RARUS'S GALLERY

Москва-Ленинград, ГИЗ, тип. «Печатный Двор», Ленинград, 1928. 30 с. с ил. Для детей среднего возраста. Тираж 20000 экз. Цена 12 коп. В издательской цветной литографированной обложке. 18х13 см. Чрезвычайная редкость!

 

 

 

 

 

I

Колька Панкин решил прокатиться куда-нибудь подальше.

– Я поеду в Бразилию,– сказал он Петьке Ершову.

– А где эта Бразилия находится? – спросил Петька.

– Бразилия находится в Южной Америке,– сказал Колька,–

там очень жарко, там водятся обезьяны и попугаи,

растут пальмы, летают колибри,

ходят хищные звери и живут дикие племена.

– Индейцы? – спросил Петька.

– Вроде индейцев,– сказал Колька.

– А как туда попасть? – спросил Петька.

– На аэроплане или на пароходе,– сказал Колька.

– А ты на чём поедешь? – спросил Петька.

– Я полечу на аэроплане,– сказал Колька.

– А где ты его возьмёшь? – спросил Петька.

– Пойду на аэродром, попрошу, мне и дадут,– сказал Колька.

– А кто же это тебе даст? – спросил Петька.

– А у меня там все знакомые,– сказал Колька.

– Какие же это у тебя там знакомые? – спросил Петька.

– Разные,– сказал Колька.

– Нет у тебя там никаких знакомых,– сказал Петька.

– Нет,есть!– сказал Колька.

– Нет, нет!– сказал Петька.

– Нет, есть!

– Нет, нет!

– Нет, есть!

– Нет, нет!

Колька Панкин и Петька Ершов решили пойти на следующее утро на аэродром.

II

Колька Панкин и Петька Ершов на следующий день рано утром вышли из дому.

Идти на аэродром было далеко, но так как погода была хорошая и денег на трамвай не было,

то Колька и Петька пошли пешком.

– Обязательно поеду в Бразилию,– сказал Колька.

– А письма писать мне будешь? – спросил Петька.

– Буду,– сказал Колька,– а как обратно приеду, привезу тебе обезьяну.

– А птицу привезёшь? – спросил Петька.

– И птицу привезу,– сказал Колька.– Какую хочешь: колибри или попугая.

– А какая лучше? – спросил Петька.

– Попугай лучше, он может разговаривать,– сказал Колька.

– А петь может? – спросил Петька.

– И петь может,– сказал Колька.

– По нотам? – спросил Петька.

– По нотам не может. А вот ты что-нибудь споёшь, а попугай повторит,– сказал Колька.

– А ты обязательно привезёшь мне попугая? – спросил Петька.

– Обязательно,– сказал Колька.

– А ну, как нет? – сказал Петька.

– Сказал, что привезу, значит привезу,– сказал Колька.

– А не привезёшь!– сказал Петька.

– А привезу!– сказал Колька.

– А нет!– сказал Петька.

– А да!– сказал Колька.

– А нет!

– А да!

– А нет!

– А да!

– А нет!

Но тут Колька Панкин и Петька Ершов пришли на аэродром.

III

На аэродроме было очень интересно.

Аэропланы друг за другом бежали по земле,

а потом – раз, два, три – оказывались уже в воздухе – сначала низко,

а потом выше, а потом ещё выше,

а потом, покружившись на одном месте, улетали и совсем.

На земле стояло ещё штук восемь аэропланов, готовых тоже разбежаться и улететь.

Колька Панкин выбрал один из них и, указывая Петьке Ершову, сказал:

– В Бразилию я полечу на этом вот аэроплане.

Петька снял кепку и почесал голову. Надел кепку опять и спросил:

– А аэроплан этот тебе дадут?

– Дадут,– сказал Колька,– у меня там знакомый авиатор.

– Знакомый? А как его зовут? – спросил Петька.

– Очень просто – Павел Иванович,– сказал Колька.

– Павел Иванович? – переспросил Петька.

– Ну да,– сказал Колька.

– И ты его попросишь? – спросил Петька.

– Конечно. Вот пойдём вместе, ты услышишь,– сказал Колька.

– А если он тебе не даст аэроплана? – спросил Петька.

– Ну как не даст. Попрошу, так даст,– сказал Колька.

– А если ты не попросишь? – спросил Петька.

– Попрошу,– сказал Колька.

– А испугаешься!– сказал Петька.

– Нет, не испугаюсь!– сказал Колька.

– Слабо!– сказал Петька.

– Нет, не слабо!– сказал Колька.

– Слабо!– сказал Петька.

– Нет, не слабо!– сказал Колька.

– Слабо!

– Нет,не слабо!

– Слабо!

– Нет, не слабо!

Колька Панкин и Петька Ершов побежали к авиатору.

IV

Авиатор стоял около аэроплана и промывал в бензине,

налитом в маленькое корытце, какие-то винтики.

Сам он был одет во всё кожаное,

а рядом на земле лежали кожаные перчатки и кожаный шлем.

