RARUS'S GALLERY

Ростов-на-Дону, Севкавкнига, 1937. 13 с. с ил. Тираж 5000 экз. Цена 85 коп. В цв. издательской литографированной обложке. Редкое периферийное издание!

Янчевский, Николай Леонардович (1892-1937) - историк, писатель, революционер, автор ряда работ по истории Гражданской войны, участник Гражданской войны в Сибири, член РКП(б) в 1920—1934 гг. (до этого левый эсер), работал в Ростове-на-Дону как журналист, арестован и расстрелян. Николай Леонардович Янчевский родился 10 (22) января 1892 года в Петербурге, в семье рабочего. Работал редактором краевой газеты «Советский Юг» (1922-1924), в краевом партийном архиве. Автор книг «Краткий очерк истории революции на Юго-Востоке (1917-1920)» (1924), «Гражданская борьба на Северном Кавказе» (в 2 т., 1927) , «От победы к победе» (1931, все в Ростове). В 1927 году по приговору военного трибунала за службу в Добровольческой армии и борьбу с советской властью отправился в ссылку Павел Петрович Сахаров. А 7 августа 1937 года по приговору тройки был расстрелян Николай Леонардович Янчевский. Два печальных юбилея... Оба историка занимались ранним казачеством и знали друг друга по работам. Едва ли учёные встречались даже в тесном мире ростовской гуманитарной интеллигенции 1920-х годов. В условиях революции и гражданской войны они были по разные стороны баррикад. Признанному главе советских историков 20-начала 30-х годов М.Н. Покровскому приписывают высказывание, что история — не что иное, как политика, опрокинутая в прошлое. Этот взгляд разделяло новое поколение историков, пришедших в науку в первые годы ХХ века. К этим историкам относился Николай Леонардович Янчевский. Выпускник университета А.Л. Шанявского, участник борьбы с режимом Колчака в Иркутске, эсер, а затем большевик, писатель и публицист, он подошёл к историческому исследованию как революционер. Янчевский отличался типичной для русской интеллигенции начала ХХ века высокой культурой и историческим мышлением. Он владел навыками исторического исследования, сложившимися в историографии того времени, хорошо знал источники и глубоко понимал значение источниковой базы исторического труда. Переехав в 1921 году из Иркутска на партийную работу в Ростов, Янчевский возглавил редакцию популярной в регионе газеты «Советский Юг». Быстро осознав ситуацию, сложившуюся на Юге России в начале 20-х годов, и выступая как партийный журналист, он стал изучать историю края, желая глубже уяснить происходящее. При изучении проблем революции и гражданской войны ему пришлось убедиться в огромной роли казачества в этих событиях. Как работник аппарата крайкома, он осознавал необходимость включения казачества в реалии советской действительности после гражданской войны. В этой связи, а также для уяснения позиций казачества в ходе гражданской войны значительную актуальность приобретала проблема его происхождения. Новизна постановки этой, в общем, традиционной для историографии и для исторического сознания проблемы состояла в том, что Янчевский подошёл к ней с позиций марксистской формационной теории и с учётом концепции торгового капитализма. Противостояние ранней советской и старой русской историографии было столь острым, что принимало разоблачительные и порой разнузданные формы. Исторические труды Янчевского — не исключение. Более того, выступая в роли литературного критика, он проявлял жёсткую политико-идеологическую тенденциозность. Оценивая на страницах «Советского Юга» творчество поэтов К. Липскерова, А. Глобы и П. Сухотина, Янчевский подчёркивал, что все «разговоры о «тенденциозности» начинаются там, где революция из крыльев превращается в тяжелую ношу, в чугунное ядро на ногах музы»; оценивая образы, распространённые в русской поэзии той эпохи, отмечал: «Для поэта умирающего класса символ смерти, Бледный Конь, заслонил перспективы и врата в иной мир». А характеристика А. Глобы: «Поэт сожжённых помещиков и национализированных фабрикантов ... не нужен рабоче-крестьянской России» — уже стояла на грани политического доноса. То же можно сказать и о рецензии на «Тихий Дон», вышедшей под названием «Реакционная романтика». Янчевский признавал: «роман Шолохова высокий по своей художественности», но при этом подчёркивал, что книга по своей идее «выражает то, чем оперировала самая махровая донская контрреволюция». И делал вывод: «Надо всем читателям вскрыть подлинные политические идеи «Тихого Дона» Шолохова, его историческую установку и ценность той реакционной романтики... которую он культивирует, поэтизирует и преподносит, как нечто ценное. Неужели этот груз мы понесём с собой в социализм? Конечно, нет!». Янчевский утверждал, что и для романа Шолохова, и для «Картин былого Тихого Дона» П.Н. Краснова, характерны стремление к «идеализации природы Дона», случаи «культивирования «любви к родине», т.е. к Дону», что входило «в официальную идеологию донского дворянства и правительства». Возбуждая в 1955 году дело о реабилитации Янчевского, его первая жена Е.Н. Янчевская в качестве его заслуг отмечала, что он «неоднократно сигнализировал о подозрительных людях и их делах в области нефтянной и угольной промышленности» «в Крайком и в НКВД». Также, по её показаниям, он сообщал в органы о том, что «археологическая экспедиция на берегах Чёрного моря под видом раскопок изучает и снимает наши берега». Нравы партийной среды Янчевский перенёс в своё историческое исследование, характеризуя труд П.