RARUS'S GALLERY

[Санкт-Петербург, печатано в типографии Императорской Академии наук, 1856]. 52 цветные и черно-белые ил. (из них 33 в тексте и 19 — на отдельных л.), исполненных на дереве, стали (№31) и на камне (литографии и хромолитографии). Переплет зеленого бархата, украшенный серебряными накладками на обеих крышках и корешке 91,5x70x4,6 см.  Металлическое обрамление верхней крышки переплета представляет собой орнаментальную рамку с четырьмя массивными розетками и средник с изображением намета с российским гербом; над ним на овальном щите под императорской короной выгравирован позолоченный вензель из переплетающихся «А II» и «М». Венчает композицию средника надпись «С НАМИ БОГЪ». Серебряное оформление нижней крышки переплета аналогично, хотя и более скромно: рамка с менее пышным декором, в качестве средника помещена крупная розетка со сложным орнаментом. Металлические элементы переплета были исполнены работавшим в Санк-Петербурге с 1825 по 1860-е годы известным серебряных дел мастером Карлом Бояновским, о чем свидетельствуют клейма «Boianowski» и «С.В.», имеющиеся на каждой детали серебряного декора. Является одним из роскошных и редких иллюстрированных изданий середины XIX века. Всего было отпечатано 200 экземпляров, которые предназначались в качестве подарка высшим сановникам и иностранным гостям, участвовавшим в торжествах по случаю коронации императора Александра II и императрицы Марии Александровны. Экземпляры для иностранцев были изданы с текстом на французском языке. Оригинальные рисунки для «Описания...» выполнялись под наблюдением вице-президента Императорской Академии Художеств князя Г.Г. Гагарина (1810-1895) известными русскими и иностранными художниками того времени: В.Ф. Тиммом(1820-1895), М. Зичи (1827-1906), Н.Е. Сверчковым (1817-1898), И.А. Монигетти (1819-1878), Ф.Г. Баганца (1834-1873) и другими. В иллюстрациях запечатлены наиболее важные и памятные моменты церемонии коронования и последовавших за ней празднеств и приемов. Кроме того, на отдельных вклеенных листах приложены планы Успенского собора и Московского Кремля. Одна из литографий представляет панорамный круговой вид Москвы, снятый с колокольни Ивана Великого (общая длина 170 см). Иллюстрации в книге отпечатаны на китайской бумаге, а для текста были отлиты специальные крупные шрифты. Современники давали очень высокую оценку этому изданию и даже спустя сорок лет отмечали, что «по размерам, по роскоши исполнения и даже по переплету, описание священнейшего коронования принадлежит к числу изданий, составляющих эпоху в истории книгопечатания». Монументальное издание — одно из почти самых тяжелых когда-либо изданных в России: почти 30 кг чистого веса, да и размеры не подкачали: 92х70 см. На сегодня – второе по цене русское печатное издание, когда-либо официально продаваемое на мировых аукционах: $622336! И одно из самых роскошных!

И более полное: Описание священного коронования Их Императорских Величеств Государя Императора Александра II и Государыни Императрицы Марии Александровны всея России. Спб.-Paris (Lemercier), 1856. С 52 рисунками в тексте и вне текста, при этом 19 full-page хромолитографий и 33 рисунка в тексте, исполненными на дереве и стали, и представляющими отдельные моменты происходящих коронационных торжеств и пейзажи, на фоне которых это происходило, а также великолепными гравированными композициями, открывающими текст каждой части. Одна из литографий представляет панорамный круговой вид Москвы, снятый с колокольни Ивана Великого (общая длина 170 см). Оригинальные рисунки для этого издания были сделаны под наблюдением и общим руководством вице-президента Императорской Академии Художеств князя Григория Григорьевича Гагарина (1810-1893). Выполнены рисунки известными русскими и иностранными художниками того времени: Зичи М.А. (1829-1906), Тиммом В.Ф. (1820-1895), Сверчковым Н.Е. (1817-1898), Ноэль, Бойе, Гельдро, Монигетти и др. Все рисунки в тексте отпечатаны на китайской шелковистой бумаге и наклеены. Издание напечатано в количестве 200 экземпляров, по 100 экз. на русском и французском языках, специально для этого отлитыми крупными шрифтами, которые больше не использовались; и было роздано высшим сановникам и иностранным гостям, участвовавшим в церемонии. Монументальное издание — одно из почти самых тяжелых когда-либо изданных в России: почти 30 кг чистого веса, да и размеры не подкачали: 92х70 см. По этим показателям коронация Александра II может конкурировать, пожалуй, только со знаменитым Кораном (Самаркандский куфический Коран. Спб., 1905.), изданном мизерным тиражом. Титульный лист отпечатан крупной славянской вязью киноварью, золотом и серебром. Подписи под цветными хромолитографиями сделаны на русском и французском языках, что говорит о том, что они были абсолютно одинаковыми для всего тиража вне зависимости от языка. Одно из самых роскошных русских изданий, представляющее громадный интерес в историческом и художественном отношениях!

Библиография:
1. Н.Б. «Русские книжные редкости», Т.1. Москва, 1902, №409.
2. Верещагин В.А. «Русские иллюстрированные издания. 1720-1870». Библиографический опыт. Спб., 1898, №625.
3. Антикварная книжная торговля Соловьева Н.В. Каталог №105, Спб., 1910, «Редкие книги», Livres Rares, №188, 150 р.
4. Готье В.Г. «Каталог большей частью редких и замечательных русских книг», М., 1887, №991, 300 р. («Эта великолепная книга не была пущена в продажу!»).
5. Царские коронации на Руси. Library of Congress Catalogue. USA. Printed in Japan. 1971. p.p. 187-203.
6. Коронование Императора Александра II 26 августа 1856 года. Подробное описание Церемониала. Спб., 1856.

Вклад каждого художника в общий объем проделанной работы различен. Например, Михаю Зичи в числе других художников было поручено делать массовые рисунки на коронационных торжествах с целью издания по ним впоследствии литографированного альбома. Дошедшие до нас акварели Зичи, посвященные коронационным празднествам, показывают значительную склонность художника к жанризму, к зрелищной занимательности даже при исполнении таких сугубо официальных и парадных задач. Изображает ли он въезд царя в Москву или выход царского семейства на Красное крыльцо в Кремле, фигуры царствующих особ он помещает на задний план. Впереди же, как правило,— публика, зрители, пестрая разнохарактерная толпа. Между прочим, одна из его акварелей—«Народный праздник»— вообще представляет собой бытовую сцену, имеющую самостоятельное значение. Без какой бы то ни было идеализации, с юмором, но без шаржа передает художник разудалое веселье мужиков, страх женщин, съезжающих с гор, пьяный разгул, Драки и давку из-за угощенья. Значительный интерес представляет другая акварель Зичи, изображающая русских писателей на параде. Воспользовавшись эпизодом въезда царя в Москву (сам этот эпизод изображен в глубине и почти не обращает на себя внимания) художник дает групповой портрет виднейших русских литераторов тех лет: в числе зрителей в беседке с правого края листа можно узнать И.И. Панаева, И.А. Гончарова, Д.В. Григоровича, И.С. Тургенева, Ф.И. Тютчева и других. Рассматриваемая акварель любопытно объединяет на одном листе основные темы, интересовавшие художника в то время. Здесь и документально трактованный портрет и жанровая зарисовка публики; группа конвоя — солдаты и офицеры верхом — представляет собой нечто среднее между его батальными композициями и жанровыми сценами и, наконец, на заднем плане, царь в окружении свиты — та изобразительная хроника жизни царского двора, работа над которой вскоре поглотит все время художника. Изображение бытовых сторон жизни императорского двора останется характерным для всех дальнейших многолетних занятий Зичи в звании придворного живописца. Со времени работы Зичи для коронационного альбома его карьера упрочивается. В апреле 1858 года русская Академия художеств возвела Зичи в звание академика акварельной живописи. В мае 1859 года художник был «пожалован в звание живописца Его Императорского Величества». Художник обретает устойчивое материальное положение, но очень дорогой ценой — почти все свое время он вынужден отныне уделять созданию рисунков и акварелей, запечатлевающих жизнь двора. Сразу же резко уменьшается количество создаваемых им бытовых произведений на «вольные» темы, иллюстраций. Должен он отказаться и от участия в сатирических журналах. Все свое мастерство, талант он отдает Императору! Вот такие последствия для художника после завершения работы над коронацией.