Колька Панкин и Петька Ершов подошли.

Авиатор достал из бензина винтики, положил их на краешек аэроплана,

а в бензин положил новые винтики и стал их мыть.

Колька посмотрел-посмотрел и сказал:

– Здрасте, Павел Иванович!

Авиатор посмотрел сначала на Кольку, потом на Петьку,

а потом опять отвернулся. Колька же постоял-постоял и снова сказал:

– Здрасте, Павел Иванович!

Авиатор посмотрел тогда сначала на Петьку, потом на Кольку,

а потом сказал, почёсывая одной ногой другую ногу:

– Меня зовут не Павел Иванович, а Константин Констаитинович,

и никакого Павла Ивановича я не знаю.

Петька прыснул в кулак, Колька ударил Петьку,

Петька сделал серьёзное лицо, а Колька сказал авиатору:

– Константин Константинович, мы с Петькой Ершовым решили лететь в Бразилию,

не одолжите ли вы нам ваш аэроплан?

Авиатор начал хохотать:

– Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Это вы что же – серьёзно решили лететь в Бразилию?

– Да,– сказал Колька.

– А вы полетите с нами? – спросил Петька.

– А вы что же думали,– закричал авиатор,– что я вам так машину дам?

Нет, шалишь. Вот если вы мне заплатите, то в Бразилию свезти я вас могу.

Что вы мне за это дадите?

Колька пошарил в карманах, но ничего не нашёл.

– Денег у нас нет,– сказал он авиатору,– может быть, вы нас так свезёте?

– Нет, так не повезу,– сказал авиатор и отвернулся что-то чинить в аэроплане.

Вдруг Колька взмахнул руками и закричал:

– Константин Константинович! Хотите перочинный ножик?

Очень хороший, в нём три ножа.

Два, правда, сломанные, но один зато целый и очень острый.

Я раз как-то ударил им в дверь и прямо насквозь прошиб.

– Когда же это было? – спросил Петька.

– А тебе что за дело? Зимой было!– рассердился Колька.

– А какую же это дверь ты прошиб насквозь? – спросил Петька.

– Ту, которая от чулана,– сказал Колька.

– А она вся целая,– сказал Петька.

– Значит, поставили новую,– сказал Колька.

– Нет, не ставили, дверь старая,– сказал Петька.

– Нет, новая,– сказал Колька.

– А ты мне ножик отдай,– сказал Петька,– это мой ножик,

я тебе дал его только верёвку с бельём перерезать, а ты и совсем взял.

– Как же это так – твой ножик? Мой ножик,– сказал Колька.

– Нет, мой ножик!– сказал Петька.

– Нет, мой!– сказал Колька.

– Нет, мой!– сказал Петька.

– Нет, мой!

– Нет, мой!

– Ну, ладно, шут с вами,– сказал авиатор,– садитесь, ребята, в аэроплан, полетим в Бразилию.

V

Колька Панкин и Петька Ершов летели на аэроплане в Бразилию.

Это было здорово интересно.

Авиатор сидел на переднем сиденье, был виден только его шлем.

Всё было очень хорошо, да мотор шумел очень уж, и говорить трудно было.

А если выглянуть из аэроплана на землю, то, ух, как просторно – дух захватывает!

А на земле всё маленькое-маленькое и не тем боком друг к другу повёрнуто.

– Петь-ка!– кричит Колька.– Смотри, какой город корявенький!

– Что-о? – кричит Петька.

– Го-род!– кричит Колька.

– Не слы-шу!– кричит Петька.

– Что-о-о?– кричит Колька.

– Скоро ли Брази-лия? – кричит Петька.

– У какого Васи-ли-я? – кричит Колька.

– Шапка улете-ла-а!– кричит Петька.

– Сколько? – кричит Колька.

– Вчера-а!– кричит Петька.

– Северная Америка!– кричит Колька.

– На-ви-да-ри-ди-и-и!– кричит Петька.

– Что-о? – кричит Колька.

Вдруг в ушах стало пусто и аэроплан начал опускаться.

VI

Аэроплан попрыгал по кочкам и остановился.

– Приехали,– сказал авиатор.

Колька Панкин и Петька Ершов огляделись.

– Петька,– сказал Колька,– гляди, Бразилия-то какая!

– А это Бразилия? – спросил Петька.

– Сам-то, дурак, разве не видишь? – сказал Колька.

– А что это там за люди бегут? – спросил Петька.

– Где? А, вижу,– сказал Колька.

– Это туземцы, дикари. Видишь, у них белые головы.

Это они сделали себе причёски из трав и соломы.

– Зачем? – спросил Петька.

– Так уж,– сказал Колька.

– А смотри, помоему, это у них такие волосы,– сказал Петька.

– А я тебе говорю, что это перья,– сказал Колька.

– Нет, волосы!– сказал Петька.

– Нет, перья!– сказал Колька.

– Нет, волосы!

– Нет, перья!

