RARUS'S GALLERY

Пг., издательство Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов, 1919. 36 с. с ил. (цинкография). Тираж 50000 экз. Цена 7 руб. В цв. издательской обложке. Oblong. 26х34 см. На обложке заглавие: Крокодил. Большая редкость!

Ты строго Чарскую судил.

Но вот родился "Крокодил",

Задорный, шумный, энергичный, -

Не фрукт изнеженный, тепличный, -

И этот лютый крокодил

Всех ангелочков проглотил

В библиотеке детской нашей,

Где часто пахло манной кашей...

Маршак С.

Сильно выделяется «Крокодил» К. И. Чуковского, иллюстрированный Н.В. Ремизовым (псевд. – Ре-Ми). Эта книга непривычна для восприятия современного читателя – ее текст отличается от канонического, а рисунки вызывающе оригинальны. Она принадлежит эпохе, когда «стандарт» детской книги еще не оформился. Труден и преисполнен событий был год тысяча девятьсот девятнадцатый, от революции же - второй. До детских ли книжек было ему, содрогавшемуся от бурь и тревог! И все же выход этой книжки не затерялся среди громадных событий года. Так на монументальном "Ночном дозоре" Рембрандта не теряется - напротив, собирает на себе весь тревожный свет, заливающий полотно, - крохотная фигурка ребенка, окруженная толпой воинственных мужчин в стальных латах, с мечами и алебардами...  Итак, в 1919 году издательство Петросовета (в Смольном) выпустило "поэму для маленьких детей" Корнея Чуковского "Приключения Крокодила Крокодиловича" с рисунками художника Ре-Ми (Н. В. Ремизова). Книжка, изданная альбомным форматом, и сейчас поражает сочетанием изысканности - и демократизма, оформительской щедрости - и вкуса, озорной раскованности - и почти математического расчета, причудливости сказочных образов - и непонятно откуда возникающего, но выпуклого и достоверного образа времени. Тем более она поражала современников той аскетической, затянувшей военный ремень эпохи - "рваное пальтишко, австрийское ружье", - когда "пошли наши ребята в красной гвардии служить", как сказано в "Двенадцати" Александра Блока, этом "Ночном дозоре" Октябрьской революции. Книжка должна была казаться залетной птицей из иных времен. Каких? Прошлых? Будущих? Полное значение этой книжки станет ясным лишь в исторической ретроспективе - потом, когда, оглядываясь назад, станут искать и находить истоки новой культуры. Тогда Юрий Тынянов - выдающийся ученый с острейшим чувством истории - напишет: "Я отчетливо помню перемену, смену, происшедшую в детской литературе, переворот в ней. Лилипутская поэзия с однообразными прогулками героев, с их упорядоченными играми, с рассказом о них в правильных хореях и ямбах вдруг была сменена. Появилась детская поэзия, и это было настоящим событием.  Быстрый стих, смена метров, врывающаяся песня, припев - таковы были новые звуки. Это появился "Крокодил" Корнея Чуковского, возбудив шум, интерес, удивление, как то бывает при новом явлении литературы.  ...Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках. Детская поэзия открылась. Был найден путь для дальнейшего развития"  (Тынянов Ю. Корней Чуковский. Дет. лит. 1939.  с. 24-25.) . Смена, перемена, переворот, настоящее событие, новое явление, путь для дальнейшего... Такие слова не часто сходили с чуждого сентиментальности пера Юрия Тынянова. И без того немалая, цена тыняновских определений резко возрастет, если учесть, что столь авторитетно-категорическую оценку "Крокодил" получал из ученых кругов впервые. Зато в читательских восторгах недостатка не было. Поразительный, неслыханный читательский успех "Крокодила" отмечали все - одни с удовлетворением, другие с недоумением и растерянностью, третьи с нескрываемым раздражением.  А. М. Калмыкова, опытный педагог, издавна связанный с социал-демократическим движением, радостно приветствовала "замечательную "поэму для маленьких детей" К. Чуковского... разошедшуюся по России в огромном количестве экземпляров... пользующуюся небывалой популярностью среди детей, которые, невзирая на недовольство некоторых педагогов и родителей, захлебываясь, декламируют ее наизусть во всех уголках нашей обширной родины"  (Калмыкова А. Что читать детям - Новая книга. 1923. с. 18.) . "Прелестная, настоящая "детская поэма"... "Доблестный" Ваня Васильчиков - это властитель дум, это герой современной городской детворы. Автору настоящих строк приходилось многократно читать вслух "Крокодила" аудитории маленьких людишек, и каждый раз это чтение сопровождалось таким восторгом слушателей, что было жаль расставаться с этой симпатичной книгой. Надо еще добавить, что книга иллюстрирована таким талантливым художником, как Ре-Ми. Его рисунки, всегда удачные и остроумные, делают эту книгу еще более ценной, еще более привлекательной..."  (Бецкий Н. Сиб. пед. журн. 1923. Кн. 2. с. 156.)  Поразительным и загадочным был успех "Крокодила" у всех детей - независимо от социального происхождения, положения и даже - возраста. Написанный, как указывалось на титуле, "для маленьких детей", он, странным образом, оказался любимым чтением школьников, подростков и юношества. Посвященный детям автора, росшим в высококультурной, интеллигентной художественной среде, он дошел до социальных низов - до многочисленных в ту пору беспризорных детей. Мы читали "Крокодила" взахлеб - все - взрослые и дети. Невозможно описать радости, которую принесла нам эта книжка. Мы ее выучили наизусть, мы перекидывались репликами из нее, мы ее разыгрывали в лицах – сплошь и рядом писали современники. Беспризорщина была одним из самых тяжких последствий мировой и гражданской войн, горестным явлением, во многом определявшим общественный быт тех лет. Самоотверженные педагоги делали все, что могли, для спасения - физического, нравственного, духовного - этих обездоленных детей. Т. Григорьева, библиотечный работник, приходила с книгами в московские ночлежки для беспризорных (на Таганке) и читала вслух. Она свидетельствует: "Из приносимых нами веселых книг имел успех только "Крокодил" Чуковского, его многие знали наизусть..."  (Григорьева Т. Литературные вкусы беспризорных: По материалам отд. дет. чтения Ин-та методов внешк. работы]. На путях к новой школе. 1924. с. 157.)  То есть: знали наизусть, но слушали с удовольствием.

