RARUS'S GALLERY

Price Realized: $35 863

Анна Каренина. Роман графа Л.Н. Толстого в восьми частях. Т.1-3. Москва, типография Т. Рис, 1878.

Т.1: части первая-вторая, 369 стр.

Т.2: части третья-пятая, 493 стр.

Т.3: части шестая-восьмая, 413 стр.

Уход £23,750. Christies: Books and Manuscripts. 1 декабря 2015. Лондон. Лот № 108.

Тираж 6000 экземпляров (описан у Ю. Битовта и в «Указателе по делам печати», 1877, №22-24, отд. II, стр. 13 и за 1878 год, №2, отд. II, стр. 54). Цена за три тома, назначенная издателем, 7 рублей! Но в магазинах через полгода после выхода новый роман продавался по 6 рублей! Роман с эпиграфом:

«Мне отмщение и Аз воздам».

Формат переплетов: 21х16 см. Первое отдельное издание. Мировая классика. Редкость в таком виде!

TOLSTOY, Lev Nikolaevich, Count (1828-1910). Anna Karenina. Moscow: T. Ris, 1878. 3 volumes, 8° (212 x 145mm). With final blanks. (Margins with light scattered spotting and occasional light soiling, occasional light staining, faint dampstain in the bottom margin of volume 2.) Near contemporary Russian leather backed marbled boards, spines lettered directly in gilt, compartments ruled in gilt and blind (corners rubbed). Provenance: pencilled signature on front endpapers.

FIRST EDITION. An attractive, well-margined copy in an early Russian binding. Dostoevsky declared this fine novel 'a flawless work of art', while Thomas Mann called it 'unequalled'. Anna Karenina was serialized in Ruskii Vestnik from 1873 to 1878, but a clash between its editor Mikhail Katkov and Tolstoi prevented publication of the final instalment. This first edition marks the first appearance of the complete.

Библиографические источники:

1. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920. Harvard-Cambrige, 1959, №1196 — экземпляр принца (герцога) Петра Георгиевича Ольденбургского (1812-1881)!

2. Битовт Ю. Граф Л. Толстой в литературе и искусстве. Подробный библиографический указатель. Москва, 1903, №496.

3. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. Аннотированный каталог. Москва, 1989, №2251.

4. Мезиер А.В. «Русская словесность с XI по XIX столетия включительно», Спб., 1899, №18148.

5. Библиотека Д.В. Ульянинского. Библиографическое описание. Том III. Русская словесность преимущественно XIX века, до восьмидесятых годов. Москва, 1915, №4342.

В декабре 2015 года в Париже продавался прекрасный экземпляр "Анны Карениной" из библиотеки Пьера Берже (Pierre Bergé) — французского промышленника и мецената, одного из основателей дома моды Yves Saint Laurent.

Эстимейт: €20000/30000. Pierre Berge & Sotheby's: La Bibliothèque de Pierre Bergé, 1-я сессия. 11 декабря 2015. Drouot Richelieu salles 5 & 6, Париж. Лот № 99

Или вот еще экземпляр из библиотеки В.К. Сергея Александровича:

«Какая глыба, а? Какой матерый человечище! Вот это, батенька, художник… И — знаете, что еще изумительного? До этого графа подлинного мужика в литературе не было. Потом, глядя на меня прищуренными глазками, спросил: «Кого в Европе можно поставить рядом с ним?» Сам себе ответил: «Никого»!

Из воспоминаний М. Горького «В.И. Ленин».

Шкловский В.Б. «Работа над великим романом» (1967):

"Анна Каренина» — одна из великих книг мировой литературы, роман общечеловеческого значения. Невозможно себе представить европейскую литературу XIX века без этого романа. Л.Н.Толстой завоевал мировую известность и признание своей глубокой народностью, проникновением в драматические судьбы личности, преданностью идеалам добра, непримиримостью к общественной несправедливости, социальным порокам собственнического мира. Глубоко национальный по своим истокам, роман Толстого неотделим от истории России. Вызванная к жизни русской действительностью определенной эпохи, «Анна Каренина» оказалась близкой и понятной читателям разных стран и народов. Когда была задумана «Анна Каренина»? В 1870 ли году, или чуть позднее? Но вернемся к фактам…"

Это случилось 19 марта 1873 года. Софья Андреевна записывает:

«Вчера вечером Лева мне вдруг говорит: «А я написал полтора листочка и, кажется, хорошо». Думая, что это новая попытка писать из времен Петра Великого, я не обратила большого внимания. Но потом я узнала, что начал он писать роман из жизни частной и современной эпохи. И странно он на это напал. Сережа все приставал ко мне дать ему почитать что-нибудь старой тете вслух. Я ему дала «Повести Белкина» Пушкина. Но оказалось, что тетя заснула, и я, поленившись идти вниз, отнести книгу в библиотеку, положила ее на окно в гостиной. На другое утро, во время кофе, Лева взял эту книгу и стал перечитывать и восхищаться. Сначала в этой части (изд. Анненкова) он нашел критические заметки и говорил:«Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться».

Толстой думает, что он продолжает «Петра Великого», и сейчас же собирается писать дальше.

«...Но вечером он читал разные отрывки и под влиянием Пушкина стал писать. Сегодня он продолжал дальше и говорит, что доволен своей работой».

Работа продолжалась стремительно. 4 октября 1873 года Софья Андреевна записывает:

«Роман «Анна Каренина», начатый весною, тогда же был весь набросан. Все лето, которое мы провели в Самарской губернии, он не писал, а теперь отделывает, изменяет и продолжает роман».

25 марта Толстой написал Н.Н. Страхову письмо:

«Расскажу теперь про себя, но, пожалуйста, под великим секретом, потому что, может быть, ничего не выйдет из того, что я имею сказать вам. Все почти рабочее время нынешней зимы я занимался Петром Великим, т. е. вызывал духов из того времени, и вдруг — с неделю тому назад — Сережа, старший сын, стал читать «Юрия Милославского» — с восторгом. Я нашел, что рано, прочел с ним, потом жена принесла снизу Повести Белкина, думая найти что-нибудь для Сережи, но, разумеется, нашла, что рано. Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, 7-й раз), перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался. Выстрел, Египетские ночи, Капитанская дочка! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через 2 недели и который ничего общего не имеет со всем тем, над чем я бился целый год. Если я его кончу, я его напечатаю отдельной книжкой, но мне очень хочется, чтоб вы прочли его. Не возьмете ли вы на себя его корректуры с тем, чтобы печатать в Петербурге?»

Письмо восторженное. Оно не отправлено — Толстой не все хочет рассказывать. 30 марта Лев Николаевич пишет человеку, который ему прислал материалы для романа о Петре, — П.Д. Голохвастову. Обращаю внимание, что это письмо тоже не отправлено:

«Вы не поверите, что я с восторгом, давно уже мною не испытываемым, читал это последнее время, после вас — Повести Белкина, в 7-й раз в моей жизни. Писателю надо не переставать изучать это сокровище. На меня это новое изучение произвело сильное действие. Я работаю, но совсем не то, что хотел».

Письма не отправляются сознательно. Страхову в апреле Толстой сообщает:

«..я отвечал вам тотчас же, но не послал письмо, а с тех пор прошло вот 2 недели. Не послал я письмо оттого, что писал о себе кое-что, что было преждевременно, и так и вышло. Когда-нибудь пошлю вам это письмо или покажу... О себе, т.е. о самом настоящем себе, не буду писать, чтобы опять не не послать письмо: исполняю возложенную на меня по какому-то высочайшему повелению обязанность — мучаюсь и нахожу в этом мучении всю, не радость, но цель жизни».

Через три дня Толстой пишет Голохвастову:

«Давно ли вы перечитывали прозу Пушкина? Сделайте мне дружбу — прочтите с начала все Повести Белкина. Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение». Толстой, по его словам, учится у Пушкина «гармонической правильности распределения предметов».

У Толстого ощущение, что он кончит роман очень быстро. 11 мая 1873 года новое письмо к Страхову: он считает теперь, что может сообщить тайну, о которой молчал.

«Я пишу роман, не имеющий ничего общего с Петром. Пишу уже больше месяца и начерно кончил. Роман этот — именно роман, первый в моей жизни, очень взял меня за душу, я им увлечен весь и несмотря на то, что философские вопросы нынешнюю весну сильно занимают меня. В письме, которое я не послал вам, я писал об этом романе и о том, как он пришел мне невольно и благодаря божественному Пушкину, которого я случайно взял в руки и с новым восторгом перечел всего».

Но не один Пушкин стал музой Толстого. Менялась жизнь; изменились город и деревня, старая нравственность приходила в противоречие с новым бытом. Во Франции писались романы об адюльтере, печальном и неизбежном для женщины. Обострялась вражда к уже привычному. В России суд присяжных выносил неожиданные оправдательные приговоры, которые говорили о том, что старая нравственность поколеблена, а новой нет. Во Франции талантливый Александр Дюма-сын после пьесы «Дама с камелиями» (1852 г.), в которой была показана самоотверженная любовь падшей женщины, написал новую драму «Жена Клавдия» (1873 г.), в которой муж убивал жену-изменницу. Драма была напечатана с большим авторским предисловием. Перед этим в 1872 году Дюма издал книгу «Мужчина — женщина». В этой книге обсуждается вопрос: как поступать с неверной женой — убивать или прощать? 1 марта 1873 года Толстой написал Т.А. Кузминской:

«Прочла ли ты L’homme-femme? Меня поразила эта книга. Нельзя ждать от француза такой высоты понимания брака и вообще отношения мужчины к женщине».

В основе нового произведения Толстого лежит новая ситуация и невозможность ее решения. Толстой ищет способов преодоления конфликта. Проза Пушкина, его незаконченный фрагмент «Гости съезжались на дачу», дает первое описание подобной ситуации и стиль описания. Рукопись Пушкина обрывается. Конфликт не решен. У Дюма-сына есть условно традиционное решение подобного конфликта, и поэтому Толстой заинтересовался французским драматургом. В первоначальном построении произведения, которое потом получило название «Анна Каренина», муж дает развод жене, изменившей ему. Но он становится «привидением»: это «осунувшийся, сгорбленный старик, напрасно старавшийся выразить сияние счастья жертвы в своем сморщенном лице». Толстой пробует использовать французское решение конфликта.

«Один раз он (муж, давший развод) пошел в комитет миссии. Говорили о ревности и убийстве жен. Михаил Михайлович (так зовут будущего Каренина) встал медленно и поехал к оружейнику, зарядил пистолет и поехал к ней».

Слова «к ней» написаны по зачеркнутому «к себе». Разведенные супруги не могут помочь друг другу.

«Связь наша не прервана, — говорит Михаил Михайлович. — Я сделал дурно. Я должен был простить и прогнать, но не надсмеяться над таинством...»

Выстрел не раздался. Толстой уже в первом построении выбрал самоубийство женщины как единственно возможный исход. Пушкин предостерегал от ложных развязок и переносил интерес на саму женщину, а не на ее вину. Пушкин оказался для Толстого музой, он помог ему создать иную структуру произведения через отчетливый показ судьбы, в которой старое давалось как новое, но так, что оно оказывалось совершенной истиной. Б.М. Эйхенбаум в книге «Лев Толстой. Семидесятые годы» сформулировал это так:

«Сходство первого наброска к «Анне Карениной» с этим отрывком Пушкина не ограничивается начальными словами: весь набросок представляет собою своего рода вариант на тему Пушкина. В отрывке (как и у Толстого) гости, собравшись за круглым столом у самовара, толкуют о странном поведении молодой женщины, Зинаиды Вольской: «Она ужасно ветрена... — Ветрена? Этого мало. Она ведет себя непростительно... — В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят». Последнее замечание звучит как эпиграф к будущему роману Толстого, как намек на него. Рядом с этим отрывком в издании Анненкова (том V) напечатан другой, относящийся к тому же замыслу и начинающийся словами: «На углу маленькой площади, перед деревянным домиком, стояла карета». Толстой, несомненно, прочитал и этот отрывок, следы чего есть в «Анне Карениной». В этом отрывке описана сцена ревности: Зинаида упрекает своего любовника, Валериана Володского, в холодности и высказывает свои подозрения; Валериан раздраженно говорит: «Так: опять подозрения! Опять ревность! Это, ей-богу, несносно». Отрывок кончается отъездом Валериана: «Валериан уже ее не слушал. Он натягивал давно надетую перчатку и нетерпеливо поглядывал на улицу. Она замолчала с видом стесненной досады. Он пожал ее руку, сказал несколько незначащих слов и выбежал из комнаты, как резвый школьник выбегает из класса. Зинаида подошла к окну, смотрела, как подали ему карету, как он сел и уехал. Долго стояла она на том же месте, опершись горячим лбом о оледенелое стекло. — Наконец она сказала вслух: «Нет, он меня не любит!», позвонила, велела зажечь лампу и села за письменный столик...» Эта сцена послужила для Толстого своего рода конспектом при описании последней ссоры Анны с Вронским:

«Она подошла к окну и видела, как он, не глядя, взял перчатки...

Потом, не глядя в окна, он сел в свою обычную позу в коляске, заложив ногу за ногу, и, надевая перчатку, скрылся за углом. — Уехал! Кончено! — сказала себе Анна, стоя у окна... — Нет, этого не может быть! — вскрикнула она и, перейдя комнату, крепко позвонила... Она села и написала» и т. д.

Пушкина в то время знали плохо и, записывая факт обращения Толстого к прозе Пушкина, решили, что это Лев Николаевич перечел «Повести Белкина». Н. К. Гудзий в 20-м томе Юбилейного издания первый указал на то, что такого начала в «Повестях Белкина» нет. Толстой читал более позднюю пушкинскую прозу, но традиция понятие пушкинской прозы слила с «Повестями Белкина», в результате напутал не только Сергеенко и Софья Андреевна, но эта путаница долго оставалась нераскрытой. Как же выглядит первый, круто начатый роман, который потом превратился в «Анну Каренину»? Поиск начала продолжался довольно долго. В Юбилейном издании под № 1 было напечатано следующее:

«Пролог. Она выходит замуж под счастливыми предзнаменованиями. Она едет [встречать] утешать невестку и встречает Гагина».

Этот вариант близок окончательному роману: в нем есть приезд женщины, которая налаживает дела своей невестки. Первым он признан был потому, что начинается (после пролога) фразой, ясно перекликающейся с началом пушкинского отрывка:

«Гости собирались в конце зимы, ждали Карениных и говорили про них. Она приехала и неприлично вела себя с Гагиным» (будущий Вронский).

Сейчас, после работы В. Жданова «Из истории создания романа «Анна Каренина», опубликованной в «Яснополянском сборнике» (Тула, 1955 г.), началом считается то (и Н. Гудзий с этим согласился), что ранее печаталось под №3 (рукопись №4). Здесь героиня называется Татьяна Ставрович.

«Разговор не умолкает. Говорят о Ставровиче и его жене и, разумеется, говорят зло, иначе и не могло бы это быть предметом веселого и умного разговора».

Входят Ставровичи:

«Татьяна Сергеевна в желтом с черным кружевом платье, в венке и обнаженная больше всех. Было вместе что-то вызывающее, дерзкое в ее одежде и быстрой походке и что-то простое и смирное в ее красивом румяном лице с большими черными глазами и такими же губами и такой же улыбкой, как у брата».

— Наконец и вы, — сказала хозяйка, — где вы были?

— Мы заехали домой, мне надо было написать записку Балашеву. Он будет у вас.

«Этого недоставало», — подумала хозяйка.

— Михаил Михайлович, хотите чаю?

Лицо Михаила Михайловича, белое, бритое, пухлое и сморщенное, морщилось в улыбку, которая была бы притворна, если б она не была так добродушна, и начал мямлить что-то, чего не поняла хозяйка, и на всякий случай подала ему чаю. Он аккуратно разложил салфеточку и, оправив свой белый галстук и сняв одну перчатку, стал всхлипывая отхлебывать». Татьяна сидит «согнувшись так, что плечо ее вышло из платья», говорит «громко, свободно, весело». Приходит Балашев, будущий Вронский. Он почти одного роста с Татьяной:

«Она тонкая и нежная, он черный и грубый».

Балашеву 25 лет, Татьяне — 30; Ставрович почти старик со слабым здоровьем. Татьяна — женщина не из великосветского общества:

«Ее принимают оттого, что она соль нашего пресного общества».

Разговор Татьяны с Балашевым затянулся, это было неприлично:

«С этого дня Татьяна Сергеевна не получала ни одного приглашения на балы и вечера большого света».

Так был начат роман. В романе участвовали нигилисты, которые считали, что все правильно. Муж Татьяны был идеальным человеком, который сразу соглашался на развод, а потом воспитывал чужого ребенка. Он принимал любовника жены у себя в доме. Характеристика Татьяны такая, что в одном месте сказано прямо:

«Она отвратительная женщина».

У нее дурные манеры: она берет жемчуг в губы, разговаривает слишком громко. В дальнейшем, как мы знаем, изменится все: Каренин потеряет свою привлекательность и станет уже не ученым, а бюрократом. Анна Каренина станет женщиной блестящего происхождения — она княгиня из рода Рюриковичей, она прекрасна и хорошо воспитана, Вронский — блестящий аристократ, а не несколько чудаковатый молодой казачий офицер, принятый в обществе. Но первые наброски и первые свойства героев не исчезнут, они не будут сняты совсем, а войдут как элементы противоречия в роман. От пушкинского наследия останется возвышенная строгость темы: события происходят после брака, причем это не адюльтер, а большая любовь. Женщина не уличена в измене, а сама сообщает мужу о ней. Она бросает мужа. Роман писался с ее предсказанной судьбой, он ее как будто тянул под рельсы. Но эта решенная жизнь еще не была решена в главном. Почему? Почему происходит то, что предсказано, то, что угадано? Жить с двумя — с мужем и, таясь от него, с любовником — нельзя. Этого не может она, не хочет любовник. Романист требует от своей героини верности. Он вглядывается в ее мужа, и муж все более изменяется под этим взглядом.» Муж — петербургский чиновник, преуспевающий бюрократ, чужой, даже не книжный, а бумажный, департаментский человек, склероз времени.

