RARUS'S GALLERY

Price Realized: $ 165 266

Книжки 1-2. Санкт-Петербург, 1831-1832.

Первая книжка: типография Департамента народного просвещения, 1831, XXII, [2], 244 с.

Вторая книжка: типография А. Плюшара, 1832, XVI, 354, [3] с.

В двух п/к марокеновых переплётах эпохи с тиснением золотом на корешках. В 12-ю долю листа. 16,5х8,5 см. Первое издание. Чрезвычайная редкость!

Уход: €151 620. Pierre Berge & Sotheby's: La Bibliothèque de Pierre Bergé, 1-я сессия. 11 декабря 2015. Drouot Richelieu salles 5 & 6, Париж. Лот № 69.

Сам Н.В. Гоголь  назвал их былями и небылицами, "болтовней", "побасенками". Слова  эти он  вложил в уста Пасичнику, Рудому Паньку, в котором некоторые исследователи  склонны  видеть автора: Рудый  он  потому,  что  и  Гоголь  в молодости был несколько рыжеват, Панек - в малороссийском просторечии внук Опанаса, Афанасия.

Хорошо рассказчик слово молвит. Страницы переворачиваются, герои оживают, слушают его уверенный голос, подстраиваются под каждую интонацию. Вот они, совсем реальные. Тут черт поганые дела свои воротит, месяц ясный в мешок утащил и давай вьюгу нагонять да хорошим людям пакости делать. Чтоб тебя, проклятый! Но насмехается сказочник над сатанинским отродьем: в снег толкает неуклюжего, слова сказать не дает, еще и свиное рыло пририсовал. Не страшен такой черт, смех да и только. Там два кума бредут по заснеженной дороге. Есть месяц или нет, а выпить охота. Оно как-то и грешно не хильнуть по чарке перед Рождеством. Мужики статные, подпоясанные, усы пышные, смех, как из бочки. Ну и пусть идут себе, пока жинки с кочергой не нагнали да по знатной пояснице не надавали. На другом конце села Солоха гостей принимает, радушно встречает, забавляет. Ай да баба, ай да Солоха! То хохочет на всю хату, то просто пышными губами улыбается, хитрая ведьма. А в чьей это хате ярко свет горит, где красавица собой в зеркало любуется? Румяная, круглолицая, глаза большущие, лукавые. Парубков дразнит, негодная дивчина. Рядом кузнец Вакула стоит, грустный и угрюмый. Не любит Оксана верного работящего хлопца, хоть иди да вешайся.

21 августа 1831 года в письме А.С. Пушкину Гоголь запечатлел процесс печатанья «Вечеров»:

«Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидев меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к господину фактору (распорядителю работ), и он по­сле некоторых ловких уклонений нако­нец сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, очень до чрезвычайности смешны, и набор­щикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».

Известно, какое впечатление произвели на Пушкина эти рассказы, изображавшие невиданным прежде образом картины малорусского быта, блиставшие веселостью и тонким юмором, народным фольклором и классическим романтизмом. Сам Пушкин в письме А.Ф. Воей­кову в конце августа 1831 г. признавался:

«Сейчас прочел «Вечера на хуторе близ Диканьки». Они изумили меня. Вот на­стоящая веселость, искренняя, непринуж­денная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствитель­ность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился».