По окончании Гражданской войны выпуск детских книг в Советской России  довольно быстро налаживался, стремительно росло и количество издаваемой литературы, и качество ее художественного оформления, полиграфического исполнения. Как известно, лидирующие позиции в этой области наряду с Госиздатом занимало ленинградское частное издательство «Радуга», с которым сотрудничали не только новаторы «лебедевской школы», но и графики, близкие к «Миру искусства». Книги для самых маленьких читателей имели общие черты, восходящие к кнебелевской традиции: большой формат, крупный шрифт, яркие хромолитографированные обложки, преобладание иллюстраций над текстом. Нововведением в оформительской практике 1920-х гг. стал рисованный титульный лист. «Радуга» получила признание как на родине, так и за рубежом. Именно в этом издательстве впервые были опубликованы многие стихотворения классиков детской литературы С. Маршака и К. Чуковского, и по сей день не утратившие популярности. Кстати, первое произведение К. Чуковского в жанре детской сказки-поэмы— «Крокодил»—впервые появилось в 1917 г. в Петрограде в детском приложении к журналу «Нива» - «Для детей», а в 1919-1920 г. было переиздано типографией Экспедиции заготовления государственных бумаг с иллюстрациями известного художника-карикатуриста Н. Ремизова (Ре-ми). Книга имела громкий успех у читателей, однако критика совершенно не поняла и не оценила новаторства поэта. Приведем характерный отзыв, напечатанный в журнале «Книга и революция»: «Что же представляет собою „Крокодил" Чуковского? Это изящно изданная книга-тетрадь, большого альбомного формата, очень обильно иллюстрированная. Рисунки Ре-ми, по обыкновению, недурны—легки, игривы, полны движения. Бумага и шрифт прекрасны. Цена трогательно низкая. Но этим перечнем исчерпывается все прекрасное в „Крокодиле". Хорошо все то, что не от Чуковского, хорошо все то, чем „Крокодил" обязан иллюстратору, литографу и издателю». Талантливая работа художника вызвала множество подражаний: «Успех этих иллюстраций был колоссальный как среди детей, так и среди взрослых. В мире же русских графиков-юмористов эта вещь тоже оказала свое воздействие: появился целый ряд художников, пожелавших иллюстрировать детскую книгу в стиле Ре-ми». Рисункам в «Крокодиле» отведено гораздо больше места, чем тексту; поэт и художник совместными усилиями ведут занимательный рассказ, соревнуясь друг с другом в изобретательности и остроумии. Ре-ми одевает всех героев поэмы, не исключая животных, в современные костюмы, привносит в повествование характерные бытовые подробности, создает впечатление, что действие происходит прямо сейчас, на соседней улице. Кроме того, он впервые вводит в число рисованных персонажей образ автора—не условную фигуру, а вполне конкретного человека с характерной, исключительно выразительной внешностью, дававшей повод для бесчисленных дружеских шаржей. Этот прием вскоре взяли на вооружение и другие иллюстраторы Чуковского, благодаря их усилиям облик «дедушки Корнея» был знаком юным читателям так же хорошо, как его стихи, что создавало у детей иллюзию многолетнего личного знакомства с писателем.

