RARUS'S GALLERY

Ленинград, ГИЗ, Гос. лит. им. М. Томского, 1930. 9 с. с илл. Тираж 25000 экз. Цена 22 коп. В издательской цветной литографированной обложке. В хорошем виде редка!

Среди художников, работавших в детской книге в 20-30-е годы, особое место занимает творчество Евгении Эвенбах. Популярность ее книг среди библиофилов несомненна. Ведь она иллюстрировала книги Д. Хармса и Е. Данько. Её работы характерны для своего времени и для ленинградской школы иллюстрации, но, в то же время, многие графические находки и открытия Эвенбах становились стимулом к созданию книг другими, более известными, художниками. Их имена не забывали включать в энциклопедии, монографии или исследования по истории отечественной иллюстрации, тогда как имя этой скромной художницы, по странной прихоти судьбы, оставалось малоизвестным. Между тем, огромен не только вклад Эвенбах в искусство детской производственной книги, в иллюстрирование сказок и анималистических книг, но и в создание первых советских учебников для народов Севера, сохранение памятников украинского народного искусства и древнерусской живописи…

Эвенбах, Евгения Константиновна (17.08.1889, Кременчуг — 18.07.1981 Ленинград), родилась на Украине. Её отец, немец, работал железнодорожником. Начальное образование Евгения Константиновна получила в гимназии Екатеринославля (ныне Днепропетровска). Первым знакомством Евгении Константиновны с искусством были росписи в крестьянских хатах: разноцветные, фантастические звери, птицами, сказочные цветы и причудливые орнаменты. Эти росписи запомнились Эвенбах на всю жизнь. Уже с самого детства ей очень хотелось быть художницей. Но возможности учиться где-то ещё, кроме гимназии, не было. Девочка училась рисовать самостоятельно, копировала картины из журналов и создавала живые, карикатурные сценки из жизни гимназисток и учителей. Увы, эти рисунки раздражали начальство гимназии на столько, что Евгению Константиновну даже как-то лишили из-за них награды, полагавшейся за успехи в учёбе. Семья Эвенбах жила скромно. Денег на то, чтобы поехать учиться в Петербург, не было, поэтому продолжить образование Евгения Константиновна смогла лишь через несколько лет, после окончания гимназии. Она поступила в Школу общества поощрения художеств, в класс к Николаю Рериху, картинами которого восхищалась. Под руководством Рериха занималась композицией, а в классе набросков, который вёл Аркадий Рылов, с увлечением рисовала птиц и зверей. К сожалению, денег на то, чтобы долго учиться и жить в столичном городе, у молодой художницы не было, и в 1911 году она вернулась домой. Увлекшись, как и её учитель, Николай Рерих, изучением славянской стариной и археологией, Эвенбах продолжала заниматься самостоятельно, писала этюды, рисовала экспонаты музея в Екатеринославле. Однажды, её увидел директор музея, Дмитрий Иванович Эварницкий. Он посоветовал Евгении Константиновне рисовать не музейные собрания, а поездить, порисовать в сёлах. Это оказалось сложным, но увлекательнейшим делом. Художница собирала и копировала национальные орнаменты, рисовала быт, людей, как бы между делом открывая для себя и для мира народных украинских художников. Собранную коллекцию материалов: орнаментов, рисунков, картин народных художников Евгения Константиновна в последствии отвезла в Петербург, организовав выставку в школе Общества Поощрения Художеств. Исследователь творчества Эвенбах, С.В. Матафонов, отмечает, что именно она «положила начало изучению и коллекционированию искусства украинских народных мастеров», в частности декоративных картин художницы Татьяны Пата, «ведь листы, привезённые Эвенбах, остаются самыми ранними их сохранившихся работ прекрасной мастерицы»… Не смотря на активные и успешные занятия рисованием, Евгения Константиновна мучительно размышляла о том, стоит ли ей дальше заниматься творчеством. Чтобы хоть как-то разрешить свои сомнения, она даже поехала к Илье Репину, чтобы показать свои рисунки и посоветоваться с ним. Рисунки Репину понравились. Он «много повторял, — вспоминала Эвенбах, — «Учиться, учиться у природы — всё равно у какого художника, в какой школе. Я вставила несколько своих мыслей. Говорила, что хочу бросить, не веря в свои силы, идти в доктора. Репин злился, говорил, что и доктор не будет из меня хороший, если так бросаться». Собрав немного денег, Евгения Константиновна снова отправилась в Петербург. Училась литографии в мастерской художника В. Мате, занималась на Бестужевских курсах. Чтобы выжить в большом, чужом городе — преподавала рисование в гимназии и коммерческом училище. Но денег всё равно катастрофически не хватало.

