RARUS'S GALLERY

Price Realized:  $220 000

Dante Alighieri. La Commedia. Florence, Nicolaus Laurentii Alamanus, 1481, 30 Aug. Folio, 18th-cent russia gilt, attributed to John Brindley. With port of Dante mtd & tipped in at front; with 19 engraved illustr. to the Inferno, those for the 1st & 2d Cantos ptd directly on the page, the rest ptd separately & pasted in. 45 lines of text, 60 lines commentary & headline; types 4b:115R (text), 5:91R (commentary). Engraving on a2r cropped; minor worming, touching a few letters; some dampstaining; some stains & soiling; long tear in 1 leaf repaired. 369 (of 373) leaves; lacking 3 blanks. Goff D - 29. Schaefer copy. PMM 8,b.

Уход: $220,000. Аукцион Sotheby's. New York, 08 December 1994, lot 66.

Экземпляр с комплектом гравюр на меди является величайшей редкостью, о чем мы и поговорим ниже в форме расследования.

Самое известное издание "Комедии". Флоренция, Николо ди Лоренцо, 1481.

"Суровый Дант" - так назвал творца "Божественной Комедии" Пушкин - совершил свой великий поэтический труд в горькие годы изгнания и странствий. Называя свою поэму «комедией» (“La commedia”), Данте пользуется средневековой терминологией: комедия, как он поясняет в письме к Кангранде, — всякое поэтическое произведение среднего стиля с устрашающим началом и благополучным концом, написанное на народном языке; трагедия — всякое поэтическое произведение высокого стиля с восхищающим и спокойным началом и ужасным концом. Слово «божественная» (“La divina commedia”) не принадлежит Данте, так поэму позже назвал Джованни Боккаччо. И неизвестно еще, как сложилась бы судьба странствующего печатника Иоганна Нумейстера, если бы он случайно, по пути в Рим, не заехал в городок Фолиньо и не открыл там свою «походную» типографию. Довелось бы нам узнать имя майнцского клирика И. Нумейстера, если бы не стал он — в 1472 году — первым издателем «Божественной комедии» Данте?..

Dante Alighieri. La commedia. Foligno (Italy): Johann Neumeister & Evangelista Angelini, 1472. Folio, late 18th-cent sheep gilt, in modern mor. folding-case by Bernard Middleton. Roman types (1:124-); 30 lines. Large initials of Purgatorio & Paradiso illuminated - gilt initials on red, green & blue grounds with white-vine interlace; canto-initials unrubricated. Two wormholes in beginning quires, occasionally touching letters; heavier worming in final quire; some waterstains & foxing; Leaf 64 from anr copy; missing text of 1st quire supplied in Ms; early blank bound between Inferno & Purgatorio. 239 (of 252) leaves. PMM 8,a.

Уход: $180,000. Аукцион Sotheby's. New York, 09 November 1989, lot 10.

Первое издание "Комедии".

Фолиньо, Иоганн Нумейстер и Евангелиста Анжелини, 1472.

 

Екатерина Великанова

«ФЛОРЕНЦИЯ, ТЫ ИРИС НЕЖНЫЙ...»

30 августа 1481 года флорентийским типографом Николо ди Лоренцо была отпечатана последняя страница «Божественной комедии» Данте — того самого издания, о котором когда-то потом, в середине XIX века, составитель «Библиографии Данте» П. Коломб де Батин скажет:

«Edizione veramente magnifica».

Сегодня, глядя на превосходный экземпляр этой книги (мы не говорим «держа в руках» — занятие затруднительное, когда речь идет о первопечатном фолианте), нам остается лишь присоединиться к суждению П. Коломба де Батина:

«Издание действительно великолепное».

Прежде всего — переплет. Величавое произведение искусства: темно-красной кожи, по периметру обведен несколькими, одна в другой, тонкими золотыми рамками. Строгое, изящное украшение — ни одной лишней линии, все правильно, все соразмерно... Впрочем, переплет моложе книги лет на 350. Раскроем книгу. Этой бумаге пятьсот лет. Откуда она такая — вечная — взялась? Куда подевалась? Итальянцы, видимо, знали бумажный секрет. Впрочем, разные народы знали разные секреты. Бумагу Кватроченто — это известно — делали из тряпок. Лучше всего, утверждают специалисты, когда в дело шли обрывки парусов, корабельные и рыбачьи снасти. Снасти и паруса в Италии, понятное дело, водились... Смотрите-ка: обыденный вполне разговор, о бумажном производстве. Но — парус, порванный пять столетий тому назад, донес до нас строки «Божественной комедии» Данте. Должны признаться, в книге нашей есть некоторая странность. В ней, прославленной как первое иллюстрированное издание «Божественной комедии», сами иллюстрации отсутствуют. Точнее, они есть, но их всего три: первая — к первой песне «Ада», вторая — ко второй, третья... снова загадка: дублирует вторую. Между тем, очевидно, что по замыслу иллюстрации должны были предварять каждую песню каждой части «Комедии»: перед остальными девяносто семью, перед каждой, оставлено пустое, не заполненное текстом пространство... Много воды утекло с тех времен в Арно. Как узнать: какие события помешали типографу отпечатать книгу именно в том виде, как предполагалось? И — только ли наш экземпляр имеет такую — особенную — внешность? Пожалуй, пора отправиться в путешествие: во Флоренцию, на родину книги, а точнее, как пишет Джорджо Вазари, «во времена великолепного Лоренцо Старшего деи Медичи...»

Sic finit occulte sic multos decipit aetas.

Sic venit ad finem quidquid in orbe manet.

Надпись, выбитая под часами во флорентийской церкви Santa Maria Novella, гласит:

«Так незаметно многих уничтожают годы.