П. Сахарова по ранней истории донского казачества. Янчевский, говоря о сахаровской концепции происхождения казачества, отмечал: «Из элементов социального протеста с привкусом национализма, совершенно в духе требований кулачества начала ХХ в., ... Сахаров создаёт «вольные военно-промышленные общины». Он знал, что учёный по приговору трибунала сослан в Среднюю Азию. Поэтому такая характеристика Сахарова, да ещё при сравнении его с белоэмигрантом Красновым, вполне могла усугубить участь сосланного историка в условиях развернувшихся на рубеже 20-30-х годов громких политических процессов. Через семь лет после выхода книги Янчевского, в 1937 году, был репрессирован и сам автор как якобы член антисоветской террористической группы. Сахаров же вернулся в Ростов в 1929 году и через некоторое время уехал в Майкоп. Там, где его знали значительно хуже, ему удалось пережить самые лихие годы репрессий. Но историка тянуло на родину, и в 1956 году ему удалось вернуться в Ростов. Не имея возможности публиковаться при советской власти, Сахаров, однако, вскоре написал один из самых интересных своих очерков, посвящённых историографии происхождения казачества на Дону. В 1963 году, незадолго до кончины, он сдал его вместе с другими материалами в Ростовский областной музей краеведения, где он хранится по сей день. В очерке, написанном на 37 листах аккуратным мелким почерком, приводятся точки зрения историков (начиная с В. Н. Татищева) на происхождение казачества. Автор даёт нелицеприятные оценки положениям и выводам своих предшественников — тех, кто утверждал, что казачество на Дону возникло задолго до XVI века и вне связи с Россией. Сознавая, что пишет «в стол», Сахаров видел: качество работ его коллег не соответствует современным требованиям, предъявляемым к исследовательским трудам. Но по отношению к репрессированному Янчевскому Сахаров выступал корректно. Глубокий знаток источников по ранней истории донского казачества, он отмечал, что «только Н. Янчевский серьёзно использовал при Донском музее колоссальный, отчасти даже совершенно новый материал из массы копий документов для истории Земли донских казаков, но писал он только за 16-17 века». Однако концепция труда Янчевского расходилась со взглядами Сахарова на историю Дона эпохи позднего средневековья. Он отмечал, что «стопроцентный марксист» Янчевский под влиянием М. Н. Покровского «поехал на модном тогда коньке торгового капитализма в России и тенденциозно, однобоко изложил небезынтересный из-за привлечённых материалов очерк развития донского казачества за 16-17 века». Но приведёнными им «упрямыми фактами» «не раз сам опроверг свой основной тезис, будто донское Войско создано Московским государством, было «наемным войском», орудием торгового капитала Московского государства». По существу, в сложившихся условиях Сахаров показал пример толерантности по отношению к противнику. Однако в том, что касалось концептуального уровня, то дискуссия историков по проблемам происхождения донского казачества проходила в режиме «диалога глухих». Дело дошло до полного неприятия аргументации оппонента. В отечественной историографии подобные ситуации возникали неоднократно. Столь сложная сфера интеллектуальной деятельности, как научное исследование, тем более в гуманитарной области, зачастую порождает проблему психологической совместимости таких творческих личностей, как исследователи. Научные разногласия в сознании исследователей-оппонентов иногда приобретают личностный оттенок. Так, противостояние Ломоносова и основоположников норманизма в русской историографии соответствовало сформированной сознанием русского общества XVIII века оппозиции «русские — немцы». Оппозиция же Сахарова и Янчевского возникла на почве гражданской войны: в политическом отношении — между красными и белыми, в психологическом — между победителями и побеждёнными. Для Янчевского историческая наука была также фронтом, полем битвы с белогвардейщиной. Но с позиций победителя подошёл в 50-х годах к оценке труда Янчевского и Сахаров. Дело заключалось не в том, что Янчевский оказался репрессирован. Общественно-политическая и историографическая ситуация примерно с середины 30-х годов сложилась таким образом, что позиция Сахарова для советской историографии оказалась более приемлема, нежели Янчевского. В самом деле, в ней оказалась отвергнута и теория торгового капитализма, и типичное для отечественных историков 20-х годов развенчивание внутренней и внешней политики самодержавия. Сталинская, по словам Г. П. Федотова, «линия национализации революции» сказалась на оценках и концепциях историков. Сахаров отмечал: историческое значение донского казачества состоит в том, что казаки «осели в Диком Поле ... кладя первые основы русской гражданственности в дикой пустыне, промышляли великому государю новые вотчины, а русскому народу открывали широкое поле свободного труда, с жизнью на воле и в достатке, далеко от помещиков и приказных». Этот вывод был не столь уж далёк от понимания роли казачества в советской историографии с конца 30-х годов. Янчевский же расценивал казаков как наёмное войско московского торгового капитала. Кроме того, в духе 20-х годов у Янчевского было ярко выражена критика внешней политики Русского государства. При этом у него было заметно стремление к упрощению характера общественных отношений в Московской Руси и глубины социальных противоречий, что в полной мере признавал Сахаров. Научное противостояние Сахарова и Янчевского, выступавшее своего рода продолжением противостояния их в гражданскую войну, не позволило обоим историкам обратить внимание на то, что сближало их позиции. Между тем то, что их сближало, было весьма существенно. Оба считали, что донское казачество образовалось не ранее эпохи позднего средневековья и в связи с выходом на Дон населения из русских — прежде всего окраинных — земель. Такая позиция имела большое значение для противостояния концепциям происхождения казачества на Дону в раннее средневековье и даже в древности. Этих теорий ни тот, ни другой историк не принимали. Дело оставалось за малым: Янчевскому и Сахарову найти в себе силы для сближения и взаимодействия. Не случилось. Встретиться им не довелось. Н.Л. Янчевский был расстрелян, никого не выдав на допросах. И вести дискуссию после своего возвращения в Ростов в 1956 г. с ним П.П. Сахаров уже не мог.