Герои «Вечеров» живут в самом близком соседстве с чертями и ведьмами. «...Кто на веку своем не знался с нечистым?» Род­ственные связи скрепляют оба мира, так что уж и не знаешь, у кого в крови нет бесовской примеси. "Правда ли, что твоя мать ведьма?" — произнесла Оксана и засмеялась...» Оказалось, правда; значит, Вакула — сын ведьмы, а потом, выйдя за него, с ведьминым племенем породнится сама Оксана, да и отец ее, козак Чуб, равно как и Голова, и дьяк Осип Никифорович, и запорожский казак Касьян Свербыгуз, хаживая к Солохе по известным делам, причащались нечистой силе. Так что реплика кузнеца Вакулы  Пацюку:  «Ты, говорят приходишься немного сродни чёрту», — может быть применена и к нему самому. О Хивре из «Сорочинской ярмарки» нигде не говорится, что она ведьма, как Солоха. Но Грицько за глаза называет Хиврю «старой ведь­мой», прибавляя, что готов перевешать «всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам» (намек на способ действия ведьм, летающих верхом на своих жертвах). Чуть позже, после переполоха и паники, Хиврю застают лежащей без чувств на Черевике. «"Баба взлезла на человека (мужика); ну, верно, баба эта знает, как ездить!" — говорил один из окружающей толпы». Подвижность пограничной линии между мирами: реальным и параллельным, их взаимопро­ницаемость, — источник забавного, жизнерадостного и всего свет­лого рожда­ли чувство неопределенности и неустойчивости. Неустойчивости перед злом: «Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит; ей, богу, обморочит!».  В первом томе «Современника» (1836) А.С. Пушкин в специальной заметке упомянул и о недостатках «Вечеров»:

«Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов».

Легко себе представить, что значило для 22-х летнего Гоголя публичное пушкинское признание. Он вошел в круг лиц, стоявших во главе русской художественной литературы: его давние поэтические стремления могли теперь развиваться во всей широте, инстинктивное понимание литературного творчества могло стать глубоким сознанием подвижничества на ниве служения своему народу.

Первая книжка «Вечеров» выходила в печатной издательской обложке, на четвертой странице которой напечатано: «Продается по 7р. 50 коп. в книжном магазине А. Смирдина, на Невском проспекте, в доме Петропаловской церкви»; вторая книжка выходила в немой обложке. В первой книжке: «Сорочинская яр­марка», «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или Утопленница», «Про­павшая грамота». Во второй — «Ночь пе­ред рождеством», «Страшная месть», «Иван Федорович Шпонька и его тетуш­ка», «Заколдованное место». Почти все лучшее, что появлялось в русской художественной литературе, с конца 1820-х и до конца 1830-х годов, было издано А.Ф. Смирдиным. Он издавал произведения А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, В.А. Жуковского, И.А. Крылова, П.А. Вяземского. Выпускал издания русских писателей ХУШ века, в частности М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина. До Смирдина литературный труд не считался профессией, а был делом богатых людей, которые не нуждались в гонорарах. А.Ф. Смирдин ввел постоянную выплату гонорара, размеры которого были достаточно высокие, чтобы писатель мог целиком посвятить себя литературному труду. За время своей деятельности он издал и продал книг на сумму около 10 млн. рублей, а выплатил гонораров авторам на сумму 1,5 млн. рублей. Прибыль издателя при этом в несколько раз превышала размер выплаченных гонораров. Одновременно с выпуском в свет вто­рой книжки «Вечеров» Смирдин отпечатал — по но­вому, но совершенно такому же, строка в строку, набору — дополнительный тираж первой книжки в количестве 150 экземпля­ров. В письме к М.П. Погодину Гоголь по этому поводу писал:

«...Смирдин отпеча­тал полтораста экземпляров 1-й части, по­тому что второй у него не покупали без первой. Я и рад, что не больше».

От основного тиража допечатка отли­чается некоторыми мелкими типографски­ми особенностями: титульный лист наб­ран несколько более крупным шрифтом, исправлены опечатки на стр. 3, 72, 79 и 148, несколько изменена печатная облож­ка, изменен текст объявлений. В 1836 г. «Вечера на хуторе» были на­печатаны новым изданием в 8-ю долю листа. Как уже говорилось выше, на это второе издание А. С. Пушкин откликнулся рецензией, напечатанной в первом томе «Современника» за 1836 год:

«Читатели наши конечно помнят впечатление, произведенное над ними появлением «Вечеров на хуторе»... Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеяв­шиеся со времен Фонвизина!»