Российские коронационные альбомы — это издания, посвященные коронациям русских монархов. Формально коронация представляла собой процедуру принятия монархом символов принадлежащей ему власти. Фактически она являлась торжественным актом закрепления территориальной целостности государства, его политической независимости и единства нации. В русской традиции акт Священного коронования помимо этого был еще и важнейшим сакральным обрядом, утверждавшим божественность царской власти. В процессе коронования совершалось церковное таинство миропомазания, после которого монарх считался «помазанником Божьим», наместником Бога на земле. Оригинальный альбом императора Александра II отличается от коронационных альбомов других русских императоров богатством оформления и существенными размерами (925x680 мм). Это уникальное произведение полиграфического искусства издано в 1856 г. тиражом в 200 экземпляров, которые были подарены участвовавшим в церемонии коронования высшим сановникам и иностранным гостям. Альбом содержит подробное описание церемонии  коронования Императора Александра II, состоявшейся 26 августа (12 сентября) 1856 года, и связанных с этим событием празднеств в Москве, которое дополнено 52 иллюстрациями (19 хромолитографий на отдельных вклейках и 33 рисунка в тексте), выполненными по рисункам известнейших художников того времени — М. Зичи и В. Тимма. В оформлении альбома использована натуральная кожа, металл, тиснение, гравюра на дереве, литография, хромолитография, чеканка, гравировка и позолота. В центре верхней крышки — композиция, включающая вензель императора, знамена, гербы, атрибуты императорской власти и т.д. По углам крышек — металлические позолоченные накладки. Скоропостижная смерть Императора Николая I после кратковременной болезни в пятницу 18 февраля 1855 года, в 12 часов 20 минут пополудни в своем кабинете Императорского Зимнего Дворца в Санкт-Петербурге породила версию об его самоубийстве после получения 13 февраля сообщения о поражении русских войск в районе Евпатории. Основания для такого предположения были. Согласно официальным записям в камер-фурьерском журнале Император 5 февраля «почувствовал себя несовершенно здоровым. Прогуливаться не выходил», но уже 10 февраля появилась запись о том, что «Его Величество с Государем-Цесаревичем изволил иметь выезд в Михайловскую Манеж осматривать войска». На следующий день Николай I вновь почувствовал недомогание, которое, временами усиливаясь, все же шло на убыль, и состояние больного постепенно улучшалось. До вечера 17 февраля лейб-медик Императора М. Мандт уверял всех, что состояние здоровья августейшего больного у него не вызывает никаких опасений. И вдруг эта неожиданная смерть! Собственно, почему неожиданная? В воспоминаниях многих современников подтверждается версия о самоубийстве. Есть весьма авторитетное свидетельство полковника Генерального штаба адъютанта Цесаревича Александра Николаевича Ивана Федоровича Савицкого, который по должности всюду сопровождал Наследника престола и волей-неволей был участником многих событий». Далее А.Ф. Смирнов приводит выдержки из воспоминаний И.Ф. Савицкого: «Немец Мандт... так поведал мне о последних минутах великого повелителя: «После получения депеши о поражении войск под Евпаторией... меня вызвал к себе Николай I и заявил: — Был ты мне всегда преданным, и потому хочу с тобой поговорить доверительно — ход войны раскрыл ошибочность всей моей внешней политики, но я не имею ни сил ни желания измениться и пойти иной дорогой, это противоречило бы моим убеждениям. Пусть мой сын после моей смерти совершит этот поворот. Ему это сделать будет легче, столковавшись с неприятелем. Дай мне яд, который бы позволил расстаться с жизнью без липших страданий, достаточно быстро, но не внезапно (чтобы не вызвать кривотолков). Мандт был вынужден согласиться, так как Император сказал, что в случае его отказа он найдет других исполнителей своей воли, но он поставил условие об обязательном доведении всего до сведения наследника, чтобы снять с себя обвинения в отравлении.

— Быть по сему, — сказал Император, — но вначале дай мне яд. Цесаревич, узнав о случившемся, поспешил к отцу и, обливаясь слезами, упал ему в ноги. Врач оставил их одних. Николай I слег и уже больше не вставал. Последней волей Императора был запрет на вскрытие и бальзамирование его тела, он опасался, что вскрытие откроет тайну его смерти». Во время похорон Савицкий подошел к телу Императора: «От быстрого разложения под действием ядов, лицо его так сильно изменилось, что странно было смотреть на этот ужасный лик. Желтые и фиолетовые пятна, которые я видел на второй день после смерти, превратились теперь в бронзовые и черные». «Тридцать лет это страшилище в огромных ботфортах с оловянными пулями вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из-под кандалов жизнь, тормозя всякое движение, безжалостно расправляясь с любым проблеском свободной мысли, подавляя инициативу, срубая каждую голову, осмелившуюся подняться выше уровня, начертанного рукой венценосного деспота. Окруженный лжецами, льстецами, не слыша правдивого слова, он очнулся только под гром орудий Севастополя и Евпатории. Гибель его армии — опоры трона — раскрыла царю глаза, обнаружила всю пагубность, ошибочность его политики. Но для одержимого непомерным тщеславием, самомнением деспота легче оказалось умереть, наложить на себя руки, чем признать свою вину...» Поэт Ф.И. Тютчев, славянофил, патриот и верноподданный монархист, написал убийственную эпитафию Николаю I:

«Не богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей.

И все дела твои, и добрые, и злые,

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей».

Парижский мирный договор был подписан 18-го марта 1856 года, в годовщину взятия столицы Франции союзными войсками в 1814 году. Акт этот не только прекратил Крымскую войну (1853-1856) России с морскими державами и Турцией, но и определил на совершенно новых основаниях судьбу Востока Европы. Им Турция принималась в общение христианских держав, обещавших сообща уважать независимость и целость Оттоманской империи и считать всякое посягательство на них делом общеевропейского интереса. Вследствие сего державы обязывались, в случае возникновения каких-либо несогласий между одной из них и Портой, прежде чем прибегнуть к силе, воззвать к посредничеству всех прочих держав. Султан хотя и сообщил державам изданный им фирман, улучшающий участь христианских его подданных, но договаривавшиеся стороны, признав высокое значение этого сообщения, постановили, что оно не дает им права ни в каком случае, ни единолично, ни совокупно, вмешиваться в отношения султана к его подданным или во внутреннее управление его империей. Подтверждалась конвенция 1841 года о закрытии Дарданелл и Босфора для военных флотов всех наций; Черное море провозглашалось нейтральным; вход в него возбранялся военному флоту всех держав, в том числе и прибрежных, за исключением изъятий, определенных в отдельной конвенции, заключенной между Россией и Турцией и приложенной к общему трактату как составная часть, с тем что ни Россия, ни Турция не имеют права ни отменить, ни изменить ее без согласия всех держав, подписавших мирный договор; воспрещалось сооружение или сохранение военно-морских арсеналов на берегах Черного моря, которое объявлялось открытым для свободного плавания лишь торговых судов всех наций; акт венского конгресса о речном плавании распространялся на Дунай; для производства работ по расчистке устьев Дуная и для заведования судоходством по этой реке учреждены две комиссии: одна европейская, из представителей всех великих держав, а другая из уполномоченных держав прибрежных; «для лучшего обеспечения свободы плавания по Дунаю» Россия уступала прилегающую к нему часть Бессарабии, отходившую к Молдавии; Валахии и Молдавии, равно как и Сербии, оставляемым под верховным владычеством Порты, державы ручались за сохранение прав и преимуществ, коими княжества эти пользовались дотоле; проведение новых границ между Россией и Турцией в Европе и проверка старых, в Азии, возлагались на комиссию, составленную из делегатов всех великих держав; торговля между договаривавшимися сторонами восстановлялась на основаниях, действовавших до войны; взаимно возвращались занятые чужими войсками города и области и провозглашалась полная амнистия тем из подданных воевавших держав, которые действовали в пользу неприятеля. К общему мирному трактату были приложены три отдельные конвенции: первая — подписанная всеми шестью державами — о закрытии Проливов; вторая, заключенная между Россией и Турцией, о числе военных судов, которое каждая из них имела право содержать в Черном море, и третья, состоявшаяся между Россией, Францией и Англией, в которую занесено было заявление России, что Аландские острова не будут укреплены и что на них не будет возведено никаких военных или морских сооружений. При первом известии о подписании мирного договора, полученном Императором Александром во время поездки в Финляндию, его величество поручил канцлеру благодарить графа Орлова за настойчивые усилия, употребленные им для ускорения окончательного мира. «Это новая и видная услуга, оказанная вами отечеству, — писал ему