RARUS'S GALLERY

Chekhov, Anton Pavlovich (1860-1904). Vishnevy sad: komediya [The cherry orchard]. St Petersburg: A.F. Marks, 1904. 8° (214х145 mm.). 62 р.р. (Occasional light spotting, some edges lightly worn). Original printed wrappers (back cover slightly stained at one corner). FIRST SEPARATE EDITIONS of one of Chekhov's best known plays. It premiered at the Moscow Arts Theatre 17 January 1904 under the direction of Stanislavskii.

Оценка: $4,100-6,100. Аукцион Кристис. Valuable, Russian Books and Manuscripts. 29 November 2007. London. Лот № 189.

 

 

В качестве примера приведем продажу 2-го издания, которое почему-то гораздо чаще бывает в хорошем состоянии:

Chekhov, Anton. Vishnevy sad: komediya [The cherry orchard]. St Petersburg: A.F. Marks, 1904. Second edition. 8°. 62 р.р.

Уход: $5,100. Аукцион Сотбис. The Cosmatos Collection. 17 June 2005. Нью-Йорк. Лот № 26.

 

В 1899 году в писательской жизни Антона Павловича произошло важное событие: известный издатель А.Ф. Маркс приобрел за 75 тысяч право собственности на все произведения Чехова. Для него эта сделка была выгодной и невыгодной. Он многократно в беседах с близкими и в письмах возвращался к этой теме.

Издатель А.Ф. Маркс (1838-1904)

Пережил А.П. Чехова на 3 месяца.

Определеннее всего он сказал о своей продаже О.Л. Книппер. Он объяснял ей, что когда зашла речь о сделке с книгоиздателем Марксом, то у него «гроша медного не было, он был должен Суворину, издавался при этом премерзко, а, главное, собирался умирать и хотел привести свои дела хоть в кое-какой порядок».

В этих трех пунктах — отсутствие денег, премерзкое издание книг у Суворина и состояние здоровья — особенно обращает внимание второй мотив — ссылка на Суворина.

Нити личных отношений с ним еще тянулись и несомненно эта насильственно продолжающаяся близость была Чехову неприятна. Предложение издателя Маркса давало выход и устраивало Антона Павловича.

Посредником Чехова при сделке был П.А. Сергеенко, энергично поведший дело торга с Марксом, который далеко не сразу дал 75 тысяч рублей. Суворин, узнав о начавшихся переговорах, попробовал вмешаться и уговаривал Чехова не соглашаться на предложение Маркса.

Когда Сергеенко сказал, что Маркс идет на 75 тысяч, то Суворин на это ответил:

«Что такое 75 тысяч? 75 тысяч вздор! Чехов всегда стоит дороже. Зачем ему спешить? Денег он всегда может достать. Деньги г.... собачье».

Тогда Сергеенко спросил:

«Значит вы, Алексей Сергеевич, дадите больше, чем Маркс?» В ответ послышалось «шипение и только».

«Я не банкир, — заворчал Суворин. — Все считают, что я богач, это — вздор, главное же меня, понимаете, останавливает нравственная ответственность перед моими детьми. Я дышу на ладан».

Вот когда оправдались в полной мере слова Чехова об истинной природе Суворина:

«Он лжив, ужасно лжив».

Наконец, после утомительных переговоров дело было закончено: Маркс дал 75 тысяч «за все напечатанное под фамилией и псевдонимами», как извещал в телеграмме Сергеенко.

Чехов, как мы знаем, считал заключенную сделку и выгодной и невыгодной. Невыгода ее заключалась в том, что он получал деньги в рассрочку. Сумма же, которая в момент заключения договора казалась значительной, перестала казаться высокой уже через год или два: начинался небывалый до сих пор в России подъем издательского дела и писательские гонорары быстро увеличивались. В этих новых условиях сделка с Марксом была явно невыгодной для Чехова.

История продажи собрания сочинений Марксу завершается одним очень интересным фактом. Писатель Телешев в книге своих воспоминаний рассказывает, что литературные друзья Чехова, готовясь к его двадцатипятилетнему юбилею, решили обратиться к Марксу с заявлением о расторжении заключенного им с Чеховым договора, как договора, поставившего в тяжелое положение Чехова. Над составлением письма немало потрудились Леонид Андреев и Максим Горький.

Вот это заявление московских и петербургских литераторов, приводимое нами в выдержках:

«...двадцать пять лет работает А.П. Чехов, двадцать пять лет неустанно будит он совесть и мысль читателя своими прекрасными произведениями, облитыми живою кровью его любящего сердца, и он должен пользоваться всем, что дается в удел честным работникам — должен, иначе всем нам будет стыдно. Создав ряд крупных ценностей, которые на Западе дали бы творцу их богатство и полную независимость, Антон Павлович не только не богат — об этом не смеет думать русский писатель — он просто не имеет того среднего достатка, при котором много поработавший и утомленный человек может спокойно отдохнуть без думы о завтрашнем дне».

