RARUS'S GALLERY

Обстоятельное описание торжественных порядков благополучного вшествия в императорскую древнюю резиденцию, богоспасаемый град Москву, и освященнейшего коронования Её Августейшего Величества Всепресветлейшей Державнейшей Великой Государыни Императрицы Екатерины Второй, Самодержицы Всероссийской, матери и избавительницы отечества; еже происходило вшествие 13, коронование 22 сентября 1762 года. Без означения места и года печати. [1827-1830]. 9 гравюр резцом, исполненых по рис. Махаева и Девейли. Тираж 20-25 экземпляров. В продажу не поступали. Хранятся в крупных собраниях графики, как государственных, так и частных. Grand Folio. Первое издание альбома.  Величайшая редкость!

В последние годы своего царствования Екатерина II решила гравировать те 12 рисунков, которые более 20 лет в рамах и под стеклом, по-видимому, находились в ее апартаментах. Вряд ли она задумала издание описания коронации, ведь в число двенадцати входил и один петербургский рисунок. Так или иначе было заказано двенадцать медных досок и приглашены художники - граверы. Старшим и самым опытным из них был оспитанник Гравировальной палаты Академии наук А. Я. Колпашников, затем шел А. П. Екимов, названный в документе «Акимов», затем художники следующего поколения: Г. Т. Харитонов, С. Путимцев, А. И. Казачинский. Смерть императрицы прервала работу над гравюрами. Полностью, с подписями мастеров и названием, был окончен лишь один, первый лист А. Я. Колпашникова «Обнародование Манифеста о коронации». На трех листах гравированы имена авторов: С. Путимцев подписал «Шествие императрицы Екатерины II с Красного крыльца в Успенский собор», Г. Т. Харитонов — «Миропомазание», А. И. Казачинский — «Прием турецкого посольства»; пять листов доведены до конца и не подписаны, три доски были только начаты, с них, вероятно, не делали отпечатков. Все доски, так же как и рисунки, первоначально хранились в Географическом департаменте, а затем с 1801 года — в Архиве Кабинета. В 1827—1830 годах гравер А. Г. Ухтомский по распоряжению министра императорского двора князя П. М. Волконского отпечатал с девяти досок по 20—25 оттисков. Это те отпечатки, которые дошли до нас в крупных собраниях графики. Текст описания торжественного вшествия в Москву Императрицы Екатерины II и Её коронования своевременно не был издан, хотя и предполагалось, естественно, это сделать.  В царствование Императора Николая I, по докладу графа Блудова, последовало высочайшее распоряжение об издании многочисленных собраний юрналов и Камер-фурьерских журналов, представляющих документальную роспись повседневного существования Дома Романовых. (Первая запись такого рода появилась 6 мая 1695 г., а последняя датирована аж 1917 годом). Документы содержали путевые, церемониальные, банкетные журналы, а также несколько приложений и дополнений, описания коронаций и погодные указатели. Кропотливая работа по разборке и редактированию была возложена на А.Ф. Бычкова и Б.М. Фёдорова. Издание этих документов, начиная с 1695 года по 1776 год, к которому было приступлено в 1853 году, печаталось тиражом 102 экземпляра, годы же 1775 и 1776 были напечатаны в числе 100 экземпляров. По мере издания их, они раздавались членам Императорской фамилии и приближенным к царю особам. Так в камер-фурьерском церемониальном журнале №63 за 1857 год и появилось в 8-ю долю листа на 311 страницах с отдельным титулом “Описание вшествия в Москву и коронования Императрицы Екатерины II”. Получается тиражом 102 экземпляра! К этой же книге были изданы вторым тиснением и рисунки, правда, граверы уже были другие.  Второе издание Коронационного альбома ещё изредка встречается в продаже, первое – никогда. Величайшая библиографическая редкость!

Опись гравюр 1-го издания по экземпляру Н.В. Соловьёва (во 2-м издание граверы были другие):

1. Обнародование манифеста в Москве, на Ивановской площади. Гравировал Алек. Калпашников. Рисовал  Дивилье.

2.Торжественное шествие Императрицы с Красного Крыльца в Успенский Собор. Гравировал Г. Сем. Путимцев.

3. Чтение Символа Веры. Не завершенная гравюра без подписи.

4. Екатерина II приобщается Св. тайн. Без подписей.

5. Миропомазание Императрицы Екатерины II. Гравировал Г. Харитонов.

6. Шествие из Успенского Собора в Архангельский. Без подписей.

7. Церемониальный обед в Грановитой Палате. Без подписей.

8. Приём Зюнгарского владельца. (Приём послов). Гравировал А. Казачинский. Рисовал Дивилье.

9. Красная площадь. (Площадь перед Кремлём с торговками и торговцами).  Без подписей.

Библиографическое описание:

1. Антикварная книжная торговля Соловьева Н.В. Каталог №105, Спб., 1910, «Редкие книги», Livres Rares, № 186 – 500 рублей!

2. Геннади Гр. «Русские книжные редкости». Библиографический список русских редких книг. СПБ., 1872, № 192

3. Остроглазов И.М. «Книжные редкости». Москва, «Русский Архив», 1891-92, № 205 – прекрасно описана история издания текста (311 стр.) коронации Екатерины II и 2-го издания рисунков к нему по распоряжению Императора Николая I в 50-х годах XIX века!