Нессельроде, — так как мы пришли к такому положению, что необходимость быть готовыми к возможной войне бесполезно вызывала большие издержки. Среди всех разнообразных затруднений вы ничем не пренебрегли, ни в форме, ни в сущности дела. Вместе с тем, что весьма важно, вы успели, не вводя Россию ни в какие обязательства, ослабить узы коалиции против нас до того, что сомнительно, чтобы эти узы пережили заключение мира». По получении в Петербурге самого трактата и донесений о переговорах, непосредственно предшествовавших его подписанию, Его Величество приказал повторить обоим уполномоченным выражение своей признательности. «Государю Императору благоугодно было, — сообщал канцлер Орлову, — оценить по достоинству непреклонную настойчивость, проявленную вами для того, чтобы побороть злые намерения наших врагов, равно как и мудрую проницательность, с которой вы и барон Бруннов сумели, среди возникавших затруднений, устранить препятствия, которые повредили бы соглашению». Упомянув об успешности стараний Орлова заручиться поддержкой Наполеона III, граф Нессельроде продолжал: «Желания ваши исполнились, и вы сохранили при этом искренность, полную достоинства, столь согласную с чувствами Государя Императора. Вы успели, при добром расположении к вам императора Наполеона, расстроить намерения Англии и уничтожить коалицию, принимавшую все более и более грозные размеры, способную ввергнуть Россию в продолжительную войну, исход которой нельзя было бы предвидеть. Занятым вами на конференциях положением, вы способствовали улучшению постановлений трактата. Вашим поведением вне конгресса вы заставили уважать русское имя и возбудили к нашим знаменам сочувствие тех, кто были нашими противниками. Договор, обеспечивающий России благодеяния мира, согласован с великодушным самоотвержением, сделавшим его возможным. Государь Император вполне признает важность новой услуги, оказанной вами отечеству». К депеше канцлера к Орлову приложена была Высочайше одобренная записка, излагавшая взгляд Императора Александра на новое политическое положение, истекавшее из мирного договора: «Трактат, только что заключенный в Париже, полагая конец войне, а вследствие того и образовавшейся против России коалиции, все же, должно признаться, оставляет нас в неопределенном положении относительно нашей политики в будущем. После недавно перенесенного испытания России нужно сосредоточиться в самой себе и искать излечить внутренними средствами нанесенные ей войною раны. На этой мысли должна основываться вся наша политика в течение времени, которое нельзя определить, с целью достигнуть исполнения этого благого желания и с устранением внешних препятствий, которые могли бы затруднить его достижение. К осуществлению этой политики должны быть направлены теперь все усилия слуг Императора. Как ни просто кажется это желание, но достигнуть его будет не легко. Россия стоит пред Европой в новом положении. Перенесенный ею кризис значительно ослабил ее прежние связи. Тройственный северный союз, долго служивший противовесом союзу морских держав, перестал существовать. Поведение Австрии разрушило обаяние, которым союз этот пользовался в Европе. С другой стороны, Швеция на севере и Турция на юге стоят против нас в условиях совершенно новых и щекотливых. Англия, наш действительный, упорный враг, осталась недовольной и злобной по заключении мира, а потому начальные причины, вызвавшие против нас коалицию, продолжают существовать. Наше единственное ручательство против возникновения несогласий, прекращенных миром, и наше обеспечение в том, что мир этот продлится столько, сколько необходимо нам для наших внутренних потребностей, — заключаются в добром к нам расположении императора Наполеона, а потому, сохранить это расположение, не обязываясь, однако, следовать за ним в его предприятиях, — должно быть целью всех наших стараний». Записка приходила к двойному заключению. Во-первых, ввиду заявлений, сделанных императором французов Орлову о пересмотре договоров 1815 года и в том предположении, что под этим Наполеон III, вероятно, разумеет признание династических прав Бонапартов, графу Алексею Федоровичу предоставлялось, смотря по обстоятельствам, или признать эти права именем России, или отложить это признание на будущее время. Во-вторых, ему поручалось позаботиться об улучшении отношений Франции к Пруссии. «Мы, конечно, не можем забыть, — оканчивал граф Нессельроде свою записку, — что из всех великих держав одна Пруссия не была нам враждебна. Прямые интересы связывают ее с Россией, и нам кажется, что отношения наши к Франции только выиграли бы, опираясь на этот союз. Проявленное ныне тюильрийским Двором примирительное расположение к этой державе, по-видимому, подтверждает нашу мысль». Между тем, пока в Петербурге помышляли о привлечении Пруссии к ожидаемому соглашению Франции с Россией, парижский Двор, совершенно неожиданно для наших уполномоченных, возобновил союзную связь свою с Дворами лондонским и венским заключением конвенции, коей три державы ручались сообща за целость и независимость Оттоманской империи, обязуясь считать за «casus belli» всякое нарушение какой-либо из статей парижского трактата и, в случае, если таковое произойдет, — условиться с Портой о необходимых мерах к безотлагательному приведению в движение своих сухопутных и морских сил. Договор этот, хотя и прямо направленный против России, был сообщен доверительно Валевским Орлову, который, в донесении канцлеру, искал ослабить его значение, приписывая ему австрийское происхождение. «Мысль о подобной политической комбинации, — писал он, — не нова. Граф Буоль позаимствовал ее как традицию из архивов венских канцелярий, в которых покоятся обломки тройственного союза, заключенного в 1814 году, перед Венским конгрессом, по мысли, плодотворной в основании, князя Меттерниха и Талейрана. Но, стараясь следовать примеру политики уже отжившей, принадлежащей к эпохе, в настоящем не существующей, граф Буоль должен был бы подумать о том, насколько такая комбинация ненадежна. Он должен был бы вспомнить, в особенности, как блаженной памяти император Александр I сумел расстроить узкие расчеты своих противников, предав все великодушному, но презрительному забвению, когда трактат тройственного союза попал ему в руки. Этот великий пример политики мудрой, потому именно, что она великодушна, придет, как я в том уверен, на мысль Государю Императору, когда он узнает о деле, следы коего я открыл спустя всего несколько дней по его совершении». Не без смущения старался Валевский уверить Орлова, что согласие Франции на совокупное ручательство за Порту дано было Англии и Австрии еще осенью 1854 года, когда тюильрийский Двор не имел никакой надежды сблизиться с Россией. По словам его, император Наполеон III долго колебался исполнить это обещание и решился на это лишь для того, чтобы не навлечь на себя осуждения за нарушение данного слова. То же подтвердил сам император обоим нашим уполномоченным. Орлову он выразил сожаление, что вынужден был подписать трактат, в котором не признает ныне ни цели, ни надобности, ибо последний заключает лишь общие места, подходящие ко всем случайностям. На замечание Орлова, что ему понятны побуждения, руководившие Австрией и Англией, которые хотели поссорить нас с Францией и предупредить возможность союза ее с Россией, Наполеон отвечал: «Когда я узнал от Валевского, что текст трактата вам еще не сообщен, я выразил ему неудовольствие, потому что это имело вид хитрости, на которую я не способен. Прошу вас уверить в том Императора Александра». В еще более подробные объяснения вошел император французов с бароном Брунновым. «Я убежден, — сказал он ему, — что насущные интересы Европы, для их обеспечения, нуждаются в соглашении Франции с Россией и Англией. Я старался поддержать мой союз с Великобританией, но в то же время имел в виду установить и доброе согласие с Россией. Если бы эти три державы пришли к общему соглашению, то мне кажется, что они могли бы полюбовно разрешить все вопросы, какие только могут представиться. Вы не можете себе представить, как трудно было мне иногда привести англичан к какому-нибудь положительному решению. Так было по случаю установления плана кампании. Они постоянно колебались. Когда я считал какое-либо решение уже состоявшимся, оказывалось, что через несколько дней нужно опять заново обсуждать тот же вопрос. Это происходит от конституционных порядков страны, в которой правительство не всегда свободно ни в своих желаниях, ни в действиях. Я представлю вам еще другой пример английской нерешительности. Когда на конференциях обсуждался вопрос об изменении бессарабской границы, я полагал, что можно устроить для вашего кабинета такой обмен: оставить неприкосновенной границу на Дунае и взамен уступить некоторые пограничные пункты ваши в Азии. Я передал об этом лорду Кларендону, но он никогда не мог договориться до какого-либо практического решения». О желаемом им союзе Франции с Англией и Россией Наполеон III отозвался так: «На Востоке, как я полагаю, мы могли бы сгладить все затруднения; в Италии и Германии — думаю, — не существует между Россией и Францией никаких поводов к разномыслию. Поэтому наше соглашение представляется мне совершенно обеспеченным». По