RARUS'S GALLERY

М.: Изд. Г.Л. Кузьмина и С.Д. Долинского, [1913]. 22 л., из них 14 л. ил. 19,3x14,5 см. Цена 50 коп. Тираж 480 экз. Текст и рисунки исполнены литографским способом (карандаш), отпечатаны на одной стороне листа. Текст размещен в две колонки, параллельно переплету. По количеству потрясающих литографий эта небольшая цельнолитографированная книжечка Крученых и Гончаровой стоит, несомненно, в первом ряду «футуристического иконостаса».

 

 

 

Содержание:

1. Обложка М. Ларионова [фигура человека], вверху: Пустынники / поэма /А. Крученыхъ; внизу: Рисунки Наш. Гончаровой

2. Титульный лист [орнамент из листьев], в центре: а крученых / двЪ поэмы/ пустынн/ики / пустынн/ица / рис натал /гончаров/ой; внизу справа: лит. с. мухарскаго москва.

3. [Сидящий].

4. Текст: Ах и горько, ах и сладко...

5. [Два старца], внизу слева монограмма: НГ

6. Текст: Нас позвали и прогнали...

7. [Деревья и дома], внизу справа: Я Гончарова 912

8. [Сара спала под телегой].

9. Текст: И заметив: Ъдет всадник...; лист разрезан на две половины.

10. [Старец верхом на быке], внизу слева: Я и. [Несущаяся лошадь, всадник и змеи], вверху справа: НГ

12. [Падающий всадник и змеи].

13. Текст: Там живет она с котом...

14. [Старец, играющий с собачкой].

15. [Сцена искушения], внизу слева: НГ

16. Текст: Только гордость нашу мучит...

17. [Женщина с поднятыми руками].

18. [Стоящая женщина со склоненной головой].

19. Текст: Пустынница

20. [Пляшущая пустынница], внизу слева: Н. Гончарова

21. [Сидящий пустынник, черт и ангел], внизу слева: НГ

22. [Деревья].

23. Текст: Я вскочила на костяк...

24. Спинка обложки, текст: Поступили в продажу слЪдующiя...

Библиографические источники:

1. Поляков, № 18;

2. RAB №№ 22, 28;

3. Лесман, №№ 1163 (22 л.), 1164 (21 л., раскр.);

4. Хачатуров. с. 47.

5. Розанов, № 3093;

6. Markov. р. 43-45;

7. Жевержеев, 1226;

8. Russian futurism, 4;

9. Compton, ill. 20-21;

10. New Perspectives, 67;

11. Rudenstine, 54-55;

12. Kowtun, s. 97;

13. Ковтун, 4;

14. Zaoum. р. 49, 58;

15. Марков. С. 42-43;

16. Тарасенков, Турчинский с. 358;

17. Russian modernism, 377;

18. Кн. л. № 3995;

Традиционное мнение о невнимательности художников-футуристов к текстам иллюстрируемых книг всегда оказывается неверным, когда речь идет о работах Н. Гончаровой. В свое время Н. Харджиев отметил “тонкое понимание текста”, присущее этой художнице. Можно сказать больше: вчитываясь в текст, художница была способна усилить драматичность его образов, что особенно ярко видно на примере третьей литографированной ею книги “Пустынники”, вышедшей в январе 1913 г. Заметно пародийные стихи Крученых Гончарова превращает в исполненный драматичного гротеска рассказ о жизни пустынников. Такой ее лист, как “Два старца”, или лист с изображением сцены искушения лежащего старца можно воспринять в качестве своеобразных иллюстраций к сценам из “житийной” литературы. На задней стороне обложки приводится список ранее изданных книг (“Игра в аду”, “Старинная любовь”, “Мир с конца”, “Пощечина общественному вкусу”, “Помада” и “Полуживой”), которые, вместе с “Пустынниками”, обозначены как вышедшие в издательстве Г.Л. Кузьмина и С.Д. Долинского. Все 14 рисунков, помещенных в книге, представляют собой изображения в полный лист.

Каждый из них воспринимается и как законченное произведение, что позволяло художнице публиковать их в других сборниках, а также экспонировать отдельно от самой книги. Эскизы к трем листам — № 5, 10 и 20 находятся в частном собрании в Москве [Овсянникова; Гончарова, прилож. IV, п, 13,14]. Две композиции, находившиеся у Костаки (эскизы к № 15 и 18), были приобретены им у Л. Жегина (последний раз проходили на аукционе Sotheby’s, Лондон, 1986,13. II, lot 156). В ГТГ хранятся эскизы к № 3, № 8, № 10, № 11. Все они также происходят из собрания Г. Костаки. В коллекции Лесмана находился экземпляр с десятью раскрашенными страницами. Использование ярких красок, их плотное наложение на поверхность листа, как и детальный характер раскраски в целом, превращают литографии в практически самостоятельные станковые произведения. Некоторые литографии из книги были включены позднее в сборники “Михаил Ларионов. Наталия Гончарова” и “16 рисунков Наталии Гончаровой и Михаила Ларионова”. Большинство иллюстраций Гончаровой целиком построены на противопоставлении плотно закрашенного черного фона и выступающих на нем светлых фигур.

