RARUS'S GALLERY

Price Realized: $80 605

VICTOR HUGO. Les Misérables. Bruxelles: A. Lacroix, Verboeckhoven & Cie, 1862. 10 volumes in-8 (235x153 mm). (Rousseurs éparses.) Brochés (volumes débrochés, dos fendus et couvertures salies. Manque la quatrième de couverture du tome II).  ÉDITION ORIGINALE DE CE CHEF-D'OEUVRE DE VICTOR HUGO ENRICHI D'UN ENVOI AUTOGRAPHE SIGNÉ "V": "Pour toi, chère et bien chère amie. H[auteville] H[ouse] 1862". This copy is inscribed to Hugo's wife Adèle.

Уход: €61,000. Аукцион Christie's. Collection Victor Hugo. 4 April 2012. Paris. Лот 71.

 

 

Comme Les Contemplations, ce texte parut simultanément à Bruxelles et à Paris chez Pagnerre. "Pagnerre n'était, en somme, à Paris, que le dépositaire de l'ouvrage dont les éditeurs réels étaient A. Lacroix, Verboekhoven et Cie. Dans cette édition belge se trouvent un certain nombre de phrases qui, ayant paru dangereuses pour la France, ont été modifiées dans l'édition française" (Vicaire). Vicaire, citant Paul Meurice, précise que "c'est toujours l'édition française qui doit être considérée comme l'édition originale, Victor Hugo ne corrigeant que les épreuves de cette édition". Selon Clouzot, l'édition belge aurait été publiée quelques jours avant la française. EXEMPLAIRE À GRANDES MARGES, BIEN COMPLET DES FAUX-TITRES. Carteret Romantique I, 421; Clouzot 91-92; Vicaire IV, 328. (10)

«Книга, лежащая перед глазами читателя, представляет собою от начала до конца, в целом и в частностях,— каковы бы ни были отклонения, исключения и отдельные срывы,— путь от зла к добру, от неправого к справедливому, от лжи к истине, от ночи к дню, от вожделений к совести, от тлена к жизни, от зверских инстинктов к понятию долга, от ада к небесам, от небытия к богу. Исходная точка—материя, конечный пункт—душа. В начале чудовище, в конце— ангел».

Так определил Виктор Гюго содержание своего романа «Отверженные», появившегося в продаже весной 1862 г. (первая часть — 3 апреля, последняя — пятая — 30 июня). За романом стояли долгие годы размышлений и исканий; социальная несправедливость, преступление и наказание голодного человека, которому общество не дает возможности заработать на хлеб честным путем,— темы, которые Гюго впервые затронул еще в повестях «Последний день приговоренного к смерти» (1829) и «Клод Ге» (1834). Работу над будущими «Отверженными» писатель начал в ноябре 1845 г.; в декабре 1847 г., когда часть текста была уже написана, он заключил с издателями Рандюэлем и Госсленом договор на роман под названием «Нищета»; предполагалось, что в нем будет больше двух томов, но Рандюэлю и Госслену предоставлялось право на издание лишь двух первых. Однако вскоре работа над романом прервалась; Гюго отвлекла политическая деятельность, в которую, он окунулся после революции 1848 г., затем последовал бонапартистский переворот 2 декабря 1851 г., и Гюго, один из самых непримиримых противников «Наполеона Малого», был вынужден покинуть Францию; бурные события мешали писателю отдать все силы новому роману:

«Ты говоришь мне, друг:

«Отверженных» закончи» <...>

Чтоб книга зрелая была завершена,

свобода мышленья писателю нужна...» — писал он в стихотворении «Postscriptum» (1850).

В 1855 г. Гюго поселился на принадлежавшем Великобритании острове Гернсей, жизнь его определилась, однако к «Отверженным» он вернулся лишь в 1860 г.; он пересмотрел и подверг основательной правке четыре вчерне готовые части и написал пятую. За издание взялся скромный брюссельский издатель Альбер Лакруа; 3 октября 1861 г. на Гернсее был подписан договор, затем Лакруа отправился к Рандюэлю, и тот уступил ему право на издание двух первых частей, выторговав себе за это монополию на продажу романа во Франции. «Отверженные» имели бешеный успех; еще не успела появиться в продаже пятая, последняя часть, а роман уже насчитывал 21 «пиратскую» перепечатку. В чем же причина такого успеха? Л. Толстой назвал «Отверженных» искусством «высшим, вытекающим из любви к богу и ближнему». Новый роман Гюго был романом веры и надежды; его содержанием стала история духовного возрождения Жана Вальжана — человека, который, несмотря на то, что общество превратило его в нравственное и физическое чудовище, смог вернуть себе человеческий облик благодаря милосердию другого человека — епископа Мюриэля.

