «Он и ведущий жрец, он опытный истолкователь своей кожевенной храмины, — говорит его биограф Бессонов (2) — оттуда он вытащит вам, раскроет, покажет, растолкует все эти рукописи и издания. Есть чего послушать. Церковно-славянскую старопечатную четырехстолетнюю древность знает он, как свои пять пальцев,— по годам, по месяцам, по числам, по шрифту, очертаниям букв, заставицам, по именам творцов и издателей, по изысканиям ученых». Помогая другим собирать древности, он скопил и собственное собрание древних рукописей числом 435, поступивших после его смерти в Румянцевский Музей. Оно описано Г.П. Георгиевским и издано Академией Наук в 1915 году. Умер он в преклонном возрасте в 1863 году, окруженный всеобщим вполне заслуженным уважением.

Большаков С.Т. Дело его продолжал, но уже без юфти, его молодой сын С.Т. Большаков, родившийся в 1842 году, присоединив к нему и торговлю вообще старинными вещами и памятниками народного быта. Это был необыкновенно энергичный человек. Не было на всей необъятной Руси, такого уголка, где бы интересовались древностями и куда бы не проникала корреспонденция Большакова. Его знали и за границею. Своей популярностью в провинции он обязан был и приобретению им в 1877 году знаменитого «Архангельского евангелия», писанного на пергаменте в 1092 году и уступленного затем в Румянцевский Музей. Впоследствии он перевел свою лавку на Старую Площадь, сделавшуюся средоточием торговли древними книгами. Здесь были лавки Пискарева, Силина, Шитикова Шибанова, Вострякова.

Пискарев. Из них старейший был Пискарев. О его деятельности мало сохранилось сведений. Известно только, что собрание славяно-русских рукописей, числом 204, оставшихся после его смерти, приобретено в 1868 году Румянцевским Музеем. Оно описано А.Е. Викторовым в приложении к Отчету за 1867-1869 г.г.

Силин И.Л. Деятельность И.Л. Силина (1837-1893) началась с 1853 года. Он больше интересовался памятниками иконографии, в которых, был глубоким и общепризнанным знатоком, но наряду с этим собирал и древние рукописи и старопечатные книги. Через его руки прошло второе погодинское собрание старопечатных книг. Ему же принадлежала знаменитая лицевая толковая псалтирь 1551 года, писанная в Москве по повелению Грозного. Оно поступило в библиотеку Егорова, а ныне находится в Румянцевском Музее. Его собрание рукописей и памятников древнерусского искусства было выставлено в 1889 году на VIII Археологическом съезде. Имеется печатанный каталог. В основную часть древнерусской живописи Третьяковской галереи легли, памятники, доставленные И. Л. Силиным. Имя его среди ученых было популярно: Тихонравов, Забелин, Филимонов, Буслаев, Павлов были его постоянными посетителями и нередко с ним советовались. Он умер в 1893 году, оставив хорошо организованное дело своим семерым сыновьям, которые, разделившись, продолжали его, но только уже больше в области древнерусского искусства.

Шибанов П.В. Появление П.В. Шибанова на московском рынке относится к шестидесятым годам, хотя деятельность его на книжном поприще началась с 1841 года. Но она протекала в провинции, в Самаре, где он имел постоянное пребывание, откуда сносился с Москвой и Петербургом и делал от времени до времени и сам поездки сюда, привозя всякий раз обильную жатву, собранную им, главным образом, в поволжских городах, начиная от Нижнего и вплоть до Астрахани. Популярность его как среди ученых, так и собирателей древних рукописей и старопечатных книг была огромна, благодаря исключительным его познаниям в этой области. Ни одной рукописи, ни одного листочка, свитка, грамоты он не выпускал из своих рук не обследованными и не изученными до такой степени, что он скажет вам о каждой исследованной рукописи, какой вариант она из себя представляет, какие в ней есть статьи, отличающие ее от известных списков, или скажет, что подобная рукопись попадается в науке впервые. Все древнейшие редакции Кормчей он знал наизусть. О точном определении времени написания рукописи и говорить не приходится; ошибки на 25 лет он не допускал, и горе было его сыну, если он сделает такой промах. В образовавшееся в Петербурге в 1877 году под председательством кн. П.П. Вяземского «Общество Любителей Древней Письменности» он был привлечен с начала его существования и избран комиссионером. И.В. Помяловский в своих воспоминаниях — об «Обществе» пишет: «Припоминаю те часы, которые я проводил за рассмотрением интереснейших новых приобретений, которые предлагались Обществу для покупки различными антиквариями, между которыми первое место принадлежало .покойному старику Шибанову, нередко посещавшему Общество и обменивавшему свои приобретения на дублеты изданий Общества» (3). Перечислить одни только выдающиеся шедевры, прошедшие за 50 лет (он умер в 1892 г.) через руки П.В. Шибанова и обогатившие многие государственные учреждения и частные собрания, не представляется возможным в короткой статье. Нельзя умолчать еще об одной черте из жизни П.В. Помимо страсти к древностям, он имел еще страсть к математике. Не получив никакого образования, дойдя до всего самоучкою, он изучал и высшую алгебру и просиживал целыми ночами напролет над решением какой-либо трудной задачи, которая ему не давалась. Утром, качаясь от бессонной ночи, он ни за что не примется, не побывав прежде у знакомого профессора математики и не получив от него объяснения на мучивший его вопрос. Но удивительное дело. Все перечисленные лица, начиная от Ферапонтова и кончая П.В. Шибановым, не только не интересовались книгами гражданской печати, не только пренебрегали ими, как не заслуживающими никакого внимания, но даже прямо органически не переносили их. Один отдает детям на игрушки попавшийся ему известный «Пантеон» Филипповского в 3 томах 1805-1810 г.г. с сотней прекрасно гравированных портретов; дети уродуют экземпляр, разрисовывают картинки, просверливают насквозь острым карандашом глаза у всех портретов. Другой, найдя у дочери под подушкой стихотворения Лермонтова, рвет книгу в клочки и на глаз ах дочери бросает в печку. Третий с грустью жалуется окружающим на своего сына: «Сын у меня пустой оказался человек, гражданизмом занялся». Причины такого явления, кажется, надо искать в том, что все они, будучи старообрядцами, воспитанными в аскетических условиях старой веры, да к тому же сами являясь любителями старины, так увлеклись ею, что все, вновь привходящее, только мешало их миросозерцанию, и они открещивались от него, как от надоедливой мухи,

Кольчугины. Чтобы покончить с московским старым периодом, нельзя не сказать несколько слов о роде Кольчугиных, насчитывающем четыре преемственных поколения (1. Никита Никифорович 1753-1827; 2. Григорий Никитич 1779-1835; 3. Иван Григорьевич 1801-1862, и 4. Иван Иванович у. 1895). Из всей этой плеяды, как занимавшийся антикварным делом, нас может интересовать один только Иван Григорьевич, родившийся в 1801 году, известный своими причудами и оригинальными приемами с покупателями. Торговля его, унаследованная в 1835 году от отца, была на Никольской. Его основная профессия были учебники, но наряду с ними он скупал и старинные издания, в которых понимал толк. Все тогдашние московские коллекционеры, во главе с П.А. Ефремовым, жившим в то время в Москве, были его клиентами. Память у Кольчугина была изумительна. Несмотря на господствовавший в лавке кажущийся для постороннего глаза беспорядок, на отсутствие даже намека на какую-либо систему, при огромном обилии всевозможных книг, он знал их все наизусть и при требовании какой-либо книги, кричал своим подручным: «подайте вон из того угла, из той пачки третью книгу сверху». И было так — точно, подавалась требуемая книга. Если покупатель почему-либо книгу не брал, Кольчугин велел снова класть ее на то же самое место, иначе она уже пропала для него. Помимо лавки у него были и склады над лавкой, на чердаке, где был полный хаос, но для него и тут был «порядок», при котором он мог достать любую книгу. Любопытно, что на этих чердаках (палатках) были слуховые окна с разбитыми стеклами, заделать которые Кольчугин не удосужился во всю свою жизнь. И когда, после его смерти, склады эти были проданы антикварию Пл. Льв. Байкову, торговавшему в то время на Никольской же в Проломных Воротах, они оказались от обилия голубиного помета и сырости в таком печальном состоянии, что утратили 9/10 своей ценности. А между тем, там были первоклассные раритеты, вроде амстердамских петровских изданий, или рузаевских сочинений Струйского, и все с прогнившими листами и в исковерканных переплетах. Так окончилось долголетнее дело Ив. Гр. Кольчугина. Преемником его был сын Ив. Ив, не унаследовавший от отца ни его дарований, ни любви к старине. Обозрение старого московского периода было бы неполным, если бы мы не коснулись времени от Ферапонтова до Кольчугина (1810-1860) в отношении редких книг гражданской печати. Интерес к ним, конечно, был, собирательство не замирало, но если нам ничего неизвестно о специальных антиквариях за этот промежуток времени, зато доподлинно известно о целом ряде книгопродавцев, у которых водились и старинные книги. Многие из них выпускали росписи, реэстры и каталоги, где, наряду с животрепещущими новинками, помещались сведения и о застрявших у них старинных книгах. Прилагаемый при сем список таких книгопродавцев, выпускавших каталоги, не претендует на исчерпывающую полноту, так как дело с обследованием этого периода у нас в библиографии стоит совсем неблагополучно,— им никто не занимался. Это не то, что век XVIII, на который все, начиная с Сопикова, обращали серьезное внимание, а известный библиограф Д.В. Ульянинский довел его до такой исчерпывающей полноты, что появление после его работы (4) каждой новой «росписи» составляет событие. Ни один из перечисленных 39 книжников не был профессионалом-антикварием,— это были просто книгопродавцы-издатели, но у многих из них подчас обнаруживались целые залежи очень редких книг и даже а большом количестве. И чем старше была фирма, тем залежей было больше. От старой Москвы, после смерти Ив. Гр. Колъчугина, остались типичными лишь воскресные базары на Сухаревке и вербные торжища, о которых нельзя не сказать нескольких слов.

Сухаревка и вербные базары. То были любопытные времена, и не так еще давно, лет тридцать-сорок тому назад, когда рынок в Москве привлекал к себе всеобщее внимание; когда любители ждали с нетерпением каждого воскресенья, чтобы не опоздать и попасть первыми на Сухаревку или на вербный рынок, где их ожидали всякие чаяния и где, действительно, они находили то, что превосходило самые смелые их ожидания. Достаточно сказать, что Н.В. Губерти, описавший в известном своем труде (5) 600 перворазрядных редкостей XVIII столетия, собрал их почти все на Сухаревке, правда после упорных и долголетних ее посещений. Появление такого обилия хороших книг на рынках обусловливалось двумя причинами: во-первых, сколько-нибудь сносно организованных постоянных книжных лавок тогда почти не было, а книги обильно, после падения крепостного права, притекали на рынок и покупать их торговцы не успевали. А во-вторых, среди книжников были и такие психологи, которые учли обаяние рынка в глазах собирателя, и в своих лавках закупленный ими за неделю товар не выставляли, не показав его предварительно на рынке.

Шишов П.Б. Яркую фигуру такого типа торговца представлял собою всем старым собирателям известный Павел Васильевич Шишов. Он был большой оригинал и чрезвычайно симпатичный человек. Вез всякого образования и даже малограмотный, он производил самые крупные операции на рынке и буквально затемнял всех своих собратий своим широким размахом. Ровно ничего не смысливший в книгах, не могущий назвать и десятка из имевшихся в его распоряжении многих тысяч книг, он торговал на славу, и к занимаемому им на рынке месту трудно было пробиться сквозь толщу любителей, жаждавших заполучить редкую книгу за бесценок. А место его на рынке было самое большое,— кто снимал сажень, много две, а Шишов всегда располагал свои богатства не менее, как на пяти саженях. Обаяние у публики и тот колоссальный успех, какой имел Шишов при продаже книг, заключались в том, что он продавал книгу, никогда не зная, что он продает. Он даже не открывал книги, а если когда и откроет, то как-то невзначай, часто в середине, взглянет на нее, окинет взглядом и покупателя, и, не моргнув глазом, по какому-то, ему одному известному, соображению, моментально назначает цену — рубль, полтинник, а иногда и три, и пять, и даже десять рублей, смотря по вдохновению, а больше по объему книги. Спросят его бывало: «Почему за эту дорого назначаете?» — «Поди, поищи подешевле»,— ответит он. Но в общем все им были довольны и редко кто уходил от него с пустыми руками. Много прошло через его руки помещичьих и барских библиотек, купленных им за бесценок, но не озолотивших и его. Умер он в нищете и похоронен был, кажется, на общественный счет своих собратьев. Обычный удел многих российских книжников.

Глава вторая.

АНТИКВАРНОЕ КНИЖНОЕ ДЕЛО В ПЕТЕРБУРГЕ.

Сопиков. Эра гражданской книги начинается с Сопикова. Он первый делает грандиозный шаг вперед в деле распознавания качества книги и ее распространения в России. Бакмейстер с его известною «Russische Bibliothek» (6) не в счет, как вышедший на немецком языке и доступный только самому узкому кругу ученых. Пора увлечения редкой книгой за границею в XVIII и в начале XIX столетия была в полном расцвете и породила там огромную библиографическую литературу, разработанную до мельчайших подробностей и облегчавшую собирателям труд разбираться в книжных редкостях по любому предмету. Особенно прославился во Франции труд Дебюра (7), послуживший Сопикову прототипом для его знаменитого «Опыта» (8). Это оттуда он, наш русский Дебюр в деле определения степени редкости и достоинства книг, заимствовал всю ту терминологию, которая так понравилась потом нашим доморощенным книжникам, что прошло вот уже более ста лет, а она все не сходит со страниц антикварных каталогов: «Прередкая,— говорил Сопиков о книге Радищева,— ибо вышло в свет оной не более 60 экземпляров»; «Редка в России»,— говорит он о каком-либо русском издании, напечатанном заграницею; «редка, ибо при нашествии неприятеля на Москву вся сожжена», говорит он о б-м издании Душеньки 1811 года; «редчайшая, ибо все издание уничтожено»,— говорит он о Метафизике Пордече; «очень редка, ибо напечатана для собственного употребления, а не для публики». Но есть и ряд определений, и их подавляющее большинство, без всяких комментариев. «Редка», «очень редка», «достойна особого внимания» пестрят у него на каждой странице. Неизвестно, на основании каких наблюдений делал Сопиков свои определения — как библиограф, получавший сведения из книжных источников и из опросов сведующих лиц, или как книжный торговец, следивший за рынком много лет и знавший, какие книги еще находятся в обращении и каких уже нет,— нам это, к сожалению, неизвестно; известно только, что во время издания своего «Опыта» он служил в Публичной Библиотеке и книжной торговли уже не производил. Но дело от этого не меняется. Как в том, так и в другом случае он стоял на ложном пути. С достоверностью можно сказать, что две трети сопиковских определений не выдерживают критики и должны быть развенчаны. Они на руку были только увлекающимся любителям редкостей и невежественным или нечистоплотным книжникам, пользовавшимся его ремарками, чтобы поднять цену на заведомо ординарную книжонку. И наоборот, многие из помещенных у Сопикова рядовых книг, никакой ремаркой не отмеченные, должны быть возведены в звание перворазрядных редкостей на основании позднейших добытых сведений.

Увлечение возведением книг в редкости. С легкой руки Сопикова увлечение определением редкости описываемых нашими библиографами книг приняло эпидемический характер. В 1829 году П.М. Строев, давший описание библиотеки гр. Ф.А. Толстого (9), из помещенных в нем около 400 №№ только 8 не удостоил никаким эпитетом. Все же остальные носят необычайно разнообразные ремарки: весьма редка, отменно редка, довольно редка, ныне редка, чрезвычайно редка; издание неизвестное; Сопикову неизвестна, и так без конца. В выпущенном им же в 1836 году Описании библиотеки Царского (10) из описанных 286 №№ не имеют отметок о степени редкости только 3, да и то, вероятно, по ошибке. В Дополнении к этим Описаниям (11), помещено 156 №№, из коих только три не удостоились степени редкости. Чертков, выпустивший в 1838-1845 г.г. свой знаменитый каталог (12), был значительно скромнее своих предшественников, не так щедро расточая индивидуальные ремарки, но зато снабдил свое описание следующим заключением: «Многие книги, напечатанные в России, ныне так редки, что их не только купить, но даже нельзя достать для прочтения». С 1868 года начинается вакханалия Березина-Ширяева (13), возводившего в редкости без всякой церемонии самые ординарные книжонки, наводнявшие рынок. Он издал на протяжении 30 лет более десятка томов, поместив в них.многие тысячи книг с ремарками вроде вышеприведенных.

Геннади Г.Н. Бедные собиратели былого времени! Чего им только не навязывали библиографы благодаря своим ремаркам. Больше всех посчастливилось в этом Григорию Николаевичу Геннади (1826-1880), имевшему какое-то исключительное обаяние на собирателей. Мы теперь забыли, да немногие из нас застали появление на свет в 1872 году его книжки (14), содержащей в себе 246 нумеров. Она буквально, как теперь говорят, создала «геннадиевский толк». Люди, доселе ничего не собиравшие, люди, собиравшие что-то бессистемное, стали набирать исключительно только геннадиевские редкости. И у этих почтенных собирателей редкостей появились на полках рядом стоящие книги: «Устав воинский» 1841 г. (по Геннади № 180) и «Достопамятности Москвы» Тромонина 1843-1844 г.г. (№183), и Аннинская библия 1739 г. (№10); «Трутень» Новикова 1769-1770 г.г. (№№ 26 и 27), и мистическая книга «Рассуждение об нетлении и сожжении всех вещей по чудесам царства Натуры» 1816 г. (№125); «История моего котенка» баронессы Корф, 1864 г. (№208); «Исторические сведения о цензуре в России» 1862 г. (№207). И тут же рядом «Description du pou, vu au microscope, par Ph. Karjavine» 1789 г.; «Письмо о камне Тмутараканском» А. Оленина, 1806 г. и «Канон вопиющия во грехах души» кн. Г.А. Потемкина, 1791 г. (№76). И поместился бедный Новиковский «Трутень» стоящим рядом по одну сторону с «Каноном вопиющия во грехах души», а по другую с Каржавинским «Описанием вши, видимой под микроскопом». Выть может, непосвященные в тайны возведения книг в библиографические редкости заинтересуются узнать, почему она попала в книгу Геннади? А потому, что первая напечатана в Кременчуге в только что открывшейся там в 1791 году первой типографии, а вторая потому, что напечатана в швейцарском городе Каруже и наряду с французским текстом в книге имеется и русский. Этого было вполне достаточно для возведения их в библиографические редкости. Были маньяки, собиравшие книги для одной только редкости, не взирая ни на какое ее содержание,— будь то научный трактат, сборник стихов, медицинская диссертация, поваренная книга,— она одинаково была мила его сердцу и находила себе место на полках такого любителя. Читать он их не станет и покупал заведомо не для чтения, а для любования и счета, чтобы сказать, что у него не достает по Геннади всего только 60 №№, тогда как у его конкурента недостает более 100. Знаменитая книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» в первом своем издании 1790 года не утратила своей ценности и после того, как спал с нее цензурный гнет и она сделалась достоянием широких кругов. Для ярых поклонников и собирателей редких книг она и теперь представляет самый страстный предмет вожделения, и теперь появление на рынке нового экземпляра возбудит в сердцах любителей желание обладать такой патентованной редкостью, экземпляры которой известны все на перечет. Книги, возведенные нашими библиографами на степень редкости, в большинстве случаев даже, и не выдерживают этого почетного звания. Набор их совершенно случайный и непроверенный. «Очень редка», говорит Сопиков о книге Агриппы «О благородстве и преимуществе женского пола». Спб. 1784 г. (№2268), а между тем, она до последнего времени лежала в Академической лавке и продавалась по 20 коп., пока ее не скупил всю известный собиратель 20-х годов Нарышкин, чтобы меняться с любителами «геннадиевского толка», так как и Геннади, поверив Сопикову. занес ее в свои «редкости». «Книга запрещенная и редчайшая»,— вещает Геннади о «Воззваний к человекам о последовании вовлечения духа». Спб. 1820 (№180), а она не сходила с полок любого букиниста и продавалась по одному-двум рублям. Можно привести множество таких примеров и желательно было бы опубликование, на основании точных данных, списка развенчанных редкостей. «Habent sua fata libelli». «Все в природе подвержено переменам, и книга имеет свою судьбу», говорит в своем каталоге Бутурлин об альдах (15).