Алексей Александрович в то же время очень несчастен: он добр. Начинаются выборы тысяч решений, прилаживание, но герои не соглашаются на судьбы, им предложенные. В стороне или прежде было много прочитанных книг о ревности. Толстой еще сам напишет книги о ревности, но ревность живет не только в книгах. Дюма-сын написал книгу, которая внезапно очень понравилась Толстому; там решается дело просто: «убей ее, убей неверную жену» — она преступница. Это решение давнее. Его пытались подтвердить не только тем, что муж владеет домом, что власть и имущество в его руках, но и усвоенным по традиции правилом, что верность для женщины обязательна, а для мужчины нет. Есть религия, которая требует верности, есть бог, на которого можно возложить ответственность за решение, есть не точно запомненное изречение библии:

«Мне отмщение, и аз воздам».

Здесь все противоречиво, как противоречат себе обычно религиозные нормы. «Побеждай зло добром», но бог покарает, то, что ты простил, значит самое прощение есть возмездие. Но нужно ли Алексею Каренину и Алексею Вронскому возмездие и гибель Анны, и нужно ли то, во имя чего написан роман, и существует ли то, что утверждается в романе — существует ли счастье Кити и Левина? Лев Николаевич противоречив потому, что он принадлежит к старому времени и его идеалы находятся в прошлом, и потому, что он человечен, а человеческие идеалы находятся впереди. Он требует как будто от Анны верности Каренину и в то же время заставляет вспоминать о ее отношениях к Каренину, о том, что между ними называлось любовью, с отвращением. Каренин не плохой человек — он испорченный человек, но он, по-человечески говоря, не муж для Анны, и Толстой это очень хорошо показывает. Анна стыдится своего положения любовницы, неверной жены, но она счастлива так, как счастлив голодный человек, который ест. Истинная, человеческая нравственность противоречит религиозному эпиграфу, и не бог, а люди, те люди, которые ненавидели самого Толстого, бросают Анну под колеса поезда. Зачинают новую работу легко; рожают трудно. В радости начала и трудности перерешения замысла, в отрыве его от себя самого — великое противоречие. « Толстой писал Н. Страхову в феврале 1874 года:

«Я не могу иначе нарисовать круга, как сведя его и потом поправляя неправильности при начале».

Но круг не закруглялся. Проходили месяцы. Сменялись времена года. Пришла осень 1875 года. Ходят бабы по мокрой земле босые. Барыня под крышей зябнет. Мрачен Толстой. Слабость. И юбки кругом, и безысходность лабиринта жизни. С.А. Толстая ярко описала эту эпоху яснополянской жизни в дневнике от 12 октября 1875 года:

«Слишком уединенная деревенская жизнь мне делается, наконец, несносна. Унылая апатия, равнодушие ко всему, и нынче, завтра, месяцы, годы — все то же и то же... Я тесно и все теснее с годами связана с Левочкой, и я чувствую, что он меня втягивает, главное, он, в это тоскливое, апатичное состояние. Мне больно, я не могу видеть его таким, какой он теперь. Унылый, опущенный, сидит без дела, без труда, без энергии, без радости целыми днями и неделями и как будто помирился с этим состоянием. Это какая-то нравственная смерть, а я не хочу ее в нем, и он сам так долго жить не может».

Набор «Анны Карениной» для отдельного издания был начат в марте 1874 года; сдана вначале первая часть — вторая часть переписывается. Набор остановлен в июне того же года. Толстой пишет Н. Страхову, что он остановил печатание, так как целиком поглощен педагогической деятельностью. В 1875 году в январском номере журнала «Русский вестник» были напечатаны первые главы «Анны Карениной». После «книги о прошлом», как Толстой называл «Войну и мир», его «роман из современной жизни» поразил читателей «вседневностью» содержания.

«Мне теперь так ясна моя мысль, — говорил Толстой Софье Андреевне в 1877 году, заканчивая работу над романом. — ...Так в «Анне Карениной» я люблю мысль семейную, в «Войне и мире» любил мысль народную, вследствие войны 12-го года...»

Впервые роман без восьмой части был опубликован в журнале «Русский вестник» в 1875-1877 годах с пересказом 8-й части, которая из-за разногласий редактора М.Н. Каткова с автором по славянскому вопросу (отрицательное отношение Льва Николаевича к добровольческому движению в пользу сербов) напечатана не была и вышла отдельно в том же 1877 году в Москве у Т. Риса по цене 1 рубль.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по своему. Все смешалось в доме Облонских …».

Кто не знает этих великих строк? Личная жизнь Л.Н. Толстого в Ясной Поляне, его стойкость, неутомимость, отзывчивость, одушевление в отстаивании своих идеалов, его попытка отказаться от благ мира сего, жить новою, хорошею жизнью, имеющею в основе своей только высокие, идеальные цели и познание истины — все это доводит обаяние имени Толстого до легендарных размеров. Но вернемся в 1870-й год, когда Толстой был усиленно занят изучением греческого языка. Жизнь для Льва Николаевича в это время идет своим чередом, она – история, но самым прочным кажется Толстому семья, дом, нравственность. Те, кто разрушает семью, — враги, их надо уничтожать и высмеивать. Высмеивать потому, что, по мнению Толстого, их всего только несколько человек. Они нигилисты, они живут с чужими женами или с любовницами, любовницы их несчастливы, и Лев Николаевич сам видал, как бросилась в 1872 году мучимая ревностью Анна Степановна Пирогова, дочь полковника, под поезд. Ее любовник А.Н. Бибиков сделал предложение гувернантке, приглашенной к сыну. Анна Степановна взяла узелок, перемену белья и платье, поехала в Тулу, потом вернулась в Ясенки: эта станция в пяти верстах от Ясной Поляны. Здесь Анна бросилась под товарный поезд, потом ее анатомировали. Лев Николаевич видел ее с обнаженным черепом, всю раздетую и разрезанную в ясенской казарме. В мае 1873 года, после двухмесячной работы начерно закончив первую редакцию, Толстой написал Н.Н. Страхову:

«Роман этот — именно роман, первый в моей жизни, очень взял меня за душу, я им увлечен весь, он пришел мне невольно и благодаря божественному Пушкину, которого я случайно взял в руки и с новым восторгом перечел всего».

В более раннем, не отправленном, но сохранившемся письме назван пушкинский отрывок, особенно поразивший:

«Гости съезжались на дачу...».

Первый набросок будущей «Анны Карениной» начинается разговорами в светской гостиной после театра; героиня названа Анастасия Аркадьевна, или Анна Пушкина (впрочем, в этом же автографе изменено). Известно, что в портрете Анны Карениной отразились черты дочери Пушкина Марии Александровны Гартунг, которую Толстой увидел в Туле на вечере у генерала А.А. Тулубьева в конце 60-х годов. Но еще 24 февраля 1870 г. Софья Андреевна записала:

«Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой...».

Об этом записано у Софьи Андреевны под заглавием «Почему Каренина Анна и что навело на мысль о подобном самоубийстве?». Но эта история слишком частная, надо поднять больше. Надо приблизить к себе историю всего своего времени. Мысли человека и мысли общества перекрестно опыляются. Темы сливаются, человек, который начинает писать и вступает в общение с музами, включается в телефонную станцию общего человеческого мышления — снимая трубку, слышит гул эпохи. Февраль 1870 года. Ясную Поляну замело. Толстой пишет роман о Петре Великом. В 1872 он выпустил «Азбуку» (с книгами для чтения), встреченную вначале неодобрительно, впоследствии весьма популярную. На 1873—1877 падает работа над «Анной Карениной», замысел которой восходит к 1870, когда С.А. Толстая написала о Толстом в своем дневнике:

«Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что, как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины».

В лице Левина с его увлечением хозяйством и привязанностью к семейной жизни Толстой частично изобразил самого себя; в образе Китти и отчасти Долли отражены черты С.А. Толстой. Первоначально Толстой предполагал выпустить роман отдельным изданием, но в 1874 оставил это намерение и со следующего года стал печатать «Анну Каренину» в «Русском вестнике». Дом был занят своими делами: Софья Андреевна тосковала. Кто воспитает в деревне ее детей? На кого ляжет ответственность за их страдания и неудачи? Толстой кажется равнодушным, потухшим и не рассказывает ей о своих планах. Печатание новой редакции романа началось в первых четырех книжках «Русского вестника» за 1875 год. Здесь были напечатаны 1-я и 2-я части целиком и первые десять глав 3-й части. После — долгий перерыв. В 76-м году появились главы 3-й части, в них рассказывалось, как вел хозяйство и сам косил в деревне Левин; о том, как пережил Каренин признание жены в неверности; как продолжал Алексей Александрович работать по службе, отбивая атаки другого, враждебного министерства, о взаимоотношениях Анны с Вронским и опять о хозяйственных планах, сомнениях и неудачах Левина. Ранняя весна. Лев Николаевич пишет в своем кабинете, в двух соседних комнатах заперты двери, чтобы не мешать ему. За окном голубые весенние снега. У деревьев просели чашки снега, тени деревьев на снегу синие — весенние. В 60-е годы, в период реформ и социального кризиса, Толстой написал «Войну и мир», где «мысль народная» озаряла историю. «Мысль семейная» романа «Анна Каренина», написанного в 70-е годы, осветила внутреннюю жизнь русского общества, когда с особенной остротой был поставлен вопрос о будущем страны и народа. Деятели освобождения, благородные и мужественные шестидесятники, верили в возможность и необходимость уничтожения рабства, у них были силы для борьбы и ясное сознание целей. Но десять лет реформ показали, что крепостничество крепко сидит в самом укладе русской жизни и уживается с новыми формами буржуазного стяжания. Устои нового времени оказались непрочными. Появилась новая черта общественного сознания, которую Блок метко назвал «семидесятническим недоверием и неверием». Эту коренную черту общественного сознания Толстой уловил в психологии современного человека, и она вошла в его роман как характерная примета переходного времени. «Все смешалось» — формула лаконичная и многозначная, которая определяет тематическое ядро романа, охватывает общие закономерности эпохи и частные обстоятельства семейного уклада. Жизнь, лишенная оправдания, выходит из повиновения, как та стихия — метель и ветер, которые рванулись навстречу Анне и «заспорили с ней о двери». Так или иначе, но то же чувство испытывают и все другие герои романа. Левин, занятый хозяйством в своем имении, чувствует во всем присутствие стихийной, злой силы, которая противилась ему. Каренин сознает, что все его начинания не достигают желаемой цели. Вронский растерянно замечает, что жизнь складывается «не по правилам». «Анна Каренина» — энциклопедический роман. Дело здесь, конечно, не в полноте и не в количестве «примет времени». Целая эпоха с ее надеждами, страстями, тревогами отразилась в книге Толстого. В своем романе Толстой вывел художественную формулу этой исторической эпохи.

«У нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России...»

Такова его общая мысль («мне теперь так ясна моя мысль»), которая определяет и замысел романа, и его художественную структуру, и его историческое содержание. Впервые мысль о сюжете «Анны Карениной» возникает у Толстого еще в 1870 году.

«Вчера вечером он мне сказал, — пишет Софья Андреевна в своем дневнике 24 февраля 1870 года, — что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины. «Теперь мне все выяснилось», — говорил он».

До 1873 года об «Анне Карениной» Толстой больше не упоминал. Он изучал греческий язык, переводил Эзопа и Гомера, ездил в самарские степи, составлял свою «Азбуку», собирал материалы для романа о Петре Первом... Как будто не хватало какого-то толчка, случая, чтобы наконец решиться на новый большой художественный труд. И такой случай вскоре представился. То, что произошло, самому Толстому казалось неожиданным. «Под великим секретом» он рассказал H.H. Страхову:

«Все почти рабочее время нынешней зимы <1872 года> я занимался Петром Великим, то есть вызывал духов из того времени, и вдруг — с неделю тому назад... жена принесла снизу «Повести Белкина»... Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался. «Выстрел», «Египетские ночи», «Капитанская дочка»!!! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман... роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен...» .

Уже в 1873 году Толстому казалось, что роман «начерно окончен» и нужно всего каких-нибудь две недели, чтобы он был «готов». Однако работа продолжалась, с большими перерывами, еще целых пять лет, до 1878 года, когда наконец «Анна Каренина» вышла отдельным изданием. Толстой не принадлежал к тем писателям, которые создают сразу основной корпус своих сочинений, а затем лишь совершенствуют и дополняют его подробностями. Под его пером все изменялось от варианта к варианту так, что возникновение целого оказывалось результатом «незримого усилия», или вдохновения. Невозможно иногда угадать в первоначальных набросках тех героев, которых мы знаем по роману. Вот, например, первый очерк внешнего облика Анны и ее мужа.

«Действительно, они были пара: он прилизанный, белый, пухлый и весь в морщинах; она некрасивая, с низким лбом, коротким, почти вздернутым носом и слишком толстая. Толстая так, что еще немного, и она стала бы уродлива. Если бы только не огромные черные ресницы, украшавшие ее серые глаза, черные огромные волоса, красившие лоб, и не стройность стана и грациозность движений, как у брата, и крошечные ручки и ножки, она была бы дурна».

Есть что-то отталкивающее в этом портрете. И как не похожа Анна из черновиков на образ Анны в завершенном тексте романа:

«Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении...»

И лишь в последней фразе этого описания мелькнуло что-то от первоначалыюго наброска:

«но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести».

И в Балашове, предшественнике Вронского, в черновых вариантах романа, кажется, нет ни одной привлекательной черты.

«По странному семейному преданию, все Балашовы носили серебряную кучерскую серьгу в левом ухе и все были плешивы... И борода, хотя свежо выбритая, синела по щекам и подбородку».

Невозможно себе представить Вронского в окончательном тексте романа не только в таком облике («кучерская серьга»), но и в такой психологической манере. Толстой набрасывал какой-то «условный», предельно резкий схематический очерк, который должен был на последующей стадии работы уступить место сложной живописной проработке деталей и подробностей так, чтобы целое совершенно изменилось. Он назвал Каренина «белым», а Балашова назвал «черным». «Она тонкая и нежная, он черный и грубый», — пишет Толстой в черновиках об Анне и Балашове. «Черный» — «белый», «нежная» — «грубый», — в этих общих понятиях намечается контур сюжета. Каренин на первых стадиях работы овеян сочувственным отношением Толстого, хотя он и его рисует несколько иронично.

«Алексей Александрович не пользовался общим всем людям удобством серьезного отношения к себе ближних. Алексой Александрович, кроме того, сверх общего всем занятым мыслью людям, имел еще для света несчастие носить на своем лице слишком ясно вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем».

В окончательном тексте романа Толстой убрал эту «слишком ясную вывеску», да и характер Каренина несколько изменился. В нем появились сухость, методичность, «машинальность» — отталкивающие черты иного рода. В черновых вариантах романа нет той широты исторических и социальных подробностей эпохи, которая придает «Анне Карениной» энциклопедический характер. Но есть одна общая идея которая осталась в черновиках как формулировка, но из которой как из корня, выросло многообразное современное содержании романа.

«Общественные условия так сильно, неотразимо на нас действуют, что никакие рассуждения, никакие даже самые сильные чувства не могут заглушить в нас сознания их».

Тем, кто близко наблюдал работу Толстого, казалось, что сразу же после прочтения «Отрывка» Пушкина он написал начало своего романа:

«Все смешалось в доме Облонских...»

И только позже предпослал этому началу свое рассуждение о счастливых и несчастливых семьях. В действительности, как это показывают новейшие исследования «творческой истории» романа, к теме пушкинского «Отрывка» («Гости съезжались на дачу...») Толстой подошел лишь в шестой главе второй части «Анны Карениной». Заметим, что второй вариант начала романа («Молодец-баба») открывается словами:

«Гости после оперы съезжались к молодой княгине Врасской...»

«Анна Каренина» — пушкинский роман Толстого, в самом глубоком значении этого слова (Пушкин «как будто разрешил все мои сомнения»). Поэтому было бы неверным сводить «влияние Пушкина» в «Анне Карениной» к одному только отрывку «Гости съезжались на дачу...». Или даже только к одной прозе Пушкина. Ведь сюжет романа в известной мере связан и с пушкинским «романом в стихах». Пушкин как бы подсказал Толстому форму современного свободного романа. В первоначальных набросках: героиню даже звали Татьяной. Толстой в своем романе дал полный простор и для «поэзии страсти», и для «поэзии брака», соединив оба эти начала своей животрепещущей «семейной мыслью». Он словно задумался с тревогой над тем, что сталось бы с пушкинской Татьяной, если бы она нарушила свой долг. «Страсти ее погубят», — говорил Пушкин о Вольской, героине отрывка

«Гости съезжались на дачу...».

«Ну-ка, — размышляет Левин, — пустите нас с нашими страстями, мыслями... без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного... Ну-ка, без этих понятий постройте что-нибудь!»

Левин вовсе не имел в виду Анну, когда думал о разрушительной силе страстей. Но в романе Толстого все мысли «сообщаются» между собой. Оказалось, что осуществление самых страстных желаний, требующих стольких жертв и такого решительного пренебрежения мнением окружающих, не приносит счастья ни Анне, ни Вронскому. Единственный упрек, который высказывает Анна Вронскому, состоит в том, что он «не жалеет» ее.

«По нашему сознанию сострадание и любовь есть одно и то же», — отмечал Толстой.

«Вронский между тем, — пишет Толстой, — несмотря на полное осуществление того, чего он желал так долго, не был вполне счастлив».

Кити однажды сказала об Анне:

«Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней».

И сама Анна всякий раз, когда чувствует, как является ей «дух борьбы», предсказывающий ссору с Вронским, вспоминает «дьявола». Из этого можно было бы сделать вывод, что Толстой хотел изобразить Анну как некую злую силу, как демоническую или роковую женщину. Но если бы Анна не понимала требований нравственного закона, не было бы у нее и чувства вины. Не было бы и никакой трагедии. А она близка Левину именно этим чувством вины, что и указывает на ее глубокую нравственную природу.

«Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват», — говорит Левин.

А разве не это чувство привело Анну в конце концов к полному расчету с жизнью? Она искала нравственную опору и не нашла ее.

«Все ложь, все обман, все зло».

Не только страсти ее погубили. Вражда, разъединение, грубая и властная сила общественного мнения, невозможность реализовать стремление к независимости и самостоятельности приводят Анну к катастрофе. Анна принадлежит определенному времени, определенному кругу, а именно — великосветскому аристократическому кругу. И трагедия ее в романе изображена в полном соответствии с законами, обычаями и нравами этой среды и эпохи. Анна иронично и здраво судит о собственном окружении:

«...это был кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин».

