RARUS'S GALLERY

Price Realized: $135 562

MANDELSHTAM, Osip Emil'evich (1891-1938). Kamen. [Stone.] St. Petersburg: Akme [but printed at the author's expense by Iu. Mansfeld], 1913. 8º (210x139 mm).(Light staining on the title.) Original green wrappers printed in black and repeating the design of the title page (some fading near the edges, small dampstains on front wrapper, light wear at the spine fold). Provenance: Osip Mandelshtam (presentation title inscription to:) - Aleksandr Vir (a.k.a. Aleksandr Aleksandrovich Popov, 1890-1957, poet; title signature dated April 1913, pencilled annotations) - Emanuel Tsipel'zon (acquired from by the consignor).

Уход: £80,500. Аукцион Christie's. Valuable Manuscripts and Printed Books . 21 May 2014. London, King Street. Лот № 59.

34 стр. В мягких печатных издательских обложках. Тираж 300 экземпляров. Инскрипт поэту Александру Александровичу Попову-Виру на титуле: "Александру Виру в год, когда говорят камни и железо. Автор. 5 сент. 1914". Эти слова, вероятно, отсылают к событиям Первой мировой войны, в которую Россия в августе 1914 года вступила. Экземпляры в обложках, да еще подписанные автором - чрезвычайно редки.

FIRST EDITION OF THE FIRST BOOK BY RUSSIA'S GREATEST 20TH-CENTURY POET, INSCRIBED BY THE AUTHOR: 'Aleksandru Viru v god, kogda govoriat kamni i zhelezno. Avtor. 5 Sent. 1914' [To Alexander Vir, in the year when stones and iron talk. The author, 5 September 1914]; Mandelshtam's inscription alludes to the World War, which Russia had entered just a few weeks earlier. The first edition of Kamen is very rare, and inscribed copies exceptionally so: ABPC and AE record no other at auction. Vir, a fellow poet, published in Vesna in 1909 and Niva in 1912. Anna Akhmatova had inscribed a copy of Vecher, her first book, to Vir on 7 March 1914, and it may be through her that Mandel'stam and Vir came to know each other. Vir has annotated his copy with lightly pencilled impressions in six of the poems. The scholarly edition of Kamen published by Nauka in 1990 includes two photographs taken when Mandelshtam visited Vir on 31 October of the same year.

Библиографические источники:

1. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова, М., 1975, № 3295

2. Тарасенков А. «Русские поэты XX века», М., 1966, стр. 225

3. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана, М., 1989, №1425.

4. Тарасенков А.К., Турчинский Л.М. «Русские поэты XX века», М., 2004, стр. 412.

Мандельштам, Осип Эмильевич pодился 3 января (15 н.с.) 1891 года в Варшаве в семье мастера-кожевенника, мелкого торговца. Через год семья поселяется в Павловске, затем в 1897 переезжает на жительство в Петербург. Здесь заканчивает одно из лучших петербургских учебных заведений — Тенишевское коммерческое училище, давшее ему прочные знания в гуманитарных науках, отсюда началось его увлечение поэзией, музыкой, театром (директор училища поэт-символист Вл. Гиппиус способствовал этому интересу). В 1907 Мандельштам уезжает в Париж, слушает лекции в Сорбонне, знакомится с Н. Гумилевым. Интерес к литературе, истории, философии приводит его в Гейдельбергский университет, где он слушает лекции в течение года. Наездами бывает в Петербурге, устанавливает свои первые связи с литературной средой: прослушивает курс лекций по стихосложению на «башне» у В. Иванова. Литературный дебют Мандельштама состоялся в 1910, когда в журнале «Аполлон» были напечатаны его пять стихотворений. В эти годы он увлекается идеями и творчеством поэтов-символистов, становится частым гостем В.Иванова, теоретика символизма, у которого собирались талантливые литераторы.  В 1911 Мандельштам поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета, желая систематизировать свои знания. К этому времени он прочно входит в литературную среду — он принадлежит к группе акмеистов (от греческого акме — высшая степень чего-либо, цветущая сила), к организованному Н.Гумилевым «Цеху поэтов», в который входили А. Ахматова, С. Городецкий, М. Кузмин и др.

Мандельштам выступает в печати не только со стихами, но и со статьями на литературные темы.  В 1913 вышла в свет первая книга стихотворений О. Мандельштама — «Камень», сразу поставившая автора в ряд значительных русских поэтов. Много выступает с чтением своих стихов в различных литературных объединениях.  В предоктябрьские годы появляются новые знакомства: М. Цветаева, М. Волошин, в доме которого в Крыму Мандельштам бывал несколько раз. В 1918 Мандельштам живет то в Москве, то в Петрограде, потом в Тифлисе, куда приехал ненадолго и потом приезжал снова и снова. Н. Чуковский написал:

«...у него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости — он вел бродячий образ жизни, ...я понял самую разительную его черту — безбытность. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада».