Мода на книги. Как ни странно, но и на книги есть мода. Выла пора увлечения альдами, эльзевирами, Дантом, библиями, миниатюрными изданиями, масонскими книгами, генеалогией. Когда собирали эльзевиры, альдами пренебрегали, и они были в низкой цене. Перестали интересоваться эльзевирами, возвели на пьедестал альды, и они страшно поднялись в цене, а эльзевиры стали отдавать за бесценок. Такая судьба постигла и «геннадиевские» редкости. Отошла их пора — никому они стали не нужны, за исключением немногих книг, не потерявших своего исторического или художественного значения. И сказать теперь, что ими увлекались так, что ничего больше собирать не хотели, никто не поверит, а, между тем, это было. Как происходила на, протяжении длинного ряда лет смена различных увлечений теми или иными видами коллекционерства? Чем вызывалась эта эволюция «смены вех»? Вопрос, быть может, чисто психологический, и найти разрешение его очень затруднительно. Если мы будем искать разрешение в процессе культуры, то натолкнемся на неустранимые преграды, потому что увидим, как с ростом культуры, с появлением новых красот в области творчества и в области техники, самые просвещенные собиратели меняли свои вкусы, увлекаясь нынче одним, а завтра другим, нередко возвращаясь к тому, чем пренебрегали раньше, действительно, менее ценному и по праву ими, казалось бы, оставленному. Если допустить, что это была прихоть, пресыщение богатых людей, то это опять будет неверно, потому что мы знаем, как наряду с людьми состоятельными, увлекались тою же очередной страстью и люди самого скромного достатка, тратя на это последние сбережения. Что люди собирали преимущественно то. чем занимались профессионально: историк — исторический материал, литератор — по литературе, актер — по театру, и т.д., это совершенно естественно: у них должно быть, так сказать, орудие их производства; но наряду с этим была и полочка книг особого назначения, никому недоведомого. быть может, и самому обладателю ею, которая была им милее всего остального и составлявшая их святая святых. Известен был один бас, тщательно собиравший все по декабристам; известен банковский служащий, обладавший прекрасной библиотекой по древнерусской истории; был доктор, собиравший по фольклору; историк, имевший прекрасный подбор литературы по бабочкам на всевозможных языках. Один простой человек, также банковский служащий, интересовался только историей Англии и имел порядочное собрание; особенно полно у него была представлена история просветительных учреждений, университетов, описания библиотек и т.п., и только английских, несмотря на то, что он даже не владел этим языком. Таких случаев не перечесть. Те же узкие специалисты, ушедшие с головой в свою науку, следовали и за модой, господствовавшей в ту или иную эпоху в собирательстве. Кто же были эти великие законодатели моды, эти Ворты библиомании, под влиянием которых время от времени все перекраивалось? кто они, велением коих смещались с пьедестала прежние, казалось, заслуженные поклонения и возносились новые, заслуживающие менее? И все этому рабски подчинялись, не рассуждая, хорошо ли это, дурно ли. Вот вопрос, и если разрешение его не одно только дело чистой психологии, над ним, конечно, стоит поработать.

Характеристика спроса на книги. Какого рода литературой больше всего интересовались собиратели? Ответить на это не легко. Их требования были разнообразны и прихотливы. Как уже было сказано, была пора библиографов-диктаторов, воле которых беспрекословно подчинялись, но и в период отрезвления дело собирательства не стало яснее; те же лица, освободившись от гипноза доктринеров, редко имели какую-либо намеченную, определенную программу; тот, кто имел ее и следовал ей, в силу любознательности часто уклонялся в несвойственные ему сферы, и иногда очень глубоко и с увлечением. Возьмите нашего чистого из чистых библиографа-литератора П.А. Ефремова, типичнейшего из русских собирателей, трезвого, образованнейшего, на котором всего легче примерить дисциплину собирательства, и посмотрите, чем он увлекался. Сохранились каталоги многих антиквариев как русских, так и иностранных с его отметками книг, предположенных им на выписку. Не диво, что он увлекался Лафонтеном во всех его изданиях XVIII и даже XIX века; не диво, что он вообще увлекался, как просвещенный человек, западной литературой; понятны и его отметки книг специально хозяйственных, или медицинских, но вот целый ряд книг по естественным наукам, физике, астрономии, юриспруденции и даже военному искусству. Что это? Пытливость ума высокообразованного человека, жаждавшего знать все, на что он наталкивался случайно, или система? Но системы быть не может, ибо этих отделов, как таковых, в библиотеке его не было. Подобные явления проходят красной нитью не только в одной Ефремовской, но буквально во всех больших библиотеках собирателей, претендующих на какой-либо специальный отдел, но не свободных под час от увлечения и книгами из совершенно другой области. Ефремов был слишком далек от военного дела, но это не помешало ему выписать сочинение Монжа «Искусство лить пушки, пер. с франц. Спб. 1804», и только потому, что оно попалась ему в каталоге Ваганова под №516 наряду с другими книгами и заинтересовало его.

Абсолютно чистых библиотек, свободных от сорной травы, буквально нет ни одной. Что такое редкая книга. Но что же такое действительная «книжная редкость»? Отвечая на это академически-трафаретно, это книга, напечатанная в малом числе экземпляров; это книга, большинство экземпляров которой вскоре по ее выходе в свет подверглось уничтожению или. вследствие цензурного приговора, или вследствие стихийных обстоятельств, как пожар, наводнение и т.п. К этому академики от библиографии присоединяют еще так называемые «зачитанные» книги, как песенники, сонники, оракулы и жестокие романы. Но все это — теории. Стоит же только подойти ближе, как мы увидим: такую картину. Каталоги и полки букинистов пестрят массою, например, книг XVIII столетия, так сказать, книг рядовых, ничем не отмеченных у наших библиографов. Продаются эти книги обыкновенно дешево, по рублю, полтиннику, по два, редко по три рубля. Вы их можете набрать изрядное количество по дешевой цене; здесь будут попадаться и издания Новиковские, и Типографической Компании, и издания провинциальные. Дело пойдет у вас с легкостью, и вы вскоре успокоите себя, что собирать книги не такое уже трудное дело. Но это только до тех пор, пока вы собираете бессистемно. Стоит же вам остановиться на каком-либо предмете, на любом без различия, и вы составите себе план собирания, выписав из библиографических пособий всю литературу по этому предмету, и тогда вы увидите, как картина резко переменится. Из XVIII - начала XIX века возьмем, для краткости, хотя бы Смирдинский период и заглянем в любой отдел, не говоря уже о таких боевых отделах, как «произведения русской словесности в стихах и прозе», насчитывающем 216 названия или «история российская», насчитывающем 604 названия, или «география российская» (143 названия). Но мы возьмем отделы более прозаические, спрос на которые прямо ничтожен, как, например, по сельскому хозяйству, технологии, математике, и вы увидите, что из книг по сельскому хозяйству, коих вышло за взятый период 218, по технологии — 121, по математике — 270 и т.д. вы не найдете и по десятку и не только за раз, а на протяжении многих лет, книг самых рядовых. Исходя из всего этого, из всех этих наблюдений над обращением в продаже книг, неизбежно напрашивается следующий вывод. Редки не только фактические редкости, о которых сказано выше и привилегированная редкость которых вне всяких сомнений. Но редки вообще книги, вышедшие из обыкновенной продажи, которые вы ищете, особенно по системе, задавшись создать какой-либо отдел до исчерпывающей полноты. Если вы собираете без системы, вам незаметно будет, чего у вас недостает; но если вы, вооружившись библиографическими данными, поставите себе целью придать излюбленному вами предмету полноту, близкую к исчерпывающей, вот тут вы увидите необыкновенное, даже можно сказать, курьезное явление. Вам удастся раньше всего собрать патентованные редкости и вы будете вводить себя в заблуждение, думая, что вам удалось собрать «все», и у вас недостает только мелочей, вещей второстепенных, пустяков; но вот на поисках этих «пустяков» вы и встретите самое непреодолимое затруднение. И то, что вам казалось самым незначительным, что вы ожидали найти в первую очередь, будет добываться вами долголетними усилиями. И как бы невелик ни был избранный вами предмет, у вас навсегда останутся длинные desiderata. Возьмите наши государственные книгохранилища (Публичную Библиотеку, Ленинскую Библиотеку), задавшиеся целью собрать все напечатанное на русском языке,— в них есть почти все, что носит название патентованных редкостей, но отсутствует огромная масса вещей ординарных. И это вовсе еще, конечно, не значит, что отсутствующие до сих пор книги редки более, чем те, которые давно покоятся в шкафах книгохранилищ, нисколько,— просто они еще не попадаются до поры до времени на рынке, а попадутся, цена им будет та же, тот же четвертак, полтинник, рубль, в зависимости от объема. И напрасно кричат наши библиографы, а за ними вторят и книжники «Сопикову неизвестна», «в Публичной Библиотеке не находится», и т.д., ибо отсутствие их в библиографии, или в Публичной Библиотеке явление чисто случайное. Но возвратимся к основной теме настоящего очерка. Усилило ли появление «Опыта» Сопикова с его ремарками об определении редкости книги собирательство, возникли ли специальные антикварные книжные лавки с его появлением? По удостоверению Овсянникова, оставившего нам свои воспоминания (16), без которых многое навсегда бы кануло в вечность, в начале XIX столетия, внутри Апраксина Двора торговля старыми книгами уже была. «Тогда была мода, конечно, у людей достаточных, иметь в своем доме библиотеки иногда просто из тщеславия (что случается и теперь),— говорит Овсянников,— из этих-то библиотек каждый день посылались для продажи лакеями и прочей прислугой много книг; оне скупались рыночными торговцами за бесценок».

Цены на книги в начале XIX ст. Но как они на рынке расценивались, об этом, к сожалению, история умалчивает. Нам известно, что в аристократических и богатых домах того времени мода иметь библиотеку считалась такою же необходимостью, как и ливрейного или выездного лакея, но известно и то, что аристократия читала исключительно иностранные книги; купечество не читало ничего, а среднее сословие очень мало. Но эта мода все же поддерживала русскую книжную торговлю, хотя львиная доля доставалась иностранцам, откуда выписывались и привозились с оказией иностранные книги. Насколько велик был спрос на редкие русские издания, об этом мы не знаем, но что они водились в книжных магазинах и расценивались довольно высоко, об этом свидетельствуют «Росписи» Плавилыцикова (1820-1826) (17) и Смирдина (1828) (18).

Плавильщиков и Смирдин. Несмотря на отсутствие в этих «Росписях» ремарок, сами цены, выставленные за ту или иную книгу, ярко свидетельствовали о степени ее редкости. Так, небольшая книжка Новикова «Древняя российская идрография», вышедшая в 1773 г., расценивалась уже в 40 руб., в то время, когда нормальная цена за такой объем книги за столь же старинную книгу была всего 3 или 4 руб., как «Журнал путешествия Екатерины II в полуденные страны», Спб. 1786, или «Топографические примечания на знатнейшие места путешествия в Белорусские Наместничества» Спб. 1780, книгу, изданную несравненно роскошнее, со множеством великолепных виньет; или книга Бакмейстера в 4-х частях «Топографические известия для описания Российской империи», Спб. 1771-1774 г.г., оценена была всего в 5 руб. Такая же небольшая книжка, вышедшая в 1792 году под заглавием «Книга большому чертежу», оценена даже в 100 руб. в то время, как и «Древняя Российская Вивлиофика», вышедшая в 20 больших томах в 1788-1791 г.г., имела ту же расценку за весь комплект. Сравнивая цены Плавилыцикова 1820 года с ценами его наследника Смирдина 1828 года, мы наблюдаем любопытную картину. Цены у Смирдина не только нигде не повысились, но ярко выразилась даже тенденция к снижению. Так, знаменитое Валуевское «Описание Села Коломенского» 1809 года, вместо 50 р., расценено уже в 40 р.; Описание С.-Петербурга Богданова-Рубина 1779 г., вместо 26 р. — 15 руб.; петровское издание «Книга историография» 1722 г. вместо 40р. — 25 р.; новиковская «Идрография» 1773 г. вместо 40 р. — 25 р. и самый новиковский «Опыт исторического словаря о российских писателях» 1772 г. был понижен с 25 р. на 15 р. Но «Книга большому чертежу» у Смирдина совсем уже не значится. В то же время мы наблюдаем такое явление. У Смирдина появляется масса книг, совсем пропущенных у Плавильщикова, и в том числе, почти полностью, все петровские издания, все редчайшие теперь периодические журналы XVIII века, и по ценам очень низким. Так, ненаходимые ныне совсем: тобольский журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» 1791 г. оценен всего в 25 р.; «Поденщина» 1769 г. — в 10 р.; «Магазин Английских мод» 1791 г. — в 15 р.; «Модное ежемесячное издание» в четырех частях — в 20 р. «Трутень» 1769 г. — в 10 р. и т.д. Однако «Мешенина» 1773 года, «Пустомеля». 1770г., «Ни то и сiо» 1769 г. и первое издание «Живописца» 1772 г. были и тогда настолько редки, что совсем не попали в Роспись. Что период времени приблизительно от 1815 до 1825 г. был порою приподнятых цен, показывает не одна «Роспись» Плавильщикова. В Румянцевском Музее, что ныне Библиотека имени Ленина, сохранился любопытный документ, еще убедительнее свидетельствующий об этой тенденции к повышению. Это — печатный «Реэстр книгам Матвея и Ивана Глазуновых». М. в вольной типографии М. Пономарева 1813 г. Изд. 2-е. 8°, 72 стр. Внешность экземпляра этого «Реэстра» такова, что по всем признакам он служил справочником для книжного магазина .или библиотеки. Не отличаясь ничем от аналогичных «реэстров» того времени, имея общий алфавитный порядок по авторам, с краткими и неверными заголовками, без указания места и года издания, тем не менее он драгоценен для нас включенными в него рукописными добавлениями двоякого рода. Первые относятся к переоценке всех книг, с ярко выраженной тенденцией к повышению, приблизительно в полтора раза, а иногда и более. Так, знаменитый «Путеводитель к древностям и достопамятностям Московским», 4. ч., М. 1792-1793, вместо печатной цены в 7 р. 60 к., в рукописной показан уже в 12 р., петровский «Регламент» вместо 70 к. — 1 р. 50 к. и т.д. Любопытно отметить, что это значительное повышение по всей линии произошло чуть ли не в год издания «Реэстра», ибо бумага, на которой проставлены новые цены и иные дополнения, имеет водяной знак 1813 года. Неизвестно, чем вызвано было это повышение цен, господствовавших затем сплошь до появления «Росписи» Смирдина,— наступившим ли успокоением после войны 1812 года и, вследствие этого, повышенным спросом на книги, или, наоборот, дороговизной продукции, как следствием войны. Другой интерес ленинского экземпляра «Реэстра» Глазуновых заключается в дополнительном перечне многих книг, пропущенных в «Реэстре» с указанием у кого из московских книготорговцев они продаются. Из двенадцати приведенных фамилий, пять встречаются впервые, совершенно доселе неизвестные, а именно: Романчиков, Порывкин, Телепнев, Инихов и Горн. Они все обозначены в приложенном здесь списке Московских книгопродавцев под 1813 годом исключительно лишь на том основании, что сведения о них извлечены из приложения к Глазуновскому «Реэстру», писанного на бумаге с водяными знаками 1813 года. Других, более достоверных признаков времени их деятельности, к сожалению, не имеется, и она остается пока terra incognita. Остальные семь имен, упомянутых в «Реэстре», следующие: И. Глазунов, Свешников, Зайкин, Ширяев, М. Глазунов, Ступин и Немов. Все они известны по издававшимся ими каталогам и указаны в нашем списке в соответствующих местах. На деятельности Плавилыцикова и Смирдина, как не специально посвятивших себя антикварному делу, мы останавливаться не будем, но их «Росписи», как первые, засвидетельствовавшие в то уже время степень редкости книг, для нас должны быть драгоценны. Любопытно отметить, что в большинстве случаев они совсем не считались с сопиковскими ремарками. Так, «Душенькины похождения» 1778 года отмечена у Сопикова как издание «очень редкое», у Смирдина оценено всего в 5 р.; «Антимахиавель» 1779 г. у Сопикова — «редка», у Смирдина — 8 р., «Библиотека духовная» Сковороды 1798 г. — 3 р.; петровское издание, одно из самых первых «Книга о способах творящих водохождение рек свободное» 1708 г. всего 10 р., «Трудолюбивый Муравей» 1771 г. — 10 р. и т.д. Но правда и то, что много .книг, отмеченных у Сопикова редкими, совсем не попали в «Росписи». Массонские издания, таившиеся в то время, как запрещенные, совершенно отсутствуют в них. Торговля Плавилыцикова помещалась на Невском проспекте против Гостиного двора, и перешла потом к Синему мосту, где ее в 1823 году и унаследовал Смирдин, остававшийся там до 1830 года, после чего перешел на Невский проспект, д. Католической Петропавловской церкви. Здесь он справлял свое знаменитое «Новоселье», на котором присутствовали все лучшие писатели того времени: Пушкин, Жуковский, Вяземский, Крылов, Греч, Булгарин, Хвостов, Шаховской и другие, подарившие ему каждый, в ознаменование этого события, свое новое произведение, из которых и составился сборник «Новоселье» (19). В нем на превосходной виньетке заглавного листа первой части, рисованной Брюлловым, изображены гости за обедом у Смирдина. На. заглавном листе второй части изображены Вяземский и Пушкин, разговаривающие в магазине Смирдина, сам Смирдин за конторкой и его прикащики Ножевщиков и Цветков. Цветков, изображенный с двумя связками книг, замечателен тем, что знал наизусть по нумерам каталога все книги в магазине, а их было более десяти тысяч названий. Эта виньетка рисована Сапожниковым и гравирована Галактионовым.

Петербург, Апраксин двор. Средоточием антикварного книжного рынка в Петербурге с первой четверти XIX столетия и вплоть до 1862 года был Апраксин двор на Садовой улице. Сначала здесь торговали прямо на развале, на разосланных на земле досках, но затем постепенно обзавелись ларями и даже лавками. Торговцев было много, и площадь, отведенная под торговлю книгами, равнялась 600 квадратным саженям. Особенно известными сохранились имена Матюшина, Исаева, Ухтина и Холмушина и о них нельзя не сказать нескольких слов.

Матюшин Я. В. Самым оборотистым из рыночных торговцев, с энергией, не знавшей границ, был Яков Васильевич Матюшин. Начав свою торговлю в 1815 г. на Садовой улице, он перенес ее в 1832 г. в Апраксин двор. Обладая достаточным знанием, он обходил каждый день всех книжников и скупал у них все лучшее, что они успевали приобрести за день. Таким образом у него всегда был преизбыток всевозможных редкостей. Особенное тяготение имел он к театральным пьесам, альманахам и журналам, которых нередко у него сосредоточивались полные коллекции. Овсянников рассказывает, как однажды искали купить в Англию коллекции двух русских газет: «Русского Инвалида» и «Северной Пчелы» и нигде не могли найти; в редакциях их также давно уже не было. А у Матюшина нашли и купили. «Вообще лавка его была литературный музей, а сам он — книгопродавец-антикварий»,— образно заканчивает Овсянников. Все его дорогое собрание книг погибло в пожар Апраксина двора в 1862 году. Умер он в 1869 г., не воскресив уже после пожара своего дела.

Исаев, Н.И. Не менее энергичным и предприимчивым был Николай Исаевич Исаев, начавший торговлю с 1828 года. Его профессией было — распроданные издания. Не довольствуясь каждодневным утренним обходом всех торговцев, он углублял свои экскурсии и по домам, где ему нередко удавалось покупать книги и целыми библиотеками. У него можно было найти чрезвычайно редкие издания.