– Нет, волосы!

– Ну, вылезайте из аэроплана,– сказал им авиатор,– мне лететь нужно.

VII

Колька Панкин и Петька Ершов вылезли из аэроплана и пошли навстречу туземнам.

Туземцы оказались небольшого роста, грязные и белобрысые.

Увидя Кольку и Петьку, туземцы остановились.

Колька шагнул вперед, поднял правую руку и сказал:

– Оах!– сказал он им по-индейски.

Туземцы открыли рты и стояли молча.

– Гапакук!– сказал им Колька по-индейски.

– Что это ты говоришь? – спросил Петька.

– Это я говорю с ними по-индейски,– сказал Колька.

– А откуда ты знаешь индейский язык? – спросил Петька.

– А у меня была такая книжка, по ней я и выучился,– сказал Колька.

– Ну ты, ври больше!– сказал Петька.

– Отстань!– сказал Колька.– Инам кос!–

сказал он туземцам по-индейски.

Вдруг туземцы засмеялись.

– Керек эри ялэ,– сказали туземцы.

– Ара токи,– сказал Колька.

– Мита? – спросили туземцы.

– Брось, пойдём дальше,– сказал Петька.

– Пильгедрау!– крикнул Колька.

– Пэркиля!– закричали туземцы.

– Кульмэгуинки!– крикнул Колька.

– Пэркиля, пэркиля!– кричали туземцы.

– Бежим!– крикнул Петька.– Они драться хотят.

Но было уже поздно.

Туземны кинулись на Кольку и стали его бить.

– Караул!– кричал Колька.

– Пэркиля!– кричали туземцы.

– Мм-ууу!– мычала корова.

VIII

Избив как следует Кольку,

туземцы, хватая и бросая в воздух пыль, убежали.

Колька стоял встрёпанный и сильно измятый.

– Пе-пе-пе-пе-петька, – сказал он дрожащим голосом.

– Здорово я тузе-зе-зе-земцев разбил. Одного сю-сю-сю-сюда, а другого ту-ту-ту-туда.

– А не они тебя побили? – спросил Петька.

– Что ты!– сказал Колька.–

Я как пошёл их хватать: раз-два, раз-два, раз-два.

– Мм-ууу!– раздалось у самого Колькиного уха.

– Ай!– вскрикнул Колька и побежал.

– Колька! Ко-олька-а-а!– кричал Петька.

Но Колька бежал без оглядки.

Бежали-бежали,

бежали-бежали,

бежали-бежали,

и, только добежав до леса, Колька остановился.

– Уф!– сказал он переводя дух.

Петька так запыхался от бега, что ничего не мог сказать.

– Ну, и бизон!– сказал Колька, отдышавшись.

– А? – спросил Петька.

– Ты видел бизона? – спросил Колька.

– Где? – спросил Петька.

– Да ну, там. Он кинулся на нас,– сказал Колька.

– А это не корова была? – спросил Петька.

– Что ты, какая же это корова. В Бразилии нет коров,– сказал Колька.

– А разве бизоны ходят с колокольчиками на шее? – спросил Петька.

– Ходят,– сказал Колька.

– Откуда же это у них колокольчики? – спросил Петька.

– От индейцев. Индейцы всегда поймают бизона, привяжут к нему колокольчик и выпустят.

– Зачем? – спросил Петька.

– Так уж,– сказал Колька.

– Неправда, бизоны не ходят с колокольчиками, а это была корова,– сказал Петька.

– Нет, бизон!– сказал Колька.

– Нет, корова!– сказал Петька.

– Нет, бизон!

– Нет, корова!

– Нет, бизон!

– А где же попугаи? – спросил Петька.

IХ

Колька Панкин сразу даже растерялся:

– Какие попугаи? – спросил он Петьку Ершова.

– Да ты же обещал поймать мне попугаев, как приедем в Бразилию.

- Если это Бразилия, то должны быть и попугаи,– сказал Петька.

– Попугаев не видать, зато вон сидят колибри,– сказал Колька.

– Это вон там на сосне? – спросил Петька.

– Это не сосна, а пальма,– обиделся Колька.

– А на картинках пальмы другие,– сказал Петька.

– На картинках друтие, а в Бразилии такие,– рассердился Колька.

– Ты смотри лучше, колибри какие.

– Похожи на наших воробьёв,– сказал Петька.

– Похожи,– согласился Колька,– но меньше ростом.

– Нет, больше!– сказал Петька.

– Нет, меньше!– сказал Колька.

– Нет, больше!– сказал Петька.

– Нет, меньше!– сказал Колька.

– Нет, больше!

– Нет, меньше!

– Нет, больше!

– Нет, меньше!

Вдруг за спинами Кольки и Петьки послышался шум.

Х

Колька Панкин и Петька Ершов обернулись.

Прямо на них летело какое-то чудовище.

– Что это? – испугался Колька.

– Это автомобиль,– сказал Петька.

– Не может быть!– сказал Колька.– Откуда же в Бразилии автомобиль.