1920-е были для него временем интенсивной и разнообразной литературной работы. Вышли новые поэтические сборники — «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Стихотворения» (1928). Он продолжал публиковать статьи о литературе — сборник «О поэзии» (1928). Были изданы две книги прозы — повесть «Шум времени» (1925) и «Египетская марка» (1928). Вышли и несколько книжек для детей — «Два трамвая», «Примус» (1925), «Шары» (1926). Много времени Мандельштам отдает переводческой работе. В совершенстве владея французским, немецким и английским языком, он брался (нередко в целях заработка) за переводы прозы современных зарубежных писателей. С особой тщательностью относился к стихотворным переводам, проявляя высокое мастерство. В 1930-е, когда началась открытая травля поэта и печататься становилось все труднее, перевод оставался той отдушиной, где поэт мог сохранить себя. В эти годы он перевел десятки книг.

Осенью 1933 пишет стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны...», за которое в мае 1934 был арестован. Только защита Бухарина смягчила приговор — выслали в Чердынь-на-Каме, где пробыл две недели, заболел, попал в больницу. Был отправлен в Воронеж, где работал в газетах и журналах, на радио. После окончания срока ссылки возвращается в Москву, но здесь ему жить запрещают. Живет в Калинине. Получив путевку в санаторий, уезжает с женой в Саматиху, где он был вновь арестован. Приговор — 5 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Этапом был отправлен на Дальний Восток. В пересыльном лагере на Второй речке (теперь в черте Владивостока) 27 декабря 1938 О.Мандельштам умер в больничном бараке в лагере. В. Шкловский сказал о Мандельштаме: «Это был человек... странный... трудный... трогательный... и гениальный!» Жена поэта Надежда Мандельштам и некоторые испытанные друзья поэта сохранили его стихи, которые в 1960-е появилась возможность опубликовать. Сейчас изданы все произведения О. Мандельштама.

Нежнее нежного

Лицо твое,

Белее белого

Твоя рука,

От мира целого

Ты далека,

И все твое —

От неизбежного.

От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

Неунывающих

Речей,

И даль

Твоих очей.

Второе издание:

Мандельштам, О.Э. Камень: стихи / О. Мандельштам. Пг.: Гиперборей, 1916. - 86, [6] с.; 22,3х16,2 см. - 1000 экз. В шрифтовой издательской обложке. Второе издание первой книги поэта. Турчинский. с. 322; Розанов. № 3296; Лесман № 1426.

18 ноября 1915 года Мандельштам вместе с Каблуковым был на концерте дирижера С.А. Кусевицкого, посвященном памяти Скрябина. 30 декабря поэт принес Каблукову в подарок второе издание «Камня», выпущенное акмеистическим «Гипербореем» (на обложке этого издания был проставлен 1916 год).

«...По внешности оно не очень удачно: жидкая и дряблая бумага типа плохого «верже», невыдержанный шрифт, более чем достаточно опечаток, иногда явно безобразных», — с огорчением записал в своем дневнике Каблуков.

На второй «Камень» в столичной и провинциальной прессе появилось около двадцати рецензий, в основном — сдержанно-одобрительных. Своей благожелательностью выделялись отклики Гумилева, Волошина и молодого критика Габриэля Гершенкройна. Своей резкой недоброжелательностью — рецензия пушкиниста-скандалиста Николая Лернера.

«У г. Мандельштама есть дарование, но рядовое, незначительное, и принесенный им на алтарь русской музы тяжелый, плохо обтесанный и тусклый «Камень» скоро затеряется в груде таких же усердных, но бедных приношений».

Двадцать лет спустя, даря С.Б. Рудакову второе издание «Камня», Мандельштам снабдил его следующим инскриптом:

«Эта книжка доставила большое огорчение моей покойной матери, прочитавшей в «Речи» рецензию Н.О. Лернера» (справедливости ради необходимо напомнить, что в пореволюционные годы Лернер оценивал творчество Мандельштама — особенно его прозу — куда более объективно).

Многие рецензенты писали о поэзии автора «Камня» как о наиболее характерном явлении акмеизма, хотя акмеизм к этому времени уже изрядно выдохся. 16 апреля 1914 года, на следующий день после очередной встречи с Николаем Гумилевым, Сергей Городецкий отправил ему пространное послание, содержащее обвинения в «уклоне от акмеизма», который Гумилев якобы не считает школой. В ответном письме Гумилев с обидой утверждал:

«...Решать о моем уходе из акмеизма или из Цеха Поэтов могу лишь я сам, и твоя инициатива в этом деле была бы только предательской. Я всегда был с тобой откровенен и, поверь, не стану цепляться за наш союз, если ему суждено кончиться».