Впрочем, о набожности Лидии Ивановны, увлеченной спиритическими явлениями и «общением с духами», она была такого же скептического мнения, как об учености Каренина, почитывающего в свежем номере газеты статью о древних «евгюбических надписях», до которых ему, собственно говоря, не было никакого дела. Бетси Тверской все сходит с рук и она остается великосветской дамой, потому что в совершенстве владеет искусством притворства и лицемерия, которое было совершенно чуждо Анне Карениной. Не Анна судила, а ее судили и осуждали, не прощая ей именно искренности и душевной чистоты. На стороне ее гонителей были такие мощные силы, как закон, религия, общественное мнение. «Бунт» Анны встретил решительный отпор со стороны Каренина, Лидии Ивановны и «силы зла» — общественного мнения. Та ненависть, которую испытывает Анна к Каренину, называя его «злой министерской машиной», была лишь проявлением ее бессилия и одиночества перед могущественными традициями среды и времени. «Нерасторжимость брака», освященная законом и церковью, ставила Анну в невыносимо трудные условия, когда сердце ее раздваивалось между любовью к Вронскому и любовью к сыну. Она оказалась «выставленной у позорного столба» как раз в то время, когда в душе ее совершалась мучительная работа самосознания. Каренин, Лидия Ивановна и другие страшны не сами по себе, хотя они уже приготовили «комки грязи», чтобы бросить ими в Анну. Страшна была та сила инерции, которая не позволяла им остановиться, «сознать себя». Но в то же время они осуждали Анну с полным сознанием своего права на осуждение. Это право давали им прочные традиции «своего круга».

«Гадко смотреть на все это», — говорит Анна.

Социально-исторический взгляд Толстого на трагедию Анны был проницательным и острым. Он видел, что его героиня не выдержит борьбы со своей средой, со всей лавиной обрушившихся на нее бедствий. Вот почему он хотел сделать ее «жалкой, но не виноватой». Исключительным в судьбе Анны было не только нарушение закона «во имя борьбы за подлинно человеческое существование», но и сознание своей вины перед близкими ей людьми, перед самой собой, перед жизнью. Благодаря этому сознанию Анна становится героиней толстовского художественного мира с его высоким идеалом нравственного самосознания. Уже приготовляя рукопись романа к печати, Толстой вписал «эпиграф к первой части:

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Далее следовало начало первой главы:

«Все спуталось и смешалось в доме Облонских».

Затем он решительной чертой слил эпиграф о текстом и слегка изменил следующую фразу. Так возникли два кратчайших введения в роман — философское: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — и событийное:

«Все смешалось в доме Облонских».

«Анна Каренина» отделена от «Войны и мира» всего несколькими годами. Но если, по словам Н.К. Гудзия, «Война и мир» — это «апофеоз здоровой, полнозвучной жизни, ее земных радостей и земных чаяний», то в «Анне Карениной» «господствует настроение напряженной тревоги и глубокого внутреннего смятения». Кажется, что в романе, в противовес идиллическому представлению о «семейном счастье», Толстой задался целью исследовать феноменологию семейного несчастья. В одном из черновых вариантов он писал:

«Мы любим себе представлять несчастие чем-то сосредоточенным, фактом совершившимся, тогда как несчастие никогда не бывает событие, а несчастие есть жизнь, длинная жизнь несчастная, то есть такая жизнь, в которой осталась обстановка счастья, а счастье, смысл жизни — потеряны».

Тень разлада скользит по всей книге Толстого. Она особенно заметна именно в узком, домашнем кругу и принимает различные формы в доме Каренина, в семействе Облонского, в имении Левина, но остается «тенью», которая разъединяет близких людей. «Мысль семейная» приобретала особенную остроту, становилась тревожным фактором времени. Один из ранних набросков романа назывался «Два брака». Название впоследствии Толстой переменил, но тема двух браков осталась в романе. Это прежде всего семейные истории Анны Карениной и Левина. Кажется, что они построены по контрасту, что Левин как тип счастливого человека противопоставлен несчастному Каренину. Но это не совсем так. Семья Каренина разрушается, несмотря на все его усилия сохранить «обстановку счастья» в своем доме. Каренин был решительным сторонником «нерасторжимости брака».

«В вопросе, поднятом в обществе о разводе, — говорится в одном из черновиков романа, — Алексей Александрович и официально и частно был против».

Но Каренин, «и официально и частно», терпит поражение. Толстой как будто сочувствует Каренину и считает его взгляд на семью верным, но, не погрешив против истины, рисует его беспомощным перед новыми веяниями времени и живой жизни. Ему не удается сохранить даже и видимость «обстановки счастья» в своем доме. Левин тоже принадлежит к тем, кто считает брак нерасторжимым. Для него «обязанности к земле, к семье» составляют нечто целое. Но и он чувствует какую-то смутную тревогу, сознавая, что налаженный ход жизни нарушен. В семейной истории Левина главная роль принадлежит Кити. Кити не то что понимает Левина, а прямо угадывает его мысли. Они были как бы предназначены друг для друга. Казалось бы, лучших условий для счастья при молодости и любви нельзя себе представить. Но у Кити есть одна черта, которая предвещает несчастье Левина. Она слишком себялюбива и свое себялюбие переносит на весь домашний уклад в Покровском. Чувства Левина, его внутренняя жизнь представляются ей принадлежащими лишь его совести, до которой ей нет дела. Она по-своему воспринимает и хранит форму счастья, не замечая того, что внутренней содержание, «смысл жизни» постепенно ускользает от нее. И так было до поры до времени. Отношения с женой стали усложняться по мере того, как Левина захватывала и увлекала идея опрощения, отказа от собственности и разрыва с дворянством и усадебным укладом, по мере того, как он вступает на путь, который он называл «жизнью по совести». Если Каренин неудачлив в роли главы семьи, то Левину выпадает роль неудачника в «науке хозяйства». И как в семейном укладе он искал «опрощения», так в делах, касающихся хозяйства, приходит к мысли об «отречении»: «Это было отречение от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний...» Залог и истоки возрождения семейного начала писатель искал в жизни патриархального крестьянства. Так, «мысль народная» в «Анне Карениной» вырастает из зерна «мысли семейной». Мечта Левина об опрощении сливается с идеалом «трудовой и прелестной жизни».

«Левин часто любовался на эту жизнь, — пишет Толстой, — часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью...»

Во время сенокоса его поразило отношение крестьянина Ивана Парменова к жене, которая «вскидывала навилину высоко на воз», а тот «поспешно, видимо, стараясь избавить ее от всякой минуты лишнего труда, подхватывал, широко раскрывая руки, подаваемую охапку и расправлял ее на возу».

«В выражениях обоих лиц была видна сильная, молодая, недавно проснувшаяся любовь».

Любовь была счастливым открытием Левина, так же как печальным откровением Каренина было сознание того, что любви больше нет. Счастья нет и в новой, «незаконной семье» Вронского. Нет любви и в семействе Облонских.

«Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских», — пишет Толстой.

В этом мире, утратившем «смысл любви», тревоги Левина были особенно значительными. Ему иногда кажется, что «от него зависит переменить ту столь тягостную праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь», которую он впервые понял, глядя на Ивана Парменова во время сенокоса. Левин был уверен, что перемена эта зависит от него самого. Но жизнь распорядилась по-своему. Внутренней основой развития сюжета в романе «Анна Каренина» является постепенное освобождение человека от сословных предрассудков, от путаницы понятий и «мучительной неправды» законов разъединения и вражды. Если жизненные искания Анны окончились катастрофой, то Левин через сомнение и отчаяние прокладывает свою определенную дорогу к народу, к добру и правде. Он думает не об экономической или политической революции, а о революции духовной, которая, по его мнению, должна примирить интересы и создать «согласие и связь» между людьми вместо «вражды и несогласия».

«Надо только упорно идти к своей цели, и я добьюсь своего, — думал Левин, — и работать и трудиться есть из-за чего. Это дело не мое личное, а тут вопрос об общем благе. Все хозяйство, главное — положение всего народа, совершенно должно измениться. Вместо бедности — общее богатство, довольство; вместо вражды — согласие и связь интересов. Одним словом, революция, бескровная, но величайшая революция, сначала в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира. Потому что мысль справедливая не может не быть плодотворна».

«Теперь он, точно против воли, все глубже и глубже врезывался в землю, как плуг, так что уж не мог выбраться, не отворотив борозды», — пишет Толстой о Левине.

Трудно себе представить более глубокое и рельефное определение главной идеи романа, чем сопоставление исканий правды с извечным распахиванием почвы. Эта метафора — ядро социального, нравственного и художественного смысла «Анны Карениной». И, по контрасту, какой яркой и «мгновенной» была последняя метафора Анны, последнее ее «воплощение», осветившее всю ее быструю и несчастную жизнь: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла». Характеры и события в романе Толстого не укладываются в простые и однозначные определения. В разных обстоятельствах каждый из них раскрывается с новой и неожиданной стороны. Каренин — это тип «высшего сановника». Человек медлительный, осторожный и методичный, он обо всем успел составить ясные и недвусмысленные суждения. В его действиях есть механическая, «заведенная» последовательность, граничащая с равнодушием и жестокостью. Но из этого не следует еще, что в Каренине нет человеческих чувств. Он готов простить Анну и прощает ее, когда она была при смерти, он протягивает руку примирения Вронскому, берет на себя заботу о дочери Анны. И в характере Каренина есть своя психологическая динамика, столь характерная для героев Толстого. Не все сцены с Карениным даны в сатирическом освещении. Вронский больше видит и чувствует, чем слышит и говорит. Так, во время свидания с Анной в саду казенной дачи Вреде он вдруг заметил, что «глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля». Вронский любит «вести свои дела в порядке». Он хочет «учесться и уяснить свое положение, для того чтобы не запутаться» именно в то время, когда жизнь его совершенно запутывается. Толстой строго выдерживал логику характеров, определяя возможные варианты разрешения конфликтов. А возможности неожиданных и резких поворотов сюжета возникали на каждом шагу. У Левина есть свои искушения. Он готов был круто изменить жизнь. И тут перед ним возникали различные возможности, хотя у него не было еще готового ответа.

«Иметь жену? Иметь работу необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в общество? Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это? — опять спрашивал он себя и не находил ответа».

Герои Толстого всегда идут неизведанными путями, но смысл толстовского психологического анализа заключается в выборе единственных решений из множества свободных вариантов. Единственно возможный путь оказывается и наиболее характерным.

«Характер — это то, в чем обнаруживается направление воли», — говорил Аристотель.

Так, Левин находит ответы на вопросы и «закон добра» в своей душе. Роман завершается картиной мощной весенней грозы, когда Левин вдруг увидел звездное небо над своей головой. При каждой вспышке молнии яркие звезды исчезали, а потом, «как будто брошенные какой-то меткой рукой, опять появлялись на тех же мостах». И Левин почувствовал, что «разрешение его сомнений... уже готово в его душе». Дарья Александровна Облонская решила покинуть дом своего мужа. Такое решение вполне соответствовало ее настроению, но не характеру. В конце концов она предпочла худой мир доброй ссоре. Она не только осталась дома, но и простила Стиву. Долли называет его «отвратительным, жалким и милым мужем». Но иногда ей кажется, что все могло быть иначе.

«Я тогда должна была бросить мужа, — храбро рассуждает Долли, — и начать жизнь сначала. Я бы могла любить и быть любима по-настоящему. А теперь разве лучше?»