– Не знаю,– сказал Петька,– но только это автомобиль.

– Не может быть!– сказал Колька.

– А я тебе говорю, что автомобиль!– сказал Петька.

– Нет, не может быть,– сказал Колька.

– Нет может!

– Нет, не может!

– Ну, теперь видишь, что это автомобиль? – спросил Петька.

– Вижу, но очень странно,– сказал Колька.

Тем временем автомобиль подъехал ближе.

– Эй вы, ребята!– крикнул человек из автомобиля.

– Дорога в Ленинград направо или налево?

– В какой Ленинград? – спросил Колька.

– Как в какой! Ну, в город как проехать? – спросил шофёр.

– Мы не знаем,– сказал Петька, а потом вдруг заревел.

– Дяденька,– заревел он,– свези нас в город.

– Да вы сами-то что, из города? – спросил шофёр.

– Ну да,– ревел Петька,– с Моховой улицы.

– А как же вы сюда попали? – удивился шофёр.

– Да вот Колька,– ревел Петька,– обещал в Бразилию свезти, а сам сюда привёз.

– В Брусилово... Брусилово...

Постойте, Брусилово это дальше, это где-то в Черниговской области,– сказал шофёр.

– Чилиговская область... Чилийская республика... Чили...

Это южнее, это там, где и Аргентина.

Чили находится на берегу Тихого океана,– сказал Колька.

– Дяденька,– захныкал опять Петька,– свези нас домой.

– Ладно, ладно,– сказал шофёр.– Садитесь, всё равно машина пустая.

Только Брусилово не тут, Брусилово – это в Черниговской области.

И вот Колька Панкин и Петька Ершов поехали домой на автомобиле.

ХI

Колька Панкин и Петька Ершов ехали сначала молча.

Потом Колька посмотрел на Петьку и сказал:

– Петька,– сказал Колька,– ты видел кондора?

– Нет,– сказал Петька.– А что это такое?

– Это птица,– сказал Колька.

– Большая? – спросил Петька.

– Очень большая,– сказал Колька.

– Больше вороны? – спросил Петька.

– Что ты! Это самая большая птица,– сказал Колька.

– А я её не видал,– сказал Петька.

– А я видел. Она на пальме сидела,– сказал Колька.

– На какой пальме? – спросил Петька.

– На той, на которой и колибри сидела,– сказал Колька.

– Это была не пальма, а сосна,– сказал Петька.

– Нет, пальма!– сказал Колька.

– Нет, сосна!– сказал Петька.– Пальмы растут только в Бразилии, а тут не растут.

– Мы и были в Бразилии,– сказал Колька.

– Нет, не были!– сказал Петька.

– Нет, были!– сказал Колька.

– Не бы-ли!– закричал Петька.

– Были, были, были, бы-ли-и-и!– кричал Колька.

– А вон и Ленинград виднеется,– сказал шофёр, указывая рукой на торчащие в небо трубы и крыши.

ВСЁ

1928

Среди художников, работавших в детской книге в 20-30-е годы, особое место занимает творчество Евгении Эвенбах. Её работы характерны для своего времени и для ленинградской школы иллюстрации, но, в то же время, многие графические находки и открытия Эвенбах становились стимулом к созданию книг другими, более известными, художниками. Их имена не забывали включать в энциклопедии, монографии или исследования по истории отечественной иллюстрации, тогда как имя этой скромной художницы, по странной прихоти судьбы, оставалось малоизвестным. Между тем, огромен не только вклад Эвенбах в искусство детской производственной книги, в иллюстрирование сказок и анималистических книг, но и в создание первых советских учебников для народов Севера, сохранение памятников украинского народного искусства и древнерусской живописи…