«...Нам известен ваш договор с А.П. Чеховым, по которому все произведения его поступают в полную вашу собственность за 75 тысяч рублей, причем и будущие его произведения не свободны; по мере появления своего, они поступают в вашу собственность за небольшую плату, не превышающую обычного его гонорара в журналах — с тою только огромной разницей, что в журнале они печатаются раз, а к вам поступают навсегда. Мы знаем, что за год, протекший с момента договора, вы несколько раз успели покрыть сумму, уплаченную вами А.П. Чехову за его произведения: помимо отдельных изданий, рассказы Чехова как приложение к журналу «Нива» должны были разойтись в сотнях тысяч экземпляров и с избытком вознаградить вас за все понесенные издержки. Далее, принимая в расчет, что в течение многих десятков лет вам предстоит пользоваться доходами с сочинений Чехова, мы приходим к несомненному и печальному выводу, что А.П. Чехов получил крайне ничтожную часть действительно заработанного им».

«...И мы просим вас, в этот юбилейный год, исправить невольную, как мы уверены, несправедливость, до сих пор тяготеющую над А.П. Чеховым».

Подписи: «Федор Шаляпин, Леонид Андреев, Ю. Бунин, И. Белоусов, А. Серафимович, Е. Гославский, Сергей Глаголь, П. Кожевников, В. Вересаев, А. Архипов, Н. Телешов, Иван Бунин, Виктор Гольцев, С. Найденов, Евгений Чириков».

Письмо послано не было и сбор подписей был прекращен: Антон Павлович узнал об этом проекте и заявил, что эта затея ему крайне неприятна. Передавали его слова, сказанные по этому поводу:

«Я своею рукою подписывал договор с Марксом и отрекаться мне от него неудобно. Если я продешевил, то значит я виноват во всем. Я наделал глупости, а за чужие глупости Маркс не ответчик. В другой раз буду осторожнее».

[Чехов, А. Вишневый сад. Первая публикация]. Сборник товарищества «Знание» за 1903 год. Книга вторая. СПб.: Изд. Товарищества «Знание», 1904. [4], 318, [6] c. 21,3 х 14,5 см. В издательской шрифтовой обложке. Загрязнения. «Лисьи» пятна. На с. 249 печать Корпусного Комитета XXIV Армейского Корпуса.  В сборник вошли произведения: «Мирное житье» Куприна, стихотворения автора под псевдонимом Скиталец, «Вишневый сад» Чехова, «На поруках» Чирикова, «Евреи» Юшкевича.

История публикации ’’Вишневого сада” на страницах второго сборника ’’Знания” вкратце такова: 16 октября 1903 г. Горький и Пятницкий попросили Чехова дать пьесу для сборника, оговорив свое предложение очень высоким гонораром — 1500 руб. за лист*. Горький не был в восторге от пьесы, как об этом можно судить по его письму Пятницкому (’’Слушал пьесу Чехова — в чтении она не производит впечатления крупной вещи”), однако как ’’гвоздь” она, безусловно, была необходима. К сожалению, обстоятельства складывались неблагоприятно. Цензура из-за рассказов Е.Н. Чирикова и С.Ю. Юшкевича задерживала сборник, и он вместо января вышел лишь в самом конце мая 1904 г. Факт этот имел немаловажные последствия, так как для того, чтобы оправдать затраты по изданию, нужно было продать несколько десятков тысяч экземпляров сборника:

’’Летом покупают мало. Можно рассчитывать только на осень. Всякий удар, нанесенный сборнику до осени, должен сильно отразиться на его успехе”, — писал Пятницкий, встревоженный сообщением о подготовляемом Марксом дешевом издании пьесы.

Не зная истории мытарств, которые перетерпел сборник товарищества ’’Знание”, Маркс в начале года заручился согласием Чехова на отдельное издание пьесы. Обращаясь к нему 12 марта 1904 г., он писал:

’’Пьеса, как Вы мне сообщили в письме от 3 февраля, будет в скором времени обнародована, я распорядился уже теперь о наборе пьесы для моего издания. Само собой разумеется, что мое издание будет выпущено только после того, как пьеса будет вами обнародована в повременном издании или, как вы предлагаете на этот раз, в сборнике с благотворительной целью”.

Одновременно Маркс выслал и гонорар - 2500 руб. Чувствуя свою невольную вину перед ’’знаньевцами”, Чехов 31 мая просил Маркса задержать выпуск пьесы в свет. На что 2 июня последовала ответная телеграмма Маркса:

’’Крайне огорчен невозможностью исполнить Вашу просьбу и удивлен тем, что не предупредили меня своевременно. О выходе пьесы помещено объявление в номер  ’’Нивы”, которого уже отпечатано около ста тысяч экземпляров, часть которых сегодня разослана. Будут поступать заказы, отказывать в высылке объявленной книги для меня более чем неудобно, поэтому при всем желании не могу ничего сделать”.