Оба издания имели большой успех, усердно читались и «зачитывались», постепенно исчезая из обращения. Найти в настоящее время экземпляр «Вечеров» в чистом виде, да еще с обложками,— зада­ча для собирателя чрезвычайно трудная и практически невыполнимая. Работа над «Вечерами» началась весной 1829 года.  «Ганц...» выйдет только в июне этого же года, но еще с конца зимы, предвидя страшный крах, Гоголь с энтузиазмом начинает педантично собирать этнографические и филологические материалы по Малороссии, ибо видит интерес петербургской публики ко всему украинскому. Здесь, Николай Васильевич прагматик. 30 апреля 1829 года Гоголь просил мать прислать ему побольше ма­териалов по Малороссии:

«В следующем письме я ожидаю от вас описания полно­го наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов с поименованием, как это называлось у самых закоре­нелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиан; равным об­разом название платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней лен­ты, также нынешними замужними и му­жиками. Вторая статья: название точное и верное платья, носимого до времен гет­манских. Вы помните, раз мы видели в нашей церкве одну девку, одетую таким об­разом. Об этом можно будет расспросить старожилов; я думаю, Анна Матвеевна или Агафия Матвеевна много знают кое-чего из давних годов. Еще обстоятельное опи­сание свадьбы, не упуская наималейших подробностей; об этом можно расспросить Демьяна (кажется, так его зовут, прозвища не вспомню), которого мы видели учре­дителем свадеб и который знал, по-види­мому, все возможные поверья и обычаи. Еще несколько слов о колядках, о Ива­не Купале, о русалках. Если есть, кроме то­го, какие-либо духи или домовые, то о них подробнее с их названиями и дела­ми; множество носится между простым на­родом поверий, страшных сказаний, преда­ний, разных анекдотов, и проч. и проч. и проч. Все это будет для меня чрезвычай­но занимательно».

Чуть позже, ему стало понятно, почему никто не хотел читать его «Ганца». Свои чувства он приписал там вымышленным, придуманным героям, да вдобавок помещенным в обстановку неизвестного даже ему самому немецкого быта. Его идиллия лишена была жизненной правды, она была надуманна, вычитана из книг. Вот если бы написать так, как рассказывают народные сказочники, поют странствующие бандуристы. Гоголь представил себе девку, увиденную им в церкви, поразившую его своей красотой и старинным нарядом. Вспомнились и забавные представления кукольного вертепа, в которых выступал хвастливый запорожец в широченных шароварах, обманщица цыганка, пронырливый и путающийся в людские дела черт, похожий на провинциального стряпчего. В его голове толпятся образы «ридной Полтавщины», вечерние посиделки и хороводы гарных дивчин и плутоватых парубков. С волнением и мучительной радостью он перечитывал исписанные его мелким, неразборчивым почерком листы, вносил в них поправки, снова лихорадочно писал скрипевшим гусиным пером. Это создавались его «Вечера на хуторе близ Диканьки». Палящее солнце родной Украины, яркие краски убранства красивых дивчин, гудящий говор ярмарки в Сорочинцах, ласкающая мелодия народной песни, шепот степных трав наполняли тесную маленькую комнатку…  Первыми были написаны: «Вечер накануне Ивана Купала», «Пропавшая грамота» и «Майская ночь». В апреле 1830 года «студент 14-го класса» Гоголь - Яновский был определен писцом  в департамент уделов с жалованьем 600 рублей в год, а с начала 1831 года он открыл в себе еще и талант педагога: получает назначение младшим учителем истории в Патриотический институт.  У генерал- лейтенанта Петра Ивановича Балабина Гоголь давал уроки его десятилетней дочери Марии. У Николая Михайловича Лонгинова, статс-секретаря, заведовавшего учреждениями ведомства императрицы Марии, обучал трех его сыновей. Не зная, как распорядиться своими повестями, Гоголь обратился за советом и помощью к П.А. Плетневу. Плетнев хотел оградить юношу от влияния литературных партий и в то же время спасти повести от предубеждения людей. Поэтому он присоветовал , на первый раз, строжайшее incognito и придумал для его повестей заглавие, которое бы возбудило в публике любопытство. Так появились в свет «Повести, изданные пасичником Рудым Паньком», который будто бы жил возле Диканьки, принадлежавшей князю Кочубею. Виктор Павлович Кочубей находился в это время в апогее своей власти, будучи председателем Госсовета и Комитета министров. Прикрыться именем такого человека было делом вовсе не лишним. По-видимому, своим советом Плетнев прежде всего преследовал цель создать у читателей впечатление, будто автор находится под покровительством своего влиятельного земляка, что книга выпорхнула из-под его крыла. При этом, вольно или невольно, заглавие книги должно было привлечь, внимание самого Кочубея и потрафить ему. Так в дальнейшем и произошло. Участием Плетнева гоголевская книга была соответствующим образом ориентирована. Нужно вообще отдать должное Плетневу за его содействие писателю при начале его творческого пути. Именно он познакомил его с Пушкиным. Подбивая Гоголя на издание книги, он «говорил тогда не умевшим ценить этот талант:

«В его произведениях хранятся цельные куски золота».

Итак, заглавие книги выполняло одновременно две функции- защитную и интригующую. Наступало лето 1831 года.. Петербург накалялся жарким июньским солнцем. Было душно, пыльно, пахло карболкой. Свирепствовала страшная и непонятная холера. По городу ходили тревожные слухи о докторах и аптекарях, морящих народ. По ночам в засмоленных гробах возили покойников. Карантин и заставы отрезали столицу от остальной России. В эти тягостные летние дни Гоголь покинул Санкт-Петербург и поселился в Павловске на даче княгини Васильчиковой в качестве наставника ее больного сына. Днем Гоголь занимался со слабоумным и недоразвитым мальчиком. Зато вечера и ночи принадлежали ему. Он работал много и упоенно, пописывая повести для второй книжицы «Вечеров». По соседству, в Царском Селе, в конце мая 1831 года поселился с молодой красавицей женой А.С. Пушкин. С Пушкиным Гоголь познакомился совсем незадолго до своего отъезда в Павловск, на вечере у Плетнева. Наконец осуществилась давнишняя мечта: его кумир Пушкин- здесь рядом. Естественно, они встречаются и подолгу беседуют. 2 мая 1831 г. в письме однокашнику А.С. Данилев­скому Гоголь отмечал, что выход первой книжицы «Вечеров» в типографии Департамента народного просвещения задерживается по совершенно не­предвиденной причине:

«Моя книга вряд ли выйдет летом: наборщик пьет запоем».

Процесс печатания занял все лето 1831 года. Наконец вышли из печати «Вечера», и Гоголь с гордостью разослал их друзьям.

«Насилу мог я управиться с своею книгою и теперь только получил экземпляры для отправления вам, — сообщал он Жуковскому в письме от 10 сентября 1831 года. — Один собственно для вас, другой для Пушкина, третий, с сентиментальной надписью, для Россети, а остальные тем, кому вы по усмотрению своему опре­делите. Сколько хлопот наделала мне эта книга. Три дня я толкался беспрестанно из типографии в Цен­зурный комитет, из Цензурного комитета в типогра­фию и, наконец, теперь только перевел дух».

19  сентября 1831 г., посылая экземпляр «Вечеров» матери, Гоголь писал:

«...Я прошу вас принять эту небольшую книжку. Она   есть   плод   отдохновения   и досужих часов от трудов моих. Она понравилась здесь всем, начиная от государыни; надеюсь, что и вам   также   принесет она сколько-нибудь удовольствия, и   тогда   я уже буду   счастлив».