Эвенбах, Евгения Константиновна (17.08.1889, Кременчуг — 18.07.1981 Ленинград), родилась на Украине. Её отец, немец, работал железнодорожником. Начальное образование Евгения Константиновна получила в гимназии Екатеринославля (ныне Днепропетровска). Первым знакомством Евгении Константиновны с искусством были росписи в крестьянских хатах: разноцветные, фантастические звери, птицами, сказочные цветы и причудливые орнаменты. Эти росписи запомнились Эвенбах на всю жизнь. Уже с самого детства ей очень хотелось быть художницей. Но возможности учиться где-то ещё, кроме гимназии, не было. Девочка училась рисовать самостоятельно, копировала картины из журналов и создавала живые, карикатурные сценки из жизни гимназисток и учителей. Увы, эти рисунки раздражали начальство гимназии на столько, что Евгению Константиновну даже как-то лишили из-за них награды, полагавшейся за успехи в учёбе. Семья Эвенбах жила скромно. Денег на то, чтобы поехать учиться в Петербург, не было, поэтому продолжить образование Евгения Константиновна смогла лишь через несколько лет, после окончания гимназии. Она поступила в Школу общества поощрения художеств, в класс к Николаю Рериху, картинами которого восхищалась. Под руководством Рериха занималась композицией, а в классе набросков, который вёл Аркадий Рылов, с увлечением рисовала птиц и зверей. К сожалению, денег на то, чтобы долго учиться и жить в столичном городе, у молодой художницы не было, и в 1911 году она вернулась домой. Увлекшись, как и её учитель, Николай Рерих, изучением славянской стариной и археологией, Эвенбах продолжала заниматься самостоятельно, писала этюды, рисовала экспонаты музея в Екатеринославле. Однажды, её увидел директор музея, Дмитрий Иванович Эварницкий. Он посоветовал Евгении Константиновне рисовать не музейные собрания, а поездить, порисовать в сёлах. Это оказалось сложным, но увлекательнейшим делом. Художница собирала и копировала национальные орнаменты, рисовала быт, людей, как бы между делом открывая для себя и для мира народных украинских художников. Собранную коллекцию материалов: орнаментов, рисунков, картин народных художников Евгения Константиновна в последствии отвезла в Петербург, организовав выставку в школе Общества Поощрения Художеств. Исследователь творчества Эвенбах, С.В. Матафонов, отмечает, что именно она «положила начало изучению и коллекционированию искусства украинских народных мастеров», в частности декоративных картин художницы Татьяны Пата, «ведь листы, привезённые Эвенбах, остаются самыми ранними их сохранившихся работ прекрасной мастерицы»… Не смотря на активные и успешные занятия рисованием, Евгения Константиновна мучительно размышляла о том, стоит ли ей дальше заниматься творчеством. Чтобы хоть как-то разрешить свои сомнения, она даже поехала к Илье Репину, чтобы показать свои рисунки и посоветоваться с ним. Рисунки Репину понравились. Он «много повторял, — вспоминала Эвенбах, — «Учиться, учиться у природы — всё равно у какого художника, в какой школе. Я вставила несколько своих мыслей. Говорила, что хочу бросить, не веря в свои силы, идти в доктора. Репин злился, говорил, что и доктор не будет из меня хороший, если так бросаться». Собрав немного денег, Евгения Константиновна снова отправилась в Петербург. Училась литографии в мастерской художника В. Мате, занималась на Бестужевских курсах. Чтобы выжить в большом, чужом городе — преподавала рисование в гимназии и коммерческом училище. Но денег всё равно катастрофически не хватало.

Летом 1914 года Евгения Константиновна уехала из Петербурга в Иркутск, к отцу, в надежде, что тот сможет хоть немного помочь ей. Но отец был категорически против того, чтобы дочь вообще занималась искусством. Он отказался дать денег даже на обратную дорогу до Петербурга и художнице снова пришлось работать. Самым ярким впечатлением этого времени стала поездка в степи, в буддийские монастыри, на праздник к Далай-ламе… Но увы, мирное время, каким бы тяжёлым оно не было, в стране кончилось. Шла Первая мировая война. Евгения Константиновна, окончив курсы сестёр милосердия, поступила в военный госпиталь в Иркутске. Несколько месяцев она работала с сыпнотифозными больными. И лишь после того, как друзья немного помогли ей с деньгами, вновь отправилась в столицу. Возобновила учебу в школе Общества Поощрения Художеств. Начала заниматься в институте истории искусства. Кроме занятий рисованием, она продолжала работать как сестра милосердия в лазарете, а в 1916 году поехала на Северо-западный фронт, под Минск, где служила в полевом госпитале, много рисовала и даже находила время, чтобы учить солдат грамоте. При этом, скромная девушка, с детства привыкшая к жизненным тяготам, не считала, что делает нечто необыкновенное, и к большому неудовольствию начальства, отказалась от офицерского пайка, положенного в то время сёстрам милосердия, довольствуясь небольшим солдатским пайком.

С 1917 года Евгения Константиновна заведовала солдатским (а потом — большевистским) клубом, рисовала плакаты, и лишь когда закончилась война — возвратилась в Петроград. Не смотря на суровое, голодное время, она упорно продолжала рисовать, и в 1918 году поступила в Петроградские свободные художественные мастерские (бывшую Академию художеств). Сначала занималась масляной живописью у В.И. Шухаева, а осенью 1919 года перешла в мастерскую К.С. Петрова-Водкина. В мастерской Петрова-Водкина в те годы шёл активный поиск создания нового искусства на основе традиций древнерусской живописи. «У Кузьмы Сергеевича, — вспоминала художница, — было самое большое число учеников. Там и самые чистые, сверкающие краски». Параллельно с занятиями рисование, Евгения Константиновна поступила в Ленинградский Университет, где на факультете общественных наук, было отделение истории искусства. Она изучала старинную стенопись, а в 1920 году была командирована Российской Академией Наук в Великий Новгород, где не смотря на голодное и суровое время, изучала, обмеряла памятники древнего зодчества, а так же копировала старинные фрески. Кроме того, она копировала фрески в церквях и соборах Киева, Чернигова... Только благодаря копиям, выполненным в те годы Эвенбах, изображения многих из этих росписей дошли до наших дней, ведь сами оригиналы не сохранило ни время, ни вторая мировая война, как, например, фрески новгородского храма Спаса на Ковале, разрушенного гитлеровскими войсками… Именно Новгород с его старинными соборами, улочками, патриархальным бытом и в тоже время — с атмосферой свободы и бунта стал почвой для обращения художницы к детской книге. Первой книгой художницы стала русская народная сказка «Гуси», выполненная ею по материалам новгородских рисунков. Нельзя не отметить в ярких, насыщенных цветом, иллюстрациях к этой книге, связи с искусством Петрова-Водкина, а так же с народным искусством, хотя, само обращение к жанру сказки стало для художницы неожиданным.