Ухтин Д.И. Демид Иванович Ухтин, один из старейших петербургских букинистов, начавший торговлю в доме гр. Апраксина еще в конце XVIII столетия. Не зная никакого языка, кроме русского, он, однако, торговал всевозможными старинными изданиями и сортировал их в своей лавке по наречиям: спросят у него французскую книгу, он подведет покупателя к штабелю французских книг и скажет: «вот, посмотрите сами»; спросят латинскую, подведет к другому штабелю, немецкую — к третьему и т.д. Память у него была изумительная. Русские книги, находившиеся у него в лавке, он знал наизусть и все помнил, где что стоит, несмотря на отсутствие какой бы то ни было системы. В 1835 году он ослеп, но торговлю свою продолжал, приняв в компаньоны зятя, отличавшегося, наоборот, беспамятностью. При такой обстановке происходили нередко забавные курьезы: спросит покупатель какую-нибудь книгу,— зрячий зять отвечает: «нет», а слепой тесть утверждает обратное и начинает объяснять зятю, где должна находиться требуемая книга и какого она объема: в таком-то углу, в третьем штабеле, по средине. И так точно — книга розыскивается и покупатель удовлетворяется. Умер Ухтин в 1846 году. Быть может, читателю не совсем ясно, что значит «штабель». Дело в том, что в прежнее время, особенно в Петербурге, в ларях, а иногда даже и в лавках, за теснотою помещения, или по каким-либо иным экономическим причинам, полок не имелось совсем, а книги лежали по стенам стопами, нередко доходившими до потолка. Это и были штабели. Конструкция их была изумительная — они никогда не разваливались. А было этих штабелей не один ряд, а иногда и два, и три; свободная площадь, остававшаяся для сидельца, была очень незначительной, и вот на этой площадке в два квадратных аршина продавец должен был производить буквально эквилибристические упражнения, доставая без ошибки из того или другого штабеля требуемые книги, из середины, снизу. При этом нужно сказать, что никакой системы, ни общего алфавита не было ни у кого и в помине. Книги укладывались по форматам, и штабели росли по мере приращения. Мы знаем по имени немногих прославленных феноменальной памятью старых книжников, но можно с достоверностью сказать, что все они — Кольчугины, все они — Ухтины, Цветковы. Это было какое-то особое книжное племя, одаренное исключительными свойствами, . не наблюдаемыми ни в какой другой профессии. В Апраксиной рынке, до его пожара в 1862 году, одних лавок и ларей было до двадцати, не считая более мелких книжников, торговавших на развале. К этому следует еще присовокупить целую корпорацию так называемых «племянников» — рыночных торговцев в разнос; они знали свое дело не хуже своих состоятельных собратьев, и последние их побаивались, стараясь задобрить, чтобы они не сообщали о продаже другому. Апраксин двор был наводнен книгами. Помещики, главные его потребители, почуяв приближение освобождения крестьян от крепостной .зависимости, не только перестали покупать, но сами повезли продавать целые библиотеки, и на рынке образовался такой затор, что многие торговцы не выдержали и разорились. Жертвой помещичьего краха был и Николай Гаврилович Овсянников, один из крупных петербургских торговцев, потерявший в лице помещиков главных своих покупателей.

Кризис антикварного рынка. Вот картина, при которой 28 мая 1862 года произошел пожар Апраксина двора, истребивший все и перевернувший петербургский антикварный рынок настолько резко, что его следует делить прямо на два отдельных периода — до пожара Апраксина и после него. Пожар Апраксина двора наложил на всю физиономию петербургского собирательства такую неизгладимую печать, что пережившие это событие так и не примирились в течение целых десятилетий с новым порядком, с новыми расценками. Драма старых собирателей, как Ефремова, Ровинского, Дурова, Березина-Ширяева и других не поддается описанию. То, что продавалось до пожара Апраксина по пяти, десяти, двадцати копеек, превратилось в рубли и сделалось нетерпимым старым собирателям. Ярким показателем господствовавших в то время на рынке цен может служить известная библиотека Дурова, владелец которой имел манеру, драгоценную для статистики, но преступную с точки зрения библиомана, помечать на заглавном листе, правда очень мелко, но, увы, чернилами, сколько и когда было заплачено за книгу. По этим дуровским пометкам можно определенно констатировать, что в Апраксином рынке степень редкости книги в расчет не принималась, а принимался лишь ее объем. Редчайшие издания, имевшие несчастие быть миниатюрными, носили пометку в 10, 25 и много в 50 коп. И, наоборот, «волюминозные», самые ординарные, были расценены сообразно их объему. И не мудрено, что бедный Готье, которому досталась эта библиотека, мало сведующий в русских книгах, продал библиофилу Остроглазову за 10 р. подлинное «Путешествие» Радищева, имевшее, вероятно, такую пометку. После пожара Апраксина уцелевшие от полного разорения книжники разбрелись по всему Петербургу. Стали нарождаться лавки на Садовой в доме Публичной Библиотеки, Пажеского Корпуса; подоспел к этому времени Ново-Александровский рынок, где потом образовался целый книжный ряд. Обильно насадились книжные лари на мостах, у скверов; образовались лавки и на Васильевском Острове, пожелавшие поближе обслуживать университет; стали возникать лавки на Симеоновской улице и, наконец, на Литейном, которому суждено было сыграть в после-апраксинский период доминирующую роль. Но пока что, ни один из рассеявшихся по всему Петербургу книжников не заявил себя мало-мальски солидно. Новых Матюшиных не появлялось, да и не для кого было им появляться. Петербург переживал кризис; падение крепостного права и новые после Апраксина цены делали свое дело: книга подорожала, старый покупатель остался непримирим и замкнулся, а новый нарождался туго. При такой обстановке в 1876 году возникла на Садовой, рядом с Публичной Библиотекой, антикварная торговля М. Николаева, которому выпала высокая честь быть пионером в деле издания антикварных каталогов на Руси.

М.Н. Николаев, пионер по изданию антикварных каталогов. В прилагаемом при сем списке петербургских книгопродавцев-антиквариев, выпускавших каталоги, хотя Николаев стоит на четвертом месте, но трое первые не в счет, как простые книгопродавцы, в каталогах которых только случайно попадались распроданные и редкие издания. Начало же чисто антикварных каталогов было положено Николаевым, который, в 1880 году выпустил в Петербурге «Каталог антикварных книг на русском языке, продающихся в книжном складе М. Николаева, в С.-Петербурге, Большая Садовая рядом с Публичною библиотекою, д. 12». Это был чрезвычайно интересный человек. Главной специальностью своей он избрал геологию и естественно-исторические науки, и этот отдел у него доминировал надо всем, но волей-неволей накоплялись книги и по другим отраслям знаний. И вот, в 1880 году он решился предпринять небывалое в России дело,— издать каталог антикварных книг, да издал его так, с такой тщательностью и знанием дела, что и долго после никто из его последователей не мог к нему приблизиться. Разбитый на мелкие отделы, со строгим алфавитом, снабженный всякими замечаниями и пояснениями, напечатанный прекрасным отчетливым шрифтом, он облегчал по нему справки до минимума. И если бы у нас все грядущие антиквары сняли у него пример, был бы сделан в библиографию такой ценный вклад, равного которому трудно представить. Увы, этого не случилось. Очевидно, не легко быть пионером. Николаевские каталоги, имевшие все данные на успех, с хорошо подобранными, интересными и серьезными отделами, с ценами божескими для после-апраксинского периода, правда, и через 18 лет все еще не переносимыми старыми собирателями, не привились. Только через два года он решился выпустить второй каталог; еще через два года третий, и уже видно было, что струны натянуты и готовы лопнуть,— каталоги были отпечатаны экономно, без обложек. Выпустив в течение 9 лет семь каталогов и опубликовав в них 6317 сочинений, он прекратил издавать их совсем. Особенно интересны были №4-й «Сочинения по географии, этнографии и статистике России и соседних с нею стран» и №6 «Исторические сочинения о России». Ему, единственному, на протяжении всего 40-летнего каталожного периода, удалось иметь редчайшую петровскую книгу 1716 года «Алкоран о Магомете, как закон турецкий», которую он и опубликовал в своем шестом каталоге, назначив за нее необыкновенно скромную цену в 16 р. С Николаевым сошел со сцены последний из могикан Апраксинского типа, хотя уже немного и модернизованный, но еще не освободившийся от прежней системы замкнутости и чуждый восприятия новых явлений и новых требований в области антикварного книжного дела. А жаль. Имей он побольше чуткости, побольше инициативы, успех ему был бы обеспечен. Он имел для этого все данные, а именно: педантизм, доведенный до мелочей, любовь возиться постоянно с книгами и вечную заботу о приведении их в хорошее состояние, и, что самое высокое для идеального русского книжника, крайнюю нетребовательность к жизни — он мог питаться только одним хлебом и чаем. Особенно симпатична была его кропотливая работа над приведением в сносный вид купленной им на рынке в истерзанном виде редкой книги. С какой любовью и горечью он разглаживал смятые уголки, составлял разодранные остатки гравюр; как он укоризненно качал кому-то головой, видя безнадежность собрать утраченные части.

Мартынов И.Г. Расцвет увлечения «геннадиевскими» редкостями совпал, или вернее сказать, вызвал появление на свет в 1874 году профессионального поставщика этих прославленных редкостей. Таковым был Ив. Гавр. Мартынов (1840-1889), ученик Исакова, первый на Руси, присвоивший себе звание «антиквара». До него торговцы старыми книгами именовались просто книжниками, иногда старинщиками; позднее вошло в употребление слово «букинист», которое так понравилось, что некоторые торговцы писали на вывесках «Книжная торговля под фирмою "Букинист"». Магазин И.Г. Мартынова помещался в Петербурге на Литейном проспекте, в д. Шереметева. Несколько вкусивший плодов просвещения, владеющий языками и знакомый с заграничным рынком, он счастливо отличался от своих малограмотных собратьев и был популярен среди крупных коллекционеров, каковых, главным образом, и обслуживал, пренебрегая всеми остальными. Начав с 1883 года издавать антикварные каталоги, он сразу заявил себя в публике дорогим продавцом, но это его мало огорчало и он не считался с мнением большинства, имея определенный кружок покупателей, на которых и рассчитывал. Он мог бы спокойно обойтись и без каталогов, но как европейский человек, почуявший, по примеру Запада, обаяние для покупателя твердых цен, хотел укрепить эти цены печатными каталогами, а тем более в России это было новинкой. Каталоги его, составленные без всякой системы и даже при отсутствии алфавитного порядка, тем не менее были интересны обилием редкостей, а еще более впервые введенными в них «Desiderata». В этих «Desiderata» ясно обнаруживался спрос того избранного кружка собирателей, который Мартынов обслуживал. Искались геннадиевские редкости, петровские и новиковские издания, сатирические журналы XVIII столетия, книги по генеалогии, масонству, фольклору и по истории Москвы. Все эти списки перворазрядных редкостей, даже не редко уник, чрезвычайно любопытны и могли бы составить хорошую книжку первоклассных редкостей; особенно интересен материал по истории Москвы, для кого-то розыскивавшийся Мартыновым. Имели ли эти воззвания практические результаты, удавалось ли Мартынову что-либо получить из своих Desiderata? Увы, очень немного. И не мудрено. Каталоги Мартынова, будучи печатаемы в самом ограниченном числе экземпляров, вращались как раз в том же заколдованное кружке любителей, для которых эти редкости и предназначались. Проникни его каталоги глубже, в среду не собирателей, а в медвежьи углы держателей книг, в провинцию, куда не вступала еще дотоле ни одна нога столичного антиквария, результат, быть может, был бы и несколько иной, потому что по новизне приемов поисков, до Мартынова не практиковавшихся, ему, при полном отсутствии у него серьезных конкурентов, что-нибудь и удалось бы получить, но немногим более и в этом случае, ибо те «белые вороны», которые подобрал Мартынов в своих «Desiderata», не приходят скопом, не приходят тогда, когда их ищут, так сказать, профессионально, а являются они всегда невзначай и оттуда, откуда меньше всего их ожидают. Это — аксиома. При таких условиях дело с обслуживанием одними редкостями узкого кружка библиоманов не могло у Мартынова развиваться. Он больше искал, чем имел. У него спрос превышал предложение. Структура антикварного дела, в отличие от всех других предприятий, такова, что здесь успех не в моменте продажи, а в моменте покупки. И Мартынов хирел. Слава его, как певца геннадиевских и иных редкостей, блестела недолго. Дело обслуживания узкого кружка любителей одними редкостями оказалось нежизненным, по крайней мере, у нас на Руси. Собратья Мартынова по профессии не только не завидовали его успеху, а. смотрели на него с соболезнованием, как на пропащего. Один прыткий сынок входившего уже тогда в славу московского антиквария вздумал было начать издание каталогов, но получил от ретроградного родителя такой отпор, что должен был на время оставить свою затею. «Мало тебе примера Мартынова, хочешь и ты без штанов остаться», говорил ему отец. Бедный пионер по постановке в России антикварного дела на европейский образец действительно успех с каталогами имел очень слабый. Издав их 7 нумеров и опубликовав в них до 9000 названий, он тем и кончил свое предприятие. Ошибка Мартынова, имевшего все данные для широкого успеха, заключалась в двух причинах: ограниченном распространении своих каталогов и в высоких ценах, с которыми большинство собирателей примириться никак не могли, памятуя совершенно иную расценку, по которой еще можно было кое-что добывать у мелких букинистов. Правда, что он и не расчитывал на массу, таксируя книги для избранного кружка своих постоянных клиентов. Но это дело ненадежное и слишком рискованное, могущее неожиданно подвергнуться различным переменам. Постоянные и верные своему поставщику покупатели хотя и могут одни питать его, но все до поры до времени. Так случилось и с бедным Мартыновым, понадеевшимся построить свое благополучие на одних них.

Успех каталогов Клочкова и Шибанова. Неудачный дебют Мартынова в роли реформированного на европейский образец антиквария ошеломил было его собратьев, но время брало свое. Молодому поколению книжников душно было вести дело в узких примитивных рамках своих предшественников. До них доходили иностранные каталоги, они чувствовали их несомненный успех. Это была пора любительского спорта. Хотелось нащупать новых покупателей. Более передовые книжники смекали, что должны быть интересующиеся редкой книгою и не в одной их округе, не только тот замкнутый десяток, который к ним заглядывал, но и где-то еще и в других городах. Назрела пора обслуживания провинции. За это дело первые взялись Клочков в Петербурге и Шибанов в Москве, одновременно начавшие в 1885 году издавать свои каталоги, широко распространяя их не только по всем культурным центрам России, но и заграницею. Успех был колоссальный. Клиентура, по крайней мере количеством, увеличилась в сотню раз. Отовсюду посыпались заказы, а еще более запросы и предложения без конца. Завязалась крепкая связь с городами, с разобщенной доселе провинцией, с далекой Сибирью. Последовал ряд «разъяснений» мнимо-редких, мнимо-распроданных изданий. Кому неизвестно, что существует масса книг, имеющих, так сказать, местную редкость? Еще Сопиков начал употреблять термин «редка в России», термин, можно сказать, смехотворный. Что значит «редка в России»? Кто же мешает выписать эту книгу из-за границы? Но и здесь, в России, мы знаем не менее курьезные явления. Кажется, недалеко отстоят Москва от Петербурга, а сколько есть книг, таксирующихся в Москве как распроданные, а в Петербурге от них полки ломятся, и обратно. Особенно неблагополучно стояло дело с провинцией. Харьков, Казань, Киев, Одесса, Варшава имели буквально залежи книг, считавшихся в Москве редкостями. Получить же здесь книгу, изданную во второстепенных русских городах, а тем более в Сибири, было явлением экстраординарным. Счастливец, которому удавалось раздобыть провинциальное издание, в восхищении рассказывал об этом, как о событии из ряда вон выходящем; слушающие завидовали ему, а в это время бедный автор прекрасного и важного труда, курский или вятский, горько сетовался на судьбу, что книга не идет у него с рук.

Клочков В.И. Делу сближения с провинцией особенно много способствовал В.И. Клочков (1850-1915), составивший, можно сказать, эпоху. Начав издавать с 1885 г. каталоги, он далеко оставил за флагом всех своих книжных собратьев, выпустив в течение 30 лет 576 каталогов, число не только никем не превзойденное в России, но небывалое для такого периода времени и заграницею. Его каталоги, содержащие огромное количество материала, хотя нередко повторяющегося, могли бы представить значительный вклад в библиографию, но составленные без всякой системы, а подчас даже и без простого алфавита, они, к сожалению, совершенно недоступны для справок и представляют собою кладбище навеки погребенных. Был один смелый, который покушался воскресить это кладбище. Он выписывал от Клочкова два экземпляра каждого каталога и сейчас же наклеивал на карточки, создавая один общий алфавит. Работа шла у него превосходно, и к нему открылось целое паломничество для справок, но судьба скоро пресекла его жизнь. Это был Василий Федорович Фрейман, один из членов Русского Библиографического Общества. Он умер 21 августа 1905 года. Куда девалась эта его гигантская работа? Состав каталогов Клочкова был необыкновенно пестрый. Он не пренебрегал ничем и вместе с редчайшей книгой, вроде «Путешествия» Радищева, он не задумывался помещать в тот же каталог и подержанный экземпляр переводного романа, и разрозненную книжку приложений к «Ниве» и т.п. «Одними Радищевыми не проживешь»,— обыкновенно отвечал он на замечания о неразборчивости в выборе книг для каталога. Книгу он знал довольно хорошо, особенно русскую; разбирался и в иностранных, имея тяготение, главным образом, к французским иллюстрированным XVIII века, как и все вообще книжники-антикварии. Но, странное дело, он не переносил славянских старопечатных книг и древних рукописей и открещивался от них, как черт от ладана; и не один он, но буквально все новое поколение книжников; случалось то, что они вымещали как будто злобу своим предкам за их нелюбовь к «гражданизму». И как те органически не переносили вторжения этого нового элемента в их старый мир, так и эти пренебрегали всем старым. Но есть и разница в мировоззрении старого и нового поколения. Первые сознательно открещивались от «гражданизма», как от ереси, могущей осквернить чистоту их устоев; вторые — чисто по невежеству, не желая заниматься скучным делом изучения палеографии и славянских текстов. Покажется невероятным, но это факт, что ни один почти из новых книжников не мог разобрать даже славянского года,— это было всегда их камнем преткновения; об определении же эпохи и говорить уже не приходится. Вот причина, почему у них не водились старопечатные книги и не заглядывали к ним лица, интересующиеся ими. Но при всех этих недочетах деятельность Клочкова была огромна. Через его руки прошла масса книг, много крупных библиотек, как петербургской Воронцовскои, гр. Апраксина, Ровинского, Семевского и других. Он не любил долго задерживать книги и продавал их быстро и доступно для всех. Его система была такова: приобретя какое-либо крупное собрание, он сейчас же рассылал приглашения своим постоянным клиентам; они не медленно являлись к нему in соrроrе, и через несколько дней от покупки оставалось лишь то, чем были награждены его покупатели ранее. Только эти остатки и поступали уже в каталог. Таким образом масса ценного малоизвестного материала, прошедшего за 30 лет через руки Клочкова, увы, так и осталась незафиксированной. Но и при всем этом он успел опубликовать огромную массу книг. К сожалению, должно сознаться, что подробностью описания книг Клочков не отличался, давая самые краткие заглавия и суммируя приложения без указания способа исполнения. Одно время он снабжал описания длинными цитатами хвалебного свойства, взятыми из трудов наших библиографов; самым излюбленным его панегиристом был Березин-Ширяев. Но и эту затею потом он оставил, и без того дела его шли хорошо. Не вкусив нигде просвещения, как и все российские книжники, он издавал и иностранные каталоги, составляя их сам; были каталоги, целиком посвященные французским, немецким и даже английским книгам. В.И. Клочков был необычайно популярен среди клиентов и всех имевших с ним соприкосновение. Это был необыкновенно доброй души человек, всеми любимый и уважаемый. Скончался он в 1916 году 26 мая совсем еще не старым человеком, пав, можно сказать, жертвою привязанности к своему магазину, где находился безвыходно целый день до поздней ночи (антикварные магазины в то время закрывались в 11 часов вечера), питаясь одной сухой пищей и чаем.