Нет никаких оснований сомневаться в правдивости приведенных слов. Журнал выходил и рассылался по графику с точностью утренней газеты, и не вина Маркса, что конфликт, приняв характер конкурентной борьбы, стал широко известен в литературных кругах, чем доставил немало огорчений больному писателю. Прав был Чертков, писавший в свое время Чехову, что ’’все издатели, какие бы они сами по себе ни были достойные личности, как издатели неизбежно соперничают друг с другом и поэтому невольно и даже бессознательно склонны придавать веру тем, часто неосновательным, обвинениям в неподобающем отношении того или другого издателя к своим литературным сотрудникам, которое большей частью распространяется авторами, чьим произведениям почему-либо не посчастливилось у этого издателя”. В данном случае значительная часть тирады явно не по адресу, но с основным ее положением, увы, согласиться следует. Элементы соперничества и со стороны ’’Знания”, и со стороны Маркса, безусловно, имели место. По просьбе Чехова параллельно его собранию сочинений Маркс предпринял издание распроданных к этому времени книг: сборника ’’Пьесы” и рассказа ’’Каштанка”. Желая угодить Чехову, да и из конкурентных соображений ’’перещеголять” Суворина, Маркс решил выпустить книжку в оригинальном оформлении, которое было поручено тогда еще молодому, но многообещающему художнику Д.Н. Кардовскому. Последний очень ответственно отнесся к стоящей перед ним задаче, но бытовые аксессуары заслонили то, что способно было передать духовный мир героев этого замечательного рассказа.

’’Пришла ’’Каштанка” — изящно изданная, дурно иллюстрированная книжка, изд. Маркса”, — с горечью писал Чехов жене.

Следуя обычной практике выпуска собраний сочинений, Маркс и в данном случае хотел их сопроводить портретом писателя и его автобиографией. Чехову эти традиционные атрибуты показались излишними, и он просил издателя освободить от них свое собрание сочинений:

’’Теперь о фотографии. Я буду сниматься, только уступая Вашему желанию, сам же я, если бы это зависело от меня, не помещал бы своего портрета, по крайней мере, в первых изданиях. То же самое могу сказать и о моей биографии. Если Вы найдете возможным обойтись без портрета и биографии, то этим меня очень обяжете”.

Маркс пошел навстречу автору: традиционный портрет на фронтисписе появился только во втором издании собрания сочинений, выпущенном в качестве приложения к ’’Ниве”. Автобиография писателя, предназначенная для первого тома, осталась в гранках. Носила она явно шутливый характер и, видимо, показалась Марксу чересчур легкомысленной, тем более что Чехов кончал ее словами:

’’Однако все это вздор. Пишите, что угодно. Если нет фактов, то замените их лирикою...”

В приписке сообщалось, что написана автобиография по просьбе известного беллетриста и драматурга Владимира Алексеевича Тихонова. Выполнено было и пожелание Чехова об обязательной присылке двух корректур. Писатель понимал, что этим весьма осложняет положение издателя, но был неумолим. Он даже усложнил свою просьбу, потребовав, чтобы первую корректуру ’’мелких рассказов” (т.е. двух первых томов) ему присылали ”в полосах, не в сверстанном виде. Исполнением этой моей просьбы очень меня обяжете”, — писал он Марксу. Чем она объясняется - сказать трудно. Поскольку сохранившиеся в архиве Чехова вторые экземпляры гранок первого тома не сфальцованы, а так и остались в ’’полосах”, то можно утверждать, что его просьба была удовлетворена. Чехов мог жаловаться друзьям, что ’’корректура для Маркса — это каторга”, что корректура ему ’’опротивела”, но только благодаря этим добровольно надетым на себя веригам смог достигнуть желаемого результата. О чем и признавался собрату по перу:

’’...неистово читаю корректуру, которую целыми пудами присылает мне Маркс. Редактирую все то, что я до сих пор написал, я выбросил 200 рассказов и все не беллетристическое, и все же осталось более 200 печатных листов — и выйдет, таким образом, 12—13 томов. Все, что составляло до сих пор содержимое сборников, Вам известных, утонет совершенно в массе материала, неведомого миру. Когда я собрал всю эту массу, то только руками развел от изумления”.

Нетрудно догадаться, что далеко не каждый издатель пошел бы на ’’неоправданные” расходы, набирая извлеченные из различных источников материалы, с тем, чтобы облегчить автору их отбор для будущих томов собрания сочинений. Маркс пошел навстречу Чехову, спешившему с началом издания своего собрания сочинений, и в сроках его выпуска в свет. В свое время, когда шли переговоры о подобном начинании с Сувориным, писатель опасался, что оно осуществится ”не раньше 1948 года”, и имел для этого известные основания. Маркс, наоборот, сам был заинтересован в ускорении издания собрания сочинений:

”Вы говорите, - писал он Чехову, - что для вас было удобнее, если бы к изданию было бы приступлено до мая. Я этому весьма рад, и с моей стороны никаких препятствий к скорейшему выходу издания не встречается”.

