RARUS'S GALLERY

М.-Пг., Госиздат, 16-я типография «Мосполиграфа»,  1923. 20 с. с ил. Тираж 7000 экз. В цв. издательской гравированной обложке. Книжка оформлена Ротовым под "хохлому". Больщая редкость!

 

 

 

 

 

 

Проблема обновления графического языка волновала на рубеже 1920-1930-х гг. и многих художников-карикатуристов. Некоторые критики утверждали, что участие мастеров этого цеха в оформлении детских книг может представлять опасность для душевного здоровья подрастающего поколения, поскольку сатира и юмор неизбежно связаны с искажениями «правильного» образа мира. Распространенность этой точки зрения была связана с непониманием художественной природы карикатуры, о чем очень образно писал в 1933 г. Н. Радлов: «В представлении обывателя художник, рисующий шаржи, видит все окружающее человечество как скопище уродов. Босховские кошмары наполняют его трудовую жизнь. Это неверно. Шаржист любуется индивидуальным отклонением от типа, он видит красоту в победе конкретного и частного над отвлеченным и безличным. Его удручает правильность и абстрактная закономерность. Его ад населен платоновскими идеями. Вся деятельность его, говоря более доступным языком, есть борьба с обезличкой». Нет надобности объяснять, насколько близок подобный подход мироощущению ребенка, неспособного понять отвлеченную мысль без ярких и наглядных примеров, склонного замечать в людях и вещах прежде всего неповторимо-индивидуальные черты. В 1926 г. Константин Ротов вместе со своим другом Константином  Елисеевым оформил книгу «Твои наркомы у тебя дома», где шаржи на ведущих российских политиков сопровождались эпиграммами Н. Агнивцева, в предельно доступной форме разъясняющими детям сферу деятельности того или иного представителя исполнительной власти. Это издание уникально не столько в силу своих художественных достоинств, сколько благодаря непривычному сочетанию тематики и читательского адреса. В 1920-х гг. рисунки такого рода очень часто появлялись во взрослой периодике, но отнюдь не в изданиях для детей — юмористический (пусть и вполне дружелюбный, благонамеренный) акцент в изображении «вождей» считался недопустимым с педагогической точки зрения. В 1930-е гг., да и во все последующие годы Советской власти, вплоть до горбачевской перестройки, выход такой книги был, конечно же, совершенно немыслим. В годы «большого террора» дружеские шаржи на членов правительства стремительно исчезли и из взрослых газет и журналов. Художникам дозволялось иронизировать лишь над внешностью деятелей культуры и всевозможных врагов, прежде всего — лидеров капиталистических государств. Партийный функционер мог стать героем карикатуры лишь после того, как был разоблачен и объявлен «врагом народа». Увы, именно такая участь постигла большинство наркомов, с такой симпатией и тактом изображенных Ротовым и Елисеевым в книге 1926 г.

Карикатуристы—художники совершенно особого склада. Постоянная работа в сатирических журналах требует помимо чувства юмора и целого ряда весьма специфических профессиональных качеств. Характеризуя методы работы и склад образного мышления гипотетического идеального карикатуриста, Радлов писал: «Его представления о предметном мире, постоянно проверяемые специфическим наблюдением и накапливанием опыта, должны быть настолько конкретными, чтобы даже в тех случаях, когда он не может знать предмета, графический символ был абсолютно убедительным и зритель не был затруднен в угадывании изображенного... Карикатура—искусство чистого представления. Форма рождается из памяти... ее не надо искать в непосредственном зрительном опыте». Эта особенность сатирической графики также чрезвычайно созвучна детскому творчеству, ведь юные художники явно предпочитают рисование по памяти и по воображению дотошному копированию натуры, но при этом высоко ценят узнаваемость образа, проявляют большой интерес к юмористическим ситуациям. Поэтому неудивительно, что многие известные карикатуристы плодотворно сотрудничали в 1920-1930-х гг. с детскими издательствами. Привычная для этих мастеров стилистика часто была настолько общепонятной, что не нуждалась в серьезной адаптации. Если из ленинградских сатириков на этом поприще серьезных успехов добился, пожалуй, только Н. Радлов, оформивший произведения М. Зощенко, Д. Хармса, К. Чуковского, первое издание «Волшебника изумрудного города» А. Волкова (1939), то московская редакция еженедельника «Крокодил» подарила детской книге целую плеяду замечательных графиков.