Ваганов. Успех с каталогами Клочкова и Шибанова не породил, однако, много подражателей. Только год спустя в Петербурге появились тощие и немудрые каталожки «Букиниста» Ваганова, скромного отпрыска большого книжного рода Вагановых, шумевших в свое время в Апраксином рынке до его пожара. Малограмотно составленные, с более чем посредственным подбором книг, среди коих на протяжении девяти каталогов, вышедших за время с 1886 но 1889 г. не проскользнуло буквально ни одной библиографической редкости, они не были популярны среди коллекционеров и так же тихо скончались, как и появились.

Гартье Э.К. Другое дело — Гартье, Эмиль Карлович (1849-1911), один из очень немногих просвещенных русских книжников, хотя и не совсем русского происхождения (родился в Пернове Лифляндской губернии, где и окончил гимназию). Он был сначала учеником Риккера, а затем Гашета в Париже, где имел потом даже свое собственное книжное дело, но с 1877 года мы его видим уже в Петербурге, и с этой поры, вплоть до своей кончины, последовавшей 30 декабря 1911 года, он всецело принадлежал Петербургу. Имея, вероятно, достаточно средств, а еще больше предприимчивости, Гартье, при появлении своем в Петербурге, сразу довел крупное книжное и издательское дело, наименовав его «Российская Библиография». Предприятие его помещалось на Невском проспекте на углу перед Казанским собором и занимало огромный бельэтаж с массою служащих. В 1880 году он предпринимает для обслуживания своей клиентуры собственный библиографический журнал под тем же названием, что и магазин, по программе, послужившей потом прототипом для «Известий» Вольфа. Имея тяготение к антиквариату, он завел в своем журнале отдел библиофилии, привлекши к участию почти всех тогдашних библиографов и ученых коллекционеров. Благодаря живому, умелому подбору статей и новизне замысла и как единственный, журнал был очень популярен и сделался настольным у каждого любителя и собирателя книг. Но при ограниченности у нас в России кружка любителей и полном равнодушии большой публики к подобного рода изданиям, журнал не мог быть долговечен и прекратился на роковом третьем году своего существования, при значительных пожертвованиях со стороны издателя. К этому времени Гартье постигла неудача и с своей широкой книжной деятельностью он вынужден был переселиться. в более скромное помещение на Фонтанку, № 40, где сначала торговал, скупаемыми им остатками изданий, а затем перешел на чистый антиквариат, изменив и название своей фирмы — «Российская Библиография» Гартье была заменена скромным анонимом «Посредник». Но и в новом предприятии Гартье скоро обнаружил свои природные качества человека широкого размаха. Скупив несколько библиотек, в 1886 году он выпускает большой антикварный каталог в 2000 №№ по чисто европейскому и именно парижскому образцу. Школа Гашета отразилась потом и на всей его последующей деятельности. Придав своим каталогам типичную французскую внешность, давая им интересные заголовки с перечислением содержащегося в них материала, расположенного к тому же на дробные интересные отделы, он имел все данные для успеха, ярко выделяясь постановкой дела перед своими немудрыми российскими собратьями. Каталоги следовали, один за другим, и в течение одного 1886 года Гартье выпустил их целых четыре, составивших более 300 страниц, опубликовав в них до 8000 №№ как русских, так и иностранных книг. Дела его шли настолько.хорошо, что он перешел затем на Невский проспект, куда доселе не осмеливался вступить ни один из книжных антиквариев, боясь непосильных расходов. Здесь его антикварная деятельность достигла наибольшего развития. Здесь ему посчастливилось купить редкостную французскую библиотеку тогдашнего петербургского собирателя пастора Кротэ, в которой были налицо все лучшие иллюстрированные издания XVIII века и другие раритеты и притом в прекрасных экземплярах. В 1888 году Гартье выпустил каталог, целиком посвященный этой библиотеке (20), поразивший как своей небывалой дотоле в России внешней роскошью, так и внутренним содержанием,, показав при этом все знание приемов, усвоенных французскими антиквариями. Каталог этот, как представляющий целый состав замечательной библиотеки и как снабженный обширными примечаниями при описании особенно выдающихся редкостных экземпляров, в переплетах лучших парижских мастеров XVIII и XIX веков Padeloup, Derome, Thouvenin, Bozerian, Chambolle-Dura, Marius Michel и других, со снимками, является чрезвычайно ценным вкладом в библиографию и первым роскошным иллюстрированным изданием антикварной фирмы в России. Были экземпляры, выпущенные с особенной роскошью; был даже «exemplaire unique». Помимо особенной бумаги с большими полями, помимо двойного etat, из которых одно на японской бумаге с отпечатанными avant la lettre, он облечен в чудесный подписной марокен петербургского мастера Jules Меуеr. Каталог этот имел большой успех и книги хорошо раскупались. Гартье был в это время на зените своей славы и благополучия. Но правы были русские книжники, да и не одни они, но и большинство европейских, ютясь в закоулках, нередко в верхних этажах. и не рискуя вылезать на большие дорогие улицы. Долгим опытом и наблюдениями они прекрасно учли, что временной успех не должен кружить их головы; что библиотеки, подобные Кротэ, попадаются не часто; что покупатель на редкую книгу на улице не рождается и для создания его не требуется ни роскошное помещение, ни всякая иная помпа, а нужно нечто иное, нужно знание. Энергичный, необычайно самоуверенный и предприимчивый, но не обладавший достаточными познаниями, особенно в русских книгах, Эмиль Карлович Гартье пренебрег этими прописными истинами и дорого за это поплатился. Случилось так, что после библиотеки Кротэ у него не было значительных покупок и он не мог выпустить даже ни одного интересного каталога в течение долгого времени. Это не замедлило отразиться на оборотах, что при громадных расходах в дорогом помещении на Невском было очень чувствительно, и дело быстро начало увядать. В довершение неудач, в декабре 1894 года, Гартье постигло огромное несчастье — пожар в его магазине, не столько истребивший, сколько испортивший большую часть его товара, после чего немногое удалось ликвидировать, все же остальное было продано в макулатуру. Застрахован магазин не был. Несчастье это окончательно расстроило дела Гартье и не дало ему возможности более оправиться. После пожара мы видим его в небольшом магазине уже на Литейном (д. №58), а позднее еще в меньшем, на Пантелеймоновской, где он спустился уже до того, что стал торговать открытками и дешевыми романами и, наконец, совсем сошел со сцены книгопродавческой деятельности, занявшись каким-то посредничеством. Умер он в бедности в 1911 году 30 декабря на 61 году своей жизни. Пример Гартье, стоивший ему разорения, показал лишний раз, как. не следует вести антикварное книжное дело, что ему вредно. Пожар только ускорил роковую развязку, но Гартье был уже обреченный и задолго до пожара, когда перешел на Невский проспект, стремясь к быстрому расширению своего дела.

Литейный проспект. С легкой руки Клочкова, поселившегося первым на Литейном проспекте, если не считать неудачливых дебютов Мартынова и Гартье, последний сделался средоточием больших букинистов, букинистов, так сказать, аристократов. Это была эпоха возрождения в постановке антикварного книжного дела в Петербурге. Ютившийся до сего времени в ларях, узких проходах, подворотнях и, в буквальном смысле слова, темных пещерах, как сырые, нетопленные подвальные этажи Александровского рынка, с вечно коптящей керосиновой лампочкой, петербургский букинист, доселе боящийся света и простора, как чумы, стал выплывать на свет и рискнул селиться в магазинах даже с зеркальными окнами. Сначала несмело, поодиночке, но затем уже прямо стихийно. Это был конец восьмидесятых — начало девятисотых годов,— самая пора расцвета антикварного книжного дела. Из года в год магазины стали размножаться, заселив преимущественно левую от Невского сторону Литейного проспекта вплоть до моста, завернув с одной стороны и на Симеоновскую, а с другой — протянувшись даже на Владимирскую улицу. Но были и такие, более ли робкие или менее даровитые, которые остались верными своим прежним традициям и не рискнули покинуть свои насиженные подземелья и коптящую лампочку. Расцвет каталожного издательства. Многие стали издавать и каталоги. Особенно преуспевал район Литейного проспекта, давший во главе с В.И. Клочковым еще несколько крупных имен, как Л.Ф. Мелин, М.П. Мельников, Семенов и Сын, И.И. Базлов, С.П. Трусов, Н.В. Соловьев, а несколько позднее — А.К. Гомулин, Ф.Г. Шилов и С.Н. Котов. Всего же петербургских книжников, издаваших антикварные каталоги за период времени с 1870 по 1917 год, было 53, давших в общей сложности 1302 каталога. Размеры статьи не позволяют дать характеристику деятельности каждого в отдельности, да в этом и не встречается особенной надобности, ибо все они, за исключением Соловьева, о котором речь будет ниже, мало отличались один от другого постановкою дела. Качеством описания книг, выпускаемые ими каталоги не особенно блистали. Краткие заголовки, отсутствие фамилии авторов у сочинений анонимных, отсутствие указаний на формат, число страниц, количество иллюстраций, на способ их исполнения — вот неизбежные спутники описания книг у наших антиквариев. Даже лучшие из них, как Мелин, Шилов и даже Соловьев далеко не всегда были на высоте. О ремарках и говорить не приходится,— они были трафаретно-стереотипны: «редка», «очень редка» и т.д. или выписывались длинные цитаты из излюбленных ими библиографических справочников. Давать сведения о состоянии предлагаемого экземпляра у наших антиквариев не было и в помине и выписывать книги приходилось наудачу. Внешность каталогов, в подавляющем большинстве, была чрезвычайно однообразна. Все они клочковского, так сказать, типа. Разница только в обложках, которые Клочков любил разнообразить без конца, заказывая для них художникам специальные рисунки. Остальные и этого не могли сделать, предоставляя заботиться о внешности самим типографиям, которые и придавали каталогам до тошноты однообразный вид, лишенный всякой инициативы и вкуса. Пример Гартье, блеснувшего чисто парижскими приемами, не заразил никого.

Соловьев Н.В. Так шло до появления Николая Васильевича Соловьева (1877-1915), образованнейшего и даровитейшего из всех русских книжников старого и нового времени. Окончив два факультета, прекрасно воспитанный, сам страстный любитель и собиратель, он сделался книжником-антикварием при исключительных обстоятельствах. Единственный сын богатого коммерсанта, он тяготился делом отца, которое было ему не по душе, а между тем отец прочил его стать во главе всех своих предприятий. Наперекор родительской воле, лишенный от него всякой поддержки, он решился на последнее средство. У него была недурная библиотека по библиографии, иллюстрированным изданиям и по Финляндии, любимому его предмету собирательства, и он не задумался пожертвовать ею, вложив ее в основу своего книжного предприятия. Он снимает небольшое помещение на Симеоновской улице и, буквально, без гроша в кармане начинает дело пока в очень скромных размерах. Это было в 1901 году. Молодой, неугомонный,— он предался любимому делу со всей страстностью пылкой натуры и повел его образцово, придав ему чисто антикварный, а не букинистический характер, как все остальные его коллеги. С апреля 1902 года он уже издает журнал «Антиквар», при котором стал прикладывать и свои каталоги. Раскритиковав во вступительной статье журнала своих предшественников по изданию библиографических журналов — Гартье, Лисовского и Шибанова — за их «неумелое и скучное ведение» своих журналов, он с юношеским задором пророчит своему начинанию неувядаемую долговечность. Однако, просуществовав ровно год, и он не избег общей участи и должен был прекратиться. Но антикварное его дело продолжало расширяться. Отец, видя бесповоротное решение сына отдаться своему любимому делу, примирился с ним и предоставил ему неограниченные кредиты. С этого момента Николаю Васильевичу открылись всякие возможности проявить свою деятельность в полной мере, и он не замедлил это сделать. Он переходит на Литейный проспект, в д. №51, отделывает с небывалой дотоле в Петербурге роскошью магазин в стиле empire, устраивает с большим вкусом великолепные витрины; издает превосходные по внешности каталоги по чисто парижскому образцу, располагая некоторые из них по отделам и обильно снабжая снимками. В то же время он не только не забывает, но, можно сказать, уходит с головой и в работы по библиографии, обнаруживая при этом недюжинные дарования. В возникшем в 1907 году журнале «Старые Годы» он принимает постоянное участие и на протяжении ряда лет дарит нас каждый год отдельной нарядной монографией. Так, у него вышли: в 1907 году «Русская книжная иллюстрация. XVIII века»; в 1908 г. — «Иллюстрированные издания о России начала XIX века»; в 1909 г. — «Иностранцы в России в XVII веке»; затем «Библиография усадеб». Чередуя свою библиографическую деятельность с антикварной, он нередко ездил за границу и всегда привозил оттуда массу интересного материала, главным образом из области художественных изданий о России (предмет, больше всего его занимавший). Постановка антикварного дела за границею увлекала его, он старался все перенять, рисуя самые смелые планы, как он все «перевернет» здесь у себя. И действительно, каждый раз, возвратясь из-за границы, он брался с обновленными силами за расширение дела. Но «перевернуть» все-таки ничего не мог. Развиваясь в исключительно благоприятных условиях, совершенно свободный от забот о завтрашнем дне, недуге, которым были одержимы без исключения все остальные российские книжники, он мог бы сделать гораздо больше того, что сделал. Он не использовал все предоставлявшиеся ему возможности отчасти и по своей вине, вследствие нежелания считаться с укладом собирательского мира. Вина его и значительная, заключалась в том, что он не любил входить в непосредственные сношения с публикой, не соприкасался с нею. За исключением самого узкого кружка его постоянных клиентов, его никто не видел в магазине, да и с теми он объяснялся не в магазине, а в кабинете при нем, из которого никогда не выходил. От его магазина, за исключением обстановки и всяких новшеств, не веяло специфичностью хозяина, не обдавало теплом радушного приема. Предоставляя общаться с публикой всецело своим сотрудникам, он находил, что для выявления физиономии предприятия вполне достаточно выпускаемых им каталогов. С другой стороны, преследуя красоту во всем, он и в книгах признавал только красивые издания, избегая всего остального, не стремясь даже рассмотреть хорошо, что попадалось ему вне этой области, и тем суживая свою производительность. Дело он имел исключительно для своего развлечения и ему мало было заботы о том, приносит оно ему пользу или нет. Это парадокс, но факт, что материальная обеспеченность, отсутствие которой так больно отражается на развитии дела у любого книжника, именно она мешала его развитию у Соловьева. В 1911 году Н.В. Соловьев предпринимает издание журнала «Русский Библиофил» и на этот раз уже крепко, при исключительно благоприятных условиях, нисколько не считаясь с подпискою, что и дало возможность журналу просуществовать шесть лет, до самой кончины редактора-издателя, пресекшей его жизнь в полном расцвете сил на 38 году отроду. Он умер в августе 1915 года, заразившись сыпным тифом при уходе за ранеными в русско-германскую войну. В его лице сошел в могилу не только самый образованнейший русский книжник, библиофил, но и необыкновенно доброй души человек.

Фельтен. Чтобы покончить с Петербургом, нельзя не сказать о Фельтене. Хотя он не принадлежал к семье антиквариев-книгопродавцев, но через его руки прошло столько антикварного материала, сколько не проходило через руки других книжников. Это явление настолько характерно для иллюстрации положения антикварного рынка в России, что о нем стоит поговорить. Все без исключения книжники были настолько малосостоятельные люди, что о затрате на покупку библиотеки нескольких тысяч рублей они не могли и помышлять. И вот здесь выступает такое нездоровое явление, господствовавшее в антикварном книжном мире. На сцену выступает лицо, ни с какой стороны касательства к книжному миру не имеющее, и начинает действовать. Владелец эстампного магазина и издатель портретов и альбомов, не имевший доселе ни одной книги, вдруг начинает покупать целые библиотеки и собрания старинных гравюр. Прекрасная и огромная библиотека Г.Н. Геннади, а также его собрания гравюр; собрание Гутен-Чапского, Толстых, Куриса; два богатейших собрания П.А. Ефремова, одно проданное за 36 тысяч при его жизни, а другое за 20 т. после смерти, и многие другие сделались достоянием Фельтена. И он не только не ошибся ни в одной покупке, но каждая из них обогащала его. А в это время бедные настоящие книжники ютились в отвратительных каморках, снимаемых за 6-10 рублей с целой семьей, где в одной, редко в двух комнатах было сосредоточено все: и их логовище, и склад книг, потому что у книжников существовал обычай привозить свои покупки, перед тем как водворить их в лавку, сначала домой, для их разборки и приведения в.порядок. И если к этому добавить, что за одним единственным столом происходили одновременно и трапеза, и сортировка, и очистка книг от пыли,— для вас будет ясна та ужасная антигигиеничная атмосфера, в которой протекала жизнь книжника и его семьи. Любопытны были приемы реализации покупок, употреблявшиеся Фельтеном. Абсолютно ничего сам не понимавший в книгах, он приглашал избранных им библиофилов производить расценку, предоставляя им преимущественное право брать по этой оценке любую книгу. Первую его покупку — библиотеку Геннади — ценили известные библиофилы П.А. Ефремов, Н.Ф. Бокачев и В.И. Яковлев, все обогатившие свои собрания множеством интересных редкостей из этой прекрасной библиотеки. Это было в 1881 году. Библиотеку П.А. Ефремова ценили также Бокачев и Яковлев. Это была славная, ни с чем несравнимая, библиотека. Помимо безупречной сохранности экземпляров, переплетенных с печатными обложками, она имела еще ту особенность, что редкая в ней книга была без каких-либо по-сторонних приложений, которыми Ефремов любил уснащать свои экземпляры. Журнальные статьи, дополняющие сочинение, рецензии, биографии и иные сюрпризы были постоянными спутниками его экземпляров, и они вырастали чуть ли не вдвое против своего нормального объема. А разные придатки иллюстраций, портретов! О, они немало наделали даже забот и сумятицы нашим библиографам,.сбивавшимся положительно с толку после ефремовских экземпляров. Все, бывшее доселе исчерпывающей полноты, оказывалось «неполным», и надо было положить много труда, чтобы отделить идеальнейшие добавки Ефремова от истинно принадлежащего изданию.

Глава третья.

АНТИКВАРНОЕ КНИЖНОЕ ДЕЛО В МОСКВЕ С СЕМИДЕСЯТЫХ ГОДОВ XIX ВЕКА.

Московский, так называемый каталожный период, когда антикварное дело приняло более или менее организованный вид, начался также с восьмидесятых годов, но протекал несравненно слабее Петербургского, давши на протяжении более тридцати лет, как видно из приложенного здесь «Списка», всего в общей сложности 318 каталогов, выпущенных 20 фирмами. Число тем более скромное, если из него на долю одного Шибанова падает 168 каталогов. Но прежде чем дать характеристику деятельности лиц, выпускавших каталоги, следует коснуться общего положения антикварного дела в Москве за этот период. Для введения должно сделать одно общее, увы, не совсем лестное замечание. Как бы ни были некультурны петербургские книжники, но в сравнении с московскими они были настоящими аристократами. Не говоря уже о глубине познаний, или вернее сказать, о той малой дозе знаний, которыми щеголяли и те и другие, и где трудно было определить, на чьей стороне оказался бы перевес, но внешним лоском, обращением с публикой убранством своих лавок и, наконец, даже костюмом, питерцы были в сравнении с москвичами истинными парижанами. Москва, налагающая на все «особый отпечаток», не преминула коснуться и мира книжников. Отличительной чертой старого московского книжника была грубость, доходящая до озорства. Получалось впечатление, что не они нуждались в покупателе, а покупатель в них. Может быть, и на самом деле было так, ибо мало-мальски прилично оборудованные лавки были наперечет: Панкратьевский переулок с кусочком Сретенки,— этот старейший из московских букинистических пунктов; Проломные ворота, концы Никольской, вот и все. На Арбате, где позднее расселилось не мало книжников, в те времена был только один М.М. Березин; Моховая, Никитская, нынешние средоточия книжного центра, совершенно не существовали,— там только помещалось одно единственное «Общество распространения полезных книг». Были разбросаны кое-какие лари и магазины и в других частях города, как то: Рождественке, Разгуляе, Ст. Басманной ул., Волхонке, Никитской, Немецком рынке (на Смоленском ни одной), Столешников пер. и др., но о них не стоит и упоминать, потому что легче было найти в навозной куче жемчужное зерно, чем у них хотя бы одну порядочную книгу.