Летом 1914 года Евгения Константиновна уехала из Петербурга в Иркутск, к отцу, в надежде, что тот сможет хоть немного помочь ей. Но отец был категорически против того, чтобы дочь вообще занималась искусством. Он отказался дать денег даже на обратную дорогу до Петербурга и художнице снова пришлось работать. Самым ярким впечатлением этого времени стала поездка в степи, в буддийские монастыри, на праздник к Далай-ламе… Но увы, мирное время, каким бы тяжёлым оно не было, в стране кончилось. Шла Первая мировая война. Евгения Константиновна, окончив курсы сестёр милосердия, поступила в военный госпиталь в Иркутске. Несколько месяцев она работала с сыпнотифозными больными. И лишь после того, как друзья немного помогли ей с деньгами, вновь отправилась в столицу. Возобновила учебу в школе Общества Поощрения Художеств. Начала заниматься в институте истории искусства. Кроме занятий рисованием, она продолжала работать как сестра милосердия в лазарете, а в 1916 году поехала на Северо-западный фронт, под Минск, где служила в полевом госпитале, много рисовала и даже находила время, чтобы учить солдат грамоте. При этом, скромная девушка, с детства привыкшая к жизненным тяготам, не считала, что делает нечто необыкновенное, и к большому неудовольствию начальства, отказалась от офицерского пайка, положенного в то время сёстрам милосердия, довольствуясь небольшим солдатским пайком.

С 1917 года Евгения Константиновна заведовала солдатским (а потом — большевистским) клубом, рисовала плакаты, и лишь когда закончилась война — возвратилась в Петроград. Не смотря на суровое, голодное время, она упорно продолжала рисовать, и в 1918 году поступила в Петроградские свободные художественные мастерские (бывшую Академию художеств). Сначала занималась масляной живописью у В.И. Шухаева, а осенью 1919 года перешла в мастерскую К.С. Петрова-Водкина. В мастерской Петрова-Водкина в те годы шёл активный поиск создания нового искусства на основе традиций древнерусской живописи. «У Кузьмы Сергеевича, — вспоминала художница, — было самое большое число учеников. Там и самые чистые, сверкающие краски». Параллельно с занятиями рисование, Евгения Константиновна поступила в Ленинградский Университет, где на факультете общественных наук, было отделение истории искусства. Она изучала старинную стенопись, а в 1920 году была командирована Российской Академией Наук в Великий Новгород, где не смотря на голодное и суровое время, изучала, обмеряла памятники древнего зодчества, а так же копировала старинные фрески. Кроме того, она копировала фрески в церквях и соборах Киева, Чернигова... Только благодаря копиям, выполненным в те годы Эвенбах, изображения многих из этих росписей дошли до наших дней, ведь сами оригиналы не сохранило ни время, ни вторая мировая война, как, например, фрески новгородского храма Спаса на Ковале, разрушенного гитлеровскими войсками… Именно Новгород с его старинными соборами, улочками, патриархальным бытом и в тоже время — с атмосферой свободы и бунта стал почвой для обращения художницы к детской книге. Первой книгой художницы стала русская народная сказка «Гуси», выполненная ею по материалам новгородских рисунков. Нельзя не отметить в ярких, насыщенных цветом, иллюстрациях к этой книге, связи с искусством Петрова-Водкина, а так же с народным искусством, хотя, само обращение к жанру сказки стало для художницы неожиданным.

В 1923 году, к ней в мастерскую в Петрограде пришло двое незнакомых молодых людей, которые сказали, что знают её работы, и «заказывают сделать иллюстрации, — вспоминала Эвенбах, — к какой-либо, по выбору, русской народной сказке. Я взяла народную сказку «Гуси», как гуси унесли мальчика. Сделала рисунки (под впечатлением новгородских пейзажей) и отдала заказчикам. Вскоре они пришли опять ко мне, вернули рисунки и объявили, что это был конкурс и я получила премию. Дали мне эту премию — деньги. Всё это меня немало удивило, ибо в конкурсах я никогда не участвовала. Если бы я знала об этом обстоятельстве, то не дерзнула бы выполнить свои рисунки».