Так приходит к концу все сущее в мире».

Поистине так. Многих уничтожают годы. Многих. Но не всех.

...Не прошло и трех лет с той печально памятной гражданам города Майнца ночи, когда воины Адольфа Нассауского разгромили их жилища, заодно не оставив камня на камне и от типографской мастерской Фуста и Шеффера (первых продолжателей дела великого Гутенберга и злейших его обидчиков), а книгопечатание уже объявилось в Италии. Здесь — возможно, как нигде — его ждали. Здесь обрело оно едва ли не самую благодатную почву. Здесь свободный и радостный воздух Кватроченто дал новую жизнь гениальной идее немецкого изобретения. Шел одна тысяча четыреста шестьдесят пятый год от Рождества Христова, от начала же книгопечатания — десятый. В знаменитый бенедиктинским монастырем городок Субиако (до Рима — четырнадцать часов пешего ходу) по приглашению отца-настоятеля прибыли в один прекрасный момент двое энергичных представителей славной гвардии Гутенберга. Маловероятно, что привела их сюда единственно страсть к просветительству. Скорее — сочетание деловых качеств с известной склонностью к авантюре, тоже достаточно мощный двигатель прогресса. Нельзя сказать, чтобы судьба печатников была безоблачной; напротив: выпустив в свет несколько книг в Субиако, они перебрались в Рим, поближе к покупателю, и там настолько увлеклись своей деятельностью, что в скорости... оказались близки к разорению. Причина уникальная: первое в мире перепроизводство книги. Где-то около 1470 года ими было написано в магистрат города заявление, удивительным образом до наших дней сохранившееся:

«Наш достаточно большой дом,— говорилось среди прочего в этом тексте,— полон отпечатанными листами и пуст в отношении вещей первой необходимости».

В 1476 году типография окончательно прекратила свое существование, но имена Конрада Свейнгейма и Арнольда Паннарца — как основателей первого, позвольте уж нам сказать, итальянского издательства — остались в истории. Итак, главное — начало — было положено. В самые ближайшие за тем годы книгопечатание неудержимой волной прокатилось по большим и малым городам Апеннинского полуострова. Типографы были как приезжие — в основном из выучеников Гутенберга, так и собственные, итальянские. Пример последнего — флорентийский золотых дел мастер Бернард Ченнини, попытавшийся наладить отечественное производство станков, пунсонов и шрифтов (от патриотической затеи — ввиду непомерных расходов — пришлось отказаться). Впрочем, итальянцам той — гутенберговой — эпохи было чем гордиться и не выходя за пределы собственно национальных возможностей. Пусть Николай Йенсон (Жансон) был родом из Франции; но ведь не где-нибудь, а именно в Венеции расцвел его необычайный талант не просто шрифтовика — творца буквы. И ведь венецианским был поначалу назван непревзойденный йенсоновский шрифт — «антиква», или «Romain», как именовали его французы,— антипод шрифта готического. Великолепный образец, которому подражали по всей Италии.

И неизвестно еще, как сложилась бы судьба странствующего печатника Иоганна Нумейстера, если бы он случайно, по пути в Рим, не заехал в городок Фолиньо и не открыл там свою «походную» типографию. Довелось бы нам узнать имя майнцского клирика И. Нумейстера, если бы не стал он — в 1472 году — первым издателем «Божественной комедии» Данте?.. Наконец, совсем особый сюжет: Италия на рубеже XV — XVI веков. Альд Пий Мануций Римлянин, его Дом, его Академия, его Издательство — новая эра в истории книгопечатания. В Венеции к этому времени, как сообщает нам русский историк книги Ф. Булгаков, выпущено уже «более 3 тысяч сочинений» (тираж обычного издания — 300 экземпляров, популярного же — вдвое больший). Однако революция в книжном деле произошла в 1501 году, когда «in aedibus Aldi» (в Доме Альда) издан был Вергилий «ин-октаво» (в восьмую долю листа). Новый шрифт, курсив — красивый, убористый — позволил Альду наладить серийное производство портативных, удобных в обращении, необыкновенно изящных книжек. Отныне, собираясь в дорогу, любитель чтения мог захватить с собой целую библиотеку «альдин» — в отличие от прежнего фолианта, с которым не то, что в путешествие — на второй этаж по крутой лестнице подняться было затруднительно. Прославленный венецианский издатель не боялся конкуренции; но родились подделки. Возмущенный Альд Мануций писал: «Печатают в настоящее время, насколько я знаю, в Лионе шрифтами, очень похожими на наши, сочинения: Вергилия, Горация, Ювенала, Персия, Марциала, Лукана, Катулла, Тибулла и Проперция, Теренция — все эти сочинения без имени печатника, без обозначения места и года, когда были закончены. Напротив, на наших экземплярах найдут вот что:

„в Венеции. Дом Альда“ — и год издания. Кроме того, на тех нет никакого особого знака; на наших стоит дельфин, обвивающий якорь...»

Венеция, Альд Мануций, 1502.

Dante Alighieri. Dante col sito, et forma dell’inferno.

Venice: Aldus Manutius, 1515.

«Дельфин, обвивающий якорь» — знаменитая марка Альда. Альдский якорь — Гапсога Aldina — будет украшать все издания Альда, а также его наследников, в течение почти всего XVI столетия с честью продолжавших славное дело, девизом которого было латинское изречение «Semper festina tarde» (поспешай медленно). Первым изданием, которое удостоилось нести знаменитую марку-эмблему, считается «Божественная комедия» Данте, увидевшая свет в августе 1502 года. Существуют и другие точки зрения. В. Лазурский подробно излагает их в книге «Альд и альдины»; однако вслед за своим героем, Альдом Мануцием, предлагает читателю не спешить с выводами. Безусловно, мы следовали бы этому замечательному совету во всех случаях жизни, но... Заглянем в рабочий кабинет Альда.