Он ведь теперь стал заправским педагогом. Благодаря хлопотам Жу­ковского и Плетнева он еще с весны был утвержден старшим учителем истории в Патриотическом инсти­туте в чине титулярного советника. Это создает по­ложение в обществе. Он может теперь помочь род­ным. Гоголь предлагает в своем письмо к матери по­местить младших сестер Анну и Лизу в институт на казенный счет, обещая использовать для этого свои связи и влияние:

"Если бы вы знали, моя бесцен­ная маменька, какие здесь превосходные заведения для девиц, то вы бы, верно, радовались, что ваши до­чери родились в нынешнее время", - уверяет он мать.

Еще бы! Ведь в таком институте и преподает ее сын. Перед ним теперь открылся путь ученого. Он зай­мется наукой, историей, станет профессором, видным ученым. Это, пожалуй, важнее, чем выступать в ка­честве пасечника Рудого Панька. Но и с литературой трудно расстаться. Не покладая рук он работает над завершением второй книги «Вечеров». Какие уж там часы досуга! У него столько новых планов и замыслов. Он собира­ет украинские песни и летописи, работает над напи­санием истории Украины и всемирной истории. Правда, пока это еще только предварительные наброски, планы больших трудов. Они рождались из увлека­тельных рассказов о прошлом народов Европы и Азии на уроках в Патриотическом институте, где его слушали с наивным восхищением миловидные девицы. Второе издание «Вечеров»Гоголь собирался осуществить еще в 1832году. 20  июля 1832 г. Гоголь писал из Васильевки М. П. Погодину в Москву:

«Если будете в городе, дайте знать книгопродав­цам, авось-либо   не   купят 2-го   издания Вечеров на  хуторе. Много из  здешних помещиков посылало в Москву и Петер­бург, нигде не могли достать ни одного экземпляра. Что это за глупый народ книгопродавцы! Неужели они не видят всеобщих требований? Отказываются от собственной прибыли! Я готов уступить за 3000 р., если не будут давать более. Ведь это им приходится менее, нежели по три рубли за экземпляр, а они будут продавать по 15 р., итого 12 р. барыша на книжке. Пусть они вдруг продадут толь­ко 200 экземпляров, то вырученная сум­ма за эти экземпляры уже вдруг окупит издержки. Остальные 1000 экземпляров в те­чение года или двух, верно, разойдутся, особливо когда еще выйдет новое дети­ще. Теперь я бы взял от них только 1500 р. потому, что мне очень нужны, а ос­тальных я бы мог подождать месяца два или три».

Однако книгопродавцы не проявили интереса к изданию. 1-го февраля 1833 г. Гоголь в письме М.П. Погодину невысоко оценивал «Вечера», как и другие свои ранние произведения, и заявил об отказе от переиздания:

«Вы спрашиваете об «Вечерах Диканьских». Чорт с ними! Я не издаю их. И хотя денежные приобретения были бы не лишние для меня, но писать для этого, прибавлять сказки не могу. Никак не имею таланта заняться спекуляционными оборотами. Я даже позабыл, что я творец этих Вечеров, и вы только напомнили мне об этом. Впрочем, Смирдин напечатал полтораста экземпляров 1-й части, потому что второй у него не покупали без первой. Я и рад, что не больше. Да обрекутся они неиз­вестности, пока что-нибудь увесистое, ве­ликое, художническое не изыдет из меня».

В.Г. Белинский в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835) под­черкивал:

«Господин Гоголь сделался известным своими «Вечерами на хуторе». Это были поэтические очерки Малороссии, очерки, полные жизни и очарования. Все, что мо­жет иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного, все, что народ может иметь оригинально­го, типического, все это радужными цвета­ми блестит в этих первых поэтических грезах господина Гоголя. Это была поэзия юная, свежая, благоуханная, роскошная, упои­тельная, как поцелуй любви...»