Толстой любуется искренностью Долли, не преуменьшая тяжести ее подвига. Роман Анны — «бросить мужа... любить и быть любимой по-настоящему» — не для Долли. Ее искушает мысль о разрыве — Анне является надежда на примирение. «Та не я. Теперь я настоящая, я вся», — говорит она в бреду. Но примирение Анны с Карениным так же невозможно, как невозможен разрыв Долли со Стивой. Кити Щербацкая уверяла себя, что она любит Вронского, и даже занемогла, когда он оставил ее. Между тем Долли была всегда уверена, что сердце Кити принадлежит Левину, для которого история его отношения к Щербацкой и вся история женитьбы была «мудренейшим делом», где он сам своим умом ничего решить не мог. И Долли оказалась пророчицей их счастья. Герои Толстого вовлечены в сложные отношения, где личные цели и страсти, «заслоняя фонарь» (а «фонарем» Толстой называл совесть человека), уводят их все дальше и дальше от настоящих целей жизни, пока они, наконец, не «опомнятся», как это сделал Левин. Толстой изображал жизнь во всей сложности ее отношений. В его романе нет «злодеев», как нет «Добротворовых» — этим нарицательным именем он называл вымышленные односторонние характеры, отвергнутые русским романом. Его герои несвободны в своих делах и мнениях, потому что результаты их усилий осложнены противоборствующими стремлениями и не совпадают с первоначальными целями. Так, он рисует Анну страдающей и искренней душой. Вот почему нельзя согласиться с теми критиками, которые называли писателя «прокурором» несчастной женщины, или, наоборот, — ее «адвокатом». В одном из писем он говорил, что Анна «оказалась дурного характера», что он «возится с ней» и что она «надоела ему». Он даже называет ее своей «воспитанницей». И заканчивает суждение о ней так: «Не говорите мне про нее дурного, или если хотите, то с ménagement (осторожностью), она все-таки усыновлена». Толстой не любил метафор как украшений стиля, но внутреннее строение его романа метафорично по своей природе. В каждой части «Анны Карениной» есть свои «ключевые слова», которые повторяются много раз и указывают на закономерные переходы в лабиринте сложной композиции романа. В первой части все обстоятельства складываются под знаком «путаницы». Левин получает отказ Кити. Вронский покидает Москву. Анна не может понять, «вперед едет вагон или назад». На перроне «метель и ветер рванулись ей навстречу». Из этой метели, которая «рвалась и свистела между колесами вагонов, по столбам из-за угла станции», выходит Вронский. И Левину так же, как его брату Николаю, хочется «уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей». Но уйти некуда. Во второй части события разворачиваются стремительно и неотвратимо. Левин замкнулся в своем имении в одиночество. Кити скитается по курортным городкам Германии. Один только Вронский торжествует, когда сбылась его «обворожительная мечта счастия», и не замечает, что Анна говорит: «Все кончено». На скачках в Красном селе Вронский неожиданно для себя терпит «постыдное, непростительное» поражение. Это была уже не «путаница», а нечто другое, о чем начал догадываться Каренин. «Он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта была — сама жизнь, мост — та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александрович». Положение героев в третьей части характеризуется как «неопределенное». Анна остается в доме Каренина. Вронский служит в полку, Левин живет в Покровском. Они вынуждены принять решения, которые не совпадали с их желаниями. И жизнь оказалась опутанной «паутиной лжи». «Я знаю его! — говорит Анна о Каренине. — Я знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я не доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он меня хочет опутать; пусть будет, что будет. Все лучше лжи и обмана!» Избираемая Толстым метафора — «путаница», «пучина», «паутина лжи» — освещает и всех вместе его героев, и каждого из них в отдельности особенно резким светом. Так, в первой части романа луч направлен на Левина, во второй — на Анну, в третьей — на Каренина. Но закономерная связь переходов от одного состояния к другому нигде не нарушается. В четвертой части романа между людьми, уже разделенными глухой враждой, устанавливаются отношения, разрушающие «паутину лжи», когда вдруг герои узнают друг в друге оскорбленных «ближних своих». Здесь рассказывается об отношениях Анны и Каренина, Каренина и Вронского, Левина и Кити, которые наконец встретились в Москве. «Да, вы только себя помните, — сказал Каренин, — но страдания человека, который был вашим мужем, вам не интересны. Вам все равно, что вся жизнь его рушилась, что он пеле... педе... пелестрадал». Эти слова смутили Анну. «Нет, это мне показалось, — подумала она, вспоминая выражение его лица, когда он запутался на слове пелестрадал...» Герои Толстого испытывают на себе воздействие двух враждебных сил: нравственного закона добра, сострадания и прощения и властной силы — «закона общественного мнения». Воздействие второй силы постоянно, а первая возникает лишь как прозрение, когда вдруг Анна пожалела Каренина и Вронский увидел его в новом свете — «не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным». Ведущая тема пятой части романа — «избрание пути». Анна уехала с Вронским в Италию. Левин женился на Кити и увез ее в Покровское. Совершился «полный разрыв» с прежней жизнью. Левин на исповеди слышит слова священника: «Вы вступаете в пору жизни, когда надо избрать путь и держаться его». Здесь же появляется художник Михайлов со своей картиной «Христос перед судом Пилата», которая была художественным, пластическим выражением самой проблемы выбора между «силой зла» и «законом добра». И сама тема «избрания пути», столь важная для пятой части и для всего романа, получает новое освещение и обоснование в тех сценах, где Анна и Вронский изображены как бы на фоне картины Михайлова. У Каренина уже не было выбора, но и он избрал если не свой путь, то свою участь. Он «не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на все отвечал согласием». «Два брака» — сюжет шестой части романа. Толстой рассказывает о жизни Левина в Покровском и жизни Вронского в Воздвиженском, а также о разрушении дома Облонского в Ергушове. Так нарисованы сцены жизни «в законе» и «вне закона», картины «правильной» и «неправильной» семьи... В седьмой части герои вступают в последнюю стадию духовного кризиса. Здесь совершаются события, по сравнению с которыми все другие должны были казаться ничтожными: рождение сына у Левина и смерть Анны Карениной, эти, по словам Фета, «два видимых и вечно таинственных окна: рождение и смерть». И наконец, восьмая часть романа — это поиски «положительной программы», которая должна была осветить переход от личного к общему, к «народной правде». Сюжетным центром этой части становится «закон добра». Левин приходит к твердому сознанию, что «достижение общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку». Толстой называл «Анну Каренину» «романом широким, свободным». В основе этого определения — пушкинский термин «свободный роман». В «Анне Карениной» нет лирических, философских или публицистических отступлений. Между романом Пушкина и романом Толстого есть несомненная связь, которая проявляется в жанре, в сюжете и в композиции. Толстой, по словам М. Б. Храпченко, «продолжал пушкинские традиции обновления формы романа, расширения его художественных возможностей». Не фабульная завершенность положений, а «творческая концепция» определяет в «Анне Карениной» выбор материала и открывает простор для развития сюжетных линий. Жанр свободного романа возникал и развивался на основе преодоления литературных схем и условностей. На фабульной завершенности положений строился сюжет в традиционном семейном романе, например, у Диккенса. Именно от этой традиции и отказался Толстой, хотя очень любил Диккенса как писателя. «Я никак не могу и не умею положить вымышленным мною лицам известные границы — как-то женитьба или смерть, — пишет Толстой. — ...Мне невольно представлялось, что смерть одного лица только возбуждала интерес к другим лицам и брак представлялся большей частью завязкой, а не развязкой интереса». Новаторство Толстого служило не разрушению жанра, а расширению его законов. Бальзак в «Письмах о литературе» очень точно определил характерные особенности традиционного романа: «Как бы ни было велико количество аксессуаров и множество образов, современный романист должен, как Вальтер Скотт, Гомер этого жанра, сгруппировать их согласно их значению, подчинить их солнцу своей системы — интриге или герою — и вести их, как сверкающее созвездие, в определенном порядке». Но в «Анне Карениной», так же как в «Войне и мире», Толстой не мог положить своим героям «известные границы». И его роман продолжался после женитьбы Левина и даже после гибели Анны. «Солнцем» толстовской романической системы является «мысль народная» или «мысль семейная», которая и ведет множество его образов, «как сверкающее созвездие, в определенном порядке». В 1878 году в журнале M. M. Стасюлевича «Вестник Европы» (№ 4—5) была напечатана статья «Каренина и Левин». Автором этой статьи был А. В. Станкевич, брат известного философа и поэта Н. В. Станкевича. Он доказывал, что Толстой написал вместо одного — два романа. Как «человек сороковых годов», Станкевич откровенно придерживался старозаветных понятий о «правильном» жанре. Он иронически называл «Анну Каренину» романом de longue haleine («романом широкого дыхания»), сравнивая его со средневековыми многотомными повествованиями, которые некогда находили «многочисленных и благодарных читателей». С тех пор философский и литературный вкус «очистился» настолько, что были созданы «непререкаемые нормы», нарушение которых не проходит даром для писателя. Грозный библейский эпиграф: «Мне отмщение, и Аз воздам» — появился в рукописях очень рано, правда, сначала немного в иной огласовке: «Отмщение Мое». Человек, преступивший нравственный закон, неизбежно подлежит наказанию. Вопреки французской пословице («понять значит простить»), создатель «Анны Карениной» понимает свою героиню, любит ее, но не прощает — только жалеет, отдавая суд над нею Всевышнему и ее собственной душе. И в тексте романа, и позднее, в сочинениях и беседах с разными лицами, Толстой утверждал, что наказание происходит от самого человека, из глубин его разума и совести — «изнутри». К такому самосознанию способен лишь нравственно требовательный человек (как Раскольников в «Преступлении и наказании» у Достоевского) и в меру нравственной требовательности. Поэтому Анна Каренина выше других, в сущности всех (кроме Левина) персонажей романа. Живут же Стива Облонский, Бетси Тверская, да и Вронский, Каренин, не испытывая никаких угрызений совести! Муж и любовник, конечно, страдают. Вронский, неожиданно для самого автора, даже стреляется (впрочем, все кончается благополучно), Каренин переживает свое унижение (но Толстой находит для выражения его чувств гениальную обмолвку — «перестрадал»). Не имеет смысла спор, длящийся больше века: права или виновата Анна? Права, поскольку она бесконечно правдива, честна, не может жить во лжи. Но и преступна, потому что нарушает вечные, незыблемые основы бытия. Толстой говорил, что любил в этом романе «мысль семейную». В рукописях к первой главе — эпиграф: «Женитьба для одних труднейшее и важнейшее дело жизни, для других легкое увеселение». Жизненные судьбы Анны и Левина сопутствуют друг другу в отрицании лжи, зла жизни, но резко расходятся в поисках истины и добра. На протяжении всего романа Левин приближается к истокам «обше-го» бытия, Анна же самым роковым образом от них отходит и попадает в паутину лжи, внешне и внутренне. «Естественная и простая» вначале, она в первых главах романа говорит только по-русски, нигде не переходя на французскую речь. Искренность ее поступков и мыслей противоречит условностям света так же явственно, как сама она в сцене на балу противостоит «тюлево-ленто-кружевно-цветной толпе» светских дам. Описания русской природы, метели в глубоком психологическом подтексте сопутствуют ей, как бы окутывая тем воздухом родины, в котором она только и может жить и дышать. Постепенно Анна утрачивает естественность и простоту: во втором томе появляются французские румяна и английская, французская речь; само заграничное путешествие с Вронским было для нее попыткой бежать от самой себя. Жизнь как бы надламывается у самых корней и, естественно, увядает. Левин, напротив, в конце обретает веру, как бы укореняется; отчаяние отступает. Искания Анны замкнуты в кругу личного счастья, счастья для себя, а это, на взгляд Толстого, порочный круг. «Анна Каренина» — роман «большого дыхания», «свободный», подобно «Евгению Онегину» Пушкина. В него без напряжения входила вся эпоха, разные события и судьбы переломного времени 1870-х годов. Параллельность, независимость развития судеб героев — кажущаяся. Про композицию романа Толстой написал одному из критиков, не увидавшему внутренних сопряжений, сцеплений: «Я горжусь, напротив, архитектурой — своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался. Связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи». В душевной жизни героев, «диалектике души», создателя «Анны Карениной» более всего привлекает борьба противоположных чувств и мыслей. Одни и те же люди, неожиданно для себя, вдруг проявляют разные, часто противоположные стороны своего характера и душевного облика. Героиня романа, прелестная, обаятельная, правдивая, умная женщина, человек большого, чистого сердца, оказывается вместе с тем ужасной — своей «бесовской» прелестью, эгоистической страстью и неизбежной ложью. Сила сострадания возрождает живую душу в Каренине — «министерской машине», черствой, окаменелой и мертвенной (сценой родов, когда Анна чуть не умерла и все как бы всё простили, восхищался Достоевский). Вронский, типичный представитель «золоченой молодежи петербургской», приученный жить по строго определенному кодексу правил, оказывается способным на поступки неожиданные и отчаянные (самоубийство, пренебрежение карьерой и т.п.). В центре романа — история любви-страсти: «О, как убийственно мы любим...» — сказал об этом любимый поэт Толстого. В отличие от «романа-эпопеи», какою была «Война и мир», «Анну Каренину» можно назвать «романом-трагедией». Знаменитой фразе «Все смешалось в доме Облонских» предшествует в самом начале первой главы толстовский афоризм: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая, семья несчастлива по-своему». Но счастливых семей нет. Создавая свой «семейный» роман, Толстой уже знал, что семейное счастье не спасает от мучительных размышлений над большими философскими, социальными и нравственными вопросами бытия. Счастливая семейная жизнь Левина (история его объяснения с Кита, венчание, отношение ко всему дому Щербацких — насквозь автобиографичны) не освобождает его от раздумий о смысле жизни, от тяжкого сознания вины перед народом, от поисков счастья, равного для всех людей. Всеобщая сумятица охватывает семейные отношения во всех слоях общества. Погибает героиня романа, разрушающая семью — ради призрачного «счастья»; в напрасных поисках семейного покоя надрывается Долли, истратившая свои душевные сачы на то, чтобы уберечь от развала «дом Облонских»; Левин — счастливый муж и отец — прячет шнурок, чтоб не повеситься на нем, и убирает с глаз долой ружье, чтобы не застрелиться. Счастливая семья — это, на взгляд Толстого, крестьянская семья: вместе с Левиным, мечтающим жениться на крестьянке, автор восхищается любовью и радостным крестьянским трудом на земле Ивана Парменова и его молодой жены. Но прав был Н.Н.Страхов, когда, повторяя, как эхо, сказанное в романе, писал: «Только мир крестьян, лежащий на самом дальнем плане и лишь изредка ясно выступающий, только этот мир сияет спокойною, ясною жизнью, и только с этим миром Левину иногда хочется слиться. Он чувствует, однако, что не может этого сделать». Трагический сдвиг переломной эпохи («все это переворотилось и только укладывается») с одинаковой силой ощущается в повествовании о прерванной жизни Анны и о счастливой судьбе Левина. Художественные образы, создаваемые воображением писателя, не только воплощают «правду», но раскрывают тайны бытия, обнаруживают скрытые пружины, связи и законы. Образ становился и символическим знаком. В «Анне Карениной» их множество: железная дорога и вообще железо, всякие предзнаменования и вещие сны, таинственные изменения на небесном своде. Человек, задавленный поездом; Фру-Фру, погибшая от неосторожного движения Вронского; взлохмаченный мужичок, копошащийся над железом, — все это с необъяснимой ясностью предвещает гибель Анны. «Прекрасный ужас» метели, сопровождающий ее первое объяснение с Вронским; блеск ее глаз, напоминающий огонь пожара (блеск этот она сама видит в темноте!); натянутая струна, вот-вот готовая лопнуть; пропасть, в которую, она чувствует, что летит, не в силах остановиться; свеча, вспыхивающая особенно ярким пламенем перед тем, как погаснуть; мрак, вдруг охватывающий собою все — в том трагическом строе образов и картин жизнь обнажена, выражаясь языком Тютчева, «с своими страхами и мглами». В ту пору Толстой не случайно увлекался философией Артура Шопенгауэра. Но пессимистические выводы — не последние выводы в «Анне Карениной». Издатель «Русского вестника»,- где печатался роман, обнаружил полнейшее непонимание его смысла, когда заявил, что со смертью героини роман, собственно, кончился. «Мысль народная», которая развивается в «Анне Карениной» вместе с «мыслью семейной» и в сущности определяет развитие этой семейной мысли, провозглашает жизнеутверждающую общечеловеческую правду как истинное миропонимание. Трагедия в «Анне Карениной» побеждается эпосом, оптимистическая философия пересиливает пессимизм. Мрачный общий фон, исполненный зловещих предчувствий, исчезает, когда в роман входит деревенский мир Левина и вместе с ним мир крестьянской жизни и труда. И тогда Левину открывается небо—то самое небо, которое еще в «Войне и мире» символизировало постижение истинного смысла бытия, преодоление эгоистических, личных стремлений, разобщающих людей. Строй символических образов становится светлым и жизнеутверждающим. Таинственные изменения облака, напоминающего перламутровую раковину, сопровождают и как будто поясняют смысл размышлений Левина о «прелестной» крестьянской жизни; «высокое, безоблачное небо» подтверждает ему справедливость слов, сказанных подавальщиком Федором: «один человек только для нужды своей живет, хоть бы Матюха, только брюхо набивает, а Фоканыч — правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит». «Знакомый треугольник звезд и проходящий в середине его млечный путь» убеждают Левина в мысли о том, что его жизнь не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который он властен вложить в нее. Человек может быть счастлив на земле, если помнит о небе — обшей жизни мира. Этой мыслью будут проникнуты все сочинения Толстого после «духовного перелома», совпавшего со временем окончания романа. В 1879 г. начата «Исповедь». Образ мыслей положительного героя времени, как он представляется создателю «Анны Карениной», противостоит и легкомыслию Облонского, и хищническим повадкам купца Рябинина, и усвоенным Вронским «новым» капиталистическим методам ведения хозяйства. От своего положительного героя Толстой требует в 70-е гг. не только заинтересованности народной жизнью, духовного единения с народом (как это было в период создания «Войны и мира»), но и непосредственного труда вместе с крестьянами на земле. Хотя еще не сталкивает в непримиримом конфликте барина и мужика; это будет сделано позднее, в романе «Воскресение». Уже наиболее проницательные современники заметили в «Анне Карениной» изменение художественного стиля: его сжатость, чистоту, ясность. Об этом убедительнее всех писал К.Н. Леонтьев в «критическом этюде», опубликованном 13 лет спустя в том же «Русском вестнике», где появился впервые роман. В очищении от «гоголевщины», избыточности деталей критик увидел признаки освобождения художника от «обшей манеры» русской «реалистической школы» и ставил потому «Анну Каренину» выше «Войны и мира». Между тем «яркий реализм» Толстой назвал в письме 1875 г. М.Н. Каткову своим «единственным орудием». Правда, этот яркий реализм каким-то чудесным образом сочетается в «Анне Карениной» с картинами-символами, а собственно в стиле, языке явно проглядывает опыт, обретенный мастером в начале 70-х гг. при работе над рассказами для детского чтения. В манере повествования — подчеркнутая, «пушкинская» объективность. «Ни пафос, ни рассуждения я не могу употреблять», — сказано в том же письме. Но и то и другое было в «Войне и мире», будет позднее и в романе «Воскресение». «Анна Каренина» воплощена в разных видах искусства. Многие художники делали иллюстрации: М.А. Врубель, Н.И. Пискарев. Н. Тырса, К.И. Рудаков, А.А. Самохвалов. В Московском Художественном театре В.И.Немирович-Данченко поставили инсценировку с А.К. Тарасовой в главной роли (1935 г.; фильм-спектакль — 1953 г.). Трудно перечислить другие инсценировки, отечественные и зарубежные, как и фильмы, в том числе делавшиеся выдающими ся режиссерами с участием первоклассных артистов (Грета Гарбо, Вивьен Ли, Татьяна Самойлова, Юрий Яковлев, Николай Гриценко). Бесспорной удачей стал балет Р.К. Щедрина, поставленный в Большом театре с М.М. Плисецкой в главной роли (1972 г., экранизация — 1974 г.). В 1950-е гг. американская труппа «Современные танцовщики» показала балетные сцены по телевидению Сан-Франциско. Существует несколько опер (чешские, итальянские, венгерский, французский композиторы).

Жданов В.А., Зайденшнур Э.Е «История создания романа «Анна Каренина» (1955): «Я горжусь... архитектурой — своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался», — так оценил Толстой свой труд по окончании «Анны Карениной». Во время работы над романом вдохновение сменялось упадком, когда «Анна Каренина» становилась автору «противна», он называл ее «пошлой» и говорил, что она ему надоела «как горькая редька». Так бывало в те дни, когда «болезнь внутренняя — слабость порыва» охватывала Толстого. «Болезнь» проходила, и Толстой смело шел широкой дорогой созидания, воздвигая здание непревзойденного совершенства. Установилось в литературе о Толстом убеждение, что Толстой задумал этот роман еще за три года до того, как приступил к работе над ним. Поводом для такого толкования послужила запись в дневнике жены писателя, относящаяся к 1870 г.: «Вчера вечером он [Толстой] мне сказал, что ему представился тип женщины замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины»2. Приведенные слова не могут свидетельствовать о полной преемственной связи того замысла с идеей «Анны Карениной». В дневнике четко сказано о невиноватой женщине, а в первом наброске романа поставлен вопрос о виновности замужней женщины, полюбившей другого мужчину. Бесспорна некая общность замысла в смысле интереса Толстого в обоих случаях к судьбе замужней женщины, но решение намечалось разное. Первый замысел, очевидно, остался неосуществленным. Толстой начал «Анну Каренину» под впечатлением пушкинского наброска «Гости съезжались на дачу...». Этот факт давно известен, но...