Одним из самых ярких представителей этой плеяды был К. Ротов, обладавший неистощимой фантазией, феноменальной зрительной памятью, редкой работоспособностью. Коллеги называли его «Моцартом карикатуры». Как вспоминает Ю. Ганф, уже самые ранние выступления художника в печати поражали «...своим мастерством, легкостью, наблюдательностью и каким-то мягким, слегка лукавым, только одному ему присущим чувством юмора. Рисунки Ротова можно было рассматривать без конца — в них жило и дышало все—персонажи, предметы, пейзажи. Для него не представлялось трудным ни одно задание, лишь бы тема была смешной и было бы „что рисовать", как говорил он». Когда умер Ленин, только начинавший свою московскую карьеру Ротов сделал несколько композиций. Так, в «Крокодиле» появился его рисунок «К Ильичу… Прощанье», где изображалась выходящая из заводских ворот шеренга людей. И всё бы хорошо и политически благонадёжно, если бы не детали. Дело в том, что у решительно шагающих прямо на зрителя людей нет лиц. То есть они, разумеется, есть, но нам не видны, укутаны в шарфы и платки. И хотя о лютых морозах в знаменательные январские дни 1924 года написано немало, то, что люди могли спрятать лица от холода, не осознаёшь. На другом рисунке Ротова тех дней — «Ленин жив в миллионах» — люди стоят, образуя профильный силуэт головы пролетарского вождя. И опять всё было бы превосходно и лояльно, если бы не три фигурки постовых, предусмотрительно расхаживающих перед толпой-силуэтом.

И ещё одна журнальная картинка Ротова того же года, названная - в пару к ленинской статье - «Лучше меньше, да лучше!». На ней Ленин и изображён стоящим на улицах среди вывесок и афиш, сколь многообразных, столь и удручающе одинаковых: на всех - от родильного приюта до зубоврачебного кабинета - имя Ленина. И вроде бы цель карикатуры благая, направленная против профанации знаменитой личности... Правда, первые обращения графика к детской литературе не отличались самостоятельностью, нетрудно заметить в них попытки подражания корифеям «Мира искусства». «Теперь я понимаю, что для ребят, тем более для ребят младшего возраста, эти иллюстрации давали очень мало, запутывали сюжетную канву,— оценивал Ротов в 1935 г. свои работы начала 1920-х гг.— В рисунках не было, на мой взгляд, главного—искренности, теплоты, художественной простоты. Именно эти элементы должны быть обязательно в рисунках для детей. Только тогда художник... найдет нужный графический язык, который сумеет сочетать ощущение правдивого, „взаправдашнего", реального с фантастикой». Эти слова многое объясняют в последующем творчестве мастера. В 1930-х гг. Ротов успешно проиллюстрировал многие произведения ведущих отечественных детских писателей: К. Чуковского, А. Барто, В. Катаева, С. Михалкова.

...Особая страница в творчестве Ротова — его иллюстрации к михалковскому «Дяде Стёпе». Первые он сделал ещё в 1937 году. Здесь художник всячески развивает идею о том, что сильный — а великан и подавно — должен быть добрым.

Вторая попытка состоялась в 1948 году. ... Оказывается, актер Алексей Владимирович Баталов приходился зятем Константину Павловичу Ротову. Дочь Алексея Баталова (и, соответственно, внучка Константина Ротова) Надежда Алексеевна пишет:

- Отец ему не позировал. Он просто за ним наблюдал в быту и делал зарисовки. Вариантов было много. Но завершить начатое не удалось. В тот же год без предъявления каких-либо обвинений дед был отправлен на бессрочное поселение в Северо-Енисейск. И, как вы знаете, книга с его иллюстрациями была издана только в 1957 году - тремя годами раньше он был полностью реабилитирован и освобождён от ссылки решением Военной Коллегии Верховного Суда СССР... В 1959 году Константин Ротов скончался. Вот такая история про дядю Стёпу.  ... А я с удовольствием разглядываю рисунки к поэме Михалкова. До чего же обаятелен, мил, ловок, улыбчив и добр дядя Стёпа-Баталов! Как хороши эти весёлые рисунки Ротова, оставшиеся на все времена..."

Михалков С. "Дядя Стёпа". Рис. К. Ротова. Москва, "Детгиз", 1957.