4. Н.Б. «Русские книжные редкости». Опыт библиографического описания. Части I-II. Москва, 1902-03, № 187(2-я часть Н.Б.)

5. Обольянинов Н. «Каталог русских иллюстрированных изданий. 1725-1860». СПБ., 1914, № 1845

6. В.А. Верещагин «Русские иллюстрированные издания XVIII и XIX столетий. (1720-1870)». Библиографический опыт. СПБ., 1898, № 614

7. Бурцев А.Е. «Обстоятельное библиографическое описание редких и замечательных книг». Том IV, СПБ., 1901, № 1108

Московским видам М. И. Махаева до сих пор не было уделено должного внимания. Хотя маленькие календарные гравюры по рисункам Махаева, будучи редкими документами по истории Москвы 1760-х годов, постоянно фигурируют в литературе, сведения о них грешат неточностями. Среди писавших о художнике только А. А. Федоров-Давыдов подробнее остановился на этих гравюрах, сравнил их с махаевскими видами Петербурга. В 1971 году опубликованы документы, показавшие непосредственное участие Махаева в коронационных рисунках Ж. Л. Девельи. Их совместные рисунки постепенно входят в научную литературу. Так, А. Н. Воронихина и М. Ф. Коршунова дали подробную аннотацию и впервые опубликовали четыре рисунка Девельи—Махаева в каталоге «Россия—Франция». Должное внимание уделил коронационным рисункам Я. В. Брук. Лишь мельком отметив участие Махаева, автор рассматривает их как произведения Девельи. Тем интереснее, что в его анализе махаевские архитектурные фоны непроизвольно занимают особое место и отмечены рядом точных замечаний. В последние годы виды Москвы Махаева неоднократно привлекают внимание, в частности они нашли свое место в трудах Н. Н. Скорняковой. В то же время богатые архивные источники о московских работах Махаева до сих пор использованы мало. Свои прошения и докладные в Канцелярию Академии наук Михаил Иванович Махаев начинал обычно: «В службе Вашего императорского Величества обретаюсь я, нижайший...». Формула была общепринятой и отражала отношения зависимости художников, состоявших на академической и любой другой государственной службе. Академическое руководство, не различая чинов и талантов русских художников, относилось к ним как к мастерам-ремесленникам, нижестоящим подчиненным. Сохранились немногие следы борьбы мастеров за свое положение. Среди товарищей и ровесников Махаева лишь Иван Алексеевич Соколов, наиболее сознательный и пользующийся благодаря выдающимся организаторским способностям большим авторитетом, добился того, что распоряжения ему направлялись с обращением «господин мастер...», а принятое в подобных документах «ты» было заменено на «вы» (сохранился черновик распоряжения Соколову 1755 года, где сверху зачеркнутого «тебе» написано «вам»). Получение Махаевым ранга поручика, а вместе с ним и личного дворянства не изменило положения мастерового-ремесленника, загруженного текущей шрифтовой и картографической работой.