Первое сообщение о работе над романом «Анна Каренина» в письме Л.Н. Толстого к Н.Н. Страхову от 25 марта 1873 г. долго существовало ошибочное представление, будто, прочитав этот отрывок, Толстой тотчас же написал начало нового произведения: «Все смешалось в доме Облонских...», добавив лишь позднее столь знакомое всем вступление о счастливых и несчастливых семьях. Словом, якобы роман с первого же наброска открывался сценой в доме Облонских, и далее развивался по той канве, которая теперь известна по завершенному роману. Эта версия впервые появилась в популярной в свое время книге личного знакомого Толстых П.А. Сергеенко «Как живет и работает граф Л. Н. Толстой», изданной в 1898 г., и с тех пор закрепилась в литературе об «Анне Карениной». Анализ рукописного фонда «Анны Карениной» дал возможность правильно установить ход творчества. О том, как он начал писать новый роман, рассказал сам Толстой. Однажды в его руках оказался пятый том сочинений Пушкина, издания П. В. Анненкова. Дальше приводим слова самого Толстого: «Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется седьмой раз), перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда так не восхищался: «Выстрел», «Египетские ночи», «Капитанская дочка»!!! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу...». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели». Однако для создания нового произведения потребовалось не две недели, а целых пять лет. Путь творчества был сложный, но закономерный. Рассказ Пушкина подсказал начать действие со сцены в гостиной, где собралось общество после театра. Среди гостей были супруги Ставровичи и Балашов (будущие Каренины и Вронский). Их отношения бросились в глаза окружающим (сцена напоминает салон Бетси Тверской во второй части завершенного романа). Дальше описаны скачки и только намечены главы, в которых говорится о беременности будущей Анны, об отъезде ее мужа в Москву, о родах. Ставрович дает развод жене, но второй брак не принес счастья. Страдали и первый муж и новые супруги. Однажды первый муж пришел к ней и сказал, что развод был ошибкой («связь наша не прервана... все мы наказаны»). Через несколько дней она покончила с собой; в Неве нашли ее тело. Проблема будущего произведения ясна: нерасторжимость брака; второй брак греховен при живом первом супруге. Первый набросок не имеет заглавия, второй назван «Молодец баба»; появилась фамилия Карениных, имя героини Нана (Анастасия), Вронский носит фамилию Гагин; заглавие не получило развития. Начато с той же сцены в великосветском салоне (она здесь более детализована). Рассказ доведен до объяснения Карениных по возвращении домой, когда муж понял, что «сущность несчастия совершилась». Вслед за окончанием рассказа о драматическом вечере использован интересный композиционный прием. По схеме первого наброска вслед за вечером в аристократическом доме и объяснением Ставровичей (Карениных) развертываются события дня скачек, довольно подробно в раннем варианте описанные. Автор, решив следовать этой схеме и в эскизе «Молодец баба», не стал заново создавать комплекс происшествий, относящихся к скачкам, а условно приложил ко второму варианту материал первого как продолжение наброска «Молодец баба», никак не обрабатывая, не меняя имен, — действительно условно. Это единственно чем можно было воспользоваться из первого наброска. Последующее едва там намечено, что побудило Толстого писать продолжение заново. Муж уехал в Петербург, Нана продолжала встречаться с Гагиным на даче. После ее возвращения в Петербург, Гагин приходил в дом Карениных. Драматическая встреча Гагина с Карениным в подъезде. Тяжелое настроение Нана перед родами, ее беседа с Гагиным о предстоящем. Вслед за этой сценой начата новая глава, для которой написана только одна фраза: «Несколько недель перед родами Алексей Александрович по поручению государя уехал на ревизию». Такими словами кончается второй вариант будущего произведения. Все шло гладко, многое напоминает соответствующие главы законченного романа, и вдруг работа прерывается в разгаре ее. Очевидно нарастало недовольство, и можно представить себе ход тревожных размышлений. Роман начат с кульминации, с того момента, когда определились отношения главных персонажей. Нет отхода в предысторию, действие развивается вперед к трагической развязке, и остается неизвестным, когда, при каких условиях произошла первая встреча будущей Анны и Вронского и как начала складываться драматическая ситуация. Это должно было беспокоить автора. Имеется и другой, еще более важный повод. Замысел не мог оставаться в рамках узкосемейной проблемы. У Толстого он строится на конкретной социальной почве, и первые наброски нового произведения вполне отвечали такому требованию: семейная тема решается в условиях высшего света, преследующего и Анну и ее первого мужа. Следовательно, дальнейшее обличение великосветского мира обеспечено. Однако замысел вырастал в произведение большого масштаба, и Толстого не удовлетворяли узкие рамки дворянского мира, он стремился охватить различные общественные круги и остановился на самой близкой ему среде, помещичье-крестьянской. Возник эмбрион темы Левина. Начиная роман, Толстой сосредоточил внимание на семейном вопросе, порочно решаемом в порочном обществе; теперь его захватила возможность отразить другую, самую важную сторону жизни пореформенной России, при этом не только не пренебрегая семейной проблемой, но создав антитезу Карениным. С появлением образа будущего Левина произведение получило неограниченные возможности для всестороннего развития. Произошло это не сразу. Поиски начались в третьем варианте, резко отличающемся от второго. Действие происходит в Москве у Гагина, куда приехала мать Гагина (знакомая нам фамилия) благословить сына на брак с княжной Щербацкой. В то время гостил у Гагина его приятель Костя Нерадов, привезший на сельскохозяйственную выставку телят собственной выкормки. Он «не такой, как все люди», он стремился «разрабатывать русскую мысль». И душевным складом и внешностью он напоминает будущего Левина. Своеобразие отношений Гагина и Нерадова (Вронского и Левина) в том, что они оба влюблены в Кити Щербацкую, и это не мешало их дружбе. Набросок остался в зачаточном состоянии, и даже заглавие условно: N.N. Все-таки значение его велико: введена новая важная тема ищущего смысл жизни помещика, будущего Левина. От ранней сюжетной линии перенесен сюда будущий Вронский, но в другой стадии его жизни — до знакомства с Карениной. Это уже намек на предысторию, импульс к развитию действия в этом направлении. Появились драматургические предпосылки для широкого охвата и личных, и социальных проблем. Композиционный переход очень легкий: достаточно отменить встречу сына с матерью дома и направить Гагина на вокзал, где он встретит мать и познакомится с Карениной. В четвертом варианте совершился отход в предысторию, и замысел в его широком охвате определился. В этом наброске впервые появляются заглавие «Анна Каренина» и эпиграф «Отмщение Мое». Подзаголовок «роман» свидетельствует о намеченном масштабе разраставшегося произведения. На этот раз автор нашел другой зачин, нередко им применявшийся: открыть действие боковой темой, легко объединяющей главные сюжетные линии и благодаря этому получающей самостоятельное значение, как один из концентрических кругов. Действие начинается с пробуждения Степана Аркадьича Алабина на другой день после ссоры с женой, обнаружившей его неверность. Сборы в «присутствие», разговор с камердинером и с дочкой. Ожидание приезда его сестры Карениной, вызванной братом в надежде на посредничество. Московский вокзал. Знакомство Гагина и Анны (впервые в четвертом варианте она получила это имя). Продолжением взят третий вариант: только что приехавшая мать Гагина в доме сына, там же Костя Нерадов. Так третий набросок начала стал естественным продолжением нового варианта. Толстой пишет дальше. Вслед за сценой приезда с вокзала Гагина с матерью, создается эпизод приезда Анны с братом в дом к Алабиным. Там происходит разговор Анны и Долли с целью примирить ее с Стивой, затем знакомство Анны с Кити и их беседа о двух претендентах на руку Кити. Две новые сцены: бал у генерал-губернатора и отъезд Анны в Петербург и дальше, — болезнь Кити. На этом закончился четвертый вариант начала. Он не получил дальнейшего развития. Быть может одной из причин была ложная ситуация в отношении Гагина и Нерадова: Гагин собирался жениться на Кити Щербацкой, в нее же влюблен Нерадов, и это не порождает конфликта между ними. Необходимо было изменить расстановку сил: не благодушие, а столкновение соперников. Создается пятый вариант начала. Наметившийся тип своеобразного помещика подсказал мысль начать роман с него. Изменились имена двух персонажей: Гагин заменен Удашевым, Нерадов — Ордынцевым7. Резко изменилась ситуация Удашев — Кити — Ордынцев. Заглавие утвердилось: «Анна Каренина»; тот же эпиграф, подзаголовок: «роман», обозначение: часть первая, глава 1 и эпиграф к первой главе о женитьбе, как о труднейшем деле жизни. Первая страница этой рукописи чрезвычайно интересна как иллюстрация экспрессии, с которой работал Толстой. В ней несколько начал и в конце концов все зачеркнуто. Действие пятого варианта открывается выставкой скота в Зоологическом саду в Москве, куда приехал Ордынцев со своими телками и быком. Приводим схему всего варианта в его первоначальном виде. Выставка скота в Зоологическом саду. На выставке Ордынцев встречается с Алабиным, который рассказывает ему о своей семейной размолвке. Ордынцев у себя в гостинице. Мечты о Кити, о браке. Вечер у Щербацких. Встреча Ордынцева с Удашевым, — они теперь не приятели, а соперники. «С чувством боли и стыда» Ордынцев уехал в деревню. Негласно решилась судьба Кити и Удашева. Приезд в Москву Анны и матери Удашева. Встреча на дебаркадере. Только теперь возникла мысль ввести в сцену на дебаркадере новый эпизод: несчастный случай на железнодорожных путях. «Алабин едет встречать. Удашев за матерью. Несчастье на железной дороге», — так помечено на полях новой рукописи. Сцена встречи на дебаркадере заново написана. Состояние рукописей позволяет с весьма большой долей вероятности восстановить дальнейший процесс работы. Закончив сцену на дебаркадере, Толстой присоединил к вновь созданному материалу окончание предыдущего, четвертого варианта: Анна у Алабиных, бал, отъезд Анны в Петербург, встреча в пути с Удашевым. Болезнь Кити, решение Щербацких ехать за границу на воды для лечения Кити. Так создалась рукопись, соответствующая по содержанию первой части завершенного романа. В конце рукописи отрывистые заметки к плану описания деревенской жизни Ордынцева: «Весна. Летит птица. Бабы не загорели, овсы сеют. Не поспевали следить. Ордынцев в себе предпринимает чистку, и работы мировым судьей, и разумно, хотя...» Оборвано на полуфразе. Может возникнуть предположение, не завершилось ли этим пятое начало романа. Анализ ранних рукописей опровергает такое предположение и дает возможность проследить дальнейший процесс работы. Имеется еще одна большая рукопись, несомненно относящаяся к тому же этапу работы. Она начинается с описания поездки Алексея Александровича Каренина на ревизию. Таким образом при сопоставлении двух в одно время созданных рукописей обнаруживается большой ничем не заполненный разрыв действия. Пробел огромный. От намеченной поездки Щербацких на воды действие переносится к отъезду Каренина на ревизию. Вспомним достаточно развитой второй вариант начала романа, содержание которого — рассказ о петербургских событиях в жизни Карениных, начиная с вечера у княгини Врасской (будущей Бетси Тверской) до отъезда Каренина на ревизию перед родами Анны, что составляет в общих чертах содержание второй, третьей и начала четвертой частей завершенного романа. Вот этот-то второй вариант, вместе с вошедшим в него ранее эпизодом из первого наброска, и заполнил существовавший пробел. Всю ранее написанную часть Толстой не перерабатывал, не стремился согласовывать старое с новым в деталях, в именах персонажей, а стал непосредственно продолжать. Старая рукопись закончилась так: «Несколько недель перед родами Алексей Александрович по поручению государя уехал на ревизию». С того же самого момента продолжено повествование: «Алексей Александрович устроил себе в министерстве дело ревизии по губерниям и уехал, рассчитывая вернуться к Петербург уже после родов Анны Аркадьевны». Теперь поездка Каренина описывается подробно. Из больших отступлений наметившейся фабулы от завершенного произведения можно отметить такие: Каренин, как и в первом наброске, дает жене развод. С семьей Ордынцева читатель впервые встречается в его имении. О предложении и свадьбе Ордынцева и Кити ничего не рассказано. Только впоследствии Кити вспоминает в семейном кругу о том, как Ордынцев сделал ей предложение в имении дядюшки. Когда жених с невестой возвращались из имения дядюшки, они встретили Удашева, ехавшего договариваться со священником о венчании его с Анной. Каренин и Анна, вышедшая замуж за Удашева, встретились в игрушечном магазине в день рождения сына. Смешное положение Каренина в свете. В обществе одни признали Анну, другие отвернулись от нее как от разведенной. Свидание Анны с матерью Удашева, которая отвергла ее. Самоубийство Анны. Ордынцевы в Москве. Кити задумала устроить примирение света с Анной. Ордынцев прибежал домой с известием о теле, найденном на рельсах. Таков конец раннего варианта романа, являющегося первой законченной редакцией «Анны Карениной». Обозначился стройный путь развития нового произведения, приведший к первой полной редакции: первый вариант начинается наброском, наметившим схематично ход событий, разыгравшихся в Петербурге. Во втором, начавшемся с той же позиции, условно взят из первого варианта день скачек, и рассказ доведен до отъезда Каренина в Москву перед родами Анны. Третий и четвертый переносят события в предысторию, в Москву. Наконец, пятый, в котором использованы все предыдущие, заканчивается смертью Анны. Такова схема первого периода работы Толстого над романом. Истории создания «Анны Карениной» посвящены капитальные исследования; здесь мы ограничиваемся кратким обзором. После пяти различных вариантов начала произведения и поисков его общей композиции Толстой изменил метод. Уже достигнуто главное, определились две ведущие сюжетные линии: Каренины — Левин, и третья, их объединяющая, — Облонские. Писатель сосредоточил теперь внимание на отдельных частях романа. Шестой вариант, если продолжить ранее принятый счет, касается только первой части, и дальнейшее наблюдение следует вести по вариантам частей, сцепленных общей идеей. Зачин с выставкой скота в Зоологическом саду таит в себе опасность превратить самобытного помещика в доминирующую центральную фигуру, что может нарушить единство действия двух контрастирующих сюжетных линий, и Толстой возвращается к намеченному раньше началу с боковой линии, — с пробуждения непутевого Степана Аркадьевича, который в тот же день встретится со своей сестрой на вокзале, и с будущим Левиным в «присутствии». (Начало с семейной ссоры Алабиных наметилось еще в исправлениях пятого варианта.) Зоологический сад выполнит другую функцию, он послужит поэтической встрече Кити с Левиным, и вообще почти все составные элементы ранних набросков будут использованы. Для иллюстрации напряженного труда писателя можно отметить, что над первой частью, включая первые рассмотренные пять вариантов, Толстой работал на протяжении десяти редакций, не считая корректур, вторая и пятая части сохранились в пяти редакциях каждая, редакций остальных частей несколько меньше. Рукописный фонд романа составляет 2560 листов. В творчестве Толстого, идейно целеустремленном, нет ничего лишнего, что могло бы жить изолированно от цельного организма, нет и мало значительных штрихов. Процесс создания романа — гигантский труд, который мы можем изучать по творческим рукописям. По словам Толстого, даже «последняя работа отделки очень трудна и требует большого напряжения», но «в этой работе есть своего рода вершина, которой достигнув с трудом, уже нельзя остановиться, и, не останавливаясь, катишься до конца дела». Работа над «Анной Карениной» началась в марте 1873 г. и продолжалась в апреле. Затем последовал перерыв в несколько месяцев. 23 сентября, когда Толстой вернулся к начатому роману во второй раз, последовало заявление автора о том, что он «кончает роман». Но до этого было очень далеко, и 16 октября жена писателя сообщила сестре: «Роман совсем заброшен». Известие от 13 декабря: «Моя работа с романом на днях только пошла хорошо в ход». Она продолжалась с такими же перерывами и в феврале 1874 г. Толстой снова, в третий раз, считал роман готовым. Даже решил печатать его отдельной книгой. Как ни был Толстой уверен в том, что произведение закончено, он смог отправить в набор только первую часть его. Из типографии уже получена корректура, а интерес к роману снова иссяк, и естественно, что из начатого издания ничего не вышло. Опять смена настроений: то «стоит кончить», то «так напутал, что должен был бросить». Да еще мешало увлечение педагогией. В конце 1874 г. первые главы далеко не законченного произведения были отданы в «Русский вестник», Толстой «поневоле» занялся романом, чтобы успевать за журналом. В первых четырех книжках 1875 г. опубликованы первые две части и начало третьей. Толстой интенсивно работал над ними. Наступил длительный перерыв — опять та же неустойчивость настроения. То автор «налаживается писать», то он готов кричать: «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил «Анну Каренину»». «Невыносимо противно», то в середине декабря «начинает заниматься романом». Наконец послано для январской книжки 1876 г. окончание третьей части. В февральском номере журнала появляются первые пятнадцать глав четвертой части. И тут же снова стенания: «Моя Анна надоела мне как горькая редька. Я с нею вожусь как с воспитанницей, которая оказалась дурного характера; но не говорите мне про нее дурного или, если хотите, то с ménagement, она все-таки усыновлена». Какое настроение ни владело бы автором, надо выполнять обязательства перед редакцией, забрасывавшей Толстого письмами. Толстой «не разгибаясь» сидит над мартовской книжкой, для которой отправил последние главы четвертой и начало пятой частей. Новые муки творчества в период подготовки материала для следующего номера журнала: «Я с страхом чувствую, что перехожу на летнее состояние; мне противно то, что я написал, и теперь у меня лежат корректуры на апрельскую книжку, и боюсь, что не буду в силах поправить их. Все в них скверно, и все надо переделать, и переделать все, что напечатано, и все перемарать, и все бросить, и отречься, и сказать: «Виноват, вперед не буду, и постараться написать что-нибудь новое, уж не такое нескладное и ни то ни семное». Как бы там ни было, корректуры вовремя возвращены, и в апрельской книжке напечатано продолжение пятой части. Наступил новый перерыв, — и летние месяцы мешали («не могу понять, как я писал зимою»), и поездка в Самарскую губернию. Только в первых числах сентября ему «писать как будто очень хочется», но лишь в октябре он «собирается писать», испытывая недоверие к своим силам. «Или совсем худо, или сон перед хорошим периодом работы». Наконец наступил счастливый день: «Сегодня [20 ноября], не пивши еще кофе, сел за стол и писал, писал более часу». Три недели спустя: Толстой «оживленный и сосредоточенный, всякий день прибавляет по целой главе». В декабрьской книжке «Русского вестника» напечатаны последние десять глав пятой части. Толстой начал мечтать о скором конце романа, чтобы «опростать место для новой работы», и он отделывает материал для трех первых книжек журнала в 1877 г., заканчивая в мартовском номере публикацию седьмой части. Осталась последняя, называвшаяся вначале эпилогом. Из-за содержания эпилога у автора возник конфликт с издателем. М. Н. Катков был недоволен отрицательным освещением добровольческого движения в России в пользу восставших сербов и отказался печатать в таком виде последнюю часть романа. В пятом номере «Русского вестника» появилась анонимная заметка — «Что случилось по смерти Анны Карениной» — в которой сообщалось: «В предыдущей книжке под романом «Анна Каренина» выставлено «Окончание следует». Но со смертью героини собственно роман кончился. По плану автора следовал бы еще небольшой эпилог листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский в смущении и горе после смерти Анны отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа». Толстой забрал рукопись, и восьмая часть «Анны Карениной» вышла отдельной книжкой. Еще до выхода в свет восьмой части стали готовить отдельное издание романа, для него воспользовались печатным текстом «Русского вестника», и на полях, между строк и на отдельных листах стали вносить в него исправления сам Толстой и Н.Н. Страхов. В январе 1878 г. «Анна Каренина» вышла первым отдельным изданием. История создания произведения — это по сути дела проблема мастерства в самом широком ее понимании. Тема эта безмерна, и ее можно здесь только наметить. Основной стимул творчества Толстого — искание художественной правды. «Истинное художественное произведение — заразительное — производится только тогда, когда художник ищет — стремится». Для Толстого процесс создания произведения — «это опыт в лаборатории»: надо поставить героев «в необходимость решения жизненного, нерешенного еще людьми вопроса, и заставить их действовать, посмотреть, чтобы узнать, как решится этот вопрос». Толстой никогда не знал, куда его «заведет» то, что он пишет. Он считал, что писатель должен жить жизнью «описываемых лиц», описывать «в образах их внутренние ощущения, и сами лица сделают то, что им нужно по их характерам сделать, т. е. сама собою придумается, явится развязка, вытекающая из характера и положения лиц». «Не ломайте, не гните по-своему события рассказа, а сами идите за ним, куда он ни поведет вас», — советовал Толстой и сам так работал. Первые пять редакций — самый важный этап в истории создания романа. В них определились основные проблемы и найдена форма художественного претворения. С каждым новым вариантом расширялся охват социальных тем, углублялись вопросы, намечавшиеся еще в первых вариантах. По мере раскрытия внешней жизни Анны после ее знакомства с Вронским появилась (это произошло в третьей редакции второй части романа) характеристика трех кружков высшего света, в котором вращалась Анна: служебно-официального, религиозно-ханжеского и кружка, близкого к нарождающейся буржуазии. Такая дифференциация дала возможность в дальнейшем показывать жизнь высшего света в его разнообразии и борьбу Анны с теми, кто ее окружал. Сильнее начали звучать ноты обличения светских гостиных. Каренин и окружающие его лица дали основание все с большей страстностью обрушиваться на высший свет и бюрократию, характеризуя с разных сторон социальную среду, воспроизведенную в исторически точной обстановке. Образ Вронского помогает создать обличительную картину жизни кружка аристократической военной молодежи. Общественные проблемы, связанные с темой Левина, продолжали от редакции к редакции нарастать. Одни явления разносторонне освещались при изображении его сельской жизни, другие — в рассказе о пребывании Левиных в Москве. Открылась панорама жизни московской интеллигенции, показанная в разных ее аспектах. В шестой части романа гости Левина, Облонский и Васенька Весловский, вместе с хозяином едут на охоту. Все предвещает беспечную прогулку, а вместо того начался разговор на самую злободневную тему — о железнодорожных концессиях, о крупной буржуазии, о столкновении с ней столбового дворянства. Так же и в Воздвиженском у Вронского. Вполне естественно, что гостье, Долли, надо показать имение, и тщеславный хозяин демонстрирует свои нововведения, но благодаря этому до конца раскрывается барская, в корне фальшивая филантропия, обнажается беспочвенность попытки новых приемов барского землепользования. И дворянские выборы, на первый взгляд воспринимающиеся как вставной эпизод, органически связаны с развивающимся сюжетом, так как встреча на выборах Левина и Вронского обеспечивает единство действия в плане личном и широко общественном. Восьмая часть посвящена славянскому вопросу, острозлободневному в то время, в связи с сербско-турецкой войной. В ранних редакциях свое отрицательное отношение к начавшемуся в России добровольческому движению Толстой выразил в публицистической форме. Затем публицистическое вступление было переработано в художественную сцену проводов добровольцев. В этой сцене в последний раз появляется Вронский, отправляющийся добровольцем на войну. Такова мощная сила социальных проблем, наполнивших весь роман. В процессе развития этих проблем не только расширялись границы правдивого отражения общих явлений эпохи, но и личные конфликты действующих лиц, задуманные в плане психологическом, постепенно перерастали свою первоначальную роль и получали новое, социальное звучание. Такую судьбу претерпели и образы Каренина, Вронского, Анны. Супруги Каренины и Вронский в первых вариантах резко отличаются от выведенных в завершенном произведении. По первому наброску облик будущей Анны нарисован в непривлекательном виде — ее внешность, манеры не располагают к ней читателя, и разговоры об Анне в обществе закрепляют отрицательное впечатление. «Она дурно кончит», «она дурно кончила» — говорят о женщине, в манерах которой проскальзывает вульгарность, а в одежде что-то «вызывающе дерзкое». Таким рисовался сначала обаятельный в будущем образ героини. В первом наброске все создает неблагоприятное впечатление, а в романе внешность Анны полностью гармонирует с ее внутренней красотой. Алексей Александрович Каренин, петербургский сановник, был наделен вначале совсем другими чертами. Этот чиновник придерживается глубоких принципиальных устоев, но он мягкий человек, и его побеждает несправедливость жизни. Он имел «несчастие носить на своем лице слишком ясно вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем». В Петербурге на вокзале при встрече с Анной, в ранних вариантах, он обрисован как добряк, глубоко любящий жену — поцеловал руку Анны.