Неправедный людской суд совершает несправедливость и приговаривает доброго человека к каторге, а злого оставляет на свободе; такую—государственную—систему наказаний Гюго отрицает всем своим романом. Он выступает за иное — за сострадание, а не за месть; за то, чтобы люди проявляли милосердие к ближним и вознаграждали собратьев за милосердие, которое те проявили к ним. Если когда-то Жан Вальжан не побоялся, что в нем, почтенном мэре господине Мадлене, узнают бывшего каторжника, и спас от смерти дядюшку Фошлевана, то — верит Гюго — судьба непременно распорядится так, чтобы еще один раз столкнуть Вальжана и Фошлевана и дать Фошлевану возможность отплатить своему спасителю добром за добро. По Гюго, в жизни не бывает пустых минут, поступков, остающихся без последствий; любое деяние человеческое рано или поздно «отзывается» в жизни того, кто его совершил; не в загробном мире, а на земле человек получает воздаяние добром за добро и злом за зло. Этой оптимистической концепции соответствует само построение романа, где ни один из многочисленных героев не появляется случайно, где все связаны со всеми множеством невидимых нитей, где все линии в конце концов сходятся и все венчает счастливый, умиротворенный финал (последние главы романа называются «Ночь, за которой брезжит день» и «Трава скрывает, дождь смывает»). Соответствует этой концепции и положенная в основу романа философия прогресса.

«Прогрессом зовется жизнь человечества в целом; прогрессом зовется поступательное движение человечества... У него бывают остановки в пути, где он собирает отставших, бывают привалы, где он размышляет... бывают ночи, когда он спит» — но рано или поздно обязательно наступает момент, когда человечество «вновь пробуждается».

Роман Гюго — это апология осмысленности мироздания, где все служит— или должно служить — «всеобщему миру», «воцарению гармонии и единства». Это проявляется и в крупном («победа Бонапарта при Ватерлоо не входила в расчеты девятнадцатого века. Подготавливался другой ряд событий, где Наполеону уже не было места... Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушил равновесие... Этот избыток жизненной силы человечества, сосредоточенный в одной голове... стал бы губителен для цивилизации, если бы такое положение продолжилось... На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено»), и в мелочах (слон, воздвигнутый императором из тщеславия, превращается в пристанище бездомного Гавроша, т. е. служит добру).

Особенность романа, благодаря которой он располагал к себе представителей самых разных читательских слоев,— в его двуплановости. «Отверженные» — это роман о внешнем, социальном мире, грандиозное полотно, дающее более чем полное представление о самых разных сторонах «материальной цивилизации» первой половины XIX столетия, эпопея, подобная гомеровской. Но «Отверженные» — это еще и «поэма человеческой совести», автор которой уподобляет себя Данте и Мильтону, «драма, в которой главное действующее лицо — бесконечность», мистерия, где духи зла и добра борются за душу человека («Жан Вальжан, брат мой, вы более не принадлежите злу, вы принадлежите добру,— говорит епископ Мюриэль Жану Вальжану.— Я покупаю у вас вашу душу. Я отнимаю ее у черных мыслей и духа тьмы и передаю ее богу»). С одной стороны, прав современный французский исследователь, назвавший «Отверженных» «словарем эпохи». В самом деле, в романе можно найти блестящие «словарные статьи», настоящие монографии на самые разные темы, на первый взгляд даже не имеющие непосредственного отношения к сюжету, от истории монастырей до структуры парижской клоаки, от репертуара парижских театров в 1817 г. до противоречий политики Луи Филиппа, от подробного описания битвы при Ватерлоо до устройства революционной баррикады. Свобода и непринужденность, с которыми автор раздвигает рамки повествования, так велики, что Герцен имел все основания назвать «Отверженных» «романом-омнибусом». С другой стороны, как бы ни была велика роль внешнего мира в романе, творческая манера Гюго резко отлична, например, от манеры Бальзака, считавшего себя «историографом» французского общества XIX в. У Бальзака действующие лица— плоть от плоти атмосферы и обстановки, а обстановка эта оживает под пером автора именно потому, что она—среда обитания действующих лиц.