«Кто бы ты ни был, скажи то, что тебе нужно сказать, будь краток и оставь меня, как можно скорее, опять одного»— так книгоиздатель приветствовал своего посетителя.

Потому — поторопимся выразить признательность и уважение Дому Альда и его хозяину и отправимся в обратный путь, во Флоренцию, прихватив из 1502 года альдину «La Divina Commedia» — с якорем и дельфином на оборотной стороне последнего листа. Они еще при жизни предлагали ему вернуться. Но он отказался: условия были позорными.

Каким я жил, таким и в смерти буду!..

Последние годы его жизни прошли на чужбине; там, под соснами равеннской Пинеты, дописывал он свою Божественную поэму, там и умер — 14 сентября 1321 года. Там — был похоронен. А после смерти уже не они, а он диктовал условия. И он вернулся — плотью и кровью итальянской культуры, душой и разумом, стихией огня, и воды, и земной тверди. И ведь в который уже раз человечество решает вопрос: чего стоят все на свете, взятые в пригоршню, гвельфы и гибеллины — перед одной-единственной строкой, вышедшей из-под пера Поэта... И все недосуг наперед подумать о результате. Он умер в изгнании. И в 1396-м, и в 1430-м Синьория Флоренции обсуждала необходимость перенесения его останков в родной город. Все было напрасно: даже в XIX веке, после объединения Италии, Равенна отказалась расстаться с прахом Поэта. И поныне возвышается ренессансный мавзолей над саркофагом Данте, построенный в конце XV века архитектором Пьетро Ломбардо.

Мне мачехой Флоренция была,

Я пожелал покоиться в Равенне.

Не говори, прохожий, о измене,

Пусть даже смерть клеймит ее дела.

Над белой усыпальницей моей

Воркует голубь, сладостная птица,

Но родина и до сих пор мне снится,

И до сих пор я верен только ей.

Разбитой лютни не берут в поход,

Она мертва среди родного стана.

Зачем же ты, печаль моя, Тоскана,

Целуешь мой осиротевший рот?..

Николай Заболоцкий. У гробницы Данте.

Предание гласит, что последние песни «Рая», созданные перед самой смертью, были утеряны — и вот ночью к Якопо Алигьери явилась тень отца. Данте пришел из загробного мира — и указал сыну на тайник в стене, где спрятана рукопись... Судьба великого флорентийца обрастала легендами. Первая попытка создания биографии Поэта — «Жизнь Данте» — принадлежит Джованни Боккаччо. Младший современник Данте — впрочем, можно ли считать современниками людей, если одному было семь лет в день смерти другого? — человек новой, ренессансной культуры, тоже флорентиец,— он читал лекции о «Божественной комедии». Именно Боккаччо, кстати, и назвал поэму Божественной. У Данте она была просто «Commedia», писанная на «volgare», тосканском диалекте.

«Его Беатриче не знала по-латыни»,— замечает по этому поводу А.К. Дживелегов, исследователь литературы и искусства Возрождения.

Боккаччо в своих работах о Данте многое додумал и домыслил, а то и присочинил, говорят; труд его, однако, и сегодня не теряет научной ценности, а его самого по праву чтут отцом дантоведения. Для современников же, а в еще большей степени для близких потомков, в пору, когда интерес к Данте был первозданно естественен, труд Боккаччо был, по-видимому, особенно ценен. Как воспринималась «Комедия» в эпоху Ренессанса? О том свидетельствует — в самый разгар XVI в.— Джованни Джелли (и этот флорентиец, писатель и философ, читал лекции о Данте, составлял один из самых ученых и полных комментариев к «Комедии»):

«Народ славословит ее целыми днями и постоянно; люди среднего достатка хвалят ее ежечасно, высокие и знаменитые умы удивляются ей всякий раз, как созерцают ее».

Во времена Джелли — и не без его деятельного участия — флорентийский говор тосканского диалекта завоевывает право на звание литературного языка Италии. Занятно, однако, что за сто с лишком лет до этого «Комедия» была переведена на латынь: «вольгаре» божественных терцин резал слух образованному читателю.

Dante, Alighieri. COMMEDIA. [VENEZIA]: (VINDELINO DA SPIRA, 1477)

Флоренция XV века... В ту пору здесь правили просвещенные люди. Расцвет Флорентийской цивилизации происходит при Лоренцо Медичи Великолепном. Развиваются науки, искусство, литература. Сочными красками играет город: строятся грандиозные дворцы и роскошные храмы; распускаются сады, искрятся фонтаны... Словом, столица Возрождения достойна идей, ее возродивших. А что же Данте? У Флоренции были собственные отношения со своим изгнанником. Поэтому первое флорентийское издание «Комедии», мы полагаем, должно было представлять собой нечто из ряда вон выходящее. Так и произошло. Летом 1481 года. Точнее — 30 августа. Случается, что и чувство вины способно сослужить пользу хорошему делу; но не примешивалось ли тут и ощущение утерянной собственности — тем более обидное, что вот она, рядом, руку протяни — в Равенне... И флорентийцы отыгрывали себе своего Данте. И на великолепное издание это, видимо, были большие психологические расчеты. Как же она расстаралась, Bella-Флоренция... Будто наперед чувствовала, что не простит ей Поэзия, не выскажет ни снисхождения, ни жалости; и бросит ей — из века двадцатого — Блок:

Умри, Флоренция, Иуда,

Исчезни в сумрак вековой!