Первая страница рукописи первого наброска романа «Анна Каренина».

Автограф: со «спокойной сладкой улыбкой, сияющей осторожной, почти набожной нежностью»; пошел к карете, «очевидно едва удерживаясь перед толпою от желания ласкать ее». Все это разве похоже на Каренина? Совсем иным выступает в первых набросках и будущий Вронский. Он, оказывается, был «твердо хороший, искренний человек». А как защищал он от нападок Анны обманутого мужа. Вронский думал о Каренине: «Ах, если б он был глуп, зол. А он умен и добр». Себя Вронский не щадил: «Мое положение ужасно тем, что я чувствую себя виноватым, чем я никогда себя не чувствовал. Совесть — не слова. Она мучает меня». Это совсем незнакомый нам персонаж, мало имеющий общего с Вронским. А вот семья Щербацких, Облонских и Левин, под какими бы именами они ни появлялись, — это уже герои завершенного романа. Таковы результаты опыта в писательской лаборатории. И далеко не все, происходящее в тайниках лаборатории, доступно наблюдениям. Несколько сохранившихся записей говорят о том, что иногда случайный повод приводит к большим художественным решениям. Сам Толстой рассказал об одном эпизоде: «Глава о том, как Вронский принял свою роль после свиданья с мужем, была у меня давно написана. Я стал поправлять ее, и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вронский стал стреляться. Теперь же для дальнейшего оказывается, что это было органически необходимо». Один мемуарист, которого нельзя причислить к завсегдатаям Ясной Поляны, записал слова Толстого, относящиеся к замыслу «Анны Карениной»: «Это было так же, как теперь, после обеда, я лежал один на этом диване и курил. Задумался ли я очень или боролся с дремотою, не знаю, но только вдруг передо мною промелькнул обнаженный женский локоть изящной аристократической руки. Я невольно начал вглядываться в видение. Появились плечо, шея, и, наконец, целый образ красивой женщины в бальном костюме, как бы просительно вглядывавшейся в меня грустными глазами. Видение исчезло, но я уже не мог освободиться от его впечатления, оно преследовало меня и дни и ночи, и, чтобы избавиться от него, я должен был искать ему воплощения. Вот начало «Анны Карениной», — закончил граф». Само собой разумеется, не «видение» породило замысел романа в целом (о нем говорилось в начале нашей статьи), но рассказ Толстого о возникновении образа или деталей его, быть может, передан с известной долей точности. Интересна дневниковая запись жены писателя. В ней передан рассказ Толстого во время работы над романом: «Сижу я внизу, в кабинете, и разглядываю на рукаве халата белую шелковую строчку, которая очень красива. И думаю о том, как приходит в голову людям выдумывать все узоры, отделки, вышиванья, и что существует целый мир женских работ, мод, соображений, которыми живут женщины. Что это должно быть очень весело, и я понимаю, что женщины могут это любить и этим заниматься. И, конечно, сейчас же мои мысли (т. е. мысли к роману). Анна... И вдруг мне эта строчка дала целую главу. Анна лишена этих радостей заниматься этой женской стороной жизни, потому что она одна, все женщины от нее отвернулись, и ей не с кем поговорить обо всем том, что составляет обыденный, чисто женский круг занятий». Примечательны воспоминания старшей дочери писателя, Татьяны Львовны, которыми она поделилась с автором этой статьи через семьдесят лет после создания «Анны Карениной»: «Я была подростком в это время и помню только то, что помнил и Илья, — как отец рассказал нам, что не знал, как ввести Анну в дом Каренина [в день рождения Сережи], и вспомнил, что есть передняя, вешалка для шуб и дворецкий. Видно, нам было лестно, что папа́ нам рассказывает о технике своей работы». В воспоминаниях И. Л. Толстого рассказано об этом несколько иначе. Приводятся слова его отца: «Знаешь, Илюша, я нынче очень доволен собой. Три дня я с нею мучился и никак не мог заставить ее войти в дом. Не могу, да и только. Все выходит как-то не то. А нынче я вспомнил, что во всякой передней есть зеркало, а на каждой даме есть шляпка. Как только я вспомнил, так она у меня пошла, и пошла, и сделала все как надо. Кажется, пустяки — шляпка, а в этой-то шляпке оказывается все». Отдельные детали всегда интересны, они дополняют представление о творческом процессе, о художественных приемах. Главный же путь творчества Толстой охарактеризовал в одном из писем той поры: «Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя: а можно только посредственно — словами описывая образы, действия, положения»33. Так создавалась «Анна Каренина». Роману «Анна Каренина» предпослан эпиграф: «Мне отмщение, и Аз воздам». Он имеет свою историю. Замысел введения эпиграфа впервые отражен на листке с отдельными записями к роману. Среди них запись: «Мщение Мое». В четвертой неполной редакции романа появился эпиграф: «Отмщение Мое». Вероятно по памяти Толстой процитировал начало библейского изречения: «У меня отмщение и воздаяние» (Второзаконие, гл. 32, ст. 35). А работая над восьмой редакцией первой части романа, Толстой дополнил эпиграф: «Мне отмщение, и Аз воздам», т. е. привел текст Евангелия из Послания апостола Павла к римлянам (гл. 12, ст. 19), но ввел союз и (канонический текст: «Мне отмщение, Аз воздам»). Вернее всего Толстой вписал его по инерции, быть может помня союз и в библейском тексте. Вряд ли можно безоговорочно утверждать, как это делает Б. М. Эйхенбаум и, соглашаясь с ним, Н.Н. Гусев, что первоначально это библейское изречение Толстой взял из книги Шопенгауера «Мир как воля и представление». Сочинение Шопенгауэра Толстой читал в 1869 г., а Библия, Евангелие, Послание апостола Павла, которые Толстой отлично знал и до того, были у него в руках как раз в семидесятые годы, когда создавалась и печаталась «Азбука» с четырьмя славянскими книгами для чтения, в каждую из которых входили отрывки из Библии и Евангелия. Независимо от того, откуда впервые Толстой заимствовал эпиграф, смысл его остается до конца не раскрытым. Попытки толкования явились уже в годы печатания «Анны Карениной». Эпиграф связывали с Анной. Среди первых толкователей был А.А. Фет. Возмущенный заметкой в «Русском вестнике», отказавшемся печатать восьмую часть, Фет написал статью: «Что случилось по смерти Анны Карениной в «Русском вестнике»». В ней наряду с другими вопросами он коснулся эпиграфа, собственно второй его части: «Аз воздам», так истолковав ее: «Анна настолько умна, честна и цельна, — пишет Фет, — чтобы понять всю фальшь, собранную над ее головой ее поступком, и бесповоротно всеми фибрами души осудить всю свою невозможную жизнь... Ни вернуться к прежней жизни, ни продолжать так жить нельзя». И далее Фет утверждает, что Толстой «указывает на «Аз воздам» не как на розгу брюзгливого наставника, а как на карательную силу вещей, вследствие которой человек, непосредственно производящий взрыв дома, прежде всех пострадает сам». Много позднее критик М.С. Громека выдвинул свое толкование эпиграфа, сведя смысл его «к области чувства, любви», в которой «нет безусловной свободы, а есть законы, и от воли человека зависит согласоваться с ними и быть счастливым или преступать их и быть несчастным». Свою мысль он подкрепляет рассуждением о том, что «нельзя разрушить семью, не создав ей несчастья, и на этом старом несчастье нельзя построить нового счастья». Обе статьи, и Фета и Громеки, Толстой высоко оценил38, однако толкования ими эпиграфа специально не коснулся.

Достоевский со своих позиций дал философское толкование эпиграфа:

«Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты..., законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть тот, который говорит: «Мне отмщение, и Аз воздам». Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека».

Знал ли Толстой толкование эпиграфа Достоевским, неизвестно. Спустя почти тридцать лет после окончания «Анны Карениной», Толстой получил письмо от двух девочек, учениц шестого класса из Вологды. Они спрашивали, «в каком отношении к содержанию романа «Анна Каренина» стоит эпиграф:

«Мне отмщение, и Аз воздам»», и высказали, как они понимают его:

«Мы думаем так: что человек, нарушивший нравственные правила, будет наказан».

На конверте их письма от 29 октября 1906 г. Толстой надписал:

«Вы правы».

Вскоре В. В. Вересаев, работая над книгой «Живая жизнь» о Достоевском и Толстом, задумался над смыслом эпиграфа. Встретившись случайно с зятем Толстого, М.С. Сухотиным, он заговорил с ним о смысле эпиграфа. Он связывал его исключительно с Анной, в жизни которой любовь и материнство не были в единстве, и подвел свои рассуждения к выводу: «Человек легкомысленно пошел против собственного своего существа, — и великий закон, светлый в самой своей жестокости, говорит: «Мне отмщение, Аз воздам»». Вересаев просил Сухотина передать его суждение Толстому и сообщить ему мнение Толстого. М.С. Сухотин выполнил просьбу Вересаева. Выслушав суждение Вересаева, Толстой сказал: «Да, это остроумно, очень остроумно, но я должен повторить, что я выбрал этот эпиграф просто, как уже объяснил, чтобы выразить ту мысль, что то дурное, что совершает человек, имеет своим последствием все то горькое, что идет не от людей, а от бога, и что испытала на себе и Анна Каренина. Да, я помню, что именно это я хотел выразить». Так дважды в глубокой старости Толстой был вызван на разговор о смысле эпиграфа. Краткие ответы Толстого не дают основания говорить, будто эпиграф Толстой связал только с Анной, как решали критики. Стремясь раскрыть смысл загадочного эпиграфа, можно допустить, что выраженная им мысль распространяется и на другие явления жизни, отраженные в романе, те явления, в которых «дурное» приводит к страданиям. Страдает Анна. Страдают и Каренин и Вронский. Именно в годы писания «Анны Карениной» Толстой говорил: «Для критики искусства нужны люди, которые постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в котором и состоит сущность искусства, и к тем законам, которые служат основанием этих сцеплений». Стало быть и мысль, выраженную эпиграфом, нельзя выделять особо, но надо рассматривать ее «в том бесконечном лабиринте сцеплений».

Нет, пожалуй, ни одного произведения у Толстого, канвой или первоначальным импульсом для которого не послужили бы конкретные события или лица. С большой щедростью это нашло отражение в «Анне Карениной», романе из современной ему жизни.

Личные знакомые сразу узнали в Константине Левине его прототип — самого автора — и поняли фамилию как производную от имени Лев, приняв образ с существенной поправкой: имеется в виду Толстой человек, а не поэт. Зато искания смысла жизни, духовный кризис Левина во многом автобиографичны. Кити — конечно, жена писателя. Исследователи давно определили, что прототипом Николая Левина является брат Толстого Дмитрий (его образ, нарисованный в «Воспоминаниях» Толстого, во многом совпадает с образом Николая Левина). Прообразом Облонского считали московского губернатора Василия Степановича Перфильева и отчасти Д.Д. Оболенского (посаженым отцом на свадьбе Толстого был В.С. Перфильев, а у Левина Облонский). Для внешнего облика Анны Толстой воспользовался некоторыми чертами внешности дочери Пушкина М.А. Гартунг, которую однажды встретил в гостях в Туле. Яснополянские крестьяне вошли в роман со своими именами. Задолго до замысла «Анны Карениной» Толстой узнал о семейной драме своих близких знакомых: Мария Алексеевна Сухотина, сестра приятеля Толстого Д. А. Дьякова, разошлась со своим мужем и вторично вышла замуж. Этот случай был исключительный по тем временам, и мы знаем, что, по ранним вариантам, Анна получила развод и вторично вышла замуж. За год до начала работы Толстого над «Анной Карениной», в 1872 г. бросилась под поезд близ Ясной Поляны Анна Степановна Пирогова, покинутая любовником, соседом Толстого А.Н. Бибиковым. Толстой видел изуродованный труп, и это событие произвело на него тяжелое впечатление. Обе семейные драмы не могли не послужить материалом для толстовского романа. Нет ясного представления о прототипе Алексея Александровича Каренина. Называют С. М. Сухотина, с которым развелась жена; мало убедительно предположение о сходстве с министром П.А. Валуевым (министр был вынужден выйти в отставку в связи с расследованием комиссии о быте инородцев). Отточенный чиновник А.М. Кузминский, муж Т.А. Кузминской («Наташи Ростовой») тоже мог оказаться в поле наблюдений художника, хотя в годы писания «Анны Карениной» он еще не был достаточно сановит. Фамилию Каренин сын Толстого Сергей Львович объясняет со слов отца греческим словом «каренон» — голова («головной человек»). Список частных лиц можно значительно расширить; он не один раз приводился в печати. Герои романа упоминают и цитируют различные литературные произведения, и почти всегда это служит дополнительным штрихом характера персонажа. Любимое Толстым стихотворение Пушкина «Воспоминание», с полного текста которого Толстой спустя тридцать лет начал свои «Воспоминания», цитирует Левин в беседе с Облонским: «с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь...» При первой встрече с Левиным, приехавшим сделать предложение Кити Щербацкой, Облонский продекламировал не точно стих Пушкина «Из Анакреона»: «Узнаю коней ретивых...»Услышав признание Облонского о его измене жене, Левин говорит: «Я прелестных падших созданий не видал и не увижу», имея здесь в виду слова Вальсингама из «Пира во время чумы» Пушкина. «Прелестное, но падшее созданье». Облонский в беседе с Левиным, признав, что его дело «очень плохо, и все от женщин», — цитирует, однако, тонко улыбаясь, стих Г. Гейне вошедший в измененном виде в оперетту Иоганна Штрауса «Die Fledermaus (1873 г.): Himmlisch ist’s, wenn ich bezwungen...

Рассуждения Левина Облонский сравнивает с «диккенсовским господином, который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы». Имеется в виду мистер Подснеп из романа Диккенса «Наш общий друг». В той же беседе Левин напоминает Облонскому книгу Платона «Пир», в которой Платон излагает учение о двух родах любви: любви чувственой, земной и любви небесной, утверждая, что «обе любви служат пробным камнем для людей». Петрицкий в разговоре с Вронским говорит о своей любовнице: «чудо, прелесть, в восточном строгом стиле» и сравнивает ее с типом «прекрасной Ребекки», героиней романа Вальтер Скотта «Айвенго». В салоне Бетси Тверской французский дипломат произносит, перефразируя, афоризм французского философа Ларошфуко: «Никто не доволен своим умом...» (точный текст: «Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой разум»). Толстой, по-видимому, намеревался ввести в свой роман афоризмы Ларошфуко; на листе одной из рукописей «Анны Карениной» выписаны Толстым несколько его афоризмов на французском языке.