Он нашел свой подход к юной аудитории, выработал верную интонацию, близкую и понятную детям. Пожалуй, в стилистическом плане эти работы не слишком заметно отличаются от столь любимых читателями всех возрастов бесчисленных ротовских карикатур для «Правды» или «Крокодила». Разница заключается лишь в том, что, работая для детей, художник стремился к максимальной доходчивости, внятности рисунка, не перегружал композиции избыточными деталями, давал волю своей неуемной озорной фантазии, не всегда уместной в политической сатире. Вот как комментировал мастер свои иллюстрации к сборнику сказок К. Чуковского: «Я пытался дать динамичный, выразительный штриховой рисунок, в котором юных читателей привлекла бы... ясность сюжета, заразительный комизм положений и поступков веселых и комически-страшных героев... Я старался дать для малышей четкий рисунок, абсолютно понятный детям, со смешными веселыми деталями, всячески разнообразя их, не искажая текст и замысел Чуковского, а дополняя—без всякой отсебятины — его разнообразный по ритму стих». Ротов часто изображает ситуации, не упомянутые в тексте, но делает это предельно тактично, не в ущерб общей концепции сказок. Животные, наделенные человеческими характерами (например, падающие в обморок слабонервные герои «Тараканища» или пляшущие и музицирующие насекомые на свадьбе Мухи), выглядят здесь совершенно органично, они живут в этом уютном сказочном мире на равных правах с уморительно-серьезным Айболитом, морским разбойником Бармалеем, любознательными и находчивыми детьми. Изобретательность художника проявляется не только в самих рисунках, но и в их размещении в пространстве книги: полосные, полустраничные иллюстрации и рисунки на полях представляют собой единую систему сообщающихся сосудов.

...Ротов-иллюстратор обладал абсолютным чувством текста и находил в нём то, что, может быть, даже не предусматривал автор — или хотел запрятать поглубже. Так, в «Приключениях капитана Врунгеля» Андрея Некрасова довольно много подробностей, связанных с пресловутым противостоянием двух миров и уже поминавшейся классовой борьбой. То же самое можно сказать и о «Старике Хоттабыче» Лазаря Лагина.

Из воспоминаний Евгения Гурова:

"Мне позвонил Виталий Стацинский из «Веселых картинок»:

— С тобой хочет познакомиться Ротов.

Я ответил длительной паузой. Просто, как сказал классик, «в зобу дыханье сперло». Со мной хочет познакомиться Ротов! Ротов, рисунки которого я знаю с детства. Вырезал их из «Крокодила» и других журналов. Ротов, который так здорово проиллюстрировал «Капитана Врунгеля» и «Старика Хоттабыча»!

На другой день я познакомился с Константином Павловичем.

— Мы с твоим папой знакомы были давно,— сказал карикатурист.— По Союзу художников. А вот подружились в Северо-Енисейске. В ссылке. А до того по 8 лет провели в лагерях. Я в Соликамске, а папа твой на Колыме. В Севере-Енисейске у нас была хорошая, дружная компания. И комсомольский руководитель, и инженер, и даже протоиерей... Папа твой работал в клубе художником. Я тоже там подвизался. Мы как могли старались скрасить быт ссыльнопоселенцев. Устраивали в клубе веселые встречи Нового года. Даже с карнавалами. Однажды украсили зал дружескими шаржами на ссыльных и даже на местных милиционеров. Я нарисовал, а папа сочинил эпиграммы. Все очень веселились. А на другой день пришел Саша бледный и расстроенный: «Как бы нам, Костя, снова в лагерь не угодить. Разговоры идут по городу, что шаржи наши— издевательство над работниками советских органов милиции». Но, к счастью, разговоры скоро стихли и все обошлось...

Я стал бывать у Ротова. Лагерь и ссылка не убили в нем огромного чувства юмора. Интереса ко всему новому и просто мальчишеской любви ко всякой технике. Построили новый мост в Лужниках — и Константин Павлович поехал посмотреть. Появились кухонные комбайны — и Константин Павлович немедленно приобрел. Сам возился с комбайном. Впрочем, недолго. Что-то случилось с этой замечательной машиной, и она стала расшвыривать мясной фарш по всей кухне. К великой, впрочем, радости Кисы-Муры, ротовской любимицы. Новый фотоаппарат оказался непригодным для съемки с близкого расстояния, а Ротову, обожающему все живое, надо было снимать и насекомых. Муравьев, к примеру. И пришлось купить другой аппарат. Более совершенный. Я не расспрашивал Константина Павловича о пережитом, но иногда в разговоре он касался этой темы:

— Когда меня арестовывали, уходя из дома, я сказал своим, что вины за мной никакой нет. Что, конечно, во всем разберутся, и я скоро вернусь домой...

Точно такие слова я услышал от отца. Теперь-то я знаю, что с этими словами уходили миллионы людей. Но возвращались они очень не скоро, а многие не вернулись вовсе.