К сожалению, книга в те годы не была выпущена. Новгородские впечатления легли в основу и следующей книги художницы. «Новгород стал фундаментом моего творчества, — писала она, — И здесь родились мои детские книги. Я не иллюстрировала, а брала жизнь и давала её в цветных рисунках, к которым советские писатели писали тексты». Жизнь в «цветных рисунках» возникла, как серия листов, которые художница рисовала для себя, а уже потом, готовую книгу, принесла в издательство «Радуга». Надо ли говорить, что такой подход к книге весьма удивил возглавлявшего редакцию Л.М. Клячко. «Случай редкий, — произнёс он, — Принесены готовые рисунки к несуществующему тексту. Улыбнувшись, он пообещал: «Писателя-то мы вам найдём.

А вот как же раньше вы не посоветовались с нами? А если бы мы эту работу не взяли?». Но «не взять» работу было сложно. Яркие, красочные листы, выполненные в традициях тогдашней графики Владимира Лебедева, завораживали, просились в детскую книгу. Рисунки понравились Евгению Шварцу. Он придумал текст — и возникла книга «Рынок» (1926). На обложке книги — колоритный, запоминающийся натюрморт с белым бидоном, красным помидором и огромной щукой: «Кому нужна щука по рублику штука! Эту щуку рыбаки, как достали из реки, так глазам не верили, четвертями мерили. Сколько лет в реке жила, ото всех сетей ушла, а в этом году вдруг попала на уду». Замечателен в книге и центральный разворот, где изображен рынок: палатки с товаром, толпящийся народ. Яркостью цветов, декоративностью рисунок напоминает деревенское лоскутное одеяло, рассматривая которое, глаз сначала воспринимают просто яркие, праздничные цвета, а уже потом начинают различать в этой массе, где «шум, гам, давка, что ни шаг, то лавка», отдельные фигурки: толстую гражданку в полосатой юбке, ребятишек, бабок, и рассматривать всё, чем торгуют на этом рынке. При этом, если многие художники детской книги, в те годы, вслед за Лебедевым старались избегать наложения одного предмета, одной фигуры на другую, Эвенбах этого не делала, у нее человечки могли заслонять один другого. Сам же факт того, что она в своих рисунках копировала стиль уже признанного мастера, начинающая художница подала с юмором: на центральном развороте, где изображён рынок, стояла тележка мороженщика с надписью: «Мороженое Лебедева», как бы указывая на успевшую стать известной книгу С. Маршака «Мороженное», с запоминающимися иллюстрациями Владимира Лебедева. Надо сказать, что хотя Лебедев не любил, когда молодые художники копируют его манеру, на этот раз рисунки его заинтересовали, тем более, что он присутствовал при первом разговоре Эвенбах с редактором. «При нашем разговоре, — вспоминала Евгения Константиновна, — присутствовал ещё один человек, молчаливый, строгий, спортивного вида. Когда я уходила, он протянул мне лист бумаги с адресом и коротко сказал: «Приходите к нам в Госиздат». Имени его я не расслышала. А когда, выйдя, поинтересовалась, мне ответили: «Это же Владимир Васильевич. Помните его иллюстрации «Вчера и сегодня», «Мороженное», «Цирк»? Только теперь я поняла: мало того, что в «Радуге приняли мои рисунки, ещё и сам Лебедев пригласил меня работать в другую редакцию». Естественно, Лебедева, искавшего молодых, активных художников, не могло не привлечь искреннее желание художницы рисовать сегодняшнюю, современную жизнь. В Гослитиздате Эвенбах не просто иллюстрировала детские книги, а предлагала темы будущих книг и — создавала серии рисунков, по которым уже потом писались тексты. При этом, ей интересно найти такую тему, которая будет не только новой, но познавательной и важной для современного ребёнка.