Я в час любви тебя забуду,

В час смерти буду не с тобой!..

Над комментарием к изданию 1481 года работал Кристофоро Ландино. Ученый-филолог, он преподавал во Флорентийском университете риторику и поэтику; писал речи и диалоги на латинском языке, на итальянском же сочинял послания и оды, почитавшиеся современниками за образцы жанра. Знал право, греческий и множество иных премудростей; был одним из главных представителей Академии, возникшей при дворе Медичи еще в 1459 году. В большой степени занимало его учение Платона.

Dante Alighieri. La commedia.

Edited by Pietro da Figino.

Венеция, Bernardinus Benalius & Matteo Capasa, 3 марта 1491.

В духе неоплатоников им и была откомментирована «Комедия» — к большому удовольствию многих просвещенных людей Флоренции, в том числе, разумеется, и Марсилио Фичино — главы Академии, создателя школы, среди учеников которой был, кстати, и Лоренцо Медичи. Итак, Кристофоро Ландино был известной в городе личностью; но славу приобрел он после выхода в свет «флорентийского» Данте.

Dante Alighieri. La commedia.

Венеция, 1497.

Данте, который, по выражению Фичино, «хотя и не говорил по-гречески, как священный отец философов Платон, но его произведения наполнены были многочисленными платоновскими мыслями». В дальнейшем, несколько десятилетий кряду, «Комедия» будет переиздаваться именно в этом — «платонизированном» — варианте, и к началу XVI века именно этого Данте будет знать вся Италия. Издание «Комедии» расценивалось многими как символический акт поклонения флорентийцев Данте. Тот же Марсилио Фичино сказал:

«Флоренция так возрадовалась, как если бы сам Данте в человеческом облике вернулся на родину и был бы увенчан лаврами».

Dante Alighieri. La divina commedia. Florence: Filippo di Giunta, 1506.

Роскошно переплетенный экземпляр «Комедии», отпечатанный на пергамене, сам Ландино торжественно вручил Синьории города. При этом не без удовольствия отметил, что он, Кристофоро Ландино, очистил текст от многих «варварских идиом», которыми грешили предыдущие издания... Этот, подарочный, экземпляр по сей день хранится в Национальной Флорентийской библиотеке. Сквозь 500-летнюю толщу времени — сколько ни прислушивайся — не донесется до нас ни отзвука городских торжеств, которые, возможно, происходили в тот, конечно же, безоблачно-безмятежный день на улицах и площадях прекрасной Флоренции. С абсолютной уверенностью можно утверждать одно: политические страсти полуторавековой давности не особенно интересовали участников праздничных событий. И — поневоле обращаешься вновь к русской поэзии:

Все равно потом

нипочем не вспомнят,

был ли Данте гвельф

или гибеллин...

La Comedia. Edited and with commentary

by Alessandro Vellutello.

Venice: Francesco Marcolini for A. Vellutello, June 1544.