Константин Павлович рассказывал:

— Следствие вел Влодзимирский— высокий, стройный красавец. Он сажал меня, перед собой. Придвигал к моему лицу настольную лампу и направлял свет мне в лицо. Мощная лампа так сильно светила и грела, что, казалось, вот-вот глаза лопнут. Потом он снимал с руки часы и аккуратно клал их на стол. Я знал — будет бить. А он не просто бил, а пытал, да так, что и вспоминать об этом страшно. Иногда он на сутки (!) запирал меня в маленькую камеру-шкаф. Там не то что лечь, сидеть было нельзя. Только стоять. Сутки... Одно время он держал меня в одиночной камере. Для меня это тоже было пыткой. Я тяжело переносил одиночество. Чтобы не сойти с ума, рисовал маленьким обмылочком на брюках. Стирал нарисованное и снова рисовал...

— Я человек не злой,— говорил Константин Павлович,— но этому красавцу я желал смерти. И бог услышал мои молитвы. Вслед за Берией в числе других был расстрелян и мой следователь... Однажды в камеру мне принесли чистую рубашку и приказали надеть. Через некоторое время повели куда-то. Привели в большой кабинет. Огромный письменный стол. Массивные кресла. В выдвинутом ящике стола видны резиновая дубинка и пистолет. Неожиданно открылась дверь, которую я сначала не заметил, из нее появился Берия. Он долго рассматривал меня. Потом спросил: «Почему вы не в партии?» — и, не дожидаясь ответа, ушел. Видно, наркому любопытно было взглянуть на карикатуриста— «врага народа», ордер на арест которого он собственноручно подписал.

В комнате у Киры Владимировны — вдовы Ротова— висит его портрет. Товарищ по лагерю— Константин Иванович Лебедев — изобразил Константина Павловича с котом на руках. Кота звали Мордафон. Всеобщий любимец доставлял заключенным много радости. Но беднягу Мордафона постигла трагическая судьба. Он был съеден. И съеден был, что особенно обидно, любителем поэзии. Старик, убивший Мордафона, никогда не расставался с томиком стихов древнегреческих поэтов. Одним словом, был он интеллигент и лирик и поступил так с Мордафоном, конечно же, не от хорошей жизни.

Шаржи на солагерников

— Когда укладывались спать на нарах, одежду клали под голову,— рассказывал Константин Павлович,— чтобы целее была. И все-таки у меня украли любимую рубашку. Огорчился я очень. Подходит «пахан»: «Что случилось?». Я рассказал. «Найду!»— сказал «пахан». Повернулся и ушел. Вечером ко мне подошел уголовник с огромным синяком под глазом и вручил мне мою рубашку: «Вот. Велено вернуть...» Что «политические» меня уважают, я знал, но что и уголовники...

В Соликамске отбывал срок известный конферансье Алексеев. Этакий аристократ. Получив пайку хлеба и миску баланды, он не принимался за еду, не расстелив на коленях вместо салфетки давно не белый носовой платеж. Как-то, ведя концерт для заключенных, Алексеев, обращаясь к залу, пошутил: «Мы все тут дети. Нам всем от пяти до пятнадцати». Гонораром за шутку была нешуточная добавка к сроку...

— В 1948 году я отбыл свой лагерный срок. В Москву меня не пустили. Прописали в Кимрах,— рассказывал Ротов — Тем не менее я часто бывал в Москве. Иногда даже оставался ночевать, чего делать не полагалось. Однажды ночью раздался звонок. Вошли двое: «Живущие— все прописаны?» «Все!» «Проверим!» И пошли по комнатам. За ними в квартире появилась дворничиха. За ней понятые. И, конечно, обнаружили меня. А обнаружив, арестовали... Когда я оделся и был готов идти, жена старшего брата сказала: «Костя, у тебя на пальто оторвалась пуговица. Снимай, я пришью». И она сказала это так категорично, с такой уверенностью в своей правоте, что люди, которые могли увести человека не только без пуговицы, но и без пальто, послушно сели на диван и терпеливо ждали, пока Лидия Ивановна не спеша делала свое дело.

Повторю: пройдя круги ада, Ротов остался веселым и жизнерадостным человеком. Прихожу как-то, вешаю пальто в прихожей, а из комнаты Константина Павловича раздается веселый смех, точнее, хохот.

— Знакомься,— говорит Константин Павлович,— это бывший главный инженер Шатурской электростанции. Знаешь, чего мы смеемся? Вспомнился один случай. Гнали нас этапом. Когда проходили через деревни, сердобольные люди кидали нам то хлеба кусочек, то картофелину вареную. Конвоиры на это смотрели сквозь пальцы. Но почему-то бдительно следили, чтобы соли нам не передали. И вот конвоир заметил, что соли кулечек кто-то бросил. Прошли мы деревню, и остановили нас в чистом поле. Приказали раздеться и разуться. И стали одежду нашу обыскивать. Вот и вспомнили мы, как плясали голые на снегу. Какие коленца выкидывали, чтоб не закоченеть. Мороз-то был тридцать да с ветерком. А соли не нашли. Видно, померещилось конвоиру.