Задумав книгу о производстве посуды, она поехала на фарфоровый завод в Ленинграде. Сделала сотни рисунков с натуры, рисуя рабочих и все стадии производства. И уже потом, упрощая эти рисунки, оставив только самое важное, выразительное, создала книгу «Фарфоровая чашечка», текст для которой написала Е. Данько. Рисунки в книге — лаконичные, четкие, выполнены в скупой цветовой гамме. Сюжет книги перекликается с книгой сестёр Чичаговых «Откуда посуда» (1924), но если у Чичаговых человеческие фигурки выглядят сухими схемами среди машин строго по линейке вычерченных машин, то Эвенбах удается найти ту меру условности, при которой и люди и механизмы органично соседствуют друг с другом. Правда, нет в её книгах и таких смелых экспериментов со шрифтами, как в книгах художников-конструктивистов, но, как, отмечал Юрий Герчук «не достигая программной чистоты стиля московской графики, ленинградская выглядит зато более детской». Следующие книги Эвенбах, «Ситец» и «Кожа» (с текстами М. Ильина, 1926) и «Стол» (с текстом Б. Житкова, 1926) также рассказывали о производстве, и так же — начинались с изобразительного ряда. «Мои книги, — вспоминала Эвенбах, — вышли из жизни. Кругом меня был живой материал, который был интересен и нужен. Так, идучи по улице, я увидела вывеску изображением кожи, которое позднее я использовала для обложки книги. Вывески прежде были «иллюстративные» и говорили без подписи. Зайдя туда, узнала, что это сапожная мастерская, познакомившись с которой я задумала книжку «Кожа». А с неё Лебедев ввёл целую серию». Рисунки в этих книгах были выполнены в плоскостной манере. Выразительные по силуэтам, упрощенные изображения предметов располагались на белом фоне. Кроме того, Эвенбах активно использовала в этих книгах и разные фактуры: в книге про ситец — фактуру полосатой ткани, в книге про стол — теплую, золотистую фактуру дерева.

Книги выстраивались разворотами, с четким, звучным ритмом, задаваемым предметами. Вообще момент присутствия звука, музыки, был очень характерен для книг Эвенбах, начиная с первой же книги, «Рынка». Там, яркие цвета и ритм рисунков, кажется, передавали шум и гомон рынка, с выкриками торговцев, спорами, а на последней иллюстрации этот разрозненный весёлый шум и вовсе оформлялся в мелодию, которую играл сидящий гармонист: «Гармонист молодой покрутил головой: гармоника новая — голосить здоровая, а я её не слышу сам, вот какой на рынке гам». В книге «Стол» на разворотах звучит уже огромный оркестр, состоящий только не из музыкальных, а из плотницких инструментов: рубанков, пил, молотков, а четкие, запоминающиеся, образные изображения предметов задают весь ритм чтения и движения по внутреннему пространству этой книги. Рисунки Эвенбах в книге про стол были на столько удачны, что Лебедев тоже решил создать книгу про инструменты. Так возникла его совместная с Маршаком книга «Как рубанок сделал рубанок», которую Герчук назвал «шедевром», среди производственных книг, заметив, что в ней «поискам своих товарищей Лебедев сумел придать завершённость и ясность, строгую чистоту художественного воплощения». Но и ясность, и завершенность, и чистота воплощения образов первоначально возникли именно в книге Евгении Константиновны. Ещё одним интересным изданием этого периода стала книга «На реке» (1928), тоже выросшая из новгородских впечатлений художницы, ведь на книгу её натолкнул «весь быт, облик Новгорода». Текст к рисункам написал А. Введенский. Через все страницы книги тянется серо-голубая полоса реки, на фоне которой разворачивается действие: плывут корабли и баржи, бабы стирают бельё, и опять, в плеск воды вплетается звуки пароходных гудков и работающей на берегу пилорамы. Если бы книга эта была решена не разворотами, а издавалась как книга-ширма, то получилась бы единая, длинная панорама реки. Кроме производственных книг, Евгения Константиновна иллюстрировала сказки, например, сказку Р. Киплинга «Откуда у носорога шкура?» (1927) и анималистические книги, делала иллюстрации к одному из изданий книги В. Бианки «Лесная газета» (1928), сама придумывала книги: «Медвежата-верблюжата» (1930), «Малмала меньше» (1930). Она много рисовала в зоопарке и могла превосходно нарисовать и складчатого носорога и всевозможных лесных зверей и птиц. А после того, как в начале 1930-х годов возникло Ленинградское отделение учебно-педагогического издательства (Учпедгиз). Надо отметить, что в те годы к самому факту создания познавательных и учебных иллюстраций в учебниках подходили очень серьёзно. Над созданием зрительного ряда к ним работали такие художники, как В.И. Курдов, Е.И. Чарушин, В.И. Ермолаева. Эвенбах оформляла учебники для народов Севера. «Новое слово. Начальная учебная книга на нивском языке» (1932), «Красный путь.