Граница фона оказывается и границей самого рисунка – ее художница всегда фиксирует в своих иллюстрациях, четко отделяя тем самым изображение от текста. Гончаровские рисунки, построенные на светотеневых приемах, создают невероятный по ощущениям эффект. Текст и иллюстрации в книге абсолютно разъединены. Как заметил Е. Ковтун, здесь «на семь страниц стихов приходятся 14 иллюстраций». Именно при таком подходе особенности художественного дарования Н. Гончаровой как иллюстратора книги смогли проявиться с максимальной полнотой. Речь, конечно, не может идти об иллюстративности, но отметим, что рисунки художницы близки тексту не только ритмически и эмоционально, как это принято считать, — в первую очередь они связаны с ним образно, то есть являются иллюстрациями в самом прямом значении этого слова. Но место этих иллюстраций в структуре книги и принципы их соотношения с текстом оказываются качественно отличными от традиционных. Парадокс заключается в том, что художница вовсе не переводит в изобразительный ряд словесные образы. Как и Ларионов в “Полуживом”, она исходит из той первозданной стихии, которая породила сами эти образы. Отличие между ними заключается в том, что Гончарова создает единую взаимосвязанную цепь образов, которые существуют как бы параллельно тексту. Другими словами, Гончарова создает “серию”, “цикл” иллюстраций, связанных друг с другом не только стилистически и образно, как это было у Ларионова, но и сюжетно. Рассматривая ее рисунки к “Пустынникам” один вслед за другим, мы словно прочитываем еще один “текст”, образный мир которого и близок словесному тексту, и одновременно независим от него. Пародийная интонация, присущая поэме и, возможно, имевшая под собой антисимволистскую направленность, совершенно не слышна в рисунках художницы. Ее образы, напротив, исполнены какой-то языческой энергии и мрачной силы.

Их чередование построено по принципу мощного ритмического контраста: мерное шествие двух старцев и торжественно восседающего на быке пустынника неожиданно взрывается полетом несущегося коня, а сцены искушения сменяются пленительным в своей чистоте изображением одиноко стоящей женщины. Динамизм книги в значительной степени оказывается усиленным и благодаря необычному расположению текста — написанный в две колонки, он помещен параллельно переплету и, таким образом, под углом по отношению к иллюстрациям. С. Комптон считает, что это связано с тем, что первоначально книга была задумана меньшего формата, примерно такого, как “Помада”. В подтверждение своего предположения она приводит и тот факт, что все известные копии этой книги содержат одну страницу текста (л. № 9), разрезанную как раз посередине, так, что обе колонки оказываются отделены друг от друга. Однако экземпляр из РГАЛИ, ранее принадлежавший Крученых, указывает на иную причину такого необычного приема. Дело в том, что при печати колонки текста на этой странице были перепутаны местами: слева должен был идти текст, помещенный справа. Правильный порядок Крученых отметил римскими цифрами на этой странице своего экземпляра. Говоря о различных подходах Ларионова и Гончаровой к художественному решению “самописных” книг, нельзя не отметить еще один — и весьма красноречивый — момент. Ларионов всегда четко фиксирует конец ритмической мелодии: текст завершается изобразительной концовкой, а сама книга — непременным рисунком на задней стороне обложки. Гончарову, напротив, спинка обложки не интересует — ритмика ее книг всегда заканчивается финальной иллюстрацией, по своему характеру являющейся как бы изобразительным итогом всей графической серии. В “Игре в аду” — это коленопреклоненный ангел, припавший к “окнам” ада (“...и там, в стекло снаружи, Все вьется старое лицо”). В “Пустынниках”: в финале первой поэмы — полный сгущенного драматизма образ старца, оставляемого ангелом и повернувшегося в сторону черта, который уже сжимает его руку; в конце второй (“Пустынница”) — безмолвный образ природы, о которой тоскует героиня. Известны экземпляры с несколькими раскрашенными страницами. Сравнение с экземпляром “Пустынников” из бывшего собрания Лесмана и иллюминированными литографиями из именных экземпляров папки “Война” показывает, что для художницы была характерна тщательная манера раскрашивания, включавшая в себя детальную проработку не только фона, но и фигур, на светотеневую моделировку которых “намекало” сгущение цветового тона по краям формы. В раскраске заметно влияние лубочных изданий, которыми в то время увлекалась Наталия Сергеевна: цвета, особенно фиолетовый и темно-малиновый, явно заимствованы из цветовой гаммы русского лубка.