подписании мира конгресс заседал еще более двух недель, и в это время им обсуждалось несколько частных вопросов, возбужденных преимущественно уполномоченными Франции и Сардинии: о занятии церковной области французскими и австрийскими войсками; о положении дел в Неаполе; вообще о будущем Италии. В прениях по этим вопросам наши уполномоченные участия не принимали, заявив, что возложенное на них поручение ограничивается заключением мира. Наполеон III сделал новую попытку завести на конгрессе речь о Польше, но предложение его, чтобы «слово милосердия и великодушия» было произнесено в ее пользу, граф Орлов отклонил самым решительным образом. Он прямо объявил императору французов, что всякая мысль об улучшении положения этой страны в будущем, за безумие ее в прошедшем, принадлежит единственно русскому Императору и что всякая инициатива, принятая в этом отношении кем-либо другим, может только ухудшить положение, вместо того чтобы его улучшить. Сверх того, глубокое чувство долга пред своим Государем заставляет его громко высказаться против иллюзий, возникших среди конгресса по вопросу, совершенно не подлежащему его обсуждению. «Прекрасный ответ» — начертал собственноручно Император Александр на полях донесения Орлова. «Эти слова, — писал граф Алексей Федорович канцлеру, — как мне кажется, произвели удовлетворительное впечатление на императора Наполеона. Тем не менее я должен сообщить вашему сиятельству, что когда наши заседания уже приближались к концу, граф Валевский, в частном разговоре со мною, убедительно просил меня сказать на конференциях от имени Государя Императора несколько слов, благоприятных Польше. Не подлежит сомнению, что желание это внушено намерением доказать польской эмиграции, что интересы эмигрантов не забыты и что влияние Франции побудило сделать в их пользу заявление на самых конференциях. Хотя внушения эти и были переданы мне в самой дружеской форме, но я счел своим долгом положительнейшим образом разочаровать их. В этих видах я не мог поступить лучше, как сообщив графу Валевскому мой разговор по этому предмету с Наполеоном. В самом деле, по отклонении мною требований императора нельзя уже было ожидать, что я приму предложение его министра. Мне кажется, что граф Валевский пришел к очевидности этого вывода для своих размышлений». Не менее решительный отпор встретил со стороны первого уполномоченного России и лорд Кларендон, когда вздумал в частной беседе заговорить с ним о том же, и граф Орлов с законным самодовольством мог заключить ряд своих донесений из Парижа следующими правдивыми словами: «Я вполне доволен тем, что мне не пришлось слышать имя Польши произнесенным на заседаниях, в присутствии представителей великих держав Европы. Всякий признает, что соглашение, подписанное в Париже пред лицом коалиции, является, смею сказать, миром почетным для нашего государства и соответственным достоинству его короны». Конгресс завершил свои труды изданием декларации, которой провозгласил начала морского права, признанные всеми державами, в нем участвовавшими, и к коим они пригласили приступить все прочие государства: крейсерство объявлялось уничтоженным; нейтральный флаг признавался прикрывающим собственность неприятеля, а нейтральные товары не подлежащими захвату под неприятельским флагом, за исключением военной контрабанды; наконец, постановлялось, что блокада обязательна только тогда, когда действительно содержится морской силой, достаточной для преграждения доступа к неприятельским портам и берегам. Наши уполномоченные тем охотнее приложили свои подписи к этому акту, что провозглашенные им начала были те самые, которые положены Екатериной II в основание ее знаменитой декларации 1780 года о вооруженном нейтралитете и в течение целого столетия упорно отвергались Англией, тогда как Россия занесла их в конвенцию с Северо-Американскими Соединенными Штатами, заключенную не далее как накануне Восточной (Крымской) войны. 12-го мая состоялась прощальная аудиенция графа Орлова в Тюильрийском дворце, о которой он так доносил своему Двору: «Аудиенция у императора была вполне удовлетворительна. Он говорил со мною обо всем вполне откровенно и поручил мне, на этот раз совершенно искренно, просить для него дружбы Государя Императора. Он надеется, что взаимные симпатии, существующие между обеими нациями, приобретут еще большую силу от согласия, установившегося между их Государями. «Таково желание моего сердца», — прибавил он в волнении, со слезами на глазах. Он говорил со мною также о Польше, но в смысле, совершенно согласном с намерениями Государя Императора. Считаю лишним упоминать о том, что было сказано им лично обо мне. Что же касается до будущего, то мне кажется, что слова Наполеона имеют значение истины». На депеше Орлова Император Александр надписал: «Все это очень хорошо, если только искренно». Парижский мир обнародован Высочайшим манифестом о прекращении войны и о достижении главной ее цели — улучшения участи восточных христиан, ценой уступок, не важных в сравнении с тягостями войны и с выгодами умиротворения. Манифест заключался достопамятными словами, содержавшими как бы политическую программу нового царствования: «При помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодами трудов невинных. Наконец — и сие есть первое, живейшее желание наше, — свет спасительной веры, озаряя умы, укрепляя сердца, да сохраняет и улучшает более и более общественную нравственность, сей вернейший залог порядка и счастья».

Коронация. Заключение мира имело ближайшим последствием разоружение. Расформированы резервные части; армия поставлена на мирную ногу. Распуская государственное ополчение, Император горячо благодарил ратников: «Вы покинули дома и семейства свои, чтобы делить с испытанными в боях войсками труды и лишения, являя вместе с ними пример терпения, мужества, готовности жертвовать всем за нас, за любезную нам и вам Россию. Многие из среды вашей запечатлели сей обет своей кровью, вкусив славную смерть в рядах защитников Севастополя. Вы показали свету, какое могущество духа живет в народе русском. Ныне положен конец войне, и мы можем, благодаря вас, именем отечества, за вашу верную службу, сказать вам: Идите с миром, ратники земли русской, возвращайтесь к домам, к семействам вашим, к прежним вашим занятиям и обязанностям, продолжая быть для сословий, из коих вы были призваны, примером того порядка и повиновения, которыми вы отличались постоянно в рядах государственного подвижного ополчения». Государь жаловал всем, «от генерала до ратника», отличительный знак ополчения — крест с надписью: «За веру, Царя и отечество», в память действительной службы во время войны. По высочайшему повелению министр внутренних дел просил предводителей дворянства пригласить дворян-владельцев населенных имений принять меры к устройству и призрению отставных и бессрочноотпускных нижних чинов, которые пожелают водвориться снова в родных деревнях и селах. Не забыты в изъявлении царской признательности и сестры милосердия, впервые совершившие свой высокий человеколюбивый подвиг на театре войны. Государь так отозвался о них в рескрипте на имя Великой Княгини Елены Павловны: «По вашей мысли учреждена моим Незабвенным Родителем Крестовоздвиженская община сестер милосердия, оказавшая, под вашим руководством, столь редкое самоотвержение и столь много существенных заслуг к облегчению страданий больных и раненых воинов». Заслуженная похвала воздана была и личной благотворительной деятельности Великой Княгини:

«Высоки и прекрасны ваши дела: вами не одна отерта слеза, не одна исцелена рана храброго воина, не одно утешено и успокоено осиротевшее семейство. В вашем собственном сердце и в благословениях, которые вознесутся за вас к престолу Всевышнего, вы найдете себе лучшую награду; но на мне лежит душевный долг, который ныне исполняю, изъявляя вам мою искреннейшую благодарность за ваши достохвальные и незабвенные труды. Зная мой добрый и преданный мне народ, я уверен, что все и каждый разделяют со мной мои чувствования и повторяют в своих сердцах эти слова благодарности за дело пользы, добра и любви христианской». В конце марта Государь съездил в Москву для присутствования при военном торжестве: столетнем юбилее Лейб-Гренадерского полка и даровал ему по этому случаю новое знамя; он возвратился в Петербург за неделю до дня своего рождения. К этому дню — 17-го апреля — готовились важные перемены в составе высшего управления Империи. В первые дни царствования, подобно генерал-адмиралу, вступили в действительное заведование своими частями Великие Князья: генерал-инспектор по инженерной части Николай Николаевич и генерал-фельдцейхмейстер Михаил Николаевич; осенью 1855 года уволены: генерал-адъютант Бибиков от обязанностей министра внутренних дел, а граф Клейнмихель — главноначальствующего путями сообщений и публичными зданиями и заменены: первый — С.С. Ланским, а второй — К.