У Гюго— иначе. Описанный в его романе мир реален, герои же его идеальны в том смысле, в каком идеален любой «вечный» тип; их следует поставить в один ряд не только и не столько с бальзаковскими Растиньяком или отцом Горио, сколько с мольеровским Гарпагоном— абсолютной Скупостью—или мольеровским же Тартюфом— абсолютным Лицемерием. В одном из бесчисленных отступлений, на которые так щедр Гюго в «Отверженных», изложена любопытная теория, согласно которой «каждый из представителей человеческого рода» соответствует «какому-нибудь виду животного мира», поскольку «животные суть не что иное, как прообразы наших добродетелей и пороков, блуждающие перед нашим взором призраки наших душ». Именно из этого и исходит Гюго, создавая своих героев: те, кто мил его сердцу, «белы чистейшей белизной воска», те, кто ему отвратителен,— беспросветно черны. Об этом проницательно писал сразу после появления романа Шарль Бодлер:

«В «Отверженных» автор пожелал создать живые абстракции, идеальные фигуры, каждая из которых, воплощая некий принцип, необходимый для развития авторской мысли, возведена на эпическую высоту. «Отверженные»— это роман, построенный как поэма; здесь каждый персонаж исключителен лишь потому, что общее в нем до предела гиперболизировано».

В подтверждение своей мысли Бодлер ссылается на самого Гюго, сказавшего в предисловии к драме «Мария Тюдор»:

«Гамлет... так же правдив, как любой из нас, но он более велик. Гамлет грандиозен, но вместе с тем реален. Гамлет это не вы, не я,— это мы все. Гамлет не какой-то определенный человек, он человек вообще».

Если не понять или не принять эту особенность поэтики Гюго, герои его могут вызвать недоумение, если не отвращение:

«Персонажи написаны одной краской, как в трагедиях! Где вы видели таких проституток, как Фантина, таких каторжников, как Вальжан?.. Это какие-то манекены, сахарные куколки, вроде монсеньора Бьенвеню... Что касается их речи, то говорят они очень хорошо, но все одинаково» (так отозвался о романе Г. Флобер).

Но те, кому была близка манера Гюго, видели роман иначе. Приведем хотя бы суждение Ф.М. Достоевского, ставившего, между прочим, «Отверженных» выше своего романа «Преступление и наказание»:

«Говорят о реализме в искусстве: Javert [полицейский, фанатик Долга, герой «Отверженных»] не реализм, а идеал, но ничего нет реальнее этого идеала».

Не случайно именно автору «Отверженных» удалось, по словам его современника, критика Поля де Сен-Виктора, «обогатить человеческий музей» новыми бессмертными типами, чьи имена стали нарицательными (таковы Жавер, Гаврош, Вальжан). 18 октября 1862 г. в письме издателю итальянского перевода «Отверженных» Даэлли Гюго писал:

«Вы правы, сударь, говоря мне, что «Отверженные» написаны для всех народов мира. Не знаю, будет ли эта книга прочитана всеми, но писал я ее для всех... Социальные проблемы не признают государственных границ... Всюду, где мужчина невежествен и охвачен отчаянием, всюду, где женщина продает себя за кусок хлеба, где ребенок страдает оттого, что лишен книги, которая учит его, и очага, который его обогревает, мои «Отверженные» стучатся в дверь со словами: «Откройте, мы пришли к вам!»

И в самом деле, уже в 1862 г. роман был по корректурным листам переведен на девять иностранных языков. Слава «Отверженных» быстро докатилась и до России. В 1862 г. три журнала («Отечественные записки», «Библиотека для чтения» и «Современник») начали публикацию романа (русский перевод названия в ту пору еще не установился: роман Гюго именовался «Жалкие люди», «Несчастные», «Презренные», а в письмах, не найдя нужного слова, люди подчас писали просто «Мизерабли»—калька от французского «Miscrables»). «Отечественные записки» и «Современник» успели опубликовать первую часть романа, «Библиотека для чтения» дошла до 4-й книги второй части, но тут царская цензура «спохватилась», и все попытки продолжить публикацию русского перевода пресекались в течение двадцати лет. Герцен язвительно писал в «Колоколе»:

«Наши мизерабли запретили роман Гюго... Им, вероятно, не понравилось описание парижских клоак — они это приняли за личность...»