Историю замысла "Крокодила" Корней Иванович Чуковский рассказывал неоднократно, каждый раз немного по-другому. В этом не было никакой преднамеренности. Просто человеческая память, даже богатая, - устройство весьма прихотливое, а самый ранний из этих рассказов был предпринят более двадцати лет спустя после событий. Рассказы Чуковского дополняют друг друга и могут быть сведены в один, тем более, что основные моменты истории сказки - устойчивы и повторяются во всех версиях. Замысел "Крокодила" Чуковский всегда связывал с именем Горького. "...Однажды, в сентябре 1916 года, ко мне пришел от него художник Зиновий Гржебин, работавший в издательстве "Парус", и сказал, что Алексей Максимович намерен наладить при этом издательстве детский отдел с очень широкой программой и хочет привлечь к этому делу меня. Было решено, что мы встретимся на Финляндском вокзале и вместе поедем в Куоккалу, к Репину, и по дороге побеседуем о "детских делах .

"В вагоне он был пасмурен, и его черный костюм казался трауром. Чувствовалось, что война, которая была тогда в полном разгаре, томит его, как застарелая боль. В то время он редактировал "Летопись" - единственный русский легальный журнал, пытавшийся протестовать против войны"  (Чуковский К. Современники. М., 1967. с. 147. (ЖЗЛ).)

"Первые минуты знакомства были для меня тяжелы. Горький сидел у окна, за маленьким столиком, угрюмо упершись подбородком в большие свои кулаки, и изредка, словно нехотя, бросал две-три фразы Зиновию Гржебину... Я затосковал от обиды...

Но вдруг в одно мгновение он сбросил с себя всю угрюмость, приблизил ко мне греющие голубые глаза (я сидел у того же окошка с противоположной стороны) и сказал повеселевшим голосом с сильным ударением на о:

- По-го-во-рим о детях!

И пошел разговор о детях - о славном бессмертном племени детей, о прототипах детских образов Горького, о детях Зиновия Гржебина - "я тоже знал этих талантливых девочек - Капу, Бубу и Лялю" - добавляет Чуковский в скобках, умалчивая на этот раз о том, что одна из девочек - Ляля - станет героиней его сказки о Крокодиле. Тогда Горький будто бы сказал: "Вот вы ругаете ханжей и прохвостов, создающих книги для детей. Но ругательствами делу не поможешь. Представьте себе, что эти ханжи и прохвосты уже уничтожены вами, - что ж вы дадите ребенку взамен? Сейчас одна хорошая детская книжка сделает больше добра, чем десяток полемических статей... Вот напишите-ка длинную сказку, если можно в стихах, вроде "Конька-горбунка", только, конечно, из современного быта".