В. Чевкиным. Теперь уволены по прошению: председатель Государственного Совета и Комитета Министров князь Чернышев, военный министр князь Долгоруков и сорок лет пребывавший во главе дипломатического ведомства граф Нессельроде. Особой благосклонностью отличался рескрипт к последнему. Ему ставилось в заслугу что в два предшедшие царствования он являлся выразителем политики, целью которой было соблюдение трактатов и поддержание спокойствия в Европе, а за время последней войны, успокаивая враждебные умы насчет приписываемых России видов властолюбия, способствовал благополучно совершившемуся делу примирения. «Желая упрочить мир дружественными сношениями с иностранными державами, — писал Государь, — я остаюсь уверенным, что, сохраняя вам звание государственного канцлера, буду иметь в вас, по вашей опытности, полезнейшего сотрудника для достижения предположенной мною цели». На освободившиеся места назначены: военным министром — генерал-адъютант Н.О. Сухозанет и министром иностранных дел — бывший посланник при австрийском Дворе и представитель России на венских совещаниях 1855 года князь A.M. Горчаков. Первое в Империи место — председателя Государственного Совета и Комитета Министров — получил, по возвращении с парижского конгресса, граф Орлов, а его заменил в должности шефа жандармов и главного начальника ІІІ Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии бывший военный министр князь Долгоруков. При наступавшем повороте в направлении нашей внешней политики особенную важность придавал Император выбору лица для занятия посольского поста в Париже. Место это он предложил одному из заслуженнейших сотрудников своего отца, министру государственных имуществ графу П.Д. Киселеву. «Я здесь прошу не о согласии, а о пожертвовании с вашей стороны», — говорил он ему. Киселев принял назначение и был замещен во главе созданного им министерства В.А. Шереметевым. По кончине князя Паскевича наместником Царства Польского и главнокомандующим Западной армией утвержден ведавший эти должности во время предсмертной болезни фельдмаршала князь М.Д. Горчаков, а исправляющим должность наместника кавказского и командующим отдельным кавказским корпусом, вместо уволенного по прошению H.H. Муравьева, назначен генерал-лейтенант князь А.И. Барятинский. Так мало-помалу обновился состав правительства в лице большинства его членов. 17-го апреля был издан Высочайший манифест: «Вступив на прародительский всероссийский престол и нераздельные с ним престолы Царства Польского и Великого Княжества Финляндского, посреди тяжких для нас и отечества нашего испытаний, мы положили в сердце своем дотоле не приступать к совершению коронования нашего, пока не смолкнет гром брани, потрясавший пределы государства, пока не перестанет литься кровь доблестных христолюбивых наших воинов, ознаменовавших себя подвигами необыкновенного мужества и самоотвержения. Ныне, когда благодатный мир возвращает России благодатное спокойствие, вознамерились мы, по примеру благочестивых Государей, предков наших, возложить на себя корону и принять установленное миропомазание, приобщив сему священному действию и любезнейшую супругу нашу, Государыню Императрицу Марию Александровну. Возвещая о таковом намерении нашем, долженствующем, при помощи Божией, совершиться в августе месяце в первопрестольном граде Москве, призываем всех ваших верных подданных соединить усердные мольбы их с нашими теплыми молитвами: да изливается на нас и на царство наше благодать Господня; да поможет нам Всемогущий, с возложением венца царского, возложить на себя торжественный пред целым светом обет — жить единственно для счастия подвластных нам народов; и да направит Он к тому, наитием Всесвятого Животворящего Духа Своего, все помышления, все деяния наши». Время, остававшееся до коронации, Государь употребил на поездки, представлявшиеся ему неотложными, в разные области Империи и за границу, для свидания с королем прусским. Уже 9-го марта Император, в сопровождении всех трех братьев, выехал в Финляндию и на следующий день, чрез Фридрихсгам, прибыл в Гельсингфорс. По приеме должностных лиц края, дворянства, духовенства, Его Величество посетил православный храм и лютеранский собор, а затем отправился в Александровский университет, где в большой аудитории собраны были все студенты, к которым Государь и обратился с такими словами: «Блаженной памяти незабвенный родитель наш, желая доказать своему Великому Княжеству Финляндскому ту важность, которую он приписывал воспитанию юношества здешнего края, назначил меня канцлером этого университета для того, чтобы Я служил прочной связью между ним и этим университетом. Ныне, волей Всемогущего, вступив на престол моих предков, я, в доказательство любви моей к этому университету, назначил канцлером его старшего сына моего и наследника престола, чтобы он также, в свою очередь, был залогом связи между мною и вами, как я был до этого между вами и моим отцом. Я уверен, что вы оцените это, и что финляндская молодежь станет так вести себя, что в состоянии будет служить примером для всякой другой молодежи. Будьте уверены в неизменности моих благосклонных чувств к вам, а я — полагаюсь на вас». Оглушительным «ура!» отвечали студенты на речь Императора и затем пропели народный гимн. На другой день Государь, прибыв в заседание Сената, занял в нем председательское кресло и изложил свои намерения относительно государственного устройства, нравственного и материального усовершенствования Финляндии. Второй день заключился балом у генерал-губернатора Берга, а на третий — Император, посетив бал, данный в честь его городским обществом, ночью оставил Гельсингфорс. Тот же восторженный прием со стороны населения оказан был ему в Або и во всех местах его обратного следования: в Тамерфорсе, Тавастгусте, Вильманстранде и Выборге. Всюду появление его возбуждало восторг и надежды финляндцев, выразившиеся в надписи, начертанной на триумфальной арке в Або: «Collectasque fugat nubes, solemque reducit». В начале мая Александр Николаевич, через Москву и Брест-Литовск, отправился в Варшаву. В поездке этой сопровождали его министр статс-секретарь Царства Польского Туркул, скончавшийся в дороге, и министр иностранных дел князь A.M. Горчаков. В Варшаву съехались царские гости: Великая Княгиня Ольга Николаевна с супругом, наследным принцем виртембергским, и великий герцог саксен-веймарский; прибывшие приветствовать Его Величество от имени императора австрийского — фельдмаршал-лейтенант князь Лихтенштейн и от короля прусского — генерал-адъютант граф Гребен; нарочные посланцы, привезшие ответы своих государей на известительную грамоту о воцарении: от королевы великобританской — лорд Грей и от короля бельгийцев — князь де Линь. Туда же съехались в большом числе со всех концов Царства Польского губернские и уездные предводители дворянства, дворяне-помещики, придворные, кавалерственные и знатные дамы. Принимая 11-го мая дворянских предводителей, сенаторов и высшее католическое духовенство, Государь произнес по-французски следующую знаменательную речь:

«Господа, я прибыл к вам с забвением прошлого, одушевленный наилучшими намерениями для края. От вас зависит помочь мне в их осуществлении. Но прежде всего я должен вам сказать, что взаимное наше положение необходимо выяснить. Я заключаю вас в сердце своем, так же как финляндцев и прочих моих русских подданных; но хочу, чтобы сохранен был порядок, установленный моим отцом. Итак, господа, прежде всего оставьте мечтания («Point de rêveries!» — слова эти Государь повторил дважды). Тех, кто захотел бы оставаться при них, я сумею сдержать, сумею воспрепятствовать их мечтам выступить из пределов воображения. Счастье Польши зависит от полного слияния ее с народами моей Империи. То, что сделано моим отцом, хорошо сделано, и я поддержу его дело. В последнюю восточную войну ваши сражались наравне с прочими, и князь Михаил Горчаков, бывший тому свидетелем, воздает им справедливость, утверждая, что они мужественно пролили кровь свою в защиту отечества. Финляндия и Польша одинаково мне дороги, как и все прочие части моей Империи. Но вам нужно знать, для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьей русских Императоров. Верьте, господа, что меня одушевляют лучшие намерения. Но ваше дело — облегчить мне мою задачу, и я снова повторяю: Господа, оставьте мечтания! оставьте мечтания! Что же касается до вас, господа сенаторы, то следуйте указаниям находящегося здесь наместника моего, князя Горчакова; а вы, господа епископы, не теряйте никогда из виду, что основание доброй нравственности есть религия и что на вашей обязанности лежит внушить полякам, что счастье их зависит единственно от полного их слияния со святой Русью». Польское общество было представлено Императору на балу, данном наместником 12-го мая в королевском замке. За этим балом следовали два других: 14-го — от польского дворянства и 15-го — от варшавского городского общества. Дворянский бал отличался необычайным блеском, пышностью, многолюдством и оживлением. Бал открылся польским: в первой паре шел Государь с графиней Потоцкой, во второй — генерал граф Красинский вел великую княгиню Ольгу Николаевну. На другой день, 15-го мая, Его Величество пожелал лично выразить свое удовольствие комитету, занимавшемуся устройством праздника, и объявить ему о даровании польским эмигрантам права возвратиться на родину. «Я очень рад, господа, — сказал Государь, — объявить вам, что мне было весьма приятно находиться в вашей среде. Вчерашний бал был прекрасен. Благодарю вас за него. Я уверен, что вам