Рассказывая о тюрьме или лагере, Константин Павлович почти не пользовался жаргоном тех мест. В речи его очень редко мелькали «шмоны», «вертухаи», «паханы» и прочее.

— Хуже всего в лагере приходилось людям необщительным и тем, кто юмора не любит и не понимает,— говорил он— Вот был в лагере нашем молодой парень. Эстонец. Тяжелоатлет. Мастер спорта. Богатырь. По-русски говорил очень плохо. И, видно, поэтому друзей в лагере у него не было. И давило на него одиночество и сознание «отсутствия состава»... Чах он на глазах. Погиб буквально за два месяца.

— А вот другой пример,— продолжал Ротов,— когда я еще был подследственным, в одной камере со мной сидел пожилой профессор. Он страшно был подавлен тюремной обстановкой, методами следствия. Жаловался мне: «Константин Павлович! Не могу я привыкнуть к своему унизительному положению. К тому, что в уборную меня провожает офицер. И пока я там, я не могу закрыть дверь. А он стоит передо мной и наблюдает. А потом дает мне клочок газеты и, предварительно заглянув в унитаз, спускает воду... Ужасно все это...». «Ну, что вы, профессор,— я ему говорю,— это же прекрасно. То, что офицер стоит у открытой двери,— это ж он заботу проявляет. Смотрит, удобно ли вам. Ну, а что в унитаз заглядывает, так это от того, что работа вашего желудка его беспокоит. Здоровье ваше его волнует. Ну, а воду сам спускает, чтобы вас не затруднять». И первый раз после ареста профессор улыбнулся. «Очень,— говорит,— вы меня утешили, Константин Павлович. Если научусь смотреть на все вашими глазами, то, глядишь, и выживу!..»

— Между прочим, в лагере,— рассказывал Константин Павлович,— я узнал, как я знаменит. Ко мне подходили товарищи по несчастью и спрашивали, не тот ли я Ротов, который нарисовал «скандал на кухне».

— Как-то,— вспоминал Ротов,— старшина заказал мне ковер. Он принес байковое одеяло, которое я должен был разрисовать. Старшина подробно рассказал сюжет. Сзади, слева — море. В море лодка с парусом. Сзади, справа— горы. На вершинах— снег. На первом плане действующий фонтан. У фонтана со сходством (старшина принес фотографию) должна быть изображена его любимая девушка. Рядом играет патефон. На пластинке меленько написано название любимой девушкиной песни. Над ней летит голубь, который держит в зубах(!) письмо от старшины, о чем говорит надпись на конверте. Заказ я выполнил. Старшина был доволен, я получил великолепный гонорар: полбуханки черного хлеба, Правда, одно условие я не выполнил. Но старшина на зубах не настаивал...

— Константин Павлович, я тут перелистывал старый журнал «Искусство». Там были репродукции двух панно для советского павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Там среди фамилий живописцев увидел фамилию «Ротов». «Это уж не вы ли?» — спросил я, уверенный, что речь идет об однофамильце.

— Представь себе, я. Панно написаны по моим эскизам. За двое суток я сделал их акварелью, причем все персонажи с портретным сходством.

После этого разговора я снова разглядывал репродукции. А на панно были десятки людей. И Папанин, и Качалов, и Стаханов, и Дуся Виноградова... На двух панно— человек семьдесят! Как-то Константин Павлович сказал мне:

— Вчера получил письмо от Н., человека, который оговорил меня на допросе. Показания его были причиной моего ареста. Однажды встретились с ним в пересыльной тюрьме. Он слезно просил прощения. Даже на колени становился. Но не смог я его простить... Потом он приезжал в Москву, но ко мне зайти не решился. Мне позвонил Коля Соколов и сказал, что Н. хочет меня видеть. Я сказал Коле, что зла этому человеку не желаю, но что видеть его не хочу. Не могу... А теперь вот письмо... Снова просит прощения. Нечего мне ему ответить. Ничего я ему не напишу...

— Константин Павлович, как вас встретили коллеги, когда вы появились в Москве, отбыв срок?— спросил я.