Махаев и Девельи. Тем любопытнее случаи, когда поверх барьеров привычных официальных отношений художники взаимодействуют между собой, руководствуясь не предписанными нормами, а творческими интересами. Таким было знакомство и совместное творчество М. И. Махаева и французского художника Жана Луи Девельи. После государственного переворота 28 июня 1762 года и вступления на престол императрицы Екатерины II была создана Коронационная комиссия, руководить которой официально назначен князь Н. Ю. Трубецкой. Изображение коронации он представляет таким же, каким был Коронационный альбом императрицы Елизаветы Петровны, исполненный под его руководством двадцать лет тому назад. Для рисования процессий и отдельных церемониальных предметов он приглашает А. И. Свечина и его «команду». 2 сентября 1762 года в Академии получено донесение подполковника Свечина «об отправлении по приказанию князя Н. Ю. Трубецкого с ним, Свечиным, в Москву в комиссию о коронации Ея Императорского Величества для сочинения рисунков мастера Махаева...». От поездки Махаев в тот же день категорически отказывается. В рапорте он представляет себя инвалидом с явными признаками увечья: «Канцелярии Академии Наук не безызвестно, что я здоровьем очень слаб и очевидные имею знаки болезней, что едва ли по нужде и в команде своей у дела бываю, о которых моих очевидных болезнях засвидетельствуют Господа доктора и здешней Канцелярии Академии Наук хирург, что ни к езде, ни к большим трудам способности уже не имею». Краски в рапорте сгущены, это прекрасно понимает Свечин. Прибыв 23 сентября в Москву, он докладывает Н. Ю. Трубецкому, что Махаев не отпущен «якобы за болезнью». Махаева поддерживает руководство Академии, которое сообщает в Коронационную комиссию: «...понеже мастер Махаев употреблен быть имеет при резании проспектов печальной процессии и как для того, так и в рассуждении слабого его здоровья от Академии отлучен и в Москву послан быть не может». Дальнейший ход событий показал, что для отказа были свои основания. Коронация Екатерины II состоялась 22 сентября 1762 года. Накануне, 21-го, князь Н. Ю. Трубецкой получил от Г. Г. Орлова, игравшего в церемонии важную, хотя и неофициальную роль, записку: «Ваше Сиятельство, Государыня указать соизволила, чтоб дать одного из команды Вашего сиятельства человека Господину Волкову, который будет с живописцем Девельи для снятия коронационной церемонии, и чтоб он при каждом объекте стоял в способном месте». Жану Луи Девельи (1730—1804), о котором идет речь в записке, предстояло сыграть значительную роль в судьбе Махаева. Французский художник, приехавший в Россию в середине 1750-х годов, жил в доме И. И. Шувалова и в 1759—1760 годах преподавал в Шуваловской академии. Теперь он оказался знакомцем фаворита новой императрицы. В то время как А. И. Свечин и художники его «команды» Алексей Шерстнев и Антон Лебедев по указанию Трубецкого тщательно, но мало художественно вырисовывали отдельные предметы коронации и исполняли традиционные ее виды, Девельи при поддержке Орлова составил свой проект изображения торжественного события. Рисунки «команды» Свечина, иллюстрирующие официальное описание коронации, не сохранились, но их перечень можно составить по пометам на полях описания, опубликованного в середине XIX века в Камер - фурьерском журнале. Закончены рисунки были в конце февраля 1763 года. Н. Ю. Трубецкой собирался направить их для гравирования в Академию художеств и советовался со Штелином, как и кто может их исправить, но все это уже не имело никакого смысла, и февраля императрица подписала контракт с Девельи. Он становится придворным художником с жалованьем 2 300 рублей в год, выплаченным с 1 сентября предшествующего 1762 года. Главная его задача — сделать «рисунки коронации по предложенному от него плану», и при этом он будет состоять «единственно в ведомстве и повелении графа Григория Григорьевича Орлова». Особо примечателен для нас шестой пункт контракта: «В помощники определить к нему Академического рисовальщика Махаева, который бы, когда он, Девильи, делать будет главнейшие вещи, срисовывал некоторые к большой картине принадлежащие околичности, как например образа, украшения и прочее, которому и жалованье получать по-прежнему от Академии Наук». Контракты иностранных мастеров часто содержат упоминания о русских учениках. Есть такой пункт и в договоре Девельи: он должен «с радением обучать шесть человек российских учеников». На практике многие иностранцы использовали помощь русских художников, но нет другого случая упоминания имени русского помощника в контракте иностранного мастера. Когда состоялось знакомство французского и русского художников, неизвестно. Возможно, Ж. Л. Девельи, после приезда в Россию (1754—1756) работавший в Петербурге, мог встретить Махаева в доме его руководителя Дж. Валериани, с которым француз не только вместе писал плафоны в царских дворцах, но был знаком домами (так, жена Валериани, Тереза, и невестка, Агриппина, в 1760 и 1762 годах крестили детей Девельи). Очевидно существовала какая-то предварительная договоренность: не случайно Махаев и Академия столь категорично отказали Свечину. Но Девельи, по-видимому, еще мало знал своего будущего помощника — в контракте он неточно назвал сферу занятий Махаева. Стремительный разворот событий подтверждает — дело было подготовлено заранее. Сразу же после заключения контракта Девельи на трех подводах выезжает из Москвы в Петербург, а еще 10 февраля Ямская канцелярия получает приказ предоставить ему на обратный путь в Москву 13 подвод. В день заключения контракта, и февраля, Кабинет направляет в Академию наук распоряжение об определении Махаева «в помощники к принятому в службу Ея Императорского Величества живописцу Девельи». 18 февраля Канцелярия Академии приказала «оному Махаеву объявить, чтоб он при нем, Девилье, в Москву для исправления порученных от него дел ехал». Не вспомнив о том, что «здоровьем очень слаб» и «ни к езде, ни к большим трудам» способности уже не имеет, Махаев собирается в путешествие. Он действует в тесном контакте с французским художником. Так, например, 20 февраля сообщает в Канцелярию: «По объявлению г-на Девильи  они оба не только в Москву, но и в Киев и Ростов следовать имеют» (этот план императрицы не был осуществлен). Перед отъездом художник приводит в порядок свои дела — 21 февраля подает рапорт о подклейке холстом рисунков Петербурга, приготовленных для гравирования, и оригиналов готовых гравюр, «чтобы они не истаскались». Срочно ремонтируются инструменты, которые художник берет с собой, в частности его камера-обскура. Канцелярия Академии наук также не дремлет, и 25 февраля Махаев получает инструкцию, из которой следует, что «будучи в Москве не только для коронационной комиссии, но и для Академии знатным местам, где он быть случится, проспекты снял же с точною аккуратностью». 