Правда, не всегда и не во всем издатель и автор понимали друг друга. Читателю памятен конфликт вокруг ’’Вишневого сада”. Возникали поводы и для иных недоразумений. Известно, например, письмо Чехова к Сергеенко от 17 марта 1899 г., в котором он с явным неудовольствием сообщал адресату, что ’’Маркс, по-видимому, старается завести со мной переписку, но не совсем дружескую. Канальский немец уже начинает пугать неустойкой и в письмах приводит целиком пункты договора. Я написал ему в ответ, что неустойки я не боюсь”. Правда, в данном случае писатель не имел оснований столь нервно реагировать на письмо издателя. Речь шла о вполне справедливых претензиях к его бывшему издателю, А.С. Суворину, сохранявшему, как выяснилось, на своем складе в чистых листах несколько тысяч экземпляров чеховских книг. Но и эта конфликтная ситуация была благополучно разрешена. Вначале Чехов не возражал и против предложения Маркса предварять включение новых произведений писателя в очередные тома собрания сочинений их публикациями в журнале. Вслед за подписанием договора издатель изъявил готовность повысить ставку гонорара (400 руб. с листа) «за новые рукописи, которые окажутся подходящими для ’’Нивы”». ”В качестве издателя всех Ваших сочинений, — писал он Чехову, — я хотел бы иметь возможность помещать в ’’Ниве” и Ваши новые произведения, и я надеюсь, что Вы признаете за мною нравственное на это право”. При этом Маркс не скрывал, что такого рода публикации должны были не только содействовать популяризации творчества писателя, но и вызывать у читателя ’’желание иметь и другие... сочинения” Чехова. Как известно, Чехов поначалу ’’решительно ничего” не имел против подобного сотрудничества. Позднее, когда обнаружились некоторые неудобства такого рода обязательств, он писал жене, что подумывает о том, как ему ’’обойти” Маркса, чтобы передать ’’Вишневый сад” сборникам ’’Знания”. Но если быть справедливым, то нужно признать, что ’’оковы” договора никак не сказались на судьбе позднейших публикаций произведений Чехова. Все они появились на страницах газет и журналов, никакого отношения к Марксу не имеющих: ’’В овраге” (Жизнь. 1900. № 1), ’’Дама с собачкой” (Русская мысль. 1899. № 12), ”На святках” (Петербургская газета. 1900. № 1),’’Архиерей” (Журнал для всех. 1902. № 4), ’’Невеста” (Журнал для всех, 1903, № 12) и т.д. Восстанавливая события чуть ли не вековой давности, трудно выявить все нюансы деловых отношений, так или иначе сказавшихся на ходе подготовки такого многотрудного издания, как прижизненное Собрание сочинений Чехова, не имевшего, в сущности, аналога в отечественной издательской практике. Никто из русских писателей, даже являвшихся издателями своих собраний сочинений, не проделал при их подготовке столь тщательной текстологической работы, как Чехов. По словам Р.И. Сементковского, Чехов считал, что ’’писатель не родится готовым, как Минерва из головы Юпитера, что он постепенно развивается и вырабатывается, так что ему иногда может быть стыдно за прежние произведения. Только сам писатель может быть судьей в вопросе, что должно и не должно войти в собрание его сочинений. Нельзя от него требовать, чтобы он включал то, что уже не может признать ни художественным, ни даже просто грамотным.

’’Чехонте” мог многое написать, чего ’’Чехов” никогда не напишет. Конечно, напечатанное нельзя уничтожить, но если бы произведения его сохранялись только в виде рукописей, то он немедленно сжег бы то, что теперь вымарывает красным карандашом. Пусть библиографы и критики соберут вычеркнутое, чтобы уяснить себе ход его творчества (они ведь любят заниматься пустяками, рассмеялся Чехов); но публике этого никогда не должно быть представлено. Писатель должен давать читателю только то, что он в своих произведениях признает лучшим”.

Г. Бердников описывал эти события так:

Еще в 1901 году Горький, зная о кабальном договоре Чехова о издателем, решил добиться расторжения этого договора, с тем чтобы сочинения Антона Павловича издавались «Знанием». Но где было взять 75 тысяч рублей? Горький писал Пятницкому:

«Можно ли заложить мой пай в «Знании» и доход с изданий? Дорогой мой — как мне улыбается Чехов, изданный «Знанием»!»

В другом письме:

«Ну-с, а теперь о Чехове. Мысль об издании его рассказов «Знанием» не дает мне покоя. Завтра подаю начальству прошение о позволении мне выехать 15-го сентября в Ялту. Голубчик! — едемте! Заложим жен и детей — но вырвем Чехова из Марксова плена!»