— Откровенно говоря, не все стремились со мной встретиться. Ведь я еще не был реабилитирован... Первым ко мне пришел Бродаты, Лев Григорьевич. Держался он так, как будто не восемь лет прошли с последней нашей встречи, а пара дней. Он пришел и сказал: «Константин Павлович, когда вы были у меня, вы забыли папиросы». Он достал из кармана начатую пачку. Это были папиросы, выпуск которых прекратился перед войной. Он хранил их восемь лет! Пока жив, буду помнить...

— Когда мы были молоды,— рассказывал мне Ротов,— мы очень много работали, но и отдыхали весело. Какие вечеринки закатывали. Животы потом болели, но не от съеденного и выпитого, а от того, что смеялись много..."

Опубликовано в журнале "Крокодил", 1990 г.

О К.П.РОТОВЕ

Дмитрию Наумовичу Бабиченко я обязан кратким знакомством с совершенно легендарной личностью…

Однажды, году в 1948-1949-ом, в дверь комнатки, где располагалась наша режиссерская группа и я трудился над компоновками (по-моему, фильма «Чемпион») , заглянул Бабиченко.

— Смотри, кто к нам пришел!—провозгласил он. И, обернувшись к спутнику, пригласил его в комнату.

— Знаешь, кто это?..—с торжеством превосходства произнес он. И, выждав паузу, объявил: — Сам Константин Павлович!

— Ротов? — обалдел я.

Невысокий рыжеватый человек с добрым пухлогубым лицом и невероятно широкой улыбкой как-то неуверенно протянул мне руку.

— Неужели меня кто-то знает? — горестно обратился он к Бабиченко.

Дмитрий Наумович хлопнул ладонями по коленям и хохотнул, довольный произведенным эффектом.

— А это — наша смена! —представил он меня, — молодой кадр!.. И он назвал мою фамилию.

Я смотрел, разинув рот, на Ротова, хорошо, до последнего штриха, знакомого мне по рисункам, потом куда-то сразу исчезнувшего, как бы умершего… Константин Павлович! — собравшись с мыслями, произнес я, — кто же Вас не знает? Я могу перечислить и нарисовать по памяти схемы всех Ваших рисунков! Знаете, какой мой любимый с детства?..

Ротов насторожился, прищурив глаз.

— Рисунок на зеленом фоне, где щенку Мурзилке щелкнула в нос пробка из под шампанского. Его уморительные, скошенные к носу глаза. Его подскок!..

— Ну, у меня было кое-что и получше…, — чуть обиженно произнес он, — а впрочем, помню: это — из «Приключений Мурзилки»?— припомнил он.

Мне очень хотелось сказать: «А где Вы были?», но я догадался и смолчал, не зная к тому же, как продолжить разговор.

— Вот, знакомлю Костю с нашим производством, — сказал Д.Н., — агитирую его, чтобы он помог нам прославиться…

— Не советую! — нахально сказал я, — видите, какой я худой? Тут даже с Вашим терпением и мастерством будет туговато!

Константин Павлович дружелюбно улыбнулся. Впрочем, он и не прекращал улыбаться. Доброта так и сквозила, сочилась из него.

— Ну, теперь можно и умирать спокойно! — польстил я, — сподобился!

— На старости лет! — поддержал шутку Д.Н.

— Константин Павлович! — спросил я, — тут нас обвиняют в подражании Диснею. Ходят слухи, что его «Трех поросят» Вы иллюстрировали раньше, чем он вообще стал заниматься мультипликацией. Так ли это?

Иллюстрации к английской сказке "Три поросёнка"

Ротов задумался…

— Да, я рисовал трех поросят. Только это была несколько другая сказка. Правда, Волка я впервые нарисовал не серым, а черным. И поставил его на задние ноги. А что?

— Да так! — закруглил я разговор, боясь, что момент для выяснения истины неподходящ.

Это понял и Бабиченко, ибо назревали события по «борьбе с космополитизмом», и он что-то знал об этом.

— Ну, что ж! — сказал он Ротову, — поплюхтим дальше.

И оба бесшумно испарились…

Работая параллельно в «Веселых картинках», оскверняя своими рисунками странички журнала, я не встречал на заседаниях редколлегии Константина Павловича. Его рисунки или подхватывались курьером, или приносились им (что вряд ли!) в редакцию в мое отсутствие. Но сознание сотрудничества все-таки помогало моему становлению, росту уверенности и пижонства. И веры в себя. Правда, когда я осознал, с кем меня на миг столкнула судьба, и как я не воспользовался в полной мере этим случаем, у меня появилось ощущение досады и своей дурости. Но тут и другой, более нахальный, мог бы растеряться от неожиданности. Но судьба, словно играя, снова нас объединила (на этот раз—заочно)!