Полностью «Отверженные» (на этот раз под привычным нам заглавием) впервые появились на русском языке лишь в 1882 г. И тем не менее роман в России знали и любили; все, кто владел французским, читали его в подлиннике, так что, по словам П. Д. Боборыкина, «он едва ли надолго не остался самым популярным у нас, вплоть до 70-х годов». В советское время судьба романа напоминает судьбу таких великих книг, как «Робинзон Крузо» или «Гулливер», волею судеб расширивших или изменивших свой первоначальный адрес и превратившихся в «книги для детей и юношества»: роман неоднократно издается в сокращенном переводе для детей; еще многочисленнее отдельные издания фрагментов из романа, посвященных детям—Козетте и Гаврошу.

Из «взрослых» изданий назовем сокращенный перевод К. Федина (1923), перевод под редакцией А.К. Виноградова, вышедший в 1931 г. в издательстве «Academia», и, наконец, впервые выпущенный в 1948 г. перевод под ред. С. Рошаль, являющийся сегодня «каноническим». «Отверженным» посвящено немало исследований и монографий (первая из них вышла в Париже уже в 1862 г., спустя несколько месяцев после самого романа), и все-таки лучше всех сформулировал назначение и своеобразие своей книги сам автор:

«До тех пор, пока силою законов и нравов будет существовать социальное проклятие, которое среди расцвета цивилизации искусственно создает ад и отягчает судьбу, зависящую от бога, роковым предопределением человеческим; до тех пор, пока не будут разрешены три основные проблемы нашего века— принижение мужчины вследствие принадлежности его к классу пролетариата, падение женщины вследствие голода, увядание ребенка вследствие мрака невежества; до тех пор, пока в некоторых слоях общества будет существовать социальное удушие; иными словами и с точки зрения еще более широкой — до тех пор, пока будут царить на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, небесполезными».

Интимная жизнь Виктора Гюго

Литераторы — это пленники вдохновения. В своих избранницах они упорно хотят видеть неземных созданий, единомышленниц и античных богинь, и романтически страдают, обнаруживая в них всего лишь женщин. Не был исключением из правила и великий французский писатель Виктор Гюго. Первое сильное чувство Гюго испытал будучи еще подростком, когда по уши влюбился в соседскую дочку, Адель Фуше — буржуазную и благопристойную девицу из весьма состоятельного семейства. Однажды, сидя под высокими каштанами, молодые люди признались друг другу в той вечной любви, которую так охотно описывали поэты-сентименталисты. Как говорил сам Виктор, «сердечная склонность обратилась в неодолимое пламя».

Зимой 1820 года между влюбленными завязалась страстная переписка, которая привела к обоюдному желанию пожениться. Семья Фуше была не прочь породниться с сыном генерала наполеоновской империи, но мать Виктора видела в этом браке опасность для будущей карьеры своего любимца. Разрыв стал неизбежен — между влюбленными пролегла горькая полоса молчания. Через год Гюго вновь встретился с Аделью Фуше, и прежнее чувство вспыхнуло с новой силой. Развязка романа произошла неожиданно. В июне 1821 года скончалась мать Виктора. После того как были исполнены все горестные обязанности, у влюбленных появилась возможность поду­мать о своем будущем. Вскоре они получили согласие родителей Адели на помолвку, а в октябре 1822-го в соборе Сен-Сюльпис состоялось их бракосочетание. Адель Гюго-Фуше стала первой и последней законной супругой великого литератора, матерью пятерых его детей, в том числе любимой дочери Леопольдины.

«Важнее всего на свете, важнее дочери, важнее Бога — твоя любовь», — говорил Гюго, однако эти его слова были уже обращены не к жене, а к любовнице — очаровательной актрисе Джульетте Друэ.