повторили слова, с которыми я обратился к представителям дворянства, при их приеме пять дней тому назад. Будьте же, господа, действительно соединены с Россией и оставьте всякие мечты о независимости, которые нельзя ни осуществить, ни удержать. Сегодня повторяю вам опять: я убежден, что благо Польши, что спасение ее требует, чтобы она соединилась навсегда, полным слиянием, с славной семьей русских Императоров, чтобы она обратилась в неотъемлемую часть великой всероссийской семьи. Сохраняя Польше ее права и учреждения в том виде, в каком даровал их ей мой отец, я твердо решился делать добро и благоприятствовать процветанию края. Я хочу обеспечить ему все, что может быть ему полезно и что обещано или даровано моим отцом; я ничего не изменю. Сделанное моим отцом — хорошо сделано; царствование мое будет продолжением его царствования; но от вас зависит, господа, сделать эту мою задачу выполнимой; вы должны помочь мне в моем деле. На вас ляжет ответственность, если мои намерения встретят химерическое сопротивление. Чтобы доказать вам, что я помышляю об облегчениях, предупреждаю вас, что я только что подписал акт об амнистии; я дозволяю возвращение в Польшу всем эмигрантам, которые будут о том просить. Они могут быть уверены, что их оставят в покое. Им возвратят их прежние права и не будут производить над ними следствия. Я сделал лишь одно исключение, изъяв старых, неисправимых и тех, которые в последние годы не переставали составлять заговоры или сражаться против нас. Все возвратившиеся эмигранты могут даже, по истечении трех лет раскаяния и доброго поведения, стать полезными, возвратясь на государственную службу. Но прежде всего, господа, поступайте так, чтобы предположенное добро было возможно и чтобы я не был вынужден обуздывать и наказывать. Ибо если, по несчастию, это станет необходимым, то на это хватить у меня решимости и силы: не вынуждайте же меня к тому никогда». Один из предводителей дворянства, граф Езерский, хотел было возражать, но Государь прервал его: «Поняли ли вы меня? Лучше награждать, чем наказывать. Мне приятнее расточать похвалу, как я делаю это сегодня, возбуждать надежды и вызывать благодарность. Но знайте также, господа, и будьте в том уверены, что если это окажется нужным, то я сумею обуздать и наказать, и вы увидите, что я накажу строго. Прощайте, господа». Проведя в Варшаве шесть дней, Император Александр с сестрой и зятем, а также с великим герцогом саксен-веймарским отправился в Берлин. По пути присоединился к ним Великий Князь Михаил Николаевич. Их встретил в Фюрстенвальде король Фридрих-Вильгельм IV с тремя братьями, и все вместе к вечеру 17-го мая прибыли в замок Сан-Суси, где уже находилась вдовствующая Императрица Александра Феодоровна. Поводом к посещению прусского Двора было желание Государя лично благодарить дядю за дружественное расположение Пруссии к России во время последней Восточной войны. Не зная о тяготении прусской дипломатии к нашим противникам в первый период этой войны, он, в самый день своего воцарения, писал королю Фридриху-Вильгельму: «Я глубоко убежден, что пока оба наши государства останутся в дружбе, вся Европа может еще быть спасена от всеобщего разрушения; если же нет, то горе ей! ибо это последняя узда для революционной гидры». В другом письме, которым Государь поздравлял короля с наступлением нового 1856 года, находятся следующие строки: «Останемся навсегда друзьями и испросим благословение Всевышнего на наш двойственный союз. Будьте уверены, дорогой дядя, что я вечно останусь вам признателен за столь блестящее положение, которое вы сумели сохранить для Пруссии во все продолжение этого кризиса и которое было нам столь полезно. Да вознаградит вас за это Бог!» Четыре дня, проведенные Императором Александром при прусском Дворе, прошли обычным порядком. При первой встрече в Фюрстенвальде монархи обнялись и затем обменялись рапортами о состоянии русской и прусской армий; 18-го мая происходил парад потсдамскому гарнизону; 19-го — гарнизону берлинскому, а 21-го — ученье 3-му уланскому Императора всероссийского полку, которому король пожаловал вензель августейшего шефа на эполеты. Пока Государь проводил свободное от смотров и учений время в кругу королевской семьи, сопровождавший его князь A.M. Горчаков совещался с первым министром, бароном Мантейфелем, давшим в честь его обед. Перед отъездом Императора глава прусского кабинета получил следующую Высочайшую грамоту: «Ревностное служение ваше верному нашему союзнику и другу, его величеству королю прусскому, приобрели вам право на искреннее наше уважение. В ознаменование оного и особенного нашего к вам благоволения за постоянную заботливость вашу об упрочении дружественных сношений между Россией и Пруссией пожаловали мы вас кавалером ордена св. Андрея Первозванного». Александр Николаевич, простясь с августейшей матерью, отправившейся на воды в Вильдбад, отбыл из Потсдама в ночь с 21-го на 22-е мая. Обратный путь Его Величества лежал на Митаву, Ревель и Ригу. Восторженный прием в трех этих городах был подготовлен императорскими грамотами, подтверждавшими права и преимущества дворянства эстляндского, лифляндского курляндского и эзельского, «елико они сообразны с общими государства нашего законами и учреждениями». Такие же грамоты были пожалованы впоследствии и городам: Ревелю, Риге, Дерпту и Пернову. Во всех трех губернских городах Государь удостоил принять балы, данные от дворянства, а в Риге и от горожан. Хоровые и музыкальные общества устраивали в честь его серенады и факельные шествия. Громкое «ура!» не смолкало на пути его. 29-го мая Император сел в Ревеле на пароход «Грозящий» и на другой день высадился в Петербурге, встреченный радостными кликами столичного населения.

Как и в царствование Николая І, Двор провел июнь в Царском Селе, июль и половину августа — в Петергофе, за исключением шести дней — от 13-го по 19-е июля, — когда Государь с Императрицей съездили в Гапсаль, чтобы навестить пользовавшихся там морскими купаньями детей своих. 14-го августа вся царская семья выехала по железной дороге в Москву и остановилась в Петровском дворце; 17-го состоялся торжественный въезд в первопрестольную столицу. При звоне колоколов и громе орудий, посреди громадного стечения народа Государь въехал в Москву верхом, окруженный всеми Великими Князьями, в числе которых находились два его старших сына — Цесаревич Николай и Великий Князь Александр Александровичи. У въезда в столицу встретил Государя Московский военный генерал-губернатор; в Земляном городе — городская дума и магистрат; в Белом городе — московское дворянство с губернским предводителем во главе; у Воскресенских ворот — Московский гражданский губернатор и чины присутственных мест; у Спасских ворот — Московский комендант с его штабом; у Успенского собора — Правительствующий Сенат. Их Величества и Их Высочества, сойдя с коней и выйдя из экипажей у часовни Иверской Божией Матери, приложились к чудотворной иконе. На паперти Успенского собора вышли к ним навстречу Св. Синод и высшее духовенство, с крестом и Св. водой. Государь и Императрицы, войдя в собор, прикладывались к мощам московских чудотворцев, а оттуда, в предшествии высокопреосвященного Филарета, митрополита московского, прошли в соборы Архангельский и Благовещенский и, наконец, через Красное Крыльцо вступили в Кремлевский дворец, на пороге которого верховный маршал князь С. М. Голицын поднес, по древнему русскому обычаю, хлеб-соль. Разукрашенная Москва имела вид крайне оживленный, радостный, праздничный. В нее стеклись с разных концов России представители всех сословий: предводители дворянства, губернские и уездные; городские головы; депутаты подвластных России азиатских народов; волостные старшины государственных крестьян. Вся гвардия была из Западной армии направлена к Москве и расположена частью в городе, частью лагерем в его окрестностях. Двор, генералитет, высшие государственные учреждения — Сенат, Синод и Государственный Совет — в полном составе прибыли туда же для присутствия на всенародном торжестве. Церковная сторона коронации была особенно торжественна, и на ней сосредоточенно было особенное внимание. Живейшая радость одухотворяла все предшествовавшие и последующие торжества, и тем ярче, чем светлее были упования, возбужденные нововенчанным Монархом. На эту коронацию созван был целый собор архипастырей российской Церкви. В Москву были вызваны не только архиереи ближайших к ней епархий, как было прежде, но все тогдашние знаменитейшие иерархи, из самых отдаленных краев России. Приглашены были, кроме присутствовавших членов Синода, и Литовский митрополит Иосиф, отличенный еще Императором Николаем I за его деятельность по обращению в православие западно-русских униатов, знаменитый проповедник Иннокентий, архиепископ Херсонский, гремевший своим словом во время Восточной войны, Варшавский Арсений, впоследствии митрополит Киевский, Казанский Григорий, впоследствии митрополит Петербургский, Нил Ярославский, знаменитый деятель Сибири, Симбирский Феодосий, Костромской Филофей, впоследствии митрополит Киевский. Собор состоял из 12 высших иерархов русской православной Церкви и 28 архимандритов, протопресвитеров и протоиереев. Кроме того, на коронацию прибыли с