Антон Павлович отнесся к этой идее скептически. Он писал Горькому, что деньги получены и истрачены. «Да и нет желания затевать это дело, воевать, хлопотать, нет ни желания, ни энергии, ни веры в то, что это действительно нужно». В другом письме, говоря, что Маркс сейчас очень болен, Чехов уведомлял Горького, что ничего не станет предпринимать, не поговорив с издателем лично. Горький все вновь и вновь ставил перед ним этот вопрос, но Чехов так и не вступал в переговоры с издателем. Наконец в начале 1903 года Чехову предложили юридический путь расторжения договора, но он отверг его.

«...Как-то не литературно, — писал он Ольге Леонардовне, — прицепиться вдруг к ошибке или недосмотру Маркса и, воспользовавшись, повернуть дело «юридически». Да и не надо все-таки забывать, что, когда зашла речь о продаже Марксу моих сочинений, то у меня не было гроша медного, я был должен Суворину, издавался при этом премерзко, а главное, собирался умирать и хотел привести свои дела хотя бы в кое-какой порядок».

Не был он уверен и в целесообразности разрыва договора. Писателя смущало, что его сочинения «опошлены «Нивой», как товар», и уже не стоят 75 тысяч, «по крайней мере не будут стоить еще лет десять, пока не сгниют премии «Нивы» за 1903 г.». В этом году сочинения Чехова были выпущены Марксом вторым изданием в качестве приложения к журналу «Нива» и, по приблизительным подсчетам друзей Чехова, уже принесли издателю в общей сложности тысяч двести-триста дохода. Но все же Чехов решил переговорить с Марксом. Вернулся Антон Павлович из Петербурга, ничего от издателя не добившись. Маркс предложил Чехову 5 тысяч на лечение, от которых Антон Павлович отказался, и несколько пудов книг, им изданных, которые были приняты. Заботы о пополнении таганрогской библиотеки Чехов не оставлял до самой своей смерти. В мае окончательно договорились с Ольгой Леонардовной, что лето они проведут за границей, но перед этим Чехов сходил на консультацию к профессору Остроумову. Заключение профессора все эти планы опрокинуло. В тот же день, 24 мая, Антон Павлович писал сестре в Ялту:

«...он долго выслушивал меня, выстукивал, ощупывал, и в конце концов оказалось, что правое легкое у меня весьма неважное, что у меня расширение легких (эмфизема) и катар кишок и проч. и проч. Он прописал мне пять рецептов, а главное — запретил жить зимою в Ялте, находя, что ялтинская зима вообще скверна, и приказал мне проводить зиму где-нибудь поблизости Москвы, на даче. Вот тут и разберись!»

И в этом же письме:

«Здоровье мое в общем недурно, жаловаться не на что. Обедаю хорошо».

План поездки за границу Остроумов отверг самым решительным образом, заявив Чехову:

«— Ты же калека».

Заключение Остроумова ошеломило Чехова.

«Если Остроумов прав, — пишет он, — то зачем я жил четыре зимы в Ялте? Моя супруга засуетилась теперь, ищет усадьбу».

Но задача эта была непростая.

«Где я найду, — пишет он в другом письме, — под Москвой такую, в которой можно было бы не околеть от холода и всяческих неудобств?»

Чуть позже Лаврову:

«А когда я поселюсь под Москвой и начну тут привыкать, меня доктора пошлют опять в Крым или в Каир».

Во всяком случае, от намерения поехать в Швейцарию отказались и уже в конце мая переехали на дачу под Москву, в имение Якунчиковой, в 1—1,5 версты от станции Нара Брянской железной дороги, в просторный флигель. Была там и река, и старая часовня. Выло много рыбы. Здесь Чехов завершил переделку рассказа «Невеста» и продолжил работу над «Вишневым садом». 4 июня пишет:

«Погода здесь дивная, очаровательная, все в цвету, птицы кричат день и ночь. Я сижу у большого окна и помаленьку работаю».

7 июля распрощались с дачей и уехали с Ольгой Леонардовной в Ялту, где она пробыла до 19 сентября. Работа над «Вишневым садом» идет, но медленно. В театре волнуются, нетерпеливо ждут пьесу. 22 августа артист A.Л. Вишневский, ведавший хозяйственными делами Художественного театра, большой друг Антона Павловича и Ольги Леонардовны, пишет ей из Москвы в Ялту:

«Без Чехова существовать нельзя. Я вижу отсюда, как мой друг детства относится к этой подчеркнутой фразе, но мне решительно все равно, ибо если Чехов не даст нам пьесы, которая должна быть поставлена сейчас же после «Юлия Цезаря», то я откажусь от заведования хозяйственной частью, ибо при этом громадном бюджете, какой в данное время, можно будет только просуществовать с Чеховым. Если это будет — мы спасены!»

А Чехов утешал театр, говоря, что пьесу даст, и если немного опоздает, то это не беда, так как обстановочную часть в пьесе он свел до минимума. Только во втором акте рассчитывал получить настоящее зеленое поле, и дорогу, и необычайную для сцены даль. 15 сентября пишет:

«Пьесу я почти окончил, но дней 8—10 назад я заболел, стал кашлять, ослабел, одним словом, началась прошлогодняя история».