Что же заставило счастливого мужа Адели Фуше обзавестись любовницей? Слава пришла к Виктору Гюго так рано, как редко приходит к поэтам и мечтателям. Он намеревался устроить революцию «во французской музе», и ему это удалось. Его поэтические сборники и драмы — «Оды и баллады», «Кромвель», «Восточные мотивы» — поражали современников виртуозностью, мастерством, богатством поэтических находок. Если и было время, когда Гюго казался самым счастливым человеком на свете, то именно в конце 1820-х годов. Семейная жизнь была преисполнена любви и обожания, у супругов Гюго росли уже двое детей, издатели хорошо платили за книги. А просторный особняк, снятый отцом семейства, оказался «поистине обителью поэта, притаившейся в конце тенистой аллеи, за которой зеленел романтический сад с очаровательным прудом и деревенским мостиком». Единственное, что печалило Гюго в то благополучное время, — странные отношения его Адели с поэтом и другом семьи Сент-Бёвом. Оказалось, что Сент-Бёв был безумно влюблен в жену Гюго, а возможно, и завидовал его славе. А завидовать было чему. С появлением «Эрнани» «Собора Парижской Богоматери», сборника стихов «Осенние листья» Виктор, бесспорно, стал первым, что не доставляло особой радости другим литераторам. Он прекрасно понимал душевное состояние друга, но в данной ситуации это служило слабым утешением. Вскоре Гюго стало известно, что банальная история, случающаяся со многими мужьями, произошла теперь и с ним: жена всерьез увлеклась Сент-Бёвом. Тонкая и ранимая натура творца не позволяла Виктору смириться с предательством близкого человека. Он тяжело переживал измену жены с другом, и только литература спасала его. Именно в этот сложный период писателя в его жизни и появилась Джульетта Друэ. Судьба свела будущих любовников в одном из парижских театров, где Гюго работал над постановкой своей новой пьесы «Лукреция Боржиа». Небольшую роль принцессы Негрони в спектакле должна была играть одна из самых блистательных красавиц Парижа того времени — Жюльетт Друэ. Очарованный красотой и манерами молодой актрисы, мэтр не смог сдержать своих чувств. Его страдающая душа жаждала утешения. Через четыре дня после премьеры они бросились друг другу в объятия. Много лет спустя в письме к Джульетте Гюго признался, что в тот момент она буквально вернула его к жизни:

«У меня два дня рождения, оба в феврале. В первый раз, появившись на свет 28 февраля 1802 года, я был в руках моей матери, во второй раз я возродился в твоих объятиях, благодаря твоей любви, 16 февраля 1833 года. Первое рождение дало мне жизнь, второе дало мне страсть».

Их связь длилась целых полвека. И в кого бы потом ни влюблялся Гюго, он всегда возвращался к Джульетте, ставшей ему и любовницей, и другом. При этом он сумел сохранить теплые отношения с Аделью и дружбу со своими детьми. Настоящая фамилия Джульетты — Говен. Ее родители умерли, когда она была еще младенцем. Заботу о ребенке взял на себя дядя, чье имя — Друэ — и стало впоследствии ее сценическим псевдонимом. Воспитывалась девочка в католическом пансионе, где получила неплохое по тем временам образование. Со временем Джульетта пришла к мнению, что девушка, вышедшая из низов, может обратить на себя внимание не только красивой внешностью, но и образованностью. Поэтому она много читала и к моменту окончания обучения уже знала, чего хочет от жизни. Оказавшись за воротами пансиона, Джульетта решила, что непременно станет актрисой. В то время это была не столько профессия, сколько образ жизни. Представительницы ее должны были уметь красиво одеваться, тратить деньги, брать кредиты, делать долги и тонко играть на чувствах богатых мужчин, которые бы все это оплачивали. Джульетте, с ее врожденным чувством юмора и элегантной внешностью, все это удавалось без особого труда. Она никогда не скрывала своего простого происхождения, наоборот, подчеркивала его и кокетливо использовала в своих отношениях с мужчинами. Поэтому у нее никогда не было проблем с деньгами: всегда находился кто-то, кто мог бы за нее заплатить. Работа в театре на первых порах тоже приносила определенный доход, но Друэ была достаточно умна, чтобы понимать, что так не может продолжаться всю жизнь, ведь молодость не вечна. К моменту знакомства с Гюго Джульетте исполнилось уже 26 лет. Она привыкла к тому, что знакомые мужчины были в восторге от ее жгучего темперамента и импульсивности. Каких взглядов на жизнь придерживалась Друэ, можно судить по ее знаменитому высказыванию:

«Женщина, у которой всего один любовник, — ангел, у которой два любовника, — чудовище. Женщина, у которой три любовника, — настоящая женщина».