Сухаревка и Панкратьевский пер. Итак, старейшим и более всего населеннейшим из книжных центров были Панкратьевский переулок и Сретенка возле него. Причиной средоточия здесь старых книжников была близость Сухаревки, этого главнейшего нерва всей былой книжной деятельности. Все книжники, населявшие указанные места, были в то же время и рыночными торговцами. Главнейшие из них были: Никитин, Филипп Никитич и его сын Александр Филиппович, у обоих было по лавке; Толченов и сын его, под прозвищем «глухой» за его физический недостаток, имевшие также две лавки, и Петр Павлович Изотов. Лавки были холодные, без окон, с так называемыми растворами, как и всюду в Москве того времени, на Никольской, в Проломе. Семьи Никитиных и Толченовых являли собою ярких типичнейших представителей тогдашнего московского книжного рынка, связанного непосредственно с Сухаревкой. Это влияние Сухаревки налагало особую печать, от которой не соприкасавшиеся с нею были почти совершенно свободны, а именно то подчеркнутое грубое обращение с публикой, которое присуще было одним Сухаревским торговцам. Разгадка этому, конечно, есть. Будучи осаждаемы многочисленной публикой, среди коей большинство обращалось с праздными и нередко бессмысленными вопросами; будучи проучены горьким опытом, когда ни один из десяти перебирающих книги и опрашивающих о них всякие подробности и расценку, иной раз и на грош не купил, они теряли самообладание и начинали отвечать грубостью. Изо дня в день раздражение накапливалось и вырабатывался определенно кошмарный тип рыночного продавца. Если к этому прибавить его малокультурность, то будет ясно, до каких геркулесовых столбов могло простираться его раздражение, не сдерживаемое ничем, за исключением, в крайних случаях, вмешательства полицейского. Никитин — сын, П.П. Изотов и Толченов-глухой считались передовыми книжниками, стоящими головою выше остальных; они уже отошли от системы, господствовавшей дотоле, покупать книги на вес и продавать на глазомер. Они даже знакомы были с царившей тогда книжкой Геннади и нередко при продаже указывали на нее, взвинчивая цену раз в десять против нормальной. Будучи любознательны и заглядывая в книжки, они могли бы пойти далеко, если бы не их недостатки, мешавшие им развиться. У первых двух обычный порок, свойственный, увы, почти без исключения всем книжникам того времени — пристрастие к спиртным напиткам: а у второго — глухота. Сноситься с ним можно было только посредством записок. У него в лавке лежала большая аспидная доска, с привязанным к ней грифелем и он предлагал каждому входящему написать, что ему нужно. Ответы он давал устно, хотя и косноязычно, но все-таки довольно понятно. Ответы его были чрезвычайно оригинальны и обнаруживали в нем большого остряка и сатирика. У этих троих водились нередко и хорошие книги, более чем у кого-либо из всех остальных московских книжников, за исключением, конечно, П.В. Шишова,— этого незаменимо-щедрого и единственного дарителя самых неожиданных сюрпризов. О нем было уже сказано вначале настоящей статьи. Об остальных книжниках, обычно населявших Сухаревку, можно только сказать, что они все были типа Шишова, но только в меньших размерах и не обладавшие таким широким размахом. Были среди них и даровитые, пытливые и имевшие все данные на успех, если бы не их ужасный порок, не дававший им развиваться. Справедливо говорил Астапов в своих «Воспоминаниях» (21), характеризуя весьма даровитого букиниста Н.И. Крашенинникова: «...и он запил, а запоем он пьет и до того пропьется, что всё кончит».

«Стрелки». Так кончали большинство этой книжной братии, не успев, расцвести. Так вымерла целая огромная корпорация так называемых «стрелков» — мелких книжников, торговавших в разнос. Это было любопытное племя, и о нем не безынтересно сказать несколько слов. Люди всякого звания, но поголовно малограмотные, неизвестно по какому наитию набредшие на этот промысел, занимались им с большим увлечением и успехом. Это были не простые уличные торговцы в разнос, нет, вы их никогда не увидите на улице стоящими с пачкой книг. Пристанище им был трактир, но опять не для торговли книгами. Нужно сказать, что «стрелки» эти специализировались на такого рода операциях: блуждая по домам, как татары за поисками «шурум-бурум», они спрашивали, нет ли продажных книг и, попав на. такое место, они несли свою добычу в трактир. Трактир — это их биржа, их место, решающее дальнейшую судьбу накупленного. Здесь шла сортировка книг и разрабатывался стратегический план их распределения. Стрелки не любили иметь дело непосредственно с собирателями, хотя и знали многих из них, находя такой процесс реализации слишком затяжным; они предпочитали торговцев, и вот здесь, учитывая характер деятельности каждого из них, немедленно несли им соответствующий материал,— кому редкости, кому учебники, кому разрозненных классиков в приложениях к журналам. Девиз стрелков — быстрота действий, чтобы к вечеру все было распродано, и плох был тот из них, у которого застревала до другого дня какая-либо книжка,— этот не считался уже мастером своего дела. Все эти операции неизменно сдабривались обильными вспрыскиваниями. Спрыскивались выгодная покупка, выгодная продажа. И так каждый день. Вся деятельность стрелков протекала в самой ужасной угарной атмосфере, и не диво, что пожилых среди них не было совсем,— все они рано сходили не только со сцены, но и прямо в могилу, умирая, в буквальном смысле под забором. Некоторых из них особенно было жаль. Припоминаются два брата Сокольские, носившие на книжном рынке кличку «Братья Карамазовы». Толковые, довольно хорошо наметавшиеся в книжном деле, они могли бы быть очень полезными сотрудниками и в хорошо организованном предприятии. Одному из них было предложено выгодное место. «Благодарю за честь,— отвечал он,— но не гожусь я вам, не выдержу, на волю меня потянет». Эта воля и сгубила их обоих: они умерли вскоре один за другим в молодых годах.

«Пролом» па Никольской ул. Байков П.Л. (1827-1887). После Сухаревки и ее предместьев самым популярным местом был так.называемый «Пролом», «Проломные Ворота» на Никольской улице. Старейшим его обитателем был Байков, Платон Львович, торговавший в самом проходе, в темной лавке, в которой и днем приходилось быть с огнем. Типичный старый книжник, баловень своих клиентов, которые его любили за его веселый нрав, балагурство и разные дурачества, он имел доступ к «барам» — собирателям, которых по очереди и навещал, предлагая приобретенное за день. В лавке он почти никогда не бывал, служила она ему скорее для свалки приобретенного, в ней царил невообразимый хаос, все было покрыто пылью. Все дело поставлено было на его энергии. «Волка ноги кормят» — было его девизом. Он с утра летел по адресам, на аукционы старинных вещей (он приторговывал и ими). Привезет добычу в лавку, наскоро разберется и снова летит с предложениями. Цены у него были доступные, и редкая вещь не проходила сразу. По суетливости и быстроте действий как в купле, так и продаже, рекорд, установленный им, никем не побит и до сих пор. Умер он в 1887 году 60 лет отроду.

Астапов, А.А. Оригинальный тип книжника-букиниста представлял собою Афанасий Афанасьевич Астапов (1840-1918), ученик Байкова, известный в книжном мире под прозвищем «горбатого» за его физический недостаток, торговавший также в «Проломе». В находившихся там деревянных лачужках он начал, выйдя из девятилетнего обучения у книжников, в 1871 году свою самостоятельную деятельность, «созрев окончательно в книжном деле», как самоуверенно он говорит в оставленной им «Повести о своем житии и о книжном деле», опубликованной в 1912 году (22). Любимым изречением Астапова и даже, так сказать, его девизом было — «для меня книжечка отрада, мне больше ничего не надо», но книгу он любил своеобразно, совершенно не зная и не заглядывая в нее. Ни в своих «Воспоминаниях», ни в «Повести о своем житии», ни в беседах с кем бы то ни было он не говорил ни слова о книгах, как таковых; он не назвал почти ни одной книги, прошедшей за сорок лет через его руки, не назвал состава ни одной своей покупки, он только говорил: «Добрые были книжки, хорошие книжки». «Да какие же, Афанасий Афанасьевич?» спросят его,— «Право не помню, запамятовал что-то», отвечал он обыкновенно. Из попавшей к нему в 1880 году огромной и замечательной библиотеки О.М. Водянского он буквально не назвал ни одной книги, украшавшей эту богатейшую библиотеку, которой он питался всю свою последовавшую жизнь. Рассказывая в своих мемуарах один эпизод из распродажи этой библиотеки, когда за одной книгой гонялись несколько любителей и цена ей, по мере увлечения, все возрастала и выросла с 10 р. до 100 р., он и тут — «запамятовал» название этой выдающейся редкости. И немудрено. Имея больше всего дело с учебниками и ходовыми научными книгами, он не углублялся далее этого, и если у него и попадались иногда редкие книги, то только купленные случайно, в массе с другими, которые и продавались по вдохновению, глядя по покупателю. Эта система продажи «по покупателю» широко господствовала в те времена у наших книжников-антиквариев. Существовало на книгу две цены, резко отличающиеся одна от другой: одна, когда продавец предлагал книгу сам, другая — когда ее искал покупатель. Если в первом случае назначался за книгу 1 рубль, то во втором — «на спрос» — как говорила книжники, цена возрастала в 3 рубля, а иногда и больше, смотря по страстности, с какой ее жаждал получить покупатель. Мало сведущим книжникам эта страстность ищущего книгу служила единственной примеркой ее степени редкости и по ней уже определяли и цену. Оттого они не любили издавать и каталоги, в которых волей-неволей приходилось выставлять твердые цены. Астапов, только спустя слишком 20 лет после покупки славной библиотеки выдающегося ученого, содержавшей в себе массу старинных книг на всевозможных языках, преимущественно по славяноведению, выпустил каталог, когда от этой драгоценной библиотеки был уже жалкий остаток. Но попытка с каталогами у Астапова так и не привилась; выпустив в 1901-1903 г.г. четыре каталога, он прекратил их совсем, найдя, очевидно, способ продажи через каталоги неинтересным. К чести Астапова нужно сказать, что он, сознавая свое бессилие сам составлять каталоги, обратился за содействием к сведущему лицу, и от этого его каталоги не только отменно отделились своею грамотностью от самодельных, издаваемых его собратьями, но были одними из самых дельных за весь обозреваемый московский период. Особенно интересны первые два. Разбитые на строго научные отделы, один, посвященный географии, с особо выделенными рубриками для Крыма и Кавказа, другой — по истории России, с рубрикою мемуаров, с полными, хорошо выписанными заголовками, они могли бы сделать честь и любому просвещенному антикварию. В первом каталоге, вышедшем в 1901 г., опубликовано 1635 №№, а во втором, вышедшем в 1903 году,— 1741. Несмотря на свою малокультурность и ограниченный запас книжных познаний, Афанасий Афанасьевич Астапов имел шумный успех и массу поклонников. Его любили за его веселый нрав, за образную философию, отдававшую мистицизмом; он без конца мог рассказывать о фатальном совпадении чисел, имевших большое значение в разных периодах его жизни; о благотворной роли тени Филарета, которая сопутствовала все его начинания. Но к его чести надо сказать, что он был в то же время и страстным поклонником Н.И. Новикова, память которого глубоко чтил, даже молился за него и имел редкостный портрет его, с которым никогда не расставался. Его любили еще и за то, что он был единственный, свободный от грубости и цинизма, черты неизбывной для большинства тогдашних книжников-букинистов. На нем, так сказать, отдыхали, слушая невинную и забавную его философию. Он единственный из книжников-антиквариев, который стремился и оставить после себя след пройденного пути в виде мемуаров, что ему и удалось сделать. Заслуга тем более значительная, что она принадлежит человеку непросвещенному, который не убоялся своей малограмотности и предстал перед судом публики с немудрым изложением всего, что сохранилось у него в памяти о той среде, в которой он вращался. Образно живописуя уходящие, если не совсем ушедшие, типы, как своих собратьев, так и собирателей, порою необыкновенно забавные, порой полные драматизма, он тем спас их от совершенного забвения. В завершение нужно сказать еще об одной похвальной черте или свойстве Афанасия Афанасьевича. Никто так не умел объединять вокруг себя служебный персонал, как он. Не употребляя никаких крутых мер, ни угроз, действуя, так сказать, одной словесностью, он достигал изумительных результатов. Его слушали, боялись, любили и были ему преданы. Из его школы вышли не плохие ученики, сделавшиеся все самостоятельными хозяевами: А.М. Михайлов, М.В. Кучумов, С.В. Кашинцев. Все они торговали на Моховой, ставшей самым центральным местом московского книжного антиквариата. Из них Кашинцев подвизался и на каталожном поприще, выпустив за время 1897-1905 г.г. 12 каталогов оригинального формата, в виде петровских календарей в продолговатую 8°. Умер А.А. Астапов в 1917 году, 77 лет от рождения, сложив свое боевое оружие еще при жизни, в 1908 году, и живя уже на покое. Состарившийся, схоронивший последних двух верных своих помощников, не изменивших ему до конца дней, И.М. Березина и П.П. Жаринова, и оставшийся в одиночестве, он не в силах был тягаться с молодым поколением, им же взрощенным, окружившим его тесным кольцом, и уже с иными приемами, хотя и не свободными от архаизма, но все же подвинувшимися вперед хотя бы на пути внешнего лоска. Прославленный «Пролом», более полустолетия служивший параллельно с Панкратьевским, средоточием букинистов, с прекращением деятельности Астапова, этого последнего из могикан старого книжного мира, совершенно замер. А теперь снесены даже и все деревянные лачужки, в которых происходило книжное торжище. Любопытна судьба книжной лавки Астапова. Прекратив торговлю, Астапов начал искать на нее покупателя, причем в непременное условие ставил, чтобы товар был куплен «вместе с ним», т.е. чтобы он имел пожизненное право пребывать у нового обладателя накопленных им сокровищ. Условия эти принял народившийся в 1895 году на Моховой антикварий И.М. Фадеев и, к чести его нужно сказать, честно выполнил их. Начиная с 1908 года, со времени продажи ему своего товара, в течение десяти лет, по конец дней своих, Астапов неизменно находился в магазине Фадеева, где для него было даже приобретено какое-то особое историческое кресло, на котором он и восседал, не неся никаких обязанностей по обслуживанию магазина, а только служа, так сказать, почетной его реликвией.

Фадеев Иван Михайлович — самый передовой из всей книжной братии, населявшей Моховую. Его горячее рвение по подбору у себя настоящего антикварного, а не букинистического материала на голову выделяло его над всеми остальными. Без всякого образования и не стремясь, увы, как и подавляющее большинство книжников, приобрести его, с познаниями самыми элементарными, руководствуясь одним чутьем и по наслышке, он покупал нередко очень хорошие книги, платя за них значительные суммы, и ему почти всегда сходило это счастливо. Каталоги его, к сожалению, не отличавшиеся особенною грамотностью, были очень содержательны по обилию ценных изданий, к которым Фадеев имел особое благорасположение и выделял их в специальную группу, носившую в каталоге заголовок «Ценные», в отличие от следующего затем отдела, которому давалось скромное наименование «Разные». Всего каталогов, выпущенных Фадеевым за время 1898-1911 годы было ровно 50, число для московских антиквариев почти рекордное.

Готье В.Г. был для Москвы таким же явлением, как Фельтен для Петербурга, свидетельствующим о ненормальном состоянии антикварного книжного рынка в России. Владелец прекрасно оборудованного французского магазина и библиотеки для чтения, превосходно знавший дело по выписке из-за границы новых изданий, но ни капли не смысливший в антикварном деле, вдруг начинает покупать крупные библиотеки одну за другой. Начиная с 1878 года, у него проходят библиотеки Требинова, Дурова, Зайцевского, Котляревского, собрание гравюр Тюляева, библиотека и собрание гравюр Рошфора, а в это время настоящие книжники, немудрые владельцы убогих лавочек, влачили жалкое существование, довольствуясь покупками на десять — двадцать, много пятьдесят, рублей, а сторублевая покупка составляла событие, о котором долго говорили, как о явлении, из ряда вон выходящем. «Да где же он достал такие деньжищи», разводили они руками, завидуя счастливцу. Как яркую иллюстрацию обрисованного положения, следует прочесть вышеуказанную книжку Астапова (22), где подробно изложена история покупки библиотеки Водянского. Два «крупные» тогдашние торговца — А.А. Астапов и П.В. Шишов, имея в кармане один 100 руб., а другой 50 р., задумали купить библиотеку, стоимостью в 3000 рублей. «Да с чем же мы пойдем?» спрашивает один другого. А тот ему цитирует басню Крылова: «где силой взять нельзя, там нужно полукавить». И, действительно, купили, всякими ухищрениями обманув бдительность того же Готье, посягавшего и на эту библиотеку, и уговорив вдову Бодянского согласиться на рассрочку платежа. Но это один единственный случай, о котором долго говорила вся Москва, писались мемуары, а сам счастливый обладатель этой библиотеки до конца дней своих неустанно рассказывал всем о содеянном им «подвиге». И это был, действительно, для книжника того времени подвиг без кавычек. Библиотеки, прошедшие через руки Готье, были чрезвычайно интересны. То, что мы видим в его каталогах, начавших издаваться с 1887 года (23), не дает и малейшего понятия о первоначальном составе этих библиотек. Это уже остатки, уцелевшие от распродажи в течение чуть ли не десяти лет. Каким наитием набрел Готье на желание заняться антикварным делом, неизвестно, но что он был совершенно не подготовлен к ведению его, об этом свидетельствует способ распродажи, лишенный какой бы то ни было организованности. Как и Фельтен, Готье, не признававший отдельных покупок, приобретал только целые библиотеки. Способ реализации был даже проще применяемого Фельтеном, обращавшегося за содействием к сведущим лицам. Здесь же просто приглашались крупные собиратели к еще не вскрытым, только что привезенным ящикам; при них эти ящики вскрывались и им предоставлялось сейчас же выбирать из них все, что они пожелают. Оценка производилась тут же, по вдохновению, базируясь как на объеме книги, так и в зависимости от красоты издания. «Путешествие» Радищева (24) (было и оно) из библиотеки Дурова, как не имеющее, бедное, ни того ни другого достоинства, было оценено в 10 рублей и досталось тому, в чьем обладании был ящик, в котором оно находилось. Этим счастливцем оказался И.М. Остроглазов, известный собиратель редких книг, оставивший нам и описание своего замечательного собрания (25). Многие тогдашние коллекционеры, как: Остроглазов, Щапов, Нарышкин, Остроумов, Рошфор обогатили свои собрания после распродажи скупленных Готье библиотек. Но и после этого запасы настолько были еще велики, что Готье в 1882 году для более успешной реализации их должен был открыть филиальное отделение в Панкратьевском переулке, тогдашнем средоточии букинистического рынка, где и предполагалась дальнейшая распродажа двух первых и крупнейших библиотек, прошедших через руки Готье, Требинова и Дурова. Но антикварное дело — мудреное дело. Для успешного его ведения недостаточно одного интересного материала, но должен быть и опытный руководитель, без наличия которого оно будет нежизненным и обреченным на замирание. Так случилось и с Готье в Панкратьевском переулке. Наполнив лавку товаром, но не найдя сведущего продавца, он не мог долго просуществовать и, не имея успеха, должен был закрыться. Сосредоточив снова все антикварные запасы у себя в магазине на Кузнецком мосту, он начал с 1887 года издавать, наконец, каталоги, вступив, таким образом, на более организованный путь. Но жизненнее дело от этого у него не стало. Причин этому было две. Первая, и самая главная, состояла в том, что, не будучи в состоянии сам заниматься своим антикварным отделом, он всецело должен был передать управление им приглашенному сотруднику,— задача не только не легкая, но, можно сказать, даже невыполнимая. Ни в каком другом предприятии, каких бы научных сил и дарований оно ни требовало, не бывает так трудно найти подходящего сотрудника, как в этом, в сущности, казалось бы, самом ничтожном, антикварном деле. Ни в России, ни во всем мире не было и нет института на звание антиквария. Единственный и самый верный институт — это школа, пройденная мальчиком у доброго хозяина. Но хорошо воспринявшие эту школу, обыкновенно, не долго засиживались у своего учителя и становились сами хозяевами. Вот почему нет знающих книжников, находящихся не у дел. Не нашел таковых и Готье. Вторая причина неуспеха антикварного предприятия Готье заключалась в том, что он не признавал отдельных покупок вне целых библиотек, и это была его большая стратегическая ошибка. Библиотеки — не грибы, являются они не часто; между покупками одной от другой бывают интервалы, иногда очень значительные; как бы ни был хорош состав одной купленной библиотеки, он все-таки пестрый, и книги не могут быть распроданы сразу подряд, все без остатка; этот остаток, всегда очень значительный, обреченный на медленную продажу, не будет балластом лишь в том случае, если он обновляется приливом нового материала, необходимого .для поддержания интереса к созданному делу постоянных собирателей, .всегда нетерпеливых и требующих все нового и нового, чего они еще не видели. Готье не учел этого обстоятельства; библиотеки перестали сменять одна другую; каталоги стали выходить все реже и реже, между 20-м и 21-м был уже интервал в два года, и, наконец, в 1895 году совсем прекратились. В 1896 году скончался и сам В.Г. Готье, оставив прекрасный и чуть ли не самый лучший в России французский магазин, оборудованный по чисто европейскому образцу, который и занимал главное его внимание, принося хороший прибыток. Этот прибыток и натолкнул его на мысль заняться антикварным делом. Почва была самая благоприятная. Библиотеки, благодаря бедности настоящих антиквариев, не смевших и помышлять о покупке их, продавались за бесценок, и польза от их реализации, кто бы этим делом, имеющий деньги, ни занялся, была очевидная. Преемником Готье был Ф.И. Тастевен, его долголетний сотрудник.. Продолжая поддерживать на той же высоте французское дело, на антикварное Тастевен взглянул иначе. Попробовав по инерции некоторое время: вести его и издав три каталога, он убедился, что пора дешевых покупок миновала, настоящие книжники окрепли, вести с ним конкуренцию, не углубившись в дело с головой, невозможно. Трезво приняв все это в соображение, он подкрепил его еще выкладками рассчетов, во что обходится содержание антикварного отдела. Он начал с того, что высчитал стоимость площади, им занимаемой, и нашел, что если бы эту площадь употребить на расширение своего основного французского предприятия, было бы куда, доходнее. Вполне удостоверившись в непродуктивности отдела, не имея к тому же никакого к нему влечения, не долго думая, он зовет Шибанова, и продает ему целиком весь отдел. Так кончилось антикварное дело Готье, просуществовавшее 25 лет. Книг и к моменту ликвидации, книг хороших, особенно XVIII века, было еще великое множество. Оставались они непроданными вследствие высокой. оценки в каталоге, по которой в свое время не прошли, а потом были забыты. Переоценивать же и повторять в каталоге один и тот же экземпляр Готье не любил и к этому никогда не прибегал. Выло много и дублетных экземпляров, вследствие аналогичного направления скупленных им библиотек. Ликвидировав русский антикварный отдел, Тастевен не совсем отрекся от антикварного предприятия. Имея постоянные и широкие сношения с заграницею, он специализировался на обслуживании французских, антикварных фирм, разыскивая для них здесь, в России, книги по их desiderata. Особенно успешно шло у него дело по добыче первых изданий различных французских классиков, которых было завезено сюда множество — и в которых здесь мало кто умел разбираться, считая какой-нибудь трех с половиною-франковый томик Гюго, Додэ или Золя в первом издании, просто за подержанную книжку и предпочитая ему последнее издание, а там это были реликвии и ценились на вес золота.