27—28 февраля поезд из тринадцати подвод трогается в путь. Мы не знаем, с кем едет Ж. А. Девельи и что он везет с собой, но с Махаевым едет весь набор инструментов: камера-обскура, «валерианиевский снимательный», «рисовальная доска с подношками» и все прочее, необходимое художнику для работы. Едет с ним ученик Василий Усачев, чье путешествие по просьбе Махаева оплачивает Академия. Вместе с Махаевым в Москву отправляется и его семейство. В Москве Махаев работает с начала марта до середины августа, почти полгода. Его основная задача — срисовывать с натуры архитектурные пейзажи и интерьеры, которые послужат фоном коронационных рисунков. Предоставим слово Девельи: «...в Москве Махаев снимал проспекты, те, кои ему от меня назначены были, то есть соборы с внутренними изображениями, дворцы и Триумфальные ворота с точным сходством так же и другие нужные, знатные из тамошних мест виды». Уже в марте, а затем в апреле художники получают разрешение работать в Грановитой палате: «Живописного мастера Дювелье и при нем помощника Михаилу Махаева допустить в Грановитую палату в самом скором времени для сочинения коронационной протекцы (процессии) прошпехты с видами». В июле, когда Девельи вместе со всем Двором возвращается в Петербург, Махаев получает от Коронационной комиссии «билет для снимания перспектив». В то же время Академия следит за художником. В письме И. И. Тауберту з апреля 1763 года Махаев сообщает: «Что надлежит до снятия здешних мест проспектов в том усердно ищу службу свою показать, чего для во всю Святую неделю на колокольни и прочие высокие места ходил, и ездить стараюсь». В Москве находится директор Академии художеств при Академии наук Я. Я. Штелин, и он не оставляет Махаева без внимания, полагая, что без его руководства не обойтись. И, рисуя «Кремль с трех сторон и с частью Китая», Махаев вынужден ссылаться на «аппробацию статского советника и господина директора Штелина». В начале июля Академия принимает нелепое решение: все снятые проспекты, «скопировав, прислать в Канцелярию». Затем 17 июля посылает художнику несколько смягченное требование: «Господин мастер Махаев, какие Вами поныне в Москве для Академии, так же и для Кабинета Е. И. В. планы и проспекты сняты, для усмотрения, буде готовые, прислать в Канцелярию, а по последней мере хотя оных реестр». Несмотря на интенсивность работы, дисциплинированный мастер «с преданическим повиновением» составляет полный список того, что сделано в Москве, и посылает его в Академию вместе с десятком карандашных рисунков. Список показывает, что, несмотря на двойную зависимость (к зависимости мастеру Академии не привыкать!), Махаев работал в Москве удивительно продуктивно. Этому не помешали далеко не всегда благоприятные погодные условия: то в мае «за бывшими стужами и непостоянными погодами, каковы и ныне настояли, что в шестнадцати днях едва нашлись два ясных дня, да и в те за ветром и холодностью только в Грановитой палате с нуждою могли рисовать»; то летом пришлось ремонтировать «планки валериановского инструмента, который от жару покоробило». За пять с половиной месяцев пребывания в Москве было исполнено около 40 рисунков с натуры, из них 30 перечислены в списке подробно. Часть из них «карандашей нарисована», другие «тушеваны», «прочие есть вчерне». «А ныне, — добавляет художник, — сывановской колокольни рисуется, да надлежит с петерговского (Петровского? — М. А.) дворца, а прочие места красивости не делают». Последнее замечание показывает восприятие Москвы петербуржцем. Работа в Москве идет к концу. Уже «по указу из Соляной конторы велено на прогоны деньги выдать», и оставшиеся вчерне рисунки «выделывать тушью некогда». В обратный путь из Москвы Махаев трогается 18 августа 1763 года. Четыре ямские лошади выделены «мастеру Михайле Махаеву с будущими при нем учениками». Возможно, что из Москвы он везет каких-то частных учеников. Непосредственный «административный» результат участия в коронационных рисунках сказывается вскоре после возвращения в Петербург: «Указ Нашей Канцелярии Академии Наук. За особливое искусство в перспективном художестве всемилостивейше повелеваем из книжных академических доходов выдать прибавку жалования по 200 рублей в год мастеру гридоровальному Михайле Махаеву к прежнему его годовому трех сот рублей окладу. Екатерина». Именной указ 13 октября 1763 года означает, что императрица узнала о существовании Махаева; вероятно, его рисунки ей показал Девельи. Академия наук должна из своих доходов платить художнику пятисотрублевое жалованье. Кроме того, вследствие указа, а точнее, связанных с ним переговоров Махаев освобожден от ландкартно-словорезной работы и впервые в жизни (правда, не надолго) занят только своим основным делом — искусством городского пейзажа. В Петербурге Махаев продолжает работать над видами Москвы. Коронационные рисунки первоначально были задуманы как оригиналы для гравирования иллюстраций к «Описанию коронации». В июне 1763 года князь Н. Ю. Трубецкой пишет в Академию наук Г. Н. Теплову: «Церемониал торжества коронации сочинен чему и рисунки французом Дювилли сочиняются». В середине 1760-х годов Я. Я. Штелин отмечает в своих «Записках», что с начала царствования императрицы Екатерины II Девельи был занят только рисунками для гравирования коронации. И позже, уже в 1772 году, историк Август Шлёцер, публикуя в Риге свое описание коронации Екатерины II на немецком языке, упоминает ожидаемое роскошное коронационное издание со многими гравюрами. В отчете за 1766—1767 годы Махаев так характеризует свою совместную работу с Девельи: «Выделывал яснея из знатных некоторых Московские проспекты к высокоторжественной рисованием оконченной Коронационной процессии, кои в 1763 годе, имяным Ея Императорского Величества повелением будучи в Москве, я на черно снимал и прочие к тому надобные записки ему же, Г. Девеллию, при вспоможении исполнением доканчивал». Таким образом, роль Махаева не ограничилась зарисовками с натуры и черновыми набросками, которые Девельи затем использовал в своих рисунках. И документы, и сохранившиеся рисунки свидетельствуют о многолетнем сотрудничестве художников, начавшемся в Москве в 1763 году и продолжавшемся в Петербурге фактически до самой смерти Махаева. В 1767 году работа над коронационными рисунками идет к концу. Девельи в августе 1767 года указывает, что рисунки «ныне мною с полными церемониалами к высокоторжественной Ея Императорского Величества Коронации уже нарисованы». И Махаев в январе 1768 года называет серию «рисованием оконченной». Ни тот ни другой не упоминают о гравировании: видимо, к этому времени этот вопрос отпал. Рисунки Девельи—Махаева уже в момент их завершения получили самостоятельную, не зависящую от гравирования, ценность. Об этом свидетельствует их оформление: все они наклеены на холст, окружены широкой серо-зеленой полосой-рамой, внизу на нее наискось наклеены полоски белой бумаги, как будто низ рамы обвивает лента с надписью. Это сложное оформление - «обманку», вероятно, выполнял Махаев; недаром Девельи, сообщив, что рисунки «нарисованы», замечает: «И впредь до окончания вышереченных проспектов мне в нем обстоять будет всегдашняя нужда». Полностью серия до сих пор не описана, поэтому целесообразно привести список рисунков, хранящихся в Эрмитаже:

1.  Девельи. Императорские регалии; надпись на ленте: «Dessine par J. DEVELLY Peintre de la COUR».

2—16. Девельи—Махаев.

2. Обнародование манифеста о коронации на Соборной площади Кремля 18 сентября 1762 года.

3. Шествие императрицы Екатерины II с Красного крыльца в Успенский собор на коронацию 22 сентября 1762 года.

4. Чтение Символа веры в Успенском соборе.

5. Коронование императрицы Екатерины II в Успенском соборе.

6. Благодарственная молитва после коронования.

7. Миропомазание Императрицы Екатерины II.

8. Причащение Императрицы Екатерины II в алтаре Успенского собора.

9. Прием поздравлений после коронования.

10. Парадный обед в Грановитой палате.

11. «Золотая гора» — посуда, выставленная в Грановитой палате.

12. Красная площадь в сторону Никольской башни и Воскресенских ворот со сценой уличного торга.

13. Воскресенские ворота со стороны моста через Неглинку.

14. Красная площадь в сторону Спасской башни и Василия Блаженного зимой.

15. Вид Кремля из Замоскворечья со сценой рыбной ловли на Москве-реке.

16. Прием турецкого посольства 14 октября 1764 года в аудиенц-зале Зимнего дворца.

Те рисунки, которые сохранили старое оформление, имеют надписи на ленте: «Jnvente par J. DEVELLY Peintre de la COUR» (используются два написания имени: J. DEVELLY и J. deVELLY).