За время жизни в Париже Друэ стала типичной куртизанкой, жившей за счет своих богатых обожателей. Среди ее любовников был знаменитый французский скульптор Д. Прадье, для которого вначале она служила моделью, а через два года стала матерью его ребенка. Джульетта покорила Прадье своей не­подражаемой улыбкой. В такие минуты она превращалась в ребенка, ее лицо излучало наивность и чистоту. Именно эта улыбка и свела с ума великого Гюго. Очень скоро Виктор понял, что посредственная актриса Друэ может быть чудесной любовницей и все понимающей подругой. Она не настаивала на разводе, а требовала только любви. Недавняя натурщица была женщиной не только очень красивой, но и очень чувственной. Нескрываемое равнодушие супруги писателя к «радостям любви» не выдерживало никакого сравнения с веселой вседозволенностью молодой подруги. Гюго снял для нее жилье оплачивал все расходы, а взамен требовал безоговорочно­го послушания.

Ради него Друэ покинула театральную сцену, отказалась от светской жизни и своих многочисленных поклонников, превратившись в «тень гения». Это была его Муза, вдохновлявшая на творческие подвиги. Страстные чувства к Джульетте проявились в поэтической лирике Гюго, которая приобрела в ту пору очень личностный характер. Он воспевал обычные радости семейной жизни, домашнего очага, красоту природы, величие любви, счастье иметь детей. Эти темы впервые появились в его творчестве именно теперь, ранее он интересовался только средневековой историей и междоусобными войнами. Летом 1834 года Гюго, соблюдая светские приличия, отдыхал с семьей в провинции. Но он не представлял уже себе жизни без Джульетты, поэтому она жила рядом, в нескольких километрах. Любовники часто уединялись вдали от любопытных глаз, а когда встреча была невозможна — обменивались нежными письмами. Почтовым ящиком служил старый каштан.

«Да, я пишу тебе! И как я могу не писать тебе... И что будет со мной ночью, если я не напишу тебе этим вечером?.. Моя Джульетта, я люблю тебя. Ты одна можешь решить судьбу моей жизни или моей смерти. Люби меня, вычеркни из своего сердца все, что не связано с любовью, чтобы оно стало таким же, как и мое. Я никогда не любил тебя более, чем вчера, и это правда... Прости меня. Я был презренным и чудовищным безумцем, потерявшим голову от ревности и любви. Не знаю, что я делал, но знаю, что я тебя любил...» — писал любовнице Гюго.

Ответы Джульетты столь же страстны:

«Я люблю тебя, я люблю тебя, мой Виктор; я не могу не повторять этого снова и снова, и как сложно объяснить то, что я чувствую. Я вижу тебя во всем пре­красном, что меня окружает... Но ты еще совершеннее... Ты не просто солнечный спектр с семью яркими лучами, ты само солнце, которое освещает, греет и возрождает жизнь. Это все ты, а я — я смиренная женщина, которая обожает тебя. Жюльетт».

Адель, официально оставаясь мадам Гюго, закрывала глаза на «шалости» мужа. Казалось, чисто номинальные отношения устраивали их обоих, к тому же любовница не требовала развода. Она просто стала спутницей жизни знаменитого литератора и вдохновительницей его творчества. Друэ жила в уединении, занимаясь обработкой рукописей, и первой узнавала обо всех новых творениях своего гениального любовника. Дом она покидала только летом, время совместных путешествий по Европе. Гюго, ввиду большой занятости, не мог навещать ее каждый день, но всегда присылал записки. Со временем отлучки становились рее продолжительней, все чаще письма заменяли встречи:

«Ты самый великий, самый прекрасный... Любимый, прости мне мою безмерную любовь к тебе... Видеть тебя — значит жить; слышать тебя — значит мыслить; целовать тебя — значит возноситься к небесам... Здравствуй, мой возлюбленный, здравствуй... Как ты себя чувствуешь нынче утром? Я же могу только одно: благословлять тебя, восторгаться тобой и любить тебя всей душою...»