Шибанов П.П. Возникновение антикварного дела Шибанова относится к 1841 году. Оно имело за собою два поколения, резко отличавшихся характером своей деятельности. О старике Шибанове, Петре Васильевиче, основателе, дела, было уже сказано при обозрении старого московского периода. Проникнутый любовью к старине, прекрасно в ней разбиравшийся, ее одну он только и признавал, игнорируя все остальное. Кроме древних рукописей и старопечатных книг для него ничего не существовало. «Гражданизм» был предметом презренным, мелочным, которым не стоило заниматься. Может быть, оно и было так, ибо П.В. Шибанов действительно не видел вокруг себя в то время никого, занимающегося им, кто бы особенно процветал. Наоборот, он видел совершенно иную картину и в Петербурге, и в Москве, не говоря уже о провинции, все влачили самое жалкое существование, перебиваясь изо дня в день, как говорили, с хлеба на квас. И понятно, что при таком положении антикварного дела он и не мог сочувствовать своему молодому сыну, Павлу Петровичу, совсем юноше, еще не сошедшему со школьной скамьи, но уже углубившемуся в изучение библиографии, его замыслам организовать предприятие на новый образец. Образовались в одной семье два диаметрально противоположных взгляда на положение вещей. С одной стороны, крайняя неприязнь к «новшествам», правда, не без основания. Зачем было искать новых путей, когда дело шло и так хорошо? Обслуживался определенный круг коллекционеров и просветительных учреждений; твердо установилась за стариком Шибановым слава глубокого знатока древней письменности; он был окружен почетом, и имя его было известно далеко за пределами Москвы. С другой стороны, молодой Шибанов, успевший узнать из знакомства с библиографией и по наслышке, что помимо памятников древней письменности, правда, имевших неотъемлемые красоты, но попадающихся редко, есть область обширная, казалось ему, совсем еще нетронутая, в которую можно окунуться с головой и найти в ней неисчерпаемый источник новых красот как по внутреннему содержанию, так и по внешнему. Чем больше он углублялся в изучение библиографии, сделавшейся ему основным предметом учебных занятий, но предметом, запретным в доме родителя, на который можно было уделять тайно только ночное время, тем больше он увлекался им и у него зрела решимость посвятить себя этому делу. В 1881 году, тоже тайно, был составлен им, на основании библиографических источников, «Список редких и замечательных книг», за который друзья-библиографы, с которыми он имел постоянное общение, прозвали его «маленький Сопик», в отличие от настоящего, большого Сопикова. При такой обстановке приходилось пробивать дорогу к организации антикварного, предприятия на новых началах. Успех со «Списком» пробил первую брешь в косности старика, и сыну дозволено было покупать «гражданизм», хотя, правда, сначала в самом ограниченном количестве. Но начало было положено и благоприятные результаты не заставили себя долго ждать. Теперь нужно было пробивать вторую брешь, испрашивать разрешение на издание каталогов. Прилив предлагаемого материала был значителен, его трудно было размещать среди ограниченного круга местных собирателей, и невольно приходилось суживать рамки деятельности; ретроградный родитель, вполне довольный хотя маленьким, но верным делом, и думать не хотел о его расширении, не без основания указывая на неудачливый пример Мартынова, тогда единственного, чьи каталоги были в обращении. Молодого Шибанова не смущало его неудачливое выступление, он крепко верил в успех каталогов и решил во что бы то ни стало осуществить это дело. Пришлось снова прибегать к тайной ночной работе по составлению первого каталога и тайно от родителей его напечатать. Осуществлением этого смелого замысла П.П. Шибанов, не имевший ни гроша своих денег, целиком был обязан тогдашнему просвещенному типографу А.А. Карцеву, вошедшему в его положение и отпечатавшему каталог в кредит. Когда каталог (26) был разослан и потекли заказы, превзошедшие самые смелые ожидания, лед растаял, и родитель, уплативший без замедления долг Карцеву, обращается к «беспокойному» сыну с вопросом: «Когда, же будешь составлять второй?» Так началось антикварное дело П.П. Шибанова, просуществовавшее около 40 лет (1881-1918). За период с 1885 по 1916 год было издано 168 каталогов как общего состава, так и специальных. Были каталоги, посвященные: библиографии, мемуарам, Сибири и Китаю, иллюстрированным изданиям, новиковским изданиям, литературе о Москве и Московской губернии, 1812 году, русским, книгам XVIII столетия; был ряд каталогов, посвященных литературе русской провинции и русским книгам, напечатанным вне России; время от времени издавались специальные каталоги ценных и редких книг, снабженные подробными библиографическими примечаниями. Выли каталоги, целиком посвященные какой-либо одной приобретенной библиотеке. Шибанов имел исключительный успех, и только потому, что у него было немного больше против других его собратьев пытливости, немножко больше стремления к знаниям; он был хорош только на фоне антикварного русского убожества. «Кривой среди слепых всегда король». Конкурентов у него не было, и это было его несчастье, ибо не было той двигательной силы, которая бы побуждала его развиваться и совершенствоваться. Про него говорили: «ему везет на покупки». Но повезло бы каждому, кто обладал бы такой же мерой стремления к обладанию той или иной книгою и верой в ее достоинства. Действительно, одних больших библиотек прошло через его руки не менее пятидесяти. Размеры настоящего очерка не дают возможности обрисовать в полном объеме многолетнюю книжную деятельность П.П. Шибанова. Если дать характеристику одних этих библиотек, появление которых почти каждой являло в мире коллекционеров событие, обширных, интересных, чрезвычайно разнообразных по своему составу; если коснуться тех перипетий и горестных и радостных, которые сопровождали их приобретение, не редко характерных, связанных с общим положением антикварного дела в России и за границею; если хотя бы чуточку коснуться той обстановки, в которой протекала его почти 40-летняя книжная деятельность на протяжении которой было столько любопытных, новых явлений, нередко открытий, эпизодов, встреч; если перечислить хотя бы малую толику тех выдающихся диковинок, которые прошли за этот период через его руки, а о них стоило бы вспомянуть, ибо они миновали каталоги по тем же причинам, что и у Клочкова, у Соловьева и Готье, о которых достаточно было говорено; если, наконец, хотя бы немножко обрисовать те, порой чрезвычайно симпатичные облики собирателей, с которыми приходилось соприкасаться, которые своим общением живили дело, толкали на новые искания, влагали душу живую в минуты сомнений и тревоги, а их в жизни каждого книжника бывает достаточно; если всего этого дать хотя бы понемногу для полноты картины антикварного предприятия,— то на это потребовалась бы не одна статья.

Шибанов Л.П. Успеху издававшихся П.П. Шибановым каталогов, установившейся за ними репутации по точности описания, много способствовал Лев Петрович Шибанов, младший и единственный его брат. Образованный, в высшей степени любознательный, начитанный, он был необыкновенно точен в работе по описанию книг. Ему почти всецело принадлежит период с 1890 по 1908 г.,— год его преждевременной кончины (он умер от воспаления легких). Сравните каталоги вне этого периода и вы увидите, какая огромная разница в качестве описания, на вид, быть может, и незаметная, ибо форма, однажды навсегда выработанная, была везде одинакова, но детали, заметные только для истинно занимающихся библиографией, драгоценные для восстановления верных дат и иных подробностей и отличающие точность библиографической работы, без сомнения, принадлежат только этому периоду. Проскальзывали хорошие каталоги и вне его, но они носили случайный характер. Лев Петрович, будучи всецело посвящен работе по описанию книг, ничем иным, кроме этого не отвлекаемый, уходил в это дело весь с головой. Это было-его любимым занятием; он священнодействовал, погружаясь в свою работу. Помимо окружавшего его целого арсенала всевозможных библиографических источников, много помогала его начитанность. Целая куча выписок из прочитанных им мемуаров, биографий, книг по истории литературы, масса старых и новых журналов были всегда у него под руками. Больше всего он прилагал усилий на открытие авторов или переводчиков у сочинений анонимных, на открытие псевдонимов, на установление места и года печати у книг, вышедших без обозначения таковых. И какая была ему радость, когда удавалось достигнуть этого! Он немедленно звал своего старшего брата, приглашая разделить его восторг. И они оба, как дети, готовы были прыгать от радости. Оба они были одинаково больные ненормальные люди, ушибленные книгою.

Старицын А.М. Совершенно особняком среди книжников стоял А.М. Старицын, один из лучших учеников Шибанова. Вся жизнь его была отличной от других книжников, от самого его появления среди них и до конца, и о нем, в заключение обозрения московского периода, следует сказать несколько слов. За ним не числилось ни одной из двух основных привилегий, способных развить привязанность к книге — ни наследственности в роде, ни прохождения учебы мальчиком у книжника. Сиделец табачной лавки в Каргополе, без всякого образования, он пристрастился к чтению настолько, и к чтению не жестоких романов, а серьезных книг из всевозможных областей знания, что ему душно стало сначала в Каргополе, а затем и в табачной лавке, и его потянуло соприкоснуться с книжным миром вплотную. Начав свою книжную деятельность со «стрелка», необыкновенно скромный, толковый и не в пример прочей братии «стрелков» не пьющий и даже не курящий, обладавший в тоже время большим пристрастием к старинным книгам, которые стремился изучить, он сразу обратил на себя внимание Шибанова, находившего, что такой сотрудник был бы настоящим кладом, если бы вступил в его дело. Но согласился Старицын не сразу. Будучи обуреваем жаждой свободы, как все «стрелки», он боялся закабалить себя в узкие рамки магазинного режима, связанного с обязательным в нем пребыванием в течение положенного времени. Выговаривая себе различные льготы, одним из главных условий преемлемости предложения Шибанова, он поставил следующее: да не возбранимо будет иной раз уйти из магазина и раньше положенного времени, если за ним придут его товарищи по... рыбной ловле, страсти его превыше всего, которую он не оставлял во всю свою жизнь. Он мог, с удочкой в руках, просиживать где-нибудь на пруду целые ночи напролет, нередко под проливным дождем, и являться утром на занятия как ни в чем не бывало. Все условия, продиктованные Старицыным, были приняты Шибановым безотговорочно,— так велико было желание познакомиться с ним поближе. И Шибанов не пожалел. Это был чрезвычайно интересный человек, необыкновенно любознательный и, что было всего трогательнее, предпочитавший старинную книгу всему остальному. Особенное влечение имел он к русским книгам XVIII столетия небольшого формата, в которых знал толк. Фолиантов он не любил и называл их «волюминозами» и «чугунными шляпами». Отойдя впоследствии от Шибанова, он занялся собственным делом, и надо было видеть, с какой любовью. Это был настоящий антикварий, признававший исключительно одни книжные редкости. Через его руки прошла интересная библиотека бывшего генерал-губернатора Москвы графа Закревского, состоявшая из книг XVIII столетия. А.М. Старицын подвизался и на каталожном поприще, и его каталоги, составленные тщательно и с любовью, счастливо отличались от других.

Расположение книг. В расположении книг в магазине антикварии, особенно петербургские, отдавали предпочтение общему алфавитному порядку по авторам. Система довольно непрактичная, но почему-то им полюбившаяся. Книги, при продаже ли, при размещении ли вновь поступавших, были в вечном движении и изнашивались на полках сами собой. Редко кто располагал по отделам. Но больше всего книги стояли на полках без всякой системы и все зиждилось на памяти продавца. А память у большинства русских книжников феноменальная; они знают свои запасы все по именам авторов и быстро подают любую требуемую книгу. Но горе было тому, кто пожелал бы получить книги по какому-либо определенному предмету, не будучи хорошо знаком с именами их авторов. Такому покупателю, обыкновенно, отвечали «нет» или настойчиво просили назвать авторов. Если вопрошающий мог припомнить какое-либо из нужных имен, он получал книгу; если же нет, ему настойчиво предлагали назвать имена, и покупателю оставалось одно — идти в библиотеку, наводить справки о существующей литературе по данному предмету, и тогда только, вооруженный библиографическими сведениями, он снова шел к тому самому книжнику, который только-что отказал ему во всем, и получал нужные книги. Эта черта русского книжника, твердо знающего бесчисленное количество авторов и незнающего, кто о чем написал, проходит красной нитью на всем протяжении обозреваемого периода.

Глава четвертая.

АНТИКВАРНОЕ КНИЖНОЕ ДЕЛО В ПРОВИНЦИИ.

В провинции дело с каталогами развито было слабо, как видно из приложенного списка. Такие крупные центры, как Киев, Харьков, Одесса и даже Варшава не дали почти ничего. Рига представлена одним Киммелем. Как будто антикварная жизнь в них не существовала. Но это только судя по количеству каталогов. На самом же деле жизнь там била ключом; букинистов было такое изобилие, что приходилось удивляться, кого они обслуживают. Целые улицы — Фундуклеевская и Подол в Киеве, Иерусалимская в Варшаве, Старый город в Риге, толкучка и в разных частях города — в Одессе, Московская улица и площадь внизу близ университета в Харькове, Гостиный двор и Проломная улица в Казани — обильно были усеяны лавочками букинистов. О качестве их говорить не приходится. Уж если в столицах стояло дело, как мы видели, настолько примитивно-патриархально, чего же можно было ожидать от провинции?

Киммель в Риге. Исключение представлял Н.Г. Киммель в Риге, у которого дело было поставлено на чисто европейский и именно немецкий образец. Его каталоги, полные, содержательные, разбитые на дробные научные отделы, чрезвычайно интересны. Через Н.Г. Киммеля прошли остатки смирдинской библиотеки, купленной им в 1887 году, составившие ряд специальных каталогов, расположенных но плану Смирдина (27). Любопытно отметить, что эти «остатки», доставшиеся Киммелю спустя более полустолетия, как закончилось существование фирмы Смирдина, превосходили своею численностью то, что было в его основных каталогах. Но это только на первый взгляд. По более же близком знакомстве с каталогами Киммеля мы видим, что в них попало не мало книг и более позднего времени. Наряду с редчайшей, например, книгою 1771 г. «Парнас российский», стоит и сочинение Анненкова «Пушкин в Александровскую эпоху» 1874 г. и даже такая ординарная книга, как Полевой «История русской литературы» 1872 г. и т.п. Как попали такие книги в смирдинский каталог, неизвестно. Помимо смирдинских каталогов, Киммелем был издан ряд интересных каталогов, посвященных Rossica, Baltica & Polonica, и по фольклору. Всего издано было Киммелем за время с 1858 (28) по 1910 год 69 каталогов. Г.И. Смирнова разыскала каталог Н.Г. Киммеля, датированный 1845 годом. В 1900 г. был издан 61-й нумерованный каталог: «Н. Киммель в Риге. №LХI. Антикварный каталог. Азия. В особенности Сибирь и наши новые приобретения в Азии. Antiquariats – Catalog № LXI. Asien. Speciele Sibirien und unsere neuen Erwerbungen in Asien (Рига, 1900, 40 с.). Каталог типичен для антикварных каталогов Н.Г. Киммеля. Их название приводилось на русском и немецком языках (иногда только на немецком), каждый выпуск был обычно посвящен литературе по определенной теме или книгам библиотеки, приобретенной книгопродавцем для последующей продажи: «Каталог древним и новым, частью редким и ценным сочинениям о России, царстве Польском и Прибалтийских губерниях...» (№ 20. Рига, 1882. 113 с.); «Коллекция сочинений на иностранных языках о России и ее соседних государствах...» (№ 26. Рига, 1885. 74 с.); «Коллекция сочинений по части математики и астрономии, физике, химии, магии и инженерных наук» (№ 31. Рига, 1886. 25 с.) и т.п. Каталоги Н.Г. Киммеля принадлежали к числу наиболее удачно составленных. «В 43 каталоге антикварных и современных изданий известного рижского книгопродавца г. Киммеля,— писал «Книжный вестник» (1890, № 6, с. 238),— перечислено более 1500 книг разнообразного содержания, преимущественно на французском языке, хотя есть небольшое число и итальянских и испанских изданий. Каталог этот по примеру всех прежних составлен образцово: везде обозначены цены, год и место изданий, а против «дефектированных» изданий всегда указывается, в чем состоят эти дефекты». Фирма продолжалась и после 1910 года, но каталогов антикварных книг не выпускала, вследствие отсутствия, очевидно, новых приобретений. Постановка антикварного дела у Н.Г. Киммеля такова, что оно исключительно было рассчитано на экспорт. Книги хранились не в магазине, а в складочном помещении, и были недоступны любителям для обозрения. Приходящим в его магазин предлагались каталоги, по которым только и можно было спросить желаемую книгу.