Во время обсуждения с Левиным продажи леса Облонский в ответ на раздраженный вопрос Левина — «счел ли он деревья» — цитирует строки из оды Державина «Бог»: «Сочесть пески, лучи планет, хотя и мог бы ум высокий...». В другой беседе с Левиным же, Облонский цитирует, перефразируя, строку из стихотворения А.А. Фета «Из Гафиза»: «Не будь, о моралист, так строг!..» Находясь в восторженном состоянии после объяснения с Кити, Левин прерывает высказывания своего брата о Кити словами Поприщина из «Записок сумасшедшего» Н.В. Гоголя: «Ничего, ничего, молчание!» Во время обеда холостяков у Левина в день свадьбы вспоминают чувство Подколесина из «Женитьбы» Гоголя: «в окошко хочется выпрыгнуть». Действие романа «Анна Каренина» происходит в ту пору, когда в России, по словам К. Левина, «все это переворотилось и только укладывается». Эта формулировка Константина Левина помогает верному анализу общественных явлений, обрисованных в «Анне Карениной». В статье «Л.Н. Толстой и его эпоха» В.И. Ленин, повторив слова Левина, продолжил их рассуждениями: ««...У нас теперь все это переворотилось и только укладывается», — трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861-1905 годов. То, что «переворотилось», хорошо известно, или, по крайней мере, вполне знакомо всякому русскому. Это — крепостное право и весь «старый порядок», ему соответствующий. То, что «только укладывается», совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот «только укладывающийся» буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала — Англии». «Борьба крестьянских и помещичьих интересов проходит красной нитью через всю пореформенную историю России», — констатирует В.И. Ленин. И Толстой, хорошо знавший «Россию деревенскую, Россию помещика и крестьянина», разносторонне осветил этот вопрос. Например, один из персонажей романа, помещик Михаил Петрович, рассказывает: «Мое хозяйство все, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои все соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла». Положение охарактеризовано кратко и точно. От столкновения интересов помещика и крестьян Толстой переходит к анализу состояния самого крестьянства. Он не мог не видеть его расслоения на мелкую буржуазию и сельский пролетариат, того самого расслоения, которое, по учению Ленина, «окончательно решает вопрос о капитализме в России». В «Анне Карениной» Толстой показал зажиточного хуторянина, которого навестил Левин по дороге к Свияжскому, и крестьян, занятых у помещика и кулака, упомянул «русский народ, имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства». Заселение незанятых земель — не случайное, напротив, важное явление русской жизни, и на него обратил внимание В.И. Ленин в исследовании «Развитие капитализма в России». Конечно, не обошел писатель и кулака, создав выразительный облик Рябинина, представленного в роли скупщика помещичьих богатств. Толстой показал самое характерное — распродажу Облонским леса. Тема, близкая каждому помещику, в том числе и владельцу Ясной Поляны. В одном из писем к брату, тоже помещику, он разговорился об этих делах и коснулся важной темы: «Дела, как и у всех, были бы очень плохи, если бы не писанье и лес; тем и кормлюсь». Разорение помещичьих владений — одно из самых драматических явлений тех времен. Ему много уделялось места в периодической печати. В «Анне Карениной» оно иллюстрировано имением Облонских Ергушево. Не много оставалось времени до того, как ему предстояло прийти в состояние, описанное публицистом в 1874 г.: «Проезжая по уезду и видя всюду запустение и разрушение, можно было подумать, что тут была война, нашествие неприятеля, если бы не было видно, что это разрушение не насильственное, но постепенное, что все рушится само собою, пропадает измором». К деятельности сановника Алексея Александровича Каренина привлечены государственные дела семидесятых годов. Например, нашумевшее и длившееся вплоть до восьмидесятых годов дело о злоупотреблениях, допущенных при продаже частным лицам башкирских земель в Уфимской и Оренбургской губерниях. Изданные в 1871 г. правила для продажи земель в этих губерниях грубо нарушались. Видимо, это «дело» и упоминается в романе как «дело об устройстве инородцев», которым какое-то время был увлечен Каренин. А занимавшее Каренина дело «об орошении полей» — тоже подлинное дело семидесятых годов. После Самарского голода 1873 г. возникали различные проекты орошения степей и, как считал Каренин, «на это дело было потрачено и тратилось очень много денег и совершенно непроизводительно». На вечере у Бетси Тверской Каренин увлекся серьезным разговором об общей воинской повинности. 1 января 1874 г. был издан указ, по которому воинская повинность распространялась на все сословия. Каренин «стал защищать» новый указ перед княгиней Бетси, «которая нападала на него». В разговоре Левина со Свияжским о рабочем вопросе поминается «самое либеральное» Лассалевское направление и «Шульце-Деличевское направление». В романе названы имена немецких политических и общественных деятелей Фердинанда Лассаля, основателя Всеобщего германского рабочего союза» и полемизировавшего с ним Германа Шульце-Делича, основателя первого кредитного товарищества. В том же разговоре упоминается «Мильгаузенское устройство» — речь идет о рабочем городке в городе Мюльгаузене (в Эльзасе), построенном в пятидесятых-шестидесятых годах фабрикантом Дольфусом, основавшим «Общество попечения об улучшении быта рабочих». В период писания «Анны Карениной» был злободневным вопрос о железных дорогах, что было вызвано опубликованными в апреле 1873 г. новыми правилами для концессионеров, и о проекте новой большой сети железнодорожного полотна. Пресса уделяла этому большое внимание, некоторые статьи могли бы быть своего рода комментарием к роману Толстого. Один публицист, например, писал: «Прежние откупщики воскресли в лице концессионеров железных дорог». Не обошел Толстой и этого явления эпохи. Степан Аркадьич Облонский, мечтавший о большом окладе, добивался явно шаржированного Толстым места «члена от комиссии соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно-железных дорог». За обедом у Облонских между Карениным, Песцовым и Кознышевым возник спор о классическом и реальном образовании. Эти споры продолжались в доме Облонских, они и в действительности велись в ту пору по всей стране. В 1871 г. был принят новый гимназический устав, по которому упразднялись реальные и оставлялись только классические гимназии, в которых на 50 процентов увеличивалось количество часов, отводимых для древних языков. 15 мая 1872 г. опубликован закон о реальных училищах. «Дисциплина ума», как ее понимала бюрократия, а не реальные знания, которых она боялась, — вот что стремилось насадить правительство и вот чему сочувствовал Каренин. «Мне кажется, — говорил Каренин в споре, — что нельзя не признать того, что самый процесс изучения форм языков особенно благотворно действует на духовное развитие. Кроме того, нельзя отрицать и того, что влияние классических писателей в высшей степени нравственное, тогда как, к несчастию, с преподаванием естественных наук соединяются те вредные и ложные учения, которые составляют язву нашего времени». Каренин почти дословно привел официальную аргументацию и затем точно разъяснил, что под нравственным он подразумевал «антинигилистическое влияние». От обсуждения реформы разговор с Карениным «перескочил на новую тему женского образования», в связи с тем, что «правительство открывает женские курсы и университеты». Проблема женского образования была одной из острейших проблем того времени. Тяга к знаниям, борьба за независимость захватила многих женщин, и прогрессивные круги общества стояли на их стороне. Не имея права на зачисление в университет, некоторые женщины поступали в заграничные университеты и в среде русской эмиграции приобщались к революционной деятельности. Это беспокоило русское правительство, и, чтобы отвлечь женщин от иностранных университетов, оно стало разрешать публичные лекции по университетским программам, а в конце 1872 г. учредило акушерские курсы при Медико-хирургической академии в Петербурге и разрешило открыть первые Высшие женские курсы профессора В.И. Герье в Москве. «Университетский вопрос», затронутый в беседе Левина с московскими профессорами Катавасовым и Метровым, тоже злободневен. «Университетский вопрос был очень важным событием в эту зиму в Москве», — говорится в романе. И действительно, в это самое время широко обсуждался проект изменения университетского устава 1863 г. В 1873-1874 гг. шла острая полемика по этому поводу между газетами и журналами разных направлений. В черновой редакции романа об «университетском вопросе» рассказано подробнее, чем в завершенном романе: «Три старые профессора в совете не приняли мнения молодых, молодые подали особое мнение. Мнение это было, по суждению одних, ужасно, по суждению других, — было самое простое и справедливое мнение, и профессора разделились на две партии». Такое разъяснение дает основание предположить, что первоначально Толстой под «университетским вопросом» разумел историю, разыгравшуюся в Московском университете в 1865-1866 гг., в связи с перевыбором одного из профессоров на новое пятилетие. Об этой истории подробно рассказано в воспоминаниях Б.Н. Чичерина. Но поскольку событие это было почти десятилетней давности, Толстой, вернее всего, в завершенном романе имел в виду «университетский вопрос» семидесятых годов. Николай Левин рассказывает брату историю своего знакомого Крицкого, которого «выгнали из университета за то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные школы». В семидесятые годы революционеры рассматривали как одну из форм «хождения в народ» работу в воскресных школах для рабочих на фабриках и заводах. В 1874 г. за участие в работе этих школ многих студентов исключили из университета. Сенсационный «процесс» о «предстоящем наказании иностранцу, судившемуся в России», тоже нашел отклик у персонажей романа Толстого. О нем говорят в салоне графини Боль. Это разбиравшийся в Московской судебной палате в 1875 г. процесс железнодорожного предпринимателя и дельца Б.-Г. Струсберга, получившего с помощью взяток ничем не обеспеченную ссуду более чем на семь миллионов рублей, в результате чего банк потерпел крах. По приговору суда Струсберг был выслан за границу. «Я думаю, что выслать его за границу, все равно, что наказать щуку, пустив ее в воду», — так говорил Левин, повторяя слова «из фельетона газеты». Дело Струсберга мельком упоминается в черновиках «Воскресения». Наконец, проблема развода, занимающая важное место в романе с первого же наброска, была наиболее актуальной именно в годы писания «Анны Карениной». За несколько месяцев до начала работы Толстого, в конце 1872 г. появились в периодической печати сообщения о проекте комиссии по вопросу о духовно-судебной реформе по делам брачным и бракоразводным. Беспокойство было вызвано результатами статистики, показавшими, что в России разводы не производятся, что люди часто поставлены в безвыходное положение, так как развод был почти невозможен. Прежде всего была угнетена в этом деле женщина, которую закон отдавал под власть мужчины. Об этом писалось в одном из обзоров «Отечественных записок», где высказывалось по этому поводу возмущение и беллетристам подсказывалась эта злободневная тема для новых произведений. Крупным общественным событием в России семидесятых годов был «славянский вопрос», т. е. вопрос об освобождении славянских народов из-под власти турок на Балканах. Особенно обострился этот «вопрос» после возникновения летом 1876 г. сербско-черногорско-турецкой войны. Толстой в это время заканчивал «Анну Каренину». К добровольческому движению и ко всему тому военному ажиотажу, который поднялся тогда в России, Толстой относился отрицательно. (Однако, когда 1 апреля 1877 г. Россия вступила в войну с Турцией, Толстой писал А.А. Толстой: «Как мало занимало меня сербское сумашествие и как я был равнодушен к нему, так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня». Это не занимавшее Толстого «сербское сумашествие», прежде всего добровольческое движение, стало одной из центральных тем последней, восьмой части романа Толстого. Действующие лица и горячо обсуждают «славянский вопрос» и принимают участие в добровольческом движении. Вронский едет на войну, Сергей Иванович Кознышев предлагает дать ему письма сербскому князю, будущему королю Милану Обреновичу (1854-1901) и сербскому политическому деятелю Иовану Ристичу (1831-1899). В славянофильских кругах повысился тогда же интерес к сочинениям крупнейшего идеолога славянофильства А.С. Хомякова (1804-1860). Кознышев советует своему брату Левину, переживавшему тогда духовный кризис, «прочесть богословские сочинения Хомякова. Левин прочел второй том» (стр. 661). По-видимому, это был второй том сочинений Хомякова, вышедший за границей в конце шестидесятых годов. Быть может именно эту «книгу Хомякова» читал и Толстой весною 1877 года. В спорах о национальном значении сербской войны, в противовес славянофильскому настроению, князь Щербацкий цитирует суждение французского писателя Альфонса Карра (1808—1890) о войне. Не только общественные явления, но научные проблемы, открытия, новые книги, вопросы искусства, театр, упоминаемые в романе, — все именно те, которые были в центре внимания в то время. Книга Тиндаля о теплоте, которую читает Левин, — наиболее известное сочинение английского физика Джона Тиндаля «Теплота, рассматриваемая как род движения», русский перевод которой поступил в продажу в феврале 1873 г. В черновиках романа изложено отношение Левина, интересовавшегося в тот период вопросами электричества и магнетизма, к книге Тиндаля. В 1872-1875 гг. в журнале «Вестник Европы» шла полемика, вызванная статьей К.Д. Кавелина «Задачи психологии» и ответной статьей И.М. Сеченова «Кому и как разрабатывать психологию». Толстой не лишил себя удовольствия поиронизировать над профессорской ученостью и создал беседу между Сергеем Ивановичем Кознышевым и харьковским профессором философии, «маленьким желтым человечком в очках, с узким лбом». Речь шла о «модном вопросе: есть ли граница между психическими и физиологическими явлениями в деятельности человека и где она?» Не убедив оппонента в правильности своих взглядов, профессор привел как высший авторитет имена Вурста, Кнауста и Припасова; имена эти, так же как и упомянутый Кознышевым Кейс, — вымышленные. В этом комизм положения. В той же полемике между К.Д. Кавелиным и И.М. Сеченовым поминалась известная книга Сеченова «Рефлексы головного мозга», пользовавшаяся в те годы большой популярностью. «Рефлексами головного мозга» оправдал себя Облонский, когда он неуместно «совершенно невольно вдруг улыбнулся» во время объяснения с оскорбленной женой. В связи с вышедшей в 1871 г. книгой Дарвина «Происхождение человека и половой отбор» в журналах семидесятых годов печатались статьи о теории Дарвина. Такие-то статьи «о происхождении человека как животного» Левин «встречал в журналах». В кабинете Каренина лежала «начатая французская книга о евгюбических надписях». В 1444 г. в умбрийском городе Gibbio (Италия) были найдены семь бронзовых досок с надписями, относящимися к религиозным обрядам. В ноябрьском номере журнала «Revue de Deux Mondes» за 1875 г. напечатана статья французского филолога Мишеля Бреаля об «евгюбических таблицах» («Les tables Eugubines»). Ее, по-видимому, и читал Каренин. В 1874 г. в журнале «Знание» № 1 напечатана статья английского социолога Герберта Спенсера «Наше воспитание как препятствие к правильному пониманию общественных явлений». Мысли из этой статьи приводит Свияжский в беседе с Левиным. Анна Каренина читает «новую книгу Тэна». В черновой редакции еще точнее: Анна «занималась чтением не романов, ... а модных серьезных книг» — и среди авторов назван Тэн. В 1876 г. вышла книга Тэна «L’ancien régime» — это первая часть задуманной им истории происхождения современной Франции. Поскольку над шестой частью романа Толстой работал в конце 1876 г. (на одной из рукописей помета: 10 декабря 1876 г.), вернее всего, Толстой имел в виду именно эту «новую книгу Тэна». Даже когда Каренин в связи с предстоящей поездкой по делу ревизии «стал соображать маршрут путешествия», Толстой дал ему в руки недавно вышедший справочник Фрума «Путеводитель по России. Расписание пассажирских железнодорожных и пароходных сообщений», издававшийся с конца 1860-х годов. В споре с Песцовым «о достоинствах и недостатках Вагнеровского направления в искусстве» Левин, выражая в сущности мысли самого Толстого, доказывал, что художественной ошибкой программной музыки является то, что «музыка хочет переходить в область чужого искусства», и как пример подобной ошибки искусства он упоминает «скульптора, который вздумал высекать из мрамора тени поэтических образов, восстающие вокруг фигуры поэта на пьедестале». В 1875 г. в Академии художеств на конкурсе проектов памятника Пушкину была выставлена работа М. М. Антокольского: Пушкин изображен сидящим на скале, а по уступам скалы к нему поднимаются герои его произведений. Об этом памятнике говорит Левин. Между Левиным и Анной идет беседа о «французском искусстве теперь», о новой иллюстрации Библии французским художником. Это иллюстрации Гюстава Дорэ, выполненные им в 1864 г. В отрывистый разговор Вронского с Кити во время кадрили тоже вошла современная тема «о будущем общественном театре». Это отклик на поднятый в московском обществе и печати вопрос о создании общественного театра в отличие от императорских. Идея эта возникла еще в конце шестидесятых годов, а в 1872 г. при Политехнической выставке в Москве был такой общественный театр. В романе упоминаются певицы, успешно гастролировавшие в России в семидесятых годах: шведская певица Христина Нильсон — о ней беседуют в гостиной Бетси Тверской; итальянская певица Карлотта Патти — в оперу слушать Патти едет Анна, пренебрегая отношением к ней петербургского света. (Из черновиков узнаем, что это было «первое представление «Дон Жуана» с Патти», и театр «был полон цветом петербургского общества». «Об особенности таланта» певицы Паулины Лукка рассуждают в салоне графини Боль. Не забыл писатель иллюстрировать яркими примерами праздную жизнь светского общества. Тут и модное увлечение спиритизмом, и пирушки у банкиров, украшавших свои приемы присутствием аристократии, и гипнотический сеанс у графини Лидии Ивановны, послуживший Каренину основанием для отказа в разводе. Все это самое злободневное для первой половины семидесятых годов. Этот мир Толстой хорошо знал и неумолимо обличал. Казалось бы, освещены все грани жизни в современном романе, но нельзя не заметить, что забыта очень важная подробность. Толстой не отразил в «Анне Карениной» революционного движения. Как раз в годы создания этого произведения действовали кружки чайковцев и долгушинцев. 1874 год — зенит хождения в народ, в конце 1876 г. организовалась «Земля и воля». В первые же годы десятилетия начался бурный рост стачек на фабриках и заводах. В романе революционное движение представлено одним только типом разночинца в сцене у Николая Левина, а темы рабочего класса вообще нет. «В России не может быть вопроса рабочего. В России вопрос отношения рабочего народа к земле», — утверждал Левин. Такова точка зрения и самого автора. Его приверженность к земле как первооснове человеческих отношений дала возможность правильно усмотреть исторический процесс в сфере земледелия и землевладения, но лишила его возможности понять исторический процесс в целом. Он ограничил себя сферой отдельных его проявлений и частных обобщений. «...связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена, Толстой отвергает, так сказать, принципиально. Подобно народникам, он не хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что «укладывается» в России никакой иной, как буржуазный строй». Создание романа заканчивалось в атмосфере напряженного искания смысла жизни, порывы художника требовали новых путей воплощения. 3 марта 1876 г. жена писателя занесла в свой дневник: «Вчера Лев Николаевич подошел к столу, указал на тетрадь своего писанья и сказал: «Ах, скорей, скорей бы кончить этот роман и начать новое. Мне теперь так ясна моя мысль... Так в «Анне Карениной» я люблю мысль семейную, в «Войне и мире» любил мысль народную, вследствие войны 12-го года; а теперь мне так ясно, что в новом произведении я буду любить мысль русского народа в смысле силы завладевающей». И сила эта у Льва Николаевича представляется в виде постоянного переселения русских на новые места на юге Сибири, на новых землях к юго-востоку России, на реке Белой, в Ташкенте и т. д.». Начались новые поиски, но не принесли они писателю такого удовлетворения, какое он испытывал, рождая в муках свое великое творение «Анну Каренину». В 1875-1877 гг. «Анна Каренина» печаталась в журнале «Русский вестник». Публикация закончилась в апрельской книжке 1877 г. седьмой частью романа. Восьмая часть издана отдельной книгой летом того же 1877 г. В следующем, 1878 г. вышло первое и почти одновременно второе отдельное издание романа в трех томах. Больше при жизни Толстого роман ни разу не выходил отдельно. С.А. Толстая, имевшая исключительное право на издание сочинений Толстого, написанных до 1881 г., включала и «Войну и мир» и «Анну Каренину» только в собрания сочинений, издательницей которых была она. За время с 1880 до 1910 г. вышло восемь собраний сочинений, и в каждом тома 9 и 10 неизменно занимала «Анна Каренина». После смерти Толстого вступило в силу завещание, по которому все его произведения были переданы во всеобщую собственность. «Анна Каренина» не только входила во все собрания сочинений, выпускавшиеся теперь различными издателями, но в 1912 г., после 34-летнего перерыва, роман вышел в третий раз отдельной книгой в двух томах. Такова история вопроса.