В другой статье, «Русская литература в 1841 году», В. Г. Белинский писал, что в «Вечерах» «комизм веселый, улыбка юноши, приветствующего Божий мир. Тут все светло, все блестит радостью и счастьем: мрач­ные духи жизни не смущают тяжелыми предчувствиями юного сердца, трепещу­щего полнотою жизни. Здесь поэт как бы сам любуется созданными им оригинала­ми. Однако ж эти оригиналы не его вы­думка, они смешны не по его прихоти; поэт строго верен в них действительнос­ти. И потому всякое лицо говорит и дей­ствует у него в сфере своего быта, своего характера и того обстоятельства, под вли­янием которого оно находится. И ни одно из них не проговаривается: поэт матема­тически верен действительности и часто рисует комические черты без всякой пре­тензии смешить, но только покоряясь своему инстинкту, своему такту действи­тельности». В рецензии на второе издание «Вечеров», опубликованной в 1-м  томе «Со­временника» за 1836 г., А.С. Пушкин писал:

«Читатели наши, конечно, помнят впечат­ление, произведенное над нами появлени­ем «Вечеров на хуторе»: все обрадовались этому живому описанию племени по­ющего и пляшущего, этим свежим карти­нам малороссийской природы, этой весе­лости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявши­еся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправиль­ность его слога, бессвязность и неправдо­подобие некоторых рассказов, предоставя сии недостатки на поживу критики. Ав­тор оправдал таковое снисхождение. Он с тех пор непрестанно развивался и совер­шенствовался. Он издал «Арабески», где находится его «Невский проспект», самое полное из его произведений. Вслед за тем явился «Миргород», где с жадностью все прочли и «Старосветских помещиков», эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы гру­сти и умиления, и «Тараса Бульбу», коего начало достойно Вальтер Скотта. Господин  Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь говорить о нем в нашем журнале».

В письме В. А. Жуковскому от 29 де­кабря 1847 г. (10 января 1848 г.) Гоголь сле­дующим образом обрисовал генезис «Вечеров»:

«...Еще бывши в школе, чувст­вовал я временами расположенье к весело­сти и надоедал товарищам неуместными шутками. Но это были временные при­падки, вообще же я был характера скорей меланхолического и склонного к размыш­лению. Впоследствии присоединились к этому болезнь и хандра. И эти-то самые болезнь и хандра были причиной той ве­селости, которая явилась в моих первых произведениях: чтобы развлекать самого себя, я выдумывал без дальнейшей цели и плана героев, становил их в смешные положения — вот происхождение моих по­вестей! Страсть наблюдать за человеком, питаемая мною еще сызмала, придала им некоторую естественность; их даже стали называть верными снимками с на­туры. Еще одно обстоятельство: мой смех вначале был добродушен; я совсем не ду­мал осмеивать что-либо с какой-нибудь целью, и меня до такой степени изумля­ло, когда я слышал, что обижаются и да­же сердятся на меня целые сословия и классы общества...»

По свидетельству О.М. Бодянского, незадолго до смерти Гоголь со­бирался не включать «Вечера» в со­брание сочинений, находя в книге «много незрелого».

Из критиков, может быть, наиболее полно и близко к авторскому замыслу охарактеризовал «Вечера» А.А. Григо­рьев в статье «Гоголь и его последняя кни­га» (1847):