Киев. Федоров Е.Я. Фактически старейшим из антикварных каталогов следует признать выпущенный в 1874 г. в Киеве книгопродавцем Е.Я. Федоровым каталог купленной им библиотеки министра Трощинского (29). Этот каталог есть в то же время и самый интересный из всех русских каталогов на протяжении всего обозреваемого периода. Огромная библиотека крупного собирателя XVIII - начала XIX столетия (Трощинский умер в 1829 г.) попала целиком в руки Федорова, к чести которого нужно сказать, что, не будучи профессиональным антикварием, или, вернее сказать, вследствие этого, он начал с того, что составил сначала каталог, не разрознивая, на всю библиотеку и только затем уже стал продавать и книги, разошедшиеся по разным рукам. Таким образом этот каталог является единственным свидетелем существования библиотеки, богатой всевозможными редкостями XVIII столетия, вплоть до «Путешествия» Радищева, и первой половины XIX ст. Особенно интересно было в ней обилие сборников. В те времена был обычай сплетать вместе однородные мелкие произведения разных, авторов в один сборник; были сборники театральных пьес, стихотворных произведений, речей, од, диссертаций и т.п. У Трощинского, имевшего, очевидно, особенную страсть к подобным сборникам, были даже носящие название «Сочинения, относящиеся к разным отделам, но переплетенные вместе». Благодаря этому обычаю безусловно сохранилось и дошло до нас немало мелких произведений, иначе бы совершенно исчезнувших. К чести Федорова нужно сказать, что всем этим сборникам он дал подробное описание с указанием места и года издания каждого помещенного в них произведения. Единственно о чем приходится пожалеть, что не выставлены цены, по которым проходили у Федорова книги. Но в библиотеке известного библиофила Д.В. Ульянинского, вошедшей ныне в состав Библиотеки имени Ленина, имеется экземпляр каталога. Федорова, примечательный тем, что в нем проставлены карандашом цены, а некоторые сочинения вычеркнуты, как, вероятно, уже проданные; можно предполагать, что как раз этот экземпляр служил в магазине Федорова для справок, т.е был, как говорят, «рабочим» (30). Деятельность Федорова на антикварном поприще, помимо реализации библиотеки Трощинского, более ни в чем не проявилась. Попала к нему эта библиотека только потому, что находилась близ Киева (в Миргородском уезде в с. Кибенцах) и купить ее в Киеве было некому, ибо настоящие книжники там были в таком же печальном положении, как и столичные, во времена Фельтена и Готье. Но и позднее Киев по части антикварных каталогов ничем себя не проявил, и выступление Федорова так и осталось единичным, если не считать двух больших книгопродавцев-издателей — Оглоблина и Иогансена,— выпускавших каталоги, в которых иногда проскальзывали так называемые «распроданные издания».

Стародуб. Неронов. Аналогичный Федорову пример являет собою стародубский (Черниговской губ.) книгопродавец Неронов, которому посчастливилось купить старинную библиотеку, принадлежавшую некогда, графу П.В. Завадовскому. Он выпустил ее каталог, причем, для сокращения расходов по изданию, прибег к оригинальному способу. Вместо заглавий, он дал в своем каталоге только нумера смирдинской Росписи и пояснил: «Для лиц, имеющих у себя Роспись русским книгам Смирдина 1828 года, сообщаются №№ книг, находящихся у меня. При требовании достаточно указать № по Смирдину». Таким образом его каталог, заключавший обширную библиотеку, уместился всего на 13 страницах (31).

Тифлис. Бегичев. Одним из просвещенных провинциальных книжников .является К.Н. Бегичев в Тифлисе, специализировавшийся исключительно на подборе литературы и иконографии по Кавказу и сопредельным с ним странам. Выпущенные им за время с 1891 по 1902 г. 38 каталогов книг, брошюр, журнальных статей, карт, планов, портретов, костюмов и различных рисунков представляют богатый материал по Кавказоведению. Бегичеву принадлежали и две значительные библиографические работы по Кавказу и соседним с ним странам (32).

Предприимчивый киижник в глухой провинции. Насколько можно достигнуть энергией и предприимчивостью, блестяще доказал А.И. Долинин-Иванский, антикварий-любитель, живший в своем имении в Чернском уезде Тульской губ. близ ст. Кресты. Классическое изречение «Если человек хочет, то может» он оправдал на себе в полной мере. Не трогаясь никуда из своего имения с места, он задумал завести там антикварное дело, и завел, просуществовав 7 лет и выпустив с 1900 по 1907 год 39 каталогов. Энергия его была необычайна. Все было построено исключительно на корреспонденции. Письмами он обращался к антиквариям с запросом о книгах, письмами предлагал эти книги любителям. Почти ничего не имея своего, он делал выборку заглавий из обильно присылавшихся ему каталогов и печатал свой каталог. Получив по нему заказ, он немедленно, часто телеграммой, выписывал требуемую книгу к себе, и, от себя уже посылал ее своему клиенту. Если к нему поступал какой-либо запрос на искомые книги, он уведомлял клиента, что в непродолжительном времени он сообщит, что именно у него имеется, и одновременно с этим летели от него письма к Клочкову, Шибанову, Киммелю, а то и заграницу, с запросом об этих книгах, и покупатель нередко удовлетворялся. Получались иногда курьезы. Ищущий книгу, бок о бок живущий с Шибановым или с Клочковым, минуя их, обращался к исполнительному и предупредительному Долинину-Иванскому; тот, в свою очередь, к первым, и, получив от них нужную книгу, высылал ее обратно в тот же Петербург или Москву, где удовлетворенный любитель похвалялся перед теми же Шибановым или Клочковым, как ему удалось достать из медвежьего угла редкую книгу. Апогеем предприимчивости Долинина-Иванского была попытка провести через свои руки библиотеку Березина-Ширяева, продававшуюся в Петербурге после смерти владельца. Минуя всех петербургских и московских антикваров, жаждавших и готовых в любой момент купить за наличные эту интересную библиотеку прославленного библиофила, владельцы-наследники предпочли поручить распродажу ее Долинину-Иванскому, несмотря на все неудобства, связанные с его отдаленным местонахождением. Был выработан план реализации. Предполагалось переправлять в Чернь библиотеку частями и оттуда выпускать каталоги. Все было налажено, были разосланы анонсы и первый выпуск каталога, но тяжкий недуг Долинина-Иванского (он заболел психическим расстройством), сведший его в могилу, помешал осуществить этот грандиозный замысел предприимчивого дилера-книжника из Черни. Библиотека Я.Ф. Березина-Ширяева была распродана потом в Петербурге через аукцион самими наследниками. О качестве каталогов Долинина-Иванского говорить не приходится. Составленные наспех, как и все, за что он ни принимался, они не могли быть совершенны. Надо было удивляться и тому, что сделано человеком неподготовленным, с минимумом книжных познаний, в обладании которого были единственные две вещи — любовь к своему предприятию и энергия, не знающая границ. Один, абсолютно не имея никого из подручных, он вел обширную корреспонденцию, составлял каталоги, печатал их на гектографе (первые 15 каталогов) и сам рассылал; сам упаковывал, посылки и бандероли. Позднее, когда клиентура его расширилась, он: стал выпускать печатные каталоги, заказывая их то в Москве, то в Орле или Мценске Орловской губ. Надо положительно удивляться, как его хватало на все. Это был замечательный работник и будь он к тому же образованный человек, работающий в настоящем, правильно организованном деле, ему не было бы цены.

Саратов. Смолин-Степанов. Из провинциальных книжников, издававших антикварные каталоги, заслуживает быть отмеченным еще Смолин-Степанов, сумевший, торгуя в Саратове, выпустить за время 1902-1911 г..г. 54 каталога,— число для провинции рекордное. Правда, что каталоги его довольно бесцветны, не отличавшиеся ни внутренним, ни внешним достоинствами, но издавать их в таком глухом месте, с такой интенсивностью в течение десяти лет и к тому же без всякого успеха, было прямо-таки подвижничеством со стороны Смолина-Степанова.

Глава пятая.

К ХАРАКТЕРИСТИКЕ АНТИКВАРНОГО КНИЖНОГО ДЕЛА.

Характер деятельности антиквариев. Подводя итоги деятельности: книгопродавцев-антиквариев как столичных, так и провинциальных, нужно сказать, что наличие более или менее выдающихся среди них далеко не исчерпывается теми, которые издавали каталоги. И чем глубже туда, в девяностые, восьмидесятые годы, тем яснее будет картина, что пионерами по изданию каталогов были не самые сильные, а самые, так сказать, прыткие. Старики выжидали, что будет с рискованными шагами молодежи, и многие из них так и остались верными своим старым традициям, не увидев особенного проку от этого новшества, введенного их молодыми собратьями. Были в Петербурге три крупных торговца: Иов Герасимов в Ново-Александровском рынке, Хлебников в обновленном Апраксиной Дворе и Ив. Сем. Семенов, торговавший в ларях у Синего моста и у Исаакиевского сквера, один из самых почтенных петербургских старых книжников. Все «ни владели самым богатым запасом антикварных книг, все они прекрасно в них разбирались, но о каталогах и не помышляли до самого конца дней своих, хорошо обходясь и без них. И таких было не мало не в одном Петербурге, но и в Москве, и в провинции. Припоминается в Киеве весьма значительный и очень интересный антикварий Симинский, украинец по происхождению, торговавший на Фундуклеевской ул. У него был хороший подбор редких русских книг. Особенное пристрастие он имел к библиографии и всегда старался держать этот отдел в возможной полноте. Количество выпущенных тем или иным антикварием каталогов также не может служить мерилом его качества. Не говоря уже об обстоятельствах, естественно пресекавших деятельность книжника, но и те, которым ничто не мешало издавать каталоги сколько им было угодно, издавали их по-разному. Все зависело от постановки дела: у одного было стремление обслуживать провинцию, как Клочков, Семенов и сын, Мельников, Лебедев. Другие обзавелись небольшим, но крепким и постоянным кружком собирателей, на обслуживание которых уходило все время и все запасы. Л.Ф. Мелин был головой выше всех петербургских антиквариев по знанию дела, имел запасы редкостей превыше всех, сказать о них мог не только выпиской ремарки из Березина-Ширяева, но много и от себя, но выпустил всего только три каталога. Не плохи были Гамулин, Лебедев, обладавшие большими запасами хорошо подобранных серьезных отделов. Существует еще тип книжников, обслуживавших большие фирмы. Они были и в Петербурге и в Москве. Не редко в большие магазины, как Вольф, Суворин, Думнов, Карбасников поступали крупные заказы от учреждений на целые библиотеки по определенному заданию. У них, конечно, в наличности из распроданных изданий оказывалось очень немногое и они прибегали к помощи букинистов. Существовали в каждой фирме специальные, так называемые «сборщики», люди, сведущие в ценности распроданных изданий и хорошо знавшие качество каждого букиниста. Те, которых они облюбовывали, были буквально всегда завалены массой карточек на искомые книги. Таких книжников было много. Все они были настолько поглощены своим занятием, что им было не до каталогов. Характеристика антиквариев. Не мудрая была наука у нас на Руси торговать книгами, и ленивый только не брался за это дело, не требовавшее никакой подготовки, никаких особенных знании. Даже, наоборот, чем темнее, малограмотнее был продавец, тем милее был он сердцу собирателя книг. Знающего продавца покупатель не долюбливал и шел к нему последнему, когда книга до крайности была нужна и достать ее он нигде не мог. Нужны были только некоторая подвижность, веселый нрав (мрачных не любили) и немного мюнхгаузенства, и успех был обеспечен, обеспечен настолько, что он буквально дурманил голову продавца, одаренного этими свойствами. Увлеченный такой легкой наживой, бедный «книжник» не выдерживал, терял равновесие и предавался двум одинаково пагубным страстям: или разгулу или... расширению своего дела. Последняя страсть была еще пагубнее и редко проходила безнаказанно. Опасность этой страсти, незаметная для действующего лица, но очевидная со стороны, заключается в том, что развитию каждого антикварного дела есть предел. Пока у антиквария расходы не велики, а дела идут прилично и с избытком покрывают маленький расход, он не только существует, но в ослеплении успехом, воображает даже, что дело можно расширять до бесконечности. На самом же деле, это — сплошное заблуждение. Немногим больше он будет иметь успех, в какое бы помещение ни перебрался, ибо от увеличения его расходов покупательская способность не выросла, а вырастить ее, создать новый кадр коллекционеров было не по плечу нашему книжнику. Это не то, что западные его собратья, у которых постановка предприятия поражает своей организованностью, особенно в Германии. Приобретя собрание книг, тамошний антикварий, не доверяя своим познаниям, не редко обращается к помощи профессоров и ученых для разборки и квалификации всего, что представлялось ему terra incognita, и, в результате, получались целые научные трактаты об издании, или рукописи, их значении, особенностях, степени редкости и т.д., которыми и украшались издаваемые ими каталоги, распространяемые по всему свету и имевшие, благодаря таким ремаркам, несомненный успех. Что сказать о русских книжниках? Увы, этого похвального свойства по позаимствованию знаний у людей, более их авторитетных, не водилось за ними. Самоуверенность, самомнение, начиная от украшенного сединами старца и вплоть до юноши, только что вышедшего из «мальчиков» от своего хозяина, были отличительными чертами русского книжника. Поговорите с любым из них,— каждый будет смотреть на вас с высоты Олимпа, каждый заявит свой авторитет в такой форме, что излишне будет пытаться что-либо возражать ему, он слушать не будет и отмахнется от вас, как от надоедливой мухи. Не было ни одного, который чувствовал бы в себе отсутствие знаний, скорбел об этом и стремился приобрести их. Увидеть в руках русского книжника библиографический справочник, было чудом, да справочники редко и водились у кого. Но справедливость требует отметить, что большинство из них были страстные любители чтения изящной литературы, которое так увлекало их, что они подчас не сразу замечали и входившего в их магазин покупателя. Но и с вошедшим редко кто занимался вплотную, предоставляя ему одному обозревать полки, и вполне усвоив, что был бы товар, а покупатель найдется. Не хотели они понять, что как бы хороши ни были книги, они бездушны, если не приложить к ним живого слова авторитетного продавца. Редкий, пытался приглядеться к покупателю, распознать его вкусы, его взгляды и заинтересовать его не только той одной книгой, которую он спрашивает, но и многими другими. Нужно знать, что бывает два рода покупателей: одному нужно определенное сочинение или даже определенное издание; другому ровно ничего не нужно и в то же время нужно все, что есть в интересующей его области. Первый ищет книгу для научных занятий, для справок, вообще для использования ее, как таковой. Не на такого рода покупателе зиждется благосостояние антиквария. Весь успех антикварного предприятия в потребителе книги второго рода, которому, собственно, ничего не нужно и который подчас бывает даже доволен, уйдя из магазина с неопорожненными карманами. Если для удовлетворения первого рода, покупателя нужна со стороны продавца только память, для заинтересования второго — знание и огромная эрудиция. Страсть собирательства, зарождается не в стенах магазина, она есть результат влияния той среды, с которой соприкасается будущий коллекционер. Но разжечь искру, довести до пламени и поддерживать это пламя — есть уже прямое дело сведущего продавца. Это уже область чистой психологии, но что вы будете делать, когда мы видим сплошь и рядом такие явления. Народившийся коллекционер, просвещенный, вооруженный с головы до ног всеми библиографическими пособиями, напутствуемый своими собратьями по собирательству, способный, казалось бы, руководить избранным им поставщиком по доставке интересующего его материала, он ищет поддержки и указания у этого поставщика, порою, и даже не редко, малограмотного. Он не доверяет добытым им сведениям о степени редкости, о важности намеченного им сочинения; он хочет получить разъяснение, в какой мере оно необходимо для избранного им отдела; он жаждет от книжника получить заверение, что идет верно по избранному пути. И, увы, не найдя его, замирает. Оттого у нас на Руси так мало развито собирательство, оттого мы и видим сплошь и рядом появляющиеся и сейчас же угасающие огоньки, что у горнила костра стоят не разжигатели пламени, а гасители. Еще счастье книжников, что почти у каждого из них есть преданный покупатель, который, терпя все его недостатки, остается верным его клиентом.

Характеристика коллекционера. Об этой преданности коллекционера одному поставщику стоит сказать несколько слов. Это такая психологическая черта собирателей с самых отдаленных времен, с самого начала собирательства, что ее нельзя не отметить. Как в России, так и всюду заграницей, большинство крупных коллекционеров избирали своим поставщиком одно лицо, поручая ему подбирать книги по их заданиям и всецело доверяя ему. Конкуренты счастливого поставщика знали о существовании такого крупного собирателя, всячески старались проникнуть с предложениями более выгодного свойства, присылали к нему списки и свои каталоги, но всегда безуспешно, и не потому, что такой коллекционер совершенно манкировал этими предложениями, нет,— он их тщательно просматривал и говорил своему поставщику: «Вот я видел в каталоге у такого-то такую-то книгу, скажите, стоит ее взять? Если стоит, пожалуйста, достаньте». Преданность и доверчивость таких собирателей своим поставщикам не знала границ, и дело доходило иногда до курьезов,— он не купит даже интересующей его книги, выставленной в витрине другого магазина, не посоветовавшись со своим избранником или не поручив ему купить ее. Замкнутость и крайняя застенчивость были отличительными чертами крупных коллекционеров. Имея дело с одним лицом, такой клиент и ему крепко заповедывал не оглашать его имени, что вполне, конечно, совпадало и с интересами поставщика, ревниво оберегавшего своего кормильца от посягательств на него конкурентов. Морган и Белен в Париже, Гирземан в Лейпциге, Кварич в Лондоне и многие другие делали даже целые кругосветные путешествия за поисками раритетов для своих постоянных клиентов. В Париже, Лондоне и Америке есть даже фирмы, издающие некоторые каталоги в самом ограниченном числе именных нумерованных экземпляров, и достать такой каталог обыкновенному смертному не представляется никакой возможности, разве только после смерти кого-нибудь из счастливых избранников. В отличие от такого типа собирателя или в противовес ему, существует другой тип, более преобладающий, собирателя скрытного, осторожного, который никогда не откроет своих карт книжнику, не скажет ему, чем он увлекается, не потребует книгу ни по названию, ни даже по предмету, из боязни, что книжник сейчас же воспользуется его увлечением и взвинтит цену. Опасения эти были не беспричинны и имели свои серьезные основания. Собиратель былого времени знал повадку продавца: «раз ты книгу спрашиваешь, значит она тебе нужна, а если она тебе нужна, то плати за нее». И покупатель, искушенный горьким опытом своей неосторожности, настораживался и прибегал к различным хитростям: то он сделает, найдя, нужную книгу, равнодушный вид и лениво-небрежно спросит, сколько стоит эта «книжонка», или замаскирует интересующую его книгу, вложив ее в кучу заведомо дрянных и заставив книжника все это расценить поодиночке. При абсолютном, почти поголовном, невежестве наших книжников, расценивавших книгу по наитию, по чутью и даже по лицам, которые ее спрашивают, подобные военные хитрости любителя часто удавались и они не без гордости похвалялись в своей среде, как им посчастливилось провести книжника, и научали более неопытных следовать их приемам. Такие и подобные им приемы, употреблявшиеся коллекционерами при покупке книг, приобретали вид особого спорта: чем искуснее проведет любитель книжника, тем более доставит ему эта победа гордости. Резюмируя обозрение русской антикварной торговли, невольно напрашивается вывод, насколько еще не высоко стояло у нас это дело, благодаря некультурности приставленных к нему лиц, и как должно быть стыдно русским книжникам перед западными их коллегами. Не странная ли ирония, у дела самого деликатного из всех дел, требующего огромных познаний и высокого образовательного ценза, стояли люди малограмотные и в большинстве случаев полные невежды в своем деле. Нас, быть может, забавляли приведенные типы, но надо плакать, а не смеяться тому, что было место таким ненормальным явлениям в культурной стране. Не удивительно то, что подобные явления были, раз их терпели, но поразительно, что их терпели и даже, можно сказать, с любованием. Но будем надеяться, что все это — в прошлом и что на смену явится новое, молодое поколение, культурное, просвещенное, с запасом необходимых знаний, загладит память прошлого и приблизится к своим западным собратьям, стоящим пока на недосягаемой высоте.

ЗАВЕТЫ СТАРОГО КНИЖНИКА.