В 1772 году, уже после смерти Махаева, из общего числа рисунков (сколько их было всего, пока установить не удается) было отобрано 12 листов. Отбор не был строго тематическим: кроме девяти собственно коронационных проспектов и рисунка императорских регалий, в их число вошел один из жанровых московских листов и петербургский «Прием турецкого посольства в 1764 году». Вероятно, сам Девельи, который по распоряжению Кабинета заказывал рамы красного дерева со стеклом, выбрал лучшие, по его авторскому мнению, листы для украшения одной из комнат Зимнего дворца. Здесь их могли видеть художники. По словам Штелина, Девельи создал для многих картин, касающихся императрицы, «композицию и чистовые рисунки». Известны три картины по рисунку «Благодарственная молитва после коронации» — С. Торелли в Третьяковской галерее, ее повторение — в музеях Кремля, Г. Гульельми в музее - заповеднике Царское Село. «Торелли и многие знатоки, — продолжает Штелин, — нашли в рисунке тот недостаток, что главный акт слишком терялся в большой церкви». Живописцы, стремясь исправить дефект, выдвинули фигуру императрицы вперед и сократили махаевскую часть изображения, облегчив архитектуру. «Знатоки», под которыми следует подразумевать прежде всего самого Штелина, не учли, что Девельи, создавая рисунки, очевидно, взял за образец Коронационный альбом Людовика XV, изданный в 1722 году. Сцены коронационных торжеств Екатерины II легко сопоставить с девятью гравюрами альбома. И здесь и там в начале изображено шествие в собор, а в конце пир или праздник после коронации. Между ними шесть изображений шести основных моментов церемониала в соборе. И хотя интерьер Успенского собора не похож на собор в Реймсе и процедуры коронования французских королей и русской императрицы во многом различны, есть общее в том, как Пьер Дулен и Ж. Л. Девельи изображают сцены коронации, помещая их в глубине композиции. Двенадцать рисунков находились в покоях императрицы, по-видимому, до ее смерти, затем были переданы в Географический департамент, а оттуда в Архив Кабинета. В 1827 году «двенадцать оригинальных рисунков в старинных рамах» поступили в Эрмитаж. Они описаны в Каталоге французского рисунка 1867 года, и до сих пор можно встретить мнение, что коронационная серия состоит из 12 листов. Но это не так. В собрании Эрмитажа к ним были присоединены еще четыре рисунка Девельи—Махаева. Они обрамлены так же, как остальные, подтверждая тем самым, что оформление было исполнено до 1772 года. В начале XX века серия высоко ценилась крупными специалистами. Так, С. П. Яремич в 1910 году, приводя примеры шедевров Эрмитажа, «которым может позавидовать любой музей Европы», рядом с другими называет «драгоценную серию листов Девелли». Ему вторит А. Н. Бенуа. Однако невоспроизведенные рисунки вскоре забылись. Соотечественники до сих пор не знают и не ценят рисунков Ж. Л. Девельи, превознося и изучая других его современников, работавших в России, например Ж. Б. Лепренса. Прав был А. Н. Бенуа, 1—8 февраля i960 года написавший А. Н. Савинову: «Почему совсем не фигурирует в истории искусств XVIII века другой первоклассный мастер, Devilly, несмотря на то что в Эрмитаже сохранилась серия его, достойных Фрагонара и Моро ле Жён, рисунков Москвы и коронации Екатерины II». Характерно, что блестящий историк искусства, не зная об участии Махаева, вспоминает в первую очередь виды Москвы, а уж затем коронацию Екатерины II. Я. В. Брук считает, что «как изобразитель народных сцен Девельи должен быть поставлен выше Лепренса. Его композиции свободны от вольных и невольных вымыслов, его взгляд на русскую жизнь шире и проницательнее, его контакт с окружающей действительностью более короткий и прямой». Композицию своих листов Девельи строит легко, непринужденно и в то же время достаточно однообразно. Независимо от того, происходит действие в интерьере или на воздухе, примерно две трети листа отведено легкому, четкому и точному архитектурному фону Махаева. Девельи резкой светотенью, иногда прибегая к силуэту, рисует сцены первого плана, затем светлой размытой тушью — фигуры в глубине, создавая переход к архитектуре. Совмещение двух художественных темпераментов, двух авторских почерков не нарушает цельности изображения. В последние годы своего царствования Екатерина II решила гравировать те 12 рисунков, которые более 20 лет в рамах и под стеклом, по-видимому, находились в ее апартаментах. Вряд ли она задумала издание описания коронации, ведь в число двенадцати входил и один петербургский рисунок. Так или иначе было заказано двенадцать медных досок и приглашены художники - граверы. Старшим и самым опытным из них был оспитанник Гравировальной палаты Академии наук А. Я. Колпашников, затем шел А. П. Екимов, названный в документе «Акимов», затем художники следующего поколения: Г. Т. Харитонов, С. Путимцев, А. И. Казачинский. Смерть императрицы прервала работу над гравюрами. Полностью, с подписями мастеров и названием, был окончен лишь один, первый лист А. Я. Колпашникова «Обнародование Манифеста о коронации». На трех листах гравированы имена авторов: С. Путимцев подписал «Шествие императрицы Екатерины II с Красного крыльца в Успенский собор», Г. Т. Харитонов — «Миропомазание», А. И. Казачинский — «Прием турецкого посольства»; пять листов доведены до конца и не подписаны, три доски были только начаты, с них, вероятно, не делали отпечатков. Все доски, так же как и рисунки, первоначально хранились в Географическом департаменте, а затем с 1801 года — в Архиве Кабинета. В 1827—1830 годах гравер А. Г. Ухтомский по распоряжению министра императорского двора князя П. М. Волконского отпечатал с девяти досок по 20—25 оттисков. Это те отпечатки, которые дошли до нас в крупных собраниях графики. В середине XIX века о существовании рисунков и досок забыли. Издатели Камер-фурьерских журналов, получив из Архива рукопись «Описание коронации Екатерины II», обнаружили, что к ней «не приложено ни одного чертежа, хотя на полях и упоминаются оные» (эти ссылки на полях Н. Ю. Трубецкой делал, исходя из своего плана Коронационного альбома). В руки издателей попали гравюры конца XVIII века, о которых им ничего не было известно. Не знали они также, что рядом, в Архиве Кабинета хранится двенадцать медных досок, с которых отпечатаны эти гравюры (в Архиве Кабинета доски хранились до ноября 1861 года, когда и из них переданы в Экспедицию церемониальных дел, а двенадцатая, прорисованная, но «неначатая гравировкою», продана на лом; дальнейшая судьба досок неизвестна). Решив использовать гравюры XVIII века, издатели отбросили жанровую сцену на Красной площади, посчитав, что она не относится к коронации, а «Прием турецкого посольства в 1764 году», исполненный Девельи и Махаевым в Петербурге, приняли за эпизод коронационных торжеств. В Реестре листу было дано название «Прием Зюнгарского владельца», а на гравюре поставлена ссылка на страницу 146 «Описания коронации» (неверное название гравюры затем многократно повторялось в литературе). К восьми листам гравюр по рисункам Девельи—Махаева был добавлен девятый — «Фейерверк 22 сентября 1762 года», гравированный ко дню коронации в Академии наук под руководством Е. Г. Виноградова. С девяти гравюр XVIII века граверами А. К. Мельниковым, Д. В. Андрузским, Т. Дмитриевым, В. Лебедевым и другими были выполнены точные копии, объединенные в альбом «Рисунки, принадлежащие к описанию коронования императрицы Екатерины II. 1762» с реестром. Доски XIX века с изображением коронации Екатерины II вместе с досками коронаций императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны (общим числом 78) хранились до начала XX века в Главном дворцовом управлении и в 1910 году были переданы в Академию художеств, откуда позднее попали в Русский музей. Таким образом по документам удалось восстановить сложную историю гравирования девяти рисунков Девельи—Махаева, которые благодаря гравюрам XVIII и XIX веков получили известность. Автор статьи М.А. Алексеева.