Саша Митта — находчивый, талантливый и веселый очкарик, подрабатывающий к своей студенческой «стипухе» темами и карикатурами в «Веселых картинках», «Мурзилке» и «Детском мире», придумал сюжет и стишки к «Чудо-кровати», которые понравились Ротову и были заказаны В.Стацинским (редактором «ВК») ему для журнала. Ротов сделал рисунки для журнала «ВК». Но Саша Митта ухитрился продать их еще издательству «Детский Мир» (впоследствии «Малыш») для книжки. Эта возможность для опубликования оказалась для Константина Павловича последней…  Завершать книжку, делая ее полной, без иллюстраций ко всем строфам (как и оформить обложку, форзацы, титулы и пр.) было некому. Художественный редактор «Малыша» Тамара Михайловна (жена М.Скобелева) упросила меня выполнить эту работу. Я, включившись в нее, справился с обложкой и многофигурными форзацами и титулами. Вроде неотличимо выглядела и подделка под Ротова в двух цветных иллюстрациях. Правда, знатоки могли узнать чужую руку (может быть оттого, что я—левша). А потом, когда «Малыш» решил издать повторно «Три поросенка» и не имел пригодной обложки (в первом издании была использована иллюстрация из текста), мне поручили изготовить новую обложку со спинкой и титульный лист с форзацем. До сих пор никто и не подозревает, что это «вспомоществование» было произведено человеком, разделяющим графические идеалы знаменитого страдальца Ротова, но не самим маэстро. И оно было издано на многих языках. Конечно, на старости лет безоговорочное обожание Ротова претерпело изменение и мне стали заметнее огрехи и промахи великого иллюстратора и любимца детворы. Но общее значение Константина Павловича Ротова для эстетики книжной графики неоценимо."

Евгений Мигунов, 18 июля 1997 года
"Киноведческие записки"

Ротов, Константин Павлович (19 февраля (4 марта) 1902, Ростов-на-Дону — 16 января 1959, Москва) — советский художник-график, карикатурист, иллюстратор многих известных книг, в том числе: «Приключения капитана Врунгеля», «Старик Хоттабыч», «Дядя Стёпа», «Три поросёнка», «Золотой телёнок» и многих других, художник журнала «Крокодил». Константин Павлович родился в семье донского казака. Окончил Ростовское художественное училище. Уже в 1916 году первые его карикатуры были напечатаны в петроградском журнале «Бич». Ещё до установления Советской власти на Дону рисунки Константина Ротова печатались в журнале «Донская волна» и газете «Ростовская речь». С 1920 года, после установления Советской власти на Дону, начал работать в ростовских Дон-РОСТА, Политпросвете, ростовском отделении Госиздата. В 1921 году был принят в Петроградскую Академию на графический факультет, но, как написал сам Ротов в автобиографии: «не учился, так как в ту пору среди преподавателей Академии преобладали непонятные и чуждые мне формалистические направления». В 1921 году Ротов перебирается в Москву. С 1922 по 1940 годы работал в журнале «Крокодил». В те же годы печатался во многих журналах и газетах: «Правда», «Рабочая газета», «Комсомольская правда», «Гудок», «Прожектор», «Огонёк», «Смехач», «30 дней», «Лапоть» и др. В 1939 году по эскизу Константина Ротова создавалось панно для Советского павильона на Нью-йоркской выставке. Константин Павлович создал иллюстрации к книгам: Самуил Маршак — «Про гиппопотама», 1958; Ильф и Петров — «Золотой телёнок», 1931; Агния Барто — «Дом переехал», 1938; Андрей Некрасов — «Приключения капитана Врунгеля», 1939; Лазарь Лагин — «Старик Хоттабыч», 1940; Сергей Михалков — «Дядя Стёпа», 1957; Сергей Михалков — «Три поросёнка», 1958; Валентин Катаев — «Белеет парус одинокий», и ко многим другим. С июня 1940 года начинается самая тяжёлая и трагическая часть биографии Константина Ротова — он был арестован по обвинению в пропаганде и агитации против Советской власти за создание в 1934 году карикатуры. Он был приговорён к 8 годам исправительно-трудовых лагерей, и пробыл там до 4 января 1948 года. В городе Соликамск, где Ротов отбывал свой первый срок, работая художником, его талант получил дальнейшее развитие — им было создано множество живописных полотен, большое количество которых хранятся в Соликамском государственном краеведческом музее. С таким же талантом, с каким он создавал свои графические образы, он создавал и свои живописные полотна, на которых передал не только суровость и величие северной природы, но и настроение, царящее среди заключенных ГУЛага. Часть своих полотен художник написал для своих друзей-заключённых. Одна из них, узница АЛЖИРа, а затем отбывающая ссылку вместе с Ротовым в Соликамске, Филимонова Ольга Ивановна (1905—1987) — впоследствии Заслуженный Врач Республики, награждённая в том числе орденом Ленина писала о Ротове: «…корни его таланта находили чистую воду даже в ядовитой почве тюремно-лагерной безысходности, замешанной на крови миллионов людей, принесённых в жертву во имя великого Сталина». 4 января 1948 года Ротов был освобождён без права проживания в ста городах страны. Жил в городе Кимры, Тверской области. Но, в декабре 1948 года, без предъявления обвинений был отправлен на пожизненное поселение в посёлок Северо-Енисейский, Красноярского края, где работал художником в рабочем клубе. В 1954 Военная коллегия Верховного суда СССР полностью реабилитировала Ротова с формулировкой «проведенным дополнительным расследованием опровергнуто обвинение Ротова в том, что в 1934 году им была изготовлена карикатура антисоветского характера - карикатура, которая рассматривается как антисоветская, в действительности не является таковой».