В 1923 году, к ней в мастерскую в Петрограде пришло двое незнакомых молодых людей, которые сказали, что знают её работы, и «заказывают сделать иллюстрации, — вспоминала Эвенбах, — к какой-либо, по выбору, русской народной сказке. Я взяла народную сказку «Гуси», как гуси унесли мальчика. Сделала рисунки (под впечатлением новгородских пейзажей) и отдала заказчикам. Вскоре они пришли опять ко мне, вернули рисунки и объявили, что это был конкурс и я получила премию. Дали мне эту премию — деньги. Всё это меня немало удивило, ибо в конкурсах я никогда не участвовала. Если бы я знала об этом обстоятельстве, то не дерзнула бы выполнить свои рисунки».

К сожалению, книга в те годы не была выпущена. Новгородские впечатления легли в основу и следующей книги художницы. «Новгород стал фундаментом моего творчества, — писала она, — И здесь родились мои детские книги. Я не иллюстрировала, а брала жизнь и давала её в цветных рисунках, к которым советские писатели писали тексты». Жизнь в «цветных рисунках» возникла, как серия листов, которые художница рисовала для себя, а уже потом, готовую книгу, принесла в издательство «Радуга». Надо ли говорить, что такой подход к книге весьма удивил возглавлявшего редакцию Л.М. Клячко. «Случай редкий, — произнёс он, — Принесены готовые рисунки к несуществующему тексту. Улыбнувшись, он пообещал: «Писателя-то мы вам найдём.

А вот как же раньше вы не посоветовались с нами? А если бы мы эту работу не взяли?». Но «не взять» работу было сложно. Яркие, красочные листы, выполненные в традициях тогдашней графики Владимира Лебедева, завораживали, просились в детскую книгу. Рисунки понравились Евгению Шварцу. Он придумал текст — и возникла книга «Рынок» (1926). На обложке книги — колоритный, запоминающийся натюрморт с белым бидоном, красным помидором и огромной щукой: «Кому нужна щука по рублику штука! Эту щуку рыбаки, как достали из реки, так глазам не верили, четвертями мерили. Сколько лет в реке жила, ото всех сетей ушла, а в этом году вдруг попала на уду». Замечателен в книге и центральный разворот, где изображен рынок: палатки с товаром, толпящийся народ. Яркостью цветов, декоративностью рисунок напоминает деревенское лоскутное одеяло, рассматривая которое, глаз сначала воспринимают просто яркие, праздничные цвета, а уже потом начинают различать в этой массе, где «шум, гам, давка, что ни шаг, то лавка», отдельные фигурки: толстую гражданку в полосатой юбке, ребятишек, бабок, и рассматривать всё, чем торгуют на этом рынке. При этом, если многие художники детской книги, в те годы, вслед за Лебедевым старались избегать наложения одного предмета, одной фигуры на другую, Эвенбах этого не делала, у нее человечки могли заслонять один другого. Сам же факт того, что она в своих рисунках копировала стиль уже признанного мастера, начинающая художница подала с юмором: на центральном развороте, где изображён рынок, стояла тележка мороженщика с надписью: «Мороженое Лебедева», как бы указывая на успевшую стать известной книгу С. Маршака «Мороженное», с запоминающимися иллюстрациями Владимира Лебедева. Надо сказать, что хотя Лебедев не любил, когда молодые художники копируют его манеру, на этот раз рисунки его заинтересовали, тем более, что он присутствовал при первом разговоре Эвенбах с редактором. «При нашем разговоре, — вспоминала Евгения Константиновна, — присутствовал ещё один человек, молчаливый, строгий, спортивного вида. Когда я уходила, он протянул мне лист бумаги с адресом и коротко сказал: «Приходите к нам в Госиздат». Имени его я не расслышала. А когда, выйдя, поинтересовалась, мне ответили: «Это же Владимир Васильевич. Помните его иллюстрации «Вчера и сегодня», «Мороженное», «Цирк»? Только теперь я поняла: мало того, что в «Радуге приняли мои рисунки, ещё и сам Лебедев пригласил меня работать в другую редакцию». Естественно, Лебедева, искавшего молодых, активных художников, не могло не привлечь искреннее желание художницы рисовать сегодняшнюю, современную жизнь. В Гослитиздате Эвенбах не просто иллюстрировала детские книги, а предлагала темы будущих книг и — создавала серии рисунков, по которым уже потом писались тексты. При этом, ей интересно найти такую тему, которая будет не только новой, но познавательной и важной для современного ребёнка.