...Любопытно заглянуть во флорентийский, подарочный экземпляр «Комедии». На пергаменных листах его, оказывается, типограф Николо ди Лоренцо не воспроизвел ни единой печатной иллюстрации. Зато книга разукрашена вручную: работа тонкая и со вкусом. Первопечатная книга вообще красива. Под стать внушительной, первозданной своей красоте она и имя себе выбрала: инкунабула. Книга-младенец. (Лат. incunabula, кроме прямого значения «колыбель», имеет еще и переносное — «раннее детство»). Сегодня удивительно думать, что пятьсот с небольшим лет назад было далеко не ясно, кто победит: продукция печатного станка или манускрипт, выписанный каллиграфом. Тем не менее,  дело обстояло именно так. Имелось у книги печатной простое, на роду написанное преимущество: она стоила дешевле рукописной. Однако опрометчиво с нашей стороны предположить, что очевидное сейчас и многим покоряет сердца всегда и всех. «В герцогской библиотеке все книги необычайной красоты, написаны от руки и с прелестными миниатюрами. И ни одной напечатанной. Герцогу было бы стыдно иметь такую»,— свидетельствует биограф Федерико ди Монтефельтро, герцога Урбинского. Гуманистически образованный герцог славился великолепной книжной коллекцией; денежный вопрос, когда речь шла о прекрасном, его вообще не интересовал. Федерико ди Монтефельтро принадлежал один из наиболее ранних иллюстрированных рукописных кодексов «Божественной комедии» (кодексом называют манускрипт или печатное издание, имеющее все внешние данные книги,— в отличие, например, от свитка). Миниатюры Урбинского кодекса сделаны Гульельмо Джиральди в 1478—1484 годах (в настоящее время кодекс хранится в Ватикане); по мнению специалистов, это один из самых высоких взлетов допечатного иллюстрирования. Работа видного феррарского миниатюриста доставляет неизменное наслаждение любому, обратившемуся к истории «Комедии». Порадовала она и нас и — заставила поболеть душой за инкунабулу: легко ли было первенцу печатного станка вступить в конкуренцию с таким опытным, веками отрабатывавшим приемы противником? И — победить?.. Поначалу печатная книга имела большое сходство с рукописной. Могло ли быть иначе? Читатель любил изделие яркое, богато раскрашенное, орнаментированное; типографское же воспроизведение приводило к одинаковости книжных страниц, то есть, как, возможно, тогда казалось, к заурядности. Переломной датой в истории книги специалисты считают 1501 год: именно тогда Альд Пий Мануций окончательно покорил сердца новой — мы бы назвали ее архитектурной — красотой печатного слова. Но час этот еще не пробил. А пока, выйдя из-под пресса, свеженькие, пахнущие типографской краской листы попадали к рубрикаторам и иллюминаторам. Обе эти профессии перекочевали в типографию из скрипториев (были такие — первоначально при монастырях — «рукодельные» книжные мастерские): и рубрикатор — специалист по «красной строке» (ruber — красный), и иллюминатор — художник орнаментированных рамок, заставок, инициалов. Рассеянные по крупнейшим библиотекам мира — в Гааге и Бостоне, Копенгагене, Турине и Вашингтоне, Чикаго и Вене, Дрездене, Мюнхене и Палермо, Милане и Лондоне, Венеции, Лейпциге и Париже; в Глазго, Болонье, Кембридже, Берлине, Нью-Йорке, Брюсселе... разумеется, во Флоренции... наконец, в Москве,— прекрасные представительницы «Данте 1481 года» имеют — каждая — свою собственную, отличную от других, неповторимую «раскраску». Лишенная пестрой роскоши орнамента, наша, «московская», инкунабула производит строгое, необыкновенно достойное впечатление. Безымянный мастер вписал в нее всего шесть заглавных букв — перед каждой частью поэмы и, соответственно, перед каждым прологом: к «Аду», «Чистилищу» и «Раю». Но чего стоит хотя бы инициал «D», открывающий песню первую первой части «Комедии»!.. В инициал вписан портрет Данте, но не в традиционно-суровой интерпретации мыслителя и творца. Перед нами юный, нежный профиль автора «Новой жизни», написанный, очевидно, не без влияния Джотто. Цветовая палитра инициала-портрета подобрана безукоризненно. Золотой, выполняя точные и четкие обязанности контура, нисколько не преобладает над цветами жизни: зеленым и синим. Розового, по счастью, немного; функция его, возможно,— в дополнении к двум оттенкам серого (головной убор и плащ поэта). Киноварь окаймляет инициал справа, завитком поднимаясь к заглавию «Песня первая первой части комедии...», и — опускается, справа же, вдоль первых терцин поэмы. Полистав книгу, легко обнаруживаем мы некоторую странную ее особенность: повсюду встречаются в тексте пустые квадратики, все одинакового размера, а в центре каждого — ничем не примечательная строчная буква. Причем буковка эта, сиротливая в окружающей пустоте, вовсе не где попало расположена, а всегда по некоторому, определенному вполне, закону: в начале каждой новой главки или раздела (абзацев, надо сказать, первопечатники в тексте не делали). Объясняется эта странность просто: печатники оставляли иллюминаторам место для работы. Однако ручной труд во все века ценился дороже машинного. Потому — и не только в «нашем» Данте, но во многих дошедших до нас книгах колыбельного периода — и остались незаполненными эти квадратики-уголки: раскрашенная, иллюминированная книга была, по-видимому, доступна лишь немногим покупателям. Что можно сказать о шрифте флорентийского издания «Комедии»? Разумеется, оно набрано антиквой — а как же иначе? Уже первые немецкие мастера, обосновавшиеся на итальянской земле, отказались от совершенной — в своем роде — угловатости готики. Округлая стройная антиква в каждой печатне была, однако, единственной и неповторимой. И — может быть, мы пристрастны, но нам уже кажется: «наша» антиква особенно круглая и особенно стройная... Заголовки в книге набраны прописными литерами. Строчные буквы самой поэмы и комментария к ней отличаются размером шрифта — кеглем. Терцины — крупнее, буквы в них расположены реже, расстояния между строками больше — словом, сделано все, чтобы дышалось стихам на бумаге... Комментарий же, занимающий, кстати, основную площадь страницы, при всей очевидной важности, поставлен в положение все-таки справочного, прилагающегося текста. Выходит, давным-давно уже человечество понимало: творчество ценнее и содержательней самых ценных размышлений о творчестве. Читатель вправе спросить: почему, открыв книгу, мы сразу же обратились к тексту, минуя такую важную, неотъемлемую ее составную часть, как титульный лист. Ответ неожиданный: титульный лист в инкунабуле отсутствует. И не только в нашей: в любой, за редчайшими исключениями, первопечатной книге. Выходные данные — имя типографа, сведения о месте и времени издания — печатались в конце текста. Колофон (слово это, заимствованное латынью из греческого, означает — завершение, конец) зачастую помимо информативной несет и художественную нагрузку. Так, в венецианском — 1477 года — издании «Комедии» колофон написан стихами, в форме итальянского сонета. Но в «нашем» Данте подобные эстетские изыски отсутствуют; флорентийский издатель в суровой прозе сообщает читателю, что он, Николо ди Лоренцо, родом из Германии, отпечатал во Флоренции «Комедию» Данте, «поэта отличнейшего», 30 августа 1481 года... Не странно ли, что флорентийцы, издавая своего «отличнейшего» Данте, вновь не обошлись собственными силами, опять обратились за помощью к соплеменнику Гутенберга? Разумеется, была традиция. Но ведь какой — исключительно национальный — характер работы... Николо ди Лоренцо, он же Николай из Бреслау, прибыл в 70-е годы во Флоренцию — и здесь прославился, отпечатав — в 1477 году — первое в Италии издание с гравюрами на металле. Гравюра в книгоиздательском деле: кажется, что тут такого? В Европе техника эта была к тому времени широко известна. Целые книжки вырезывали — уже за несколько десятилетий до Гутенберга (сегодня они называются ксилографическими). А первая наборная книга, иллюстрированная гравюрами на дереве, издана была уже в 1461 году, в городе Бамберге. А потом уже — ив Кельне, и в Майнце, и в Нюрнберге... Позже узнаем мы о великом Дюрере, но пока... Пока печатник Николо ди Лоренцо совершает на итальянской земле свое — и вовсе не маленькое — открытие. На вопрос, велика ли разница между деревом и металлом и вправе ли называться открытие флорентийского немца открытием, скажем известное: Гутенберг нипочем не изобрел бы книгопечатания, не будь он золотых дел мастер и не догадайся первую букву свою отлить из металла, вместо того чтоб, как и до него водилось, выпиливать-выстругивать... Разница действительно была велика. Обратившись к медной пластине, гравер отказывался от прежних — по дереву — инструментов. Орудием его труда становился тонкий стальной стержень, штихель. Создается углубленный рисунок — в отличие от ксилографического, выпуклого...