Впоследствии отношения между двумя вождями акмеизма были до некоторой степени восстановлены.

«В 1915 г. произошла попытка примирения, и мы были у Городецких на какой-то новой квартире (около мечети) и даже ночевали у них, — вспоминает Ахматова, — но, очевидно, трещинка была слишком глубокой, и возвращение к прежнему было невозможно».

Впрочем, Мандельштам успел поссориться с Городецким еще раньше. 21 октября 1913 года на квартире Николая Бруни состоялось заседание Цеха, на котором автор «Камня» был временно избран синдиком объединения (вместо отсутствовавшего Городецкого).

«Вдруг является Городецкий. Пошла перепалка, во время которой Мандельштам и Городецкий наговорили друг другу массу дерзостей и расстались врагами» (из письма М. Долинова — Б. Садовскому).

Как нам еще предстоит убедиться, ссора Мандельштама с Городецким не стала роковой для отношений двух поэтов. Однако домашняя и уютная обстановка акмеистического дружеского кружка, столь ценимая недолгим синдиком объединения, непоправимо потускнела. Из воспоминаний Ахматовой:

«Мандельштам довольно усердно посещал собрания Цеха, но в зиму 1913/14 (после разгрома акмеизма) мы стали тяготиться Цехом и даже дали Городецкому и Гумилеву составленное Осипом и мною прошение о закрытии Цеха. Городецкий наложил резолюцию:

“Всех повесить, а Ахматову заточить...”».

Из тех рецензий на «Камень», где об акмеизме не говорится ни слова, особого внимания заслуживает отклик на книгу Мандельштама, написанный Максимилианом Волошиным:

«...Передо мной два сборника стихов, Софии Парнок и О. Мандельштама, вышедшие в этом году, волнующие по-разному, но одним и тем же волнением. Волнением голоса, в который хочется вслушаться, который хочется остановить, но он скользит, как время между пальцев . Рядом с гибким и разработанным женским контральто, хорошо знающим свою силу и умеющим ею пользоваться, юношеский бас О. Мандельштама может показаться неуклюжим и отрочески ломающимся. Но какое богатство оттенков, какой диапазон уже теперь намечены в этом голосе, который будет еще более гибким и мощным».

Обожавший игровую стихию Волошин не случайно совместил свой отзыв о «Камне» с откликом на книгу Софии Парнок «Стихотворения»: именно Мандельштаму в первых числах 1916 года было суждено вытеснить Парнок из сердца и стихов Марины Ивановны Цветаевой (1892—1941). Шутки на эту тему процветали в кругу Волошина. Из коктебельских воспоминаний Елизаветы Тараховской:

«О. Мандельштам очень любил стихи Марины Цветаевой и не любил стихов моей сестры Софьи Парнок. Однажды мы разыграли его: прочитав стихи моей сестры Софьи Парнок, выдали их за стихи Марины Цветаевой. Он неистово стал расхваливать стихи моей сестры. Когда розыгрыш был раскрыт, он долго на всех нас злился».

С сестрами Анастасией и Мариной Цветаевыми Мандельштам познакомился летом 1915 года в Коктебеле, в гостеприимном доме Волошина (сам хозяин об эту пору проживал в Париже). Особой теплоты между ними тогда не возникло. В начале января 1916 года Марина Цветаева и Мандельштам вновь встретились в Петрограде, и эта встреча послужила прологом к первой разделенной — пусть и ненадолго — мандельштамовской любви. Вскоре Цветаевой будет вручено второе издание «Камня» с такой дарственной надписью:

«Марине Цветаевой — камень-памятка. Осип Мандельштам. Петербург, 10 янв. 1916».

А 20 января Мандельштам впервые в жизни посетил вторую столицу.

«...Не договорив со мной в Петербурге, приехал договаривать в Москву» (из письма Цветаевой к М. А. Кузмину).

В стихах Мандельштама и Цветаевой этого периода темы любви и Москвы причудливо наплывают друг на друга, дополняя одна другую.

«— Что Марина — когда Москва?!

Марина — когда Весна?!

— О, Вы меня действительно не любите!».

Эти относящиеся к весне 1916 года реплики, соответственно, Цветаевой и Мандельштама были по памяти процитированы в позднейшем цветаевском письме к А. Бахраху. И в кратком союзе, и в стихотворном диалоге двух поэтов Цветаевой досталась роль «ведущей», а Мандельштаму — роль «ведомого». Ассоциации и мотивы из московских стихов Цветаевой, обращенных к Мандельштаму, варьировались и усложнялись в стихотворениях Мандельштама, обращенных к Цветаевой:

Из рук моих — нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

По церковке — все сорок сороков,

И реющих над ними голубков.

И Спасские — с цветами — ворота,

Где шапка православного снята.