Священное коронование.

В один из осенних дней 250 лет назад, а точнее 22 сентября 1762 года состоялась коронация Екатерины II. Такова была традиция: в Москве короновали Петра I, его супругу Екатерину I и племянницу Анну Иоанновну, их дочь Елизавету Петровну. И вот теперь - Екатерину Великую. Царский кортеж выехал 13 сентября из Петербурга в Москву. В золочёной карете рядом с ней находилась Екатерина Дашкова. Шествие сопровождало 70 экипажей. На протяжении всего пути от Петербурга до Москвы стояли гвардейские караулы. Ямщики перепрягали на станциях по 400 лошадей. “По дороге, - вспоминала Дашкова, - каждый город и деревня весело встречали государыню. За несколько вёрст от Москвы мы остановились в Петровском на даче графа Разумовского, где собрались должностные лица и толпы городских жителей в ожидании императрицы”. 22 сентября в 10 часов утра, лишь подъехали к Кремлю, ударили колокола, загудели-заиграли; к ним присоединились звуки литавр, труб; загремели пушки. В сопровождении митрополита Новгородского, 20 архиереев и 35 архимандритов все двинулись к Успенскому собору, который встретил это торжественное шествие мощным, многоголосным хором. Москва при императрице Екатерине II жила еще верная преданиям седой старины. По рассказам современников, в ней можно было найти много такого, до чего еще не коснулась эпоха преобразований Петра Великого. Старина в Москве сохранялась не только в общественном быту, но и во внешнем устройстве города. Москва при Екатерине II представляла несколько сплошных городов и деревень. Сама государыня, когда говорила про Москву, то называла ее «сосредоточием нескольких миров». Имя города Москве давали только каменные стены Кремля, Китая и Белого города. Настоящий же город строился не по плану заморского зодчего, а по прихоти каждого домохозяина; хотя Бантыш-Каменский в биографии князя В. Голицына и говорит, что в угоду этому боярину было построено в Москве до 3000 каменных домов, но вряд ли это было на самом деле. Улицы были неправильные, где чересчур узкие, где не в меру уже широкие, множество переулков, закоулков и тупиков часто преграждались строениями. Дома разделяли иногда целые пустоши, иногда и целые улицы представляли не что иное, как одни плетни или заборы, изредка прерываемые высокими воротами, под двускатной кровлей которых виднелись медные восьмиконечные кресты, да и о жизни на дворах давали знать лаем одни псы в подворотнях. Дома богатых людей ютились на широких дворах в кущах вековых деревьев; здесь царствовало полное загородное приволье: луга, пруды, ключи, огороды, плодовые сады. К богатым барским усадьбам прилегала большая часть густо скученных простых деревенских изб, крытых лубком, тесом и соломой. На улицах существовала почти везде невылазная грязь, и стояли болота и лужи, в которых купалась и плескалась домашняя пернатая птица. Большая часть улиц не была в те времена вымощена камнем, а по старому обычаю мощена была фашинником или бревнами. Такие улицы еще существовали в Москве до пожара 1812 года. Грязь с московских улиц шла на удобрение царских садов, и ежегодно это удобрение туда свозилось несколько сот возов. Насколько непроходимы были улицы Москвы от грязи, видно из того, что иногда откладывались в Кремль крестные ходы. Мостить улицы камнем стали в Москве с 1692 года, когда Петр Великий издал указ, по которому повинность мостить камнем московские улицы разложена была на все государство. Сбор дикого камня распределен по всей земле: с дворцовых, архиерейских, монастырских и со всех вотчин служилого сословия, по числу крестьянских дворов, с десяти дворов один камень, мерою в аршин, с другого десятка - в четверть, с третьего - два камня, по полуаршину, наконец, с четвертого десятка мелкого камня, чтобы не было меньше гусиного яйца, мерою квадратный аршин. С гостей и вообще торговых людей эта повинность была разложена по их промыслам. Все же крестьяне, в извозе или так приезжавшие в Москву, должны были в городских воротах представлять по три камня ручных, но чтоб меньше гусиного яйца не было. Веселые дни начались с приездом императрицы для коронации 13-го сентября 1762 года. В этот день состоялся торжественный въезд государыни. Улицы Москвы были убраны шпалерами из подрезанных елок, на углах улиц и площадях стояли арки, сделанные из зелени с разными фигурами.  Дома жителей были разукрашены разноцветными материями и коврами. Для торжественного въезда государыни устроено несколько триумфальных ворот: на Тверской улице, в Земляном городе, в Белом городе, в Китай-городе Воскресенские и Никольские в Кремле. У триумфальных последних ворот встретил Екатерину II московский митрополит Тимофей с духовенством и сказал императрице поздравительную речь. Въезд государыни был необыкновенно торжествен, Екатерина ехала в золотой карете, за ней следовала залитая золотом свита. Клики народные не смолкали. Чин коронования происходил в воскресенье; стечение народа в Кремль началось еще накануне, хотя в тот день шел большой дождь; в день же коронования утро было пасмурно, но к вечеру погода разгулялась. По первому сигналу из 21 пушки в пять часов утра все назначенные к церемонии персоны начали съезжаться в Кремлевский дворец, а войска построились в 8-м часу около соборной церкви и всей Ивановской площади. В 10-м часу затрубили трубы и забили в литавры, и по этому сигналу двинулась процессия в церковь. Государыня между тем, во внутренних своих покоях приготовившаяся к священным таинствам миропомазанию и причащению, вошла в большую аудиенц-камеру, куда уже все регалии из сенатской камеры принесены были и положены на столах по обе стороны трона. Когда все государственные чины собрались, императрица села под балдахин в кресла свои. В это время духовник государыни, Благовещенского собора протопоп Феодор, стал кропить святой водой путь государыни. Как только государыня из дворца вышла на Красное Крыльцо, начался звон во все колокола и военная салюта. При приближении к соборным дверям государыню встретил весь церковный синклит, до двадцати архиереев и более сорока архимандритов во главе с архиепископом новгородским, который поднес государыне для целования крест; митрополит московский окропил святою водою. Государыня села на приготовленный ей престол. В это время она надела на себя порфиру и орден Андрея Первозванного, а когда возложила на себя корону, то на Красной площади произведена была стрельба. После этого все чины двора принесли ей поздравление, а новгородский архиепископ Димитрий сказал ей поздравительное слово. Выход из храма был не менее торжествен — все войска при виде государыни в короне и порфире производили салют.