VENEZIA, MATHEO DI CODECHA DA PARMA, 29 NOVEMBRE 1493.

В 1476 году в Брюгге (Бельгия) неизвестный гравер изготовил для издания Боккаччо (типограф Колар Мансиор) 10 гравюр на меди — по мнению специалистов, невысокого достоинства. Г од спустя — вернемся к Николо ди Лоренцо — была предпринята первая в истории книги попытка совместить на одном листе высокую печать гутенбергова станка с глубокой печатью гравюры по металлу. Кажется, просто? Это всегда кажется, если раньше — до нас — придумали. А последствия изобретения нашего типографа очевидны: нисколько не умаляя возможностей торцовой или обрезной гравюры, нельзя не признать, что, скажем, без «сухой иглы» или офорта современная книжная графика потеряла бы многое из великих своих достижений. Очевидны трудности, с которыми столкнулся издатель. Если — вскоре после открытия печатного станка — типографы научились совмещать ксилографию с процессом воспроизводства текста, то углубленная гравюра на меди требовала иного подхода: сначала печатался текст, а потом, отдельно,— иллюстрация. (Трудности были столь очевидны, что потом, в течение ряда лет, флорентийские типографы, не пытаясь повторить опыт Николо ди Лоренцо, работают с гравюрой ксилографической.) Помните странность «московской» инкунабулы: отсутствие в тексте огромного большинства гравюр? Теперь мы можем — хотя бы отчасти — объяснить причины этой «дефектности». Справочники сообщают интересные подробности. В большинстве экземпляров «Комедии» 1481 года впечатано всего лишь две гравюры — к двум первым песням «Ада». Изредка встречаются книги с тремя гравюрами. В некоторых (хранящихся, например, в Берлине и Париже), как и в нашем, московском, варианте, две гравюры предпосланы трем песням. Разнообразно представлена инкунабула Данте 1481 года в Британском музее: здесь — из пяти хранящихся экземпляров — один имеет одну гравюру, другой — три, третий — девять и, наконец, четвертый и пятый — редчайший случай — по девятнадцать гравюр к девятнадцати песням «Ада». Национальная библиотека во Флоренции владеет — помимо пергаменного — экземпляром с семнадцатью гравюрами; Городская Сьенская — с восемнадцатью (рисунок к 10-й песне «Ада» отсутствует) ; наконец, библиотека Риккардиана (Флоренция) имеет книгу с двадцатью гравюрами, сопровождающими первые девятнадцать песен первой части «Комедии» (с третьей песней здесь соотносятся два рисунка). Эти удивительные сведения касаются только бумажных экземпляров. Что до пергаменных, то ни в одном из них гравюр вообще нет. Видимо, все экземпляры на пергамене были отпечатаны по «спецзаказу» и разукрашивались вручную, сообразно распространенным тогда представлениям о прекрасном (вспомним герцога Урбинского). Боясь злоупотребить временем читателя, мы перечислили далеко не все — и даже не многие — сохранившиеся экземпляры книги Данте. Внимания заслуживают следующие два — необычайно важных — факта:

— по данным «Международного сводного каталога инкунабулов», нигде не зарегистрирован экземпляр, в котором больше двадцати гравюр (и нигде гравюры не распространяются дальше 19-й песни «Ада»);

— в тех экземплярах, где иллюстрации представлены всеми наличными девятнадцатью гравюрами — «полная сюита», как говорят французы,— первые две (в московском, берлинском и парижском экземплярах — три) не вызывают никаких подозрений, а каждая последующая... отпечатана отдельно, на другой бумаге, и вклеена затем на уготовленное для нее место! Эта история, заметим, могла приключиться именно с углубленной гравюрой на меди, которая по технологическим причинам — помните? — отпечатывалась позже текста.

А теперь попробуем реконструировать, насколько это в наших возможностях, события, происходившие летом 1481 года во Флоренции, в печатне Николо ди Лоренцо. Типограф, вероятно, получил заказ на полностью иллюстрированное издание Данте. Особо ответственный заказ этот исходил от Флорентийской Академии неоплатоников в лице Кристофоро Ландино, автора необычайно важной, прославившей его впоследствии работы (настолько важной и настолько прославившей, что современники зачастую называли издание не «Комедией», а «Комментарием к „Комедии"»). Возможно, художник — далеко не последний во Флоренции человек, иначе нипочем бы ему не поручили иллюстрировать самого Данте — по неведомым причинам подвел издателя? Ибо к назначенному сроку была выполнена лишь пятая часть заказа (20 иллюстраций из 100). Между тем торжественное для Флоренции событие — выход в свет «Божественной комедии» Данте — невозможно, по-видимому, было откладывать. Более того, спешка была такая, что и двадцати гравюр отпечатать не успели: некоторые экземпляры разошлись из типографии, снабженные всего лишь двумя-тремя иллюстрациями. Впрочем, пожалуй, не так. Что стоило сноровистому издателю-немцу оттиснуть на готовых уже листах все двадцать гравюр, если они были готовы — к сроку... А если не были? В работе над иллюстрациями — это известно — участвовали двое: художник и гравер. Последний, по-видимому, обладал тем же характером, что и первый: работа горит, время бежит, заказчик ждет... Не дождался. Вполне знакомое нам свойство творческой личности, не правда ли? Впору уже удивиться, что Ландино свой «Комментарий» вовремя написал; хорошо еще, что с «Божественной комедией» в этом смысле хлопот не было... Итак, фрагмент издательской жизни образца 1481 года: книга в типографии, а картинок нет и в помине. Что ж художник? Где он, что с ним? И вообще: как его звали, художника? В апреле 1689 года в Риме умерла Кристина Августа, королева Шведская. Умерла, впрочем, уже не королевой, поскольку, перейдя в католичество, отреклась от престола. Одна из образованнейших женщин своего времени, Кристина Шведская оставила обширную переписку, мемуары, библиотеку; большую часть книжного собрания из ее наследства купил в 1690 году папа Александр VIII — для передачи в библиотеку Ватикана. Среди прочего были здесь восемь листов-иллюстраций к «Божественной комедии», выполненных на гладкой стороне прекрасного козьего пергамена. На другой стороне, ворсистой, размещался написанный от руки текст: на каждом листе — по песне. Размеры листа — 32Х 47 см, рисунки сделаны металлическим штифтом и тушью, текст написан шрифтом «alia anticua».

