RARUS'S GALLERY

Л., Брокгауз-Эфрон, 1924. 16 с. с ил. Тираж 5000 экз. В хромолитографированной обложке. 25х17,5 см. Большая редкость, как и все детские книги, оформленные Борисом Кустодиевым!

В роли иллюстратора детских книг часто выступал в 1920-х гг. один из известнейших художников «Мира искусства» Б. Кустодиев. Непревзойденный мастер жанровых сцен, летописец провинциального купеческого и крестьянского быта, замечательный портретист в послереволюционные годы всерьез увлекся изображением новых социальных типажей, реалий нового жизненного уклада, его привлекала возможность диалога с самой юной аудиторией. Хотя в эти годы живописец страдал от неизлечимой болезни, был прикован к инвалидному креслу, его работам свойственна редкая для русского искусства жизнерадостность, ощущение полноты и гармонии бытия. Это ощущается и в иллюстративных циклах художника, конечно, уступающих по значимости и художественному уровню его знаменитым полотнам, но все же сыгравших заметную роль в истории книжной графики. «Рисунки Кустодиева для детских книжек всегда ясны и впечатляющи, веселы по выдумке и раскраске. Это та область, где его бытовые уклоны, его наблюдательность нашли себе благодатную почву; чувствуется, что сейчас именно детские книжки Кустодиев делает с большим удовольствием»,— писал в 1925 г. друг и биограф художника Вс. Воинов. Мастеру не была близка вычурная, орнаментальная, чисто плоскостная графическая манера, в которой работали многие «мирискусники» 1910-х гг. «Кустодиеву, природному живописцу, совсем не свойственна каллиграфия, он признается в неумении провести такую связную и протяженную линию, чтобы она была одной толщины... Можно сказать, что Кустодиеву чужда всякая графическая формалистика». Однако отсутствие артистического лоска, броских фактурных эффектов компенсируется в книжной графике художника полнокровностью образов, почерпнутых из самой жизни, убедительной достоверностью деталей, умением вести на графическом языке подробное, увлекательное повествование. В зависимости от характера и предназначения оформляемой книги иллюстратор менял арсенал своих приемов. Например, в альбомах для раскрашивания «Труд» и «Сельский труд» манера рисунка предельно лаконична, художник лишь намечает контуры фигур и предметов, легкими штрихами обозначает необходимые детали, прибегает к «сокращениям и упрощениям». Сквозь налет злободневной идеологии в этих изданиях явственно проступает главная тема творчества Кустодиева: «...сны о спокойной, привольной и изобильной России, живущей своим вековым укладом». Своеобразная эпическая мощь присуща и героям книги «Смычка с солнцем», хотя они не предаются самоотверженному труду, а всего лишь принимают солнечные ванны. Совсем иначе решена художником книга С. Маршака «Чудеса»: здесь Кустодиев не скупится на забавные подробности, смело соединяет на одном развороте разномасштабные изображения, изобретательно применяет рисованные шрифты. Особенно выразительна композиция титульного листа, в которой буквы вплетаются в единый узор с декоративными завитками и росчерками, линии закручиваются в спирали, образуя некий комический портрет, возможно, маску античного бога, изумленного достижениями современной цивилизации. В страничных иллюстрациях пейзажи и интерьеры «...дополняются характерными приметами времени, сливаясь в синтетическую картину многообразного мира, новой жизни, где главным становится труд человека. Картинность и жанровость этих акварелей лишь подкрепляют... обобщающий смысл всех индивидуальных конкретных образов». В более условной и раскованной стилистике выполнены рисунки к книгам «Приключения стола и стула: небылица по Э. Лиру», «Паровоз-гуляка» и «Большевик Том» Н. Павлович, «Джимми Джой в гости к пионерам» Л. Лесной. В графической интерпретации Кустодиева эти произведения обретают сходные черты, их роднит заразительная энергия движения, калейдоскопическая смена сюжетов и типажей, озорная эксцентрика, молодой задор, свойственный даже неодушевленным персонажам. В середине 1920-х гг. Кустодиев оформил несколько детских книг, посвященных жизни В. Ленина. В те годы иконография вождя еще не была столь тщательно разработана и строго канонизирована, как в последующие десятилетия, допускались самые неожиданные трактовки этого образа. Так, в 1924 г. на выставке в Академии художеств можно было увидеть проекты памятников, «изображавшие Ленина в позе танцора, в одеянии монаха, на карнавальной колеснице, между двумя львами и т.п.». На этом фоне рисунки Кустодиева импонировали своей простотой и традиционностью. К работе над циклом он подошел очень серьезно и ответственно, внимательно изучил огромное количество фотографий, тщательно сопоставлял их, стремясь выделить в облике политика самые характерные, существенные черты. Искусствовед Э. Голлербах, часто бывавший в этот период в мастерской Кустодива, вспоминает: «На коленях художника, накрытых пледом, на рабочем пюпитре, на подоконнике, на стульях—всюду были разложены фотографические портреты Ленина: стоящего, сидящего, идущего, улыбающегося, нахмуренного». Но даже столь основательное знакомство с документальным материалом не спасло художника от многочисленных упреков: по мнению критиков, образ вождя получился недостаточно масштабным и героическим, родственники Ленина указывали на отсутствие в некоторых композициях сходства с оригиналом. Подобные обвинения обижали и раздражали мастера, он отстаивал свое право на личностную, субъективную трактовку даже самых социально значимых тем и культовых фигур: «Похожий портрет—это, по-моему, такой портрет, который, оставаясь реалистическим по форме, дает внутреннее сходство, выражает душевную сущность данного человека. Тут нужно предоставить художнику выражать свое понимание этой сущности... Если не доверять художнику, то незачем и обращаться к нему, а лучше идти к фотографу». Безусловно, эти слова справедливы, и все же в большей степени, чем портретные характеристики, Кустодиеву удались в данном цикле сюжеты из истории революционного движения, в которых он погружался в привычную для себя стихию массовых сцен, изображал разнообразные социальные типажи и детали дореволюционного быта.