Задумав книгу о производстве посуды, она поехала на фарфоровый завод в Ленинграде. Сделала сотни рисунков с натуры, рисуя рабочих и все стадии производства. И уже потом, упрощая эти рисунки, оставив только самое важное, выразительное, создала книгу «Фарфоровая чашечка», текст для которой написала Е. Данько. Рисунки в книге — лаконичные, четкие, выполнены в скупой цветовой гамме. Сюжет книги перекликается с книгой сестёр Чичаговых «Откуда посуда» (1924), но если у Чичаговых человеческие фигурки выглядят сухими схемами среди машин строго по линейке вычерченных машин, то Эвенбах удается найти ту меру условности, при которой и люди и механизмы органично соседствуют друг с другом. Правда, нет в её книгах и таких смелых экспериментов со шрифтами, как в книгах художников-конструктивистов, но, как, отмечал Юрий Герчук «не достигая программной чистоты стиля московской графики, ленинградская выглядит зато более детской». Следующие книги Эвенбах, «Ситец» и «Кожа» (с текстами М. Ильина, 1926) и «Стол» (с текстом Б. Житкова, 1926) также рассказывали о производстве, и так же — начинались с изобразительного ряда. «Мои книги, — вспоминала Эвенбах, — вышли из жизни. Кругом меня был живой материал, который был интересен и нужен. Так, идучи по улице, я увидела вывеску изображением кожи, которое позднее я использовала для обложки книги. Вывески прежде были «иллюстративные» и говорили без подписи. Зайдя туда, узнала, что это сапожная мастерская, познакомившись с которой я задумала книжку «Кожа». А с неё Лебедев ввёл целую серию». Рисунки в этих книгах были выполнены в плоскостной манере. Выразительные по силуэтам, упрощенные изображения предметов располагались на белом фоне. Кроме того, Эвенбах активно использовала в этих книгах и разные фактуры: в книге про ситец — фактуру полосатой ткани, в книге про стол — теплую, золотистую фактуру дерева.

Книги выстраивались разворотами, с четким, звучным ритмом, задаваемым предметами. Вообще момент присутствия звука, музыки, был очень характерен для книг Эвенбах, начиная с первой же книги, «Рынка». Там, яркие цвета и ритм рисунков, кажется, передавали шум и гомон рынка, с выкриками торговцев, спорами, а на последней иллюстрации этот разрозненный весёлый шум и вовсе оформлялся в мелодию, которую играл сидящий гармонист: «Гармонист молодой покрутил головой: гармоника новая — голосить здоровая, а я её не слышу сам, вот какой на рынке гам». В книге «Стол» на разворотах звучит уже огромный оркестр, состоящий только не из музыкальных, а из плотницких инструментов: рубанков, пил, молотков, а четкие, запоминающиеся, образные изображения предметов задают весь ритм чтения и движения по внутреннему пространству этой книги. Рисунки Эвенбах в книге про стол были на столько удачны, что Лебедев тоже решил создать книгу про инструменты. Так возникла его совместная с Маршаком книга «Как рубанок сделал рубанок», которую Герчук назвал «шедевром», среди производственных книг, заметив, что в ней «поискам своих товарищей Лебедев сумел придать завершённость и ясность, строгую чистоту художественного воплощения». Но и ясность, и завершенность, и чистота воплощения образов первоначально возникли именно в книге Евгении Константиновны. Ещё одним интересным изданием этого периода стала книга «На реке» (1928), тоже выросшая из новгородских впечатлений художницы, ведь на книгу её натолкнул «весь быт, облик Новгорода». Текст к рисункам написал А. Введенский. Через все страницы книги тянется серо-голубая полоса реки, на фоне которой разворачивается действие: плывут корабли и баржи, бабы стирают бельё, и опять, в плеск воды вплетается звуки пароходных гудков и работающей на берегу пилорамы. Если бы книга эта была решена не разворотами, а издавалась как книга-ширма, то получилась бы единая, длинная панорама реки. Кроме производственных книг, Евгения Константиновна иллюстрировала сказки, например, сказку Р. Киплинга «Откуда у носорога шкура?» (1927) и анималистические книги, делала иллюстрации к одному из изданий книги В. Бианки «Лесная газета» (1928), сама придумывала книги: «Медвежата-верблюжата» (1930), «Малмала меньше» (1930). Она много рисовала в зоопарке и могла превосходно нарисовать и складчатого носорога и всевозможных лесных зверей и птиц. А после того, как в начале 1930-х годов возникло Ленинградское отделение учебно-педагогического издательства (Учпедгиз). Надо отметить, что в те годы к самому факту создания познавательных и учебных иллюстраций в учебниках подходили очень серьёзно. Над созданием зрительного ряда к ним работали такие художники, как В.И. Курдов, Е.И. Чарушин, В.И. Ермолаева. Эвенбах оформляла учебники для народов Севера. «Новое слово. Начальная учебная книга на нивском языке» (1932), «Красный путь.