Венеция, 1555.

Как бы случайный подбор (первая, девятая, десятая, двенадцатая, тринадцатая, пятнадцатая и семнадцатая песни «Ада», а также некоторый дополнительный лист, изображающий строение «Ада») наводит на мысль, что Кристина Шведская обладала разрозненными листами некоего рукописного кодекса «Комедии». Когда и как к ней попали эти страницы, почему они были отделены от остальных — вопрос этот и сегодня остается открытым. Что же касается самих иллюстраций, то Коломб де Батин упоминает о них в своей «Библиографии» 1846 года — как о работе анонимного мастера эпохи Возрождения; не высказывая никаких предположений об авторстве, он пишет об удивительном великолепии рисунка, о богатстве воображения художника... Иллюстрации эти нам знакомы. Хранящиеся по сей день в библиотеке Ватикана, они репродуцируются в различных изданиях. Впрочем, более популярны рисунки, принадлежащие тому же перу, но — из другой коллекции... В 1854 году в Шотландии, в собрании манускриптов герцога Гамильтона, Г.Ф. Вааген обнаружил объемистый том «Божественной комедии» — листы, переплетенные, по-видимому, лишь в XVIII веке, и находящийся при них список-перечень, изготовленный в Париже в 1803 году неким итальянским книготорговцем. Согласно списку состав «тома» с начала XIX века был неизменен; в него входят 85 иллюстраций, сделанных металлическим штифтом и тушью... В 1882 году, при распродаже герцогской библиотеки, рисунки были приобретены Ф. Липпманом для Берлинского Гравюрного кабинета. Их сопоставление с восемью листами из Ватикана привело к воссозданию давно утерянной и на века забытой серии иллюстраций. Сведения об этой серии в первый — и чуть не в последний, вплоть до конца XIX века,— раз встречаются в «Анонимо Гаддьяно», сборнике, изданном в XVI веке и посвященном итальянским художникам от Чимабуэ до Микеланджело (XIII—XVI вв.). «Чудесным произведением» называет иллюстрации автор анонимного сборника. Так чья же рука вычерчивала серебряным стержнем-штифтом по нежному полю пергамена божественные контуры — фигуры Данте, Вергилия, Беатриче, бесконечно движущиеся, вторящие друг другу, плавно перетекающие — от терцины к терцине — сюжеты, ситуации, картины «Комедии»? Чье перо обводило рисунок тончайшей линией туши? Прекраснейшими из всех, которыми когда-либо была проиллюстрирована «Божественная комедия», называет эти листы Вааген. Именно Г.Ф. Ваагену и принадлежит честь установления авторства рисунков: едва обнаружив в замке Гамильтон неведомо как попавшую туда папку, он сразу же предположил, что встретился не более не менее как с работой... Сандро Боттичелли. Итак, «во времена великолепного Лоренцо Старшего деи Медичи,— как сообщает нам Джорджо Вазари,— кои для людей талантливых были поистине золотым веком, процветал и Александр, именовавшийся по обычаю нашему Сандро и прозванный Боттичелли... Был он сыном Мариано Филипепи, флорентийского гражданина, которым был тщательно воспитан и обучен всему, чему было принято в ту пору обучать мальчиков до того, как отдать их в мастерские...» Сейчас кажется невероятным, что не только гениальные его иллюстрации к Данте, сделанные по заказу друга и покровителя, Лоренцо ди Пьетрофранческо Медичи (сей Медичи приходился двоюродным братом Лоренцо Великолепному), были утеряны и забыты. Забыт был — вплоть до середины прошлого века — и сам Боттичелли: его «Рождение Венеры», его «Примавера»... Такая ликующая красота — и выпала в трехсотлетний провал истории, чуть не затерялась в веках... Может быть, найдутся когда-нибудь и до сей поры отсутствующие восемь листов из кодекса Лоренцо ди Пьетрофранческо?