Начальная учебная книга на селькупском языке» (1932), Н.К. Каргер «Букварь на хантыйском языке» (1933), вот только некоторые из этих изданий, а ведь чтобы нарисовать хотя бы одну иллюстрацию в них, надо было великолепно знать быт и культуру северных народностей. Евгения Константиновна много рисовала в музеях, читала специальную литературу, посвященную быту манси, эвенков.., но чувствовала, что всего этого недостаточно для полноценного иллюстрирования книг. Однажды она, вместе с иллюстрировавшей подобные издания Элеонорой Кондиайн, решила проверить, на сколько хороши эти рисунки. Художницы показали рисунки одному из студентов института Севера, манси. «Посмотрев иллюстрации, северянин озадаченно спросил, почему здесь отец одет, как жених, почему нарта нарисована не такая, как у манси, а эвенкская, и зачем ездовые собаки запряжены по-чукотски, а не так, как это принято у манси…». Евгения Константиновна поняла, что надо ехать на Север, а самой рисовать жизнь и быт разных народов. В 1934 году она поехала на Дальний Восток (потом подобные экспедиции на Амур Эвенбах ездила в 1935, 1937, 1938 годах). Это были долгие и трудные путешествия, ведь чтобы только доехать до места, приходилось полмесяца ехать в поезде до Хабаровска, неделю плыть на пароходе по Амуру, затем, уже на лодках, добираться до стойбищ нанайцев, нивхов, ульчей… Там Евгения Константиновна не только рисовала портреты и быт окружавших её людей, но и собирала предметы быта, образцы резьбы и вышивки, много фотографировала людей и природу. Все эти зарисовки, орнаменты пейзажи, а главное, — сам дух суровой жизни маленьких стойбищ, переходили потом в серии станковых работ и в иллюстрации к учебникам. Е.А. Крайнович «Книга для чтения» (на нивсхом языке) (1934), Н.К. Каргер «Букварь на кетском языке» (1934), Д.П. Суник. Букварь на нанайском (гольдском) языке. (1939) — вот некоторые их этих учебников. «По своим профессиональным графическим качествам, — писал искусствовед Петров, — буквари для северных народностей, оформленные Е.К. Эвенбах, стоят значительно выше многих аналогичных изданий». Иллюстрации Эвенбах, черно-белые, живые, выполнены в манере, напоминающей наивное и простое искусство самих северян. Но подобное рисование не было копированием творчества местных жителей, скорее — оно было вызвано глубоким проникновение художницы в сущность этой древней, неведомой европейцам культур и мировоззрения, ведь Эвенбах изучила не только культуру северян, но и прекрасно разбиралась в орнаментах, символике, мельчайших деталях повседневного быта. Во время войны Евгения Константиновна жила в блокадном Ленинграде.

Не смотря на болезнь и голод, рисовала в госпиталях солдат и жителей города. Лишь в 1943 году она эвакуировалась на Алтай, откуда возвратилась только в 1946 году. После войны художница преподавала в Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена. К детской книге она обращалась редко. В 1950 году она проиллюстрировала сборник «Нанай нингмансални (нанайские сказки на нанайском языке», в графических рисунках к которому возникает сказочный мир севера, с его фантастическим животными и природой. В сборнике «Новая тайга. Песни, сказки и стихи народов севера» (1952) она тоже выбрала для иллюстрирования в основном сказки. В 1956 году сделала иллюстрации к книге К. Званцева «Суровые просторы». В основном же в послевоенные годы занималась станковой графикой.

А в 1960 году организовала в Петербурге выставку «Искусство народов Амура», где были показаны собранные ею материалы, а также рисунки и картины сделанные за несколько десятков лет на основе северных впечатлений. «Наши северяне, — писала Евгения Константиновна в своих автобиографических заметках, — выросший на своей глубоко народной культуре, которую у нас мало знают и которая мало изучена. Жили они в трудных условиях суровой природы. Но сохранили и в этом своё своеобразие и жизненность… Это искусство выросло из их мировоззрений и пронизывало каждый их шаг, дома, на охоте, на рыбалке. В быту на каждом шагу было искусство: в одежде. Обуви, предметах охоты, рыболовства. В каждом предмете, самом незначительном. И не только «снаружи», весь их склад духовный связан с их традициями[…]На меня знакомство с северными народами и их искусством оказало большое влияние. Я поняла его как-то изнутри. Оно сохранило что-то хорошее, что уходит в нашей жизни, охолащивая её…». «Своеобразие и жизненность» всегда присутствовали и во всех работах самой Эвенбах, а созданные ею иллюстрации — яркая и неотъемлемая часть истории детской книги 20-30 годов.