Востока православные митрополиты Погонианский Никандр, Ангорский Иерофей и епископ Фиваидский Никанор, впоследствии патриарх Александрийский. Первенство при совершении церковного торжества предоставлено было не первенствующему члену Синода, как было прежде, а старейшему и знаменитейшему архипастырю первопрестольной столицы митрополиту Филарету. Родственные Дворы прислали своими представителями принцев крови: прусский — племянника короля, сына принца прусского Фридриха-Вильгельма; гессенский — принца Людвига; баденский — принца Вильгельма. Великие державы снарядили чрезвычайные посольства: императора французов представлял граф Морни, императора австрийского — князь Эстергази, королеву великобританскую — лорд Гренвиль. Сам Государь готовился к коронационному священнодействию особенно усердно. Вскоре, по торжественному въезду в Большой Кремлевский Дворец, он удалился в село Останкино, в хоромы, построенные в 1797 году графом Шереметевым, по случаю венчания на царство Павла I. Здесь, в уединении, вдали от столичного шума, готовился он постом и молитвой к таинствам миропомазания и причащения. Как и в предыдущей коронации, в торжестве участвовала вдовствующая Императрица, которая должна была восседать на особом троне, под балдахином, справа от трона Императора, что усиливало впечатление от самого торжества. Первоначально днем коронования назначено было 19 августа, но так как этот день совпадал с днем празднования явления иконы Донской Божьей Матери, и ежегодно бывал из Кремля крестный ход в Донской монастырь, в силу векового народного обычая, то, вероятно, по совету Филарета, коронация была перенесена на 26 августа. В продолжение трех дней герольды, сопровождаемые трубачами и литаврщиками, разъезжали по столице, громогласно возвещая о предстоявшем торжестве коронования, назначенном, как мы уже говорили, на 26-е августа. Оно совершилось в этот достопамятный день в Большом Успенском соборе, по чину венчания на царство русских государей, установленному со времен царя Иоанна IV. В 7 часов утра, из поставленных на площади и Кремлевских стенах пушек прозвучал залп из 21 выстрела. С Успенского Собора по всей первопрестольной начался благовест. По всему пути Высочайшего шествия в Успенский Собор, для коронования, были расставлены шпалеры. Перед начатием шествия Его Императорского Величества, один из Протопресвитеров, с крестом, имея при себе 2-х дьяконов, несущих на золотом блюде Св. воду, окропил ею путь Императора, а 32 Штаб-офицера вынесли на Красное крыльцо огромный балдахин, для несения в шествии над Их Величествами. Балдахин сей из золотой парчи, с тканными орлами, на 16 серебряных вызолоченных штангах, с украшением цветов Империи; на подзорах вензели Е.И.В. под короной с андреевской цепью. По карнизу 16 букетов из страусинных перьев, а на углах золотые орлы. На плафоне балдахина, обитом золотым глазетом, присутствовал государственный герб и под ним 9 гербов вассалов Императора: Казанский, Астраханский, Польский, Сибирский, Херсоно-Таврический, Грузинский, Киевский, Владимирско-Новгородский и Финляндский. С выступления процессии из Дворца начался звон во все колокола и барабанный бой, выстроенных полковых музыкантов. В Соборе священнодействовал митрополит Московский Филарет, в сослужении митрополитов: С.-Петербургского — Никанора и Литовского — Иосифа, восьми архиепископов и епископов и двух протопресвитеров. При входе в собор маститый иерарх приветствовал Императора краткой речью: «Благочестивейший Великий Государь! Преимущественно велико твое настоящее пришествие. Да будет достойно его сретение. Тебя сопровождает Россия; тебя сретает церковь. Молитвой любви и надежды напутствует тебя Россия. С молитвой любви и надежды приемлет тебя церковь. Столько молитв не проникнут ли в небо? Но кто достоин здесь благословить вход твой? Первопрестольник сей церкви, за пять веков доныне предрекший славу Царей на месте сем, Святитель Петр, да станет пред нами и чрез его небесное благословение, благословение пренебесное да снидет на тебя и с тобою на Россию». Государь занял место на приготовленном для него посреди собора престоле великого князя Иоанна III; царствующая Императрица — на престоле царя Михаила Феодоровича; вдовствующая — на престоле царя Алексея Михайловича. Громким, хотя и дрожащим от волнения голосом прочитал Александр Николаевич исповедание православной веры; когда митрополит, пред возложением порфиры и короны, читал установленные молитвы, Государь низко наклонил голову, которую высокопреосвященный Филарет накрыл концом своего омофора. Возложив на себя венец царей, Император прикоснулся им головы коленопреклоненной супруги. Затем сам стал на колени и произнес во всеуслышание молитву, в которой испрашивал благословение Всевышнего на предстоявший ему царственный подвиг, моля о ниспослании ему «духа владычня, духа премудрости и ведения, духа совета и крепости». Хор, состоявший из 100 человек, отвечая на молитвы Всероссийского церковного собора, овладевал благоговейным настроением всех присутствовавших. Звуки православного пения звучали, как песни небесных ангелов, и проникали даже в душу, которая и не хотела бы поддаться их обаятельному могуществу. Крупные слезы катились по лицу до глубины души растроганного Монарха. Все это, и, особенно, молитвенное настроение самого Императора глубоко затронуло сердце иноземцев и иноверцев. Государь встал — и все находившиеся в храме опустились на колени, благоговейно внемля благодарственной молитве, прочитанной митрополитом Филаретом. Раздалось торжественное «Тебе Бога хвалим!». Началось шествие из Успенского собора в соборы Архангельский и Благовещенский. Государь шел с Императрицей под балдахином, в порфире и короне, держа в одной руке скипетр, в другой — державу, и прежде чем вступить в Кремлевский дворец, с Красного Крыльца поклонился народу. Высочайший обеденный стол происходил в Грановитой Палате. Государь восседал на троне посреди обеих Императриц. Приглашенные — высшее духовенство и особы первых двух классов — заняли места за столом, лицом к Их Величествам. Митрополит Филарет благословил трапезу. При пушечной пальбе пили здоровье Императора, Императриц, всего царского дома, духовных особ и всех верноподданных. Архиереи обедали в мантиях и клобуках. Среди них выделялся архиепископ Кесарийский Василий, во время обеда не перестававший плакать, чем и обратил на себя внимание Государя, приказавшего спросить: отчего он плачет? «Плачу от радости, — отвечал греческий иерарх, — видя торжество русского Царя; плачу от горести, потому что мы, православные жители Малой Азии, страдаем под игом агарян». Вечером Кремль и вся Москва озарились бесчисленным множеством огней. Иллюминация повторилась и в следующие два дня. На ярко освещенных улицах и площадях народ московский ликовал до поздней ночи. В день священного коронования Император Александр подписал манифест, начинавшийся такими словами: «В сей торжественный день, когда, испросив благословение Всевышнего, мы возложили на себя венец наших предков, первой нашей мыслью было, как всегда, благоденствие любезной нам России. Повторяя при священном обряде коронования обет, произнесенный нами в самый час вступления нашего на прародительский престол: иметь постоянной, единой целью трудов и попечений наших утверждение, возвышение сего благоденствия, в настоящем и будущем времени, мы не могли, с тем вместе, не обратиться к воспоминанию о событиях недавно минувших лет, ознаменованных тягостными испытаниями, но и примерами высокой доблести и новыми доказательствами беспредельной, нелицемерной преданности верных подданных наших, всех состояний, к Престолу и Отечеству — доказательствами, на кои незабвенный родитель наш взирал как на отраду, Небесным Промыслом ему ниспосылаемую. Сие воспоминание сохранится на веки в сердце нашем и конечно перейдет к отдаленнейшему потомству. Но мы желаем возбужденные ими в нас чувства, еще раз, при нынешнем торжестве, изъявить всенародно установлением некоторых особых знаков отличия и особо обращаемым к каждому из сословий в государстве выражением нашего благоволения и признательности». Наподобие медали, пожалованной защитникам Севастополя, учреждалась в память минувшей войны светлая бронзовая медаль с вензелевым изображением Императоров Николая І и Александра II и надписью: «На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся во веки». Щедрой рукой излил Император царские милости на ближайших к своему престолу слуг. Ветеран наполеоновских войн, бывший много лет вождем наших военных сил на Кавказе, генерал-адъютант князь M.C. Воронцов произведен в генерал-фельдмаршалы. В княжеское Российской Империи достоинство возведен председатель Государственного Совета граф А.