Завершающий этап работы над «Вишневым садом» был тоже трудным. И дело было не только в болезни, в непрекращающейся физической слабости. Антон Павлович особенно тщательно шлифовал пьесу. Он дважды переписывал ее, внося все новые и новые изменения, все откладывая и откладывая посылку «Вишневого сада» в Москву.

«Лошадка моя, не пиши мне сердито-унылых писем, — говорит он 9 октября Ольге Леонардовне, — не запрещай мне приезжать в Москву. Что бы там пи было, а в Москву я приеду, и если ты не пустишь меня к себе, то я остановлюсь где-нибудь в номерах. Дусик мой, здоровье мое гораздо лучше, я пополнел от еды, кашляю меньше, а к 1-му ноября, надеюсь, будет совсем хорошо. Настроение у меня прекрасное. Переписываю пьесу, скоро кончу, голубчик, клянусь в этом... Уверяю тебя, каждый лишний день только на пользу, ибо пьеса моя становится все лучше и лучше и лица уже ясны».

Наконец, 14 октября, отправлена в Москву телеграмма:

«Пьеса уже послана. Здоров. Целую. Кланяюсь. Антонио».

Начались новые волнения, связанные уже с рождением спектакля. Как всегда, Чехова волновало и беспокоило прежде всего общее истолкование его пьесы и состав исполнителей. 21 октября пишет Ольге Леонардовне:

«Сегодня получил от Алексеева телеграмму, в которой оп называет мою пьесу гениальной; это значит перехвалить пьесу и отнять у нее добрую половину успеха, какой она, при счастливых условиях, могла бы иметь. Немирович не присылал мне еще списка артистов, участвующих в пьесе, но я все же боюсь. Он уже телеграфировал, что Аня похожа на Ирину; очевидно, хочет роль Ани отдать Марии Федоровне. А Аня так же похожа на Ирину, как я на Бурджалова. Аня прежде всего ребенок, веселый до конца, не знающий жизни и ни разу не плачущий, кроме II акта, где у нее только слезы на глазах. А ведь М. Ф. всю роль проноет, к тому же она стара. Кто играет Шарлотту?»

Тревожные письма идут к Станиславскому и Немировичу-Данченко.

«Почему ты в телеграмме говоришь о том, — пишет он Немировичу, — что в пьесе много плачущих? Где они? Только одна Варя, но это потому, что Варя плакса по натуре, и слезы ее не должны возбуждать в зрителе унылого чувства. Часто у меня встречается «сквозь слезы», но это показывает только настроение лиц, а не слезы».

Но пока это все опасения. А первое огорчение, связанное с «Вишневым садом», было вызвано публикацией в «Новостях дня» информации близкого Художественному театру критика Н. Е. Эфроса, который, пересказав пьесу, многое переврал, исказив ее смысл и содержание. На Чехова это произвело удручающее впечатление. Статейку Эфроса стали перепечатывать другие газеты. Чехов пишет:

«...если бы я знал, что выходка Эфроса подействует на меня так нехорошо, то ни за что бы не дал своей пьесы в Художественный театр. У меня такое чувство, точно меня помоями опоили и облили».

Несколько позже:

«У меня такое чувство, будто я растил маленькую дочь, а Эфрос взял и растлил ее».

Другое огорчение было связано с публикацией «Вишневого сада». Все началось хорошо — Горький и Пятницкий взялись опубликовать пьесу в очередном сборнике «Знание», предложив Чехову повышенный гонорар — 1,5 тысячи с листа. Для этого им пришлось, чтобы не было нарушения договора с Марксом, разрешавшего публикацию новых произведений лишь в периодических изданиях и изданиях благотворительных, объявить этот сборник благотворительным. Публикация затянулась, и тут выяснилось, что, пользуясь своим правом собственника, Маркс чуть ли не одновременно выпускает свое издание пьесы. Начались протесты. Чехов, поздно узнав об этом, пытался задержать марксовское издание, но из этого ничего не получалось. Негодование Горького и Пятницкого было обращено против издателя, но во всю эту тяжелую историю неизбежно оказался втянут и Чехов. Получив от Пятницкого письмо по этим вопросам, Антон Павлович разрешал «Знанию» подать на него (Чехова) в суд, с тем чтобы, в свою очередь, предъявить судебный иск Марксу. Предлагал и другой вариант — не только вернуть Пятницкому полученный гонорар, но и покрыть из своих средств убытки. В заключение писал:

«Простите, что я в Вашу тихую издательскую жизнь внес такое беспокойство. Что делать, у меня всегда случается что-нибудь с пьесой, и каждая моя пьеса почему-то рождается в свет со скандалом...»