...Ведь художника арестовали на рассвете 22 июня 1940 года. За ним приехали на подмосковную Клязьму, где он жил с семьёй на большой писательской даче. Незваные гости перерыли весь дом, даже общую кухню. Старались: ордер на арест художника подписал нарком внутренних дел СССР Лаврентий Берия. Свободу и доброе имя Ротов обрёл только через четырнадцать лет. Что же поставили в вину знаменитому рисовальщику?

Когда в 1954 году Ротова «реабилитировали», его вызвали на допрос, и он, отвечая на вопрос: «Расскажите, какую карикатуру антисоветского характера вы нарисовали в 1934 году», показал (датировано 31 мая 1954 года):

«Никаких карикатур антисоветского характера я не рисовал. Был такой случай: я изготовил карикатуру юмористического характера, а именно — лошадь с торбой на морде. От головы до хвоста по спине растянулась очередь воробьёв, ожидающих появления помёта, которым обычно питаются воробьи. У хвоста лошади была сделана надпись «Закрыто на обед». Никакого антисоветского замысла в эту карикатуру я не вкладывал и вложить не мог». Далее Ротов поясняет, что на предложение редактора опубликовать эту карикатуру в «Крокодиле» он ответил отказом из-за её «несколько вульгарного характера». Тем не менее рисунок получил некоторое хождение в партийных кругах и даже был показан Сталину, который, как передавали Ротову, «от души» посмеялся «над юмором этого рисунка».

...На даче, где жил Ротов, был маленький огород. Вместе с другими дачниками, соседями Ротов приобрел рассаду каких-то необыкновенных помидоров. Вскоре на грядках зазеленели помидоры. Зазеленели, но не краснеют. Лето выдалось прохладное, пасмурное. Однажды на рассвете, когда все соседи еще спали спокойным дачным сном, Ротов с краской и кисточкой забрался в свой маленький огород и покрасил щечки помидоров. Утром у соседей переполох: "У Ротова помидоры покраснели, а у нас нет!!" Ротов от души веселился. Вместе с ним веселились и соседи, которые в конце концов узнали, что их разыграли.

После освобождения возвратился в Москву, работал в журнале «Крокодил», в детских журналах «Весёлые картинки» и «Юный техник».

...Одной из последних работ Ротова стал юмористический цикл «Будущее в представлении Вовы Иванова» в номере «Крокодила» (№ 35/1958, 20 декабря), посвящённом обнародованию тезисов ЦК КПСС и Совмина СССР «Об укреплении связи школы с жизнью». Изображая фантазии юного лоботряса в школьной форме, Ротов, пожалуй, думал не об «отдельно встречающихся» нерадивых советских школьниках, а о том, что черты человеческого характера не переделают никакие «Крокодилы», никакие партийные постановления. И что цитата из «Тезисов»: «Глубочайшим заблуждением является утверждение, что вместе с автоматизацией производства в коммунистическом обществе исчезнет и физический труд», которую он теперь расцвечивает смешными рисунками, столь же высокопарно-пуста, как и знаменитая фраза «Лошади кушают овёс». Константин Павлович Ротов умер в январе 1959 года. Незадолго до этого у него отнялась правая рука. Художник стал учиться рисовать левой… Но сил уже не осталось. Броуновское движение его жизни прекратилось. А за полгода до этого скончался другой гениальный летописец советской эпохи — Михаил Зощенко. Пик Константина Ротова, появившийся на карте Кавказа по желанию поклонников его таланта - альпинистов, сверкает своей вершиной и многие годы спустя после смерти художника.