По другому рассказу Чуковского, предложение написать сказку было сделано немного позже, - когда Корней Иванович вместе с художником Александром Бенуа стал посещать Горького (в его квартире на Кронверкском проспекте), чтобы совместно разработать программу детского отдела издательства "Парус": "...тогда Алексей Максимович сказал: "Для таких сборников нужна какая-нибудь поэма, большая эпическая вещь, которая бы заинтересовала детей". И предложил написать эту вещь мне". Для нас не так уж важно, где были высказаны мысль Горького о необходимости большой поэтической формы для детей и предложение Чуковскому создать такую вещь - в вагоне Финляндской железной дороги или в квартире на Кронверкском проспекте. И конечно, было бы наивностью думать, будто Чуковский приводит подлинные слова Горького. Мысль его он, безусловно, передает точно, но эти рассказы нужно дополнить важным соображением: Чуковский воспринял горьковскую мысль потому, что там (в вагоне или в квартире) о проблемах детской литературы разговаривали единомышленники. Разговаривали два человека, убежденные в том, что с детской литературой дела обстоят из рук вон плохо и нужно что-то срочно предпринять. Более того, детская литература была едва ли не единственной темой, в которой тогдашний Горький мог достичь с тогдашним Чуковским серьезного взаимопонимания. Потому-то и шла поначалу туго их беседа, потому-то и повернул ее Горький на колесах своего нижегородского "о": "По-го-во-рим о детях..."  Горький пригласил Чуковского для этой беседы потому, что знал почти десятилетнюю ожесточенную борьбу критика за доброкачественность детской литературы. Трудно усмотреть в словах Горького (по всем рассказам Чуковского) замысел "Крокодила" - той сказки, которую мы знаем вот уже скоро семьдесят лет. Замысла произведения там нет. Предполагалось другое: переход от критики к поэтическому творчеству, от анализа - к синтезу, от справедливого отрицания "антиценностей" детской литературы - к созданию ценностей безусловно положительных. Одним словом, речь шла о другом литературном жанре, о перемене жанра: "большая поэма", "эпическая вещь", "наподобие "Конька-горбунка". Только одно место имеет, кажется, прямое отношение к замыслу "Крокодила": "из современного быта".  И другое обстоятельство, невысказанное, подразумевалось с очевидностью: сказка нужна была для сборника, выходившего в горьковском издательстве "Парус", которое было создано прежде всего для выпуска антивоенной литературы. Общая ненависть к милитаризму и войне стала серьезной платформой для вагонной беседы Горького с Чуковским - в этом смысле они и впрямь ехали в одном поезде. "Кое-какие из моих статей, - вспоминал Чуковский, - были собраны в книжке "Матерям о детских журналах", вышедшей в 1911 году (кажется). В этой книжке было много недостатков, но она чем-то заинтересовала Горького, с которым я в ту пору не был знаком". В этой-то книжке и других работах критика, посвященных детской литературе, Горький и мог "вычитать" будущего автора детских сказок. Но тут возникает вот какое затруднение: Чуковский называет точную дату своего знакомства с Горьким - 21 сентября 1916 года (Чуковский К. Современники. с. 147.) , - а между тем, по свидетельствам, заслуживающим доверия, "Крокодил" (по крайней мере, первая его часть) существовал до этой встречи. И, кажется, даже исполнялся автором публично: "Еще в октябре 1915 года я читал его вслух на Бестужевских курсах. Очевидно, аберрация памяти исказила что-то в воспоминаниях Чуковского. Возможно, что мысль Горького о необходимости большой поэмы для детей - вроде "Конька-горбунка" - была ответом на какое-то упоминание Чуковского о начале "Крокодила". Возможно, Чуковский невольно изобразил горьковской инициативой то, что на самом деле было поддержкой, сочувствием, одобрением. Как бы там ни было, но все попытки сочинить сказку за письменным столом кончались самым жалким провалом - "вирши выходили корявые и очень банальные". Чуковский отчаивался и клял свою несостоятельность.   "Но случилось так, - вспоминал он, - что мой маленький сын заболел, и нужно было рассказать ему сказку. Заболел он в городе Хельсинки, я вез его домой в поезде, он капризничал, плакал, стонал. Чтобы как-нибудь утихомирить его боль, я стал рассказывать ему под ритмический грохот бегущего поезда:

Жил да был

Крокодил.

Он по улицам ходил...

Стихи сказались сами собой. Об их форме я совсем не заботился. И вообще ни минуты не думал, что они имеют, какое бы то ни было, отношение к искусству. Единственная была у меня забота - отвлечь внимание ребенка от приступов болезни, томившей его. Поэтому я страшно торопился: не было времени раздумывать, подбирать эпитеты, подыскивать рифмы, нельзя было ни на миг останавливаться. Вся ставка была на скорость, на быстрейшее чередование событий и образов, чтобы больной мальчуган не успел ни застонать, ни заплакать. Поэтому я тараторил, как шаман..."

Несмотря на то, что этот эпизод не подтверждается дневниковыми записями Чуковского и даже отчасти противоречит им, одно в нем несомненно: свидетельство автора об импровизационном истоке "крокодильских" стихов. Импровизационное происхождение "материи песни" (если воспользоваться словцом Генриха Гейне), изустный характер стихового "вещества" сказки многое предопределили в ней и дали своего рода музыкальный ключ к тем частям "Крокодила", которые создавались позднее, уже за столом, с пером в руке. Непредумышленность импровизации открыла дорогу таким глубинным особенностям творческой личности Чуковского, что сказка - вещь эпическая и детская - окрасилась в лирические цвета. Лирический смысл "Крокодила" становится понятным, если рассматривать сказку вместе со всеми произведениями Чуковского, в их контексте. Ведь "Крокодил", как уже было сказано ранее, воспринял и продолжил работу автора в других жанрах.