Ф. Орлов, в графское — обер-камергер Рибопьер, обер-гофмейстер Олсуфьев, генерал-адъютант Сумароков, а генерал-губернатор Финляндии Берг — в графское достоинство Великого Княжества Финляндского. Доброе сердце Александра Николаевича, полное жалости и сострадания к несчастным и обездоленным, сказалось в целом ряде милостей, льгот и всякого рода облегчений, коих коронационный манифест перечисляет более тридцати категорий, не считая тех, что дарованы жителям Царства Польского и Финляндии. Отметим здесь главнейшие: повсеместная народная перепись во всей Империи для исправления податей и других сборов; обещание в продолжение текущего 1856 года и следующих трех лет не производить рекрутского набора, «если Бог благословит продолжением твердого мира и никакие чрезвычайные обстоятельства не сделают набора необходимым»; выдача обществам и помещикам зачетных рекрутских квитанций за всех убылых ратников государственного ополчения; сложение и исключение со счетов разных недоимок и взысканий по уплате податей и казенным начетам или растратам; прощение и освобождение содержащихся под стражей несостоятельных должников. Сверх того, облегчена участь осужденных по всем родам преступлений: одни прощены, другим сокращены сроки наказания; освобождены от полицейского надзора лица, оставленные в подозрении по судебным приговорам, а те, что состояли под следствием и судом за преступления, не влекущие лишения или ограничения прав состояния, — освобождены от следствия и суда. Преступники, приговоренные к наказанию плетьми с наложением клейма, освобождены от этого наказания. Облегчено положение лиц, присужденных к каторге или сосланных на поселение или житье, которые приобрели на то право безукоризненным поведением. Разрешено возвращение в отечество всем, удалившимся из России без установленных видов. Отменена высокая пошлина с заграничных паспортов. Венцом царского милосердия было великодушное прощение государственных преступников, лишенных всех прав состояния и сосланных в Сибирь или сданных в солдаты по делу о тайных обществах 1825 года и по заговору Петрашевского в 1849 году. Им дозволено возвратиться с семействами из мест ссылки и жить где пожелают в пределах Империи, за исключением обеих столиц. Осужденным и детям их возвращены титулы и потомственное дворянское достоинство. На другой день после коронации Их Величества принимали поздравления в Андреевской зале Кремлевского дворца. В дни, следовавшие за коронацией, происходили беспрерывные блестящие празднества: два бала и маскарад в Кремлевском дворце, парадный спектакль в Большом театре, балы у послов французского и австрийского. К сожалению, дождь и туманная погода несколько помешали полному успеху народного праздника на Ходынском поле и фейерверку. Общий подъем духа, радостное возбуждение русского общества, повсеместное пламенное сочувствие благим начинаниям великодушного и милосердого Государя выразились в обеде, на который 3-го сентября собрались находившиеся в Москве деятели мысли и слова, ученые, писатели и художники. Государь и семья его оставались в первопрестольной еще целый месяц; 19-го сентября они провели весь день в лавре св. Сергия: по обычаю, Их Величества собственноручно возложили золототканый драгоценный покров на раку преподобного Сергия Радонежского. 23-го выехали из Москвы и 24-го прибыли в Царское Село. 2-го октября Их Величества торжественно вступили в С.-Петербург, но тотчас же возвратились в Царское Село и только к именинам Наследника, 6-го декабря, переехали на жительство в Зимний дворец. Назначение князя A. M. Горчакова министром иностранных дел на место удалившегося на покой канцлера, графа Нессельроде, означало поворот во внешней политике России. Извещая наших дипломатических представителей о своем вступлении в должность, новый министр лишь в общих выражениях упомянул о направлении, указанном ему волей Государя. «Мир, заключенный в Париже, — писал он, — является началом новой политической эры. Волнения ожесточенной борьбы заменяются сношениями, полными взаимной благосклонности. Этот результат, столь желательный, может быть достигнут лишь доверием, которое мы внушаем и тем, что сами испытываем. Государь Император надеется, что чувства, одушевляющие его в этом смысле, будут разделены всеми правительствами, которые, по окончании войны, снова вступают в свободное распоряжение своими интересами». Несколько времени спустя в Москве, накануне коронации, князь Александр Михайлович имел случай более подробно развить мысль, положенную в основание его политической программы. Поводом к тому послужили два вопроса, стоявшие на очереди европейской дипломатии: о продолжавшемся, по окончании войны, занятии Греческого королевства англо-французскими войсками и о давлении, производимом Дворами парижским и лондонским на Неаполитанского короля, чтобы побудить его ввести в Неаполь представительный образ правления. Русский министр находил, что как то, так и другое противно основному началу международных сношений: уважению права независимости государств. Он энергично высказывался против ничем не оправдываемого оставления в Греция чужеземных войск, вопреки воле короля Оттона и чувствам эллинского народа, и столь же решительно осуждал вмешательство Франции и Англии в отношении короля Фердинанда к его подданным. «Менее, чем когда-либо, — доказывал он, — позволительно ныне в Европе забывать, что государи равны между собой и что взаимные их отношения обуславливаются не пространством их территорий, а святостью присущих им прав. Желать добиться от короля Неаполитанского уступки по внутреннему управлению его государством посредством угроз или угрожающих демонстраций — значит, заменить его власть своею, управлять вместо него, провозгласить без прикрас право сильного над слабым». Переходя от двух частных вопросов к изложению общей политической системы, принятой Императором Александром II со дня вступления на престол, князь Горчаков продолжал: «Император желает жить в добром согласии со всеми правительствами. Его Величество находит, что лучшее к тому средство — не скрывать своего образа мыслей ни в одном из вопросов, касающихся народного права в Европе. Единения с теми, кто в течение многих лет поддерживали с нами начала, коим Европа обязана миром, продолжавшимся более четверти столетия, уже не существует более в прежней целости. Результат этот произошел помимо воли нашего августейшего Государя. Обстоятельства возвратили нам полную свободу действий. Император решился посвятить преимущественную заботливость благосостоянию своих подданных и сосредоточить на развитии внутренних средств страны деятельность, которая будет распространяться за пределы Империи, лишь когда того безусловно потребуют положительные пользы России. Россию упрекают в том, что она заключается в одиночестве и хранит молчание ввиду явлений, не согласных ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, Россия дуется. Нет, Россия не дуется, а сосредоточивается в самой себе (La Russie boude, dit-on. La Russie ne boude pas. La Russie se recueille). Что же касается до молчания, в котором нас обвиняют, то мы могли бы напомнить, что еще недавно искусственная коалиция была организована против нас, потому что голос наш возвышался каждый раз, когда мы считали это нужным для поддержания права. Деятельность эта, спасительная для многих правительств, но из которой Россия не извлекла для себя никакой выгоды, послужила лишь поводом к обвинению нас не весть в каких замыслах всемирного господства. Мы могли бы укрыть наше молчание под впечатлением этих воспоминаний. Но такое положение не представляется нам приличествующим державе, которой Провидение определило в Европе то место, что занимает Россия. Настоящая депеша, которую я вам пишу по повелению Его Императорского Величества, доказывает, что наш августейший Государь не ограничивается такой ролью, когда считает долгом высказать свое мнение. Так будет и впредь, каждый раз, когда доведется России возвысить свой голос в пользу права или когда достоинство Императора потребует, чтобы он не скрывал своих мыслей. Что же касается до введения в действие наших вещественных сил, то Император предоставляет это свободному своему усмотрению. Политика нашего августейшего Государя национальна, но она не своекорыстна, и хотя Его Императорское Величество ставит в первом ряду пользы своих народов, но не допускает и мысли, чтобы даже удовлетворение их могло извинить нарушение чужого права». Произведший сильное впечатление в Европе, циркуляр русского министра иностранных дел красноречиво и убедительно выражал личный взгляд Императора Александра II на отношения России к иностранным державам. Сам князь Горчаков вполне разделял его; у него, как и у Государя, была одна общая цель: мирными способами достигнуть отмены стеснительных для России и унизительных для ее достоинства постановлений парижского трактата. Но относительно средств к достижению цели нельзя не заметить некоторого оттенка между мыслями Императора и его министра. Как тот, так и другой негодовали на Австрию за ее вероломство, а Англию признавали нашим естественным и непримиримым противником. У Александра Николаевича больше лежало сердце к Пруссии, «двойственным» союзом с которой желал он заменить распавшееся соглашение трех «охранительных» держав. Но такой договор со слабейшей из соседних держав князь Горчаков признавал недостаточным для возвращения России прежнего ее значения в Европе, и к этому результату надеялся придти путем сближения с Францией. Государь соглашался на такую попытку, хотя личные стремления Наполеона III к изменению порядка, установленного в Европе Венским конгрессом, и революционные приемы внешней политики императора французов не внушали ему ни сочувствия, ни доверия.