Писал Чехов эти строки в Баденвейлере, за две недели до смерти. В Москву Антон Павлович приехал 4 декабря 1903 года и сразу зачастил па репетиции своей пьесы. 31 декабря был на новогоднем празднике в театре. Когда кончился банкет и начались танцы, Горький и Чехов сидели в сторонке. Чехов шутил, Горький смеялся, а потом закашлял. Кашлял и Чехов. И Антон Павлович сказал, улыбнувшись:

«Про нас с вами могут сказать: хорошо писатели провели вечерок, интересно друг с другом покашляли!»

А потом подошел статный, фрачный Станиславский и увел их за кулисы. Премьера «Вишневого сада» была приурочена ко дню рождения писателя — 17 января 1904 года. Уже давно шли разговоры о том, что в этом году должен состояться двадцатипятилетний юбилей творческой деятельности Чехова, по оп решительно отклонял эти планы. К этой дате был приурочен и демарш Марксу. Друзья Чехова подготовили большое, аргументированное письмо, в котором издателя просили расторгнуть кабальный договор с писателем. Письмо должны были подписать крупнейшие деятели литературы и искусства России, но Антон Павлович узнал об этой инициативе и попросил отказаться от нее. О том, что в театре на премьере должно состояться его чествование, ничего не знал. Его привезли в театр к концу третьего действия, и он оказался перед совершившимся фактом. После третьего действия началось чествование. Было много адресов и телеграмм с разных концов России. Говорилось о любви к Чехову и его творчеству, о его непреходящем значении, о том, как много сделал он для русской литературы, для русского общества. А Чехов чувствовал себя плохо, кашлял, был бледен, и это было так заметно, что кто-то из зала крикнул, чтобы он сел.

«Но Чехов, — вспоминал Станиславский, — нахмурился и простоял все длинное и тягучее торжество юбилея, над которым он добродушно смеялся в своих произведениях. Но и тут он не удержался от улыбки. Один из литераторов начал свою речь почти теми же словами, какими Гаев приветствует старый шкаф в первом акте.

— Дорогой и многоуважаемый... (вместо слова «шкаф» литератор вставил имя Антона Павловича) — приветствую вас... — и т.д.

Антон Павлович покосился на меня — исполнителя Гаева, — и коварная улыбка пробежала по его губам. Юбилей вышел торжественным, но он оставил тяжелое впечатление. От него отдавало похоронами. Было тоскливо на душе».

А Чехов на следующий день писал:

«Вчера шла моя пьеса, настроение у меня поэтому неважное».

Работа театра не удовлетворила писателя. Недоволен он был многими исполнителями, но главное — общей тональностью спектакля.  Позже писал:

«Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал...»

В другом письме:

«Как это ужасно! Акт, который (4-й акт) должен продолжаться 12 минут maximum, у вас идет 40 минут. Одно могу сказать: сгубил мне пьесу Станиславский».

Станиславский же признавал позже:

«...Спектакль имел лишь средний успех, и мы осуждали себя за то, что не сумели с первого же раза показать наиболее важное, прекрасное и ценное в пьесе. Антон Павлович умер, так и не дождавшись настоящего успеха своего последнего, благоуханного произведения».

В драматическую цензуру пьеса поступила в ноябре 1903 г. Цензор потребовал замены двух обличительных реплик Трофимова во II действии, и Чехову пришлось пойти на уступку (исправления двух реплик). Социальный смысл реплики — о положении рабочих — был тем самым заменен нравственным, а во второй реплике пришлось завуалировать мотив социального контекста варьированием уже высказанной выше мысли о «голосах», которые слышны «с каждой вишни в саду...»

Цензура продолжала следить за пьесой и после ее постановки в Художественном театре (донесение П.М. Пчельникова, фактического цензора частных театров Москвы, в Главное управление по делам печати от 28 мая 1904 г.— Ежегодник МХАТ 1948 года, т. I. М., 1950, стр. 689). В декабре 1903 г. Чехов приехал на репетиции и здесь продолжал работу над пьесой. Встреча с театром, однако, была далеко не идиллической. Продолжались трудности, возникшие еще в октябре на стадии распределения ролей,

Как и в процессе создания «Трех сестер», Чехов писал «Вишневый сад» в значительной степени в расчете на определенных актеров. A.Л. Вишневский с самого начала — еще с замысла «безрукого помещика» — казался ему будущим исполнителем роли Гаева; А. Р. Артем — роли старого лакея, т. е. Фирса; работая над Раневской, которую он называл поначалу «старухой», Чехов надеялся, что театр позаботится о новой актрисе для этой роли-Лопахина создавал специально для Станиславского, Трофимова — для Качалова, Симеонова-Пищпка — для Грибунина; Епиходова, он рассчитывал, сыграет хорошо Лужский, Яшу — Москвин, Варю — Книппер, прохожего — Громов. Для Ани он просил найти любую молоденькую актрису (см. выше), для Шарлотты он не видел в труппе подходящей актрисы, кроме той же Книппер (письмо Немировичу-Данченко, 2 ноября 1903 г.).