Н.С. Шер «Лев Николаевич Толстой»(1960): Вскоре после окончания романа «Война и мир», в самом конце 60-х, Толстой писал Фету: «Не думаю и не пишу и чувствую себя приятно глупым». Казалось бы, после шестилетней напряженной работы надо было бы подольше оставаться в таком состоянии, чтобы хорошенько отдохнуть, как говорили друзья и родные, но, беспокойный и неугомонный человек, он скоро придумал себе новое, неожиданное для всех занятие — стал учиться греческому языку. Три месяца день и ночь сидел он над греческими авторами. «Живу весь в Афинах. По ночам во сне говорю по-гречески», — снова писал он Фету. Через три месяца Толстой так овладел греческим языком, что без словаря читал любой текст. Ему не терпелось показать этот «фокус», как он говорил, какому-нибудь специалисту. Как-то, приехав в Москву, он зашел к известному профессору, знатоку греческого языка и литературы. Профессор предложил вместе почитать по-гречески и был поражен тем, как мог он в три месяца так овладеть языком. Способности к языкам у Толстого были удивительные, и он любил и изучал языки всю жизнь. Он хорошо знал французский, английский, немецкий, латинский, греческий, церковнославянский языки; читал на украинском, польском, чешском, болгарском, сербском и итальянском языках; изучал голландский, татарский, древнееврейский и некоторые другие языки. Но, кроме способностей, была у него необыкновенная трудоспособность и упорство в достижении той цели, которую он себе ставил. Когда прошли первые горячие месяцы увлечения греческим языком, Толстой вдруг почувствовал себя больным. Софья Андреевна уговорила его уехать в Самарские степи на кумыс. Он согласился и уехал, взяв с собою младшего брата жены — Степу Берс, сильного, здорового юношу, который восторженно любил его. И вот они уже в степи, живут в башкирской войлочной кибитке, пьют кумыс. Всё радует Льва Николаевича в этих просторных степях: люди, табуны лошадей с жеребятами, белая пушистая трава полынь, песни старого сторожа на бахче... Вскоре Толстому удалось купить в этих степях «хутор». С тех пор он приезжал сюда летом то один, то со всей семьей. Ему и детям очень нравилась эта жизнь в степи, когда он «не пачкал рук чернилами и сердце мыслями». Вместе со старшим сыном он ездил верхом, познакомился и подружился со многими соседями и однажды устроил настоящие башкирские скачки. Народу на эти скачки собралось множество. По степи раскинулись кибитки, загорелись костры, лился рекой кумыс, пелись песни. В скачках участвовало больше тридцати лошадей, а наездниками были мальчики-подростки. Первый приз взяла башкирская лошадь. Перед скачками устроили борьбу, потом тянулись на палке. Лев Николаевич перетянул всех, кроме одного старшины, который весил десять пудов (сто шестьдесят килограммов). Каждый раз после жизни в степи, после кумыса Толстой приезжал домой как бы обновленный. Так и теперь он приехал веселый, здоровый и тотчас же принялся за работу. Планов было много, хотелось писать исторический роман, хотелось — и это теперь казалось самым главным — составить для детей «Азбуку» и «Первые книги для чтения» после азбуки. Об этом Толстой думал очень давно, когда еще устраивал первую школу в Ясной Поляне. Он говорил, что это его «гордая мечта», что ни на одно свое произведение не возлагал он таких надежд, ни одному не придавал такого серьезного значения, как этим книгам для детей, и трудился над ними с увлечением, упорно. «Пишу я эти последние годы Азбуку и теперь печатаю. Рассказать, что такое для меня этот труд многих лет — Азбука, очень трудно... Гордые мечты мои об этой Азбуке вот какие: по этой Азбуке только будут учиться два поколения русских всех детей, от царских до мужицких, и первые впечатления поэтические получат из нее, и что, написав Азбуку, мне можно будет спокойно умереть». Для этих детских книг он написал, перевел, пересказал около семисот рассказов, статеек, очерков; здесь были и коротенькие рассказики в две-три строчки и такие, как «Кавказский пленник», «Охота пуще неволи», рассказы о Мильтоне и Бульке. Сам он в это время много занимался естественными науками, физикой, астрономией; придумывал и сам проделывал разные опыты, о которых рассказывал. Ему хотелось рассказать обо всем ясно и понятно. Работа над языком, как говорил Толстой, ужасна. «Надо, чтоб все было красиво, коротко, просто и, главное, ясно». Для того чтобы решить, хорошо ли понимают дети его книги, он снова завел школу, на этот раз у себя дома. Постепенно школа разрасталась. Часто приходили учителя из соседних деревень, и Лев Николаевич объяснял им, как надо учить детей по его азбуке. Он писал педагогические статьи и все время изучал русский язык, собирал новые слова, пословицы, поговорки, читал былины, сборники сказок. Все последние годы Толстой не переставал думать о новом романе и говорил, что это будет роман исторический, и вдруг, совершенно неожиданно, как-то сразу, начал писать большой «семейный» роман, как он называл его. Было начало весны — самое рабочее его время. Однажды десятилетний сын Сережа читал вслух тетеньке Татьяне Александровне повести Пушкина. Тетушка задремала, чтение оборвалось; открытая книга лежала на столе. В это время вошел Лев Николаевич; увидел книгу, взял ее и прочел начало рассказа: «Гости съезжались на дачу...» Вот как надо писать, — сказал он. — Пушкин наш учитель... Другой бы стал описывать гостей, комнату, а Пушкин прямо приступил к делу». И Толстой так же «прямо приступил к делу». «Все смешалось в доме Облонских», — так начал он тогда свой новый роман «Анна Каренина». Главная героиня романа Анна — жена крупного петербургского сановника. Ее выдали замуж совсем молоденькой девушкой за человека черствого, честолюбивого карьериста, которого она почти не знала. Первые восемь лет жизни прошли для нее как будто вполне благополучно: она выезжала в свет, воспитывала сына, к которому была страстно привязана. Встретившись с Вронским, Анна впервые полюбила настоящей, большой любовью и после долгих колебаний открыто порвала с нелюбимым мужем и ушла от него. В то время по закону женщина не имела никаких прав, была в полной власти мужа. Каренин не дал ей развода, не отдал сына, а светское общество отвернулось от нее. Анна как могла боролась за свое право на счастье, но, не выдержав этой борьбы, ушла из жизни — бросилась под поезд. Анна умерла. Кто был виновен в ее смерти? На этот вопрос Толстой сурово и правдиво отвечал своим романом: виновата та среда, в которой Анна жила, то высшее общество, которое лишало женщину прав, делало ее рабой мужа, виноват весь строй жизни царской России. Рядом с жизнью Карениных, Вронского Толстой показал и семью князя Облонского — разорившегося барина, и семью помещика Левина, который многими своими чертами был похож на самого Толстого. Левин также ищет смысла жизни, хочет устроить ее так, чтобы справедливый барин не обижал крестьян и в то же время выгодно вел свое хозяйство. Он мечтает даже о «бескровной революции» сначала в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира». В романе «Анна Каренина» больше ста пятидесяти действующих лиц; одни появляются всего на нескольких страницах, жизнь других проходит через весь роман. Среди них люди высшего света, военные, помещики, купцы, разночинцы, крестьяне, дети... Все это очень разные люди и по-разному складывались и шли их жизни, но как умел видеть и понимать каждого человека Толстой! Казалось, он смотрел прямо в душу людям. Правдиво, тонко описывал он чувства, переживания, настроения и маленького Сережи, и Кити Левиной, и Степана Аркадьевича Облонского, и купца Рябинина, и Левина, и его умирающего от чахотки брата... Работая над романом, Лев Николаевич, как всегда, очень требовательно относился к языку.

«Выразить словом то, что понимаешь, так, чтобы другой понял тебя, как ты сам, — дело самое трудное»,— говорил он.

И как-то шутя писал одному из своих друзей:

«Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог».

Очень внимательно обдумывал Толстой каждое свое слово, каждый оборот речи. Это хорошо знала Софья Андреевна, которой теперь снова много раз приходилось переписывать страницы романа.

«Левочка, оживленный и сосредоточенный, всякий день прибавляет по целой главе, я усиленно переписываю», — писала она сестре.

Однажды в 1873 году, когда Лев Николаевич начинал работать над «Анной Карениной», приехал в Ясную Поляну художник Иван Николаевич Крамской. Он приехал по поручению Павла Михайловича Третьякова, который тогда собирал портретную галерею знаменитых русских людей. Толстой не соглашался, чтоб Крамской его писал, и художник долго его уговаривал.

«Портрет ваш должен быть и будет в галерее», — сказал он.

«Как так?»

«Очень просто: я, разумеется, его не напишу и никто из моих современников, но лет через тридцать, сорок, пятьдесят он будет написан, и тогда останется только пожалеть, что портрет не был сделан своевременно».

Толстой задумался и наконец согласился.

«Помню, взойду я в маленькую гостиную, посмотрю на этих двух художников, один пишет портрет Толстого, другой пишет свой роман «Анну Каренину»,— писала в своих воспоминаниях Софья Андреевна. — Лица серьезные, сосредоточенные, оба художники настоящие, большой величины, и в душе моей такое к ним чувствовалось уважение».

Через месяц было готово два портрета — один для Третьякова, другой — для семьи Толстых. Это был первый живописный портрет Толстого. Крамской написал его бодрым, уверенным и властным, с упорным взглядом живых, проницательных глаз, с еще темными, вьющимися по концам волосами, с недлинной бородой, в той блузе, в которой он обычно ходил дома. Когда Софья Андреевна увидела готовый портрет, она сказала:

«Так похоже, что смотреть страшно».

Работа над романом «Анна Каренина» продолжалась больше четырех лет. В 1877 году роман был закончен. «Лев Толстой поднялся до такой высокой ноты, какой еще никогда не брала русская литература... Какая сила и красота творчества разлиты в этом романе, какая чудная мощь художественной правды, какие нетронутые глубины тут впервые затрагиваются...

«Анна Каренина» останется светлой, громадной звездой талантливости на веки веков...» — писал художественный критик Владимир Васильевич Стасов, выражая общее мнение о романе.

Жизнь в Ясной Поляне шла размеренная, деловая. Осенью и зимой дети учились. Лев Николаевич занимался со старшими арифметикой, иногда писал с ними сочинения, учил греческому языку. День его был строго распределен. Каждое утро, кроме тех дней, когда он охотился, Лев Николаевич писал; после работы, до обеда, обычно уходил или уезжал верхом — по хозяйству, на станцию за почтой или просто так, без определенной цели, и никакая погода не могла удержать его дома. Любимыми местами его прогулок были Засека — старый, густой лес — и шоссе. На шоссе он обыкновенно заводил разговоры с прохожими и проезжими странниками, знакомыми и незнакомыми крестьянами и шутя называл свою прогулку по шоссе прогулкой по Невскому проспекту. Здесь же как-то разговорился с одним прохожим — маленьким человечком с козлиной бородкой — и взял его в переписчики. С тех пор этот переписчик каждую осень появлялся у Толстых и садился за переписку, а на лето опять уходил бродяжничать или запивал.

«Он хорошо писал, только в некоторых случаях не согласен был со Львом Толстым и поправлял его», — вспоминал позднее один из сыновей Толстого. К пяти часам Лев Николаевич, довольный и оживленный, возвращался к обеду. Весной приносил иногда молодой цветок орешника, осенью— необыкновенно окрашенный лист и всегда рассказывал что-нибудь интересное из своих дневных впечатлений. Часто рассказывал он о жизни яснополянских крестьян, которых хорошо знал, заходил к ним в избы, а они доверяли ему свои семейные дела и тайны, спрашивали его советов. Когда он рассказывал что-нибудь веселое, казалось, все кругом расцветало — всем становилось особенно радостно от его милой, светлой улыбки, оттого, что рядом с ним, как говорила Софья Андреевна, «все освещалось... светом нежного участия ко всем и взглядом прямо в душу людям».

Он обычно не ласкал детей, редко дарил игрушки, но дети всегда чувствовали его любовь к ним и доволен ли он их поведением.

«Больше всего, — вспоминал позднее один из сыновей, — он был недоволен нами за ложь и грубость с кем бы то ни было — с матерью, воспитателями или прислугой».

Вечерами отец иногда читал детям вслух. Одно время все увлекались произведениями Жюля Верна, и Лев Николаевич частью рассказывал, частью читал его романы. Книга «Путешествие вокруг света в 80 дней» была без иллюстраций, и Лев Николаевич к каждому вечеру готовил к ней рисунки пером. Рисовал он довольно плохо, но детям рисунки нравились. Летом Лев Николаевич обычно работал мало.

«Теперь лето, и прелестное лето,— писал он как-то Фету, — и я, как обыкновенно, ошалеваю от жизни и забываю свою работу. Нынешний год долго я боролся, но красота мира победила меня. И я радуюсь жизни и больше почти ничего не делаю».

Всегда жизнерадостный, сильный, ловкий, прекрасный пловец, он устраивал с детьми далекие прогулки, бегал наперегонки, плавал с ними, заставлял их заниматься гимнастикой. С каждым годом жизнь в Ясной Поляне становилась многолюднее. Детей было уже шестеро, прибавились педагоги, гувернеры. Толстые очень редко бывали в Москве и еще реже брали с собой детей. Пока не было железной дороги, в Москву ездили на своих лошадях. Ехали около трех суток. А из Москвы в Тулу три раза в неделю ходила карета, которая называлась «анненская» — по фамилии владельца. В карете было четыре места внутри и два сзади, снаружи. Загудит бывало, рожок кондуктора, тронется карета, пойдут почтовые станции, постоялые дворы, где иногда приходилось ночевать, и незаметно подойдет Тула. Здесь уже ждут катки — большая линейка, запряженная тройкой, и на козлах сидит кучер Индюшкин с подслеповатыми глазами и доброй улыбкой. И снова начинается налаженная яснополянская жизнь. Казалось, все в доме шло само собою; но много надо было труда, внимания, чтобы устроить жизнь так, чтобы всем было хорошо и удобно, начиная от самых маленьких детей и до гостей, которых с каждым годом становилось все больше и больше. Софья Андреевна работала не покладая рук. Она, как всегда, переписывала рукописи Льва Николаевича, занималась хозяйством, воспитывала детей, шила. В 1878 году Льву Николаевичу Толстому исполнилось пятьдесят лет. Он продолжал трудиться и говорил, что работы ему «на бесконечное число лет хватит». Еще тогда, когда работал он над романом «Анна Каренина», в записной его книжке стали появляться заметки и выписки под заглавием:

«К следующему после «Анны Карениной».

Этим следующим должен был быть роман о декабристах, который он задумал давно. Он говорил, что «Войну и мир» писал через пятьдесят лет после 1812 года и теперь о декабристах будет писать приблизительно через пятьдесят лет. Он считал, что этот срок достаточен, для того чтобы относиться к тому времени как к истории, и, когда его спрашивали, будет ли в романе действовать Николенька Болконский, он отвечал улыбаясь:

«Непременно».

Но роман о декабристах не был написан. Толстого тревожили другие мысли. Все острее вставали перед ним и волновали его вопросы о том, правильно ли живут люди, в чем смысл и цель жизни, в чем счастье. В основном это были те вопросы, которые всю жизнь, с ранней юности, мучили его. Он снова и снова пересматривал свою жизнь, свое отношение к людям, присматривался к тому, что происходит в стране. Все чаще и чаще охватывало его чувство недовольства собой. Что успел он сделать? Стал ли лучше? Живет ли для пользы народа? Любит ли людей? Он, дворянин по рождению и воспитанию, уже давно беспокойно и мучительно думал о той бесцельной, несправедливой и неправедной жизни, которой жили люди его среды, и осуждал эту жизнь. Всею душой уже давно был он с простым народом, с крестьянами, которых так хорошо знал. В 1878 году он начал трудиться над большой статьей, которую озаглавил: «Исповедь». Он писал в этой статье:

«Со мной случился переворот, который давно готовился во мне и задатки которого всегда были во мне. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга — богатых, ученых — не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл... Жизнь же всего трудящегося народа, всего человечества, творящего жизнь, представилась мне в ее настоящем значении».

Этими словами Толстой как бы подводил итог своей прошлой жизни, начинал новый ее этап. Уйти к народу, жить с ним простой трудовой жизнью — становится теперь его главной мечтой. Кто же этот трудовой народ? Это то многомиллионное патриархальное крестьянство, которое после так называемой «отмены» крепостного права попало в новую кабалу.Толстой с детства любил этот народ, привык уважать его. Много раз видел он вокруг себя босых, голодных, нищих людей и только теперь остро ощутил невозможность жить так, как жил до сих пор. У него как бы вдруг «открылись глаза на бедствия людей, и он уже не мог спокойно пользоваться своим благополучием, — пишет в книге «Очерки былого» сын Сергей Львович. — Помню, как, придя домой после посещения умирающего Федота, одного из самых бедных крестьян Ясной Поляны, он взволнованно сказал: «Иду я от Федота по прешпекту и слышу — Сережа играет венгерские танцы Брамса. Я его не упрекаю за это, но как странно: рядом с нами живут нищие люди, болеют и умирают, а мы этого не знаем и даже знать не хотим — играем веселую музыку». Толстой мучительно переживает то, что не может тотчас же все бросить и жить той жизнью, которая кажется ему теперь единственно правильной. Он, знаменитый писатель, автор «Севастопольских рассказов», «Войны и мира», «Анны Карениной», у которого ни один год писательской жизни не прошел бесплодно, как бы зачеркивает эту жизнь, говорит себе:

«Так жить нельзя!»