Государыня пошла в Архангельский собор, где поклонилась усопшим предкам, после этого в Благовещенский собор и там приложилась к святым мощам и затем возвратилась во дворец. Императрица Екатерина в своей аудиенц-камере села под балдахин и жаловала многих разными милостями. Потом царица отправилась в Грановитую палату, где происходил обед. Во время стола исполнялся концерт на хорах, вокальный и инструментальный. По окончании стола государыня возвратилась в свои покои, и в тот день ничего более не происходило. При наступлении ночи весь дворец кремлевский и все публичные строения, как и колокольня Ивана Великого, были иллюминованы. В полночь государыня вышла инкогнито на Красное Крыльцо и любовалась на иллюминацию. В эту ночь, по словам очевидца, вся Москва пылала огнями; на выстроенных ко дню приезда государыни триумфальных воротах горели разные щиты: на одном был представлен гелиотроп (цвет, подобный солнцу), а под ним гора с надписью: «от всего мира видима буду»; надругих виднелся меч с надписью: «закон управляет, меч защищает»; на других воротах представлен орел, держащий в когтях громовые стрелы, надпись гласила: «защищение величества»; на других виднелся царский жезл с надписью:«жезл правости, жезл царствия твоего»; на других был изображен вензель Екатерины, поддерживаемый ангелами, а под ним Россия, с надписью: «слава Богу, показавшему нам свет»; на пор талах изображена была радуга с надписью: «предвестие вёдра»; на следующих четыре части света, из которых Европа «особливо весело себя оказывала». Повсюду виднелись крылатые «гениусы» и «фомы», «которые в трубы поздравление говорили». В довершение всего этого, напротив самого Кремля, к Замоскворечью, был сожжен великолепный фейерверк. На шестой день после коронации Екатерина II дала праздник для народа. Народное празднество происходило на Красной площади и на Лобном месте. В связи с коронацией Екатерины II в Москве на улицах был устроен грандиозный маскарад «Торжествующая Минерва». Он должен был прославлять Екатерину II; указать на пороки и недостатки предшествующих царствований. Участвовало более четырех тысяч человек, много разукрашенных повозок и саней; хоры песенников, музыкантов, ряженных в костюмы гигантов, шутов, карликов, широко использовалась традиция народных игрищ и праздников. Хор был построен как рассказ о каких-то «заморских» утопических странах, в которых нет безобразий и преступлений, царящих в России. Начинался маскарад с показа пересмешника Момуса, который шел в сопровождении дурака-забияки Пустохвоста и слуги Педанта, в руках у них были «завиральные книги». За ними шествовал бог виноделия Бахус, окруженный пьяницами, «крючками», целовальниками и «действиями злых сердец». Шествовал Обман с цыганами - гадальщиками и колдунами, аллегория Невежества на осле в сопровождении Праздности, Злословия и хора слепых, хромала Правда, ковыляли на костылях взяточники, аллегория Взятки, Кривосуда, Обиралова, «крапивное семя» подьячих и обобранных ими людей, Спесь с «павлиньим хвостом» и нарциссами с надписью «Самолюбие без достоинств», Мотовство, Бедность, Картежники, Скупость. В толпе этих фигур шла Венера с купидонами. По поводу каждой маски исполнялись сатирические песни. Маскарадная группа «Превратный свет» символически представлялась летающими четвероногими зверями и вниз обращенным человеческим лицом: ехали трубачи на верблюдах, всадники, сидевшие задом наперед, в карете сидела лошадь, в люльке лежал старик, а ребенок кормил его, старуха играла в куклы, в оркестре пел осел, козел играл на скрипке и т. п. На печатном либретто маскарада сообщалось: «Изобретение и распоряжение маскарада Ф. Волкова». Известный ученый и мемуарист А. Т. Болотов писал: «Все сие распоряжено было так хорошо, украшено так великолепно и богато, все песни и стихотворения петы были такими приятными голосами, что инако, как с крайним удовольствием, на все то смотреть было можно». Так начинался “Золотой век” Екатерины!