Яркая личность и слава Гюго, словно своеобразный нектар, привлекали парижанок, и писатель всегда был окружен толпами поклонниц. Частенько он увлекался той или иной молоденькой почитательницей его таланта. Этой привычке он не изменил до глубокой старости. Бывало и так, что, увлекшись очередной женщиной, Гюго среди утренней почты искал конверт, надписанный вовсе не рукой стареющей Джульетты. Ее письма оставались непрочитанными. Последние записи о его «подвигах» в возрасте 83 лет встречаются в дневнике писателя за четыре месяца до его кончины. Случались и курьезы. Одно время дамой его сердца была молодая блондинка Леони д'Онэ, жена придворного художника Огюста Биара. Однажды по просьбе мужа, подозревавшего измену, в укромную квартирку Гюго, предназначавшуюся для тайных свиданий, нагрянула полиция и застала любовников «за интимным разговором». В то время во Франции адюльтер сурово карался. Леони была арестована, а Гюго отпущен, поскольку, будучи пэром, он имел статус неприкосновенности. Над этой комичной ситуацией немало поиздевались газеты: любовница оказалась за решеткой, а ее соблазнитель остался на свободе. Дело дошло до короля. Тот посоветовал писателю уехать на время из Парижа. Но Виктор предпочел спрятаться у верной Джульетты. И все же, несмотря на все свои романы, лишь Джульетту Гюго всегда называл своей «истинной женой». Это она поддержала писателя в сентябре 1843 года, когда его любимая дочь Леопольдина утонула вместе со своим мужем Шарлем Вакери, катаясь в лодке по Сене. Гюго с Друэ совершал тогда трехнедельное путешествие по Испании и узнал о трагедии из случайно попавшейся на глаза газеты. Горе его было бесконечным, но Джульетта была рядом, и постепенно боль утраты притупилась. В 1848 году в связи с избранием Гюго депутатом Парижа началась его политическая карьера. Сначала писателю удавалось удачно лавировать между республиканцами и монархистами, но когда нужно было принять судьбоносное решение, он отказался поддержать кандидатуру будущего короля, Наполеона III, племянника великого Бонапарта и героя его будущего сатирического памфлета «Наполеон-малый». Это стоило писателю двадцати лет жизни вдали от родины. После государственного переворота 1851 года Виктор узнал, что его голова оценена в 25 тысяч франков, а позднее Бонапарт дал понять, что «изменника» могут «случайно» убить на месте в случае поимки. Некоторое время Гюго жил на нелегальном положении, а 11 декабря с добытым Джульеттой Друэ фальшивым паспортом спешно покинул Париж и направился в Брюссель. Джульетта в очередной раз простила своему любовнику многочисленные измены и тайно последовала за ним сначала в Бельгию, а затем в Англию. В такие минуты именно для нее писал Виктор Гюго стихи, в которых старался определить, чем стала их любовь за это время:

Два сердца любящих теперь слились в одно.

Воспоминания сплотили нас давно,

Отныне нам не жить отдельно друг от друга.

(Ведь так, Джульетта, так?) О, милая подруга,

И вечера покой, и луч веселый дня,

И дружба, и любовь ты все, все для меня!

За границей Гюго стал символом интеллектуального сопротивления наполеоновской диктатуре. Декретом от 9 января 1852 года он был объявлен «писателем в изгнании». Но благодаря влиятельным связям жене Гюго удалось добиться сохранения за ним авторских прав и жалованья академика, однако помешать распродаже с торгов движимого имущества Адель не смогла. Для Виктора и Джульетты началось пятилетнее существование на съемных квартирах, которое окончилось, лишь когда писатель приобрел виллу на острове Гернси. Но туда к изгнаннику приехали мадам Гюго с дочерью Аделью, старший сын Шарль а чуть позже, после выхода из тюрьмы, к семье присоединился второй сын писателя — Франсуа Виктор. Здесь, как и в Париже, Гюго жил, подчиняясь строгой дисциплине. Вставал он очень рано, обливался холодной водой, а после завтрака, состоявшего из двух яиц и черного кофе, каждый день совершал необычный ритуал: посылал воздушные поцелуи в направлении соседнего дома, где жила Джульетта Друэ, и в знак того, что ночь прошла хорошо, вывешивал на перилах балкона белую салфетку. Затем Гюго работал до полудня, а после второго завтрака встречался с Джульеттой, и они вместе отправлялись на прогулку по живописным местам острова. Можно сказать, что писатель был вполне доволен жизнью в изгнании. В отличие от Гюго, его близким не нравилось уединенное существование на острове. И хотя в течение трех лет родные полностью разделяли судьбу писателя, давалось им это нелегко. Гернсийское общество не захотело принимать изгнанников в свои ряды. Вскоре сын Шарль сообщил отцу, что решил покинуть остров и не играть более «комедию ссылки». Мадам Гюго последовала за ним и поселилась в Брюсселе. Вслед за этим на писателя обрушилась новая беда: неврастения его дочери Адели прогрессирует и переходит в безумие. Она убегает из дома, преследуя молодого англичанина, лейтенанта Пинсона, в полной уверенности, что тот должен на ней жениться. Следы ее теряются в Канаде. (И только в 1872 году Адель в совершенно невменяемом состоянии привозят на родину и помещают в лечебницу, где она и находилась до самой смерти.) Писатель мужественно переносил все удары, ниспосланные судьбой. В письме в Париж 22 февраля 1852 года Гюго пишет:

«Надо достойно пройти парадом, который может окончиться быстро, но может быть и долгим».

Все это время преданная Джульетта была рядом с ним. Из любовницы она превратилась в единомышленника, секретаря и архивариуса. Связь любовников стала настолько тесной, что даже Адель перед своей смертью просила прощения у мужа и у Джульетты. За месяц до кончины, летом 1868-го, она разрешила подруге Виктора войти в круг их семьи, смирившись с его неотделимой «тенью». Через три года после смерти жены 70-летний Гюго вместе со своей верной подругой вернулся на родину. Франция встретила его восторженно, окружив прославленного писателя почитанием, любовью и восхищением. Джульетта по праву разделила с ним эти почести. Впрочем, теперь это было для нее не столь важно. Она прожила со своим кумиром почти целую жизнь в качестве любовницы и давно свыклась со своим положением, не претендуя на большее. Тем более, что свои привычки в отношении противоположного пола престарелый Фавн никогда не оставлял. Как писал его биограф Андре Моруа:

«До конца жизни в нем не угасала требовательная, неутолимая мужская сила... В своей записной книжке, начатой 1 января 1885 года (в год его смерти), Гюго еще отметил восемь любовных свиданий, и последнее произошло 5 апреля».

Последние годы жизни великого писателя прошли в атмосфере всеобщего почитания и материального благополу­чия благодаря бесконечным переизданиям всемирноизвестных романов. В январе 1876-го его избрали в Сенат, однако возраст брал свое. Летом 1878 года у Гюго произошло кровоизлияние в мозг, от которого он вскоре оправился, но после этого практически ничего не написал. Теперь большую часть времени он проводил дома, принимая знатных иностранцев, желающих посмотреть на знаменитость. И тем не менее умудрился-таки соблазнить замужнюю Жюдит Мендес, 22-летнюю дочь писателя Теофиля Готье. 28 февраля 1882 года Гюго отметил свое восьмидесятилетие. В этот день мимо дома французского гения на проспекте Эйлау прошло более 500 тысяч человек, приветствуя его, а вечером состоялось сотое представление драмы «Эрнани», в котором роль доньи Соль играла знаменитая Сара Бернар. (Кстати, ее, похоже, не без оснований тоже считали любовницей Виктора.) А его верная подруга Джульетта Друэ теперь почти не расставалась со своим любимым.

Вместе с тем они сохранили привычку по всякому поводу посылать друг другу письма. Зимой 1883 года, поздравляя спутника жизни с Новым годом, Джульетта писала:

«Обожаемый мой, не знаю, где я буду в этот день в следующем году, но я счастлива и горда выразить тебе мою признательность лишь этими словами: "Я люблю тебя"».

Это было последнее из 5 тысяч писем, написанных ими за полвека любовных отношений. В мае того же года Джульетты не стало — она скончалась от рака. В последние дни Гюго успел подарить подруге свою фотографию с дарственной надписью:

«50 лет любви. Это лучший из браков».

Писатель был раздавлен горем, у него не нашлось сил даже присутствовать на похоронах своей Джульетты. Жизнь потеряла смысл, ведь вместе с Друэ ушло все его прошлое. Ее красота и память о счастливых днях, проведенных вместе, теперь представлялись ему сказкой. Смерть унесла и обоих сыновей Гюго. На старости лет не остался одиноким дедом двоих внуков — Жоржа и Жанны. Оказавшись в одиночестве, Виктор Гюго практически ничего больше не написал. В его записной книжке были найдены лишь грустные слова:

«Скоро я перестану заслонять горизонт».

Великий французский писатель, вождь и теоретик французского романтизма умер 22 мая 1885 года. По роковому стечению обстоятельств это произошло в день именин его верной подруги — Джульетты Друэ.