Начальная учебная книга на селькупском языке» (1932), Н.К. Каргер «Букварь на хантыйском языке» (1933), вот только некоторые из этих изданий, а ведь чтобы нарисовать хотя бы одну иллюстрацию в них, надо было великолепно знать быт и культуру северных народностей. Евгения Константиновна много рисовала в музеях, читала специальную литературу, посвященную быту манси, эвенков.., но чувствовала, что всего этого недостаточно для полноценного иллюстрирования книг. Однажды она, вместе с иллюстрировавшей подобные издания Элеонорой Кондиайн, решила проверить, на сколько хороши эти рисунки. Художницы показали рисунки одному из студентов института Севера, манси. «Посмотрев иллюстрации, северянин озадаченно спросил, почему здесь отец одет, как жених, почему нарта нарисована не такая, как у манси, а эвенкская, и зачем ездовые собаки запряжены по-чукотски, а не так, как это принято у манси…». Евгения Константиновна поняла, что надо ехать на Север, а самой рисовать жизнь и быт разных народов. В 1934 году она поехала на Дальний Восток (потом подобные экспедиции на Амур Эвенбах ездила в 1935, 1937, 1938 годах). Это были долгие и трудные путешествия, ведь чтобы только доехать до места, приходилось полмесяца ехать в поезде до Хабаровска, неделю плыть на пароходе по Амуру, затем, уже на лодках, добираться до стойбищ нанайцев, нивхов, ульчей… Там Евгения Константиновна не только рисовала портреты и быт окружавших её людей, но и собирала предметы быта, образцы резьбы и вышивки, много фотографировала людей и природу. Все эти зарисовки, орнаменты пейзажи, а главное, — сам дух суровой жизни маленьких стойбищ, переходили потом в серии станковых работ и в иллюстрации к учебникам. Е.А. Крайнович «Книга для чтения» (на нивсхом языке) (1934), Н.К. Каргер «Букварь на кетском языке» (1934), Д.П. Суник. Букварь на нанайском (гольдском) языке. (1939) — вот некоторые их этих учебников. «По своим профессиональным графическим качествам, — писал искусствовед Петров, — буквари для северных народностей, оформленные Е.К. Эвенбах, стоят значительно выше многих аналогичных изданий». Иллюстрации Эвенбах, черно-белые, живые, выполнены в манере, напоминающей наивное и простое искусство самих северян. Но подобное рисование не было копированием творчества местных жителей, скорее — оно было вызвано глубоким проникновение художницы в сущность этой древней, неведомой европейцам культур и мировоззрения, ведь Эвенбах изучила не только культуру северян, но и прекрасно разбиралась в орнаментах, символике, мельчайших деталях повседневного быта. Во время войны Евгения Константиновна жила в блокадном Ленинграде.

Не смотря на болезнь и голод, рисовала в госпиталях солдат и жителей города. Лишь в 1943 году она эвакуировалась на Алтай, откуда возвратилась только в 1946 году. После войны художница преподавала в Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена. К детской книге она обращалась редко. В 1950 году она проиллюстрировала сборник «Нанай нингмансални (нанайские сказки на нанайском языке», в графических рисунках к которому возникает сказочный мир севера, с его фантастическим животными и природой. В сборнике «Новая тайга. Песни, сказки и стихи народов севера» (1952) она тоже выбрала для иллюстрирования в основном сказки. В 1956 году сделала иллюстрации к книге К. Званцева «Суровые просторы». В основном же в послевоенные годы занималась станковой графикой.

А в 1960 году организовала в Петербурге выставку «Искусство народов Амура», где были показаны собранные ею материалы, а также рисунки и картины сделанные за несколько десятков лет на основе северных впечатлений. «Наши северяне, — писала Евгения Константиновна в своих автобиографических заметках, — выросший на своей глубоко народной культуре, которую у нас мало знают и которая мало изучена. Жили они в трудных условиях суровой природы. Но сохранили и в этом своё своеобразие и жизненность… Это искусство выросло из их мировоззрений и пронизывало каждый их шаг, дома, на охоте, на рыбалке. В быту на каждом шагу было искусство: в одежде. Обуви, предметах охоты, рыболовства. В каждом предмете, самом незначительном. И не только «снаружи», весь их склад духовный связан с их традициями[…]На меня знакомство с северными народами и их искусством оказало большое влияние. Я поняла его как-то изнутри. Оно сохранило что-то хорошее, что уходит в нашей жизни, охолащивая её…». «Своеобразие и жизненность» всегда присутствовали и во всех работах самой Эвенбах, а созданные ею иллюстрации — яркая и неотъемлемая часть истории детской книги 20-30 годов.