Н.В. Ремизов. Портрет работы И. Репина (1917)

Ремизов, Николай Владимирович (1887—1975) (псевдоним Ре-Ми, настоящая фамилия Ремизов-Васильев) — график, живописец, художник театра. С 1908 по 1918 годы — ведущий художник-карикатурист журналов «Сатирикон» и «Новый Сатирикон», автор сатирических рисунков на политические и бытовые темы, шаржей на деятелей российской культуры и искусства. Один из совладельцев «Нового Сатирикона» (наряду с Аверченко и художником Алексеем Радаковым). Сын артиста Санкт-Петербургских Императорских театров Владимира Сергеевича Васильева (сценическая фамилия – Ремизов). Брат художницы Анны Ремизовой (Мисс). В 1896–1904 учился в петербургском реальном училище Н. В. Богинского, в 1908–1916 – на живописном отделении ИАХ у Д.Н. Кардовского. Курс не окончил. В годы революции жил в Вязьме у родителей матери. Затем работал учителем в волостной школе в Каркси, служащим на железной дороге. В годы учебы увлекся карикатурой и начал сотрудничать в сатирическом журнале «Стрекоза». В 1908, после реорганизации журнала в «Сатирикон» (в 1913–1918 – «Новый Сатирикон»), стал, наряду с А. Радаковым, А. Аверченко, Сашей Черным, А. Буховым, одним из ведущих сотрудников и главным художником журнала. Публиковал за подписью: Ре-Ми карикатуры на общественно-политические и бытовые темы. Исполнил шаржи на деятелей литературы и театра (Л.Н. Толстой, М. Горький, Л.Н. Андреев, А.И. Куприн, М.А. Кузмин, Ф.К. Сологуб, А.А. Блок, В.Э. Мейерхольд, Ф.И. Шаляпин, К.С. Станиславский, Л.В. Собинов). Сатирические портреты были собраны в книге «Театр и все остальное» (Пг., 1916). Занимался живописью и станковой графикой, рисовал книжные обложки. В ГРМ хранятся картины этого периода: «Уличная сцена», «Интерьер с женщиной за роялем», «Горный пейзаж», «В комнатах», «Автопортрет» (1912) и серия сатирических портретов маслом «Градоначальники города Глупова». Участвовал в выставках: журнала «Сатирикон» (СПб., 1909 и 1913; Одесса, Харьков, Елисаветград и Киев, 1910), «Мир искусства» (СПб., М., 1913) и Товарищества независимых (Пг., 1916). Весной 1917 опубликовал в «Новом Сатириконе» карикатуры на царя, участвовал в выпуске антимонархических плакатов-лубков в издательстве «Парус», рисовал для «Свободного журнала». В 1918 вошел (в ранге «подмастерья») в «Цех живописцев св. Луки», организованный соучениками по ИАХ А.Е. Яковлевым и В.И. Шухаевым. В 1917 году иллюстрировал сказку Чуковского «Крокодил», в которой впервые изобразил автора как персонажа произведения (эту традицию затем подхватят мультипликаторы). Фигурирует в книге «Экспедиция сатириконцев в Западную Европу» под именем Мифасов, в повести Аверченко «Подходцев и двое других» — под именем Громов. В 1918 выехал из Петрограда в Херсон, откуда эмигрировал в Константинополь. В 1920–1922 жил в Париже. Работал в ателье художественной рекламы «Лубок». Вместе с С.Ю. Судейкиным стал художником театра Н.Ф. Балиева «Летучая мышь». Оформил пьесу «Заря-заряница» Ф.К. Сологуба (1921) и ревю «Квартет веселых артистов» (1922), исполнил эмблему театра, рисовал театральные афиши и программы спектаклей.