«Это были еще юношеские, све­жие вдохновения поэта, светлые, как укра­инское небо, — все в них ясно и весело, самый юмор простодушен, как юмор на­рода, еще не слыхать того злобного сме­ха, который после является единственным честным лицом в произведениях Гоголя, — хотя в то же самое время и здесь, уже в этих первых поэтических впечатлениях, выступает ярко особенное свойство та­ланта нашего поэта — свойство очертить всю пошлость пошлого человека и вы­ставить на вид все мелочи, так что они у него ярко бросаются на глаза (слова по­следней книги Гоголя); это свойство здесь не выступило еще карающим смехом, оно добродушно, как шутка, и потому как-то легко, как-то светло на душе читателя, как светло и легко на душе самого поэта, еще не вышедшего из-под обаяния род­ного неба, еще напоенного благоуханием черемух его Украины. Ни один писатель, может быть, после древних, не одарен та­ким полным, гармоническим сочувствием с природою, как Гоголь; ни один писатель не носит в себе, как он,такого пластического постижения красоты (вспомните только Аннунциату в его «Риме», это со­здание могущественной кисти мастеров древней Италии), красоты полной, сущест­вующей для всех и для всего, — никто, наконец, как этот человек, призванный очертить пошлость пошлого человека, не полон так сознания о прекрасном челове­ке, прекрасном физически и нравственно, и по тому самому ни один писатель не об­дает вашей души такою тяжелою грустью, как Гоголь, когда он беспощадно разнима­ет трупы, обливается желчью и негодова­нием над утраченным образом Божиим в человеке, образом вечно прекрасного. Но в «Вечерах на хуторе»... все еще светло и наивно, в самом пороке отыскивает еще поэт добродушную сторону, и образ пья­ного Каленика, отплясывающего трепака на улице в ночь на Рождество Христово, — еще чисто гомерический образ. В этом быте, простом и непосредственном быте Украины, поэт видит свою Галю — чудное существо, которое спит в божественную ночь, очаровательную ночь, раскинув чер­ные косы под украинским, небом, на ко­тором серпом стоит месяц... все еще пол­но таинственного обаяния — и прозрач­ность озера, и фантастические пляски ведьм, и образ утопленницы, запечатлен­ный какой-то светлой грустью. А Сорочинская ярмарка, с шумом и толкотнёю ее повседневной жизни, а ночь на Рождест­во Христово, с молодцом кузнецом Вакулой и с его гордой красавицей Оксаной, а исполинские образы двух братьев Карпат­ских гор, осужденных на страшную казнь за гробом, эти дантовские образы народ­ных преданий, — все это еще и светло, и таинственно, как лепет ребенка и сказки старухи няньки».

К.В. Мочульский в работе «Духовный путь Гоголя» (1933) писал, что в «Вечерах» «повести можно расположить по степеням нарастающей мрачности. В «Пропавшей грамоте» и «Заколдованном месте» — чертовщина уморительная и «до­машняя»: обе повести являются своего рода демонологическими анекдотами. В «Май­ской ночи» и «Ночи перед Рождеством» — борьба добра со злом уже труднее: нужна святая панночка, чтобы победить страш­ную ведьму, нужен благочестивый кузнец-иконописец, чтобы одолеть черта. И, нако­нец, в «Вечере накануне Ивана Купала» и в «Страшной мести» смех совсем замолкает. Забавное уступает место ужасному. Незави­симо от народной традиции автор создает чудовищные и зловещие образы Басаврюка и колдуна, отца Катерины. Описание мертвецов, выходящих лунною ночью из могил на берегу Днепра, рассказ о схват­ке колдуна с всадником, сцена вызова ду­ши Катерины — самые сильные страницы в «Вечерах». Это первые звуки не заучен­ной, а своей художественной речи».

А.К. Воронский в книге «Гоголь» (1934) утверждал по поводу «Вечеров»:

«Фантастическое у Гоголя отнюдь не внешний прием, не случайное и не нанос­ное. Удалите черта, колдуна, ведьм, мерзо­стные, свиные рыла, повести распадутся не только сюжетно, но и по своему смыслу, по своей идее. Злая, посторонняя сила, неведомо, со стороны откуда-то взявшая­ся, разрушает тихий, безмятежный, старо­давний уклад с помощью червонцев и всяких вещей — вот в чем этот смысл. В богатстве, в деньгах, в кладах, — что-то бе­совское: они манят, завлекают, искушают, толкают на страшные преступления, пре­вращают людей в жирных скотов, в пло­тоядных обжор, лишают образа и подобия человеческого. Вещи и деньги порой ка­жутся живыми, подвижными, а люди дела­ются похожими на мертвые вещи; подоб­но Чубу, куму, дьяку они благодаря интри­гам черта превращаются в кули».