В спектакле роли были распределены иначе: Лопахин — Леонидов, Раневская — Книппер, Гаев — Станиславский, Аня — Лилина, Варя — Андреева, Шарлотта — Муратова, Епиходов— Москвин, Яша — Александров. Роли Трофимова, Пищика, Фирса, Дуняши и прохожего исполнялись актерами, которых предлагал Чехов. Разногласия с руководителями театра по поводу распределения ролей волновали Чехова особенно в связи с Лопахиным («Леонидов сделает кулачка»,— писал он Станиславскому 30 октября 1903 г. п впоследствии был недоволен исполнением этой «центральной» роли), Шарлоттой (комическое начало в пьесе, которым Чехов так дорожил, делало роль гувернантки-фокусницы «важной») и Раневской (см. упрек Немировичу-Данченко в письме от 2 ноября 1903 г.). Правда, некоторыми переменами в ролях Чехов остался доволен (особенно Москвиным: «выйдет великолепный Епиходов» — Немировичу-Данченко, 2 ноября 1903 г.). На репетициях Москвин очень понравился Чехову:

«Я же именно такого и хотел написать. Это чудесно, послушайте!..» — записал его слова Станиславский, добавив от себя:

«Помнится, что Чехов дописал роль в тех контурах, которые создавались у Москвина».

Недовольство Чехова многими исполнителями — не только Леонидовым, но и теми, кого он сам предлагал: Халютиной, Александровым, Артемом — омрачало его настроение на репетициях. И па премьере, как писал Чехов Ф. Д. Батюшкову 19 января 1904 г., актеры играли «растерянно и не ярко».

Как мы уже писали выше, с октября 1903 г. начались переговоры М. Горького и К.П. Пятницкого о публикации пьесы во втором сборнике товарищества «Знание». Так как,  по первому пункту договора с А.Ф. Марксом Чехов до публикации в марксовских изданиях имел право печатать свои новые произведения лишь в «повременных изданиях» или сборниках, имеющих благотворительные цели (о чем Чехов писал 17 октября Горькому, ссылаясь на неустойку в 5000 рублей за печатный лист, которой Маркс угрожал ему в случае нарушения этого правила), то «Знание», предложив Чехову высокий гонорар — в 1500 р. за лист,— вместе с тем согласилось и на отчисления из прибыли целому ряду обществ, нуждающихся в помощи (Обществу взаимопомощи учителей и учительниц Нижегородской губернии на устройство общежития для детей, Обществу для доставления средств Высшим женским курсам и т. д.), а также Литературному фонду. Для публикации в «Знании» Горький снял копию с рукописи, посланной Чеховым в Художественный театр; пьесу он слушал в чтении Немировича-Данченко труппе еще 20 октября и, хотя она ему в чтении не понравилась, от мысли издавать ее он не отказался. 22 января 1904 г. К.П. Пятницкий сообщал Чехову в коротком письме:

«Набор „Вишневого сада" кончен. Отправляю Вам корректуры заказною бандеролью».

9 февраля, уже получив чеховские поправки и успев реализовать их, К.П. Пятницкий послал ему для просмотра исправленную корректуру (а также, по просьбе Чехова, четыре оттиска всех гранок). Когда листы второй книги сборника «Знание» поступили уже частично в брошюровочную и книга должна была выйти в свет, цензура наложила арест на нее из-за повестей Чирикова и Юшкевича; сообщая об этом Чехову в письме от 20 апреля 1904 г., К.П. Пятницкий писал о своих переговорах с цензурой и выражал надежду, что они скоро закончатся (19 апреля он отправил Чехову уже все чистые листы сборника, готовые к выпуску в свет). Тем не менее, переговоры затянулись, и только 29 мая сборник поступил в продажу. Отсылая гонорар Чехову, Пятницкий писал:

«Я так благодарен Вам и так рад, что Вы согласились отдать „Вишневый сад“ в сборник «Знания». Все ждут от Вас новой пьесы» (26 мая).

Радость эта для Пятницкого как издателя «Знания» была связана и с тем, что, кроме Чехова, в сборнике участвовали лишь Чириков, Скиталец, Юшкевич и Куприн с рассказом «Мирное житие», так что «Вишневый сад» был действительно «главным украшением сборника», который должен был привлечь внимание к нему широких читательских кругов (29 мая). Зная, что А.Ф. Маркс готовит отдельное издание пьесы, Пятницкий просил Чехова задержать это издание до конца года, так как иначе продажа сборника затормозилась бы. При этом он ссылался, посоветовавшись с юристом, на восьмой пункт договора Чехова с А.Ф. Марксом, из которого следовало, что Маркс не должен выпускать в свет произведений, появившихся в других издательствах, без «особого договора» с Чеховым. Между тем то обстоятельство, что сборник вышел в свет позже, чем предполагалось, никак не повлияло на ход издания пьесы отдельной книжкой. А.Ф. Маркс не посчитался с просьбой Чехова, и 5 июня на обложке журнала «Нива» (1904, № 23) появилось сообщение о «только что» вышедшем отдельном издании «Вишневого сада» ценою в 40 копеек.