Б.Д. Григорьев. Портрет художника Ре-Ми с женой, 1932–1933

Его красочные рисунки представляли Россию как экзотическую страну трактиров и самоваров, медведей, купцов и румяных красавиц, зимних гуляний. В 1922 выехал с театром «Летучая мышь» Н. Ф. Балиева на гастроли в США. Его «русский стиль» оказался широко востребованным в США. Параллельно с работой для театра выполнял рисунки для издательского дома Condé Nast (в том числе для журналов Vanity Fair, House & Garden, Vogue), иллюстрировал афишы и программки балетной труппы Анны Павловой. В 1923 получил американское гражданство. В 1924 оставил работу для театра «Летучая мышь» и совместно с партнером Теодором Бауэром открыл клуб и ресторан «Петрушка», для которого разработал все интерьеры, расписал стены и поставил цыганское представление, ставшее фирменной карточкой клуба. Клуб прекратил свое существование в 1925 после трагического пожара, унесшего жизни людей. В 1925–1935 жил в Чикаго. Короткое время преподавал сценографию в Чикагском Художественном институте (1925–1926), затем в основном был занят работой для балетных трупп Адольфа Больма и Рут Пейдж (декорации и костюмы более чем 20 балетов), сотрудничество с которыми продолжалось и в последующие годы. Выполнял заказы на стенные росписи для Чикагского клуба, Казино клуба, церкви на кладбище Грейсленд, Публичной библиотеки Лейк-Форест (Lake Forest Public Library). В 1929 оформил богатый нью-йоркский салон-спа Элизабет Арден (Elizabeth Arden Red Door Salon & Spa); в последующие годы вплоть до смерти Э. Арден декорировал ее салоны в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско и Голливуде. В 1931 получил заказ на оформление главной торговой улицы Чикаго Стейт Стрит к праздничному параду в День Благодарения. Эпизодически выполнял дизайнерские проекты (обложки, афишы, рекламные постеры и т.п.) по заказу коммерческих компаний, создавал картины в русском стиле на продажу и для выставок. Провел персональную выставку в галерее Wildenstein в Нью-Йорке (1922). Участвовал в выставках парижской группы «Мир искусства» в галерее La Boëtie и Осеннем салоне (1921), в выставках русских художников в Нью-Йорке (Бруклинский музей, 1923), Питтсбурге (1925) и Брюсселе (1928).  В 1935 по приглашению Адольфа Больма, который стал главным балетмейстером Сан-Франциской оперы приехал в Сан-Франциско для работы над оперным спектаклем «Золотой Петушок» Н. Римского-Корсакова. Вскоре окончательно перебрался в Калифорнию. В 1938 в Лос-Анжелесе по заказу режиссера М. Рейнхардта создал грандиозные декорации для спектакля «Фауст» И. Гете, который шел в открытом амфитеатре в Голливудских холмах. С 1939 до конца своих дней жил в Южной Калифорнии летом в Палос-Вердес, зимой в Палм-Спрингс. В 1939 впервые выступил художником-постановщиком кинофильма «О мышах и о людях» («Of Mice and Men») Л. Майлстоуна по роману Дж. Стейнбека. В дальнейшем участвовал в создании более трех десятков кинофильмов в Голливуде, в том числе: «Поворот» («Turnabout») А. Роаша (1940), «Возвращение цилиндра» («Topper Returns») Р. дель Рута (1941), «Мужчины в ее жизни» («The Men in Her Life») Г. Ратова (1941), «Гость в доме» («Guest in the House») Дж. Брэма (1944), «Странная женщина» («The Strange Woman») Э. Ульмера (1946), «Красный пони» («The Red Pony») Л. Майлстоуна (1949), «Голубая луна» («The Moon Is Blue») О. Преминджера (1953), «Расстояние 60 000» («Destination 60,000») Ж. Вагнера (1957), «Подводная девушка» («Undersea Girl») Дж. Пейзера (1957), «Одиннадцать друзей Оушена» («Ocean's Eleven») Л. Майлстоуна (1960) и др. Эпизодически возвращался к театральной сценографии: сотрудничал с М. Рейнхардтом, позже с Михаилом Чеховым, в частности создал декорации и костюмы для постановки «Ревизора» Н. В. Гоголя (1946), оформил балет «Жар-Птица» И. Стравинкого (1940). Исполнил иллюстрации к книге М.А. Чехова «Актеру об исполнительской технике» (Нью-Йорк, 1953) и сборник русских пословиц «Русские сказали это первыми» («The Russians said it first», сост. Семен Аллер, Лос-Анджелес, 1963). Опубликовал несколько статей по вопросам сценографии. В 1950-е работал также для телевидения. С середины 1960-х, выйдя в отставку, жил уединенно. Много рисовал, писал пейзажи, портреты. В 1973 умерла жена Софья, с которой он прожил более 70 лет и имел сына Леонида (1903–1992). Портреты художника исполнили И.Е. Репин (1917; Музей-квартира И.И. Бродского, Санкт-Петербург), Б.Д. Григорьев («Портрет художника Ре-Ми с женой», 1932–1933).