(Цветаева «Из рук моих — нерукотворный град...»)

На розвальнях, уложенных соломой,

Едва прикрытые рогожей роковой,

От Воробьевых гор до церковки знакомой

Мы ехали огромною Москвой.

А в Угличе играют дети в бабки

И пахнет хлеб, оставленный в печи.

По улицам меня везут без шапки,

И теплятся в часовне три свечи.

(Мандельштам «На розвальнях, уложенных соломой...»)

До июня 1916 года Мандельштам посещал Москву столь регулярно, что это дало повод М.Р. Сегаловой пошутить в письме к Сергию Каблукову (хлопотавшему о месте для поэта в одном из московских банков):

«Если он так часто ездит из Москвы в Петербург и обратно, то не возьмет ли он место и там и здесь? Или он уже служит на Николаевской железной дороге? Не человек, а самолет».

Между прочим, в Москве Мандельштам посетил перебравшегося туда Вячеслава Иванова, который «признал» (выражение Каблукова) новые мандельштамовские стихи. Сверхцеломудренного Каблукова настроения, овладевшие поэтом, глубоко расстроили.

«Какая-то женщина явно вошла в его жизнь, — записывает он в своем дневнике.  Религия и эротика сочетаются в его душе какою-то связью, мне представляющейся кощунственной. Эту связь признал и он сам, говорил, что пол особенно опасен ему, как ушедшему из еврейства, что он сам знает, что находится на опасном пути, что положение его ужасно, но сил сойти с этого пути не имеет и даже не может заставить себя перестать сочинять стихи во время этого эротического безумия». Вряд ли Каблукову понравился «кощунственный» цветаевский подарок Мандельштаму — кольцо, «серебряное, с печатью — Адам и Ева под древом добра и зла» (описание из записной книжки самой поэтессы). В первых числах июня 1916 года Мандельштам приехал погостить к Цветаевой в подмосковный Александров. О развернувшихся здесь событиях поэтесса пятнадцать лет спустя «с материнским юмором» (собственная цветаевская автохарактеристика из письма к С. Андрониковой) поведала в мемуарном очерке «История одного посвящения»:

«Отъезд  Мандельштама в Коктебель произошел неожиданно — если не для меня с моим четырехмесячным опытом — с февраля по июнь — мандельштамовских приездов и отъездов (наездов и бегств), то для него, с его детской тоской по дому, от которого всегда бежал».

С юмором, но отнюдь не «материнским», Цветаева изобразила обстоятельства визита Мандельштама в Александровскую слободу в своем письме к Елизавете Эфрон от 12 июня 1916 года:

«...Он умолял позволить ему приехать тотчас же и только неохотно согласился ждать до следующего дня. На следующее утро он приехал. Мы, конечно, сразу захотели вести его гулять — был чудесный ясный день, — он, конечно, не пошел — лег на диван и говорил мало. Через несколько времени мне стало скучно, и я решительно повела его на кладбище. День прошел в его жалобах на судьбу, в наших утешениях и похвалах, в еде, в литературных новостях. Вечером — впрочем, ночью, около полуночи, — он как-то приумолк, лег на оленьи шкуры и стал неприятен. В час ночи мы проводили его почти до вокзала. Уезжал он надменный».

Эхо визита в Александров звучит в последнем из обращенных к Цветаевой стихотворении Мандельштама:

Не веря воскресенья чуду,

На кладбище гуляли мы.

— Ты знаешь, мне земля повсюду

Напоминает те холмы

Где обрывается Россия

Над морем черным и глухим.

От монастырских косогоров

Широкий убегает луг.

Мне от владимирских просторов

Так не хотелося на юг,

Но в этой темной, деревянной

И юродивой слободе

С такой монашенкой туманной

Остаться — значит, быть беде.

Целую локоть загорелый

И лба кусочек восковой,

Я знаю, он остался белый

Под смуглой прядью золотой.

Целую кисть, где от браслета

Еще белеет полоса.

Тавриды пламенное лето

Творит такие чудеса.

Как скоро ты смуглянкой стала

И к Спасу бедному пришла,

Не отрываясь целовала,

А гордою в Москве была.

Нам остается только имя:

Чудесный звук, на долгий срок.

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.

(Отметим в скобках, что в финальной строфе этого стихотворения обнаруживается синтаксическая двусмысленность из тех, что огорчали Сергия Платоновича Каблукова: читателю остается только гадать, кого «не отрываясь целовала» «монашенка» — изображение Спаса или самого поэта?) О внутреннем состоянии Мандельштама, расстававшегося с Цветаевой, выразительно свидетельствует еще одна деталь из письма поэтессы к Елизавете Эфрон:

«Кроме того, он страстно мечтал бросить Коктебель и поступить в монастырь, где собирался сажать картошку».