Русский книжник, к тебе обращается твой старый собрат, с призывом быть достойным своего высокого звания. Довольно рутины, застойного болота, прозябания. Не жалуйся на плохие времена,— эту песню мы слышали с покон веков. Она исходила от людей неподвижных, лишенных энергии, не желавших приложить руки к усовершенствованию и развитию своего предприятия. А между тем, нет дела более увлекательного, чем книжное; нет ни одной области с простором более широким для деятельности; она положительно не знает границ в своем развитии, и от тебя целиком зависит, хочешь ли ты обслуживать только свой квартал, или весь мир. Но помни, книга не любит тех, которые смотрят на нее, как на товар, и жестоко расправляется с таковыми. Можно заранее предсказать неуспех или жалкое прозябание тому «книжнику», который ведет это дело с одним намерением — извлечь из него выгоду. Выгоды он не дождется, ибо без любви к книге не может быть достигнуто знание, а без знания не будет и успеха. Мы часто слышим жалобы книжников на то, что нет хороших покупателей, что настоящий покупатель вывелся. Это не верно. Он был у тебя, быть может, и не раз, но ты не сумел заинтересовать его, хотя, без сомнения, у тебя и было что ему показать, но ты не прислушайся к его требованиям, ты ответил ему на его запросы исконным российским «нет, нету-с», и успокоился; так зачем же он придет к тебе лишний раз? Но помни, что у хорошего продавца не должно быть плохих покупателей. Вот тебе заветы, и если будешь им следовать, успех твой обеспечен. Так говорят опыт и долголетнее наблюдение над жизнью и деятельностью книжника.

1. Люби книгу, как самого себя. Знай ее. Береги ее. Не спеши продавать хорошие вещи, а спеши их покупать.

2. Начинай с того, что узнай, как поставлено дело у твоих соседей. Хорошим воспользуйся, а плохое не вводи у себя.

3. Начинай с маленького. Не опьяняйся временным успехом и не делай больших скачков к увеличению своего предприятия. Если ты торговал сегодня хорошо, это еще не значит, что так пойдет и дальше.

4. Не бойся конкурентов, не старайся устроиться там, где их нет, а иди в самую гущу их и победи своим стремлением быть лучше их. Путем сравнения всего скорее оценят тебя.

5. Храни книгу на своих полках так, чтобы она не изнашивалась от обращения с нею.

6. Знай свои книги основательно и держи их в порядке; располагай их на отделы в зависимости от сложившегося характера твоего дела. Чем дробнее будут отделы, тем легче покупателю в них разбираться и тем скорее ты и сам усвоишь их себе.

7. Не гнушайся никаким заказом как бы он незначителен ни был. Будь внимателен одинаково и к крупному, и к мелкому покупателю. Помни, что десять мелких твоих постоянных клиентов надежнее одного крупного, а при твоем внимании и из каждого мелкого может сделаться крупный.

8. Не сиди сложа руки в ожидании покупателя. Пользуйся каждой свободной минутой для усовершенствования своего дела и обогащения себя знаниями. Приложи все средства, чтобы окружить себя библиографическими справочниками и каталогами и изучай их, а особенно тот предмет, который ты изберешь.

9. Не пренебрегай теми требованиями, удовлетворить которые в данный момент ты не можешь; крепко держи их у себя в памяти, смекай умом, нельзя ли как их выполнить.

10. Не делай на книгу две расценки, глядя по покупателю. Пользоваться недостаточной осведомленностью доверившегося тебе клиента преступно. Расценка, заранее выработанная, должна быть единой для всех.

ПРИЛОЖЕНИЕ.

1. МОСКОВСКИЕ КНИГОПРОДАВЦЫ, ВЫПУСКАВШИЕ КАТАЛОГИ, В КОТОРЫХ ПОПАДАЛИСЬ И АНТИКВАРНЫЕ КНИГИ.

1801 Акохов и Козырев ... 1

1802 — 1823 Готье, Ив. Ив. и К-о ... 2

1802 Никифоров, Семен — Никольская ... 1

1803 Любий, Гарий и Попов, содержатели ун-кой лавки … 1

1804 Акохов и Немов ... 1

1806 — 1827 Глазунов, М.П. ... 3

1806 — 1810 Инихов и Вазунов — Тверская и Никольская ... 4

1808 Сверчков, Филипп — Никольская ... 1

1808 — 1809 Селнвановский, С.— Ильинка ... 2

1808 — 1826 Университетская книяшая лавка ... 6

1809 Сверчков и Романчиков — Никольская ... 1

1809 Ступин, Петр ... 1

1810 Заикин, Иван

1812 — 1829 Свешников ... 16

1813 Глазуновы, М. и И. ... 1

1813 — 1831 Глазунов, И. ... 6

1813 Романчиков

1813 Порывкин

1813 Телепнев

1813 Инихов

1813 Горн

1813 — 1833 Ширяев, А.С., содержатель университ.лавки … 7

1814 Немов, Яков ... 1

1820(?) Реестр книгам, продающимся в Новом Овощном ряду, в лавке под №10 ... 1

1825 — 1829 Глазунов, П. ... 2

1826 — 1839 Логинов, В.В. ... 3

1826 Пономарев

1830 Ленгольм, Карл Павлович ... 1

1831 Глазунов, А.В. ... 1

1833 Золотев, Трофим — Моховая ... 1

1834 Иванов, П. ... 1

1836 Глазунов, Н.Н. ... 1

1837 — 1843 Полевой, К.А. ... 2

1839 Салаев, Ив.Гр. — Никольская

1839 Ферапонтов, А.И.— Никольская

1839 Кольчугин, Ив.Гр. — Никольская

1839 Семен.— Кузнецкий мост

1841 — 1872 Улитин, Н.Н. ... 8

1843 Готье и Монигетти ... 1

1851 Салаев, Ф.И. — Никольская, пр.церкви Владимирской Б.М. ... 1

1862 Готье, В. ... 1

1853 Манухин, А.И. ... 1

1856 — 1867 Глазунов, А.И. ... 4

1863 — 1867 Черенин, А. — Рождественка ... 4

2. МОСКОВСКИЕ КНИГОПРОДАВЦЫ-АНТИКВАРИИ, ВЫПУСКАВШИЕ КАТАЛОГИ.

1881 Фрейман, В. Оттиск в 1 стр. из «Росс.Библиографии» Э.К. Гартье ... 1

1884 — 1897 Живарев — У Владимирских ворот ... 4

1885 — 1916 Шибанов, П.П. ... 168

1887 — 1895 Готье, В.Г. ... 30 (с ук.)

1890 Московский букинист (Аркадьев, Е.И.) ... 1

1891 — 1895 Банков, Д.В. ... 4

1896 — 1903 Тастевен, Ф.И., преемник Готье ... 3

1896 Семенов, М.(Толченов). ... 2

1897 — 1905 Кашинцев, С.В. ... 12

1898 — 1911 Фадеев, И.М. ... 50

1899 — 1910 Николаев, К.Н. ... 11

1900 Иванова, А.И. ... 1

1900 Чумаков ... 1

1900 — 1912 Старицын, А.М. ... 8

1901 — 1903 Астапов, А.А. ... 4

1901 — 1902 Параделов, М.Я. ... 10

1901 Козлов, И.С. ... 1

1903 Банков, П.П. ... 1

1909 — 1912 Абрамов, А.А. ... 3

1910 Большаков, Н.С. ... 1

1913 Вострякова, М.П., наследники ... 1

3. ПЕТЕРБУРГСКИЕ КНИГОПРОДАВЦЫ-АНТИКВАРИИ, ВЫПУСКАВШИЕ КАТАЛОГИ.

1870 — 1887 Федоров, Д.Ф. ... 3

1875 — 1895 Никольский, Г.В. ... 5

1875 — 1900 Перевозников, И.В. ... 15

1880 — 1888 Николаев, М. ... 8

1880 — 1883 Иванов, А. ... 3

1883 — 1887 Мартынов, И.Г. ... 7

1884 — 1906 Богданов, И. ... 24

1885 — 1915 Клочков, В.И. ... 576

1886 — 1889 Ваганов, К.С. ... 9

1886 — 1890 Гартье, Э.К. «Посредник» ... 10

1888 — 1898 Истомина, А.В. ... 5

1888 Наумов, А.П. ... 1

1889 Гаршин, И.М. ... 1

1889 — 1893 Герасимов, Н.И. ... 7

1889 Мелпн, Л.Ф. ... 3

1889 — 1911 Мельников, М.П. ... 80

1889 — 1911 Семенов и Сын. ... 97

1889 Шигин, И.А. ... 4

1890 — 1906 Нарышкин, А.Ф. ... 6

1890 — 1898 Наумов, Д.А. ... 6

1891 Вороний, И.И. ... 2

1891 Иванов, И.И. ... 1

1893 Герасимов, Н.И. ... 1

1893 — 1899 Морцев, И.И. ... 4

1894 — 1898 Соколов, Я.Л. ... 9

1896 — 1904 Базлов, И.И. ... 38

1895 Степанова, Е.И. ... 1

1896 — 1911 Трусов, С.П. ... 41

1899 — 1903 Иванов, Б.А. ... 7

1899 Сухова, А.Ф. ... 1

1901 Козлов ... 2

1901 — 1903 Русская и иностранная торговля ... 4

1901 — 1917 Соловьев, Н.В. ... 145

1901 — 1909 Щетинкин, В.С. ... 6

1903 Вольф, М.О. ... 3

1903 Сапронов, Н.Г. ... 9

1903 Трофимов, М. ... 1

1904 «Вера и Знание» ... 1

1904 — 1906 Иванова, Е.И. ... 10

1904 — 1906 Картавов, П.А. ... 3

1904 — 1916 Косцов, И.Ф. ... 15

1905 — 1911 Гомулин, А.К. ... 12

1905 — 1911 Федеров, А.И. ... 10

1905 — 1916 Шилов, Ф.Г. ... 31

1906 — 1913 Лебедев, В.Л. ... 2

1906 — 1914 Глебов, П.П. ... 5

1907 — 1917 Базыкин, Н.В. ... 9

1908 — 1914 Крылов, П.П. ... 5

1909 Чернов, С.Н. ... 1 бол.

1910 — 1916 Котов, С.Н. ... 19

1910 — 1915 Климонов, А.А. ... 17

Колышев, М.С. ... 1

4. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ КНИГОПРОДАВЦЫ-АНТИКВАРИИ, ВЫПУСКАВШИЕ КАТАЛОГИ.

1858 — 1910 Рига Киммель, Н. ... 69

1874 Киев Федоров, Е.А. (б-ка Трощинского) ... 1

Киев Оглоблин.Н.Я.

Киев Иогансон

1884-1901 Варшава Гейштор, С. ... 16

1886 Стародуб, Черн. губ. Неронов, В.В. ... 1

1886 Борисоглебск Иванова, М. ... 1

1891 — 1892 Екатеринослав «Букинист» ... 2

1892 Ревель «Антикварная книжная топговля» ... 1

1892 — 1901 Тифлис Бегичев, К.И. и с 1902 г. преемник его Браиско … 38

1896 Тамбов Зотов, Ф.И. ... 1

1897 Одесса Штадельмейер, М. ... 1

1897 Ревель Гойтельберг ... 1

1900 — 1907 Чернь, Тамб.губ. Долинин-Иванский ... 39

1902 — 1911 Саратов Смолин-Степанов ... 54

1904 Несвиж, Минск. Каплан ... 1

1904 Саратов «Антиквар» (Аркадьев, Е.И.) ... 1

1910 Ковель «Труд» ... 1

1910 Новочеркасск Кленин, В.М. ... 1

1911 Дудергоф «Наука и Жизнь» ... 1

1911 — 1922 Н.-Новгород Глазунов, А.Н. ... 8

Казань «Волжский Вестник» ... 1

ПРИМЕЧАНИЯ.

1) Калайдович К. Известия о древностях славяно-русских и об И.Ф. Ферапонтове, первом собирателе книг. М. 1811. 12°.

2) Безсонов П. Тихон Федорович Большаков, Некролог (Газета «День»), 1863 г. 52.

3) Сборник в память кн. Павла Петровича Вяземского. Изд. Общества Любителей Древней Письменности. Спб. 1902. 8°.

4) Ульянинский Д.В. Среди книг и их друзей. Ч. I (единственная). I. Из воспоминаний и заметок библиофила. II. Русские книжные росписи XVIII века. Библиографический обзор. М. 1903. 8°.

5) Губерти Н. Материалы для русской библиографии. Хронологическое обозрение редких и замечательных русских книг XVIII столетия, напечатанных в России гражданским шрифтом 1726-1800. 3 вып. М. 1878-91. 8°.

6) Bacmeister H. Russische Bibliothek zur Kenntniss des gegenwartigen Zustandes der Literatur Russland. 11 bande. Sankt-Petersburg, 1772-1787. 8°.

7) Debure. Bibliographie instructive ou traite de la connaissance des livres rares et singulieurs (1763-1768).

8) Сопиков В.В. Опыт Российской Библиографии или полный словарь сочинении и переводов, напечатанных на Славянском и Российском языках от начала заведения типографий до 1813 г. 5 ч.ч. Спб. 1813-21. 8°.

9) Строев П. Обстоятельное описание старопечатных книг славянских и российских, хранящихся в библиотеке гр. Ф.А. Толстова. С 24 гравированными изображениями шрифтов. М. 1829.

10) Строев, П. Описание старопечатных книг славянских, находящихся в библиотеке И.Н. Царского. С 12 гравированными изображениями шрифтов. М. 1836.

11) Строев П. Описание старопечатных книг славянских, служащее дополнением к описаниям библиотек гр. Ф.А. Толстова и купца И.Н. Царского. С двумя рисункамИ.М. 1841.

12) Чертков А.Д. а) Всеобщая библиотека России или каталог книг для изучения нашего Отечества во всех отношениях н подробностях. М. 1838. и «Прибавление». М. 1845. Всего 2 книги.

13) Березин-Ширяев Я.Ф.

а) Материалы для библиографии, или обозрение русских и иностранных книг. 8 книжек. Спб. 1868-1870.

б) Дополнительные материалы. Спб. 1873.

в) Дополнительные материалы. Спб. 1876.

г) Последние материалы. Спб. 1884.

д) Окончательные материалы. Спб. 1896.

14) Геннади Гр. Русские книжные редкости. Библиографический список русских редких книг. Спб. 1872. 8°. 17 + 161 стр.

15) Cathologue des livres de la bibliotheque de s.e.m. le comte de Boutourlin. Paris, imprimerie de Charles Pougens, an XIII (1805).

16) Материалы дня истории русской книжной торговли (изд. под ред. П.А. Ефремова). I. Воспоминания старого книгопродавца Н.Г. Овсянникова. П. Воспоминания И.Т. Лисенкова. III. Известие о древностях славяно-русских и об И.Ф. Ферапонтове, К. Калайдовича. Спб. 1879. 8°. С приложением двух гравированных портретов: Н. Овсянникова и И. Лисенкова.

17) (Анастасевич В.Г.). Роспись российским книгам для чтения из библиотеки В. Плавилыцикова, систематическим порядком расположенная. В трех частях, с шестью «Прибавлениями». Спб. 1820-1826. 8°. Всего опубликовано в этой «Росписи» 8840 №№.

18) (Анастасевич В.Г.). Роспись российским книгам для чтения, из библиотеки Александра Смирдина, систематическим порядком расположенная. В четырех частях, с двумя дополнениями. Спб. 1828-1832. 8°. Заключает в себе 12036 №№. К этой «Росписи» позднее вышли еще два прибавления «Третье» и «Четвертое». Спб. 1847-1862, когда торговля перешла уже к П. Крашенинникову. В них заключаются №№ 12037-18324.

19) Новоселье. 2 ч. Спб., типография вдовы Плюшара с сыном. 1833-1834. 8°. Две виньетки на заглавных листах и пять гравюр в тексте, рисов. А. Брюлловым и Сапожниковым и гравиров. К. Афанасьевым, И. Ческим, С. Галактионовым и В. Долговым.

20) Cabinet d’un amateur (M.C.*** St. Petersbourg). Catalogue descriptif d’une belle collection de livres a gravures principalemant du XVIII siècle. Orne de 2 vignettes et 11 planches en photo-lithographie. Ouvrages hors ligne. En vente au prix marquee a la Librrairie ancienne «Posrednik», Perspective de Nevsky, 34, St. Peterbourg, 1888. 8°, 104 стр. 504 №№.

Э.К. Гартье (1849-1911), один из наиболее образованных русских книжников, владелец антикварной фирмы "Посредник" в Петербурге

21) Воспоминания старого букиниста. Три статьи в журнале «Библиографические записки» 1892 г. Были отдельные оттиски.

22) К 50-ти летию книгопродавческой деятельности А.А. Астапова. 1862-1912. М. 1912. 8°.

23) Готье В.Г. «Каталог большей частью редких и замечательных русских книг». Москва.

1-я серия. 21 каталог 1887-1893 г.г. с общей нумерацией книг, коих зарегистрировано 10731. К этой серии был выпущен в 1893 г. «Алфавитный указатель имен авторов и издателей».

2-я серия выходила в 1891-1895 г.г. Всего 7 каталогов с общей нумерацией от 1 до 4029, при чем каталога с нумерами 3401-3877 совсем не было издано.

24) Путешествие из Петербурга в Москву. 1790. В Санктпетербурге. 8°. 2 ненумеров, и 463 стр. Редчайшее анонимное сочинение А.Н. Радищева, сохранившееся в самом незначительном числе экземпляров.

25) 0строглазов И.М. Книжные редкости. М. 1892. 8°. Оттиск из «Русского Архива» за 1891-1892 г.г. Тираж 30 экз.

26) Антикварная книжная торговля П.В. Шибанова. Москва, Старая площадь, на Ильинке. Каталог большею частью редких и замечательных русских книг №1. М., типогр. А.А. Карцева. 1885. 8°. 32, [4] стр. Отпечатан в количестве 600 экз.

27) Антикварные каталоги, заключающие в себе перечень книг из библиотеки А. Смирдина, составляющей ныне собственность Н. Киммеля, книгопродавца в г. Риге. № XXXIII. Богословие и философия. 2035 №№; XXXIV. Правоведение, политика и политико-экономические науки. 1215 №№; XXXVI. История и география. 2262 №№; XXXIX-ХL. Словесность. 5507 №№; ХLIV. Военные и морские науки 897 №№ Всего опубликовано в каталогах, посвященных библиотеке Смирдина, 11926 №№.

28) Дата 1868 выставляется условно, базируясь исключительно на сообщении в №9 «Библиографических Записок» за 1858 год о выходе каталога Киммеля №1. Заключал ли этот каталог, а также и последующие, сплошь до 20-го, книги антикварные, неизвестно, так как за отсутствием в книгохранилищах этих каталогов и сведений о них в библиографических трудах, фактической проверки сделать невозможно и только с каталога № 20, вышедшего в 1882 году (Bibliotheca patrie 2600 №№, очень хороший каталог русских и иностранных книг по, всем отделам), можно проследить деятельность фирмы год за годом.

29) Каталог антикварной библиотеки книгопродавца Е.Я. Федорова, приобретенной после бывшего министра Д.П. Трощинского. К. 1874. 8°. 343 стр. Зарегистрировано 4548 №№.

30) Библиотека Д.В. Ульянинского. Библиографическое описание, т. II. Библиография. М. 1912. 8°. № 3068.

31) Каталог большею частью редких русских книг книгопродавца В. Е. Неронова в Стародубе. Черниг. губ.,Стародуб, тип. Крылова. 1886. Малая 4°. 13 стр.

32) 1. Объяснительный каталог библиотеки Вел. Князя Георгия Михайловича в Абастумане. Кавказ и соседние с ним страны. Составил К.Н. Бегичев. Тифлис. 1894. 4°. 233 стр.

2. Систематический каталог библиотеки Вел. Кн. Георгия Михайловича в Абастумане. Кавказ и соседние с ним страны. Составил К.Н. Бегичев. Тифлис. 1898. В лист, 525 стр.

RARUS'S GALLERY

Fine Books,Prints,Photographs & Icons

Забавная библиография

Сейчас на сайте

Ваше мнение

Книжные сокровища России

Листая старые книги

Ваш прогноз