Перед завтраком в столовой
Стукнул ножкой стол дубовый.
Стук,
Стук,
Стук, стук-стук,
- Слушай, стул - мой старый друг.
Столько лет и столько зим
В старом доме мы стоим.
Отчего бы нам с тобой
Не пройтись по мостовой?

Стул с продавленным сиденьем
Отвечает с удивленьем:
- Что ты, что ты, старый стол!
Не с ума ли ты сошел?
У меня кривые ноги, -
Спотыкнусь я на пороге.
Сто ступенок на пути, -
До крыльца мне не дойти!

Вышиб дверь дубовый стол
И по лестнице пошел.
Старый стул, его сосед,
Побежал за ним вослед.

Прыг на пятую ступень,
На десятую ступень,
На двенадцатую боком,
На пятнадцатую скоком,
На двадцатую волчком
И до сотой кувырком.

Эй, держите! Караул!
Убежали стол и стул.

Славный день! Веселый день!
Меж домов цветет сирень.
Голосит-гудит гармоника,
Смотрят дети с подоконника.

А пройдешь за ворота -
Там и стук, и суета.

Разошелся старый стул,
Всеми ножками взмахнул.
- Для чего я, бестолковый,
Столько лет стоял в столовой?
Фу-ты, ну-ты, черт возьми,
Погуляю я с людьми.

Удивляется народ,
Пропускает их вперед,
А они идут посмеиваются
Да на солнышке расклеиваются.
Стол скрипит: - Не отставай,
Скоро сядем мы в трамвай.

Подошел трамвай со звоном.
Люди кинулись к вагонам.
Старый стол хотел войти,
Да застрял он на пути.
На подножке он торчит,
А кондукторша кричит:
- Не задерживай вагон,
Вылезай скорее вон!

Стол скрипит, не унывая:
- Обойдемся без трамвая.
Эка невидаль - трамвай!
Эй, извозчик, подавай!

Натянул извозчик вожжи.
- Прокачу я вас попозже.
Едет сзади ломовой -
Отвезет он вас домой! -
Мчатся дроги по дороге,
Конь здоровый, толстоногий,
А на дрогах - ломовой
С кучерявой головой.
А за ним из-под рогожки
Кресла выставили ножки,
Два дивана, зеркала,
Фортепьяно и метла.

Ломовой, как видно, занят,
Пассажиров брать не станет.
Заскрипел усталый стул:
- Я бы малость отдохнул.
Очень жесткая дорога,
Я расклеился немного,
А на спинке - пузыри,
А на ножках - волдыри.

Отвечает стол сердито:
- У меня доска разбита.
Я расклеился давно,
Да теперь мне все равно.
Вон столовая Нарпита
До полуночи открыта.
Ты в окошко посмотри -
Сколько столиков внутри,
А на столиках клеенки
И хрустальные солонки.
Забежим на пять минут
Поглядеть, как там живут.

Вверх по лестнице парадной
Потащился стол громадный
И, войдя в просторный зал,
Белым столикам сказал:
- Как живете? Как скрипите,
Что хорошего в Нарпите? -
Но столы со всех сторон
Заскрипели: - Выйди вон!

Что за дерзость! Что за стыд!
Ты клеенкой не накрыт!

Наступает темнота,
Запирают ворота,
Бьют на площади часы,
В переулках воют псы.
По дороге с громким гулом
Старый стол идет за стулом.
У разбитого стола
Крышка в сторону сползла,
А у сломанного стула
Ножку заднюю свернуло.

Вдруг из каменных ворот
На дорогу вышел кот,
О забор потерся усом,
А потом зевнул со вкусом
И сказал: - Мои друзья!
Не волнуйтесь, это я -
Кот сибирский, кот мохнатый,
Из квартиры сорок пятой.

Вам обоим я знаком,
Крыс ловил я под столом,
А на стуле столько раз
Я дремал в вечерний час.
Я по вас давно скучаю,
А хозяин ждет вас к чаю.
Он обедал на полу,
Будем рады мы столу!

Стол и стул ввалились в сени
И пошли считать ступени:
Прыг на пятую ступень,
На десятую ступень,
На двенадцатую боком,
На пятнадцатую скоком.

А потом -
Шажком,
А потом -
Ползком.

Исцарапались немного,
Но добрались до порога.

Что за встреча их ждала!
Зазвенели зеркала,
Распахнулись дверцы шкапа,
И с крючка слетела шляпа.

А на завтра к ним с утра
Пригласили столяра,
Столяра Степанова -
Сколотить их заново.
Поплевал он на ладонь,
Клей поставил на огонь.
Сделал ножки новые,
Новые - дубовые.
И теперь они опять
Собираются гулять.