На иллюстрации к 28-й песне «Рая» Ф. Липпману, выпустившему в 1887 году факсимильное издание всех сохранившихся рисунков, удалось разглядеть — в нижнем из девяти кругов ангелов — надпись на дощечке в руках одного из них: «Sandro di Mariano», тоненькую, едва различимую. Липпман предположил, что надпись эта вовсе не для идентификации работы сделана, а «чтобы имя автора не было забыто в кругу святых». Так находится все, что не должно быть утеряно. Какое же отношение, спросит читатель, имеет вся эта история с пропажами и находками к нашему изданию, экземпляры которого мирно лежат себе, никуда не пропадая, и в Москве, и во Флоренции, и во многих других городах, в национальных и частных собраниях? Один-единственный взгляд на первую гравюру первой части «Ада» и на соответствующую иллюстрацию кодекса Лоренцо ди Пьетрофранческо Медичи — и любому становится очевидно: перед нами работа одного художника. Правда, книжный вариант выглядит упрощенным, схематичным; не зная Кодекса, руку Боттичелли здесь не признать. Результат недостаточно высокого в то время мастерства гравирования? Или, напротив, творческий поиск оптимального гармонического соотношения между печатным текстом и иллюстрацией, нарочитый отказ гравера от «живописности»? Некоторые полагают, что Боттичелли бросил заниматься иллюстрированием флорентийского Данте, недовольный результатами работы гравера, Баччо Бальдини. Поскольку, однако, ничего в точности не известно, имеет смысл рассмотреть и иной вариант.

«...Он приобрел известность и славу величайшую, а от Папы получил порядочную сумму денег, которую сразу же, пока был в Риме, промотал и растратил, ибо по своему обыкновению вел жизнь беспорядочную»,— да, Вазари не назовешь беспристрастным свидетелем; но и не отвергать же один из немногих первоисточников художественной жизни Флоренции?Что мы знаем о трудах и днях Боттичелли? «Сандро ди Мариано, 33 лет, художник и работает дома, когда ему вздумается»— запись в кадастре отца художника, Мариано Филипепи, от января месяца 1481 года. А с лета 1481 года до лета 1482-го Сандро ди Мариано, 34 лет, уже в Риме, работает над фресками Сикстинской капеллы. В августе 81-го, когда Флоренция издавала своего Данте, Боттичелли был далеко от родного города. ...Конечно, обидно за инкунабулу: осталась без иллюстраций. Но, может быть, фрески Сикстинской капеллы хотя бы частично способны уравновесить те неприятные эмоции, которые — в 1481 году — наверняка испытал Николо ди Лоренцо, флорентийский типограф? К тому же ведь и имя его, и труд не забыты потомками. Флорентийское издание «Божественной комедии» Данте с гравюрами Баччо Бальдини по рисункам Сандро Боттичелли почитается специалистами как важнейшая веха в начальной истории книжной иллюстрации. Что же касается взаимоотношений Боттичелли с «Божественной комедией», то они, как мы знаем, тоже не ограничились этой книжной историей. Ведь создал же в конце концов Художник свой гениальный цикл иллюстраций, по мнению многих, чуть не единственный достойный Поэта... Флорентийское издание Данте 1481 года было настольной книгой для образованных людей эпохи Возрождения. Широкие поля фолиантов, сегодня радующие глаз своей — от души — щедростью, несли когда-то и вполне функциональную нагрузку:

«Открой книгу, читатель, просвещенный человек!.. Если захочется тебе высказать возникшую мысль, зарисовать родившийся образ,— места тебе здесь предостаточно...»

Сандро Боттичелли. Ад.

В Риме, в библиотеке Валличеллиана, хранится экземпляр «Комедии», на полях которого — 240 набросков пером; большая часть из них сделана выдающимся архитектором и художником XV — начала XVI века Джулиано да Сангалло. Эта инкунабула — объект пристального изучения искусствоведов. Существует версия, по которой навсегда утеряно для нас сокровище, сравнимое с иллюстрациями Боттичелли. Якобы — свидетельство некоего духовного лица — существовал экземпляр, где вся «Комедия», от начала до конца, была проиллюстрирована пером; якобы книга эта, принадлежащая одному флорентийскому скульптору, погибла в первые годы XVIII века: владелец ее отправился в Рим, а свое имущество, в том числе и «Комедию» Данте, послал морем. Случилось несчастье — кораблекрушение. И — затонуло судно с рисунками Микеланджело на полях фолианта... Где-то между Ливорно и Чивитавеккья.

Сандро Боттичелли. Ад.

Экземпляр «Комедии» 1481 года, хранящийся в Москве, в Музее книги РГБ, принадлежал ранее Аврааму Сергеевичу Норову. Образованнейший человек, с юных лет испытал он страстное влечение к изящной словесности и исторической науке. К тому же был и неутомимым путешественником: объездил Европу, побывал в Палестине, Малой Азии, Иерусалиме. Знал французский, английский, немецкий, испанский, итальянский, латинский, греческий, древнееврейский. Участник Бородинского сражения, собственными глазами видевший, как горит Москва и как входят в столицу французы, он, по свидетельству Е. Делевского, «принадлежал к тем редким, счастливым, можно даже сказать, избранным натурам, которые одарены способностью видеть преимущественно светлую сторону вещей». Во время одной из своих поездок по Европе, по-видимому, и приобрел А.С. Норов прекрасный экземпляр флорентийского издания Данте. (Очевидно, во Франции или Швейцарии: на книге обозначена цена — 350 франков.) Поля «норовского» Данте чисты; мы не знаем имена его предыдущих владельцев; сам же Авраам Сергеевич обладал уже не просто книгой — инкунабулой.

Сандро Боттичелли. Рай.

Потому, естественно, ни перо, ни карандаш его не оставили на весьма ценном фолианте помет, записей или рисунков. Однако к поэзии Данте А.С. Норов отношение имеет, и самое непосредственное: не кто иной, как он предпринял попытку первого поэтического перевода на русский язык божественных терцин «Комедии». ...Флоренция — Fiorenza — Фьоренца — «цветущая» по-итальянски. Прощаясь с родиной нашей инкунабулы, вспомним вновь Александра Блока:

Флоренция, ты ирис нежный...